Посвящается Борису Антоненко-Давидовичу
- Понимаешь, Петя, мы не имеем права на слабость! Острые, как сабля, быстрые, как пуля, безжалостные, словно бомба! Это трудно. Человек слишком слабое существо для исторических испытаний. Но мы должны бороться с собой, побеждать себя. Потому что коммунизм, Петя, это идеология победителей! Сильных и уверенных. Лишенных сомнений и колебаний! Чеканный шаг навстречу будущему! Вот как!
По узкой сельской дороге едет телега, с горой загруженная мешками с хлебом. В телегу впряжены две лошадки – все в пене, едва тянут груз. Возле телеги идут двое с винтовками, одетые по-городскому. Один – мужчина за тридцать, крепкий, порывистый, с небольшой лысиной, которая темнеет загорелой кожей из-под белокурых волос. Еще один - парень лет двадцати, худенький, в очках, которые делают его совершенно детское лицо хоть немного взрослее.
Старшего зовут Спартак Кравченко, а младшего - Петр Калмыков. Они идут из хутора Зачепиловка, где забрали продналог. Весь. То есть сначала крестьяне, три семьи, жившие в небольшом овраге среди полей, клялись, что зерно не уродилось и нет у них для продналога. Петр им поверил, как он мог не верить уважаемым сельским дядькам в свитках и со степенными бородами, которые клали кресты, касаясь погнутыми землей пальцами свою загорелых лбов? Рассказывали о мышах, саранче, засуху, сгубивших урожай, переживали за голодную зиму. Петр хлопал глазами и переживал, что без продналога такая же голодная зима будет и у безвестных рабочих где-то на Донбассе или в Москве. И что делать?
Петр едва не заплакал от этих мыслей, хотя был уже взрослый, принимал участие в двух боях с бандитами. Даже был ранен в руку. Иногда, особенно когда чувствовал себя неуверенно, любил потрогать шрамик от пули и набраться от него сил. Вот и на хуторе, он нашел пальцами шрам на руке. Пока вот так стоял, Спартак достал маузер из деревянной кобуры. Ничего не говорил, просто достал маузер и наставил его в лоб одному из крестьян.
- Считаю до трех. Или хлеб, или ляжете тут все.
Он сказал это тихо, но с такой внутренней уверенностью, как мог говорить только товарищ Спартак. Петр восхищался этой уверенностью, как восхищался всем в своём старшем товарище, бывшем ему примером для жизни, высотой, которую он мечтал когда взять.
Тогда Петр удивился действиям Спартака. Зачем он наставляет наган на этих мужиков. Это же обычные крестьяне, вовсе не кулаки! Разве не ради них делалась революция? Разве не ради таких простых земледельцев, веками прозябавших под барским ярмом, проливали кровь солдаты коммунизма?
- Спартак ...
- Молчи. Раз.
Спартак сделал небольшую паузу. Вдруг из ближнего двора выбежала женщина и бросились в ноги к Спартаку.
- Не убивай, не убивай хозяина! Детки, трое деток у нас!
Она целовала Спартаку сапоги, а муж её напряженно смотрел на руку Спартака с маузером.
- Женщина, меня твои просьбы ни к чему. Хлеб отдавайте. Два.
Спартак посмотрел на мужчину. Среднего роста, крепкий, с яростью в глазах. Не боялся, сволочь, он же совсем не боялся, хотя понимал, что Спартак не шутит, не комедию здесь ломает, а выстрелит, ели понадобиться. Мысленно Спартак выругался. Ну откуда это упрямство? Откуда? Почему вот сейчас он может стоять и не бояться смерти, пряма хлеб от революции, а раньше, когда помыкали им помещики, почему не восставал он и не воевал за свои права и за свою землю? Вот наша тупость хохлацкая, когда и сам не гам и другому не дам! Когда сидели под царем и голоса не подавали, чужие на своей земле. Сделали им революцию, прогнали господ, сказали - будьте хозяевами жизни! А не хотят! Хотят сидеть в своём углу, а жизнь им ни к чему. Готовы умереть за эти проклятые пуды хлеба, а не отдать своим же братьям-рабочим, ради победы мировой революции!
С ненавистью смотрел Спартак на мужика.
- Три.
Спартак чуть пошевелил пальцем, как будто уже жал на курок, когда женщина закричала:
- Покажу, всё покажу!
- Молчи, дура! - рыкнул человек и тут же получил в лицо рукоятью маузера. Упал на землю, плюясь кровью и зубами. – Дура! Дура!
- Веди хозяйка, если не хочешь вдовой остаться. – приказал Спартак.
Вот так и набили телегу хлебом. Взяли даже больше, чем надеялись. Лошадёнки едва плелись, а до города ещё было вёрст семь.
- Готовься Петя, вон холмик впереди, надо будет подтолкнуть телегу, а ту одры эти не потянут. За холмом ставок, там передохнем маленько.
- Хорошо, товарищ Спартак.
Положили винтовки на телегу, упёрлись и помогают лошадкам, чтобы не остановиться под гору. Есть и другой путь, ровнее да короче, но через лес. А там банда засела. Банда с ними чикаться не будет, сразу кровь пустит. Много коммунистов погибло в том лесу. По подлому убивают, исподтишка. Вылетит из кустов пуля, заберёт жизнь и попробуй найти убийцу в чаще. Несколько раз делали в лесах облавы, но всякий раз банда расползалась по тайным схронам и пережидала опасность. Чтобы потом вылезти и гадить, гадить делу революции!
