Незабываемые встречи

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие читателя

МОИ ДРУЗЬЯ - СОБАКИ

Наш Бобка
Моя Джильда
Верный друг Бим
Джек со стадиона
Лотта-"Бегемотта"
Деревенские друзья и недруги
Вольные охотники

ДАЧНЫЕ ИСТОРИИ

Муська
Соседская Линда
Ежики
Пичуга
Лягушки
Муравьишки
Странные ящерицы
Настойчивая иволга
Проводы с намеком
Я не ставлю больше мышеловок
Мужик и кошечка
Осы - помощницы

ПЕСТРЫЕ ЗАМЕТКИ

Сам по себе
 Притворщик
 Пропавшиекотлеты
 Не плачь, малыш!
 Гадюки
 Недотрога
 Спасатель
 Голубой мотылек
 Страхи животных


Предисловие читателя

Примерно год назад в культурном центре "Ювента" текстильной академии на литературно-музыкальном вечере я познакомилась с Виталием Всеволодовичем Бердышевым – военным врачом по профессии, кандидатом медицинских наук, а ныне человеком, живущим творчеством. Удивительно молодые голубые глаза, открытая улыбка и … книги, презентация которых и состоялась на вечере -  все это сразу расположило к себе.

Среди книг две были посвящены животным: "Мои друзья - собаки" и "Не плачь, малыш!". Они и составили основу новой книги "Рассказы о животных". Я, конечно, сразу познакомилась с ними. Дело в том, что всю жизнь у меня в доме жили и живут кошки, была и собака. И вместе с моими питомцами мы пережили много радостных, а порой и грустных дней.

Книг о братьях наших меньших написано немало, но, на мой взгляд, эта тема остается неисчерпаемой и всегда будет привлекать внимание. Ведь животные интересны нам как представители Другого мира. Живущие среди нас, они, однако, проявляют поразительную способность адаптироваться к человеческой среде обитания, обживать ее, оставаясь при этом самими собой. А мы, общаясь или наблюдая за  ними, неожиданно обнаруживаем их сходство с нами. Животные, словно зеркало, помогают увидеть нам в самих себе человека.

В книгах В.В.Бердышева – не выдуманные, а реальные истории с реальными героями. Рассказывает автор о своих иногда случайных встречах или довольно длительных отношениях с самыми разными представителями природы: собаками, кошками, птицами, ежиками и даже лягушачьим семейством. Персонажи этих рассказов и повестей обладают индивидуальными характерами, привычками, жизненным опытом и судьбой, порой весьма драматичной и даже трагичной (бездомный больной пес на автобусной остановке, ждущий участия и помощи в рассказе "Дворняга"; не успевший насладиться жизнью и погибший от зубов собаки котенок в повести "Наш Бобка"). В таких рассказах трогает не только сама история, но и искренняя боль автора, чувство вины из-за невозможности помочь, спасти самых беззащитных. Не так часто встретишь в наш прагматичный, жесткий век людей, сострадающих большим и малым созданиям и способных своим творчеством пробуждать твою собственную совесть.

И все же большая часть рассказов очень светла, лирична, проникнута мягким, добрым юмором и невольно вызывает в памяти произведения    Дж.  Даррела, Дж. Хэрриота. Тонкая наблюдательность, лишенная, однако, научной педантичности, позволяет автору точно передать особенности поведения, манеру общения животных друг с другом и с человеком, раскрыть их характер, индивидуальность. При этом Виталий Всеволодович, конечно, несколько очеловечивает своих героев, но не из сентиментального желания уравнять два мира (человеческий и животный), а из глубокого убеждения, что животное – личность, умеющая любить и ненавидеть, страдать и радоваться, помнить и благодарить, даря преданность и дружбу.
И этим же отношением, настроением проникается и читатель, осознавая постепенно, что герои книги превратились в его "старых знакомых", или, как минимум, "приятелей". И вот уже грустишь о закончившем свою жизнь в героической попытке спасти дом от воров старом псе Бобке.  Сочувствуешь дворняге Биму, так не желавшему расставаться с новым товарищем по играм и прогулкам (им был сам автор). Удивляешься вороньей смекалке, уму и "уменьем работать в команде". Восхищаешься  материнской жертвенностью воробьихи, спасающей свое дитя и погибающей от вороньих клювов.

Прочитав же книгу, понимаешь, что "старым знакомым" стал для тебя и сам Виталий Всеволодович. Любая книга – это автопортрет, он может быть написан разными красками, в разной манере, и порой густой красочный слой скрывает истинное лицо. Но здесь другой случай. Человек, прошедший через трудные испытания, сохранил доброту, искренность и открытость миру. С каким жадным интересом, вниманием и уважением всматривается он в этот мир и не делит его высокомерно на природное и человеческое, а  воспринимает как единое целое, ощущая себя,   человека, частью этой таинственной и гениальной конструкции  Миро-Здания. Думается, такое пантеистическое мироощущение, хранящееся со времен древнейших в нашей генетической памяти, на самом деле и есть естественный и, может быть, единственный способ достижения той Высшей гармонии, которой мы так жаждем.

А если оставить в стороне некий философский пафос, то, в сущности, эта книга о любви, о любви к Жизни во всех ее проявлениях. Ведь слово "животные" недаром имеет один корень со словом "жизнь". Не правда ли?

Июль 2010 г. Г. Белугина   





МОИ ДРУЗЬЯ - СОБАКИ

НАШ БОБКА


Не знаю, был ли этот пёс старше меня. Облик его не менялся в моём представлении в течение десяти проведённых вместе лет. Родители рассказывали, что взяли его маленьким щенком в Шуе. Вероятно, это было ещё на старой квартире. На новой я помню многие детали жизни с момента переезда – то есть с 1938 года. Бобка казался мне тогда уже совсем взрослым.

Это был средних размеров пёс чисто «дворянской» породы, чёрной масти, с висящими ушами, покрытыми густой шерстью. Хвост его всегда был облеплен репейниками, собранными с нашего огорода, а возможно, и с ближайших окрестностей. Бобка умело цеплял их также на свои бока и спину, но оттуда нам удавалось их снимать после продолжительных совместных стараний; хвост же превратился в какую-то древоподобную структуру, где репьи намертво срослись с шерстью.

Бобка не был моим псом, каким впоследствии стала Джильда. Он был семейной, общей собакой. И, по-моему, за хозяйку «держал» только бабушку. Дед был к собакам равнодушен, хотя и признавал их необходимость в частном доме.

Да, он не был моим псом – не охранял, не опекал меня в раннем детстве, редко играл со мной и не стал моим другом в более поздние годы. Он вообще очень редко играл. Помню его резвящимся и весело прыгающим, только когда я был совсем маленьким. А когда я немного подрос и стал проводить время в беготне и шалостях, Бобка потерял всякий интерес к подобным занятиям, хотя и не отказывался иногда от небольших пробежек вдоль нашего квартала.

Моих друзей с улицы он отлично знал и не гонял со двора, даже позволял им гладить себя, хотя, как мне казалось, не испытывал от этого особого удовольствия. Дружелюбно встречал Бобка и моих школьных приятелей, являвшихся ко мне в гости шумной ватагой, не препятствовал им ходить со мной в сад, лазить на фруктовые деревья. Однако если кто-то из малознакомых детей пытался утянуть через забор наши вишни, тут же бросался наводить порядок, выскакивая на улицу через подворотню, и не раз стягивал с ног маленьких воришек сандалии или проверял на прочность их штаны. Но до более серьёзных предупреждений с Бобкиной стороны дело обычно не доходило. Да и лай его при этом был какой-то особенный – озорной и весёлый, будто он воспринимал проделки малышни больше как игру или небольшую шалость. Однако взрослым и старшим мальчишкам подобные проступки не прощал и бдительно стоял на страже нашей собственности, предупреждая налётчиков уже на полном серьёзе.

Да, Бобка был серьёзным псом и отлично знал свои обязанности по охране семейных владений. Кроме того, он гонял с огорода чужих котов и кур, сопровождал хозяев во время прогулок. Но это была уже его личная инициатива.
* * *
Насколько я помню, у Бобки не было закадычных друзей – ни среди себе подобных, ни среди людей. Он признавал знакомых, но никогда не бросался навстречу с восторженным лаем и даже нас, своих хозяев, встречал с умеренной радостью. Во многом он был самостоятельным, как тот кот, который «гуляет сам по себе», но дело своё знал превосходно и никогда не отлынивал от выполнения собачьих обязанностей. Бобка никого из чужих не пускал к нам во двор, яростно облаивая каждого приближавшегося к калитке, а за особенно назойливыми мог выскочить и на улицу. Случалось, что в подворотню летели камни и палки, иногда просовывалась свирепая морда незнакомого пса, который всё же не решался вступать в бой на чужой территории. Правда, собак в сороковые годы в Шуе почти никто не держал. Бобка был единственным сторожем на всей нашей улице. И непрошеными «визитёрами» оказывались лишь полубродячие псы, забредшие из соседних кварталов. На всякий случай Бобка во время прогулок старательно метил все окрестные достопримечательности.

Такие прогулки были у нас довольно частыми не только тёплыми летними вечерами, но и в холодное зимнее время. До войны мы совершали их всей семьёй (за исключением деда), а с отъездом мамы на фронт выходили уже втроём – я, бабушка и Бобка. Удовольствие от этих прогулок я сохранил в памяти на долгие годы. Летом приходилось устраивать ещё и ночные дежурства с целью охраны и обороны наших картофельных участков, расположенных напротив домов, перед железнодорожной насыпью. Бобка был главным действующим лицом многопрофильной поисково-дежурной группы. Он всегда бежал впереди, оценивая обстановку, обнюхивал все прилегающие к дороге участки и оставлял метки, предупреждая посторонних о своём присутствии. Иногда забегал и на сами участки, шуршал картофельной ботвой, фыркал и возвращался гордый проделанной работой.

В ночных прогулках я, конечно, не участвовал, довольствуясь одним-двумя часами вечернего времени, и узнавал о событиях только на следующее утро. В вечерние же часы на улице было удивительно хорошо. Соседи расходились по домам. Пустели скамейки и завалинки. В окнах брезжил тусклый свет от коптилок, керосиновых ламп, лучин и других самодельных светильников (электричество тогда давали очень редко). На улице всё затихало, небо темнело, появлялись первые звёздочки. В тополях жужжали какие-то жуки. Водили свой последний хоровод молодые комариные стаи, кружась в воздухе и не обращая на нас никакого внимания. Формировался и креп лягушачий хор, заводимый вначале запевалой и постепенно перерастающий в мощное многоголосье, на фоне которого выделялись две или три особо голосистые солистки. Тёплый воздух насыщался влагой. Удивительно приятно пахло тополем и полынью. К этому запаху присоединялись другие, не менее приятные, исходящие из садов и огородов, где росли мята, укроп, душистый табак и масса чудесных цветов, аромат которых ощущался на нашей улице даже в дневное время. К ночи эти запахи усиливались многократно, маня всевозможных ночных обитателей – бабочек, жуков, мотыльков и даже летучих мышей, тени которых временами мелькали на фоне ещё бледного на западе неба. Я не уставал восхищаться этой красотой, готов был дышать и наслаждаться ею целую ночь, но бабушка отправляла меня спать и оставалась с Бобкой, который считал своим долгом сопровождать хозяйку.

Не менее приятными были и зимние прогулки. Их мы совершали вокруг нашего квартала по Железнодорожной и Ивановской улицам, и тоже в вечернюю пору, перед сном.
…На дворе почти ночь. На тёмном небе ярко мерцают бесчисленные звёзды. Я уже знаю некоторые из них. Вот Большая Медведица с Полярной звездой. Повесила свой ковш прямо напротив входной двери. Вот плотно сгруппировавшееся созвездие Кассиопеи. Вот Млечный путь, как бы перекинувшийся через весь небосвод. Как много звёзд! И как далеко они от нас! А вот над железной дорогой горит очень яркая, уже не мерцающая звёздочка. Наверное, это планета. Только какая? Венера? Но она видна утром. Тогда Марс? Юпитер? Не знаю… Из-за крыши поднимается и ярко светит луна, придавая мягкий голубой оттенок снегу и всему окружающему пространству. Абсолютно чёрными кажутся на этом фоне силуэты деревьев, заборы и дома, окна которых тускло желтеют, озаряемые внутренним светом. На бледно-голубом фоне сверкающего бесчисленными блестками снега темнеют уродливые тени, отбрасываемые огромными дубами и липой. Тени убегают далеко; сливаясь ветвями, они создают картину огромной сети, наброшенной чуть ли не на всю нашу улицу. Вокруг тишина, нарушаемая только скрипом наших шагов да потрескиванием заборов и деревьев. Холодный воздух сух и прозрачен. Вдалеке отчётливо видны контуры крыш, домов и даже далёких фабричных труб, из которых тянутся вверх плотные клубы дыма. Ветра нет, и мороз почти не ощущается. Да он мне и не страшен. Тёплая шапка-ушанка, меховая шубка и высокие валенки надёжно защищают от холода. Тепло одета и бабушка. И Бобка давно поменял своё летнее одеяние на пушистую зимнюю одёжку.

Пёс, как всегда, бежит впереди, принюхиваясь к посторонним запахам и быстрее стараясь перебить их своим свежим ароматом. Он не пропускает ни одного крупного дерева, ни одного столба. А бывает, «расписывается» и на заборах, углах домов, показавшихся ему почему-то особенно подозрительными.

…Я иду вместе со всеми по утрамбованному снежному «тротуару». Меня радует скрип наших шагов, хруст веток под ногами, мерцание искрящегося под луной снега и сосулек, свисающих с крыш. Нравится всё сказочное снежное королевство… Я то иду по тропинке у самых домов, то сворачиваю в высящиеся по краям сугробы, то пытаюсь заглянуть в ставшие зимой такими низкими окна соседей. Бабушка упрекает меня за это, но я всё равно ничего не вижу за заиндевевшими узорчатыми стёклами. Иногда во время таких прогулок я накручиваю на валенки коньки и ношусь по улицам впереди Бобки, занимающегося решением своих уличных проблем и не желающего гоняться за мной.

Домой возвращаемся радостные, переполненные впечатлениями. А дома уже ждёт ароматный чай и вовсю топится печь, потрескивая берёзовыми поленьями и мерцая огненными бликами на полу и на стенах. Поддувало чуть приоткрыто, но печь всё равно гудит мощью своей огненной тяги, быстро нагревая окружающее пространство. Как приятно сидеть у её раскалённой железной дверки, смотреть на беспорядочно мечущееся пламя, а потом наблюдать тусклое мерцание углей и догорающих головешек. Когда дрова окончательно прогорят и раскалённые угли покроются тусклым сизым налётом, настаёт время для выпечки картошки. Мы бросаем её прямо в горячую золу и, орудуя кочергой, прикрываем сверху остывающими угольками. Через пятнадцать-двадцать минут блюдо готово. Вытаскиваем покрытые золой плотные серые кругляши с хрустящей корочкой и, обжигая пальцы и губы, приступаем к трапезе, наслаждаясь чудесным вкусом и ароматом выращенных у себя на огороде клубней…

Бобка не принимал участия в наших вечерних посиделках. Он оставался в сенях и довольствовался своей похлёбкой, которой не желал делиться ни с кем, и глухо рычал даже на меня, когда я пытался подбросить ему в миску что-нибудь вкусненькое.
* * *
Бобка был весьма уважающей себя собакой. Ко всем остальным довольно многочисленным обитателям нашего двора он относился с высокомерным презрением. Считался в какой-то мере только с норовистой козой Зорькой, которая при случае могла больно наподдать своими изогнутыми рогами, не признавая никаких авторитетов. С большим трудом удалось примирить Бобку и с новым нашим питомцем – маленьким котёнком, сменившим пропавшего кота Базиля. Бобка долго не признавал его, рычал и даже однажды попытался «проглотить», внезапно захватив голову котёнка в пасть, когда мы гладили их обоих у себя на коленях. Правда, он ничего не повредил малышу и сразу же выпустил его при нашем испуганном крике. В конце концов Бобка смирился с присутствием в семье нового члена, однако друзьями они с котёнком так и не стали: каждый жил сам по себе, ходил своей дорогой и ел из своей миски, причём пёс даже не стремился заглянуть в кошачью посудину, явно не перенося кошачьего духа.

Существами низшего рода Бобка считал кур, дружно живших в своём курятнике. Эти глупые и вечно голодные создания не удовлетворялись регулярно даваемым им кормом, а постоянно искали что-то в мусорных кучах, в пыли, в навозе, на грядках, заглядывая даже в Бобкину миску, когда тот дремал или был во временной отлучке. Пёс нещадно гонял кур, иногда ухитряясь прихватить менее проворную за хвост для пущей острастки. Он настолько их презирал, что даже не стремился полакомиться сырыми яйцами, которые, случалось, попадались в довольно удобных для него местах. И только когда совсем состарился и большую часть времени проводил, лёжа в тени дома или у своей будки, перестал обращать на кур внимание и даже порой позволял задире-петуху вскакивать себе на спину и демонстрировать оттуда петушиную удаль перед куриным гаремом.

Ещё не переносил Бобка воровок-ворон, частенько промышлявших на нашем участке, не гнушавшихся никакими отбросами и всегда стремившихся стянуть что-нибудь из его миски. Эти разбойницы были намного проворнее и умнее кур. Они могли упорно, часами сидеть на крыше либо на дереве и караулить момент, когда пёс отправится по делам в другой конец сада. Тогда звучала команда общего сбора, и стая крылатых грабительниц устремлялась вниз, моментально уничтожая оставленную «на потом» часть Бобкиного обеда. Были даже попытки со стороны ворон утянуть собачью миску со всем содержимым, но сил для этого им, к счастью, не хватало. Ярости пса не было предела, однако наказать воровок ему не удавалось.

К более мелким пичугам, прежде всего воробьям, Бобка относился сначала довольно терпимо, поскольку они, по его мнению, не способны были причинить существенный ущерб ни его миске, ни нашему огороду. На самом же деле, воробьи доставляли нам неприятности, совершая коллективные налёты на вишни. Видя наше возмущение таким нахальством, Бобка стал охранять деревья, яростно бросаясь на птиц и пугая их своим лаем.

Назойливых мух и других летающих кусачих тварей – ос, шмелей, слепней – он гонял от себя, бешено вертя во все стороны головой, щёлкая зубами и даже подпрыгивая за особо настырными, иногда небезуспешно. Я не раз видел, как он с омерзением выплевывал очередную жертву.

* * *
Если с нашими домашними кошками Бобку нам кое-как удавалось примирить, то к чужим он даже не скрывал глубокой антипатии и при каждом удобном случае стремился показать им своё собачье превосходство, загоняя их на деревья, на заборы, на крышу сарая и не давая спуститься на землю. И не было в округе ни одного кота, который решился бы оказать ему сопротивление. Поэтому я очень удивился, увидев однажды маленького пушистого котёнка, пробравшегося сквозь щель забора к нам в сад и весело проводившего время среди густых кустов смородины. Он то гонялся за мухами, то старался поймать кого-то на земле, то трогал лапкой сухой сморо¬диновый листочек…

Котёнок ещё ничего не знал о запретах на чужие территории, об огромных грозных сторожах и вообще о многих опасностях, подстерегающих малышей в жизни. По-видимому, его рано отняли от мамы-кошки, и та не успела привить ему необходимые жизненные навыки. Он ходил по земле, не ведая никаких страхов и испытывая только радость и удовольствие от весёлых кошачьих забав. И потому нисколько не испугался, когда я подошёл к нему совсем близко.

У котёнка была густая, серого цвета шёрстка, длиннющие усы и пушистые лапки. Он смотрел на меня удивлёнными глазами, недоумевая, откуда под кустами могло появиться двуногое существо. Я любил кошек, как и вообще всех животных, и очень хотел погладить малыша, подержать в руках. Я поманил его к себе и в этот момент увидел мчавшегося к нам Бобку.

Котёнок, тоже заметив пса, прижался спинкой к доске забора. Инстинкт подсказывал ему, что это грозный и беспощадный враг и что надо быстрей убегать. Но дыры, в которую он пролез, сзади не оказалось, а страшилище было уже совсем рядом – мохнатое, чёрное, с огромной пастью и длиннющими клыками. Вскарабкаться на забор по гладким доскам котёнок был ещё не в состоянии. Забраться в густые ветки смородины или поискать спасения у меня, растерянно застывшего по другую сторону куста, неопытный малыш не сообразил.

Он ещё сильнее прижался спинкой к забору, выгнул её дугой и издал слабое шипение, скорее похожее на жалобный, отчаянный плач существа, попавшего в беду и не знающего, как спастись. Всё произошло буквально в несколько секунд. Бобка молниеносно кинулся на котёнка и чуть ли не наполовину захватил в свою огромную пасть маленькое, трепещущее от страха тельце. Когда я опомнился и, закричав на пса, бросился на помощь котёнку, царапая в кровь лицо и руки корявыми ветками, было уже поздно. Бобка держал бедняжку мёртвой хваткой. Я кричал на него, колотил по его спине кулаками, пытался разжать челюсти и высвободить малыша. Но пёс выпустил котёнка из пасти только тогда, когда всё уже было кончено, и убежал. А я остался на месте трагедии, ревя от ужаса и горя во весь голос.

На мордочке котёнка застыло выражение испуга и какого-то удивления; широко раскрытые глаза были переполнены болью. Котёнок до последнего момента пытался высвободиться, оказывая сопротивление несравненно более сильному противнику. Малыш вцепился крохотными коготками в висячие мохнатые уши страшилища и не отпускал их, пока силы окончательно не покинули его. Он сражался до конца и погиб как герой, уступив грубой, безжалостной силе. Безжизненный и неподвижный, он лежал на земле с приоткрытым ротиком и высунутым язычком, с уже потухшими глазами. Мучения для него закончились. Вместе с жизнью, такой счастливой и радостной всего несколько минут назад…

Я поднял с земли крошечное, почти невесомое тельце и, обливаясь слезами, пошёл рыть могилку в дальнем углу нашего сада, под моей любимой яблоней. Выстлав дно сухой прошлогодней травой, постелил на неё недавно связанный мной коврик, положил на него котёнка и накрыл сверху таким же вязаным покрывальцем. Затем засыпал ямку мягкой песчаной землей и воткнул в едва заметный холмик маленькую яблоневую веточку, усыпанную цветами. Что я говорил на прощанье, за что просил прощения, не помню. Но отлично помню чувства, обуревавшие меня тогда, – глубокой жалости и нежности к малому существу, бесконечной скорби и беспомощности перед судьбой и тайной всей нашей жизни.

А потом страшным кошмаром долго мучили меня наяву и во сне картины отчаянной борьбы котёнка и чувство глубокого презрения к самому себе, не сумевшему спасти его в трудную минуту. Незадолго до этой трагедии мне прочитали историю, как какой-то мальчик спас от собак котёнка, закрыв его своим телом. А я не смог спасти такого же малыша от нашего Бобки! От всех этих мыслей и видений у меня страшно болела голова, но я не мог прогнать их, переживая ещё и ещё раз как раскаяние за собственное бездействие.

Каждый день я приходил на могилку. Клал на неё свежую веточку и вспоминал это милое создание. Однажды, придя поутру, я увидел, что могилка и всё пространство вокруг усыпаны яблоневыми лепестками. Это сама яблонька прощалась с котёнком, покрывая его напоследок нежнейшим белоснежным саваном. Прибежал и Бобка, выслушал мои укоры, понуро опустив голову, будто понимая свою вину и сожалея о совершённом злодеянии…

Об этой трагедии в саду я никому тогда не рассказал – ни родным, ни приятелям. Мне не хотелось ни перед кем раскрывать свои горькие чувства. Но поминальные веточки ставил каждой весной.
* * *
Бобка не изменил своего отношения к кошкам и после этой ужасной истории. Он продолжал преследовать их, оставив в покое только нашего кота, уже подросшего и живущего по собственному распорядку. Спустя какое-то время наши отношения с ним нормализовались, жизнь вошла в прежнее, спокойное русло. Бобка рьяно охранял дом и сад. Мы по-прежнему втроём, вместе с ним и бабушкой, совершали ежедневные ближние и дальние прогулки. Дальние проходили иногда до леса – просто так, для отдыха, а регулярно в летнюю пору – на стоянку к нашей козе Зорьке для дневной дойки.

Взяв кастрюлю, бидон, еду для себя и для Зорьки, мы выходили в дорогу с таким расчётом, чтобы к полудню прибыть к месту «дислокации» сводного козье-овечьего стада, формировавшегося на нашей и ближних улицах. Проходили по Ивановской до Буровского завода и сразу оказывались за городом. Справа, на холме, красовалась Мельничная церковь, утопающая в зелени кустов и деревьев. Слева оставалось железнодорожное полотно, высоко поднимавшееся над низкой равниной.

Мы шли вначале по грунтовой проезжей дороге, покрытой толстым слоем белоснежного песка. Я снимал сандалии и загребал босыми ногами тёплую пыль, ощущая под ней утрамбованную твердь. Переходили по мелкому песчаному броду речку Безымянную и продолжали путь между зарослями кустарника по берегу моей любимой Сехи. Речка здесь хоть и не такая глубокая, как у нашей улицы, но очень красивая, с крутыми берегами, поросшими травой и кустами ракитника.

…Примерно через километр, поднявшись на песчаный пригорок и миновав глубокие карьеры, выходим в поле, где уже начали колоситься хлеба. Со всех сторон зеленеет рожь, а в ней, по краям поля, пестреют мои любимые цветы, которые я всегда собирал в букеты и приносил домой. Бобка неутомимо трусит по дороге, то забегая далеко вперёд, то отставая от нас в погоне за вездесущими воронами, что-то выискивающими в этих отдалённых от города местах.

Близится полдень. Ярко светит солнце. Ослепительно белые кучевые облачка медленно плывут по голубому небу. Вверху раздаются трели многочисленных птиц, но самих певцов почти невозможно рассмотреть в колышущихся тёплых воздушных потоках. За полем, километрах в полутора, темнеет лес. А недалеко от него, на зелёном лугу за холмом, в тени кустов и невысоких деревьев отдыхает стадо. Пастухи развели костёр и что-то готовят на обед. Неподалёку бегают две собаки. Бобка чует их издалека и не решается подходить к стоянке, предпочитая ждать нас в отдалении. Мы же быстро находим Зорьку и устраиваемся на лужайке на дойку.

Зорька – довольно строптивая коза. Приходится уговаривать её дать молочка, угощать хлебом с солью, а то и крепко держать спереди за рога, чтобы не убежала. Чаще всё улаживается мирно, путём переговоров. Но иногда случаются и казусы: наша непослушница успевает-таки поддать копытом по кастрюле с молоком или даже залезть в неё ногой, расплескивая драгоценное содержимое.

Завершив дойку и перелив молоко в бидон, садимся на отдых, а довольная Зорька убегает к своим подругам. Нам с бабушкой не хочется уходить с этого прекрасного, одухотворённого природой места. Но у неё всегда много работы дома. Да и Бобка, наверное, заждался нас и изнывает от скуки в одиночестве. Вскоре трогаемся в обратный путь…
* * *
Так проходили дни за днями. Мы жили размеренной жизнью, которую редко нарушали какие-то непредвиденные события. Но таковые всё же иногда случались, в том числе и довольно неприятные.
Однажды во время уроков меня вызвали в учительскую и отправили домой, сказав, что нас обворовали. Это было неожиданно и страшно, но не удивительно, ведь дом оставался без людей на целый день. Большинство соседей по улице тоже были до вечера на работе. Поэтому надежды возлагались только на Бобку, сторожившего во дворе.

…Бегу домой. Там уже бабушка и дед, вызванные с работы, а также милиция. В комнатах всё перевёрнуто, диваны открыты, одежда из шкафов выброшена на пол. Здесь же валяются книги, бумаги… Замки на дверях сломаны. Соседка тётя Груша безостановочно тараторит. Якобы, она увидела из своего окна открытую дверь нашего дома и решила посмотреть, что случилось. А ей навстречу выходят двое мужиков с топором. Испугавшись, она убежала и послала дочь в школу, где работала бабушка.

«А как же Бобка?» – думаю я. Пёс наш весь день ходил понурый, подавленный, стараясь не попадаться нам на глаза. Это был его первый и единственный серьёзный промах. Да и можно ли назвать это промахом? Ведь что могла поделать небольшая и притом далеко не молодая дворняжка против двух вооруженных мужиков, по-видимому, уже поднаторевших в такого рода делах? Так что укорять Бобку за случившееся мы не стали. Но он ещё долго переживал – почти не ел, лежал у себя в будке и даже не ходил на ежедневные прогулки. Однако в конце концов пришёл в себя от потрясения и вернулся к повседневной собачьей жизни.
* * *
Прошло ещё два года, и у нас появился щенок овчарки, о котором я давно мечтал. Мы назвали малышку Джильдой. Бобка к тому времени уже совсем состарился и больше лежал у своей будки, не обращая внимания ни на кур, ни на воробьёв, огрызаясь только на особо назойливых, близко подбиравшихся к его миске.

Старый пёс встретил нового члена семьи не враждебно, но и без особого восторга, по-моему, даже с какой-то грустью. Его собственная жизнь близилась к закату, и он, конечно, чувствовал это. Бобка не принимал участия ни в воспитании малышки – в привитии ей собачьих навыков и повадок, ни в её незатейливых поначалу играх. Возможно, глядя на резвящегося щенка, он вспоминал свои забавы и развлечения, наши дальние прогулки, на которые ему уже не хватало сил. Видя Бобкины переживания, мы с бабушкой старались почаще бывать с ним, ласкали его, разговаривали, пытаясь поднять настроение. Иногда это удавалось, и Бобка даже решался совершать с нами непродолжительные выходы на улицу вместе с маленькой Джильдой.

