Главы из повести "На границе тайги и моря"
Не многие могли вспомнить его имя, если знали вообще. Все больше как-то по фамилии. Да и переспрашивать не надо «это какой Федор?», слыша в ответ «ну, тот, который в прошлом годе под лед чуть не угодил…», или подобную историю, позволяющую выделить данного конкретного Федора из ряда ему подобных. С ним все было иначе. На многие сотни километров вокруг его знали как Шияна.
Несколько последних месяцев он, по большому счету, только и делал, что убивал. Правое плечо саднило от ремня карабина. Лицо, шея и руки стали кирпичного цвета от солнца, вездесущей мошки, пота и кострового дыма. Щеки и глаза ввалились. Длинная щетина, которая уже начинала курчавиться, добавляла его молодости лет пятнадцать, и вряд ли кто-то из знакомых узнал бы его сейчас. Вокруг ногтей образовалась несмываемая корка чужой крови.
Из-за дождей ему пришлось безвылазно просидеть в заимке целых три дня. В заимке было сумрачно и пахло плесенью. В стенах, между бревнами виднелись просветы, которые он обозначил, просунув изнутри тонкие веточки, а потом, уже снаружи, крепко законопатил их мхом.
Оказавшееся в его распоряжении время он потратил на то, чтобы навести порядок, расставить все по своим местам, провести ревизию имущества и составить длинный список того, что нужно будет купить. Под потолком, наполняя воздух ароматом свежескошенной травы, вялились длинные низки жирной, полупрозрачной на просвет, корюшки, да сушились пучки пахучей таежной травы. В углу стоял почти полный бидон с керосином.
Выходить в тайгу было бессмысленно. Сезон охоты на соболя и куницу откроется только через месяц - с середины октября. Набирать очки, стреляя зайцев, утомительно и не окупает тех усилий, которых это стоит. Вчера он, правда, убил одного, но не из-за шкуры, а просто на ужин.
Заимка стояла на крохотной полянке рядом с плотной группкой молодых сосенок, которые, казалось, сгрудились, что-то обсуждая.
Сложенная из больших, нетесаных бревен, заимка имела в плане метров пять на пять. Окон не было. Их заменяли, сделанные на высоте человеческого роста небольшие щели-бойницы, заткнутые сейчас мхом. Бревна, покрывающие крышу, были скреплены между собой ржавыми стальными скобами. Тайга не любила железа. Железо было инородным телом, и тайга его отторгала. Дверные петли, скобы, гвозди, тазы и ведра, соприкасаясь с тайгой, ржавели, истончались, превращались в прах, и тогда тайга немного успокаивалась, заплетая останки железа корнями растений, укрывая их ковром изумрудной травы.
Дверь в заимку открывалась внутрь. Это против медведя. Тот ведь рвет на себя, и открывайся дверь наружу – не удержишь.
Разведя огонь, он жарил на горчящем жире мясо убитого вчера зайца, запивая его обжигающим, настоящим чаем, размачивая в нем твердые, как камень, сухари. Хлеба он не ел и не видел последние две недели. Во рту стоял не самый приятный привкус черемши, этого дикого чеснока, без которого в тайге никак. Пару раз он даже полакомился диким медом, но это было так – просто по пути. Хотя и вкусно. Бывали года, когда пчелы даже себя не в состоянии были обеспечить медом. Так что – повезло.
Обухом топора Шиян укрепил скрипучие, ржавые петли двери двумя большими гвоздями, а оставшиеся положил на грубый стол. Немного подумав, добавил к гвоздям пять патронов, завернув их в кусок грязной промасленной бумаги. Больше у него ничего не было. «Сучок» да банка тушенки, немного соли, пара портянок, спички, кусок веревки, нож…
Выкинув слежавшийся отсыревший лапник, он споро нарубил больших мохнатых веток, и, развесив над очагом свою сырую одежду, лег поверх брезентовой куртки на пахнущее хвоей ложе.