Так что лучше не заходить в лес. И вовсе не потому, что боятся. Разве чего-то боится товарищ Спартак? Да он на пулемёты в атаку ходил еще во время войны с немцами. И сейчас сколько раз с бандами сражался! Спартак ничего не боится! - восторженно думает Пётр. Но сам Спартак решил идти степной дорогой. Потому что с ними хлеб, который не к банде должен попасть, а к рабочим, кующим коммунизм на далеких заводах и фабриках. Вот и пошли степью, вот и карабкаются на бугорок, который на вид и невелик, но как толкать на него телеги, так прямо гора выходит. Хоть бы лошадок лучше, но все толковые кони отданы карательному отряду, который носится по уезду, выискивая бандитов. Вот и достались сборщикам продналога старые да квёлые клячи, едва тянущие груженную телегу.
Но ничего, выпихнули понемногу, быстренько скатились с холма и остановились у небольшого пруда. Когда-то здесь для господ выращивали карасей и карпов, которые славились не на всю губернию. Даже в Харьков, самому губернатору к столу их возили. Но сейчас заброшена избушка сторожа, а сам пруд опустошен. Несколько лет ловили тут рыбу просто бросая гранаты и выбили всё подчистую, даже лягушек.
- Тпр-у-у, холера! Пошли прочь! – кричит на лошадей и отгоняет от пруда.
- Да пусть водичку попьют, жарко ведь. – вступается за животину Пётр.
- Эх, Петька, сразу видно, что городской ты человек! Лошадям сейчас воды нельзя, пусть остынут немного. А то и так еле живые, а еще, как запоются, так придётся самим впрягаться! – поясняет Спартак. Он всё знает и во всём осведомлён. Петр уже привык к этому. Приседает в тень телеги, чтобы спрятаться от солнца.
- Винтовку чего бросил? - строго спрашивает Спартак.
- Да до леса же далеко. - оправдывается Пётр.
- До леса, может, и далеко, а до врага неизвестно! - учит Спартак. - Ты пойми, что мы с тобой на войне! На войне за всемирное счастье! И мы не имеем права на ошибку, на проигрыш. Только победить обязаны. А для этого нужно так жить, будто враг в шаге. Всегда быть готовыми дать бой и победить. Так что вылезай и сторожи, пока я скупнуся немного.
Спартак снимает с себя пиджак, рубашку и штаны, остается в кальсонах, аккуратно складывает одежду. Он всегда такой организованный. Любит порядок и дисциплину. Потом и кальсоны снимает, наклоняется, тоже складывает. Потом заходит понемногу в воду.
- Ух, свежа водица! – фыркает довольный.
Пётр стыдливо отворачивается, завидуя товарищу. Вот он какой крупный, белотелый, мускулистый, хорошо сложённый, как те каменные мужики, что подпирают балкон в бывшем доме сахарозаводчика Терещенко, где сейчас Дом пролетарской культуры. Пётр всегда, когда смотрел на тех мужиков, испытывал одновременно восхищение и чувство собственной неполноценности. Потому что он худой, нескладный, с узкими плечами, кривоватыми ногами и тонкими руками, а еще это проклятое детское лицо, на котором даже борода расти не хочет, хотя Петр чуть ли не ежедневно скребёт свои щеки бритвой. Он какой-то урод, настоящее ничтожество, форменная образина в сравнении с тем же Спартаком!
Пётр снова смотрит на товарища. Как то играет мышцами, стоя по пояс в воде, а потом легко, словно птица, подлетает на месте и красиво, большой, сильной рыбой входит в воду. Его долго не видно, а потом он резко выныривает и начинает молотить руками, несеться будто пароход и быстро оказывается на другом берегу ставка!
Этот Спартак - настоящий герой. Настоящий Спартак. Пётр вспоминает историческую книгу, которую он забрал из ограбленной библиотеки Терещенко. В книге рассказывалось о атлетах и гладиаторах Древнего Мира, крепких и могучих мужчин с совершенными телами. Спартак мог легко быть одним из них, а он, Пётр, он хоть там, хоть здесь был и есть хламом, полным ничтожеством! Жалким и слабым.
Петр от этих мыслей схватился за шрам на руке. И начал вспоминать тот бой. Они были в селе Пушкаревка, реквизировали лошадей для нужд Красной армии. Крестьяне сопротивлялись, устраивали скандалы, пытались спрятать коней. Только когда расстреляли троих заложников, то успокоились - попрятались по домам и не выглядывали. Красноармейцы ходили по дворам, выводили из сараев лошадей, стоящих брали, плохих оставляли, но плохих у крестьян было мало. Реквизиция близилась к концу, когда нагрянула банда. Внезапно полезла со дворов и огородов, как тараканы, со всех сторон. Рассыпался горох выстрелов, крики раненых, ржание лошадей. Командир отряда, товарищ Чернышёв, погиб одним из первых, его заместитель, товарищ Горон, был тяжело ранен и потерял сознание. Коммунары испугались и побежали в сад, разбитый возле бывшей земской больницы. Там бы их всех и перебили, как цыплят, когда прискакал Спартак. Он уже вышел за село с первой партией лошадей, когда услышал выстрелы. Другой бы помчался в город за помощью, но Спартак был героем. Он вернулся с несколькими коммунарами, бросился в самое пекло!
Пётр помнил всё очень хорошо. Он лежал в канаве под каменным забором и думал, что не сдастся живым. Он знал, что делали бандиты с пленными. Нет, ему не нужны пытки. Пётр стрелял, а когда остался один патрон, наставил на себя винтовку. Бежать даже не пытался, потому что вокруг Пушкаревки леса, куда он там денется? Найдут его и замучают.