А в конце лета того же года у нас случилась ещё одна беда – очередная попытка кражи. Произошло это глубокой ночью, когда все спали. Наученные горьким опытом, мы теперь накрепко запирали наружные двери, а окна закрывали изнутри прочными деревянными ставнями. Молоденькая Джильда ночевала с нами. Бобка, как обычно летом, спал во дворе, в своей будке. Внезапно нас разбудил его бешеный лай. Вскочив с кроватей, мы стали быстро одеваться, предчувствуя неладное. Лай между тем усиливался, становился всё более остервенелым и вдруг прервался ужасным воем. Слышно было, как вой перемещается по саду – по-видимому, раненый пёс теперь уже сам убегал от преследователей. Вой и лай продолжались минут пятнадцать-двадцать, то усиливаясь, то ослабевая. Но взрослые так и не решились выйти в темноте из дома. Да и что могли сделать дед с бабушкой против закоренелых бандитов! Пришлось ждать утра, и это было самое томительное ожидание.

Как только чуть рассвело, мы осторожно вышли во двор. Повсюду валялись поленья – очевидно, воры бросали их в нашего пса. Замок в курятнике был повреждён, но не сбит. Калитка закрыта. Дворовое имущество цело. Бобка всё же сумел сделать своё дело, вовремя обнаружив и спугнув грабителей. Мы стали звать его. Он не сразу откликнулся воем откуда-то из глубины сада. Пошли искать и нашли Бобку под кустами, сжавшегося и почти неспособного двигаться. При любом прикосновении к нему пёс вздрагивал и скулил и ни в какую не хотел вылезать из своего укрытия.

Мы принесли ему самой вкусной еды, но он даже не посмотрел на неё. Я долго сидел рядом, хвалил его, пытался ласкать. Бобка лежал молча, вздрагивая от боли при любой попытке переменить позу. Оставлять его здесь на ночь было бы негуманно. И мы сумели перенести его к вечеру в дом, положив на матрац и поддерживая с двух сторон. Бобка не сопротивлялся и даже не скулил, мужественно выдержав это испытание. Дома с грехом пополам осмотрели его. На спине и на боках в нескольких местах виднелись кровоточащие ссадины, а на животе кожа была сильно содрана. Бобка непрерывно зализывал рану, не позволяя нам к себе прикасаться. Дедушка сказал, что если он может сам зализывать раны, то это хорошо, и посоветовал оставить его в покое. Мы так и сделали. Положили Бобку на мягкой подстилке в одной из комнат и легли спать в надежде на то, что пёс поправится.

На следующий день он стал понемногу двигаться – поднимал голову и даже перемещался, опираясь на передние лапы, но есть по-прежнему отказывался, только пил воду. Так продолжалось и на второй день. Бобка ослабел, но всё же нашёл в себе силы самостоятельно выползти во двор и доползти до своей будки. Возвращаться в дом он не хотел, несмотря на все наши уговоры. И уже не обращал внимания на происки кур, быстро очищавших в наше отсутствие его миску.

Несколько дней Бобка провёл во дворе, греясь на солнышке. Больше он не скулил и перестал зализывать рану. Однажды, посмотрев на неё, я вдруг увидел массу белых червей, ползающих по розовой коже его живота. Испугавшись, побежал сказать об этом взрослым, но те и без меня всё уже знали. Сами по себе черви не могут принести вреда, объяснил дедушка, их присутствие на ране даже полезно, поскольку они очищают её от струпьев и гноя, давая доступ к коже свежему воздуху. Но это одновременно было и свидетельством того, что Бобку покидали силы, он терял волю к борьбе за жизнь и помочь ему сейчас могло только чудо. Однако чуда не случилось. Не было вблизи и ветеринара, который мог бы хоть что-то посоветовать нам. А может быть, и был: помню, кто-то из незнакомых мне людей приходил к нам и осматривал Бобку в первые дни после случившегося. Мы же делали всё, что могли, чтобы облегчить его страдания: пытались накормить, мыли, вытаскивали из густой шерсти червей, и не оставляли надолго одного.

В один из вечеров я, как обычно, сидел рядом с Бобкой и предлагал ему еду. Он нехотя проглотил кусочек мяса – без всякого удовольствия, лишь бы удовлетворить мою просьбу. Я долго гладил его, и он уже не отстранялся и не скалился в болезненной гримасе, а кажется, испытывал удовольствие от ласки. Положив голову на мою руку, Бобка некоторое время смотрел мне в глаза. И я не увидел в них ни печали, ни боли, ни жалоб на свою судьбу. В них было что-то иное, чего я никогда раньше у него не замечал, – какое-то внутреннее удовлетворение, наверное, от того, что он не один, что все его любят, жалеют и желают только добра.

В этот момент во двор выскочила маленькая Джильда. Я испугался, как бы её появление не расстроило Бобку, не усилило у него чувство ревности. Мы специально старались не показывать ему малышку. Но Бобка, увидев Джильду, вдруг оживился, даже приподнялся на передних лапах и повернул голову в её сторону, будто хотел ей что-то сказать. Джильда подбежала к Бобке и стала играть с его слипшейся, в репейниках, шерстью. На осунувшейся морде старого пса я вдруг увидел явную радость. Он не только не оттолкнул малышку, но даже лизнул её несколько раз своим горячим языком, а затем бессильно уронил тяжелую голову на лапы. Я отнёс Джильду домой и радостно рассказал об этом эпизоде родителям. Может, теперь Бобка начнёт поправляться? Как я надеялся на это!

На следующее утро я спозаранку выскочил во двор и сразу же устремился к Бобкиной будке. Однако пса там не оказалось. Разволновавшись, я побежал в сад, куда он тоже выползал в последнее время. Проверив все укромные места, где и сам любил прятаться, играя с ребятами, я наконец нашёл Бобку под кустом смородины. Он лежал, вытянувшись во всю длину. Голова покоилась на лапах, глаза были приоткрыты, но смотрели куда-то вдаль, мимо меня.

Наклонившись, я потрогал мохнатую голову. Она была тяжела и тверда, как и всё Бобкино тело. Я понял, что вчерашнее его оживление было прощальным. Пёс нашёл в себе силы проститься с нами, не омрачая минут расставания. И действительно был очень рад увидеть маленькую Джильду, чтобы передать ей собачьи полномочия в нашем доме. Он ушёл из жизни в одиночестве, чтобы случайно не расстроить нас своей возможной слабостью в последние минуты.

Только пережив первые мгновения этого большого горя, я обратил внимание на то, что Бобка лежит под кустом, где когда-то лишил жизни маленькое беззащитное существо. Случайно ли он оказался здесь в свой предсмертный час? Или же его привела сюда некая глубокая внутренняя сила, обнажившая в тускнеющей памяти пса трагический эпизод его жизни? А может, это место просто показалось ему наиболее укромным, где можно было спокойно, не опасаясь постороннего взора, встретить свой последний миг? Мне всё же хотелось думать, что Бобка чувствовал вину и просил у всех нас прощения за совершённый проступок. Эта неожиданная мысль несколько успокоила меня, хотя я и не смог пережить потерю без слёз, совершенно не стесняясь их перед взрослыми во время последнего прощания с умершим другом.

Мы похоронили Бобку в саду, недалеко от яблони, под которой я упокоил трагически погибшего котёнка. И яблоня осыпала по весне обе могилки своими лепестками. Не забывал навещать их и я, частенько вспоминая этих разных, но дорогих мне существ, оставивших глубокий след в моей мальчишеской жизни.


Моя Джильда



Я увидел её на территории пионерлагеря «Клещёвка» в 1948 году. Только недавно прозревшая, она ковыляла по лужайке вместе с другими членами большого щенячьего семейства под наблюдением бдительной мамаши – красивой, породистой немецкой овчарки и хозяина по фамилии Тянутов. Она показалась мне крупнее остальных щенят и двигалась более резво, расталкивая братьев и сестёр в борьбе за лучшее место у материнских сосков. Именно её мы и купили, заплатив баснословную по тем временам сумму. Но зато это была уже моя собака.

Долго думали, как назвать нашу маленькую красавицу. Не хотелось давать ей банальную кличку. Бабушка предложила назвать её Джильдой, по имени известного персонажа оперы «Риголетто», которую мы недавно слушали по радио.

Джильда быстро освоила квартиру и постоянно стремилась расширить свою территорию. Как только открывалась наружная дверь, она сразу же выскакивала во двор и носилась там, как угорелая. Шалила и проказничала непрерывно. То жевала мою школьную тетрадь, почему-то оказавшуюся под столом. То трепала пуховую подушку, которую стягивала с кровати. То сдергивала на пол оконную штору. То прятала мой мячик, с которым любила играть не меньше, чем я. Казалось, не было предела выдумкам и выкрутасам этой шалуньи, и невозможно было предвидеть, что натворит она в следующую минуту.

Мы с нетерпением ждали, когда у Джильды встанут уши, как положено немецкой овчарке. И наконец это свершилось. Вначале поднялось одно ухо, затем второе, и мы увидели в Джильде почти точную копию её породистой матери. Так уж получилось, что как раз в это время мы лишились нашего Бобки, верного, преданного друга и сторожа.

Я полностью разделял любовь Джильды к играм и шалостям и составлял ей прекрасную компанию. У нас было много общих любимых игр. Мы носились друг за другом по саду и огороду. Забавлялись с палкой и мячиком. Я кидал их, Джильда стремглав бросалась следом, но приносить и отдавать мне не спешила: шалунье явно доставляло удовольствие, когда я гонялся за ней, стараясь отобрать палку или мячик. И даже, уже понимая команды «К ноге!», «Дай!», «Принеси!», нарочно не выполняла их. Лукаво поглядывая на меня, Джильда вновь хватала положенный к моим ногам предмет, предлагая продолжить интересную игру вместо скучных занятий.

Когда она подросла и окрепла, я стал устраивать силовую борьбу: хватал с двух сторон палку и пытался отобрать у неё или хотя бы перетянуть вместе с бешено упирающейся собакой. Она ни в какую не хотела уступать мне в этом состязании. Любили мы и игру в прятки. Правда, прятался я один, а Джильда искала меня по всему саду. Довольно быстро обнаружив «пропажу» где-нибудь под кустом смородины или в курятнике, она начинала весело носиться вокруг и радостно лаять, показывая, что пора начинать игру заново или заняться ещё чем-нибудь интересным.

Если же я нарушал условие и прятался в недоступном для неё месте – на дереве, на сеновале, например, – Джильда бегала по всему участку с непонимающим и огорченным видом и лаем призывала меня выйти из укрытия. А после укоризненно смотрела мне в глаза, как бы упрекая в нарушении правил, и отказывалась от продолжения игры. Приходилось просить у неё прощения, и собака вновь становилась весёлой и жизнерадостной.

Джильда оставалась страшной игруньей и в более старшем возрасте. На равных участвуя в играх со мной, она, однако, всегда признавала во мне хозяина и выполняла все мои команды и требования. В других членах нашей семьи она также видела своих старших повелителей, добрых и заботливых, и слушалась их во всём. Однако взрослые с ней играли мало, и Джильде с её характером с ними было не так весело. Поэтому большую часть времени она проводила со мной. Часто лежала у моих ног, когда я готовил уроки. А если я, по её мнению, чересчур засиживался, предлагала прерваться, принося свой любимый мячик или палку. А то и просто начинала лаять или клала лапу мне на колени.

Любили мы с Джильдой и совместные прогулки, особенно за город. Я спускал её с поводка, и она резвилась в своё удовольствие. Добегала до Сехи, заходила в речку, шумно глотая чистую воду, а потом долго отряхивалась на берегу, обдавая меня фонтаном холодных брызг. Я думал, что Джильда легко поплывёт на глубоком месте, и её не придётся специально учить. Но на глубине она почему-то высоко задирала голову, прижимала уши и что есть силы принималась молотить по воде передними лапами. (Кстати, очень похоже на меня, освоившего эту науку только годам к тринадцати.)

Нравились нам с Джильдой и зимние игры. Мы барахтались в снегу, носились по глубоким сугробам. Она возила меня на лыжах по накатанной лыжне, катала на коньках по льду Сехи, на замёрзшем пруду и по утрамбованным дорожкам нашей улицы. Долгими зимними вечерами мы обычно сидели дома. С Джильдой было так уютно, хорошо и спокойно, как ни с какой другой собакой. С ней не было страшно оставаться одному даже на целый день.

Для породистых собак, и прежде всего для овчарок, в те годы была обязательна учёба в собаководстве. Все овчарки находились на учёте и могли быть «призваны» на собачью службу. Раз или два в месяц мы с Джильдой ходили на занятия. Разучивали команды: «Лежать!», «Сидеть!», «К ноге!», «Фу!», «Фас!», «Дай!», «Принеси!». Учились преодолевать препятствия в виде лестницы, бревна, барьеров и пр. Приучались не обращать внимания на других собак и кошек. Учился и я вместе с ней – как воспитывать собак, оберегать их от болезней, вырабатывать нужные черты характера. Однако дома дрессировкой занимался мало. Мне нужен был не цепной сторож, а добрая, ласковая собака, верный, преданный друг, готовый делить со мной радость и горе.

У Джильды был удивительно мягкий, добрый характер. Она никогда не злилась и не огрызалась без особых причин. Морда её всегда светилась улыбкой. Она радостно встречала знакомых, носилась вокруг, прыгая и толкая лапами в грудь. Однако становилась сердитой и даже злой, когда приходилось защищать свой дом от непрошеных визитёров.

В те годы особенно часто напрашивались «в гости» цыгане. Обычно калитка у нас была на запоре, открыть который можно было только изнутри, но иногда мы забывали запереть её. В один из таких дней к нам во двор ввалилась кочующая по улицам шумная цыганская компания в пёстрых одеяниях. Выскочившая из дома Джильда набросилась на всю ораву сразу. Услышав её неистовый лай, мы выбежали во двор и увидели истошно вопящий «цыганский табор», сбившийся в кучу у забора и отбивающийся от собаки сумками, платками, кошёлками… А на улице им вторил – далеко не в унисон – другой мощный ансамбль кочевников, не решавшийся прийти на помощь неожиданно пленённым соплеменникам.

Нам с дедом с трудом удалось схватить Джильду за ошейник, дав возможность «диверсионной группе» без потерь покинуть столь негостеприимную территорию. Цыгане стремглав выскочили за калитку, потеряв вдруг дар русской речи и перейдя на непонятный нам диалект. Было слышно, как многоголосая толпа быстро удаляется в сторону рынка.

Джильда после этого случая хорошо запомнила цыган и при их приближении всегда поднимала яростный лай. Больше они не осмеливались заглядывать в наш двор во время своих челночных рейдов по улицам. А нам пришлось повесить на калитке предостережение: «Осторожно! Во дворе злая собака!» Это было вполне своевременно, так как Джильда из породистого щенка превратилась в большую, мощную овчарку. Правда, надпись с чьей-то лёгкой руки вскоре приобрела дополнительное содержание. Кто-то из школьных сорванцов добавил к ней слово «как», в корне изменившее смысл написанного: «злая, как собака», – явно в адрес главной хозяйки нашего жилого «комплекса» и вместе с тем весьма строгого и требовательного педагога – бабушки… Она с достоинством восприняла юмор и быстро вычислила бедокура по почерку, проведя в классах контрольную работу. Вскоре надписи той же невидимой рукой был возвращён первоначальный вид, а бабушку в школе и на улице стали уважать ещё больше – не только как строгого педагога, но и как классного сыщика.

С Джильдой я мог гулять совершенно спокойно, не опасаясь окрестной шпаны, частенько проверявшей карманы малышни, и даже совершать дальние походы за ягодами. Пару раз «сборная шпанская команда» с соседних улиц предпринимала попытки реквизировать мой земляничный урожай, но не смогла подойти ко мне ближе чем на 5-6 метров. А когда я на всякий случай отстегнул поводок и еле удерживал за ошейник рвущуюся в бой Джильду, хулиганы быстро дали дёру даже без угроз в мой адрес и больше ко мне уже не приставали.

Джильда мирно уживалась с другими нашими домашними животными – курами, козой и кошкой Муськой. Правда, кур она, как и Бобка в прежние времена, вполне осмысленно гоняла с грядок. Те, принимая собаку за одну из хозяек, быстро выполняли её требования. И даже гордый петух, который позволял себе небольшие «шалости» со стариком Бобкой, вскакивая на его спину для повышения своего авторитета, с Джильдой на такие проделки не решался. Попробовав однажды проделать подобный эксперимент с ещё молодой собакой в присутствии куриного гарема, он был тут же схвачен ею за хвост и какое-то время, как пропеллер, крутился в воздухе, истошно вопя и трепыхаясь. Отпущенный в конце концов на свободу, куриный предводитель, продолжая орать, понёсся в сторону от Джильды, наткнулся на забор и побежал обратно. И только снова увидев перед собой удивлённую собачью морду, догадался замахать крыльями и взлететь на крышу, хотя раньше выше забора никогда не поднимался. Узрев с высоты своё озадаченное семейство, он попытался принять гордый вид и прокукарекать, но издал только слабый «сип». А его пышный многоцветный хвост стал напоминать потрёпанный веник.

Козу и кур Джильда скорее терпела как членов нашего большого семейства, а вот с кошкой Муськой жила душа в душу. Разрешала той валяться рядом, греясь зимой в собачьей шерсти, и даже таскать лакомые кусочки из миски. Летом спала вместе с ней в будке и рьяно оберегала её от чужих котов, иногда наведывавшихся в гости. Увидев чужака, она гналась за ним через весь сад, не разбирая дороги, – через кусты, по грядкам и посадкам. Незадачливые Муськины кавалеры улепётывали во все лопатки, спасая свою шкуру.

…Однажды утром в саду появился огромный сибирский кот, рыжий, с белыми лапами и белым «воротничком». Спокойно, будто не замечая бегущую к нему Джильду, он направился в сторону Муськи, нежившейся на досках у сарая. Видимо, кот уже не раз встречался с собаками, имел опыт общения с ними и считал себя не слабого десятка.

Джильда на секунду остановилась, озадаченная столь необычным поведением рыжего нахала, который не только не думал от неё бежать, но даже и не выгнул спину дугой, что положено делать всем кошачьим при виде опасности. В следующий момент она ловко ухватила котищу за шкирку – со спины, поперёк туловища – и начала трясти его, словно тряпку. Посчитав трёпку вполне достаточной для первого раза, Джильда отбросила незадачливого Муськиного кавалера в сторону. Кот сумел перевернуться в воздухе и, приземлившись на лапы, пустился наутёк. Но то ли с перепугу, то ли из-за трепки потеряв ориентировку, понёсся не к дыре в заборе, а в противоположном направлении – к нашему дому и забежал из сада во двор. Такой наглости Джильда простить не могла. Догнав беглеца, она повторила вариант с трёпкой, только на этот раз крутила кота с большей амплитудой и под конец, крутанув особенно сильно, забросила на крышу нашего дома. Я даже подумал, что она хотела перебросить рыжего нахала через забор на улицу, но немножко не рассчитала направление кошачьего полёта. Обезумевший котище ухватился за железную крышу лапами и висел так некоторое время, потом сорвался и упал на землю (опять, к счастью, на лапы), но тут же взлетел на забор и был таков, пока я удерживал Джильду от дальнейших назидательных действий. Больше рыжий Муськин кавалер у нас не появлялся.

Я видел, как безжалостно некоторые собаки расправляются с кошками, и думал, почему Джильда обходится трепкой при явной антипатии к кошачьему племени. По-видимому, мягкий характер и доброта собаки ограничивали её природный инстинкт.

Кого ещё не терпела наша любимица помимо соседских котов, так это всякую летающую и кусающуюся нечисть, прежде всего ос. Как и Бобка, Джильда ловко ловила полосатых «на зубок», и те ни разу не успевали наказать её за свою погибель.

Мы никогда не ругали Джильду. Да и за что было ругать? За то, что бегала по грядкам, прогоняя чужого кота? Что опрокинула стул, несясь навстречу знакомому? Что громко облаяла пьяного прохожего? Что, не удержавшись от соблазна, исподтишка стащила что-то на кухне? Последнее, кстати, случалось очень редко – Джильда была умной и послушной собакой. Но вот урожай нашего сада она считала своей собственностью и частенько промышляла там.

…В какой-то год, ближе к осени, мы стали замечать, что кто-то потихоньку ворует самые вкусные и спелые груши и яблоки из нашего сада. Порой воришка оставлял недоеденные огрызки прямо на дереве, на месте трапезы. Вначале мы грешили на вездесущих ворон. Но следы надкусов на остатках плодов были далеко не вороньи. Мы, конечно, обратили внимание нашего сторожа на непорядок в его ведомстве. Джильда виновато виляла хвостом. А потом стала приносить мне из сада найденные огрызки яблок…

Как-то раз я готовил уроки в саду, усевшись на тенистой лужайке под яблоней, и вдруг услышал шорох в кустах, как раз в районе нашей великолепной груши. Потихоньку подобравшись, увидел удивительную картину: под деревом стояла Джильда и с аппетитом уплетала грушу прямо с ветки, а потом сорвала плод и ела его уже на земле. Укрывшись за вишневым кустом, я продолжил наблюдение. Оставив недо¬еденную грушу, Джильда стала выискивать на дереве следующую. Выбрав висящую довольно высоко от земли, она пару раз подпрыгнула и сумела-таки её сорвать, безжалостно тряхнув дерево и сбив при этом ещё несколько груш. Я выскочил из укрытия и стал стыдить лакомку. Она сделала вид, что не понимает упрёков, схватила одну из груш и подала мне…

Мы пытались усовестить проказницу: «Ай-яй-яй, Джильда! Что ты наделала! Разве так можно?! Как тебе не стыдно!» Она поджимала хвост, понуро опускала голову и ложилась у наших ног, всем своим видом показывая, что не меньше нашего переживает и больше никогда не будет этого делать. Если же собака сразу не признавала своей вины, то стоило ей сказать: «Корись, Джильда!», как она тут же переворачивалась на спину и лежала так, пока её не прощали. А услышав слова прощения, мгновенно вскакивала на лапы и в безудержной радости носилась вокруг, не разбирая дороги, – по клумбам, по цветам, по грядкам, прыгала на грудь и долго не прекращала свою пляску.

С раннего детства Джильда панически боялась грозы. Она чувствовала грозу задолго до её приближения и, как только начинали сверкать молнии и грохотать гром, стремглав бежала в дом и пряталась под кроватью. Как я её ни уговаривал, что это, мол, пустяки, она не вылезала из укрытия, пока природа не успокоится. Лишь однажды Джильда смогла перебороть свой страх, когда мы с ней попали в грозу во время прогулки по лесу. Она почувствовала, что мы оба в опасности и её задача – быть рядом с хозяином и защищать его. И Джильда, вздрагивая, только сильнее прижималась к моим ногам во время сильных раскатов грома и заглядывала в лицо, ища успокоение и уверенность в том, что с нами ничего не случится. А когда всё закончилось и мы направились домой, гордо бежала рядом, довольная тем, что выполнила свой долг. Однако и после этого случая продолжала испытывать ужас перед грозой, чувствуя, что этот страшный, невидимый зверь намного сильнее и её, и хозяев и лучше от него спрятаться, чем искушать судьбу, вступая с ним в единоборство.

К моим приятелям, часто приходившим в гости, Джильда относилась приветливо и с удовольствием играла с ними. Особенно привязалась она к моему лучшему другу – Стасе Сухову. Мы нередко проводили время втроём, и Джильда ни на минуту не оставляла нас. Когда мы со Стасом ездили в лес на велосипедах и брали её с собой, она носилась между нами, отдавая дань уважения и любви каждому. Но команды выполняла только мои.

К девчонкам с улицы Джильда не испытывала особой привязанности, в том числе и к моим подружкам. Она признавала их за своих только у нас во дворе, хотя играть предпочитала с ребятами. Когда же девочки, проходя по улице, пытались остановиться у нашего забора, рычала на них, давая понять, что дружба дружбой, но в чужие владения заходить запрещается.

Два или три раза у неё были щенки, которых мы раздавали знакомым и из которых вырастали великолепные овчарки. Джильда была прекрасной матерью, заботливо опекавшей своих малышей. Она беспокоилась даже тогда, когда я или кто-то другой из нашей семьи брали их на руки. Когда кутята подрастали, то устраивали в доме такую карусель, что не выдерживал не только дед, но и привыкшая к шуму бабушка. Я же был страшно доволен и носился с ними по всем комнатам.

Наша любимица была ещё и очень умной собакой. Она понимала многое из того, что я ей говорил. Без труда отличала грушу от яблока – когда я просил её принести то или другое, мячик от палки – когда мы шли играть с этими предметами. Говорю: «Идем играть, Джильда», – и она сразу бросается во двор и приносит мне мячик. «Не хочу с мячиком, неси палку», – и она бежит искать подходящую палку. Бывало, принесёт очень маленькую. «Ну, Джильда, с такой нельзя играть, тащи большую», – и она устремляется на поиски большой. Однажды принялась даже выламывать жердь из забора, отделявшего двор от огорода. А когда я её остановил, побежала в сарай и притащила мотыгу на длиннющей ручке.

Команду «Куры на грядках!» Джильда знала отлично и сразу бросалась очищать от «пернатых» садово-огородную территорию. Даже когда мы просто говорили о курах, она начинала прислушиваться, готовая в любой момент к действиям. Услышав слово «кот», тут же устремлялась на поиски, проверяя все закоулки нашего довольно обширного хозяйства. При слове «гроза» поджимала хвост и начинала взволнованно прислушиваться. Отлично знала, как зовут хозяев. Когда я просил её что-нибудь передать взрослым, то она точно приносила предмет либо бабушке, либо маме. Не получалось только с дедом, который не желал участвовать в подобных забавах. А однажды ночью, когда мы со Стаськой Суховым заснули в шалаше, не потушив свечку, Джильда разбудила маму и привела её в сад.

Ещё она любила слушать музыку и «пела» порой вместе с нами, причём в нужной тональности. Правда, характера фортепианной музыки Джильда не различала, даже когда я играл во всю свою юную мощь «Грозу» Бургмюллера. Однако стоило мне как-то сказать, что это – гроза, как Джильда сразу же начала волноваться и потом всякий раз уходила из комнаты, едва заслышав эту мелодию. Лирические же произведения слушала всегда с большим вниманием и интересом. Смотрела то на меня, то на инструмент, крутила головой, поводила ушами, порой даже пыталась «солировать». К бравурной музыке она была совершенно равнодушна.

…Джильда прожила у нас около десяти лет, до 1958 года, и умерла от рака грудных желёз. Я не был свидетелем этой семейной трагедии, так как учился в то время в академии. Однако ни длительная разлука с Джильдой, ни дальнее расстояние не облегчили горечи тяжёлой для меня утраты. За шесть лет жизни в Шуе я привязался к этой прекрасной собаке как к родному и дорогому моему сердцу существу. Утешало меня только то, что жизнь Джильды была светлой и радостной. Она была окружена любовью и заботой всех членов семьи, видела в жизни много хороших людей. И домашние обязанности не были ни тяжелы, ни неприятны ей.

Я часто вспоминал Джильду, наши игры, походы, длинные зимние вечера… Несколько раз встречался с ней во сне – то у нас во дворе, то на крыше малого сарайчика, куда она взлетала с разбегу, то дома, когда она лежала на своей подстилке у печки, греясь в зимнюю стужу. Я был вновь рядом с ней – то маленьким мальчишкой, то, вроде бы, уже и взрослым человеком… Но чувства, которые я испытывал от этих встреч, всегда были светлыми и радостными, как в далёком детстве, когда мы были неразлучны с Джильдой.




Верный друг Бим


Самым верным и близким другом из многочисленной знакомой собачьей братии стал для меня Бим – средних размеров дворняжка, с которым я случайно встретился во время прогулки на Патрокловский пляж в пригороде Владивостока.

…Наше знакомство состоялось в начале восьмидесятых. В один из моих тренировочных дней я бежал к морю и, приближаясь к обрывистому берегу, вдруг услышал за спиной свирепый лай. Обернувшись, увидел чёрного пса, несущегося ко мне со стороны проволочной ограды научной станции ТИНРО (Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии). Пёс, чем-то выведенный из себя, по всем признакам готов был вступить со мной «врукопашную». А за оградой ему вторил мощным басом рыжий великан, но уже не с такой злобой в голосе.

Я имел достаточный опыт встреч с незнакомыми собаками во время подобных путешествий, и поэтому у меня всегда была с собой моя верная помощница – палка, да, к тому же, местность вокруг была усыпана камнями. Я наклонился, сделав жест, хорошо знакомый всем собакам. Преимущество было на моей стороне, и пёс, поняв это, поспешно ретировался.

Я видел этих собак и раньше. Обычно они либо сидели на цепи у своих будок около жилого домика при входе на станцию, либо бегали на свободе, встречая и провожая сотрудников, приезжавшие изредка машины, а также рыбаков, частенько посещавших эти места и имевших поблизости гаражи и лодки.

Что это вдруг случилось с собаками? Раньше они никогда не выбегали за пределы охраняемой территории. Значит, теперь следует быть осторожнее: эти злюки проходу не дадут. Но не ходить же из-за них через лес! Нет уж! Пусть псы не воображают себе слишком много!