Дверь он оставил открытой. Карабин по обыкновению лежал под правой рукой. Медведя он услышит, а более мелкие хищники днем сунуться не посмеют. Уже засыпая, он увидел в проеме двери полосатую фигурку бурундука, который, встав «столбиком» на задние лапы, и смешно сдвинув на сторону пушистый хвост, с любопытством разглядывал человека…
Когда он проснулся, уже стемнело. Огонь прогорел. Только сейчас он понял, как устал. Не только от ходьбы, докучливой мошкары и влажного тяжелого воздуха «черной тайги». Не только от буреломов, когда огромные стволы поваленных исполинской силой деревьев преграждали дорогу, но превращались в прах, едва он пытался через них перебраться. Не только от бесконечных ручьев и речушек, пересекавших его путь.
Он устал от одиночества. Он смотрел на свои заскорузлые руки и пытался вспомнить, когда они в последний раз держали книгу. Когда он первые разы надолго уходил в тайгу, то сначала разговаривал сам с собой и даже вполголоса пел песни, но потом замолчал, и только коротко ругался, когда резал руки или промахивался.
На следующий день он натаскал из тайги толстых веток, порубил их на дрова, и снес в заимку, сделав запас. Таков неписанный закон тайги. Пришел – ты гость, пользуйся всем, что найдешь, но уходя, оставь что можешь следующему. Возможно, ему будет значительно тяжелее, чем тебе.
Доев остатки заячьего мяса, он распял его шкурку на ветках и подвесил на веревке под низким потолком заимки. Кому-нибудь сгодится. Не на продажу, так на макасины. Сколько раз приходилось слышать эти истории, когда сапоги развалились или остались в трясине болота, а потом распухшие сиреневые ступни, которыми больно ступать…
Одежда засалилась до состояния, когда в ней было стыдно повстречать человека. Он давно хотел постирать свои стеганые ватные штаны, но с такой погодой они не высохнут, а других у него не было. Ну, ничего. Скоро. Очень скоро он накопит достаточно денег, чтобы почувствовать жизнь на вкус. У него будут те женщины, на которых он укажет пальцем. Он будет пить не опостылевший питьевой спирт, а «Столичную» и шампанское! Он будет есть виноград и груши. Что там еще? Ах, да! И обязательно арбузы. Огромные, полосатые, которые лопаются от распирающей их алой, сахарной мякоти…
Когда дождь прекратился и над тайгой повис плотный низкий туман, за которым белесо угадывалось солнце, Шиян забросил за плечи мешок, повесил через грудь карабин и, пошел к далекой реке, на которой оставил лодку. Заимку он по обыкновению запер на щепку, заткнув ее в два кольца, удерживающих дверь.
У него еще оставалось достаточно патронов и неприкосновенная бутылка спирта, которую он намеревался выпить потом, когда выйдет к морю. Кажется вчера, нет, наверное, все-таки два дня назад, он слышал отдаленный шторм. До моря отсюда километров двадцать, но он не пойдет прямо. Он собирался наведаться в «кедровую падь», где еще с прошлого года приметил семейство рысей.
Стоило проверить поставленные на соболя петли. Такой способ охоты конечно варварский, но результат дает хороший. «Петлевка» вообще давным-давно была запрещена, но уж слишком сильно искушение. Петли он ставил на перекинутых охотниками через ручьи и ключи бревнах. Попавший в такую петлю зверек, повисал над водой, и хищникам было довольно проблематично до него добраться. Но если, запутавшись, он оставался на бревне, то часто от него не оставалось ничего кроме клочков, зацепившейся за кору шерсти. Желающих полакомиться дармовым мясом в тайге – хоть отбавляй. Значительно чаще соболей в петли попадались куницы и юркие колонки, но это тоже была хорошая добыча.
Лицензия у него круглогодичная. Когда нельзя охотиться, он с товарищем, нет, скорее с приятелем. Хотя, какие у него приятели!? Со знакомцем одним. Да, вот так, пожалуй, будет правильнее. Вдвоем они поднимались на лодках вверх по Ботче, где достигали озера, на котором заготавливали рыбу. Периодически к ним прилетал вертолет, забиравший из рукотворного ледника замороженного хариуса, красноперку и тайменя.
Ледник они устроили в склоне ближайшего холма, еще с лета выкопав широкое углубление, а зимой обложили его кирпичами бледно-голубого льда, напиленных в замерзшем озере. Присыпав лед землей и прикрыв его пластами плотного таежного мха, они получили замечательный холодильник, в котором держали и освежеванную тушу лося – их основную зимнюю еду.