Пётр скинул старые, не раз штопанные штиблеты, положил большой палец ноги на крючок, и никак не решался выстрелить. Лежал с дулом во рту, когда увидел, как к саду подскочил Спартак. Под ним почти сразу убили лошадь, но Спартак, опытный вояка, ловко спрыгнул на землю и покатился к дверям больницы. Заскочил туда и закричал приказы, подбадривая коммунаров. Наврал, что эскадрон уже на марше и через несколько минут будет здесь. Он знал, что делать и что говорить в те страшные мгновения отчаяния. Спартак смог собрать коммунаров и организовать оборону. Отстреливались в больнице два часа, пока из города не пришла помощь.
Банда отступила к лесу, возле больницы ходили коммунары, которые собирали трупы товарищей. Пётр, оглушённый, сидел под забором и смотрел на красное пятно на собственной рубашке.
- Что, боец, раненный? Ничего, до свадьбы заживет!
Спартак похлопал его по плечу, захохотал и пошёл дальше. Пётр смотрел ему вслед и чувствовал на плече прикосновение его сильных рук. С тех пор Спартак стал для Петра героем и примером для подражания, точнее недостижимой целью. Пётр ходил за ним, как собака, если бы мог, то предпочёл бы не расставаться с ним никогда. Вот даже на это дело в Зачепиловка пошёл. Хотя никто не хотел идти, потому что на дорогах опасно, можно ходить только отрядами, а этот бешеный Спартак собрался ехать за продналогом сам. Конечно, солдат он опытный, ещё на войне заслужил Георгиевский крест, а его простым солдатам просто так не давали. Да и потом Спартак совершал многое. Но он - герой, а другие - простые люди, которых пули не обходят и сабли не обминают. Так что они лучше в городе посидят, чем идти к тем сельским мужикам, совсем озверевшим в борьбе за свой хлеб.
Так что Спартак ушел сам, ну ещё с этим дурачком Петром Калмыковым, но это можно считать, что сам, потому что от Петьки пользы никакой. Будто ребёнок, ничего толком не умеет, только книжки читать. До того дочитался, что уже в очках ходит, читатель хренов. И чего Спартак с ним вошкается? Прогнал бы подальше, так нет, держит его рядом. Говорили, что у Спартака брат был младший, который утонул. Вместе купались на речке, баловались, ныряли, а потом Спартак вынырнул, а брат - нет. Очень убивался из-за этого и вот сейчас Петра пригрел за брата.
Пётр прислушивался к хлюпанью Спартака и иногда косил в сторону ставка. Вот Спартак в последний раз нырнул, под водой прошел метров двадцать и стал выходить. Пётр подумал, что Спартак действительно выглядит, как атлет, а не как деревенщина. Среди сельских мужиков тоже бывали сильные и крепкие, но совсем по-другому. Мужики были коренастые, с толстым туловищем и руками, больше похожие на медведей. А Спартак был, словно скульптура. С тонкой талией, от которой шли красивые скосы к широким плечам. Его белые руки с совершенными мячами бицепсов, так же, как и ноги, мускулистые, покрытые золотистыми волосами. А еще пальцы, длинные, тонкие и крепкие пальцы. Таких пальцев не найдешь у крестьян.
Спартак стоял на берегу и жмурился, подставляя свое совершенное тело солнцу. Довольный, расслабленный и, одновременно, сильный и быстрый. Вот послышался стук копыт, Петька ещё только думал, а Спартак уже запрыгнул в кальсоны, схватил винтовку и спрятался за телегой, готовый к бою.
- Чего стоишь? Сюда! – прикрикнул на Петра.
Стояли оба за телегой, ожидая, кто сейчас выскочит из кустов. Спартак спокойно рассуждал, что лошадей немного. Четыре-пять. Столько же и всадников. Если с первых выстрелов убить хоть парочку, то почти сравняются. А там уже повоевать можно. Хуже, когда это только разведка, а вся банда идёт позади. Пруд внизу, достаточно обойти по пригорку и сверху лупить. Если банда, то хуже. Но ничего и не в таких ****ях бывали, а как-то отбивались.
Спартак улыбнулся, чувствуя возбуждение, какое всегда у него бывало в битве. Даже немного задрожал от напряжения. Петр почувствовал эту дрожь и густой запах пота товарища. Ни о чем другом думать не мог. Тоже не боялся смерти. Пусть банда, пусть убьют. Разве это страшно? Главное, что похоронят их вместе. Петр живо представил гробы, оркестр Дома пролетарской культуры, грустных товарищей и…
Спартак вдруг захохотал. Потому что к пруду выкатилось несколько всадников в кожанках. Это была разведка карательного отряда.
- Ну, черти! А я уж подумал, что банда, чуть не пострелял вас! – заорал Спартак и бросился к всадникам.
- Спартак! А ты что здесь делаешь? – удивились те.
- Да вот, продналог собрал в Зачепиловке, везу в город.
- Что, сам?
- Почему сам? С товарищем Петром.
Пётр почувствовал благодарность к Спартаку, отметившему его участие в этом деле. Обычно Петра не замечали, не считали за бойца, его как будто не было на свете. Только для Спартака он существовал и что-то значил.
- Ну, ты дурак, Спартак! Банды чуть ли не к городу ходят, а ты сунулся в сёла за хлебом! - удивился один из всадников.
- А чего мне бояться? Это моя страна. Пусть бандиты боятся, а я куда надо, туда и поеду.
Спартак улыбался. Другой бы в старых, много раз штопаных кальсонах выглядел смешно, сам бы смутился, но Спартак стоял так лихо да уверенно, словно он в царских одеждах. И никто из всадников даже не думал пошутить про его кальсоны. Уважали Спартака.