Я покупался, размялся на пляже и направился обратно по тропе рядом с забором. Где же пролезают собаки? Больших дыр не видно, а в эту маленькую только чёрный протиснуться может. Но с ним-то одним я как-нибудь справлюсь. И тут… Собаки караулили меня на середине тропы. Стояли, смотрели и ухмылялись: вот, мол, мы тебя и сцапали!.. Ну и ну! И не лень им было меня караулить!

А собаки, между тем, мелкой рысцой направились ко мне. Шерсть дыбом, морды свирепые, лапы напряжены… Но не рычат и не лают. Я остановился; стою, опираясь на палку. «Рукопашная» при таком раскладе сил уже не в мою пользу.

Собаки подбежали с воинственным видом и закружили вокруг меня, обнюхивая землю, палку, мои ноги… Рыжий – огромный, килограммов под шестьдесят, молодой кобель, похожий на чистокровную овчарку. Чёрный – раза в два меньше, но видно, что посмелее. «Чего, – спрашиваю, – надо-то? Пакет пустой, съестного нет». Показываю – смотрят. Потом вдруг рыжий за палку мою схватился. Пугнул его, он отскочил. Объясняю, что палка мне самому нужна, и не только для защиты. Вроде бы поняли. «Ладно, – говорю, – если выкуп от меня требуется, то в следующий раз принесу. Ждите только». А сам потихоньку двинулся по тропинке. Собаки побегали, побегали и вернулись в свои владения через скрытую в кустах дыру.

В следующий раз захватил с собой из дома остатки еды. Иду с некоторой опаской. Псы уже гуляют снаружи и, завидев меня, с лаем бросаются навстречу. Однако лай уже не такой свирепый, как в первый раз. Подбежали, остановились, смотрят выжидающе. Лезу в пакет, достаю «откупные». Сначала даю рыжему громиле, считая его главным. Он хватает всё на лету, лопает с жадностью. Угощаю и чёрного. Тот тоже не отказывается, даже от хлеба. Значит, не очень-то их здесь балуют.

После угощения собаки стали заметно спокойнее. Ещё немножко покрутились возле меня и убежали в лес. Но всё же почему их стали отпускать на свободу? Возможно, хозяева решили, что поздней осенью в бухту почти никто уже не ходит, и дали возможность своим сторожам несколько развлечься.

* * *
Вскоре неразлучная парочка стала встречать меня почти за полкилометра от моря. Особенно старался чёрный. Он всегда прибегал первым в надежде получить лучшую порцию. Но я делил еду по собачьим габаритам, считая по-прежнему главным рыжего.

Через несколько дней псы начали меня провожать. Первый раз проводили метров за триста, затем подальше, а недели через три стали сопровождать аж до самого верха сопки. Они уже позволяли гладить себя, особенно чёрный. Ему такая близость явно доставляла удовольствие, тогда как рыжий был, по-видимому, менее чувствителен к ласкам. Однако после получения очередного подношения оба тыкались мордами мне в бок и в пакет. Однажды я начал ласкать сразу обоих псов, и произошло неожиданное. Чёрный вдруг грозно зарычал и набросился на своего могучего компаньона, хватая его за холку. Тот, опешив от неожиданности, покорно отступил. Я вначале пытался усовестить чёрного, но тщетно. Он больше не позволял рыжему подходить ко мне, хотя и не препятствовал ему получать от меня подачки на расстоянии.

Да, плохо ещё знал я собачьи повадки и психологию. Оказывается, лидером в этой паре был вовсе не могучий рыжий пёс, а чёрный, вдвое меньше его, но, видимо, более старший по возрасту. Пришлось с этим считаться, и чёрный стал всё сильнее привязываться ко мне.

Рыжего вскоре вновь посадили на цепь, и чёрный всё чаще встречал меня один. Провожал до самого верха сопки. Это, по-видимому, была граница их территории, выходить за пределы которой собаки опасались.

Но однажды, уже зимой, оба моих знакомых пса, дойдя со мной до верха сопки, вдруг решились на дальнейший маршрут. Что делать? Мало ли что с ними может случиться на незнакомой территории… Гоню их от себя, а они не идут. Пугать палкой не хочется – друзья всё-таки. Пришлось вновь спускаться к морю и звать сторожа. Объяснил ситуацию. «А ты, – говорит он, – гони их палкой, да покрепче! Тогда и приставать не будут». Зовёт собак домой, а они не слушаются, норовят вновь со мной убежать. Всё же вдвоём кое-как загнали их за ограду. Узнал я тогда от сторожа, что чёрного пса зовут Бимом, а рыжего – Мишкой. Мишке всего два года, а Биму уже шестой пошёл. Так оно и есть: старший у собак – лидер, которого все слушаются. Это непреложный закон, иначе в собачьей стае не выжить.
* * *
Прошла зима, наступила весна, и я вновь зачастил в свои любимые патрокловские места, нередко посещая и бухту. И вновь начались встречи с моими друзьями. Мишка, правда, большую часть времени сидел на цепи, раздолье было одному Биму. Его отпускали, по-видимому, из уважения к приближающейся старости и былым заслугам. Он встречал меня на полпути с сопки либо прибегал, когда я готовился купаться. Получив угощение, садился рядом с одеждой и терпеливо ждал моего возвращения на берег.

Обычно по утрам этот отдалённый от городских кварталов пляж был почти пустым. Лишь иногда вдали виднелись рыбаки, толкающие в море свои лодки, да изредка пробегали такие же, как я, любители утренних тренировочных моционов.

…Пляж в этом месте был песчаным, дно ровное, чистое, вода по утрам тихая и прозрачная. Плыву, наслаждаясь красотой водного царства. Иногда подо мной мелькают стайки рыбёшек и испуганно бросаются в сторону при виде огромной, страшной тени. Кое-где виднеются почти прозрачные купола медуз, парящие в воде. Совсем рядом плывёт чайка, быстро загребая лапами. В стороне резвится пара нырков, преследующих добычу. Каждый живёт своей утренней жизнью и наслаждается ею по-своему.

Я переворачиваюсь на спину и лежу почти неподвижно, глядя в бездонную голубизну неба, лишь где-то далеко на севере затуманенную лёгкими облачками. Вдруг оттуда повеял слабый ветерок, и водная гладь покрылась мелкой рябью. Лёгкие частые волны непрерывно бьют в лицо, массируют тело, и вдруг всё опять успокаивается…

В будние дни купания были недолгими – приходилось спешить на работу. А вот в выходные можно было позволить себе и более длительное удовольствие. Однако Биму это не нравилось. Он начинал выражать нетерпение и волнение по поводу моего долгого отсутствия, бегал по берегу и призывно лаял (в воду пёс заходить не решался и даже лапы мочить не желал, всегда успевая отскочить от набегавшей волны). Как только я выходил на берег, Бим устраивал вокруг меня танцы с прыжками, показывая, как он рад, что я наконец-то выбрался из этой проклятой стихии живым и невредимым, и приглашая продолжить наши развлечения.

Мы носились друг за другом по всему пляжу. Пёс убегал от меня метров на двадцать, останавливался и смотрел в мою сторону, призывая поймать его. Когда я приближался и делал вид, что собираюсь его схватить, он припадал головой на передние лапы, скалил морду в хитрой улыбке и лукаво поглядывал на меня снизу вверх. А я тем временем медленно подходил к нему, растопырив руки и готовясь к последнему рывку. Когда до Бима оставалось каких-нибудь полметра, он мгновенно вскакивал и пускался наутёк. Порою и я, подбежав к нему, бросался в сторону, приглашая уже его догонять меня.

В этих играх я вспоминал своё детство в Шуе, когда вот так же носился с Джильдой у нас во дворе или на улице, вспоминал лукавую собачью улыбку, радость собаки от общения с близким человеком. Однако долго выдерживать такую нагрузку я уже не мог. Это была не лёгкая трусца, которой я обычно семенил до моря и обратно. Бешеный темп и рваный ритм игры лишали меня сил. Я быстро уставал и останавливался, тяжело дыша. Пёс, ещё не наигравшись, внезапно подбегал сзади, тыкался мордой мне в ноги и сразу же отскакивал в сторону. Он вновь припадал головой к земле и ухмылялся, показывая всем видом, что надо продолжать начатую игру. Я из последних сил бежал за ним и под конец валился на песок в полном изнеможении.

Я пытался приучить Бима к игре с палкой. Эту игру любят многие собаки, но Бим весь напрягался, поджимал хвост и норовил убежать при попытке кинуть палку подальше. Мишка же вообще не любил никаких игр, предоставляя нам с Бимом возможность носиться вдвоём по побережью. Сам он постоянно искал случая, где бы что стянуть, будучи вечно голодным. Даже у меня дважды пытался украсть пакет с предназначенной им обоим едой. Бим же с самого начала ничего не трогал, даже если в пакете оставались очень вкусные вещи, а меня рядом не было. Вот тебе и глупая дворняга!

* * *
Большое удовольствие доставляли нам с Бимом лесные прогулки, которые мы совершали в субботние и воскресные дни. Весной и летом здесь в изобилии росли цветы, и я с марта по сентябрь украшал свою квартиру адонисами, ветреницами, ландышами, лилиями, колокольчиками, купальницами, орхидеями и многими другими видами прекрасного царства растений. А какое счастье было любоваться всей этой красотой на природе!

Из весенних цветов мне особенно нравились ветреницы. К началу мая они стояли уже в полной красе, устилая белым ковром пространство между кустами орешника, китайской сирени и дубами. Но, увы, им не суждено было долго жить, вскоре их сменяли другие разновидности нашей богатой дальневосточной флоры.

Нравилось мне собирать и голубенькие хохлатки, и поразительно крупные здесь ландыши, и жёлтые саранки, и местную ярко-оранжевую купальницу вместе с синими колокольчиками. Однако в раннюю летнюю пору наибольшее удовольствие я получал от сбора луговых ирисов, ещё сохранившихся в отдельных местах у самого моря.

Во второй половине лета цветы создавали такой красочный пейзаж, что им можно было любоваться часами. Так я и делал, спускаясь с Бимом по восточному склону сопки на залитую солнцем поляну. Каких только оттенков и красок здесь не было! Со всех сторон смотрели на меня синие и голубые цветочки колокольчиков, нежно-розовые розетки пустырника, пурпурные соцветия наперстянки; высоко вверх взметались красно-коричневые шишечки кровохлёбки и ярко-жёлтые пирамидки коровяка; широко висели синими и фиолетовыми гроздьями соцветия солодки и горошка; а внизу, у самой земли, светились красными звёздочками «оленьи рога», нежные стебельки которых купались в водах бегущего рядом весёлого ручейка. И все эти цветы как бы утопали в зелёном море травы, в которую я погружался чуть ли не с головой.

Однако королевой этого великолепного разноцветья была, безусловно, лилия под названием «царские кудри». Сверкая изумительным оранжевым оттенком, эти цветы ещё издали привлекали к себе внимание, возвышаясь над всеми и явно ощущая своё превосходство. А в целом создавался неповторимый, сказочный ансамбль, подобного которому я нигде и никогда больше не видел. Это была совсем иная красота по сравнению с тихой и неброской прелестью среднерусских лугов и полей.

Бим в лесных походах не покидал меня, хотя явно не разделял моих восторгов красотой местной флоры. Недоумение вызывало у него и то, что я наполнял наш пакет, предназначенный для съестных припасов, разной травой с резким и неприятным запахом. Его больше интересовала местная фауна, тоже довольно разнообразная и весьма специфичная, охота на представителей которой требовала куда большей сноровки, опыта и настойчивости, особенно летом в густой траве и непролазных зарослях кустарников. Для этих целей куда больше подходил осенний период.

Осенний Патрокл представлял собой изумительное зрелище. С конца сентября и в октябре лес сказочно преображался. Листва многочисленных дубов приобретала жёлто-коричневый, отливающий медью оттенок. Снизу деревья обрамляли светло-жёлтые, почти прозрачные листья кустов орешника и яркая зелень китайской сирени. Постепенно начинали краснеть клёны и вдруг в один прекрасный день ярко вспыхивали сверху донизу багровыми и светло-розовыми тонами. Издалека просматривались жёлтые кроны «чёртова дерева». Удивительно красиво выглядела нежно-розовая листва дикого винограда, образующая пылающие шатры вокруг кустарников либо сверкающая высоко на стволах и ветках лип и берёз.

Все дорожки и трава покрывались опавшими желудями, дробный перестук от падения которых то и дело раздавался в тишине засыпающего леса. Повсюду сновали разжиревшие на желудях и орехах бурундуки, активно заготавливая припасы на зиму. Лес постепенно пустел, готовясь к зимнему сну. Попрятались в свои зимние укрытия многочисленные насекомые. Давно улетели желтогрудые иволги и другие лесные пичуги. Почему-то замолкли вороны. Но всё чаще и тревожнее звучали острые крики фазанов, оповещавшие о приближении незваных гостей. Резко активизировались бродячие собаки, почуявшие возможность более лёгкой, чем летом, добычи. Не раз и не два мы с Бимом встречали в лесу кучки фазаньих перьев, разрытые норы каких-то животных, остатки шерсти и прочие следы кровавых пиршеств.

Бимом в эту пору тоже овладевал страстный охотничий азарт, и он далеко убегал от меня в поисках добычи. Иногда возвращался, как бы предлагая последовать за ним и погоняться вдвоём за быстрыми, почти невидимыми фазанами, бурундуками и другими животными, прятавшимися в траве, в кустах, на деревьях, в норах, в расщелинах между скалами и камнями. Временами Бим призывно лаял, требуя моего скорейшего вмешательства в охотничий процесс. И на самом деле, ему довольно часто сопутствовала удача. Однажды я видел, как он облаивал ежа, пытаясь осторожно перевернуть его лапой на спину. В другой раз он загнал на тоненькое деревце молодого бурундучка и страстно желал, чтобы я помог согнать его вниз. Однако я предпочёл сохранить зверьку жизнь, выторговав её на остатки нашего завтрака. В третий раз пёс вертелся вокруг огромного полоза, не зная, с какой стороны к нему подступиться, пока тот не заполз в узкую щель между каменными блоками. А однажды спугнул здоровенного филина, в размахе крыльев чуть ли не больше его самого, бесшумно улетевшего в более спокойное место.

Не знаю, удавалось ли моему другу добывать себе в лесу дополнительное пропитание, но он явно обладал некоторыми охотничьими навыками. Вполне возможно, что Бим был знаком с приёмами мышкования, принимая участие в погромах бесчисленных мышиных колоний на южном склоне одной из сопок. Вероятно, когда-то встречался он здесь и с семейством лисиц, обитавших в конце семидесятых недалеко от ДОТа. По крайней мере, однажды привёл меня к этому месту и долго обнюхивал, по-видимому, уже давно пустовавшую нору…

Зимой мы иногда бегали с Бимом по замёрзшей Патрокловской бухте, добегали до рыбаков, занимавшихся подлёдным ловом, и получали в награду несколько корюшек или наваг из их небогатого в этих местах улова. А однажды я пришёл на берег фотографировать ноябрьский закат и сумел запечатлеть на его фоне обоих моих приятелей. Правда, псы поначалу побаивались фотоаппарата, особенно его щелчков, звучавших удивительно громко в тишине засыпающей бухты, но всё же мне удалось сделать с десяток неплохих снимков на память о нашей дружбе.

Один или два раза я навещал своих друзей вместе с сыном. Собаки вначале недоверчиво встретили его – бегали вокруг, обнюхивали, даже поднимали шерсть дыбом. Но вскоре тоже приняли за своего, особенно после обильного угощения, предложенного нами. Диме понравилась эта парочка, и всё же без меня он не осмеливался близко подходить к дырявой ограде.

Вид у собак и в самом деле был весьма внушительный. Даже когда я прогуливался с одним Бимом, прохожие сторонились нас и нередко бросали замечания, что таких псов надо в наморднике и на цепи водить, а то и до беды недалеко. Вначале я действительно побаивался, что Бим мог кого-нибудь напугать, тем более что каждого встречного в моём присутствии пёс воспринимал довольно враждебно: делал стойку, а то и трусил пружинистой рысцой в его сторону. Но после моего окрика сразу останавливался и возвращался. Когда же собаки гуляли одни, то не обращали на посторонних никакого внимания.

Как-то летом я пришёл на берег с молоденькой красавицей-лайкой, встретившейся мне на середине пути в районе бывших домов офицерского состава некогда располагавшейся по соседству воинской части. Хозяин собаки занимался своим гаражом, гремя на весь лес, а собака бегала на свободе. То ли от нечего делать, то ли по какой-то иной причине лайка решила последовать за мной. Поскольку это была девочка, да к тому же очень молоденькая и весьма симпатичная, я не опасался, что мои приятели могут встретить её в штыки, и даже хотел увидеть ритуал их знакомства. Мы весело сбежали с сопки и, выйдя на обрывистый берег, остановились наверху. И тут лайка вдруг заволновалась, видимо, учуяв своих собратьев. А они уже бежали из-за загородки прямо к ней. Лайка сидела съёжившись и дрожала мелкой дрожью то ли от страха, то ли от возбуждения. Я стоял рядом на всякий случай. Приблизившись, псы замедлили бег и напряглись. Подойдя, они по очереди обнюхали морду красавицы, покрутились вокруг и двинулись дальше, решив не мешать нашей прогулке. Правда, мне показалось, что Бим посмотрел в мою сторону с некоторой укоризной. Но при следующей встрече он, как обычно, тыкался в меня мордой, с удовольствием принимая мои ласки, и выполнил обычный ритуал сопровождения. Мы же с красавицей-лайкой побегали тогда немного по берегу и без приключений вернулись туда, где и повстречались, к большой радости её хозяина.

* * *
Мы продолжали встречаться с Бимом, и наши встречи всегда были радостны для нас обоих. Я каждый раз приносил другу костей и другие угощения помягче, так как зубы у него с возрастом становились слабее. Он уже не мог грызть крупные кости, в то время как Мишка дробил их своими мощными челюстями, как лёгкие сухарики. Правда, ему доставалось немного, так как обычно он сидел на цепи возле будки в глубине двора. Приходилось кидать ему подношения. Однако при сильных приморских ветрах кусочки часто не долетали до него, и бедняга мучился, исходя слюной, в бессильном стремлении их достать. Потом я стал заворачивать еду в газету вместе с небольшими камешками и обвязывал пакет бечёвкой. Мишка торжествовал, получая подачку. Он тоже постоянно встречал меня, подбегая как можно ближе к изгороди и вопросительно поглядывая на меня и мой пакет, в котором всегда что-то было для него и для Бима.

Бим, в отличие от Мишки, по-прежнему довольно часто бывал на свободе. Гулял обычно в районе рыбацких гаражей, провожая рыбаков в море или встречая с уловом. Возможно, ему что-то перепадало из их добычи. В присутствии хозяев, ревностно оберегавших своих питомцев от посторонних, я не решался подзывать его голосом или свистом. Для этого случая у меня был другой сигнал – поднятый над головой пакет, которым я размахивал из стороны в сторону. Да моих сигналов обычно и не требовалось. Бим слышал и видел меня ещё издали и буквально летел навстречу. Он никогда не носился кругами возле меня, не прыгал, не лизал в лицо, как делают другие собаки, перепол¬ненные счастьем встречи с хозяином или близким человеком. Бим выражал свои чувства сдержанно, с достоинством, хотя было отлично видно, что не только мои подношения тянули его ко мне. Здесь уже было что-то большее – глубокая собачья привязанность, а может быть, даже дружба. Как Бим страдал, когда не мог прийти ко мне, будучи прикованным цепью к будке в глубине двора. Я не видел пса, но слышал его горестный вой. С противоположной стороны изгороди мне было видно, как выходили мужики, ругали Бима, даже выносили ему еду. А он всё выл и выл не переставая, пока я спускался с косогора на пляж.

Несколько раз я пытался поговорить со сторожами и работниками станции, пытаясь объяснить им причины Бимкиных страданий, просил их отпускать пса хоть ненадолго погулять в окрестностях. Однако встречал только ругань в свой адрес – зачем, мол, приманиваю чужих собак? Они не могли понять, как возможна такая задушевная дружба собаки с человеком. Не могли почувствовать, что испытывает Бим, находясь в заточении. Для них он был всего лишь сторожевым псом, который должен хорошо нести службу и за это получать свою похлёбку.

Но всё же в первые годы нам удавалось встречаться с Бимкой довольно часто. Я ласкал его, трепал по бокам и спине, чесал за ухом, гладил морду, а он тыкался головой мне в живот или колени. Затем следовало обязательное угощение. Потом моё купание с последующей игрой и беготней. А в заключение – прогулки по лесу и проводы до вершины сопки. Если по каким-то причинам Бим отсутствовал, я прятал предназначенное для него угощение в дупле до следующего раза. Пёс уже знал эти места и всегда устремлялся к ним, когда мы шли по направлению к дому.

* * *
В середине семидесятых годов в наших лесах стали появляться одичавшие собаки, сбежавшие, по-видимому, с соседних хуторов. Из года в год их становилось всё больше, и вскоре они стали грозой местных пригородных лесов, промышляя фазанами, бурундуками, мышами и другой живностью и пугая отдыхающих. Я довольно часто встречался с ними в лесу, когда они большой стаей прочесывали склоны сопок в поисках добычи. Бим очень боялся одичавших сородичей. Когда он в первый раз увидел их в моём присутствии, то сразу же дал дёру и больше в тот день ко мне не возвращался. В другой раз мы повстречали стаю втроём, с Мишкой. Мои друзья вели себя уже смелее – встали в стойку рядом со мной, вздыбив шерсть и тихо рыча. Стая пронеслась мимо метрах в пятидесяти от нас.

Но особенно мне запомнилась третья встреча с одной из собачьих стай. Дело было летом. Я возвращался поутру из бухты. Бим, как обычно, провожал меня. Мы находились на середине пути, когда стая в количестве не менее восьми собак вдруг помчалась нам наперерез откуда-то сверху, охватывая местность широким полукругом. Было отчётливо видно и слышно, как колыхалась и шелестела трава под их неудержимым напором. Бим рванул к дому, но не успел пробежать и двадцати метров, как дорогу ему преградили два крупных пса. А сзади приближались другие.

Схватив первую попавшуюся под руку палку, я крикнул Бима, и он сразу же побежал ко мне, преследуемый двумя собаками. Через несколько секунд мы были уже рядом. Пёс прижался к моим ногам, рыча и дрожа от возбуждения. Я взмахнул палкой и что есть силы заорал на приближавшихся собак. Те затормозили, припав на передние лапы. Я запустил в их направлении палкой, а сам наклонился за следующей, одновременно оглядываясь, чтобы убедиться, не грозит ли опасность сзади. Однако остальные собаки не останавливаясь пронеслись через дорогу и устремились вниз, в распадок. За ними кинулись и преследователи Бима. Да, эти псы ещё боялись людей и с опаской относились к любому предмету в их руках.

Когда собачья банда скрылась из виду, я погладил моего друга и ласково поговорил с ним, успокаивая. Бим всё ещё дрожал от возбуждения и глухо рычал в сторону удалившихся противников. Затем хотел было идти со мной дальше, но я отправил его домой, и пёс, видя мою настойчивость, потрусил назад по тропинке. Сегодня он должен был понять, что в случае необходимости всегда мог получить мою помощь.

В четвёртый раз собаки застали нас с Бимом в гуще леса, когда мы жарким солнечным полднем отдыхали в тени дубов на склоне сопки. Бим учуял их ещё издали – заволновался, вскочил и вытянулся в стойку в направлении приближающейся стаи. Я сразу не понял, в чём дело, но, когда услышал хорошо знакомый шелест травы и кустарника, тоже забеспокоился. Никогда нельзя предвидеть, как поведёт себя полудикая стая, тем более что сейчас её путь проходил как раз через место нашего отдыха. Я успокоил Бима, взял палку, поднялся и громко, с угрозой в голосе закричал. Шелест сразу прекратился, и в густой траве показались головы трёх или четырёх довольно крупных собак. Погрозив им палкой, я сделал вид, что бегу в их сторону. После секундного замешательства собаки помчались в обратном направлении.

Я взглянул на Бима. Он стоял, оскалив зубы, вздыбив шерсть, и издавал глубокое горловое рычание. Сейчас он выдержал испытание, даже не сделав попытки убежать, хотя дорога по направлению к дому была свободна и я его не держал за ошейник. Да, это был уже не просто приятель, а преданный друг, готовый защищать тебя независимо от силы и численности противника, хотя сам находился уже далеко не в боевой форме.

* * *
…Прошло насколько лет. Наши встречи с Бимом в летний и осенний периоды обычно прерывались на зиму, и мы с нетерпением ждали весеннего тепла, чтобы возобновить совместные прогулки. Однако в 1985–1986 годах моё здоровье сильно пошатнулось, и никакое лечение, никакие тренировки не могли остановить развивающийся процесс. Иногда я всё же с трудом приходил в бухту, но не мог ни купаться, ни ходить по лесу, ни, тем более, резвиться с Бимом. Пёс явно чувствовал моё состояние, не убегал далеко вперёд и уже не призывал к весёлым играм. Во время частых остановок он ложился рядом со мной и понимающе, как бы с сожалением, смотрел на меня, пока я массировал поясницу и поднимал себя на ноги, чтобы двинуться дальше. Хотя в относительно благополучные дни, когда ко мне возвращалась способность двигаться, Бим с удовольствием предавался нашим незатейливым играм, не утратив ни прежнего интереса к ним, ни своей резвости. Я же просто делал вид, что гоняюсь за ним или спасаюсь от него бегством.

В 1986 году нашей дружбе предстояло выдержать ещё одно испытание: Бима по какой-то причине стали часто сажать на цепь. В этом году мы виделись с ним особенно редко – не чаще одного-двух раз в месяц. Одно время я вообще потерял надежду увидеть его до зимы, хотя снова мог довольно часто хо¬дить на пляж по утрам. Но однажды, уже глубокой осенью, проходя на обратном пути рядом с оградой, вдруг вижу – бежит ко мне мой бедный друг, не радостный, как обычно, а подавленный и унылый. Бежит, а за ним тянется огрызок верёвки. Пёс попытался пролезть под колючей проволокой, но верёвка зацепилась за неё, и он оказался в плену у ограды. Я подбежал к нему, глажу, треплю, как обычно, а Бим стоит грустный-грустный, предчувствуя наказание за свой проступок. Отцепив от колючек верёвку, я снял с него ошейник, и мы поспешили удалиться от станции, тем более что Мишка уже стоял на своём обычном месте в ожидании подачки.

Верный друг! Пока я купался, он всё же решился на крайний шаг и перегрыз верёвку почти полностью сточенными зубами, зная, что после этого хозяева надолго посадят его на железную цепь и что наша сегодняшняя встреча может быть последней. Я тоже предчувствовал это, так как все мои переговоры со сторожами не дали результата, и наши встречи с Бимом теперь проходили подальше от глаз людских, уже не на берегу моря, а в лесу. Да и эта не принесла нам былой радости, как любая встреча украдкой. Бим сейчас уже не бежал, как прежде, впереди меня, не искал заветные деревья с оставленным для него в дупле завтраком, а понуро плёлся рядом, опустив голову и хвост. Сегодня он сделал последнее усилие вырваться на свободу, чтобы выразить свою любовь и привязанность к человеку, ставшему ему верным другом.

…Мы медленно поднимались вверх по склону сопки, напрямую, лесом. Под ногами шуршали опавшие листья, шелестела сухая трава. Кругом было безжизненно тихо, а на душе – тоскливо и тягостно. Неужели нам придётся расстаться? Неужели наша дружба кончится на этом? Неужели не будет больше ни совместных прогулок, ни игр на пляже, ни даже просто коротких встреч, которые мне необходимы почти как с очень близким человеком? Вероятно, похожие чувства испытывал и мой друг, который всё так же понуро плёлся сзади.

Я остановился и наклонился к Биму. Положил его морду себе на колени и начал гладить седеющую лобастую голову. Пёс грустно смотрел на меня большими карими глазами, будто укоряя за то, что я ничего не могу сделать ради продолжения нашей дружбы. Он как бы говорил мне: «Ведь ты же человек! Ты же можешь договориться с моими хозяевами. Ты должен это сделать!» Как я понимал его в этот момент! Но был бессилен помочь нам обоим.

Только сейчас я обратил внимание на то, как Бим постарел. Его некогда чёрная, лоснящаяся шерсть покрылась на боках и спине сединой, свалялась и обвисла, клыки совсем стерлись. Сколько же тебе лет, друг? Девять? Десять? Уже наступила собачья старость. Но ты всё же неплохо провёл здесь свои годы – жил на природе, часто бывал на свободе, да и наша дружба кое-что значила в твоей жизни. Правда, последние встречи были для нас не очень весёлыми. Вот и сейчас приходится расставаться, вероятно, надолго – впереди зима…

Время шло, пора было уходить. А я всё не мог заставить себя сделать последний шаг. Наконец решился и встал. До свиданья, Бим! До свиданья, мой любимый пёс! Возвращайся домой и не тужи слишком. Подождём до весны. А может быть, тебе простят твой поступок, и тогда мы увидимся раньше… Я помахал Биму рукой и пошёл к тропинке, которая находилась неподалёку. Дойдя до неё, обернулся: пёс стоял на том же месте, в той же понурой позе, глядя в мою сторону. Такое с ним было впервые. Раньше после прощания он сразу же без оглядки трусил домой или бежал по своим делам в другую сторону. Помахав Биму ещё раз, я пошёл дальше, и скоро он скрылся из виду за кустами и деревьями.