Утром, выйдя из заимки, он свернул направо, и, ориентируясь по знакомым зарубкам, направился к реке.
Речка Степановка, что в десяти километрах к северу от Гроссевичей, подпитавшись, стекающими с отрогов Сухотэ-Алиня дождевыми потоками, замутнела и превратилась из большого ручья, каким по сути и была, в стремительную горную реку. Хорошо, что он догадался вытащить лодку из воды и крепко привязать ее к двум деревьям.
Спрятав лицо в тень низко надвинутого капюшона, он пробирался по тайге по невидимым, а лишь угадываемым тропкам.
Заплечный мешок пропах, как и все, что было на нем, потом и дымом. От меха мешок стал большим, непрерывно цепляющимся за низкие ветки деревьев, но это хорошо, что он стал большим. Значит, можно будет что-то продать, минуя заготконтору, и может быть даже что-то отложить для поездки на «большую землю», туда, где есть магазины и асфальт, кинотеатры и троллейбусы…
Он хорошо знает, как добыча сезона уходит на спирт. И уходит быстро. Он помнил, как в каком-то ожесточенном пьяном угаре пили его собратья по ремеслу прямо около магазина, а потом стреляли по пустым бутылкам, расставив их на толстых жердинах ближайшего забора. А потом снова пили спирт, прозванный «сучком» за залитую сургучом пробку. И все, что они добыли, стирая ноги и распухая от гнуса, голодая и ночуя по разграбленным заимкам, отдано на растерзание беспробудному пьянству, воспоминания о котором мутно отражались в груде битых бутылок, не давая возможности вспомнить что-то конкретное.
Он не такой. Он тоже, конечно, выпьет. Но не больше разумной нормы. Не больше тех денег, которые положит в карман как раз для такого случая…
Лодку он нашел там, где оставил. Ее немного помотало потоком, но не оторвало и не унесло. Внутри было на три пальца воды, но Шиян быстро с ней справился, вычерпав воду деревянным ковшиком на бечевке. Весла тоже оказались на месте. Хорошо, что он и их привязал. Главное – на месте был двигатель. Шиян проверил лопатки винта, немного подкачал топливо, и, сплюнув, рванул на себя ручку стартера. Двигатель отозвался оглушительным грохотом, распугав таежных обитателей и ударив в поверхность воды струей голубоватых выхлопных газов.
Правя вдоль берега, он высматривал, по бурунам впереди, отмели. На малом ходу обходя вынесенные на стремнину деревья и крупные сучья, Ширина речки местами достигала десяти метров, но постепенно уменьшалась до того, что ветки деревьев, росших на разных берегах, смыкались у Шияна над головой, а иногда и вовсе спускались до воды. Дальше пришлось идти на веслах, высматривая удобное место для стоянки. До ключей, где Шиян расставил петли, по прикидкам было еще километров пять. Не расстояние.
Причалив к пологому берегу, он за нос вытянул лодку на сушу, закинув за ближнее дерево крепкую веревку.
Мешок с рухлядью он оставил в лодке, и налегке пошел вдоль ручья, постепенно забирая правее и углубляясь в чащу.
Несколько петель были пустыми. В двух он взял колонков и еще в одной нашел растерзанную тушку хорька. Прислонив карабин к дереву, Шиян спустился на десяток метров к небольшому ручейку и принялся методично снимать шкурки с колонков…
Медведь появился совершенно неожиданно. Если бы не его шумное фырканье, Шиян его вообще бы не услышал. Самое плохое, что «хозяин» вышел с той стороны, где стоял карабин.
Шиян медленно повернул голову, и, не поднимая глаз, хрипло сказал:
- Уходи.
Медведь покачал головой, сильно оттопырив нижнюю губу, с которой закапала слюна. Стоя на четырех ногах он был больше всего похож на огромный меховой шар бурого цвета.
- Уходи, - негромко повторил Шиян, уже зная, что медведь не уйдет, и, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошенные слезы.
