Черные коридоры
Посвящается Ирине Шкоде
Я не ел четыре дня - напрочь пропал аппетит, и даже вода имела тошнотворный вкус ржавого железа. А пить приходилось много – сахарный диабет никуда не исчез, остался со мной.
Отвращение к себе было таким сильным, что я не мог смотреться в зеркало. Четыре дня я не причесывался и не чистил зубов. Не раздевался на ночь, потому что гадко было дотрагиваться до собственных рук, ног, шеи.
Невозможно было касаться тела, опоганенного мерзкой старухой.
Впрочем, тогда я ненавидел не старуху, а своих родителей. Родители отправили меня в летний лагерь. Самое жуткое место в моей жизни.
Я понимаю, что у мамы почти не было альтернативы. После того, как кастрюля с борщом пролетела над моей макушкой и оставила вмятину в стенке холодильника, а вслед за кастрюлей понеслись разрывные снаряды отцовского мата. Мама не хотела, чтобы я наблюдал это все каникулы. Как будто мало я наблюдал раньше …
Дело шло к развязке – у отца распадалась печень, несколько раз мы находили его в луже извергнутой им черной крови, эта черная блевотина была вестником надежды: «Недолго нам осталось мучиться!»
Мама не могла предвидеть зла в образе мерзкой старухи.
Теперь я понимаю, что она была, конечно, не старухой. Просто некрасивой теткой средних лет. Сколько ей было – тридцать семь, сорок, сорок два? Не знаю. Я даже не знаю, кем точно она была – медсестрой или врачом. Помню белый халат, полное лицо без штриха косметики, гладко зачесанные темные волосы.
- Раздевайся до трусов.
Не знаю, почему, отчего, зачем мой тринадцатилетний организм отреагировал на прикосновение бледных противных пальцев со стетоскопом к моей груди.
Не знаю, почему ее возбудила жалкая реакция больного полуребенка, она же листала мою карточку, знала про диабет.
Была ли ее душа темной и страшной, была ли ее жизнь одинокой и полной страданий. Или она первый раз упала в это гноище – со мной. Ничего не знаю.
Почему со мной?!
Она даже не разговаривала, взяла меня за руку, толкнула в соседнюю комнату. Там была кушетка, покрытая рыжей клеенкой. От клеенки удушающе несло хлоркой.
А старуха не пахла ничем. Или я не помню. Я весь тогда пропитался собственными отвратительными запахами: перепуганного пота, скверного недозрелого семени.
… Черный коридор, под потолком крутятся странные, причудливых форм синие и розовые фигуры. Вся моя жизнь – черный коридор. Я хочу дотянуться до этих фигур, не зная, зачем они мне. Я хочу увидеть синее и розовое вместо постоянной черноты, но не могу, не могу.
Не однажды с черного потолка падали мне в руки таинственные фигуры, и я рассматривал на свет их грани, и видел радость творчества, восторг любви. Но каждый раз фигуры таяли, когда всплывало из темноты то страшное лето, та мерзкая старуха, та холодная клеенка.
… Светлая и нежная, жизнерадостная и веселая – ты не моя. Ты никогда не будешь моей. Белые горы и зеленые долины – лучший фон для тебя, чем мои холодные черные коридоры. Я всегда буду бродить там один. Нет, не один – с призраком мерзкой старухи в белом халате.
© Copyright: Антон Рагозин, 2010