Я мысленно заменяю имена и названия, но я не могу заменить событий, которые живут у меня в мозгу. Они начинают шевелиться, когда я ложусь спать или долго еду куда-нибудь. Я снова целую Марику в жарком вагоне метро. Я снова покупаю ей фиалки в цветочном магазине на углу. Марика вся белая - белокурая, белокожая, с очень светлыми глазами. Я видел ее без косметики - у нее и брови белые, и ресницы как крылья ночной бабочки.
Тело у моей возлюбленной было белоснежное, полноватое, с немодным у московских девушек пухлым животиком. Белое - цвет невинности по средневековым понятиям. Но в наше время и невесты идут в ЗАГС в белых платьях, прикрывающих много раз тисканные груди и много раз использованные лона. Марикина белизна была жутчайше грязная изнутри. Но как же я, черт возьми, тосковал по этой грязи, когда Марика прогнала меня навсегда...
- Я не буду заниматься вагинальным сексом до свадьбы. Это мои принципы, ты понимаешь, что такое принципы?
- Я понимаю, но и у меня есть своя позиция. Ты должна полностью подчиняться. Всегда и по-любому. Можешь сказать, что я моральный садист, но если я прикажу - сними трусы прямо на улице, ты их снимешь. А иначе давай разбежимся прямо сейчас.
Я согласился! Современный молодой человек согласен на средневековую дикость, хранить девственность возлюбленной до свадьбы, это при том, что свадьба планируется совсем не с ним.
- Ты прекрасно понимаешь - у тебя нет отца, мать бедная. А у меня папа - дипломат. Я знаю три языка, и не собираюсь сидеть всю жизнь в этой засранной Москве.
Она мечтала жить в пригороде Лондона. И при этом становилась на четвереньки и принимала извращенные ласки свечкой или маркером в отверстие, предназначенное не для входа, а для выхода.
Я ненавидел Марику, и я ее любил. Ехал с работы на работу, колол себе инсулин в общественном туалете, дремал в метро, мечтал о пирожке с капустой из киоска, потому что не успевал поесть с утра, а иногда и в обед. Но никогда не забывал купить ей букет фиалок. Другие цветы моя утонченная белоснежная девушка не признавала.
- Go inside! Tony, go inside... deeper, my grasshopper!
Ей нравилось в постели вскрикивать по-английски или того хлеще - по-немецки. Она рассказывала, что с семи лет смотрела тайком родительское порно, которое папа привозил из дальних стран. Недублированное, на языке оригинала. Ничего страшного, ведь с раннего детства ее учили языкам лучшие репетиторы.
Я был измотанный, много учился, а дома слышал только вопли матери - лентяй, бездельник, убери, почисти, тебя никогда нет дома... Единственное место, где я мог нормально поесть - это у сестры Ирки, но до Ирки было ехать сорок минут от Марикиного дома, и зять смотрел на меня всегда полубрезгливо, полунасмешливо. Я слышал, как он однажды сказал Ирке в коридоре:
- От твоего братца всегда воняет ацетоном.
- Как тебе не стыдно. Он же диабетик.
Я знал, что зять неправ, что запах ацетона возникает лишь, когда я волнуюсь. Наверное, я часто волновался из-за Марики.
- Я хочу снять нас на видео.
- Что именно? - спрашивала она, гладя на меня белым глазом из-под пряди белых волос.
- Как ты делаешь мне минет. Твое лицо. Глаза.
- Пожалуйста. Прямо сейчас?
Это - пожалуйста, но при этом - Тони, пожалуйста, не ночуй у меня! Может приехать бабушка. Бабушку это взволнует...
Никогда никакая бабушка не показывалась в ее квартире. Просто белоснежная не любила чужого присутствия в ее доме. My house is my castle. Вытащи свой член из моего рта и ступай отсюда, чужой ненужный мальчик, хорошо делающий секс, но неправильно родившийся в бедной семье.
Нет, нет, нет, нет, я любил Марику не только за ее развращенность и извращенность. Она была умная девушка. Она была моей душой и моим мозгом. Мы беседовали об эстетике Набокова и стихах Рембо. А много ли мог я найти в Москве девушек, способных читать наизусть Рембо?
Расстались мы как раз из-за бабушки. В грозовую июльскую ночь бабушка умерла от обширного инфаркта на своей даче. Домработница звонила внучке много раз, а Марика не брала трубку, потому что Тони делал ей кайф то большим пальцем, то розовой сувенирной свечкой.
" Я не хочу видеть тебя. Ты ни в чем не виноват, но ты будишь во мне чувство вины".
Я получил эту СМСку, и несколько дней не колол инсулин, нарочно вызывая кому. Кома не наступила, потому что небеса послали меня в мир, все-таки не для того, чтобы развлекать богатых блондинок. С работы позвонили и спросили, не хочу ли я привезти корректуры, которые завтра надо сдавать в верстку. Говорила секретарша насмешливо. Наверное, думала, что юнец запился-загулялся, как это свойственно всем студентам. Потом позвонила Ирка и сказала, что просит меня посидеть с племянником пару дней, потому что...
- А ты вообще-то, нормально себя чувствуешь? Голос у тебя странный.