Медведь был большим. Он с громким урчанием скреб землю передними лапами. Его десятисантиметровые когти оставляли глубокие борозды в сырой земле, комья которой частью попадали ему на брюхо, частью летели за медведя, неприятно барабаня по кустам.
Шиян скосил глаза на карабин. Далеко. Да и медведь к оружию ближе, чем он. Впрочем, даже, если бы он был дальше. Обогнать медведя невозможно. Убежать от него тоже. Даже на дереве он достанет, потому что ловко карабкается по стволам…
Оставался нож. Хороший, острый кинжал с костяной рукояткой, но совершенно бесполезный в данной ситуации. Медленно, очень медленно, Шиян опустил руку к бедру, убирая кинжал в ножны. Медведь зарычал. Сначала глухо, а потом, не переводя дыхания все выше и выше, переходя почти на крик. По спине охотника струился пот. Медленно повернувшись к зверю, Шиян сделал полшага вправо, по прежнему не поднимая глаз, чтобы не встретиться с «хозяином» взглядом. Внезапно медведь качнулся вперед, вытянув короткую мощную шею в сторону охотника, и снова зарычал. Теперь уже явно угрожая, вызывая на бой, не оставляя шансов. Через разверзнутую пасть Шиян видел темно-коричневое небо зверя.
В левой руке Шияна висел наполовину освежеванный колонок. Руки были покрыты кровью зверька. «А вдруг!?». Шиян сделал еще полшага к карабину. Медведь резко, без видимых усилий встал на задние лапы. Он был выше Шияна. Используя последнюю надежду, Шиян бросил колонка влево, отвлекая медведя, и метнулся вправо, к оружию.
Полсекунды он выиграл. Но этого было мало. Медведь, или как его называют удыгейцы мап'а, качнулся влево, потерял равновесие и опустился на четыре лапы, одной из них ловко накрыв тушку колонка. Шиян ударил открытой ладонью по затвору, загоняя патрон в ствол, и, падая за дерево, рванул карабин на себя…
В какой-то момент ему даже показалось, что он успеет, что сможет его завалить, прежде чем «хозяин» преодолеет разделяющее их расстояние. Три выстрела. Первый должен был попасть в сердце. Не попал. Совсем немного не попал. Буквально несколько сантиметров. Второй угодил в брюхо со светлым подшерстком, третий пришелся в задранную кверху голову, из которой несся леденящий кровь грозный рык.
Шиян стрелял лежа на спине. Он не мог перекатиться, подставляя медведю спину. Тогда точно никаких шансов. Шиян протяжно и непрерывно кричал хриплое «А-а-а-а-а!!!», пересыхая горлом и брызгая слезами. Последний выстрел он делал, когда ствол уже уперся в голову медведя, которая была всего в метре от его лица. Широкая лапа с огромными черно-коричневыми когтями ударила Шияна по бедру, разрывая в клочья засаленные ватные штаны и его плоть.
Медведь рухнул на охотника, наполовину скрыв его под собой. Стрелять Шиян уже не мог. Левая половина тела была придавлена к земле медвежьей тушей. Карабин больно давил на левую руку. Но медведь был еще жив. Он хрипел и конвульсивно дергал задними лапами, с каждым рывком, выдавливая из легких Шияна остатки воздуха. Пошарив дрожащей от напряжения правой рукой, Шиян нащупал рукоятку кинжала, и в исступлении стал наносить удар за ударом в шею, в плечо медведя, в основание его огромной головы.
Когда плача, с огромными усилиями, борясь с приступами тошноты, Шияну, наконец, удалось выбраться из-под медведя, он увидел, что от пояса и почти до колена, на месте его правого бедра зияет огромная рваная рана, из которой толчками выходит ярко-алая кровь. Шияна била крупная дрожь. Сорвав с пояса тонкий брезентовый ремень, державший ватные штаны, Шиян подсунул его под раненую ногу, и почти теряя сознание, сумел, после нескольких попыток сделать петлю и подтянуть ее до бедра. Он понимал, что наложить жгут выше раны не сможет – рана слишком длинная и начинается слишком высоко. Шияна стошнило. Он вытер рот рукавом, не обращая внимания на прилипающую к лицу медвежью шерсть. «Только бы не потерять сознание, только бы не отключиться…». Крепко зажав зубами жесткий ремень карабина, Шиян поднял глаза к облакам и сильно рванув, затянул на ноге петлю, поперек раны.