Спустившись в ложбину, я перешёл ручеёк, поднялся по тропинке на пригорок и направился к дому. Не хотелось думать ни о чём. Внутри пустота и тоска, как после большой, непоправимой потери. Кроме Бима, близких друзей у меня сейчас не было. Я шёл, хрустя разбросанными по тропинке желудями и шурша опавшими листьями, как вдруг услышал за спиной какой-то шорох. Обернулся – и в нескольких шагах от себя увидел Бима. Он ни разу ещё не решался пускаться со мной в такой дальний путь через чужие территории. «Бимка! Разве так можно?! Беги скорее домой!» А он стоит не двигаясь, только напрягся весь, опустил голову и поджал хвост. «Ну ладно, пёс! Идём вместе. Но только до дороги. Дальше нельзя, в городе машины, незнакомые собаки, да и недобрые люди могут встретиться. Только до дороги!»

Бим как будто понял мои слова и даже побежал вперёд по незнакомой ему тропе. Я тоже ускорил шаг, и мы быстро добрались до места, где тропинка сворачивала на автотрассу Патрокл – Морское кладбище. Я приласкал Бима и уже более твёрдо приказал ему бежать домой. А он вновь стоит и, по всей видимости, собирается и дальше следовать за мной.

«Ты что, Бим, до самого дома меня решил провожать? А может, и остаться у меня? Дорогой пёс! Я был бы очень рад этому, но где я тебя поселю? Нас и так пятеро в двух комнатах. К тому же, ты уже не сможешь жить в городе, постоянно находясь в квартире. Нет, Бимка! Немедленно домой! И без разговоров!»

Но пёс впервые о¬слушался меня, он только отбежал в сторону, когда я хотел к нему подойти. Что было делать? Оставалось прибегнуть к крайней мере. И, как мне ни было горько, я поднял с земли камень и впервые погрозил ему. Бим, который страшно боялся камней и палок, сейчас только напрягся, оставаясь на месте. Я ещё раз строго прикрикнул на него и бросил камень в его сторону (конечно же, чтобы случайно не попасть в бедного пса). Он отпрыгнул и нехотя потрусил в обратном направлении, взглянув напоследок на меня. И такую горькую печаль увидел я в его блестящих глазах, такую укоризну, такое страдание, что комок подступил к горлу. Мне даже показалось, что в Бимкиных глазах блеснули слёзы. Он бежал и всё оглядывался, возможно, ещё надеясь, что я передумаю. Я крикнул ему как можно веселее: «Ничего, Бим! Я ещё приду! Жди меня! Я обязательно приду!» А сам тоже побежал, чтобы хоть как-то справиться со своим волнением.

* * *
…Затем был долгий вынужденный перерыв в моих походах на Патрокл, связанный с нашим переездом на новую квартиру в более отдалённый от этих мест район, а также с дальнейшим ухудшением моего здоровья. И как я ни стремился увидеть друга, но смог добраться до бухты только следующим летом. Однако собак тогда не увидел. На территории станции было тихо и пустынно. У меня не хватило сил пройти до противоположной части изгороди и позвать сторожа. Таким же безрезультатным было и второе посещение бухты, уже в разгар осени. Всё на станции будто вымерло… А потом я вновь долго лежал, вплоть до следующего лета. Но я должен был увидеть своего друга! Я ему обещал! Как он сейчас там? Жив ли, здоров? Ведь уже совсем старым стал.

Наконец, почувствовав себя немного лучше, я решился и в один из выходных дней тронулся в дальний путь. Доехал с Луговой автобусом до бухты Тихой, поднялся на автостраду и пошёл, опираясь на свою теперь уже неразлучную палку, по знакомой тропинке, на которой почти два года назад произошло наше тягостное расставание с Бимом.

…Было самое начало чудесной дальневосточной осени. Стояла сухая, тихая и солнечная погода. Лес уже примерил осенний наряд и ярко светился богатой палитрой красок. Со всех сторон розовыми шапками красовались кусты китайской сирени. В густой траве высоко поднимались красно-коричневые соцветия кровохлёбки, ярко синели чашечки поздних колокольчиков, краснели широкие соцветия чертополоха, со всех сторон облепленные шмелями. На влажных лугах только-только начали появляться белые головки бутонов последних местных цветов, чем-то похожих на весеннюю ветреницу. На солнечных полянах густым ковром росли сине-жёлтые ромашки, над которыми кружились, собираясь на последний пир, бабочки и мелкая мошкара. В траве и на деревьях развесили огромные сети пауки-крестовики.

Народу в тот день в лесу почти не было. Минут за сорок я добрался до бухты. С трепетом подошёл к знакомой ограде, но за изгородью ни Бима, ни Мишки опять не увидел. Однако на противоположной стороне территории находились люди и бегали две большие незнакомые собаки. У меня сжалось сердце. Неужели Бима уже нет? Неужели я опоздал, и пёс так и не дождался выполнения данного ему обещания? В любом случае сегодня узнаю обо всём у сотрудников станции. Но сначала надо было немного отдохнуть после утомительного пути.

Я пошёл на своё любимое место у скалы, где обычно купался и где мы резвились с Бимом, и сел на нагретые солнцем камни. Море было совершенно спокойно. Лишь изредка на берег набегала лёгкая волна, лаская прибрежный песок и оставляя за собой мокрую полосу. Временами раздавался пронзительный крик чаек, сидевших на воде и, как в зеркале, отражавшихся в её ровной глади. Вдали виднелись рыбацкие лодки. Ещё дальше, в проливе, медленно передвигались белоснежные океанские лайнеры, самоходные баржи, военные корабли. Пахло морем, водорослями… Ещё достаточно жаркое солнце поднималось всё выше, прогревая песок и уступы прибрежных скал, освещая своими лучами морское дно, покрытое травой и обломками камней. Вокруг царили покой и умиротворение.

Вдоволь насладившись этой чудесной картиной, я встал, размял непрерывно ноющую поясницу и даже побросал в воду мелкие камушки, стараясь «испечь» хоть несколько «блинчиков», что когда-то так хорошо у меня получалось. Я собрался уже идти к станции, как вдруг услышал весёлый детский смех и затем увидел девочку, выскочившую на пляж с яркой игрушкой в руках и в сопровождении трёх псов, один из которых, чёрный и поменьше двух других, был очень похож на Бима.

У меня сильно забилось сердце. Я так надеялся, что это был он! Девочка стала играть на песке, а собаки бегали по пляжу. Схватив пакет, я замахал им над головой – призывный жест, хорошо знакомый моим друзьям. Но реакции со стороны собак не последовало. Да если это и был Бим, то он вряд ли мог увидеть меня оттуда своими наверняка уже подслеповатыми глазами. Тогда я закричал: «Бим! Бим!» Собаки замерли и повернулись в мою сторону. Я ещё раз крикнул: «Бимка, это я! Иди сюда! Бим! Бим!» И в ту же секунду чёрный сорвался с места и помчался ко мне, а за ним устремились и другие собаки.

Несомненно, это был Бим! Он узнал мой голос, узнал после стольких месяцев вынужденной разлуки, и сейчас изо всех сил нёсся ко мне, предвкушая так долго ожидаемую нами встречу. Большие собаки быстро настигли его, но он не дал им себя обогнать, грозно зарычав. Да, это был мой друг! Бим подбежал и остановился в нерешительности в нескольких шагах от меня, казалось, ещё не веря случившемуся и боясь обмануться. Я бросился к нему и обнял хорошо знако¬мую голову, только уже почти совсем седую. И опять, как в прежние времена, я говорил ему ласковые слова, и гладил, и чесал за ухом… А он стоял, уткнувшись мне в колени. Его слезящиеся добрые глаза сияли счастьем, морда расплылась в улыбке, сердце бешено колотилось, думаю, не только из-за чрезмерной для него теперь физической нагрузки. Собаки тем временем недоуменно бегали вокруг, не понимая, что происходит с их вожаком. Это были незнакомые мне молодые псы, по-видимому, приобретённые сторожами совсем недавно.

Вдруг со стороны станции послышался призывный клич: «Би-и-м!» Это кричала оставшаяся в одиночестве девочка. Бим насторожился. Поднял голову и посмотрел в её сторону. Девочка окликнула его ещё раз, уже громче и настойчивее. Пёс заволновался, и я понял, что его нельзя больше задерживать. Он не должен раздваиваться. Надо идти к своим.

Напоследок я ещё раз обнял Бима, прижал его дряхлую голову к своей груди: «Ну, Бимка, иди домой, беги, мой дорогой пёс, к своим новым друзьям! А я буду помнить о тебе, и, если у меня хватит сил, мы с тобой ещё встретимся». Бим смотрел на меня уже не с грустью, а с какой-то скрытой, глубокой радостью и вдруг сделал то, чего никогда не делал за всё время нашего знакомства, – лизнул меня в лицо!

Я легонько подтолкнул его, и он потрусил в направлении новой хозяйки (или подружки), куда уже убежали оба молодых пса. Бим ни разу не оглянулся, как бы понимая ненужность этого, ибо нами давно всё было сказано друг другу – словами, взглядами, отношением, биением наших сердец… Я был рад за него. Рад, что он не один, что ему живётся спокойно и, наверное, счастливо в этом тихом уголке, где он вновь нашёл себе друга, которому мог дарить тепло и доброту своей щедрой собачьей души и получать в ответ такие же чувства…

Мне не хотелось больше оставаться здесь, и я пошёл домой. Пошёл не обычной дорогой, а вверх, через сопку, чтобы не бередить лишний раз чувства. Почему-то мне казалось, что это была наша последняя встреча. С трудом взобравшись по крутому склону на обрывистый берег, я последний раз взглянул в сторону ТИНРО. Бим всё ещё был там со своими приятелями. Я помахал ему пакетом, зная, что он не увидит меня, и сказал: «Прощай, Бим! Прощай, мой верный и добрый друг! И будь счастлив со своими новыми друзьями!..»

* * *
В последующие несколько лет я был не в силах добираться до Патрокловской бухты, посещая иногда лишь близлежащие уголки леса. А когда, наконец, снова оказался в тех местах, то был удив¬лён произошедшими там переменами. Ограды ТИНРО уже не было. И ни собак, ни сторожей… По-видимому, станцию ликвидировали, как и большинство других научных баз разваливающегося Дальневосточного научного центра. Что стало со станцией, куда её могли перевести, никто из рыбаков не знал, и никто ничего не мог сказать о чёрной собаке, некогда охранявшей эту территорию. И только в 1993 году случайно встретившийся в лесу незнакомый мужчина поведал мне, что года два или три назад все со станции куда-то переехали, забрав с собой имущество и своих питомцев, в том числе и старого чёрного пса, почти слепого и немощного…



Джек со стадиона


С этим симпатичным псом я познакомился осенью 1994 года во время моих тренировочных занятий на стадионе Тихоокеанского флота во Владивостоке. В тот год мне каким-то чудом удалось вернуться к медленному бегу, и я ежедневно, сколько хватало сил, ковылял по беговой дорожке.

На стадионе всегда было много собак – как приводимых хозяевами, так и местных, обитавших на расположенных рядом автостоянках, одна из которых занимала часть площади самого стадиона. Здешние собаки облаивали каждого вновь приходящего на стадион, считая эту территорию своей законной вотчиной. Точно так же встретили они и меня, когда я стал ходить сюда по утрам. Однако стоило мне принести им пару раз угощение, как они тут же сменили гнев на милость и уже встречали меня у входа как доброго знакомого, весело прыгая вокруг и повиливая хвостами.

Я кормил эту «гвардию» всегда в одном и том же месте – у спортивных снарядов, и собаки, встретив меня, сразу же устремлялись туда, выжидающе посматривая на мой пакет. Я угощал их всех понемножку, каждая жадно проглатывала свою порцию, ожидая добавки, но чужую еду они обычно не трогали, соблюдая негласные законы собачьей этики.

Это были молоденькие собачки в возрасте от пяти-шести месяцев до полутора лет, дружно живущие друг с другом. И клички у них были под стать охраняемым ими объектам – Шина, Фара, Дина… Иногда появлялся ещё один пёс, обитавший, по-видимому, где-то по-соседству. Местные собаки и служители стадиона его хорошо знали и встречали как своего. Звали его Джеком. Это был симпатичный, всегда весёлый пёс лет пяти-шести, с длинной пушистой шерстью коричневого окраса, висящими ушами и большими добрыми глазами. 

Получив от меня еду, собаки обычно носились по полю, отнимали друг у друга палки, пор¬ванные мячи, какие-то тряпки… Иногда подбегали ко мне – узнать, не появилось ли у меня ещё какое-нибудь угощение. Я и на самом деле оставлял кое-что про запас.

Играть с человеком собаки не умели: боялись палки в его руках, не желали бегать наперегонки, хотя все любили ласкаться. Джек, в отличие от остальных, любил играть с людьми. Особенно нравилась ему игра с палкой: он убегал с ней от меня, а затем сам приносил и подавал её мне в руки, приглашая помериться силой. И я ему никогда не отказывал в этом удовольствии.

Постепенно Джек привязался ко мне, стал встречать каждый день и даже сопровождать на беговой дорожке. Мне приятно было бежать в его компании – будто с собственной собакой, как счастливые любители бега, имевшие домашних животных.

Джек обычно пристраивался либо сбоку, либо немного сзади, без труда выдерживая любой мой темп и любую дистанцию. Правда, слишком длительных пробежек он не любил, поскольку откладывалось главное мероприятие – кормление. В таких случаях Джек начинал забегать вперёд, вопросительно погляды¬вая на меня: не нарушаю ли я сегодня принципы тренировочного процесса и не пора ли уже переходить к основной процедуре? Если я не обращал внимания на его «замечания», то он начинал тыкать носом в пакет, требуя срочного открытия питательного пункта на такой сверхдлинной дистанции. А когда и это не помогало, неожиданно бросался мне под ноги, заставляя либо лететь кубарем, либо, в лучшем случае, сбиваться с ритма. После этого я, естественно, был уже не в состоянии продолжать дальнейшие издевательства над нами обоими, и мы шагом направлялись к месту общего сбора, где нас ждали остальные собаки. Иногда, в виде исключения, я оставлял Джеку несколько косточек прямо на трассе, и он, набравшись новых сил, быстро догонял меня, срезая по прямой половину круга.

Другие собаки не желали делать таких пробежек даже тогда, когда я звал их с собой, предлагая еду. Они просто дожидались моего возвращения, периодически подбегая ко мне для ускорения событий. Когда моя беготня продолжалась долго и это им надоедало, собаки начинали свои собственные игры, носясь по центральной части футбольного поля. Иногда Джек присоединялся к ним, позволяя мне одному пробежать круг или два, но всегда возвращался. Он просто не мог допустить, чтобы кто-то другой воспользовался моими подношениями. Когда начиналось общее кормление (при наличии других жаждущих четвероногих), Джек принимался неистово прыгать на меня и носиться вокруг, всем своим видом показывая, что ему и только ему должны принадлежать самые лакомые кусочки, что без них он просто не перенесёт сегодняшней беговой нагрузки. Остальные собаки воспринимали процесс кормления намного спокойнее, располагаясь полукругом возле меня и жадно следя за каждым моим движением. Лучшие куски я, конечно, отдавал Джеку, но не обделял и других голодающих.

Иногда к нашей уже сложившейся компании присоединялись другие собаки, обитавшие на стоянке, расположенной за пределами стадиона. Была среди них одна интересная особа женского пола, такая же беспородная, как и все остальные, но с удивительно непокладистым характером. Держалась она особняком, не примыкая ни к каким стаям и группам. Чаще всего я видел её одиноко стоящей у входа на автостоянку. При моём появлении она обычно следовала за мной к месту общей трапезы. Я и ей выделял кое-что за ком¬панию. Первые дни она молча проглатывала угощение и удалялась в свои владения. Но дня через три, очевидно, привыкнув к обстановке, вдруг начала отбирать порции у других собак, в первую очередь у маленькой Шины, молча и совершенно неожиданно бросаясь на них, больно кусая и обращая в бегство. Однажды так искусала Шину, что та минут пять визжала, убежав к себе за ограду.

Я вначале пытался вразумить нахалку, как надо вести себя в порядочном обществе на чужой территории, но та имела на этот счёт собственное мнение. Самое удивительное, что она всё делала абсолютно молча – я ни разу не слышал, как она лает. Она молча шла, молча стояла поодаль, молча хватала пищу, молча, но жадно ела, молча набрасывалась на других собак, молча отскакивала в сторону, когда я её прогонял из нашего общества, и так же молча, как ни в чём не бывало, приходила на следующий день.

Единственный, с кем она всё же считалась и у кого не решалась отбирать кости, был Джек. Но однажды, когда мой подслеповатый приятель, не доглодав свою кость, устремился на поиски других остатков угощения, хитрая псина спокойно и тихо, как всегда, перешла на его место и продолжила пиршество, то ли посчитав, что Джек забыл про кость, то ли просто решив утянуть её у старого пса.

И тут я впервые увидел Джека в гневе. Такого нарушения субординации и порядка здесь ещё никто себе не позволял. Каждый пёс строго соблюдал собачьи законы. Следовало проучить нарушительницу. Улыбчивая физиономия Джека вдруг стала грозной, и он набросился на нахалку с внезапной яростью. А та и не думала отступать: оскалив пасть, она молча защищала добычу как свою собственность. Несколько секунд слышалось лишь щёлканье клыков да бешеное рычание Джека. Всё же ему удалось уложить псину на лопатки, отобрать и надежно спрятать злополучную кость. Не знаю, нарушил ли он сам при этом какой-нибудь из собачьих законов, но нахальная дама, на мой взгляд, вполне заслужила трепку. Иные методы в данном случае просто были бесполезны.

Да, Джек никому не уступал своего лидерства в этой части стадиона. Он не бросался на молодых собак, чтобы прогнать их от меня и с места кормления, а просто расталкивал остальных мордой и грудью, всё время стараясь находиться ближе ко мне, чем другие (особенно, когда пакет был ещё полон). А однажды Джек решил прибегнуть к более радикальному способу утверждения своих прав на мою персону. Воспользовавшись тем, что я отвлёкся, повиснув на одном из снарядов, он просто «застолбил» меня, окропив мои тренировочные брюки противной вонючей жидкостью.

Не знаю, подействовал ли этот приём на остальных собак, но на меня – очень сильно, поскольку мне пришлось изрядно повозиться, отстирывая тренировочный костюм самыми разрекламированными моющими средствами. Но, по-видимому, все эти уникальные стиральные порошки на данный случай рассчитаны не были, и даже после повторных стирок наша кошка Манька, которая не терпела собак, ещё долго принюхивалась к моим штанам, не понимая, откуда на них мог появиться столь мерзкий запах. И успокоилась только после того, как, не полагаясь на наши людские методы очистки, пролежала на меченых брюках чуть ли не целые сутки, всё-таки перебив ненавистный собачий дух своим намного более приятным кошачьим ароматом.

Кстати, Джек был тогда страшно доволен содеянным и неоднократно пытался повторить этот приём для усиления эффекта. Но я был начеку, отстаивая чистоту своих трико и ботинок. И умный пёс быстро сообразил, что не следует переносить собачьи повадки в область человеческих отношений, так как в противном случае можно остаться на голодном пайке.

…Мы пробегали с ним всю зиму и весну 1995 года. Он встречал меня иногда ещё в полной темноте по утрам, но предпочитал светлое время. Да и мне, по правде говоря, дневные пробежки тоже больше нравились. Поэтому наиболее весёлые встречи происходили у нас по субботам и воскресеньям. В эти дни я обычно увеличивал нагрузку, и Джеку приходилось довольно долго кружить со мной по стадиону.

В выходные на стадионе собиралось много народу, и на дорожках тренировалось по нескольку бегунов одновременно. В основном это были пенсионеры. Но приходили и молодые спортсмены, соревноваться с которыми мне было уже не под силу. Они обгоняли нас с Джеком через каждые три-четыре круга. Мне с этим приходилось мириться. А вот Джек по своей собачьей натуре не терпел обгоняющих. Видя, что нас обходят, он устремлялся вдогонку за наглецами, норовя ухватить их за пятки. Те сразу останавливались, оторопев от неожиданности и теряя скорость. Потом доставалось, конечно, мне как «хозяину взбалмошного пса». Пробовал вразумить Джека – не получается. Ген лидерства был у него в крови, и он всякий раз срывался, несмотря на мои призывы и запреты. С другой стороны, когда нам удавалось обогнать кого-либо из медленно плетущейся ветеранской гвардии, пёс выражал полное моральное удовлетворение, гордо пробегая мимо отстающего и лукаво поглядывая на него.

Иногда на стадион приходил довольно резвый молодой бегун, тренировавшийся на время в беге на 3000 метров. За семь с половиной кругов он успевал обогнать меня раза два. Джек, конечно же, не мог стерпеть такого нахальства. Однажды после второго обгона он неожиданно рванул вперёд и уже готовился подпрыгнуть с намерением схватить наглеца за что-либо мягкое повыше пяток. Однако бегун вовремя почувствовал неладное и так припустил, отбиваясь руками и ногами, что Джек вынужден был отступить. А бегун, получив неожиданное ускорение, в нарушение традиции обогнал нас ещё один раз. Джек, естественно, вновь устремился за ним, однако парень уже подготовился к следующей встрече. Внезапно он остановился и, повернувшись к нам, выхватил из рукава газовый баллончик. Прыснул пару раз в сторону оторопевшего пса и красноречиво посмотрел на меня. Но мой изнурённый вид и активные попытки вразумить Джека несколько успокоили его. Наш соперник предпочёл отойти в сторону, где сел отдыхать на скамейку. Мы тоже благополучно завершили свой пробег. Джек, правда, чихнул пару раз, не понимая, откуда вдруг такая мерзкая вонь появилась в воздухе.

Однако самое большое разочарование на беговой дорожке Джек испытал, когда на стадион в один прекрасный субботний день пришёл мой хороший знакомый Геннадий Алексеевич Пименов (кстати, коренной ивановец). Гена был незаурядный бегун. В свои сорок шесть он спокойно, с большим удовольствием «крутил» десятку, двадцатку и даже марафон, и притом на уровне мировых достижений в своей возрастной группе. Гена ежедневно совершал многокилометровые утренние пробежки, причём периодически устраивал ещё и темповой бег для скоростной тренировки и проверки своих возможностей. В тот день он тоже заменил обычную субботнюю шестидесятикилометровую пробежку по пригородам Владивостока на двадцатикилометровый бег на стадионе в пределах часа двадцати минут. (К примеру, свою единственную в ту пору десятикилометровую дистанцию я с огромным трудом преодолел за час восемь минут. То есть Гена бежал в два раза быстрее меня, обгоняя через каждые полтора круга.) В тот день я впервые присутствовал на его длительной тренировке и был рад увидеть её от начала до конца.

Мы с Джеком как раз начинали пятикилометровую пробежку, и я надеялся завершить её всё же немного раньше нашего чемпиона. Пёс с недоверием отнёсся к бурному старту моего знакомого. Однако Гена, догнав нас уже минуты через три, и не думал сбавлять темп. Я своевременно уступил ему бровку, пропуская вперёд. А вот Джеку вызывающая, по его мнению, дерзость соперника пришлась не по нутру. Так быстро нас ещё никто не обгонял, и такого позора нельзя было стерпеть даже от хорошего знакомого. Поэтому, как только Гена вышел вперёд, Джек рванул за ним быстрым галопом, призывая и меня последовать в том же темпе. Однако, видя, что я безнадежно отстал, вернулся ко мне, запыхавшийся, но довольный, что поддержал наш спортивный престиж. Я тоже немного прибавил, и мы с Джеком продержались почти два с половиной круга.

Как только Гена снова приблизился метров на тридцать, я, держа Джека за холку, отошёл с ним в сторону. Бегун пронёсся мимо, всё увеличивая скорость. Возмущенный пёс вырвался из моих рук и, не слушая грозных окриков, понёсся вслед за чемпионом. Гена, не желая терять драгоценные секунды на выяснение отношений с навязчивой псиной, просто прибавил ходу. Сделав несколько безуспешных попыток ухватить его за заднее место, слегка обескураженный Джек вернулся ко мне с намерением немного передохнуть и на третий заход дать настоящий бой наглецу. Чувствовалось, что такая игра начинала ему всё больше нравиться.

Пришлось сойти с дистанции и увести Джека к месту кормления. Он сразу же забыл и о чемпионе, и о соревновании. Неплохо перекусив (других собак поблизости не было), пёс подождал, не пойду ли я домой (обычно после тренировок он провожал меня до дороги), и, видя, что я задерживаюсь, отправился решать свои собачьи проблемы. Соревнование с чемпионом закончилось нашим полным фиаско, и при следующей встрече с Геной Джек уже не пытался его преследовать, выбирая более доступные объекты…

Да, Джек был самым весёлым и жизнерадостным из всех моих знакомых псов. Это был типичный сангвиник (с точки зрения наших человеческих характеров). Удивительно компанейский и всегда стремящийся к контакту с людьми и собаками, любящий поиграть и порезвиться, несмотря на уже солидный возраст, избегающий обычных собачьих ссор, не переживающий долго относительные неудачи, быстро сходящийся с новыми знакомыми и, вероятно, так же легко расстающийся с ними, он весело шёл по своей собачьей жизни и явно не испытывал больших неудобств, несмотря на отсутствие постоянных хозяев.

Как-то он живёт сейчас? Нашёл ли себе новых друзей среди бегунов или же целиком переключился на свои собачьи игры, забыв о нашем знакомстве? Сангвиники обычно легко прощаются с прошлым. Я же продолжаю помнить о Джеке, как и обо всех других моих четвероногих друзьях.


Лотта-«бегемотта»


С могучей красавицей Лоттой мы познакомились после переезда на улицу Громова в районе Луговой во Владивостоке (её хозяйка обитала этажом выше и часто приходила к нам в гости). Это была огромная собака – помесь дожихи и водолаза, чрезвычайно добрая и ласковая и очень игривая. Её очень любили маленькие дети и на улице обычно обступали со всех сторон, норовя погладить. Дворовые собаки – домашние и недомашние – уважали Лотту. Она же из всех видов собачьих отношений предпочитала игру и весело носилась в общем собачьем хороводе, когда хозяйка отпускала её с поводка.

Я почти никогда не видел Лотту рассерженной. Но при необходимости она, конечно, всегда могла за себя постоять, задав хорошую трёпку любому вставшему на её пути агрессору. Однажды какой-то здоровенный, похожий на овчарку пёс разлёгся на дороге, мешая собачьим играм. Лотта спокойно взяла его за шкирку, несколько секунд потрясла, как тряпку, и метра на три отбросила в сторону. Пёс даже и не думал сопротивляться, распластавшись на пыльной земле.

В том, что Лотта обладала феноменальной силой, я неоднократно убеждался, играя с ней у нас дома. Отобрать у этой мощной собаки мячик или палку было просто невозможно, и мне приходилось уступать ей во всём, лишь обозначая свои намерения к сопротивлению. Во время игры Лотта клала на мячик лапу или голову, и поднять либо сдвинуть эту тяжесть с места смог бы только незаурядный силач. Желая продолжить игру, Лотта поднимала голову и нарочито отворачивалась, показывая, что «забыла» про игрушку. Но как только я или кто-то другой протягивал руку, молниеносно хватала предмет. Конечно, можно было постараться ухватить мячик или палку раньше Лотты. Но я опасался, что огромная башка собаки в защитном порыве так долбанёт мою голову, что та расколется на куски. И поэтому просто делал вид, что пытаюсь отобрать игрушку. Пробовать сдвинуть шалунью с места тоже была совершенно бесполезная затея – Лотта стояла, как скала. Как-то мне удалось изловчиться и наступить двумя ногами на палку, с которой мы забавлялись. Так Лотте не составило никакого труда приподнять меня вместе с палкой, и я едва не упал. Бывало, во время игры она входила в раж и тихонько рычала, показывая, что сердится, но тут же отбегала, приглашая поиграть в догонялки.

Обожала Лотта и ласку, особенно когда её гладили или почесывали за ухом. Но делать это приходилось достаточно интенсивно, хотя и нежное поглаживание она принимала с удовольствием. Элементам классического массажа в виде похлопываний и даже поколачиваний её крутой спины и боков Лотта не противилась, возможно, из уважения к нам, её друзьям и близким.

Благодаря мягкости характера Лотта лояльно относилась даже к кошкам. На нашу «камышовую» Маньку, приходя к нам в гости, она просто не обращала внимания и спокойно следовала мимо неё в комнату или на кухню, где стояла кошачья миска с едой. Этот предмет Лотта уважала больше всего в наших трёхкомнатных хоромах и всегда старалась украдкой слизнуть остатки кошачьих деликатесов.

Столкнувшись в первый раз с таким нахальством, Манька опешила, но приняла позу гостеприимной хозяйки и отошла в сторону. Наша красавица действительно была очень умной и культурной кошечкой и знала, как вести себя с гостями, хотя на улице нещадно дубасила всех бродячих и хозяйских собак, в том числе здоровенных овчарок. Но в конце концов собачья бесцеремонность стала надоедать нашей воспитанной кошечке, и Манька решительно встала на защиту своих припасов. Несколько раз, застукав Лотту за очередной трапезой из своей миски, она поддавала лапой, но без когтей, по задней части великанши. А как-то даже попыталась дать собаке «по мордам», однако Лотта вовремя отвернулась и в недоумении направилась в большую комнату, чтобы принять участие в общих развлечениях. Видимо, урок не пошёл ей впрок, на следующий день она сразу же устремилась на кухню, пока её хозяйка занималась разговорами в коридоре. Манька в это время сидела на телевизоре и даже не пыталась пресечь очередное ограбление. 

