Эта история, о которой я хочу рассказать, произошла всё в той же Сибирской тайге, где на протяжении почти четырёх месяцев, летом 1954 года, мы вели изыскания для проектирования подъездных железных дорог к Юртинскому Леспромхозу Краснодарского Края.
Однажды, во время очередной рекогносцировки местности, в районе прохождения трассы, я обратил внимание на один необычный участок. Дело в том, что практически на всём своём протяжении трасса шла по труднопроходимой тайге с завалами и буреломами, а местами с кустарниками и густой травяной растительностью. А тут, как – то неожиданно вдруг, оказался не большой по протяжению, не залесённый участок. На что нельзя было не обратить внимание. Это была не обычная лесная поляна. Нет! На это указывала весьма не ровная, с значительными провалами поверхность, покрытая маломощным почвенным слоем, на которой местами торчали низкие пни, срубленных деревьев. Не странно ли? Для каких целей и кем, здесь в непроходимой тайге, вдалеке от населённых пунктов, был вырублен лес? И почему поверхность здесь такая не ровная, с явными провалами?
Анализируя это, мне неожиданно пришла мысль, - возможно, это связано с деятельностью лагерей Тайшетского Гулага? В самом деле, ведь об этом я знал, что район проектируемых трасс к Юртинскому Леспромхозу находиться в 7 – 10 км. от Тайшета, известного своими исправительными лагерями. Это не было секретом и для жителей близлежащих таёжных посёлков. Ведь в то время, в этом диком краю, ещё не было никаких признаков цивилизации, и лишь во время строительства лагерей тайгу впервые разбудил стук топоров, лай сторожевых собак, крики охранников и заключённых.
По возвращении к месту расположения нашего отряда., я поделился своими сомнениями с – Ерофеевичом. Он был самый старший среди нас, по своему возрасту, и как мне казалось, человеком, умудрённым жизненным опытом. Кроме этого это был хороший работник и надёжный товарищ, выполнявший в отряде обязанности нашего хозяйственника и повара.
Когда я рассказал ему о своих предположениях и сомнениях, относительно обнаруженного на трассе участка, он как – то довольно странно, как мне показалось, посмотрел на меня, а затем, опустив голову вниз, произнёс. – Наверняка так это и есть. Вероятно, вы наткнулись на одно из мест захоронений Озерлага, находящихся на территории Тайшетского района.
На следующий день, не откладывая на потом, я направил, на этот участок, буровую бригаду, для выполнения разведочного бурения скважин. Бурение показало, что под маломощным растительным слоем, находятся рыхлые суглинистые грунты культурного слоя, содержащие в интервалах глубин 1,5 – 2,5 м. значительное количество остатков полусгнившей кожи ( вероятно от обуви и ремней), пуговиц, костей и других предметов сохраняющихся длительное время..
Итак, наши предположения подтвердились. Это действительно оказалась искусственно созданная поляна, на которой был устроен могильник для захоронения заключённых Гулага. Однако, кто были эти несчастные и беззащитные люди? Когда они были захоронены? Умерли ли они своей естественной смертью, от болезней и голода, либо были жертвами гулаговских расстрелов?
Эти вопросы практически навсегда остались без ответа. Ведь Тайшетские исправительно – трудовые лагеря , были созданы ещё в начале 30-х годов прошлого столетия, и они первоначально служили местом кулацкой ссылки. Затем перед самой войной туда стали прибывать эшелоны депортированных белорусов, украинцев, поляков, латышей , эстонцев финнов.… С 1937 года Тайшет превратился в один из многочисленных островов «Архипелага Гулаг». Уже вовремя войны, сюда, в Тайшетский Озерлаг стали поступать военнопленные немцы, японцы, бандеровцы и «лесные братья» из прибалтийских государств, солдаты армии генерала Власова, бывшие узники немецких концентрационных лагерей, осуждённых за измену Родины – люди самых разных судеб и профессий…
Прошло некоторое время. Мы немного успокоились от происшедшего. Трасса железной дороги, на этом участке, была смещена за пределы выявленного нами могильника. Работа и жизнь в нашем изыскательском отряде вновь шла в привычном для нас ритме. Однако я заметил, что после этого случая, наш Ерофеевич замкнулся. Вечерами он подолгу сидел один , задумчивый и тихий, не участвуя в наших традиционных разговорах у костра. Очевидно его что -то всё –таки тревожило и беспокоило. И вот однажды, воспользовавшись тем, что наша молодёжь отправилась поохотиться, и мы остались в лагере одни, я решился спросить Андрея Ерофеевича, что же произошло с ним. Почему он такой удручённый? Оглянувшись, как -то беспокойно и тревожно в мою сторону, он наконец произнёс:
- Да вот Николаевич, никак не могу успокоиться , после обнаружения на трассе этого рва - могильника. А переживаю я оттого, что ещё совсем недавно сам был узником этого Тайшетского особого лагеря № 7 «Озёрный» Только я вас очень прошу, об этом никому не рассказывать. - Ведь вы и сами знаете, что ещё не все у нас понимают, что произошло. К сожалению, ещё многие относятся к нам, невинно осуждённым, бывшим узникам лагерей, с недоверием и подозрительностью. Поэтому, мы бывшие репрессированные, и замкнулись в себе. Тем более, что официальной установке государственных органов власти о реабилитации, ещё не придана широкая огласка.