- Может сполоснётесь немного? Вода – свежая, одно удовольствие поплавать.
- Какое там плавание, Спартак! Тут где-то банда бродит!
- Мы с Зачепиловки идём, никого не видели.
- Тогда мы на Вакаловщину поедем. А ты здесь не прохлаждайся, в город езжайте.
- Поедем, не волнуйся.
Всадники нагнали лошадей и быстро скрылись из виду. Спартак тем временем успел одеться.
- Пошли, Петя.
Дальше до города путь был легкий, без подъемов, только плутал среди овражков, заросших кустами. Шли молча. Спартак улыбался и сопел, довольный после купания. Петру вдруг захотелось услышать голос товарища.
- Спартак.
- Что?
Что говорить дальше Пётр не знал.
- Что?
Придумал.
- Я о детях думаю.
- Каких детях? - удивился Спартак.
- Из Зачепиловки. Вот они смотрели и видели, как их мать на коленях перед нами ползала, как мы их отца избивали, а потом хлеб забрали. Они же нас ненавидеть будут.
- Не обязательно.
- А как по-другому?
- А так, что здесь образование должно поработать. Конечно, если они будут сидеть только на своём хуторе да родителей слушать, то возненавидят. А если вырвать их из омута этого, чтобы пошли в школу, чтобы там им объяснили, что мы же не для себя хлеб берем. Мы для Страны Советов, для нашего государства, то есть для всех нас. Если бы это все крестьяне понимали, тогда бы они сами хлеб отдавали.
- Но ведь не пойдут дети в школу.
- Пойдут, еще как пойдут, Петька! Вот сейчас разберемся с бандитами, порядок наведем и за образование возьмемся. Чтобы каждый ребенок в школу ходил и знал правду, знал, за что ты и я борёмся, а за что их тёмные родители держатся. Товарищ Ленин сказал, что каждый ребёнок в советскую школу ходить должен, чтобы огонь знаний выжигал темень контрреволюции! Обязательно так и будет, станут эти дети солдатами коммунизма, а не врагами революции.
Спартак говорил тихо, но чётко и уверенно, Пётр даже вспотел немного от томного волнения, которое вызывал в нём голос товарища. Пётр хотел слышать его ещё и ещё. Потому взял и брякнул:
- А правда, что ты - офицерский сын?
- Что? - Спартак вздрогнул и гневно посмотрел на Петра. Тот смутился.
- Говорят такое. Сам слышал.
- Глупости говорят! – злиться Пётр.
- Я просто, чтобы ты знал.
- Я знаю! Просто некоторые товарищи слишком любят языками чесать. Как за продналогом идти по сёлам, так они не могут, а как языками работать, так герои прямо!
Спартак замолчал и больше не улыбался, насупился весь. Петр от этого разволновался, кусал губы, думая, как продолжить разговор.
- Я своего отца не помню. Сгорел он. Ушел в кладовку за керосином, видимо лампу не удержал и вспыхнуло всё. Папа еще выскочить успел на улицу, упал там на траву, повыл немного и помер. А дом сгорел. Мы потом по чужим углам жили. Мне учитель словесности в школе говорил: "Ты, Калмыков, настоящий калмык, всё кочуешь".
- А кто такой калмык? - спрашивает Спартак, который не имеет никакого образования, кроме революционной борьбы.
- Народ такой, где-то у Волги живут, кочуют по степи.
- Как цыгане?
- Ну, почти. Видимо предки моего отца из калмыков были, а потом русифицировались, но фамилия осталась.
- А я своего отца совсем не знаю . - сквозь зубы говорит Спартак. – какой-то подонок был. Сделал меня и сбежал. Маму её отец из дома выгнал, потому что на всё село позор. Прямо среди зимы, выгнал, схватил за косу и выбросил на мороз, как собаку приблудную. И никто её в селе не принял, вынуждена была в город пойти. Воду людям носили. С утра до вечера таскала проклятые ведро. Два ведро - копейка, колодцы далеко, так за день набегается, что и на ногах не стоит. Тяжело ей было зарабатывать себе и мне на пропитание. Потом второй раз забеременела, родила моего брата Николая и умерла. Слабая была, денег на врача не имела, так и остались мы с братом сиротами. Нас дед в село забрал. За внуков не считал, ведь мы так, байстрюки, но кусок хлеба давал и угол на полатях, где спать. А за это работать мы должны были на него. Холопы дармовые.
- Так и не принял вас за внуков?
- Упрямый был. Вот этим тупым крестьянским упрямством. Усрусь, а не покорюсь. Позор, так позор! Значит не внук ты мне! Ох, как же я его ненавидел! Как только смог, убежал от него.
- А брат? - Петр спросил лишь бы продолжить разговор.
- Утонул брат. А я убежал подальше от деда. В город. Голодно, холодно, но сам себе хозяин. Ничего, выжил.
- Видел ещё деда?
- Видел. В прошлом году. Помнишь, разбили мы под Тростянцом крупную банду? Смотрю, а среди пленных дед мой. Старый уже, труха сыпется, а ушёл с обрезом против коммунизма воевать.
- И что дальше?
- Расстрелял я его к чертям. Их всех к стенке поставили, перед строем, а деда я лично попросил. Напомнил ему о матушку своей, которую среди зимы на улицу выгнал, про нас с братом напомнил. Дед чуть от злости не лопнул. Давай маму последними словами хаять и кричать, что мой отец офицером был. Проходил селом полк, закрутил какой золотопогонник девку и бросил. Такое брехал. Я деда пристрелил, но слухи пошли. Любит у нас народ косточки мыть.