Резко изменились кошачье-собачьи отношения, когда у Маньки появились котята. Хотя они были ещё очень маленькие и находились в другой комнате, куда гостья обычно не заходила, молодая мамаша при появлении собаки теперь сразу показывала, кто в квартире хозяин. Лотта чувствовала, что предупреждения уже серьёзны, и старалась вести себя более сдержанно: не носилась с мячом по комнате, не приближалась к охраняемому объекту – коробке с котятами и даже не устремлялась сразу к вожделенной Манькиной плошке. Однако в какой-то день собачья натура не выдержала испытаний соблазном, и Лотта крадучись пробралась на кухню.

Манька бросилась за ней. Молча пошла навстречу, устремив на неё свирепый взор, как всегда делала, нападая на собак. Видя, что Лотта замешкалась, кошка использовала свой самый эффективный приём – бросилась на огромную собачью морду. Лотта успела отвернуться. Манька впилась когтями в незащищённый бок собаки и повисла на нём. Я успел снять наездницу с недоумевающей великанши и сделал храброй кошечке увещевание. Но, видимо, Манька осталась при своих убеждениях, хотя и ушла в соседнюю комнату охранять детишек. Лотта же, несмотря на негостеприимство хозяйки, всё же слопала Манькин ужин и долго выпрашивала добавки, положив голову на кухонный стол и глядя молящими глазами на деликатесы, предназначенные для нашего семейного питания.

Но как ни была Лотта добра и терпима к проделкам меньших четвероногих, в отдельных случаях она всё же ставила их на место. Так произошло однажды и с нашей Манькой. Обе красавицы очень любили гулять и довольно часто встречались на улице. Лотта обычно бегала без поводка неподалёку от хозяйки, а Манька прогуливалась на плече у нашей мамули, лишь изредка спускаясь на землю для своих кошачьих надобностей. С незнакомыми собаками она предпочитала объясняться сверху, пытаясь оттуда «дать по мордасам» не в меру любопытной особе.

Обычно вокруг сновало много местной детворы. Вместе со всеми гуляли и подружки нашей внучки Оленьки. Маньке, видимо, показалось, что Лотта не очень любезно обошлась с кем-то из малышей, толкнув его. Она тут же спрыгнула со своего движущегося постамента, в несколько прыжков догнала великаншу и принялась лапами поддавать ей сзади: мол, прекрати носиться, не толкайся, не маленькая уже, соображать должна! Лотта остановилась, поражённая дерзостью маленького существа, и вдруг, вместо того чтобы бежать наутёк, как обычно поступали в такой ситуации другие собаки, повернулась, раскрыла огромную пасть и… «проглотила» Маньку. Наружу остался торчать лишь дёргающийся пушистый хвост. Пока испуганная соседка и наша мамуля подбегали к месту трагедии, Лотта выплюнула Маньку на землю и потрусила дальше. Может, в иной ситуации она и не прибегла бы к такому позорному для кошки способу морально-физического воздействия, но кругом были люди, другие собаки, и Лотта решила не терять собачьего достоинства в глазах большого количества свидетелей.

Маньке, конечно, был преподан хороший урок. После случившегося больше она к Лотте не приставала с нравоучениями. На других же собак обрушивалась с ещё большей яростью – видимо, в отместку. А в тот раз, выплюнутая из пасти, немедленно вернулась на плечо своей сердобольной хозяйки и целый час отмывалась от противной собачьей слюны, покрывавшей её с лап до головы…

Вот такова была Лотта-«бегемотта». Её дальнейшие отношения с нашей семьей, а также с Манькой развивались уже без меня. Хотя вряд ли что могло особенно измениться в последующие годы. Любовь и доброта не иссякают с возрастом, оставаясь на всю жизнь с теми, кому эти качества дарованы Богом.



Деревенские друзья и недруги


В деревнях испокон веков водилось много собак. И сейчас они обитают чуть ли не в каждом втором дворе. Я часто встречался с ними во время моих походов по лесам в Ивановской области. Вначале псы облаивали меня, как и всех других незнакомых или малознакомых путешественников, а потом привыкали и либо не обращали внимания, либо становились друзьями.

Чаще всего мои маршруты проходили через деревни Голяково и Горшково. В Горшкове ещё в середине семидесятых годов к нам с ребятами привязался один беспородный пёс и с удовольствием сопровождал нас в походах. Мы тогда ходили по правому берегу Востры на вырубки за малиной. Это было довольно далеко – километрах в трёх от деревни. Но пса это расстояние не останавливало. Пока мы собирали ягоды, он занимался своими делами, в том числе ловлей мышей. На вырубке их было много. Пёс быстро находил мышиные норы, разгребал лапами, непрерывно принюхиваясь, и ждал, когда мышь выскочит на поверхность. Почему-то он не хватал её сразу, а сначала становился на задние лапы и уже сверху бросался на свою жертву. Случалось, и сама жертва норовила броситься на него, подпрыгивая и громко пища для устрашения. Бывало, мышке удавалось ускользнуть, скрывшись в запасном убежище. Но чаще, конечно, побеждал пёс. Кстати, в этих местах попадались и очень крупные мыши. Так что белковой пищи было вполне достаточ¬но. Возможно, пёс ходил сюда и один, однако в компа¬нии было куда интереснее.

В Голякове (на полпути от Ломов к Горшкову) было пять или шесть собак – средних размеров дворняжек, весьма голосистых. Обычно они с раннего утра лежали на дороге или на лужайках перед своими домами в ожидании каких-либо событий. Поэтому приходилось заранее готовиться к встрече с ними. Можно было, конечно, обогнуть деревню, но тогда пришлось бы потерять минут десять-пятнадцать. Поэтому я предпочитал идти напрямик, прихватив на всякий случай несколько камушков для острастки наиболее ретивых в случае необходимости.

Среди собачьей братии выделялся молодой чёрный пёс, который никогда не пугал меня своим лаем, а встречал на середине улицы (у порога своего дома) и провожал до околицы. Если же чёрный получал от меня что-нибудь съестное, то проводы были более длительными. Несколько раз он добегал со мной до Горшкова, навещая там своих знакомых. При таком эскорте мне мож¬но было не опасаться других псов, так как они, завидев чёрного, по каким-то собачьим законам сразу признавали меня за своего и тоже выходили навстречу с просящим видом.

Однажды у меня не оказалось с собой ничего съестного. Пришлось разочаровать ожидавших подачки дворняг, в том числе и моего знакомого. Чёрный был неприятно удивлён и даже отказался выполнять ритуал сопровождения. Ну что ж, не каждый день коту масленица! Иду спокойно дальше, дохожу до крайних домов. И вдруг чувствую сзади сильный толчок, оборачиваюсь – чёрный! Стоит и, открыв пасть, ухмыляется, будто говорит: «А я ведь мог не только носом пихнуть, но и схватить больно! Так что в следующий раз не забывай положенное!..»
Вот такие они, деревенские со¬баки. Берут свою долю с прохожих. А иначе ходи окольной дорогой…
* * *
Жили собаки и в сторожке местного лесника на краю горшковского поля, у самого леса. В середине восьмидесятых меня там чуть не покусала одна маленькая злобная шавка, на которую я вначале даже не обратил внимания.

…Иду по дороге мимо дома. Из подворотни выбегает дворняжка и медленно обходит меня сбоку. Не лает, только смотрит как-то неприветливо. Неподалёку стоит её хозяйка и наблюдает. Собака вроде бы спокойно прошла мимо, но что-то мне в её поведении показалось подозрительным. Поэтому я на всякий случай опустил сумку до земли, прикрывая сзади ноги. И в ту же секунду её прямо-таки рвануло из моих рук. Так и есть, шавкина работа! Моментально поворачиваюсь и ногой отгоняю зловредную псину. Она нехотя отпускает сумку и медленно отходит в сторону, поглядывая на меня злющими глазами. Вот-вот снова бросится… Хватка, чувствуется, мёртвая, даром что такая малявка. Замахиваюсь голой рукой и иду на неё. Моська нехотя отступает.

– Что это она так разъярилась? – спрашиваю.
– Да она всегда так, – отвечает хозяйка. – Вот намедни мужика покусала. Целый клок из ноги выдрала. В больницу отправили.
– А что же вы её отпускаете? Привязывать надо…
– Больно надо привязывать! Пускай себе гуляет. Меньше ходить тут будут всякие…
«Да, – думаю, – хорошо мыслит бабуся. Им спокойнее, а другие пусть по больницам валяются. Всё это плохо кончится!»

Так оно и вышло. Как я узнал впоследствии, зловредной собачонке не суждено было долго жить на этом свете. Она ещё не раз кусала прохожих, и один из пострадавших стукнул её в сердцах чем-то более тяжёлым, чем моя сумка. Чуть было и хозяевам не досталось.
Запомнилась мне ещё одна встреча с собакой, произошедшая в глубине леса, за сторожкой. Тогда меня облаял какой-то плюгавый рыжий пёс.

…Я отдыхал, сидя на стволе поваленного дерева. Поманил рыжего к себе. Он недоверчиво приблизился, продолжая тявкать. Дал ему кусочек хлеба – слопал. Дал ещё, уже с маслом – слопал с жадностью. Положил кусочек поближе. Боится, но всё же схватил и ещё пуще залаял, да злобно так, будто недоволен скудостью подачки. Отдал ему остатки своего завтрака. Пёс сожрал и совсем лаем зашёлся. Даже бегать вокруг меня начал с угрозами. Никакой благодарности! Вот характер! Ну, пусть себе лает…

Я встал и пошёл своей дорогой. А этот чёрт за мной увязался. Крутится возле меня, сзади забегает и беспрерывно злобно тявкает, никаких слов не понимает. В общем, чувствует себя хозяином положения, окончательно осмелев после моих подачек. Вот и корми таких! Только наглее становятся. Пришлось напомнить ему, что к человеку следует относиться с большим уважением. Он понял. Убежал на почтительное расстояние, потявкал еще издали и куда-то скрылся.

Только я подошёл к крайним домам со стороны леса, вижу, этот чёрт несётся в моём направлении и опять остервенело лает. Я отгоняю пса палкой. Смотрю, ещё один спешит ему на помощь. Такой хоровод вокруг завели, что еле успеваю оборачиваться. Не болела бы спина, быстро бы достал кого-нибудь. Тут уж спастись бегством невозможно. Сел на скамеечку перед домом, обезопасив себя сзади. А псы продолжают рядом крутиться, чувствуя мою беспомощность.

Посидел минут десять. Пора идти, времени до автобуса остаётся в обрез. Псы, устав лаять, разбежались по задворкам. Осторожно поднимаюсь и с огляд¬кой иду вперёд. А они снова тут как тут. И вновь с двух сторон бросаются. Сзади отбиваюсь сумкой, спереди и с боков – палкой. К счастью, в этот момент по улице проезжала легковая машина. И я, воспользовавшись некоторым замешательством собак, раздумывавших, какой объект атаковать в первую очередь, быстро устремился к моему злостному врагу, стоявшему ко мне боком. Тот успел отскочить, но налетел на своего дружка, пробегавшего рядом и облаивавшего машину. Последний, потеряв равновесие, кубарем покатился по лужайке. Решив с перепугу, что это я его настиг и творю возмездие, он взвыл от ужаса и со всех ног пустился к своему двору. Главный задира тоже потерял былую храбрость и потрусил к дому. Я же, хоть и вышел из схватки победителем, поспешил скорее покинуть опасную зону. На противоположном конце улицы всё было тихо, и я спокойно проследовал до Голякова с уже знакомыми мне псами во главе с чёрным приятелем. В дальнейшем я ещё пару раз встречал своего рыжего недруга, когда тот путешествовал вдали от дома. Но больше он ко мне не приставал, очевидно, помня своё бегство.

Почему же так неприветливо встретили меня горшковские собаки? Откуда вдруг такая антипатия? Ну, второй пёс действовал просто за компанию. И по виду он не злюка, морда приятная. К тому же, сразу понял, что не тем занимается. Но вот рыжий! От горшка два вершка, а какой гонор! Что у той Моськи из басни Крылова. Как я узнал позднее, жил этот противный пёс, оказывается, в Горшкове у новых, недавно отстроившихся хозяев. Такая манера поведения у него была в характере. «Маленький, да шибко вонючий!» – охарактеризовали его деревенские мальчишки.

Надо сказать, что среди собак такие типы встречаются в виде исключения. В основном, собачья братия дружелюбная и миролюбивая, неплохо знающая свои обязанности и не слишком кичащаяся своими правами. Собаки не прочь завязать знакомство, и прогуляться, и поиграть с тобой, и даже стать тебе приятелем и верным другом. Они обычно чувствуют доброе к себе отноше¬ние и отвечают добром на добро. Ну как их не любить за это? А таких вот маленьких злюк учить надо и вовремя ставить на место. Добрых слов они не понимают, и доброго отношения тоже. Всё как у людей…


Вольные охотники


Во Владивостоке я часто встречался с ними в районе лесного массива бухты Патрокл, на южной окраине города. Первые собачьи стаи появились здесь ещё в конце семидесятых. Они были небольшими и состояли из пяти-шести особей обоего пола. Возможно, тогда собаки просто временно собирались здесь на свои собачьи сходки и весело проводили время, убегая от домашних обязанностей. Нагулявшись вдоволь, они возвращались в ближайшие микрорайоны либо на расположенные по соседству небольшие хутора. По крайней мере, зимой я их не видел, хотя посещал эти места довольно часто, совершая тренировочные пробежки.

В летнюю же пору в лесу я сталкивался с ними неоднократно. Они располагались где-нибудь в укромном уголке и при моём приближении не проявляли агрессии. Часто я даже не мог их рассмотреть в густой траве, так как они моментально исчезали, не давая к себе приблизиться.

С середины восьмидесятых собак в этом районе стало заметно больше. Изменилось и их поведение. Они начали устраивать систематические облавы на расплодившихся фазанов, а возможно, и на иную живность. В лесу всё чаще встречались следы их кровавых пиршеств. Несколько раз я был свидетелем отдельных эпизодов фазаньей охоты собак. При этом всегда орудовала большая стая.

Собаки в своей охоте использовали тактику загона. Несколько псов прятались в кустах, а остальные двигались широким фронтом, охватывая значительную часть сопки и загоняя жертву в нужное место. Фазаны почему-то крайне редко поднимаются в воздух. Не знаю, как им удаётся при этом убегать от собак, но, возможно, при быстром передвижении те просто не успевают заметить птиц в густой траве и кустах. Однако кое-кто всё же попадает в ловушку.

…Я шёл по тропинке, когда вверху, сразу в нескольких местах на склоне сопки, услышал знакомое шуршание, быстро приближавшееся в моём направлении. Присмотревшись, увидел двух довольно больших псов тёмной масти, замерших в напряжённых позах метрах в тридцати от меня. Внезапно они рванулись вперёд, а за кустами, немного дальше, послышалось такое же движение. В ту же секунду раздался громкий птичий крик, и огромный петух, с шумом ударяя крыльями по кустам, поднялся в воздух и взлетел на стоящее неподалеку дерево. Несколько собак окружили его, а остальные пронеслись вниз по склону сопки, очевидно, преследуя другую добычу. Петух продолжал истошно орать от ужаса и при моём приближении решился на дальний полёт. Собаки последовали за ним.

Не знаю, чем всё закончилось, но организация действий у вольных охотников чувствовалась отменная. И засада, и загон широким фронтом, и разделение на две группы… Как они могли додуматься до всего этого? Неужели инстинкт охоты передался им через сотни поколений домашних животных?

В лесу я видел собак чаще в движении. Перемещались они обычно лёгкой рысцой, иногда переходя на галоп, причём все разом и без звуковых сигналов друг другу. Места для охоты, а также дичи тут было вполне достаточно. Покрытое дубовым лесом и густым кустарником пространство занимало территорию трёх огромных сопок, протяжённостью по периметру километров восемь-десять. Фазаны обитали на всей этой площади, по-видимому, кочуя с места на место. Их резкие сигнальные крики постоянно слышались то тут, то там… Но, по-моему, предупреждали они только о появлении людей. При приближении же собачьих стай подобных сигналов я ни разу не слышал.

Непонятно, как при таком количестве собак и их непрерывной охотничьей деятельности в сравнительно небольшом лесном массиве фазанам удавалось сохранить своё поголовье. Ведь собаки должны были уничтожать яйца, молодые выводки. Но птиц меньше не становилось, значит, находились какие-то скрытые ресурсы их выживания.

Во второй половине восьмидесятых собак в лесном массиве развелось настолько много, что приходилось устраивать облавы. Об этом рассказывали жители соседних хуторов и знакомый лесник, всегда ходивший по лесу с огромной палкой. Действительно, стаи становились опасными уже не только для домашних животных, но и для человека. В них появились могучие представители от смешанных браков – внушительных размеров полукровки. К тому же, они стали выводить многочисленное потомство.

Я неоднократно по весне находил на южных склонах сопок выводки ещё слепых щенят, лежавших прямо на голой земле в небольших ямках, вырытых мамашами. Не знаю, сколько кутят выживало, но выглядели они бодрыми и активными. А к осени собачьи стаи существенно увеличивались. Последний раз (незадолго до моего отъезда из Владивостока, весной 1995 года) я встретил стаю в девять или десять особей, среди которых были три здоровенных пса. Собаки, как всегда, прочёсывали одну из сопок и только прибавили ходу после моего окрика.

В наших владивостокских лесах, несмотря на большое количест¬во полудиких собак, столкновений с ними у меня не было. Они всегда пробегали мимо или быстро удалялись при случайном вторжении в их владения. Более серьёзная встреча с такими псами произошла у меня в Ивановской области в конце семидесятых годов. Я и не предполагал тогда, что в здешних лесах могут бродить полудикие собаки. Иногда, правда, в лесу, на болотах мне попадались черепа и кости каких-то животных. То, что это были не целые скелеты, а отдельные фрагменты, наводило на мысль об их далеко не естественной смерти. И вряд ли причиной её были охотники (в зоне заказника!), которые, к тому же, оставляли на месте часть своей добычи.

…Как-то я забрёл на один из малопосещаемых людьми участков густого леса, километрах в четырёх от деревни Самсоново. Лет семь назад в окрестностях проводились выборочные вырубки крупных деревьев, и кое-где ещё сохранились развившиеся на открытых пространствах ягодники – земляника, черника, малина. Вырубки чередовались с густыми зарослями. Я прошёлся по знакомым, ранее бо-гатым местам и, не обнаружив ничего достойного внимания, решил возвращаться домой. В какой-то момент, выходя из густого леса на открытое пространство, поросшее кустами, услышал невдалеке предупредительный лай. Удивился: грибники в такую даль с собаками обычно не ходят, а праздных гуляк здесь вообще не бывает. Иду в том же направлении… Лай раздается уже значительно ближе, кажется, с другой стороны от меня. Однако и это меня сильно не насторожило – среди домашних собак тоже есть любители побродяжничать.

Преодолев заросли кустарника, я вышел на открытое пространство и замер от неожиданности. Метрах в десяти ровным полукругом расположилась собачья стая из доброй дюжины псов разной величины и масти, среди которых выделялись три могучих кобеля непонятной породы. Они неподвижно стояли, повернувшись в мою сторону и не выказывая никакого страха перед человеком.

Таких стай я ещё не встречал. На Патрокле они были в те годы куда малочисленнее и состояли из средней величины дворняжек, которые обычно сразу же убегали при приближении человека. Так что в подобной ситуации раньше мне быть не доводилось, но я знал, что от таких собак всегда можно ждать неожиданных действий. Если набросятся – не сдобровать! И палка не поможет.

Как нарочно, вокруг ни одного хорошего дерева, на которое можно было бы взобраться. Лишь огромные сосны в два обхвата да густые кусты между ними. Понимаю, что стоять нельзя, надо срочно что-то предпринимать и ни в коем случае не показывать страха или нерешительности.

Пробую применить меры устрашения. Наклоняюсь к земле, не сводя с собак взгляда, показываю, что беру палку, – не реагируют, стоят как вкопанные. Внезапно громко кричу, замахиваясь палкой в их сторону, – вновь ни с места. Делаю угрожающий шаг вперёд – только ещё больше напружинились. Что за чертовщина! Но что-то же надо делать, чтобы не дать им перехватить инициативу. Ни назад, ни в сторону уходить нельзя. Идти через стаю – неизвестно, чем это может кончиться. Отдать агрессорам свой завтрак – воспримут это как доказательство моей слабости. Но должны же они хоть немного уважать либо бояться людей! Тем более, что среди этой разношерстной собачьей братии есть несколько породистых бродяг, правда, потрёпанных и грязных, и даже маленькая болонка. Как она-то попала в такую глушь?..

Да, сейчас требуется нестандартное решение. Я бросаю на землю сумку, хватаю обеими руками палку, поднимаю её к правому плечу на уровне глаз и навожу на самого большого громилу. Не дожидаясь моих дальнейших действий, стая бросается наутёк во главе со своим предводителем. Только треск стоит от ломающихся веток кустарников. И сразу же затрещало справа и слева от меня… Неужели я был окружён псами со всех сторон? Или это было их боевое охранение, предупредившее лаем о моём приближении?

Вот это стая! Такой и большого зверя под силу взять, что они, судя по останкам, по-видимому, и делают. Не может быть, чтобы собаки собрались здесь просто для увеселительных прогулок. Однако человека всё-таки ещё опасаются. И знакомы с охотничьими приёмами…

У меня после этой встречи ещё долго тряслись поджилки, дальше я шёл по лесу с надлежащей осмотрительностью, размышляя о том, что проблема одичавших собак безусловно существует и когда-нибудь встанет со всей остротой.
* * *
…Я увидел их на тропинке, спускавшейся к патрокловскому пляжу. Кутят было пять или шесть – упитанных, пушистых, симпатичных малышей чёрно-коричневой масти. Когда я подошёл ближе, они не только не испугались меня, но даже устремились к моим ногам, повиливая хвостиками и неуклюже покачиваясь из стороны в сторону на толстых, коротких лапках.

Пока трудно было определить породу кутят, скорее всего, это были дворняжки. Однако почему они одни? Где их мамаша? Неужто бросила?! Нет, у животных такое редко случается. Собака-мать будет и растить, и до конца защищать своих детёнышей. Не то что некоторые представительницы человеческого рода с патологическими наклонностями… И всё же, кто их сюда привёл? И почему они не убегают, держатся в одном и том же месте? Может быть, их принесли сюда хозяева с соседнего хутора, желая подбросить добросердечным прохожим? Но хутора далеко, да и не станут хуторские заниматься пристраиванием кутят, у них есть более радикальные методы… Скорее всего, кутята сами выбрались на открытое пространство из укромного местечка в густой траве и кустарниках, где обычно оставляют их полудикие мамаши.

Таких выводков в те годы здесь встречалось немало. И я их неоднократно видел ранней весной на южном склоне сопки. Ещё слепые, совсем крошечные щенята обычно лежали плотной кучкой в небольшой ямке, вырытой собакой, прямо на голой земле, и не испытывали, судя по их поведению, явного дискомфорта. От моей руки они старались спрятаться, забиваясь в центр тёплого живого комочка из тел своих братьев и сестёр. Мамаш я никогда не видел, но, наверное, они всегда были где-то поблизости. В апреле и мае щенятам здесь было не так уж и плохо, так как погода в это время обычно стояла хорошая, солнечная. Труднее приходилось в июне – при моросящих дождях и сплошных туманах. Особенно мамашам, вынужденным непрерывно мокнуть в траве и кустарниках в поисках пищи. Однажды я встретил такую у нижнего склона сопки. Стоит мокрющая, тощая, измождённая, с впалыми боками и отвисшими сосками. Смотрит на меня издали. Я отдал ей всю еду, которую нёс своим патрокловским друзьям – Биму и Мишке. Она с жадностью сожрала кости, часть хлеба, а огромную горбушку утащила с собой, с благодарностью посмотрев на меня. Я сказал ей, что приду завтра, и на следующий день она вновь была на этом месте. Получив угощение, снова утащила часть добычи в своё логово. Однако близко ко мне подходить не отваживалась (и правильно делала, так как облавы на полудиких собак в 90-е годы были не редкость). А потом мои прогулки в эти края вынужденно прекратились.

…Я подошёл к кутятам, погладил, потрогал каждого, всё время оставаясь начеку, – не появилась бы рассерженная мамаша. Щенята были очень симпатичные, как и все малые существа. Они сновали вокруг, беспрерывно тыкаясь носом мне в ноги. Животы у всех были раздуты – явно изволили недавно хорошо откушать. Значит, всё в порядке, мать где-то поблизости. И действительно, мне показалось, что в дальних кустах мелькнуло серо-рыжее существо и сразу же скрылось из виду. Но почему всё-таки мать оставила выводок посреди дороги, там, где ходит много народу?

Погладив щенят на прощание, я продолжил путь в бухту, чтобы провести на берегу свою тренировку. Проделав обычный комплекс упражнений, отдохнул и, вдоволь налюбовавшись морским пейзажем, потихоньку отправился той же тропинкой домой, опасаясь углубляться в густой кустарник и траву из-за клещей, активность которых в эту пору резко возрастала. На моё удивление, святое семейство находилось на том же самом месте. Щенята по-прежнему были спокойны, не скулили и не пытались спрятаться, скорее наоборот, делали всё, чтобы привлечь внимание прохожих. Завидев меня метров с пятнадцати, они потрусили в мою сторону, спеша и перегоняя друг друга. А потом отправились все вместе сопровождать меня в сопку. Что это было – инстинкт следования или так надоумила малышей их мамаша? Неужели это всё-таки собака вывела кутят сюда, чтобы их разобрали люди?!

Я попробовал увести малышей обратно. Они весело побежали за мной. Свернув с тропинки, направился в сопку, и кутята следом. Ну что с ними делать?! Я бы лично не отказался от собаки, да и мои домочадцы тоже. Но условия, к сожалению, не позволяли… Никому из соседей и знакомых собаки не были нужны. Поэтому разумнее всего было оставить щенят на том же месте. Если их действительно привела сюда мамаша (а я в этом сейчас почти не сомневался), то не бросит своих малышей на произвол судьбы, вернётся за ними и наверняка придумает новые способы их вывода «в люди».

Я скрылся от навязчивых преследователей в кустах. Выйдя вновь на дорогу метрах в пятидесяти выше места нашей встречи, увидел у дерева двух щенков, которые, вероятно, просто не решились бежать за мной. Через несколько минут к ним начали присоединяться и остальные. Кутята возобновили свою «карусель» вокруг таинственного дерева, будто магнитом притягивавшего их к себе.

Больше я не встречал этих малышей. Разобрали их сердобольные прохожие, или остались они расти на воле, пополнив стаи бездомных собак? Надеюсь, что любящая и, по-видимому, очень умная мать всё же сумела устроить жизнь своих детенышей.

ДАЧНЫЕ ИСТОРИИ
Муська


Эта кошечка появилась у меня на огороде в конце марта, когда я стал приходить на участок разгребать снег. Одичавших, бездомных котов тут всегда было много, и я полагал, что новенькая тоже относится к их числу. Но, как выяснилось потом, её приютили соседи, пуская в сарай, где зимовали их куры, для борьбы с мышами и крысами.

Это была молоденькая, небольших размеров серенькая кошечка, очень ласковая и очень-очень голодная. Когда я в первый раз дал ей хлеба, она с жадностью набросилась на него, не оставив ни одной крошечки. Хлебом я тогда подкармливал местных ворон, промышлявших на наших участках, и Муська (так я назвал мою новую знакомую, и, как оказалось, так её звали и соседи) страшно возмущалась этим. Она кидалась за каждым брошенным воронам куском, но слопать весь хлеб была не в состоянии, а припрятать съестное про запас ей не хватало сообразительности. Волей-неволей приходилось оставлять часть добычи. Когда вороны, спустившись с крыши, гордо расхаживали в поисках оставшихся кусочков, Муська выгибала спину, поднимала шерсть дыбом и шипела, но идти на сближение не решалась – уж больно грозный вид был у пернатых хищниц. Вороны, хорошо знавшие себе цену, почти не обращали на кошку внимания.

Однажды Муська нежилась после угощения у меня на диване. Вдруг она вскочила и, приняв угрожающую позу, уставилась в открытую дверь, однако выйти из домика не решалась. Я осторожно встал и выглянул в окно, ожидая увидеть либо огромного кота, либо какого-нибудь пса, пришедшего в гости. Но это была ворона, спокойно разгуливающая перед открытой дверью и подбирающая оставшиеся после Муськи крошки. Под конец ворона настолько обнаглела, что уже собиралась зайти в дом, не обращая внимания на кошку, но, увидев в окне мою физиономию, благоразумно решила удалиться. Муська же ещё долго не могла прийти в себя от негодования при виде такой дерзости и нахальства…

Вскоре она стала захаживать ко мне почти ежедневно, хотя не отказывалась от визитов и к другим соседям, особенно к тем, которые её подкармливали. Обычно Муська оповещала о своём приходе жалобным мяуканьем. Вот и сейчас слышу её призывное «мяу-мяу». …Я лежу на диване в полудремотном состоянии, сморённый жарой и проделанной работой. Вставать не хочется, даже глаза открыть лень. Муська прыгает на диван, мурлыча, ложится мне на грудь и сразу успокаивается. «Молодец, – говорю, – что в гости пришла. Отдохни немного, небось намаялась на жаре!» Открываю глаза, и – о, ужас! – на груди у меня здоровенная мышь лежит и ещё лапками дрыгает!
Меня как пружиной подбросило с дивана, даже Муську перепугал. Смотрит на меня недоумённо: что это, мол, с ним, я подарок ему принесла, а он мечется, будто полоумный!