Ведь даже многие заключённые, загнанные за колючею проволоку, верили в идеи социализма, и считали, что их арест ошибочен, а вот все остальные сидят за дело.
Я это всё очень хорошо понимал, Ведь прошёл всего лишь год после смерти Сталина. Ещё толком не было гласности. Не было съезда партии развенчавшего культ личности вождя всех времён и народов. Не было ещё произведений А.Солженицына и других авторов – узников Гулага. Поэтому, всё, что рассказал мне тогда Андрей Ерофеевич, было неожиданно и произвело на меня глубокое впечатление. Я как бы стал свидетелем страшного преступления государства и его руководителей, осуществлявших, на протяжении многих лет, этот политический террор против своего народа, жертвами которого стали безвинные люди. И я твердо заверил Ерофеича, что все, что он мне рассказал во мне и останется.
- Причиной моего ареста - продолжал он свой рассказ, послужило прошлое моего отца, бывшего офицера царской армии, репрессированного ещё в 1937 году, и вскоре очевидно расстрелянного, так как никаких сведений о нём мы больше не имели. Меня с мамой, как семью врага народа, выслали из Ленинграда в Сибирь, где с тех пор мы и жили, недалеко от города Красноярска.
С начала войны он воевал под Москвой и на Сталинградском фронте. Был ранен. Год провалялся в госпиталях, после которых в 1943 году был демобилизован и вернулся домой в Красноярск, где работал на заводе слесарем. Однако ровно через год меня арестовали.
Взяли меня просто: заявились на завод, вызвали к начальнику цеха, предъявили ордер на арест – обыскали и с понятыми домой. Дома несколько часов рылись – всё перевернули. Мать довели до сердечного приступа. Не позволили мне не переодеться, ни умыться, и поздно ночью повезли меня в областную тюрьму.
Три дня меня держали в маленькой закрытой камере без окна. Днём спать не давали. К койке нельзя было подойти. Бдительные вертухаи, даже если я засыпал за прикованным к стенке столом, сидя на прикрученном к нему табурете меня будили постоянно. Однако и ночью я почти не спал. Разные мысли одолевали меня, не давали мне ни на минуту покоя. Я перебирал все свои возможные неординарные поступки и высказывания, и никак не мог понять, за что же всё – таки меня арестовали?
Почти два года воевал, имею правительственные награды, Честно и добросовестно работал на заводе. Может быть по сфабрикованному доносу какого- ни будь негодяя? Хотя врагов и недоброжелателей у меня вроде не было. Неужели всё – таки из -за отца?
И вот мой первый ночной допрос. – Руки назад, слушать команду, не оглядываться, перед дверями лицом к стене – звучит приказ, и приказ этот необычный, что сердце начинает гулко бухать. И уже не страшен срок, но почему - то страшат побои – много ведь рассказывали перестрадавшие. – Раздевайтесь! – следует приказ. «Бить будут, потом на допрос» - невольная мысль. Стою голый – первый шмон. Профессионально быстро проверяют карманы, прощупывают каждый шов.
- Или одеть не чего, грязное всё – руки не отмоешь – ворчит один из них. - Так ведь с работы, с завода, переодется не дали. Допрос вёлся в присутствии прокурора - полковника, который сидел сбоку от стола, а следователь вёл допрос. Сам задавал вопросы, и сам же на них отвечал.
Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Вопрос простой ответ – страшный. Вырисовывалась картина злостного антисоветчика, длительное время агитировавшего рабочих завода против советской власти, вредителя и террориста. Когда следователь закончил, прокурор спросил: « Так это всё?». Я со слезами на глазах сказал: - «Гражданин прокурор, вы же видите, что я не преступник, разве я мог сделать всё, что здесь наговорено».Прокурор встал и вышел. А следователь сказал:- «Как ты был антисоветской сволочью, так ею и остался»
Тринадцать месяцев я провёл в одиночной камере, Чаще всего сидел один, иногда подсаживали кого – ни будь, Вряд ли это были подсадные утки. Просто нас было много. Иногда в одиночке сидели вдвоём. Вечером, после ужина, получасовая прогулка в бетонном дворике, затянутом проволокой.
Судил меня военный трибунал. Приговор – 10 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях, с последующим поражением в правах и конфискацией имущества. Ну, думаю, плохи мои дела. Смогу ли я выдержать? Ведь здоровье моё после фронтового ранения, не ахти какое. В камеру вернулся мрачный и подавленный. Да и, кроме всего прочего, мучила обида и не справедливость. За что? За какую такую провинность я должен нести такое суровое наказание? Однако, мой сокамерник сказал тогда мне: « Не горюй Ерофеевич, мы с тобой через некоторое время, будем водку пить вместе». Так всё и оказалось в последствии. Только это «некоторое время» растянулось почти на десять лет, да и конфискации имущества не было, поскольку не было и самого имущества.