- А мать, мать твоя говорила про отца?
- Только плакала.
- А ты сам, как думаешь?
- А мне всё равно. Кто бы ни был, а мне он не отец.
- Просто не похож ты на крестьянина. И лицом и телом.
- Да, это мне одна медсестра говорила. Когда ранили меня под Перемышлем, то я в госпитале оказался. А там сестричка одна, дворянка, белокожая такая. Пока выздоравливал я, она всё рядом со мной сидела, а потом и прилегла.
- Что? - не понимает Пётр, зачем это медсестре ложиться к раненому, что за процедура такая?
- Да не красней, будто не понимаешь! - хохочет Спартак и удовлетворено облизывает губы. – Хорошая баба была. И говорила, что я не иначе, как аристократ, потому что очень уж сложён хорошо. Что там про черепух плела, про какие-то пропорции. А еще пальцы мои любила. Говорила, что у меня пальцы, словно у пианиста, целовать их любила.
Пётр аж дёргается от ярости. Какая-то дворянская сучка чувствовала и думала то же, что и он! Увлекалась спартаковскими пальцами! Сука! Представил, как расстреливает её! Нет! Протыкает штыком, не просто протыкает, но накручивает её гадкие кишки! Пётр кривится и отворачивается, а Спартак в сладких воспоминаниях не замечает страданий товарища.
- Хорошо мы отдыхали с ним, когда прискакал из Могилева её муж. Кто-то ему написал, что спуталась жена с простым мужиком, пусть и Георгиевским кавалером. Примчался он, большая шишка, в ставке при царе был, забежал в палату, кричит, объяснений требует. А какие там объяснение, когда мы на койке, голые и разомлелые? Наставил на меня свой пистолет, браунинг, маленький такой. Ольга говорила, что у него и *** не больше. Так вот наставил, руки трясутся, слюной брызгает, орёт, что убьет нас. Смешной такой. Я встал, подошел к нему, забрал пистолет, в окно выбросил и приказал валить подальше. Он плакать начал, по голове себя ладонями бить, будто баба какая-то. Потом выскочил на улицу пистолет подобрал и застрелился. Вот же дурак! В меня выстрелить не смог, а сам застрелился! Скандал большой был, меня быстренько на фронт отправили. Лить дальше кровь за капиталистов. Я еще пролил немного и улил оттуда, когда умные люди о коммунизме мне рассказали.
Спартак широко шагает за телегой и улыбается, вспоминая прошлое. Пётр едва поспевает за ним, почти бежит, потеет и раздражается.
- И вот что я тебе скажу, Петька. Это сейчас вот ты говоришь, что похож я не на крестьянина, а на офицерика, белую кость. А в будущем все рабочие люди, как я будут. Потому что при коммунизме и питание будет отменное и на работе гробиться не надо. Светлое будущие всё-таки. И в будущем том, все сильные будут да красивые. Только так.
Пётр представляет будущее, целый колонны голых Спартаков, играющих мышцами. От волнения он даже губы облизывает. А Спартак задумался о чём-то.
- Эх, Петька, сколько раз я умереть мог на войне империалистической! Вот плохо бы было! Погиб бы и ничего не знал! - весело говорит Спартак, даже хлопает в ладоши.
- О чём не знал? – удивляется Пётр.
- О главном! О коммунизме, о рабоче-крестьянской диктатуре, о революции! Я же тёмным человеком, Петя, был. Не поверишь насколько тёмным! Ничего не знал, ничего не понимал! Как научили меня, что я - деревенщина, никто и сидеть должен тихо, так и сидел. Стеснялся говора своей крестьянского, того, что еле читаю, что ношу какие-то опорки. Как же я тогда панычам завидовал! Что у них еды вволю, кофеи они пьют, в школу ходят, не ходят, а ездят! И одеты как! В костюмы да ботинки! А барышни у них в платьях с кружевами! Мороженое едят, оркестры в парке слушают, на спектакли ездят! А разговаривают как! Меня то можно тоже было, как паныча одеть, да только я рота разину, так уж и ясно, кто я и что я. Словно клеймо у меня на лбу!
Спартак качает головой и смеется над собственной необразованностью. А Пётр идёт следом и смотрит на шею товарища. Не толстую, как у мордастых крестьян и не тонкую, как у жидов-торгашей, а сильную, умеренно длинную, красивую шею древнегреческого героя.
- Я же чего и на фронт пошёл. Хотел выслужиться в офицеры. Иначе мне никакого пути вверх не было. Или барахтаться в дерьме, горбатиться, чтоб только на хлеб и воду зарабатывать, или в офицеры. На фронте я себя не жалел, в атаку первым шел, в разведку ходил, пленных притаскивал. Георгиевский крест заработал. Меня обещали в школу прапорщиков послать. Когда открылись мне глаза. Встретил я нескольких товарищей. Вот они мне и сказали, что не надо за крошку бороться, когда весь хлеб твой. Что не деревенщина я, а народ. Каковой настоящий хозяин всего, что есть. Не эти панычи и офицерики, а я. Я, Агафангел Кравченко.
- Кто?
- Агафангел. Это меня так звали раньше. Видать, не было у мамы денег попу дать, вот он меня и одарил таким именем. Никогда оно меня не нравилось, а когда присоединился я к революции, то попросил товарищей найти мне новое имя. Не холуйское, а человеческое. Рассказали мне о товарище Спартаке, который неизвестно когда еще революцию делал, тогдашних царей тряс, будто грушу. Понравился мне мужик и стал я Спартаком. На самом деле, это правильно. Ведь я, будто заново родился. А если рождается человек, то ей имя нужно. Обязательно.