Скинул я «подарок» на пол и пошёл мыть руки. А Муська снова на диван вспрыгнула и разлеглась на моём ложе. Пришлось в огород идти, работой заниматься.
Кстати, к добыче Муська так и не притронулась. Для меня приготовила! Самую что ни на есть жирную мышь выбрала да ещё и придушила чуток, чтобы мне не пришлось за ней гоняться. Благодарная кошечка! Пришлось приласкать её за «подарок», а мышь воронам отдать. Те мне во как благодарны были!

В середине лета Муська стала кормящей мамашей. Перед этим она несколько дней искала лежбище для будущего потомства и наконец осчастливила какой-то заброшенный участок на соседней улице. После родов кошка с неделю не навещала нас с сыном, а когда прибежала, её нельзя было узнать – такая она стала тощая и пугливая. В связи с Муськиным материнством нам пришлось срочно увеличить и разнообразить её рацион, прежде всего молочными продуктами, которых раньше она, по-видимому, никогда не пробовала и поэтому в первый день так объелась простоквашей с творогом, что раздулась, будто снова была на сносях.

Поначалу молодая мамаша была очень взволнована, прибегала всего на несколько минут, постоянно пугливо оглядывалась, но приходила на кормёжку регулярно, раза три-четыре в день. С другими четвероногими Муська вела себя агрессивно и не позволяла им приближаться ни к себе, ни к своей миске.
Недели через две кошечка несколько успокоилась. Стала вновь ласкаться, мурлыкать, оставаясь около нас с Димой минут на десять-пятнадцать. И даже активно пыталась зазвать нас к себе, очевидно, чтобы показать детишек. Сын сделал несколько попыток пройти за ней через чужие огороды, однако отсутствие хозяев на участках и закрытые калитки не позволили добраться до Муськиного лежбища.

Мы надеялись, что рано или поздно молодая мамаша принесёт или приведёт своих питомцев в наш огород. Но то ли ей мешали заполненные водой канавы, то ли она опасалась соседской собаки Линды и бродячих котов, котят мы так и не увидели. И даже начали уже сомневаться, выжили ли они.

Я стал расспрашивать соседей, не перенесла ли к ним Муська своё семейство. Но хозяева ближних участков её не видели, а вот дальняя соседка, Лариса Алексеевна, сказала, что один из котят даже побывал у неё в доме. Оказывается, Муська, воспользовавшись открытой дверью, притащила своего младенца в комнату, устроила для него лежбище в старом диване и сразу же принялась выживать из дома молоденькую хозяйскую кошечку. Вначале гоняла её от миски с едой, потом стала выпроваживать на улицу, хорошенько поддавая ей по физиономии. Когда же хозяйка встала на защиту своей любимицы, Муська начала действовать исподтишка, дожидаясь, когда она выйдет из дома. А своему котёнку постоянно еду носила: то мышь, то ящерицу, однажды даже крота принесла – и аккуратно укладывала добычу посреди чисто убранной комнаты.

Тут уж Лариса Алексеевна не выдержала. Разобрала диван, достала подросшего котёнка и выпроводила его во двор вместе с мамашей. Котёнок сразу под домом скрылся, за ним и Муська последовала, и в доме они больше не появлялись.
Ко мне с конца лета Муська забегала всё чаще и оставалась уже надолго, постепенно становясь прежней ласковой, обходительной кошечкой.

Так мы её котят и не увидели. Смог ли выжить тот, кого она прятала в диване у соседки, в этих нелёгких условиях? А впереди зима… Как сама Муська перенесёт тяжёлую, холодную пору на этот раз? Пустит ли её к себе кто-нибудь из местных постоянных обитателей? Ваську пообещал забрать один из соседей… А пока все они остаются под нашей общей опекой, с надеждой встречая каждого и жалуясь ему на свою горькую участь.



Соседская Линда

Соседской собаке Линде – старой, подслеповатой, бесхвостой дворняжке – строго-настрого было запрещено забираться в огород, так как либо сослепу, либо по неведению она плохо отличала грядки от проходов между ними и порой оставляла на посадках весьма заметные следы. Поэтому Линда приветствовала меня лаем обычно со своей территории, весело повиливая обрубком хвоста. Главным для неё, конечно, было угощение, и лопала она всё подряд, даже чёрствый хлеб в неограниченных количествах. Хозяева, правда, говорили, что кормят собаку хорошо, а к хлебу, мол, она дома и не притрагивается. Что ж, как известно, чужая еда всегда вкуснее. А может быть, Линда принимала мои подношения просто из вежливости? Или же это был ритуал её общения со мной (как, впрочем, и с другими соседями)? Во всяком случае, она никогда не упускала возможности поклянчить что-нибудь и даже порой громко лаяла, когда я забывал предложить ей угощение.

У меня на огороде кормилось много всякого зверья. Кошка Муська, навязавшаяся к нам в приятельницы и ежедневно посещавшая наш участок. Семейство ворон, для которых главным было стянуть всё, что плохо лежит. А ещё незнакомые коты и собаки, подъедавшие все остатки… Линда с горечью наблюдала со своего места за незапланированной трапезой и тоскливо повизгивала либо облаивала вечно голодных «чужеземцев». Порой, когда меня не было, она пробиралась на место общего сбора и подъедала все не замеченные другими кусочки. В поисках съестного ей не было равных ни среди котов, ни среди глазастых ворон. Я несколько раз заставал её на «месте преступления» и ласково выпроваживал за калитку, так как Линдины маршруты всегда проходили по грядкам с огурцами, горохом и бобами. И результаты этих набегов день ото дня становились всё более заметными.

Когда Муська стала кормящей мамашей, я каждый день приносил ей молоко. Она с жадностью поглощала его, а остатки (в основном, кусочки размоченного в молоке хлеба) перепадали Линде, которая чувствовала себя на верху блаженства и старалась не пропустить этот жизненно важный для неё момент. Она отлично знала местонахождение Муськиной «молочной» миски и только и искала случая до неё добраться. Иногда предлогом проникновения в мой огород была необходимость поздороваться со мной, и Линда с весёлым лаем бросалась ко мне через огуречные грядки и бобовые заросли. Порой же, когда нервы у неё не выдерживали, она прибегала и к воровским методам. Однажды, работая в противоположном конце участка, я случайно оглянулся и увидел Линду, почти ползком крадущуюся через грядки к месту Муськиного кормления. Тоже заметив меня, она поджала уши, повиливает обрубком хвоста и повизгивает от страдания: «Так хочется молочка! Разве тут утерпишь, когда у тебя на глазах происходит такое пиршество, а про тебя совсем забыли! Ну и что, что это кошка! А я собака, и тоже знакомая, и тоже есть хочу!..» Пришлось дать ей оставшееся молоко с хлебом и попросить вернуться на своё место…

Но больше всего на моём участке Линду привлекала компостная куча. Туда я сбрасывал не только траву, листья, но порой приносил и пищевые отходы. Частенько, приходя поутру на участок, я заставал кучу разбросанной и вначале вину за эти проделки возлагал на мусорщиц-ворон. Но однажды застал на куче… Линду, которая с упоением копалась в отбросах и, вырыв в куче глубокую яму, чуть ли не целиком забралась в неё. Услышав мои упрёки, собака поджала уши, завиляла «хвостом», полностью признавая свою вину, и ещё стремительнее заработала лапами, выгребая наружу всё новые и новые полусгнившие остатки. Я стал её журить: «Ну что ты делаешь, Линда? Неужели приятно в отбросах рыться? Ты же не свинья какая или собака бездомная. Разве тебя плохо кормят?» Она на секунду приподняла из ямы голову, жалостливо посмотрела на меня и снова принялась за рытьё, всем своим видом показывая, что приятнее занятия нет на свете… Пришлось отвлечь её молоком и крепко закрыть за ней калитку. А Линда с понурым видом ещё долго сидела у забора, горестно сожалея о том, что не удалось завершить столь удачно начатую работу.



Ёжики


На наших садовых участках всегда водилось много разной живности. Помимо постоянных обитателей – лягушек и полевых мышей, сюда частенько забегали из соседнего леса зайцы, кроты, ежи. Зайцев и кротов мы не очень уважали за постоянную порчу ими плодовых деревьев и поедание овощей. А вот наблюдать за безобидными ежами было для меня большим удовольствием.

Однажды я повстречал у себя на участке средних размеров ёжика, смело прогуливавшегося по грядкам и не обращавшего на меня никакого внимания. Я подставил ему ногу, чтобы дать знать о себе как о хозяине этой территории. Ёж понюхал ногу, недовольно фыркнул и перелез через неё. Тогда я подставил ему вторую ногу. Он даже чихать на неё не стал, а наподдал иголками, чтобы надоеда поскорее убрался с его пути и не мешал заниматься важными делами.

Я оторопел от такой бесцеремонности. Ну и нахалёнок! Небось на мою морковь покушается! И точно – смотрю, ёжик прямо к грядке с морковью движется. Я в тот год нантский сорт посадил – самый нежный и вкусный, наверное, воришка его уже распробовал. То-то у меня морковь по участку разбросана! А я, как всегда в таких случаях, на главных огородных воровок – ворон грешил! Я коснулся ежа рукой, ещё раз предупреждая его, что он здесь не один. Но колючий только быстрее двинулся к грядке.

Мне бы понаблюдать, чем он будет заниматься дальше, чтобы уличить его в воровстве, но я почему-то предпочёл продолжить воспитательный процесс: посильнее надавил рукой на его иголки и погладил их «против шёрстки». Такое обращение хозяину колючей шубки не понравилось. Он на секунду остановился, сердито посмотрел на меня снизу вверх и наподдал как следует по руке, которую я не успел вовремя отдёрнуть. Ах, ты ещё и драться! Я взял ежа в руки, чтобы посмотреть в его глаза – неужели у него нет ни капли совести? Он свернулся в клубок, прикрывшись своим игольчатым забралом, и дёрнул колючками несколько раз, норовя поглубже загнать их в мою ладонь. Ах, так?! Придётся принять меры, чтобы вёл себя поприличнее.

Я потихоньку отнёс ежа к канаве с водой, чтобы заставить развернуться и показать мне свою нахальную физиономию. Конечно же, я знал, что ежи отлично плавают и водные процедуры не причинят им вреда, особенно в такую жаркую погоду. Поэтому без угрызений совести опустил руку в канаву и стал медленно погружать в воду колючего упрямца. Тот, усмотрев в этом серьёзную опасность для своей шубы, моментально развернулся и поплыл к «берегу», высунув из воды чёрненький острый носик. Однако «берег» оказался крутой и вы¬сокий. Поэтому в знак примирения я подставил ежу руку, чтобы он смог по ней выбраться на сушу. Упрямец категорически отверг мою помощь, продолжая плыть вдоль канавы. Я повторил предложение. Ёж опять оттолкнулся от моей руки лапками и увеличил скорость. Ишь ты, какой гордый! Ну-ну! Посмотрим, долго ли ты так проплаваешь.

Но всё же не стоило сильно утомлять ежа, и я поддел его снизу рукой, слегка пощекотав под водой нежный животик. На сей раз ёжик не захотел больше искушать судьбу и полез по руке, стремясь поскорее выбраться из воды. Я вытащил его и положил на тёплую, нагретую солнцем подстилку, на которой только что сам принимал солнечную ванну. Тепло ежу, видимо, понравилось, и в первый момент он даже не стремился покинуть уютное пристанище. Однако моё присутствие его смущало, поэтому он вскоре направился в кусты смородины и скрылся в траве.

Я не стал больше беспокоить нового знакомого, тем более что поступил с ним не слишком-то гостеприимно. Конечно, такими методами любовь животных не завоюешь и не завяжешь с ними добрых отношений. Но я надеялся, что ёж ещё придёт ко мне за морковью – по крайней мере, в моё отсутствие. Возможно, так оно и было, поскольку яблоки, которые я оставлял для него среди грядок, постоянно куда-то исчезали. Может быть, их утаскивали вороны, однако обклёванных остатков на участке я не находил.

…А в какой-то год я обнаружил целый ежиный выводок, скрывавшийся под густым кустом смородины. Начав окапывать куст, я вдруг услышал угрожающее фырканье. Полез под ветки и увидел в груде тряпок, закопанных в землю, здоровенную ежиху с многочисленным потомством. Какое счастье, что она своевременно подала мне сигнал и я не успел навредить семейству своей лопатой! Я сразу же оставил ежиную семью в покое, снова укрыв логово ветками. А потом каждый день приходил их навещать, принося различные угощения: яблоки, морковь, молоко… Мамаша явно предпочитала яблоки, молоко же практически не употребляла – возможно, потому, что при высокой температуре воздуха оно начинало быстро киснуть.

Однажды, подойдя к укрытию, я не застал в нём ежихи, по-видимому она занималась дневным промыслом. Тогда-то я и смог рассмотреть её детёнышей. Они были ещё совсем маленькие – с розовой кожицей, с мягкими колючками, и лежали, сбившись в кучку, на подстилке из сухой травы и листьев. Я легонько потрогал их пальцем, но ежата продолжали тихо лежать, не реагируя на мои прикосновения. По-видимому, они были ещё слепые. Я не стал их больше тревожить. Животных в природе лучше не беспокоить. Неизвестно, как отреагируют они на наши попытки сблизиться с ними. Особенно такие вот малыши, а также их чувствительные ко всему мамаши. И то, что мы иногда прикасаемся к детёнышам, оставляя на них свой человеческий запах, тоже может навредить семейству (бывали случаи, когда родители бросали после этого потомство).

К счастью, на этот раз, всё кончилось благополучно. Ежата ещё какое-то время росли в своём жилище. Ежиха продолжала принимать мои подношения, и никто их больше не тревожил. Однако недели через три или четыре семейство покинуло обжитые владения. Видимо, моя активная деятельность на участке нарушала их покой, и мамаша предпочла увести малышей в более спокойное место.


Пичуга


В один из тёплых летних дней я, как обычно, работал на огороде – окапывал кусты смородины. И вдруг заметил пичугу, которая спокойно прохаживалась по вскопанному участку в поисках свежего пропитания. Птицы частенько посещали мой огород, помогая мне в борьбе с вредителями. Промышляли здесь и воробьи, и синички, и трясогузки, и какие-то маленькие серенькие птички, и большие серые – с ярким голубым горлышком, а также вездесущие вороны и сороки. Но обычно пернатые – и малые, и большие – держались от меня подальше. А эта небольшая, серого цвета пичуга, с длинным хвостом, которым она постоянно помахивала вверх и вниз, как обычно делают трясогузки, бесстрашно прогуливалась совсем рядом, не делая попыток улететь и даже отойти в сторону при моём приближении.

Чтобы случайно не спугнуть гостью, я перестал копать и, опершись на лопату, занял наблюдательный пост рядом с кустом. Птичка продолжала деловито прохаживаться рядом со мной. Она то внимательно рассматривала что-то на земле, то вдруг устремлялась вперёд – очевидно, в попытке поймать какую-то букашку, то пыталась вытянуть из земли отчаянно сопротивляющегося червяка. Наконец она подошла совсем близко и принялась что-то выковыривать из-под моего сапога. Когда я шевельнулся, пичуга лишь немного отошла в сторону – по-видимому, из опасения, как бы я по неосторожности не раздавил её своим сапожищем.

Вот она схватила извивающегося плотного жёлтого червя и попыталась сразу проглотить его. Но червяк оказался великоват для её маленького горлышка, и пичуга долго теребила его клювом, размягчая плотную оболочку и пытаясь расчленить. Через какое-то время она с ним справилась и продолжила поиски добычи. Её внимание привлёк здоровенный слепень, усиленно интересовавшийся моей персоной и безжалостно уничтоженный мною на месте пиршества. Она захватила его в клювик и теперь раздумывала, каким образом переправить в желудок. Вертела им в разные стороны, бросала на землю, клевала, наконец схватила его, повертела головкой и улетела. Наверное, в одно из укромных местечек, где могла спокойно насладиться своей добычей.

На следующий день пичуга вновь прилетела ко мне и так же сопровождала меня, бесстрашно прогуливаясь чуть ли не между моими ногами. На третий день я приготовил для неё несколько жирных мух и понравившегося ей жёлтого червя. Вначале она слопала червяка, несмотря на его активное сопротивление. Затем принялась за мух, а одну, сохранившую некоторую мобильность, моментально поймала в воздухе, приземлилась с нею неподалеку от меня, как бы показывая мне добычу и благодаря за подношение, и только потом улетела. Да, быстрота и ловкость у неё были поразительные. Воробьям, тоже промышлявшим на моём участке, почти никогда не удавалось поймать не только мух, но даже бабочек. Они носились за ними по всему огороду, однако быстро уставали и прекращали погоню. А этой птичке, видимо, даже доставляло удовольствие ловить на лету слепней-кровососов.

Решив это проверить, я предложил пичуге на выбор сразу двух слепней – одного с повреждёнными крылышками, уже не способного к полёту, а второго – с чуть подрезанными, что не лишило его способности летать. И действительно, пичуга устремилась за летящей целью, догнав слепня уже на соседнем участке. Потом вернулась и прикончила лакомство у меня на глазах – явно с целью дать и мне возможность насладиться этим процессом.

Мы встречались с ней почти ежедневно в течение двух недель. И я видел, что ей были приятны мои подношения, хотя она и без меня прекрасно добывала себе пропитание.
Однажды я лежал на участке, давая отдых постоянно ноющей пояснице. И вдруг почувствовал, что кто-то легонько коснулся моей голой пятки, будто что-то выковыривая оттуда. Не придав этому значения, я продолжал лежать, любуясь чистым голубым небом, но кто-то опять тронул мою пятку. Я приподнялся на локтях, не меняя положения ног, и увидел… знакомую пичугу, долбящую что-то клювом рядом с моей ногой и периодически прикладывающуюся к чёрной от земли и торфа пятке. При моём движении она неспешно отошла в сторону и остановилась, глядя на меня то одним, то другим глазком, будто спрашивая, почему я разлёгся в неурочное время и не занимаюсь полезной деятельностью.

Бог ты мой! Я и забыл про время нашей встречи, которая стала для нас почти ритуалом. Быстро вскочил и направился к очередному кусту. Пичуга неотступно следовала за мной – тоже шагом, хватая по дороге какую-то мелкую мошкару, снующую над землей. Приняв от меня положенные подношения, она спокойно улетела восвояси.

Ну и малышка! И как только она почувствовала, что я тот человек, который не способен причинить ей вреда, который сам рад таким встречам и желает своим меньшим друзьям только добра. Может быть, это была одна из тех пичуг, которых я спасал в прошлом году в гнезде в кустах смородины от котов, промышлявших на наших участках? Пожалуй, маловероятно: птенцы были тогда совсем ещё крохи, да и вообще вряд ли они способны к «запоминанию» своих спасителей… Точно знаю теперь только одно, что и малые пичуги могут быть друзьями, что они сами стремятся к сбли¬жению с человеком и не избегают его, если чувствуют, что мы не причиним им вре¬да своими неосторожными действиями.

К сожалению, наши встречи продолжались всего около месяца. А потом пичуга внезапно исчезла и больше уже не наведывалась ко мне в гости. Хорошо, если она улетела вместе с подругами куда-то в другое место. А вдруг её погубили чрезмерная доверчивость к людям или просто неосторожность? Не хочу думать о плохом, надеюсь на лучшее и жду её в гости на следующий год, может быть, даже с потомством.

Лягушки


Их обитало четыре или пять в нашем огородном колодце. В тёплую пору они частенько грелись на солнышке на влажной земле или, наоборот, прохлаждались между досками. Одна всегда сидела слева от колодца, рядом с бочкой, другая облюбовала себе местечко с противоположной стороны, под мокрой деревянной балкой. Остальные не имели постоянного места отдыха. Меня всегда удивляло, как они вылезали из колодца по ровным гладким стенкам, особенно в засушливую погоду, когда воды оставалось на донышке.

Порой квакуш одолевала неудержимая жажда странствий, и они вдруг устремлялись в путешествия по грядкам и окружающим огород боковым канавам. Я не раз встречал их там среди травы и листьев в томительном ожидании чего-то. Больше всего, оказывается, они любили грядки с клубникой. А я-то считал, что на моих клубничных плантациях улитки безобразничают, хотя соседи-огородники дружно уверяли меня, что это лягушек манит сладкая ягода.

Серьёзных вокальных данных у моих попрыгуний не наблюдалось. По крайней мере, хоровых концертов в дневное время они не устраивали. Робкие попытки сольного исполнения порой имели место, однако в моём присутствии лирическое вдохновение у лягушек пропадало, и они замолкали, очевидно, не признавая во мне ценителя их исполнительского мастерства.

Вначале лягушки боялись меня и при моём приближении поспешно плюхались в воду. В конце концов это им надоело, и они стали оставаться на своих местах, внимательно наблюдая за моими действиями. Я приносил лягушкам мух и улиток, но они из вежливости или стеснительности отказывались от угощения. Однако и не отстранялись, когда я легонько прикасался к их холодной, влажной коже. По-моему, им даже нравилось такое общение. Потом я догадался подносить им насекомую живность на длинной соломинке, и квакуши порой удостаивали меня чести, принимая мои подношения.

В середине лета в колодце появились лягушата – хотя ни икры, ни головастиков я до этого не видел. Они были очень пугливы и не желали общаться со мной. С наступлением жары я частенько вторгался в их колодезные владения, беря воду для полива или принимая «водные процедуры». Неоднократно зачерпывал неосторожных лягушат лейкой и «поливал» ими вместе с водой грядки и кусты смородины. Случалось, лягушата плюхались на землю вверх тормашками и никак не могли сообразить, в чём дело, нервно дёргая лапами и вертя во все стороны головой. Получив мою помощь или перевернувшись самостоятельно, они выражали мне своё негодование и удирали в безопасное место.

Как-то раз во время очередной моей «водной процедуры» потревоженный лягушонок выпрыгнул на доски и некоторое время с недоумением наблюдал за мной. Когда же вода в колодце стала выплескиваться через край и заливать окружающее пространство, малец всерьёз забеспокоился, уж не решил ли я иссушить его родной колодец, и поспешил покинуть свой наблюдательный пункт, скрывшись в ближайшей канаве.

В центральной канаве, протекавшей через все огороды, водились зелёные лягушки. Им здесь было раздолье – трава, жучки, паучки, пиявки и иная мелкая живность вокруг да ещё возможность совершать водные путешествия. Не знаю, почему серые попрыгуньи предпочитали гнилостную, стоячую воду колодца, ведь места в канаве было достаточно. Зелёные красавицы были далеко не такими компанейскими и при любой попытке приблизиться сразу же ныряли и скрывались в росшей на дне траве.

Водились у нас на огороде и жабы – зеленовато-серые, в крапинку, с многочисленными бородавками на шероховатой коже. Они тоже предпочитали проводить время в клубнике. Первую в этом году жабу я увидел в самом начале мая. Смотрю, под плёнкой, закрывающей грядку с морковью, что-то шевелится. Пригляделся и увидел контуры средних размеров лягушки. Вытащил её из-под плёнки и положил на грядку. Жаба-лягушка снаружи лежать не захотела и направилась обратно к щели в плёнке, залезла внутрь и успокоилась. Я опять её вытащил и посадил уже с другого края грядки, где плёнка была целой. А жаба прямиком к щели знакомой запрыгала и вновь забралась под плёнку. «Вот ведь какая настойчивая, – думаю. – Ну, сейчас ты у меня покрутишься!» В третий раз ухватил её и отнёс на противоположный конец грядки.

Жаба посмотрела на меня выпученными от негодования глазами и уже вприпрыжку помчалась к щели, выбрав опять самое короткое расстояние – по грядочному междурядью. Забралась под плёнку и в самую глубь залезла, чтобы не тревожили.

Больше я эту жабу на участке не видел, – знать, не очень-то понравился ей со своей навязчивостью. Но как же она знакомую щель находила? Ведь когда я относил её по разные стороны грядки, щель она из моих рук совсем не видела, однако направление на неё не теряла. Вот ориентация!.. Надо было поносить её по всему огороду для чистоты эксперимента. Интересно, как бы она тогда на меня посмотрела?..

* * *
…25 апреля. В центре огорода, на месте колодца, ещё лежит сугроб, собранный мною со всего участка в начале весны. Канавы переполнены водой. Соседние огороды затоплены. Подобная участь постигла бы и мой участок, если б не наши героические усилия прошлой осенью по поднятию грядок. Но луж и у меня хватает. В них суетятся жучки-плавунцы, водомерки, сверкающие серебром «светлячки». Под водой лежат мёртвые черви и сороконожки. По сухой прошлогодней траве ползают букашки, первые божьи коровки, муравьи; в воздухе кружат мухи и бабочки. И за всей этой живностью охотятся недавно прилетевшие к нам пичужки – шустрые трясогузки и какие-то незнакомые мне птички с чёрным горлышком и серым опереньем. Появляются они почти одновременно, ходят по огороду всегда парами невдалеке друг от друга и периодически тихонько перекликаются.

Весь день я занимался формированием грядок, освободил от опилок землянику, посадил лук и редиску. Грядки высокие, можно не опасаться их затопления. Но зато между ними такое грязевое месиво, что сапоги вытащить невозможно. В какой-то момент я приблизился к снежному «айсбергу» и вдруг увидел внизу маленькое чёрное существо, медленно передвигающееся по направлению к краю снежного поля. Подошёл ближе и изумился: да это же крохотный лягушонок! Откуда он взялся? Почему так рано пробудился от зимнего сна? И зачем забрался на снежную глыбу? Так ведь и окоченеть можно.

Действительно, замерзший лягушонок еле-еле переставлял крошечные лапки, будто в замедленной киносъёмке. Тельце его волочилось по неровностям подтаявшего снега, задевало за острые края; тончайшая кожица то цеплялась за них, собираясь в складки, то расправлялась при очередном шажке. Ему было, наверное, очень больно, но он мужественно полз вперёд. Очевидно, целью этого «ледового похода» была заполненная чистой талой водой боковая канава, находившаяся метрах в трёх от сугроба.

Я решил помочь лягушонку – осторожно поднял его со снежной глыбы, положил на ладонь и понёс к канаве. Лягушонок был холоден, как ледышка, почти не шевелился у меня в руке, но и не пытался спрыгнуть, наверное, просто не в силах был это сделать, оставаясь в полной моей власти. Я опустил его в воду, и он сразу заработал задними лапками. В водной стихии движения его были куда более уверенными, чем на суше. Несмотря на ледяной холод, лягушонок быстро плыл по направлению к магистральной канаве.
Счастливого тебе плавания, малыш! С твоим упорством и настойчивостью ты преодолеешь все весенние трудности. И тёплого тебе лета!






Муравьишки



Наконец-то после длительного ненастья вновь выглянуло солнышко, и наш сад засветился, засверкал яркой зеленью молодых всходов, кустов смородины, рябины, крыжовника, заблестел мокрыми дорожками и междурядьями, затеплился белёсым туманом испарений. Вновь вокруг засуетились насекомые, запели птицы… Весь окружающий мир словно ожил, передавая весёлое настроение каждому спешащему на свои «торфяные угодья» огороднику.

…Намаявшись с грядками и парниками, я решил отдохнуть. Положил на мокрую траву широкую доску, на неё подушку, рубашку и с наслаждением вытянулся. Солнышко уже ощутимо пригревало. По мне ползали какие-то малюсенькие букашки, временами пробегали мелкие муравьи, иногда даже присаживались отдохнуть стрекозы, устав от непрерывной скоростной погони за добычей. Одна уселась прямо на моей груди, расправила в стороны прозрачные крылышки с тончайшими прожилками и тоже наслаждается теплом и покоем…

Люблю вот так лежать и смотреть по сторонам: радоваться буйному цветению земляники, быстрому росту посаженной зелени, наблюдать за жизнью насекомых и иных существ, заселивших мой участок… Из травы выглянула лягушка и снова спряталась от яркого солнца. Пусть живёт, пусть и подруг приводит в наш колодец – больше пользы огороду будет.

А стрекоза всё сидит и сидит у меня на груди. Заснула, что ли? Осторожно приближаю палец к её туловищу и неожиданно прижимаю самый кончик к своему телу. Стрекоза забилась, затрепетала, пытаясь вырваться из западни, и что есть силы впилась челюстями в мой палец. Да, эти быстрокрылые красавицы умеют за себя постоять! Что ж, лети, продолжай охотиться за всяким гнусом и прилетай иногда ко мне в гости – больше пугать не буду…

Отдохнув так с полчасика, я продолжил огородные работы и вернулся к своему ложу минут через сорок. Решив поправить подушку, приподнял её и чуть не выронил от неожиданнос¬ти! Вся внутренняя сторона подушки, а также рубашка, на которой я лежал, были черны от муравьёв. Доска под ними была усыпана муравьиными яйцами, среди которых в панике суетились мелкие чёрные создания. В течение нескольких секунд муравьи успели расползтись по всей подушке и рубашке и начали переползать на мои руки. Инстинктивно стряхнув их куда попало, я положил вещи поодаль в траву, а сам стал наблюдать за потревоженным семейством. Это были небольшие чёрные и некусачие муравьишки, колонии которых нередко встречаются на участке. Обычно я просто не обращал на них внимания, тогда как мелкие рыжие муравьи часто доставляли мне неприятности, обжигая своей жгучей кислотой открытые части тела. Рыжие создания на огороде водились в изобилии. Я не знал, чего от них больше – вреда или пользы, и потому не трогал, предоставляя полную свободу действий.