- Все в порядке. Я просто спал.
Небеса перевели Марику из моего вуза в какой-то лондонский колледж. И я не вижу ее, разве что мигает зеленый цветок аськи в углу монитора - on-line. Я не пишу сообщений. Зачем? Через две недели после расставания с ней я схватил за руку Сашу. Она бежала по лестнице со второго этажа нашего института. На ней были туфельки-балетки без каблуков, ничего не цокало, зато упруго перекатывались красивые бугорки под джинсовой юбкой.
"Если я сегодня не увижу ее без юбки, я жалкий безвольный урод, и судьба моя - работать библиотекарем в сельском клубе..."
Я был тогда твердо уверен, что жизнь мужчины без женщины - жизнь неудачника. Мужчина без женщины не добьется ни славы, ни успеха, ни денег. Хотя деньги я до сих пор не люблю, и, видимо, не полюблю уже никогда.
- Ты чего? - засмеялась она.
Саша - тоже блондинка. У нее идеальные зубки, а вот уши немножко лопоухие, что я определил в тот же день, целуя Сашу в подземном переходе. Она прикрывала их волосами и ужасно стеснялась этих чебурашечьих ушек. Больше чем моей руки, которой я с ужасающей наглостью задирал ее юбку, влезал в узкие трусики. Не смогу сказать, какого они были цвета. Я на них не смотрел, я гладил Сашины тайные складки и впадинки, и целовал ее лицо - глаза, губы, трогательные ушки. Наверное, выглядело это кошмарно, потому что проходившая мимо тетка с пирожками простонала:
- Божечки мои...
Саша не знала языков, кроме английского, который начала изучать на своем первом курсе. Мама и папа у нее были нормальные и ничуть не богаче моих. Отец - сварщик, мать - медсестра. Вот эта мама-медсестра и оборвала короткую идиллию. А ведь все складывалось так чудесно. У нас было постоянное место для встречи. Мой отец помер, и мне осталась его (бабушкина-дедушкина) квартира.
Саша шла с института сразу ко мне. У нас с вечера бывал приготовлен обед. Мы делали все вместе - чистили картошку, терли морковь, разделывали мясо. Саша была изящнее Марики фигурой, и дурацких предубеждений у нее не было. Мы могли себе позволить объятия в душе, секс в лифте и изощренные игры на балконе летней ночью...
- Ты меня любишь? - она могла спросить это, едва я выходил из дома. Сверху, с балкона.
Вечером, однако, Саша шла домой. Из приличия. Родители!
А потом я уговорил ее остаться, и три дня Саша жила у меня. Мы спали голые. Мы ходили по квартире голые. Я писал свои рерайтинги, держа на коленях голую Сашу. В одну из этих ночей у меня было шесть эякуляций. Никогда столько не было, и вряд ли когда будет.
Когда ты впитываешь любимую телом, ты впитываешь ее душой, живешь ее энергией, становишься личностью-дубль, твои силы растут, твои таланты пылают страшным огнем.
Саше позвонила мама и приказала ей явиться домой "для очень важного разговора". Два дня Саша не отвечала на звонки, потом написала на электронку:
"Антон! Мы должны расстаться. Прости меня, если можешь. Я не должна была давать тебе никаких надежд, совсем не должна была любить тебя. Мама сказала мне, что навела справки. У тебя очень тяжелая болезнь, и она может перейти по наследству. А я хочу родить нормальных детей.
Прости меня еще раз, Антон".
Из деликатности Саша не дописала того, что, наверняка, сказала ей медицински образованная мамаша. Он не доживет до сорока лет. Он инвалид. Он будет умирать в язвах, а ты будешь таскать за ним судно.
У меня не было возможности даже напиться. Напиться - умереть, а я хочу жить. Назло тебе, Саша, назло тебе, Марика. Вопреки установкам вашего уродливого кривого и косого мира.
Я доживу до ста лет, напишу тысячу книг, получу Нобелевку по литературе и мои портреты будут на стенах школ и вузов.
Поэтому я жарил ночью оладьи и ел их со сгущенкой. И с слезами, если уж быть честным. С коктейлем из сгущенки и слез.
Кома не заставила себя ждать. Врач смеялся и покачивал головой - понимаю, понимаю, сладенького-то хочется, молодой. Но ты научись уж углеводные дозы считать...
Капельница посылала мне сигналы жизни. Ирка принесла два тома Маркеса. Мать тоже пришла и погладила по волосам, и поцеловала в щеку - что может быть лучше в этом мире?
Ровно через две недели - магия дат, магия цифр - я встретил в парикмахерской Светлану. Она делал мне стрижку "шапочка". Она и до сих пор стрижет меня, только теперь бесплатно.
У Светланы светлые волосы, белая кожа, а ее родители живут в крошечном городке за двести километров от столицы. Светлана не читает книг, а заниматься сексом согласна так, как я прикажу.
Это самая лучшая из моих девушек. Потому что она не мешает мне идти вперед, не путается под ногами и не влезает ко мне в душу.
Надо было бы закончить фразой: "Светка, я тебя люблю".
Но я не могу так закончить.
© Copyright: Антон Рагозин, 2010