Спартак говорит, иногда поправляет винтовку на плечи, иногда подгоняет лошадей, чтоб не успокаивались. Пётр идет следом и словно плывет в голосе товарища. Иногда смотрит на его быстрые движения, на широкие плечи, на уверенные шаги. Какой же он красивый! Петру хочется приблизиться к товарищу, прижаться к нему, почувствовать братскую силу его объятий. Еле сдерживается. Потому что боится. И они же на службе, на войне за победу революции. Тут не до этого!
Петр решительно думает про революцию, борьбу и светлое будущее, чтобы сбить соблазнительный ход мыслей, но снова смотрит на сильную спину Спартака и обо всём забывает. Ему нестерпимо хочется подойти к товарищу и прижаться к его сильному телу. Пётр даже начинает нагонять товарища Спартака, когда выстрел. Спартак уже лежит на земле и стреляет в ответ, а Петр неторопливо оседает по телеге. Падает лицом в землю. Вялые мысли, что, видимо, он убит. Спартак стреляет снова, подползает к Петру.
- Петька, что с тобой? - кричит он и трясет товарища.
Ещё выстрелы. Спартак пригибается, почти прижимается к Петру. Пули свистят где-то рядом. Пётр ослаблено улыбается, чувствуя тепло и силу дружеского тела.
- Всё будет хорошо, Петюня, всё будет хорошо!
Спартак шепчет этом на ухо парню, сбрасывает несколько мешков зерна, делает как бы небольшую баррикаду. Стреляет по кустам. Проклятый ярок выкатился почти к дороге, вот там и сидят бандиты. Скорее один бандит.
- Сейчас, сейчас, терпи! - убедительно шепчет Спартак. Хлопает Петра по плечу, гладит ему голову. И Пётр не чувствует боли, не боится смерти, Пётр дрожит от счастья и радости. Никогда ему не было так хорошо.
- На тебе!
Это Спартак кричит после меткого выстрела, когда в кустах, кто вскрикивает. Выжидает минуту.
- Сейчас, сейчас, в город поедем, там врачи, всё хорошо будет! Ты крепкий, ты боец, ты мне за брата! Мы ещё на твоей свадьбе погуляем!
Петр ничего не слышит, только прикосновение сильных спартаковых рук. Как же ему хорошо!
Спартак выскакивает из-за телеги и бежит к кустам. Это рискованно, потому что бандит мог притвориться, что в него попали. Но надо спасать Петруху. Спартак бежит с маузером наперевес. В кустах находит мужика. Того самого, с Зачепиловки. У крестьянина ещё кровь сочится из разбитых губ. Мстить побежал, хлеб отбивать. Сволочь! Спартак пихает тело погибшего ногой и возвращается к телеге. Грузит сброшенные мешки с зерном - нельзя оставлять хлеб, нагоняет лошадок, сам берет Петра на руки и несет, как можно осторожнее. В почти бессознательном состоянии Пётр обхватывает шею Спартака руками и прижимается головой к его плечу. Улыбается и шепчет что-то невнятное.
Спартак донёс Петра до больницы. Была сделана операция, пулю достали, Спартак просверлил ее и сделал товарищ амулет.
- На память! Будешь детям рассказывать, как смерть видел, а она тебя не заметила!
Спартак хохочет, сидя на Петровой постели. Спартак заходил в больницу ежедневно, если только не ездил в карательные операции в далекие села.
- Огрызается враг! Землю грызет, не хочет сдаваться! Но ничего, против коммунизма не пойдешь! Дожмём мы его, уже скоро додавим без остатка! В следующем году никто о бандах и не вспомнит! Это уж поверь! – убеждает Спартак и Пётр верит ему.
Спартак крутит папироску, закуривает. Смотрит на Петра. Тот чувствует запах пота, табака и пороха, веющий от товарища. Такой романтичный и волнующий запах. Видит, как Спартак похудел, видит новые морщины на его высоком лбу. Сильные губы схватили жадно сигарету и втягивают дым. Петр отворачивается, даже стонет от избытка чувств.
- Болит? – переживает Спартак.
- Нет, нормально. - Петр старается быть сильным. Хотя бы немного таким же сильным, как Спартак. - Береги себя. – еле шепчет.
- А чего меня себя беречь? - удивляется Спартак. - Жены у меня нет, детей тоже. Преданный я одной лишь революции, которая жизнь моя и если надо ради неё голову положить, то я всегда готов. Только не один, а еще врагов революции побольше прихвачу! А кто-то станет на моё место и будешь бороться дальше, биться до наступления светлого будущего. Не беречь себя надо, а тратить ради победы коммунизма. Вот как. - Спартак вытягивает из папиросы последний дым. - Ладно, пошел я.
- Посиди еще немного. - просит Петр.
- Не могу. Мне надо из тюрьмы какую-то контру отвести.
- Куда?
- В Дом пролетарской культуры. Там рабочая школа искусств теперь работает, учатся наши ребята рисовать, скульптуры лепить. Так вот понадобились им какие-то контрики.
- Это опасно?
- Да ну ты что! Там бабы одни! Видимо, будут учить рисовать. Из рабочих не хватает специалистов, так что приходится временно бывших использовать. Но это не надолго. Как появились сейчас красные командиры, так появятся и красные инженеры, преподаватели! Всё будет! Тогда контру уберём, не нужна они будет, потому что мы придём. Но это в будущем, а пока ты давай, выздоравливай скорее. Работы у нас много!