Среди потревоженного мною чёрного семейства сразу поднялся невообразимый переполох. Муравьи бросились спасать своё потомство, унося нежные яйца и пряча их от ярких солнечных лучей в траве под доской. С каждой секундой их становилось всё больше и больше. Яйца тащили кто передом, кто задом, выискивая проходы между травинками, веточками и палочками. Особо проворные иногда даже пытались отобрать ношу у менее расторопных.

Один маленький несмышлёныш, схватив яйцо, вдруг в панике или в излишнем азарте побежал не в укрытие, а к противоположному краю доски. Затем одумался, вернулся по старому следу и в растерянности засуетился со своей драгоценной ношей среди оставшихся яиц. И тут к нему подбежал муравей побольше, прямо-таки выхватил у него яйцо и поспешил с ним в спасительную тень.

Минуты через две-три яиц на доске заметно поубавилось, а на их спасение двигались всё новые и новые шеренги. Сюда собирались муравьи не только из гнезда, расположенного где-то в земле, под травой, но возвращались и те, что были сброшены мною с подушки и рубашки. Они сновали по дальнему краю доски, по песчаной дорожке, безошибочно находили нужное направление к месту общего сбора и сразу же включались в работу. Вскоре моё ложе полностью очистилось от постояльцев, и я мог снова спокойно отдыхать на своём импровизированном топчане.

Когда вечером я убирал подстилку, собираясь домой, то под ней не оказалось ни одного яйца и ни одного муравья. Как быстро они сообразили, в чём дело, – достаточно было одного предупреждения!
Странные ящерицы


На моём участке водились ящерицы, и я частенько наблюдал за ними, когда они грелись на солнышке, или сновали по своим делам среди досок, или лазали по стволу яблони. В этом году особенно много их собралось в куче мусора, который я приготовил для сжигания, но так и не успел сделать это осенью.

По весне, с первыми тёплыми днями, шустрые создания стали выползать из своих зимних укрытий на садовый простор, подставляя солнышку блестящее тельце. В мае у той же кучи я увидел бесхвостую ящерицу, бегавшую между грядками и спрятавшуюся от меня под доской. Как она потеряла хвост? Неужели это я нечаянно наступил на неё? Через день или два снова обратил внимание на бесхвостую ящерку, она бежала в обратном направлении. Затем услышал шуршание и увидел под плёнкой ещё одну, побольше. И тоже – бесхвостую! Что это с ними вдруг случилось? Стал специально наблюдать за этим местом и обнаружил ещё несколько бесхвостых ящериц.

Одна, две – ещё куда ни шло. Не на всех же я наступаю, да и хожу здесь не так уж часто. В течение следующих дней я продолжал присматриваться к колонии и насчитал в ней около десятка юрких созданий, из которых только две были с хвостами. При этом видно было, что хвосты сброшены совсем недавно – новые ещё не начали отрастать. Что бы это значило? Не мутация же здесь произошла… Так и не разобравшись в причинах странного явления, я на какое-то время просто забыл о существовании бесхвостого семейства.

Но как-то раз Муська прибежала ко мне с очередной жертвой в зубах. Как обычно, положила её на землю передо мной и, гордая, уселась рядом. Я посмотрел – и глазам своим не поверил: передо мной лежала бесхвостая ящерица, уже порядком замученная, но ещё не потерявшая до конца способности двигаться. Так вот, оказывается, в чём дело! «Мутация» ящерок – Муськиных лап и зубов дело. Значит, ящерицам всё-таки удаётся удрать от кровожадной хищницы, сбросив хвост? А может, кошка сама их отпускает, вдоволь наигравшись? И скольких она замучила до смерти в моё отсутствие?

Пришлось отобрать у Муськи очередную жертву и выпустить её на свободу. Ящерка с большим трудом заползла под доски, причём охотница особенно и не возражала, быстро переключившись на иные занятия. В дальнейшем я ещё не раз отбирал у Муськи ящериц, среди которых были и очень крупные, естественно, тоже бесхвостые. Ловила их кошка не только на моём участке, но и у соседей во время своих огородных прогулок. А я пополнял бесхвостую колонию у себя под досками.

Настойчивая иволга


Удивительно, но в детстве я не видел этих райских птиц, возможно потому, что весной нечасто ходил в лес. Впервые с иволгами я познакомился в пригороде Владивостока, на Патрокле, куда они прилетали на летний период. Вернувшись в Иваново, я был приятно удивлён, встретив их в берёзовой рощице в районе наших садов. Поразительно, но эти желтогрудые красавицы прилетали сюда, как и во Владивостоке, в строго определённое время – к 9 мая, будто специально, чтобы поздравить нас с праздником Великой Победы.

Со второй декады мая в окрестностях наших огородов со всех сторон слышится их чудесное пение. Сколько же желтогрудых пар гнездится в соседних берёзовых рощах! Иногда их можно увидеть и на садовых участках, куда они залетают в поисках нужного им строительного материала.

Этой весной я неоднократно видел яркогрудую парочку, весело резвившуюся среди деревьев на соседних участках. Как-то поутру они устроились отдохнуть на соседской яблоне. Самец в ярчайшем жёлтом оперенье забавлял свою несколько менее одарённую внешней красотой подругу чудесными песнями, а та тихо сидела в глубине ветвей и с удовольствием слушала звучащие в её честь серенады. Примерно через час они снова прилетели в огород, где самочка облюбовала длинную верёвку, свисающую с парника. Она настойчиво пыталась её оторвать минут двадцать, не меньше. Конечно, это был прекрасный материал для висящего среди ветвей гнёздышка. И птица очень старалась. Видно было, с какой силой она крутила и дергала верёвку – парник так и ходил из стороны в сторону. В её действиях были и азарт, и поразительная настойчивость, а под конец – разочарование: иволга выпустила верёвку из клюва, поняв тщетность своих усилий. Самец же всё это время восседал по-соседству, красуясь перед работящей подругой и раскрывая перед ней свои вокальные таланты. Он так старался, что даже охрип, и улетел, обалдев от безуспешных попыток привлечь к себе её внимание. А самочка продолжала пробовать на прочность всё новые и новые верёвочки для строительства столь важного для неё объекта. И, наконец, сумела-таки выдернуть подходящую.


Проводы с намёком


Недавно по московскому радио рассказали о невероятном поведении крысы (это произошло, кажется, в Австралии), которая вначале похитила спрятанные в подвале драгоценности, а потом возвращала ценные вещицы по одной взамен на предлагаемые угощения. Что это – осмысленное поведение или случайность?

Многие отрицают наличие мыслительной деятельности у животных – с нашей, человеческой, точки зрения. Но кто много общался с братьями меньшими, наблюдал за ними в естественных условиях, может привести массу примеров такого поведения, которое иначе как осмысленным назвать просто невозможно.

У меня на садовом участке есть знакомая чета ворон, с которыми я подружился прошлой весной и которым частенько приносил угощение, как и другим местным старожилам – бездомным собакам и кошкам. Отношения птиц друг с другом, с городской вороньей стаей, с кошками и собаками, со мной настолько осмысленны, а действия так непредсказуемы и оригинальны, что многие из них вполне достойные занесения в книгу рекордов птичьего рода. Приведу лишь один поразивший меня пример.

Как-то, уже осенью, я предложил своим подопечным на ужин залежавшийся в холодильнике творог. Хотел сначала угостить им огородную Муську, но она в тот день почему-то опоздала к обеду. Зато обе вороны жадно набросились на деликатес, поглощая его с видимым удовольствием и даже не обращая внимания на кусочки булки.

Я заметил, что одна из ворон, схватив в клюв последний кусочек творога, отлетела с ним на грядку рядом с домиком. Положив его на землю, принялась охранять от наседавших со всех сторон сорок. Её действия были мне непонятны. Обычно вороны либо съедали добычу на месте, либо улетали куда-то с ней, либо закапывали остатки «на потом» вблизи от места трапезы.

Я запер дом и пошёл на троллейбус. Внезапно услышал сзади какой-то шум и в ту же секунду увидел ворону. Она пролетела прямо над моей головой и уселась на крыше близстоящего дома. Вороньи проводы тоже не были для меня чем-то удивительным – птицы часто встречали и провожали меня, порой до самой троллейбусной остановки. Однако сейчас в поведении птицы было нечто необычное. Она прилетела провожать меня… с кусочком творога. Положила его на плоскую крышу и смотрит в мою сторону. А как только я подошёл к дому, схватила творог в клюв и даже головой кивает, чтобы я заметил. Неужели благодарит, думаю, значит, очень понравилось угощение.

Отойдя от дома шагов на десять, я обернулся, а ворона всё держит в клюве белый кусочек. И тут меня осенило: вдруг она хочет сказать, чтобы я принёс творог и в следующий раз? Нет, не может птица (пусть даже умная ворона) до такого додуматься! Но ведь не съела же она этот деликатес, не закопала в землю – положила его у меня на виду на грядку, а потом, видя, что я ничего не понял, полетела с кусочком за мной и теперь так наглядно демонстрирует его мне… Так кто же из нас умнее?!.


Я не ставлю больше мышеловок


На дачных участках всегда водится много мышей – полевых и домашних. В тёплую пору они оставляют наши дома в покое и довольствуются огородами, обитая в кучах мусора, компоста, в сараях, в досках… А вот в холода частенько забираются погреться в жилища, устраиваясь в них порой на продолжительное время и даже оборудуя целые поселения.

В один из сезонов я нашёл по весне мышиное гнездо в диване, на следующий год – уже в подушке. А в прошлом году меня встретила весёлым писком целая мышиная коммуна, собравшаяся в моей маленькой комнатушке, наверное, со всех окрестных огородов. За время зимнего отсутствия хозяина мыши успели навести свои порядки, разбросав повсюду обрывки бумаги, пакетов, ваты, выпотрошив обе подушки и часть матраса и ликвидировав все запасы тряпок и газет, приготовленные мною для огородных надобностей. И главное, повсюду оставили свои «метки» – в тарелках и кастрюлях, на столе, на полках и даже на подоконнике.

Вот нечистоплотные создания! Хорошо ещё, что ни чумы, ни туляремии в наших краях пока не водится. А то вон под Саратовом, писали, в прошлом году чуть ли не эпидемия чумная вспыхнула из-за этих любвеобильных созданий. Расплодились до невозможности, всю землю на десятки километров в округе перерыли и докопались-таки до затаившейся где-то под землёй заразы. Слава Богу, сумели тогда беду предотвратить – чуму вместе с мышами какими-то ядами уморили… А вдруг и у нас беда случится?..

А мыши меня с моими тревожными думами будто и не замечают. Уже всё обжитое своим считают. Обнаглели до того, что при мне свободно разгуливают по комнате, вслух между собой переговариваются, хозяйственные вопросы решают: то в бумаге шуршат, то в плёнке, то по ботинкам моим лазают…

Нет, думаю, надо скорее кончать с этим безобразием. Сделал генеральную уборку – всё вымел, вымыл, вытряс… Гнездо мышиное в прихожей за сундуком обнаружил. Чего там только не было! Всю мою ветошь на него извели, вату из подушек перетаскали – утеплили основательно. А ещё в сундуке дыру прогрызли, чтобы прятаться в крайнем случае. Туда-то уж никакой бродячий кот не заберётся.

…Закончил я авральные работы. Ну, думаю, теперь уберутся, окаянные, поймут, что настоящий хозяин появился. А мыши по чистым полам носятся, по шторам лазают и везде новые «метки» делают, чтобы я случайно не забыл об их существовании. Снова газеты рвут и оставшуюся вату из подушек вытаскивают.

Спрашиваю у соседей – мыши не донимают? Да не видно, говорят, в этом году бог миловал… Что же это они на меня вдруг ополчились? Неужто у меня лучше всех им показалось, то есть грязнее, чем у других? Честно говоря, так, очевидно, и было: не шибко я своей хатой занимался, сил только на огород и хватало. Правда, грязь у меня была благородная – торф да песок по полу рассыпаны.

Пришлось продолжить оборонительные мероприятия. Заделал я все щели и дыры, стеклами да колючками облепиховыми кругом заложил, все пальцы себе исколол, а этим бестиям хоть бы что! Пробираются и пробираются… Когда отдыхаю в домике, слышу, как шуршат повсюду. Знают, черти, что ночью дверь будет закрыта, вот и подготавливают проходы заблаговременно – то снизу пол прогрызут, то где-нибудь сбоку щель проделают.

Пробовал шугать их обувью. Да разве попадёшь в такую мелюзгу? Тем более что мои кеды на метательное оружие мало похожи. Но всё же несколько раз пульнул ими в особенно прытких. Разбил пару пустых банок и бутылку с керосином, так что на несколько дней вони хватило.

Назавтра прихожу, достаю огородную обувь, собираюсь переобуваться, а в кедах полно мышиных следов! Это они мне в отместку, чтобы не пулял ими больше. Вот же, окаянные! Ну ладно! Раз одной обороной от вас не отделаться, придётся переходить к активному противодействию.

За неимением мышеловки поставил в качестве ловушки две трёхлитровые банки с приманкой (кстати, так рекомендуют специалисты). Попалась одна мышь, потом вторая, третья… А в один прекрасный день сразу две банки сработали: в одной сидела крупная мышь, в другой прятались в бумаге два мышонка. Я убрал бумагу, а они сидят и смотрят на меня чёрными испуганными глазёнками, будто умоляя смилостивиться и отпустить на волю. И так жалко мне вдруг их стало, что всё моё негодование на наглую мышиную братию враз улетучилось. Вынес банку с мышатами, положил на компостную кучу, куда уже выбросил их взрослую подругу. «Бегите, пострелята, и больше не попадайтесь! Ещё раз поймаю, на себя пеняйте!» Отошёл и стал наблюдать, куда они побегут.

Первый мышонок выскочил из банки почти сразу и помчался к сараю, под доски. Секунд через десять за ним последовал и второй. Но на пути вдруг заметил лежащую на куче мышь, остановился на секунду, затем подбежал к ней. Покрутился вокруг тельца, потыкался в него со всех сторон, лёг сверху и замер.

Я наблюдал за ним секунд двадцать, потом стал потихоньку приближаться, чтобы понять, что происходит. Подошёл метра на два, – мышонок лежит неподвижно с открытыми глазёнками, положив головку на шею большой мыши. Он не сдвинулся с места даже тогда, когда я приблизился к нему почти вплотную. И только моё резкое неосторожное движение заставило его вздрогнуть. Будто выйдя из летаргического сна, мышонок нехотя посеменил к сараю, под доски.
Неужели это мать мальца? Насколько же глубоки его чувства и привязанность к ней! Даже находясь в такой опасности, в шоке от пережитого ужаса заточения, он не покинул её.

Я отошёл в сторону и спрятался за яблоней в надежде увидеть мышонка снова. Но тот больше не появился. Тогда я забрал банки, вымыл их в переполненной водой канаве и направился приводить в порядок дом после очередного ночного мышиного погрома. Работы хватило на целый час. Когда закончил, солнышко уже хорошо прогрело землю, и можно было отдохнуть под его целительными лучами. Я пошёл на свое обычное «ложе» под яблоней, но, прежде чем лечь, заглянул на компостную кучу.

Мертвая мышь находилась там же, а рядом лежал мышонок, уткнувшись в её густую шёрстку. Я не стал ему мешать прощаться с матерью. Это было единственное, что я мог сейчас для него сделать… И горько, и грустно было на душе. До чего же жестока и несправедлива жизнь со своими безжалостными законами «борьбы за существование» и «выживания наиболее приспособленных». Выживают одни за счёт других, уничтожая порой целые виды. Мы привыкли к этому и считаем происходящее вполне естественным и справедливым. По-другому и нельзя, иначе сами будем обречены на вымирание. А душа нет-нет да и начинает сопротивляться содеянному.
Мужик и кошечка


Выезжая на огородный участок или в лес, частенько вижу пассажиров с животными – собаками и кошками. Везут своих домашних любимцев отдохнуть, подышать свежим воздухом, порезвиться на природе.

Как-то раз, когда я возвращался из Ломов в Иваново, на одной из остановок в автобус вошёл мужичок с кошкой и сел сзади меня. Рядом с ним уселся другой, по-видимому, немного поддавший. И сразу завёл разговор:
– Зачем везёшь кошку в сумке?
– Домой с огорода везу.
– Надо было там и оставить, чего домой-то тащить?
– Да она домашняя, к воле не привыкла, плохо ей там будет.
– От кошек только грязь и вонь в доме. В каждом углу гадят!
– Нет, наша чистюля. Она в лоток с наполнителем ходит.
– Ещё и с наполнителем! Одни убытки! – Мужик всё не унимался, стараясь довести до собеседника теорию о вреде домашних животных. – Какая от кошек польза! Мышей теперь нет в квартирах-то. Лучше бы козу завел.

– Как нет пользы? Она же своя, и такая добрая. Её дети любят. А от малого ребятёнка вообще не отходит.
– Да к ней и прикоснуться-то противно! Попробовали бы мои кошку принести! Живо бы вместе с ней вылетели!
– Да ты что! Разве мож¬но с животными плохо обращаться?
– Выкинь, говорю! – не унимался мужик. – Тебе же лучше будет… Ну, давай я выкину, коли сам не можешь!
Хозяин кошечки встал и пересел поближе к дверям, хотя вышел только на конечной остановке. А поддатый уже в одиночестве продолжал развивать теорию о вреде собак и кошек и необходимости их повсеместного выселения.



Осы-помощницы


Вот уж не думал, что осы (эти кровожадные, безжалостные убийцы) могут приносить нам пользу. Однажды в начале лета я обратил внимание на летающих среди сливовых ветвей крупных насекомых, издали похожих на шмелей. Но цветов-то на дереве уже нет! Подошёл поближе, смотрю, а это осы! Вот вездесущие создания! И здесь им что-то надо… Неужели завязи плодов поедают или сок какой им понравился? Стал присматриваться и увидел, что листочки и веточки сливы прямо-таки усыпаны тлёй. Ещё одна напасть на мою голову! Теперь с тлёй придётся бороться…

В этот момент к веточке подлетела очередная оса, села на неё и стала с явным удовольствием уплетать что-то. Челюсти так и ходят в стороны… Пригляделся – ба, да она тлёй лакомится! Хватает целыми «пачками» и уминает за обе щеки. По мере её продвижения веточка полностью очищалась от этих зловредных созданий. А по соседству с таким же успехом трудились её подруги.
Молодцы, осы! Почаще прилетайте на мой огород. Может, ещё какие вредные твари вам тут понравятся. Мои друзья-пичуги не успевают со всеми справиться…


ПЁСТРЫЕ ЗАМЕТКИ
Сам по себе


Кот Васька появился в нашей округе ближе к осени. Разобрался с местными котами, определил свою территорию, освоил подвалы, снискал любовь сердобольных бабусек, установив им часы своего кормления, и зажил без особых забот и волнений. По утрам и вечерам он регулярно появлялся у нашего подъезда, терпеливо ожидая выхода кормилиц. Иногда удостаивал их чести своим присутствием во время вечернего отдыха на лавочках. Порою просто выходил из подвала на свежий воздух и дремал на крышке люка, ни на кого не обращая внимания.

Вот и сейчас кот сидел на скамейке в полудрёме и, небось, думал про себя: «Да, неплохо я здесь устроился. Кошачьих забав и развлечений хоть отбавляй… Собак вокруг не так уж и много – всё больше шавки малорослые на верёвочках, которые сами-то кошек боятся. Недавно дал одной по носу, чтобы не лезла, так она целый час орала и теперь за квартал меня обходит.

От больших же собак всегда на дереве можно укрыться. Деревьев тут много. Спилили только тополя. И правильно сделали: запах от них какой-то неприятный, смола кругом – того и гляди, лапы запачкаешь. А пуху столько, что в носу всё время щекочет… Вот берёзы – другое дело. И ствол гладкий, и ни смолы тебе, ни пуха…

Из собак только двух опасаться надо. Терьера-коротышки с огромной пастью, от которого даже огромный рыжий «сибиряк» сразу в подвал улепётывает. Как-то раз он задремал на тёплой крышке люка и чуть в пасть к собаке не попал. Хорошо, что толстый и пушистый. Терьер только шерсти клок захватил и потом долго отплёвывался. А рыжий успел в подвал нырнуть и целый день оттуда не показывался. Так ему и надо! Он мне ухо, паразит, разодрал своими когтищами.

Есть ещё овчарка-дура, которая может доставить неприятности, – Зины Хлебниковой собака. Вроде бы и уши стоят, и масть овчарочья, а на улице и в подъезде лает беспрерывно, даже в пять утра спать не даёт. Стоит к ней подойти кому-нибудь поближе, сразу за хозяйкины ноги прячется. Хорошо ещё, что её на поводке и в наморднике выгуливают. Сдуру да со страху и укусить может. Хозяйка уж учит, учит её: “Это Галя, – говорит. – Она в нашем подъезде живёт, на первом этаже. Её не трогай! А это Витя. Он тебя сыром кормил…” Будто та понимает… И будто тех, кто ещё не кормил, кусать можно. И что это Витя вдруг её привечать стал? Сыром угощает… И зовёт ласково: “Красавица!” Нашёл красавицу! Лучше бы мне сыр отдал. Эту корми не корми… Но сыр всё-таки сожрала. Обрадовалась, даже поблагодарить хотела – руку лизнуть. Да Витя не дался, отдёрнул руку-то. И правильно сделал – вдруг тяпнет? Таких и не поймёшь сразу. Лижет, лижет, а потом раз – и нет полпальца. Уж я-то знаю! Идёт такая мимо, вроде на тебя внимания не обращает. А потом хвать сзади – и конец кошачьему брату.

А как её наши подъездные бабуси боятся! Аж бегом от неё чешут, даром что все больные. Кричат: “Зина, погоди маленько! Дай спрятаться!” А Зина-то годить не может. Не ровен час, её дура лужу на лестнице напрудить вздумает, а то и в самой квартире. Такие на всё способны. Она даже своей хозяйке нос башкой разбила да ещё фингал под глазом поставила, так что та даже на улицу выйти при всех стеснялась. Только вечером в темно¬те и выходила.

Так вот, Зина им, бабуськам, тоже кричит: “Давайте скорее, моя Зося (так её недотёпу кличут) уже терпеть не может. У неё недержание, да ещё и почки больные”. (Нормальные у неё почки. Придуривается, чтобы чаще на улицу бегать.) Бабуськи как чесанут вниз, наверное к Гале. Вдруг слышу, кричат: «Ой, Зина, погоди! Застряли мы обеи!» Только слышно, как косяки трещат. А коли три их было бы?! Весь подъезд бы разворотили! И всё из-за этой дуры-овчарки.

Да и не овчарка она вовсе. Вон, настоящие-то овчарки, их на цепях выводят. Здоровенные, как волкодавы. А эта – пигалица, хоть жрёт, говорят, одно мясо. Хозяевам только косточки остаются. А возится Зина с ней сколько! Гулять по пять раз в день выводит, а то и больше. И на улице от них одна потеха! Дура тянет в одну сторону, Зина – в другую, да только сил у неё не хватает. Глядишь, уже обе мчатся по скверу. Зина за деревья хватается, кричит, приказывает… А Зоську  разве остановишь! Все от них в разные стороны разбегаются.

А как хозяйка её на улице защищает! Лает дура на всех и каждого. Кому это понравится?! Женщины, конечно, терпят. А вот мужики… Один из нашего подъезда так разошёлся, что пригрозил в суд подать на них обеих за такое поведение. Так Зина целый час с ним ругалась – всё рыжую свою защищала. Мужик не выдержал – домой сбежал.

Да, неплохо вот таких терпеливых да сердобольных хозяев иметь. Ни забот с ними, ни печалей… Мне бы такую житуху на зимнее-то время. Вот отдохнул бы! А тут по помойкам лазить приходится да в подъездах попрошайничать. Хорошо ещё, старушки здесь жалостливые. То одна косточку подбросит, то другая что-то вынесет… Только вот мясо да сыр они больше сами едят. А мне всё какие-то ошмётки выбрасывают. Но что не съешь с голодухи-то! Потому и хожу за ними, и провожаю каждую до двери, и хвост трубой поднимаю.

Чаще всего еду мне две бабуси выносили – Нина да Маруся. Первая и сейчас часто выходит. А вторая, хоть и гуляет каждый день, выносить почти перестала. Так я ей, чтобы совсем не забыла, пакет подмочил малость. Ей бы радоваться, что такое внимание оказываю, а она закричала на меня, руками замахала, пакет о снег вытирать бросилась. Да только снегом наш кошачий аромат разве отмоешь! А другая бабуся, видно, испугалась, что я и на неё могу внимание обратить, и пакет свой на всякий случай на скамейку вешать стала.

А мужики здесь все жадные. Один Витя как-то раз кость не пожалел. Да и то такую дохлую припас, что при всех и дать-то постыдился. С балкона кинул да в снег попал. Прямо под скамейку. Пришлось лезть за ней, чтобы не обиделся.
Ну а вообще-то, не так уж и плохо мне пока живётся. Грех жаловаться. Облав на бездомных котов здесь не устраивают. Переночевать есть где. Кошек вокруг – пруд пруди. Правда, они всё больше по квартирам, на диванах да в креслах нежатся. А я бы в доме уже долго не выдержал. Разве что в холода… Гулять по улице куда интереснее – живёшь и гуляешь сам по себе. Ни тебе забот, ни домашних обязанностей… Дома, говорят, песни петь надо да ласкаться, когда людям этого хочется. А если я не хочу? Да у меня ни слуха, ни голоса нет, один хрип какой-то. Как начинаю сольные серенады исполнять, все кошки разбегаются. А другие коты слушают да ухмыляются. Не соперник я им в этом искусстве. Зато вмазать могу крепко. Один тут на днях уж больно громко хихикал. Сейчас второй день морду свою глупую зализывает. Больше смеяться не будет.

Говорят ещё, что мужики тапками в котов бросаются, коли что не так. А то и пнуть могут! А пойми, поди, что можно, а чего нельзя. Да если дома даже на кресло нельзя забраться да ещё и кормят плохо, то какой интерес там жить-то? Уж лучше я поголодаю немного, но буду сам по себе. От бабусиных подношений отказываться, конечно, не резон. Пусть думают, что меня от голодной смерти спасают. Им радость, а мне хоть какая-то польза.

…Вот, снова кто-то по лестнице мчится. Так и есть, это наша дурёха голосистая. Опять, небось, недержание открылось. Уж пятый раз сегодня выгуливают. Надо улепётывать. Не ровен час, и мне может шубу попортить. А без шубы в моём-то положении зимой совсем туго придётся. Пойду пока в подвал. Погреюсь малость, да и приятелей проведать надо. А то уж больно заговорился сегодня…»



  Притворщик


Бездомный кот Васька почему-то облюбовал наш подъезд, а в нём – нашу однокомнатную квартиру, и вот уже почти полгода каждый день с утра дежурит под нашей дверью с целью проникновения в заветные апартаменты. Кот хороший, спокойный и даже чистенький, несмотря на своё подвально-уличное существование. Ведёт себя дома в целом благопристойно и если уж прыгает на стол, то сразу даёт с него дёру, когда погрозишь ему пальцем. На кровать тоже в последнее время не забирается, хотя раньше очень стремился к этому. Лежит всё больше на стуле, отведённом ему бабулей, – спит или красоту наводит, гигиеной кошачьей занимается. Однако больше всего кухню обожает, там его миска стоит с угощениями. С улицы сразу туда бежит.

Аппетит у него, правда, избирательный – признает только мясные и рыбные блюда. Даже от творога с молоком порой отказывается. Пельмени тоже не очень жалует, лишь мясо выковыривает, да и то не всегда: видно, мясо в пельменях кошачьим нутром уже не переваривается. А может, кто другой в подъезде его ещё подкармливает… В квартиру же, кроме нас, никто надолго не пускает.

Бабуля наша вроде хочет Ваську «усыновить», но сомневается, хватит ли у неё сил на ежедневные заботы о коте. А вдруг хулиганить начнёт, нечистоплотным окажется… Тогда в малюсенькой квартирке от духа кошачьего сто лет не избавишься! Но всё равно кота жалко. Вот и пускаем его погреться и отдохнуть немного от подвально-уличных бдений.

У Васьки даже особый режим посещений обозначился. Утром приходит на завтрак. Вскоре убегает. Затем в обед заглядывает. Но самый долгий визит наносит вечером. Поужинает и спать ложится на выделенной ему бабулей из стратегических запасов подушке. Правда, чаще не на своем стуле у шкафа, а на бабулином устраивается: бабуля по забывчивости частенько себе на стул подушечку Васькину подкладывает, когда пасьянсы раскладывает.

В восемь вечера она уже спать укладывается, чтобы ещё программу «Вести» лёжа посмотреть. Васька сразу на её стул и прыгает. Совершает очередной туалет, сворачивается клубочком и умиротворяется в сонном блаженстве. Я до последнего момента его не выпроваживаю. Но на ночь оставлять не хочу: если вдруг запросится, вставать придётся да ещё на улицу выводить – наружная-то дверь закрыта. А может и не попроситься, ведь не домашний кот, не обучен «политесам».