«А-а-а-а!!!» - раскатилось над лесом. Шиян засучил здоровой ногой, заскреб руками, срывая ногти, по земле…
Когда боль отупела, то первой мыслью было – добраться до лодки, лечь и отдаться на волю течения. А там, может и вынесет к людям. Но он отчетливо помнил сколько раз ему пришлось огибать вынесенные в реку деревья, преграждавшие путь, сколько коряг теснилось в узком ручье. За последние дни, пока шел дождь, на реке вполне могли образоваться заломы из снесенных потоком деревьев. Их он не пройдет. Править лодкой он тоже полноценно не сможет. Скорее всего, лодка просто уткнется носом в какие-нибудь ветки и застрянет. Через день-два спадет вода, и тогда он станет легкой добычей хищников, которые придут к нему по обмелевшему ручью.
Но другого пути не было. Без лодки – смерть. Лодка была нужна. До нее он дополз, кривя лицо от нестерпимой боли. Теперь он не выпустит карабин из рук. Ни за что. Шиян разорвал на полосы грязную, вонючую рубаху и, как смог, наложил на рану повязку.
Достав из рюкзака бутылку спирта, Шиян постучал ее горлышком об край лодки, сбивая сургуч, и кое-как справился с пробкой. Он сделал глоток. Спирт обжег глотку и обдал огнем распухшие, прокушенные от боли губы. Остальное - на рану.
Шиян застонал от предчувствия боли, но боль оказалась сильнее, чем он мог себе представить. На какое-то время он потерял сознание, и боль отступила, давая краткую передышку. Но когда он снова открыл глаза, по телу пробежала судорога, а рот наполнился слюной. Нога горела. Огромная рана, где мясо перемешалось с рваным тряпьем, травой и хвоей, была ужасна.
От устья Степановки до военного городка буквально несколько километров. Если он доберется на лодке до большой воды, то будет намного ближе к людям, чем сейчас. Но ведь он слышал шторм. Да, он недавно слышал шторм. Значит идти до самого устья нельзя – лодку просто перевернет на встречных бурунах, где морской прибой встречается с речным потоком. И надежды на то, что ему удастся вывести лодку в море и править вдоль берега – тоже нет. Значит надо идти на лодке до «корейской заимки», а оттуда пешком. Строго говоря, никакой заимки давно не было. На ее месте было едва заметное, под разросшемся разнотравьем, пепелище. От него, если напрямик… Дойдет. Должен дойти.
Ему хотелось к людям. В тепло дома. Чтобы бубнило радио, чтобы рядом кто-то разговаривал. Все равно о чем. И хорошо бы это была женщина…
Ему просто хотелось жить. Мучительно, до слез. Жить.
Бутылку спирта Шиян заткнул травой, перекинул через борт лодки карабин, не выпуская из рук его ремня, скуля по-собачьи от боли, столкнул лодку в воду, изо всех сил налегая плечом, а потом перебрался в лодку и сам.
Мотор завелся со второго рывка, на что ушли последние силы. Полулежа в лодке, Шиян правил на малом ходу, выгибаясь всем телом, когда лодка неожиданно налетала на невысокую речную волну, и ее подбрасывало.
На дне лодки снова скопилась вода, которую пропитанные кровью ватные штаны быстро окрасили в красный цвет.
Идти вниз по течению с мотором было убийственно. Течение местами было очень сильным, как во всех горных речушках. Шиян заглушил двигатель и крепче вцепился в рукоятку руля. Лодку понесло. Какое-то время удавалось править довольно сносно, но внезапно лодка ткнулась днищем в большой камень, встала почти вертикально, и уже заваливаясь на левый борт, выкинула Шияна в пенную ледяную воду.
Он остался в воде, крепко сжимая ремень карабина, провожая взглядом перевернутую лодку и кружащийся раздутый мешок со шкурами.
На берег он выбрался совершенно обессилевший. Рана размокла и открылась, напитав тряпки кровью.
Снова накатила тошнота. Перед глазами плыли темные, размытые пятна. Мучительно хотелось лечь на землю в надежде на чудо. Но ждать помощи здесь, в километрах от человеческого жилья, было бессмысленно.