Спартак уходит, Пётр мечтательно смотрит ему вслед. Потом закрывает глаза и видит его тогда, в пруду. Как щурился на солнце, голый и сильный, словно выточенный из белого мрамора. Бог. Нет, бог это плохое слово, опиум для народа, всё такое. Спартак не бог, Спартак - герой. Настоящий герой. Геракл. Пётр вспоминает любимые картинки из книг, где почти голые древнегреческие герои совершали свои подвиги. Спартак мог быть среди них. Он и есть одним из них. Мускулистый герой революции.
На следующий день сосед по палате говорит Петру, что надо в художественную школу записаться.
- Зачем?
- Как зачем? Ты что, не знаешь, что там сейчас делается?
- А что?
- Товарищ твой, Спартак, не просто так барышень привёл!
- Что значит, не просто?
- Они там голые стоят!
- Как, голые?
- А в чём мать родила!
- Зачем?
- Чтобы их рисовали! Это теперь позированием зовется! Сейчас же все по-новому! Раньше просто ****ство, а сейчас - позирование!
С губ соседа капает слюна, Петр содрогается от отвращения. И от мысли, что Спартак вот там стоит и смотрит на тех проклятых барышень.
- Их там три! - продолжает разгоряченный похотью сосед. - Но две так себе, а вот третья - женщина ротмистра Бахарева! Такая красавица, что выговорить не возможно! Из-за неё люди в своё время гибли даже! Двое застрелились, когда она им отказывала! Настоящая царица! Такая гордая была! И не посмотрит никогда, будто не видит тебя! Я тогда швейцаром в Дворянском собрании работал, так пройдет рядом, словно и нет меня, вроде бы я в воздухе растворился. А потом я ей записку передал от одного корнета. Заметила меня, так посмотрела, что червонцем одарила, я потом три месяца спать спокойно не мог, всё о ней думал, чуть не запил! Ох и баба! После революции она бежать пыталась, говорили, что в Париж. Но не доехала. Вот недавно вернулась, а её Чека взяло и на исправительные работы. Улицы мела, так и то люди сходились на нее поглазеть, одетую! А тут голая!
Пётр встал. Не мог больше это слушать, вышел в коридор. Но сосед не дал покоя и там.
- Слушай, Пётр, а поговори со своим товарищем. С этим, со Спартаком.
- О чём?
- Как о чём! Он же этих барышень конвоирует! Водит из тюрьмы и в тюрьму!
- Ну и что?
- А у меня дом как раз по пути. Вот если бы он завел её, корнетшу. На полчасика, мне больше и не надо! Я заплачу, у меня деньги есть!
- О чём ты говоришь? – не понимает Пётр.
- О деле! Ты хоть понимаешь, сколько я слюны наглотался, когда об этой Бахаревой мечтал! А тут такая возможность! Как всё совпало! С неё же не убудет! Хлеба ей дадим, их в Чека голодными держат! Давай, договорись!
- Да как ты смеешь даже заикаться о таком! – вдруг кричит Пётр, пугая соседа.
Резко отталкивает его и стонет от боли в раненому боку.
- Ты чего, ты чего? - не понимает ярости Петра сосед.
- Больше не подходи ко мне! Никогда! - кричит Пётр и голос его дает петуха.
- Что?
- Негодяй! - шепчет Пётр.
- Ты на себя посмотри! Вы сами, со Спартаком своим хотите бабой оскоромиться! – обижается сосед.
Пётр бежит прочь, к лестнице. Спускается, выскакивает из больницы на улицу. Он знает, что всё, что сказал сосед - ерунда. Знает, знает! Спартак не такой, он даже не посмотрит на ту ротмистершу! Смешно даже думать, что она заинтересует Спартака!
Это было понятно, но Петр почему-то поспешил в Дом пролетарской культуры. Объяснял себе, что идёт, чтобы увидеть Спартака, услышать его голос, рассказать о соседе. Похотливом и тупом.
Петр быстро запыхался, был же ещё слаб. В голове начало кружиться, схватился за столб давно разбитого уличного фонаря, постоял, отдышался, успокоился. Шёл дальше, уже не так быстро, равняя дыхание. Хорошо, хоть городок небольшой, вот площадь, а вот и Дом пролетарской культуры. Спросил у парня, который сидел на входе, где рабочая художественная школа.
- На третьем этаже, но занятия уже закончились.
- Закончились?
Петр уже хотел уйти, когда вспомнил о барышнях из контры.
- А в Чека арестованных уже отвели?
- Пока нет, они наверху, с товарищем Спартаком.
Парень почему-то подозрительно хохотнул и закрутил головой. Пётр едва удержался, чтобы не сказать ему что-то плохое. Побежал по лестнице вверх. Едва выперся на третий этаж. Минуту передышки, чтобы не задыхаться, потом пошёл к двери с табличкой "Художественная школа для рабочих и крестьян".
Пётр стал перед дверью и долго не решался открыть её. Потом вспомнил, что Спартак всегда учил быть решительным, иначе в революции нечего делать. Ударил себя в лоб кулаком, будто проснуться хотел, и быстро вошёл. В комнате сидели две испуганные женщины, которые уставились на него, словно, на привидение. Петр смутился.
- А, а… а товарищ Спартак где? - спросил тихо, почти шепотом.
От вопроса смутились уже женщины. Посмотрели друг на друга и ничего не ответили.
- Где товарищ Спартак? – повторил Пётр и услышал смех товарища за дверью, у которой сидели женщины. Обрадовался, сделал шаг и тут услышал женский голос. Пётр не мог остановиться на глазах этих теток, он открыл дверь и увидел Спартака. Увидел и задрожал. Голый Спартак лежал на какой-то женщине. Одной рукой крепко держал её руки за головой, а другой ласкал её. Ещё целовал, смеялся, покусывал, лизал, терся о её белую кожу щеками и подбородком. Женщина стонала и пыталась вырваться.