Не хочется Ваське по вечерам на улицу выходить. Сам никогда не уходит. Поэтому приходится порой осуществлять «вынос кошачьего тела», которое хотя и не отбивается, но выражает явное неудовольствие этой процедурой. Я, конечно, не сразу прибегаю к «чрезвычайным» мерам. Вначале долго уговариваю кота, даю ему проснуться и прийти в себя. Вот и сегодня… Уже одиннадцать часов. Подаю Ваське первые сигналы к пробуждению. Кот совершенно не реагирует. Подхожу к нему, поглаживаю, объясняю, что кошачья пора настала. Но он только глубже сворачивается в клубок и делает вид, что меня не слышит. Поглаживаю посильнее, шепчу погромче, расписывая прелести ночной уличной жизни. В ответ Васька закрывает лапой ухо, а кончиком хвоста нос.

– Ах ты, хитруля! Всё же слышишь, притвора! Давай вставай!
Кончик хвоста еле заметно начинает подёргиваться, всё остальное совершенно неподвижно. Хитёр, обманщик! Приходится брать его на руки, и только тогда Васька начинает проявлять признаки жизни. Вытягивает лапы, выпускает когти, выгибает дугой спину, дрожа от усилия. Что ж, раз пришёл в себя, поехали на улицу. Открыто кот не возражает – уже приучен. А поначалу пытался огрызаться, даже тяпнул меня, но не больно, только прихватил слегка. Пришлось его поругать. Понял всё сразу.

Действительно, такого ласкового и послушного, хотя и не без притворства, кота я ещё не встречал. Говорят, что и на улице он ведёт себя дружелюбно. Помоложе был, так его все соседские коты лупили. Теперь возмужал, научился сдачи давать. Но первым в драку никогда не лезет, дружно жить хочет. Может, у кота Леопольда научился?


Пропавшие котлеты


Молодой подъездный кот Васька (по кличке Барсик) частенько обхаживал и нашу квартиру. Вначале мы выносили ему подношения в коридор, потом стали кормить в кухне. Первое время к подобным визитам подвального скитальца я относился с некоторой опаской – мало ли что может принести с собой из злачных мест этот незнакомец! Но вскоре убедился, что кот – чистюля (впрочем, как и почти все, за редким исключением, кошки).

Васька (тире Барсик) был на редкость миролюбивым и молчаливым котом, мы ни разу не видели его дерущимся с иными представителями кошачьего рода-племени, которые постоянно делили между собой окрестные владения. Правда, нельзя было исключить его участия в кошачьем многоголосье, раздающемся порой по ночам в сквере под окнами. Но это были только наши предположения.

Котище быстро понял все преимущества домашней жизни и вскоре уже постоянно стремился к нам, поджидая меня либо в подъезде, либо на улице, в компании с отдыхающими на скамейке старушками.
Однажды вечером он, как обычно, встретил меня, когда я возвращался с огорода, и безмолвно последовал за мной, путаясь под ногами в тёмном подъезде. В тот раз бабуля почему-то закрыла дверь не на ключ, а на цепочку и по причине некоторой потери слуха довольно долго не открывала мне, несмотря на мои звонки, дверную азбуку Морзе и даже поколачивание ногой и кулаками в наиболее резонирующие части ветхого дверного сооружения.

Флегматичный Васька некоторое время наблюдал за моими усилиями, но вскоре терпение его иссякло, чему в немалой степени способствовали специфические запахи, доносившиеся из-за приоткрытой двери. Он сделал попытку просунуть в щель голову, и это ему удалось. Тогда за головой последовали туловище и хвост. Я надеялся, что появление кота в комнате заставит бабулю обратить наконец внимание на дверную канонаду, уже давно встревожившую всех жителей подъезда. Однако прошло не менее десяти минут, прежде чем долгожданный звук звякнувшей цепочки известил меня об окончании затянувшегося ожидания.

Конечно же, бабуля сказала, что сразу всё услышала и что ждать мне пришлось не более одной минуты – пока она шла из комнаты в коридор, и что нечего так громко барабанить в дверь, можно и подождать чуток. Я же был бесконечно рад оказаться наконец дома и, быстренько разувшись, упал на своё раскладушечное ложе, чтобы успокоить ноющую поясницу.

Как только боль немного отпустила, я дал бабуле отчёт обо всех проделанных на огороде работах и получил от неё ряд дополнительных указаний, в частности, что следует посадить побольше морковки и свёклы, что кусты смородины необходимо вырубить, поскольку они вообще не дают ягод, и заодно выкопать ремонтантную землянику как «малопродуктивную», а ещё не сажать перец и редиску, которые она не любит. Затем последовали указания, ка¬сающиеся подъёма дачного домика…

Пока я внимательно всё это выслушивал, появился Васька и, облизываясь, направился к раскладушке с явным намерением разделить со мной ложе. Явление кота бабулю совершенно не удивило – она вообще ко всему относилась спокойно. Мне кажется, появись перед ней марсианин на кошачьих лапках, это тоже было бы воспринято ею как должное. На мой вопрос, откуда дома кот, она спокойно ответила:

– Да, наверное, зашёл, когда я дверь открыла.
Между тем я окончательно пришёл в себя и был готов к вечерней трапезе. Бабуля приготовила на ужин макароны с котлетами, которые уже попробовала в обед. Пока я приводил себя в вертикальное положение, она пошла на кухню накрывать стол. Через какое-то время послышалось её недовольное ворчание:
– Опять барабашки завелись… Куда котлеты подевались?
– А где они были?
– На сковородке, на плите стояли.
– И ни одной нет?
– Всего полторы осталось.
– Да ты, наверное, сама и съела в обед…
– Ну что я, дура, что ли! Ещё много котлет оставалось.
– А макароны?
– Макароны на сковородке лежат.
– Ну, давай макаронами лакомиться. Да ещё чай с вареньем! Вполне без котлет обойдёмся.
– Да нет, найти надо! Я же точно помню, что котлеты на сковородке лежали.
– А может, Васька у тебя похозяйничал? Вон как облизывается!
– Не мог же он столько котлет сразу съесть!
– Ну, полторы всё же оставил – разумный кот!
– Неужели всё-таки съел? Я совсем не слышала…
– А ты посмотри, как у него живот округлился. Дай ему для эксперимента объеденную котлету. Интересно, будет ли есть…
Бабуля с сожалением дала Ваське котлету. Он равнодушно отвернулся от подношения и лениво направился к выходу.




Не плачь, малыш!


Однажды, проходя мимо загородной больницы, я обратил внимание на птиц, встревоженно круживших над небольшой лужей. Две крупные вороны делали непрерывные заходы на неё, будто настоящие штурмовики-пикировщики, а между ними неистово носился воробей. Приглядевшись, я увидел в центре лужи ещё одну маленькую пичужку, очевидно, тоже воробья, почему-то неспособного подняться в воздух.

Так вот в чём дело! Вороны учуяли добычу и нацелились на беззащитную птаху. Надо немедленно бежать на помощь! Но почему хищницы до сих пор не схватили жертву? Что помешало им завершить своё чёрное дело? Не второй же воробей, беспрерывно снующий между ними?..

Я поспешил к месту событий и увидел, как, упреждая атаку одной из ворон, воробей ринулся вниз и опустился рядом со своим малым собратом, прикрыв его разведёнными в стороны крылышками. И тоже уже не делал попыток взлететь.

Я подбежал к луже. Поверхность, напоминавшая водную гладь, на самом деле была растекшимся гудроном. Это сходство и обмануло маленького несмышлёныша, сразу лишив его возможности двигаться и сделав лёгкой добычей для ворон. Но умные хищницы чуяли опасность и боялись опуститься ниже, чтобы самим не оказаться в гудроновом капкане.

Воробьишки стояли, увязнув лапками, но растопырив крылышки, чтобы спасти их от губительной смолы. Клювики были приоткрыты от страха и перегревания, глазки полузакрыты. Птахи нуждались в срочной помощи.

Я решил сначала освободить малыша. Но ножки у него были такие тоненькие, что я побоялся тянуть их вверх, опасаясь повредить суставы. На время оставив малютку, принялся освобождать взрослого воробья. Через какое-то время мои старания увенчались успехом. Теперь предстояло очистить лапки от липкой массы, густым слоем покрывавшей их. С помощью травы и бумаги удалось снять часть гудрона, затем я принялся освобождать пальчики. Работать одной рукой было не очень удобно – второй приходилось держать бедняжку за трепещущее от страха тельце. Я уже почти разъеди¬нил слипшиеся ножки, как вдруг в какой-то момент, когда ослабил хватку, воробей встрепенулся и выпорхнул из моей руки. Что же ты наделал, глупышка! Сможешь ли сам очистить лапки до конца?

Но сожалеть о случившемся было поздно, следовало срочно спасать малыша. Глазки его почти совсем закрылись, крылышки сомкнулись и почти касались смолы, клювик был широко раскрыт. Найдя несколько палочек, я осторожно обхватил страдальца за туловище и лапки и стал легонько тянуть вверх. После продолжительных стараний мне удалось вытащить смоляной комочек из лужи, и я задумался, как действовать дальше. Вряд ли я смогу травой очистить бедолагу от смолы, не повредив ему что-нибудь.

Подхватив свою походную амуницию, направляюсь в сторону приёмного покоя больницы в надежде на помощь сердобольных коллег. Вхожу в помещение, подхожу к окошечку, представляюсь и прошу для оказания помощи моему случайному пациенту немного спирта, а лучше – какого-нибудь растворителя.

Толстая особа в белом халате грозно посмотрела на меня и раздражённо выпалила:
– Носят тут всякую дохлятину! У нас больных полным-полно!
– Так погибнет же, если ножки не очистить.
– Нечего заразу разносить! Ещё врачами называются! Уходите из приёмной и не мешай¬те делом заниматься!..

С сожалением иду к выходу. Домой нести беднягу далеко, а воробьишка уже еле дышит, глазки совсем закатились. С великой осторожностью начинаю очищать лапки. Вдруг вижу – из боковой двери приёмной выбегает молоденькая девушка в белом халате и зовет меня. Подхожу, девушка протягивает мне вату и пузырёк с жидкостью. Бензин! Оказывается, она – студентка медицинского института. Услышав наш разговор в приёмной, быстренько сбегала на пост и попросила у медсестры необходимое.

Как я был ей благодарен! Она и сама страшно обрадовалась, когда нам удалось освободить бедняжку. Мы начисто отмыли обе лапки, разъединили пальчики, насухо вытерли носовым платком. И я раскрыл ладонь… «Лети, малыш! Найди своего старшего друга. Постарайся и ему помочь освободиться от этой ужасной смолы. Да будь осмотрительнее на будущее!»

Какое-то время воробышек сидел неподвижно. Потом глазки его приоткрылись, тельце затрепетало, он взлетел и устремился в том же направлении, что и его верный защитник.



  Гадюки


Ну и развелось нынче этих окаянных созданий! Недаром по радио предупреждали – целых три вида гадючных у нас обитает, и все так размножились в жару, что ходить по лесу опасно стало. А я-то думал, что в наших ивановских краях, кроме ужей, змей теперь и не водится.

И всё же в лесу или на большом болоте вероятность встретить этих опасных обитателей невелика. Но вот на узких болотных дамбах – сухих, высоких перешейках, оставленных после торфоразработок, следует быть начеку. Ведь стоит нечаянно наступить на хвост такой особе, и беды не миновать. Правда, характер у этих тварей не очень агрессивный: норовят побыстрее скрыться с глаз и дорогу мгновенно уступают, только и слышно, как в кустах шуршат. Приглядишься, а там чёрное толстое тело движется, почти не видимое за ветками и листьями. Стороной такие кусты и кочки обходишь, даром что все брусникой и голубикой обвешаны. Жалко, конечно, ягоду бросать. Порой даже прогнать местных хозяек хочется. И однажды я попытался это сделать – уж больно ягоды хороши показались.

Проходя по дамбе туда и обратно в поисках оставшейся голубики, в одном месте я увидел три огромных усыпанных ягодами куста и, обрадованный, устремился к ним с соседнего сухого перешейка. Обобрал куст поменьше, подхожу к другому, сплошь покрытому крупными ягодами, и вдруг вижу толстущую змеищу, уползающую от меня в глубь куста. Заползла за кочку и скрылась за корягой, будто её тут и не было.

Я проверил корягу палкой и с опаской начал брать ягоды, внимательно просматривая всё подкустовое пространство. Собрав сохранившийся урожай, пошёл по дамбе дальше. В глубине болота голубики не оказалось. Дамба переходила в заросшее травой и мхом зыбкое пространство с кочками, сплошь усыпанное крупной, ещё только розовеющей клюквой. Созреть ей сборщики, к сожалению, не дадут, обчистят всё болото ещё в августе. На эту ягоду сейчас особый спрос.

Я прошёл по нескольким параллельно идущим дамбам, переходя с одной на другую по зыбким перемычкам, ничего не нашёл и решил вернуться к первым кустам, на которых, как мне казалось, оставалось ещё достаточно ягод. Подхожу с осторожностью, выставляя впереди себя палку на случай возможного присутствия на пути длиннотелых тварей. Подошёл к кустам и сразу же увидел мою знакомую. Свернувшись клубком, она грелась на солнышке на сухом мху у самой тропинки. Учуяла меня метров с пяти и поползла в сторону, к другому кусту гонобобеля, где я как раз и собирался поживиться ягодами. Заползла в центр куста и замерла среди веток.

При таком соседстве начинать сбор было опасно. Решил прогнать змею, а она из куста не вылезает. Пришлось, улучив момент, подцепить её легонько палкой посередине туловища и отнести в сторону. Тяжёлая оказалась, окаянная! На палке висеть не захотела, сразу в траву шлепнулась. С перепугу к канаве с водой устремилась. Затем немного пришла в себя и поползла назад. Торопится, за траву и мелкие кочки цепляется. Башку свою ромбовидную кверху задрала, чтобы круговой обзор увеличить, толчками, как червяк, движется, о змеиной «походке» совсем позабыла. Злобы в поведении не чувствуется – лишь бы спрятаться поскорее. Но ползёт снова в моём направлении, на сухое место (не видит меня, наверное, с перепугу).

Перегородил ей палкой дорогу – гадюка в сторону подалась. Попытался отогнать подальше – ни в какую не уходит. Голову приподняла, смотрит на меня… Подношу палку ближе – шипит, уже гневается. И в самом деле, бежать-то ей некуда: позади вода, а впереди я со своей ненавистной палкой. Гадюка зашипела ещё громче, а потом вдруг – бац! – стремительно цапнула палку. Да, если в ногу попадёт или куда повыше, беды не миновать. А я ведь порой и на животе ползаю, и на коленях, и даже на бок ложусь, собирая ягоды!

А змеюга уже вовсе разозлилась – шипит и шипит в кустах. Того гляди, в атаку бросится. Вновь поддел её на палку и откинул подальше – в канаву. Она бултыхнулась в воду и скрылась в прибрежной траве. Знаю, что плавают гадюки хорошо, а вот нырять не любят. Значит, опять где-то спряталась. Так и есть, вон башка торчит, но тело из воды не высовывает: сообразила, что переждать надо. Ну и молодец! Пособираю ягоды спокойно… Однако ягод-то почти и не осталось, одна видимость была. И чего я гонял змею? Дал бы ей переждать в кустах спокойно. А теперь вишь как разволновалась… Да ещё ванну холодную принять пришлось. Пусть уж скорее вылезает, отогревается на солнце. И, чувствуя некоторое угрызение совести, я поспешил побыстрее уйти от змеиной обители.



Недотрога


Как-то раз во время прогулки в лесу я присел отдохнуть среди густого черничника. Было ещё довольно рано, и солнце не успело высушить обильную утреннюю росу, которая переливалась в его лучах блестящими капельками, оттеняя свежесть молодой зелени. Только-только начинали пробуждаться насекомые. Комаров в этот раз было на удивление немного, и я мог спокойно любоваться открывшимся взору пейзажем.

Небольшая освещённая солнцем поляна по соседству синела сплошным ковром анютиных глазок, среди которых высоко поднимались стебельки цветущей земляники. Да, урожай ягод в этих местах обещает быть обильным. И черника вон как завязалась – все кустики усыпаны малюсенькими ягодками.

Я пробежал взором по ближайшему ягоднику и обратил внимание на гусеницу, неподвижно лежавшую на листочке невысокого молоденького кустика. Рядом с ней тоже неподвижно сидела муха. Это были самые обыкновенные существа: небольшая серая гусеница с белой каёмкой поперёк брюшка, и муха, какие постоянно досаждают нам в летнюю пору. Ничего особенного не было и в том, что обе облюбовали один и тот же листочек. И всё же, очень уж близко находились они друг от друга – почти касаясь миниатюрными головками.

В этот момент солнышко перекинулось косыми лучами на облюбованный ими листочек, и почти в тот же момент муха начала выходить из состояния оцепенения. Она сделала массаж своему остывшему за ночь тельцу передними и задними лапками, почистила крылышки, повертела головкой и принялась быстро-быстро прощупывать крохотным хоботком поверхность листочка, очевидно выискивая оставшиеся на нём с ночи капельки воды. То ли случайно, то ли преднамеренно муха коснулась хоботком головы гусеницы и начала как бы облизывать её со всех сторон.

Гусеница от этих неожиданных ласк тоже стала приходить в чувство и закрутила головой, показывая, что всё это ей не шибко нравится. Но муха, как только гусеница, желая, видимо, вернуться в сонное состояние, опустила голову на листок, снова принялась «облизывать» хоботком её нежные, не покрытые волосками части тела.

Тогда гусеница, уже явно рассерженная, подняла голову, оторвав при этом от листа переднюю пару лапок, и закачалась из стороны в сторону, пытаясь достать приставалу. Но муха моментально отлетела в сторону и уселась на краю листка. Однако как только гусеница перестала раскачиваться словно маятник, вновь устремилась к носу своей сердитой соседки и сумела-таки дотронуться до него, прежде чем медлительная гусеница успела отреагировать.

Та просто вышла из себя и, выпучив от негодования глаза, остервенело закачала уже половиной туловища в надежде оглоушить двукрылую непоседу. Голова гусеницы, как булава на рукоятке, болталась то вправо, то влево, то кверху, то книзу, готовая разбомбить всё находящееся рядом и мешающее её мирному отдыху. Туловище же еле удерживалось на веточке, зацепившись за неё двумя задними парами лапок.

Муха тем временем преспокойно вернулась с листка на веточку и стала уже снизу щекотать голые ножки гусеницы. Гневу той просто не было предела! Она задёргалась всем туловищем, начала попеременно отрывать лапки от ветки и ещё шибче замотала башкой, норовя достать ею до своих беззащитных задних конечностей: била по ветке, по листьям, но чаще по воздуху, не видя непоседливую щекотуху. Муха же быстро перебиралась с места на место, прикасаясь то к одной, то к другой ножке гусеницы.

Проказнице хотелось поиграть, и она не давала ни секунды покоя неповоротливой недотроге. Гусенице не хватало чувства юмора, чтобы включиться в игру. Она продолжала отбиваться, а под конец в сердцах так боднула башкой, что, промахнувшись, не удержалась и сорвалась вниз, скрывшись в зелёной траве. Муха явно не ожидала этого, так как принялась растерянно летать с листка на листок в надежде найти подругу. Но долго расстраиваться не стала и вскоре улетела на поиски новых развлечений.




Спасатель


Как-то раз, возвратившись из леса, я разбирал свою походную сумку. Вынул бидон с ягодами, пару пакетов с грибами и куртку и вдруг увидел, как на пол упало какое-то насекомое и поползло под кровать. Не стоило оставлять его в комнате, тем более что в последние годы в лесу стали всё чаще попадаться клещи. Я нагнулся и увидел крупного рыжего муравья, который тащил другого муравьишку – скрюченного и неподвижного, по-видимому, сильно поврежденного мною, когда я стряхивал с себя этих созданий, наседавших на меня вблизи муравейника. Причём тащил не так, как обычно муравьи тащат свою добычу, зажав её мощными челюстями. Он нежно и мягко зацепил туловище бедняжки задней лапкой, чтобы случайно не навредить ему и не причинить дополнительных страданий.

Я был поражён. Не хотелось верить, что у этого крохотного существа нет разума, а всем его поведением управляют одни лишь инстинкты. Слишком уж разумными казались все его действия, слишком самоотверженным поступок. Я легонько взял муравьишку в руку и отнёс на балкон, где он мог отыскать себе и своему товарищу нужное пропитание. Герой так и не выпустил свою драгоценную ношу, сразу потащив её в укромное место. Я надеялся, что оба они найдут себе приют в нашем сквере и это местечко станет для них, пусть на время, новым домом.




Голубой мотылёк


Сегодня, после пятимесячного перерыва, вызванного сезонными работами на огороде и в лесу, я вышел прогуляться в сквер в конце улицы Ташкентской. Обычно я хожу сюда в холодное время года, и у меня с этим местом связаны в основном воспоминания о зимнем пейзаже. Летом эту широкую лужайку я чаще вижу из окна городского транспорта, везущего меня до остановки «Точприбор», откуда уже прямым курсом двигаюсь в направлении наших садовых участков в районе аэропорта. Летний и даже весенний вид этого зелёного пустыря среди гаражных и иных строений не привлекает моё внимание. Здесь нет ни естественной, ни искусственной красоты. Омрачают картину многочисленные «отбросы человеческой цивилизации» в виде бутылок, пакетов, иного мусора, и только в августе, когда всё это уже надёжно скрыто высокой травой, а поверхность лужайки ярко расцвечена жёлтыми соцветиями пижмы и голубыми веточками цикория, пышный жёлто-голубой ковёр начинает радовать глаз.

Сейчас, в середине сентября, лужайка потеряла свою красочную привлекательность. На фоне густой, но уже поблекшей зелени по всей поверхности белеют многочисленные соцветия тысячелистника, перемежающиеся с серовато-жёлтыми зонтиками отцветающей пижмы. Кое-где еще розовеют головки клевера, просматриваются небольшие жёлтые цветочки, похожие на весенние одуванчики…

Сегодня довольно прохладно – несколько дней подряд шли затяжные проливные дожди, и только несколько часов назад выглянуло солнышко. Приглядываюсь к цветам в надежде увидеть насекомых. Вот уж не думал, что пижма может привлечь к себе кого-нибудь. Но осы, пчёлы и мушки деловито ползают по её цветочкам, выискивая что-то вкусненькое. Шмели же, как всегда, предпочитают клевер, обследуя каждый приглянувшийся цветок и высасывая своими длинными хоботками сладкий нектар из самой глубины розоватой головки.

А вот и первая бабочка – маленькая, синенькая. Сидит на жёлтом соцветии пижмы и греется на солнышке. Крылышки у бабочки уже потрёпанные, даже немного обломанные по краям. Значит, сумела насладиться жизнью, порадоваться и теплу, и солнцу, и цветочному нектару. И теперь добирает последние дни своего блаженства.

Как хорошо ей сейчас после холодов и дождей! Я смотрю на неё и радуюсь её счастью. А бабочка всё сидит на цветочке и медленно-медленно шевелит крылышками. Они то полностью расправляются, раскрываясь тёмно-голубым миниатюрным веером, то сходятся, и тогда бабочка становится совсем незаметной на фоне яркой желтизны соцветия.

Неподалеку вижу ещё одну порхающую малютку. Подошёл поближе, мотылёк продолжает порхать. Несколько раз облетел вокруг меня и опустился на жёлтый цветочек. Раскрыл крылышки, и вдруг вместо невзрачного белого мотылька передо мной возникло ещё одно прелестное создание – светло-коричневая бабочка с очень яркими, «свежими» крылышками.

Некоторое время я любовался юной красавицей, только-только начавшей познавать таинства и радость жизни. Пытаясь рассмотреть её с более близкого расстояния, я наклонился. Бабочка вмиг взлетела с цветка, и в воздухе снова запорхал невзрачный беловатый мотылёк.

Нет! Порхают уже два мотылька, то сближаясь, то удаляясь друг от друга, то опускаясь к траве, то поднимаясь над лугом. И вдруг оба сели почти рядом на один и тот же цветочек пижмы. Юная бабочка сложила крылышки и снова стала незаметной. А голубая красавица непрерывно шевелила ими, красуясь перед юной подругой.

Через несколько секунд коричневая малышка снова поднялась в воздух, и к ней мгновенно присоединилась соседка. Возобновив рядом со мной голубовато-белый искрящийся воздушный хоровод, бабочки кружились то на расстоянии, то совсем рядом друг с другом. Порой их движения были почти синхронными, на расстоянии всего нескольких сантиметров, однако ни крылышки, ни крошечные тельца ни разу не соприкоснулись, не нарушили гармонию торжественного танца. Устав, мотыльки снова сели неподалёку, а через минуту опять закружились в безудержном порыве любви и счастья.

Танец продолжался с перерывами минут пятнадцать. Каждый раз новый полёт начинала юная коричневая бабочка, а вдогонку за ней устремлялся голубой мотылёк, пытаясь не отстать, не упустить её из виду, сблизиться с ней в воздушном танце. Первой также садилась юная красавица, и тут же по соседству с ней опускался её голубокрылый обожатель. Чувствовалось, что с каждым разом танец давался ему всё труднее и труднее, но он выдерживал полёт до конца, ни на один взмах крылышек не отставая от своей избранницы.

А полетит ли за своим кавалером юная фея? Захочет ли устремиться в такой же восторженный полёт вслед за яркокрылым ветераном? Я тихонько поднёс листочек к голубому мотыльку, чтобы резко не потревожить его. Он взлетел не сразу, видимо, дожидаясь, когда это сделает его подружка. Но моя настойчивость заставила мотылька подняться с цветка. Однако летел он как-то нехотя, будто выискивая взором юную красавицу. Я пошевелил траву, где только что сидела коричневая бабочка, – может, всё-таки передумает, успеет догнать? Но не обнаружил её. А голубой мотылёк тем временем пропал из виду…
Страхи животных


…Огородная Муська неслась ко мне во всю прыть с соседнего участка, радуясь утренней встрече. И вдруг под порывом ветра сухой листочек внезапно закружился перед её головой и взлетел в воздух. Муська от неожиданности сделала огромный прыжок и даже перевернулась вокруг самой себя, успев на лету поддать злосчастный листок лапой. Посмотрела на него и, успокоившись, вновь потрусила в мою сторону.

Чаще всего кошки пугаются от неожиданности. Однажды у меня на огороде кормился Васька – полубездомный, как и Муська, кот. Муськи в тот момент не было, и я позвал её. Услы¬шав меня, она понеслась из соседнего огорода к нашему домику. Васька, встревоженный непонятным шумом, поднял голову и, увидев мчащуюся во всю прыть в его направлении кошку, так рванул от блюдца, что за секунду преодолел чуть ли не половину участка. Потом всё же остановился, оглянулся и, признав Муську, поспешил вернуться к своей миске.

Вспоминаю, как пугалась наша домашняя Манька любой незнакомой вещи. Особенно она боялась пылесоса и долго не могла к нему привыкнуть. Во время его работы Манька вскакивала на свой любимый шкаф, под самый потолок, и терпеливо дожидалась окончания шумной процедуры. Все детали от пылесоса она обходила стороной, а при первом знакомстве тихо подкрадывалась к ним, боязливо трогала лапой и сразу же отпрыгивала в сторону. Как-то раз мы играли с ней в её любимую игру: я выстреливал резинку, а Манька носилась за ней, пытаясь поймать на лету. Порой я направлял резинку куда-нибудь повыше, и наша игрунья устремлялась за ней то на шкаф, то на сервант, то на кровать… В какой-то момент резинка улетела на диван, на котором лежал шланг от пылесоса. Увидев сверху в прыжке страшный предмет, на который она как раз и приземлялась, кошка оттолкнулась в воздухе всеми четырьмя лапами и пулей умчалась на балкон. Я катался от смеха, а она пришла на разведку и долго с разных сторон подбиралась к шлангу, пока не убедилась, что это знакомый предмет.

Пугала Маньку порой и наша новая одежда, но не все вещи, а только некоторые, по-видимому, существенно менявшие облик её хозяев. Особенно её беспокоили Лёлина шаль (когда внучка закутывалась в неё с головой) и мой меховой пояс для больной поясницы под названием «неандерталочка». Увидев нас в таких одеяниях, Манька, которую боялись здоровенные местные овчарки, выгибала спину, поднимала шерсть дыбом и убегала прятаться.

А однажды к нам в квартиру заскочил из подъезда насмерть перепуганный чем-то незнакомый кот и помчался в кухню прятаться. Залез за холодильник и не вылезает. Звали, звали его оттуда, мясо и молоко предлагали – даже не откликается. Пришлось отодвигать холодильник. Отодвинули – нет кота! Пригляделись, а из холодильника (из его нижней открытой части, где мотор расположен) хвост кошачий торчит, самого же кота и не видно – так глубоко внутрь забился. Мне стоило большого труда вытащить его оттуда. Он был так перепуган, что даже не шипел и не царапался, отказывался от еды, от ласки и никак не хотел уходить из дому.

Пугаться животные могут не только наяву, но и во сне. Помню, как неожиданно вскочил с моих колен до того мирно спавший кот «Мурка» и даже поцарапал мне ноги. Хотя никаких внешних причин для испуга у него не было…

Что кошки! Порой и собаки боятся не меньше, чем их малые четвероногие собратья. Наша шуйская овчарка Джильда, далеко не из трусливых, панически боялась грозы и при первых же её признаках залезала под кровать, вытащить её откуда не было никакой возможности. А кот Базиль только недоуменно поглядывал на собаку, не понимая, как можно пугаться какой-то трескотни, доносящейся сверху.

Да, животные, как и мы, наделены чувствами. Чувства помогают приспосабливаться и жить в окружающем мире, делают жизнь богаче и многообразнее. Страх – одно из них и, к сожалению, одно из условий нашего земного существования.

1996–1999 годы