Опираясь на карабин, Шиян двинулся сквозь тайгу.
Ночь застала его в самой чаще. Топор утонул. Сил на то, чтобы сделать подстилку из елового лапника у него не было, поэтому он просто привалился спиной на низкие, почти лежащие на земле ветки разлапистой ели, и впал в полузабытье. Он видел сон. Он уже давно не видел снов. Впрочем, лучше бы и этот не снился. Снова медведь. Близко, слишком близко. Выстрелы рвут шерсть у него на брюхе. Пасть. Огромные желтые зубы. Смрадный запах медвежьего дыханья… Он приподнялся на локте, сжимая в руках карабин. Прислушался. Протер тылом ладони покрытое потом лицо. Таежная ночь перекликалась с миром своими многочисленными звуками. Высоко над головой, в разрывах ветвей, двигались по своим небесным делам, подсвеченные луной, облака.
Он плотнее запахнулся в брезентовую куртку и до утра уже не заснул. Ногу он не чувствовал. Ему в первый раз было страшно. В тайге это плохо. Очень плохо.
Сихотэ-Алинь полого спускался к морю. Глубокие скальные расселины уступали место оплывшим, сглаженным горным кряжам, по которым идти было не так мучительно. Он знал, что дорога вела к дому. Не к тому дому, где его ждали, а просто к тому месту, где слово дом – не пустой звук. Где просто есть дома, в которых живут люди.
Он решил идти напрямик, срезая угол через заболоченную низменность, но, едва ступив на нее – пожалел о поспешности решения. Недавние дожди напитали болота, они разбухли, покрывшись изумрудной зеленью брусники с островами острой, как лезвие, осоки. Самих болот, этих огромных луж, покрытых ряской, как представляют их горожане, не было видно, но, едва ступив на кажущуюся твердой равнину, он почувствовал как колыхнулась под его тяжестью поверхность, услышал как забулькал, выходящий из под спутавшихся, спрессовавшихся в плотный ковер растений, воздух, и отступил.
Лишь однажды он слышал выстрел. Почему-то только один. Но звук был очень слабым. Далеко. Да и направление точно установить не удалось. Шиян выстрелил в воздух и некоторое время прислушивался, но скоро потерял интерес. Никто из охотников не побежит через дебри тайги на одинокий выстрел. Никто.
С одной из возвышенностей Шиян увидел конус сопки со стоящим на ней локатором. На нее он и взял курс.
Море было совсем рядом. Шум прибоя различался даже сквозь шорох ветра и постоянный, надоевший скрип деревьев, трущихся ветками друг об друга.
Неожиданно он вышел на тропу. Настоящую, хоженую тропу, по каким не ходил уже давно. Жизнь была рядом. Пахнуло дымом. Едва уловимо. И вдруг он услышал крик петуха. В горле вспучился и опал тугой комок. Он действительно устал. Его уже не тошнило, в привычном смысле. Спазмы желудка, в котором за последние дни побывало лишь несколько жменей ягод, толкали к горлу горькие волны желчи. Ужасно кружилась голова. Уже видно море, непрестанно кидающее на берег тяжелые валы волн. Тропка пошла вниз, пробежала немного в стороне мимо домика, от которого нестерпимо пахло горячим хлебом. Пекарня. Еще успеется. Теперь у него будет возможность вдоволь поесть свежего хлеба. И масла. И попить парного молока. И еще много чего… Если только он дойдет.
Дом, к которому он вышел, миновав два склада, был таким же, как соседний. Просто он был ближним. Такой же одноэтажный, с непременной завалинкой, с обнесенным жердинами палисадником перед окнами.
Шиян бессильно опустился на завалинку и с глухим воем скрючившись, замер, зажав руками карабин. Вдруг он услышал звук собственного дыхания. Сколько раз он слышал вот такое дыхание. Тяжелое, с хрипом, с надрывом, как будто воздух стал плотным как кисель и не может, не хочет проникать в легкие. Предсмертное. Шиян знал, что оно предсмертное. Но сейчас это было его дыхание. Он слышал его как бы со стороны, не желая связывать с собой.