А пока что, был первый мой «столыпинский» вагон – вагон, в который я был погружен из пересыльной Красноярской тюрьмы. Ехали не больше суток. Выгрузили нас на ст. Тайшет. Нас – это несколько таких же, как и я людей, мужчин и женщин, стариков и старух. Нас окружили солдаты с винтовками, и тогда я впервые услышал слова, которые потом, повторялись множество раз, в разных вариантах. – « Внимание заключённые! Тайшетский конвой шутить не любит! Прыжок вверх, шаг в сторону считается побегом! Конвой применяет оружие без предупреждения!
И вот мы в одном из лагерей Озерлага, обнесённого двумя рядами колючей проволоки. Не убежишь. Да и куда бежать Кругом, на необозримые километры одна лишь сплошная тайга. Размещались мы в бараках, в которых сооружались двух ярусные нары. Для отопления барака стояла железная печь, у дверей параша и бочка с водой. Окна в бараке затянуты решёткой, и они никогда не открывались.
В нерабочее время бараки запирались на замок. Одеты мы, все были в одинаковые, серые куртки. На куртке – на груди или на спине, или же на брюках, чуть выше колен – номера. Номер рисовался чёрной краской на кусочке белой материала. Работали мы, в основном на лесоразработках. От работы освобождались при температуре не ниже 38 градусов.
Разрешалось писать одно письмо в шесть месяцев ближащим родственникам , а получать одно письмо в месяц. Чтение газет и журналов в Озерлаге запрещалось. Книги читать разрешалось, однако библиотеки были не во всех лагпунктах.
Утром давали хлеб немного сахару и кипяток. Нормативная пайка хлеба была 800 гр. Кажется, что это много. Нет, ведь хлеб был практически единственной пищей, и когда его меньше, постоянно хочется, есть.…Хлеб был такой в лагере, что если его сожмёшь в руке, он остаётся жёстким комком и не расправляется. Обед – похлёбка, чаще всего из капусты с рыбными костями, каша. Вечером – тоже какое -то «хлёбово», хлеб чай.
Шкала наказаний в лагере была стандартной - от выговора до расстрела. Запрет на переписку, избиения, штрафная пайка, полное лишение пищи, барак усиленного режима, штрафной изолятор, карцер и многое другое, на что была чекистская смекалка. Самое страшноя преступление в лагере – отказ от работы. Три отказа от работы – расстрел.
Буквально за пол года до приезда в Красноярский Край нашей изыскательской партии, Андрей Ерофеевич был освобождён из заключения. Однако податься ему было не куда. Семьёй он обзавестись не успел в силу известных обстоятельств. Его мама умерла, так и не дождавшись своего единственного сына. Как говориться ни кола ни двора.
Знакомые по лагерю, из местных, посоветовали ему обратиться в Юртинский леспромхоз, который находится не далеко от Тайшета, где можно устроиться на работу. Так он и оказался в таёжном поселке Суетиха, где была постоянная база нашей экспедиции…
Прошли годы. За это время опубликовано множество статей, книг и рассказов, бывших заключённых Гулага, из которых мы узнали потрясающие вещи. Жуть берет, когда узнаёшь эти страшные подробности. Начинаешь задумываться, как же глубоко наша страна увязла, если позволило такое? Что же был за век такой, что лучшие её представители оказались в лагерях?
В самом деле, только здесь – в системе лагерей Озерлага, отличавшегося особо строгим режимом и предназначенных , в основном , для «политических», отбывали свои длительные сроки заключения многие видные деятели науки культуры и искусства: писатель А.И.Солженицын, крупный учёный, академик Н.Д.Флоренский, в круге интересов которого входили вопросы от геологии до ядерной физики и кибернетики.
Осуждённая на десять лет певица Лидия Русланова. ( сказать что Лидия Русланова была популярна и известна, значит ничего не сказать. До войны и во время войны, не было дня, чтобы не передавались её песни, А ведь тогда радио слушали все). В этих лагерях отбывал свой срок известный писатель, и драматург – Лев Славин, прозаик и поэт Юрий Домбровский, писатель Степан Павлович Злобин, автор исторических романов «Степан Разин» и «Салават Юлаев», и многие, многие другие.
Сейчас, когда я пишу этот рассказ, прошло уже более полвека, с того времени, кода наш геологический отряд обнаружил, среди таёжной глуши, один из могильников- захоронений гулаговских заключенных. Несмотря на это, всё ещё не так просто докопаться до настоящей правды. С каждым годом остаётся, на этом свете, все меньше тех кто сидел в этих гулаговских лагерях, и тех кто сажал и сам потом попадал туда неоднократно.
Большинство из гулаговских захоронений навсегда исчезли, остались не известными, заросли бурьяном и ушли в вечность. На других из них, появились поминальные знаки и даже памятники, к которым в День поминовения жертв политических репрессий, собираются бывшие узники лагерей, которых, с каждым годом становиться всё меньше и меньше И теперь в этот День приходят сюда в, основном, их дети, внуки и правнуки, чтобы почтить их память.И нам остаётся только надеяться, что среди этих гулаговских мест захоронений, находиться и наше, обнаруженное тогда, в том далёком теперь уже 1954 году.