- Я тебя растопчу, я тебя растопчу, сучка!
Голос Спартака сделался хриплый, но такой же уверен, как всегда. Петр смотрел на движение спартаковских бедер. Неустанное, какое-то соблазнительно хищное. Такого Петр никогда не видел.
- Что, понравилось, сучка! Захотела меня! А то плевалась, кричала!
- Негодяй, мерзавец, подлец! - хрипела женщина, хрипела как-то странно, будто едва дышала.
- Поплыла, краля, ой поплыла! Перебил тебя рабоче-крестьянское ***, перебил! - Спартак тоже хрипел и ускорялся в каком-то диком и обольстительном движении бедер, от наблюдения которого у Петра затряслись колени.
- Тварь! Тварь!
Женщина плакала и стонала. Странно стонала, от боли так не стонут! А вот и Спартак застонал, стал делать резкие, порывистые движения, словно вгонял в женщину штык. Сильным телом Спартака пошли судороги мышц, он стонал и рычал, это было удовольствие. Дикое, страшное удовольствие, Пётр это понял и застонал сам, но от боли, отчаяния и обиды. Спартак услышал этот стон и удивленно оглянулся.
- Петька, ты что здесь делаешь? – Спартак всё ещё лежал на той белокожей женщине, хрипевшей под его тяжелым, сильным телом, будто загнанная лошадь.
Пётр смотрел на Спартака. И зарыдал. Будто маленький ребёнок. Слезы прыснули из глаз словно весенний дождь!
- Как ты мог? – вскрикнул Пётр и голос снова подвел его, сорвался чуть ли не на писк.
- Что? – не понял Спартак. - Снимай штаны, давай! Виеби эту офицерскую сучку! - махнул рукой Спартак, как бы приглашая. Женщина попытался вырваться из-под него, но он заломил ей руку, ударил лбом в лоб, ударил так сильно, что женщина затылком ударилась об пол и застонала. - Ты видишь, какая нежная? А кожа какая! А сиськи! Давай!
- Как ты мог? – прошептал Пётр.
- Что? – не понимал Спартак.
- С ней! – Пётр скривился от омерзения.
Спартак улыбнулся, потом и сам скривился.
- Это не то, о чём ты подумал! Не похоть, нет! Просто я должен её сломать! Эту офицерскую сучку!
- Ты - как все! – закричал Пётр и голос его вновь сорвался. - Ты побежал за ней!
Спартак крутил головой.
- Нет! Нет! Я не хотел и не хочу её! Ты же знаешь, что я предан только революции! Просто мне нужно было победить эту суку! Сломать её, растереть! Потому что она смотрела на нас, как царица на рабов! И это в нашей, в советской стране! Мы сбросили царей не для того, чтобы какая-то сука смотрела на рабочих и крестьян, как на дерьмо! Я предупреждал её! Но она всё смотрела и смотрела. Ребята ничего не могли нарисовать от этого её взгляда, просили, чтобы я больше не приводил её! Но коммунисты не имеют права отступать! Понимаешь! Мы должны побеждать! И я победил её! Завтра она выйдет на помост и буди смотреть, как рабыня, а не как хозяйка! Потому что мы, Петя, хозяева! Мы! – Спартак говорит уверенно, но уверенности в его словах нет. Пётр вдруг видит, что его друг, его герой и кумир стал жалок, как жалки все эти похотливые бабники.
- Ты изнасиловал её. – то ли спрашивает, то ли констатирует факт Петя.
- Нет! Я доказал ей, что она никакая не царица, а обычная сука! Похотливая и грязная! Она ненавидела меня, но мой пролетарский *** сделал её! Разрушил её гордость!
- Ты взял её! – говорит Пётр с побелевшим лицом.
- Не просто взял! Мне нужно было не просто взять её! Не так, что я **** её, а она смотрела в потолок, прикидываясь царицей, которая отдаёт на растерзание только тело, но не душу? Э нет! Не так! Я переломал её! Ударил по губам, взял её, а потом начал ласкать! И я сломал её! Она начала стонать, но не от унижения, а от удовольствия! Она драла меня когтями не от ненависти, а от страсти! Она, дворянка, урожденная графиня, она забалдела от обычного мужика, какого-то паршивого коммуниста, который уже несколько недель не брился и не мылся! Теперь она потеряет свой царский взгляд!Да, сука, да?
Спартак наклонился к женщине. Схватил её за волосы и поднял к себе.
- Нет царицы, а есть ****ь! Да?
- Да.
Она сказала это хрипло и впилась своими окровавленными губами в губы Спартака. И он не отскочил, как черт от ладана, от этой нечистой, а впился губами в неё, ещё и схватился рукой за сиську с заметным синяком. Они сошлись в этом поцелуе-битве, они ели друг друга и Пётр видел, как дрожит от страсти тело Спартака. Пётр заклекотал от ненависти. В каком-то яростном мареве схватил со стола маузер Спартака, увидел, как ногти женщины дерут в кровь его сильную белую спину. Закричал и выстрелил. Теперь уже Спартак закричал, Пётр снова выстрелил, Спартак уже хрипел, Пётр выстрелил снова, Спартак застыл на женщине. Пётр подошел, схватил тело товарища и поднял его с той сучки, оттащил к стене. Там поцеловал Спартака в окровавленные губы и выстрелил себе в рот.
Жену ротмистра Бахарева расстреляли через время, за то что заразила с десяток красноармейцев сифилисом.
22.09.07 (Сумы).