Я тебе сегодня ночью сердце принесу

Нина Роженко Верба
Разве я знала, что такое любовь? Да и кто вообще знает, что такое любовь?  Почему в тот день я словно в первый раз увидела  тебя? Шло собрание, нудное и бесполезное, как все собрания. Начальница читала доклад, а  вопросы раздали заранее специально подготовленным  сотрудникам. На собрании присутствовало вышестоящее  руководство, и все отчаянно трусили.  Я тискала в  сухой ладошке  листочек бумаги с вопросом. Волновалась. Председательствующий посмотрел на меня страшным взором и задергал  косматыми бровями. Я поняла: пора!  Решительно встала и  просипела севшим от страха голосом: "Собирается ли руководство выделять детей многодетным матерям?" Начальница онемела, председательствующего одолел приступ кашля, народ очнулся и захихикал. А я почувствовала себя приблизительно так же, как  артист из популярного анекдота с его знаменитой фразой: "Волобуев, вот вам меч!" Откуда в моей заготовленной фразе взялись дети, когда я должна была спросить про путевки?

Слезы уже готовы были хлынуть и смыть этот невиданный публичный позор. И вот тут я увидела тебя. Твой задумчивый и, как мне показалось, сочувственный взгляд. Я опустилась на свое место, склонив голову, полыхая багровым румянцем стыда. Но странное дело, мой  провал вдруг перестал волновать меня. Я чувствовала твой взгляд. Все, без исключения, пялились на меня. Но только один взгляд - твой - и обжег, и согрел меня. Что-то вспыхнуло внутри и заполыхало. И от этого внутреннего огня вдруг зашлось сердце.

После собрания ты подхватил под руку Наташку, и вы ушли в метель. Вдвоем. Я думаю, вы даже целовались. На большее у меня не хватало фантазии. Ревновала ли  я? Не знаю. Просто в моем сердце словно заныла и уже не исчезала колючая заноза.  Я представляла твои  горячие резко очерченные губы и Наташкины - в жирной  фиолетовой помаде. А заноза впивалась все глубже и глубже в кровавую мякоть такого беззащитного сердца. Не вздохнуть. Не выдохнуть. Ты прижимаешь Наташку к себе и целуешь, целуешь, размазывая помаду по щекам.  Я тихо смеюсь. Это моя маленькая месть - представлять тебя в Наташкиной помаде покойницого цвета. Но твои губы... Твои губы...

А впрочем, какое мне дело до Наташки? Какое мне дело, что ты ее целуешь? Разве мой огонек, вспыхнувший  на том дурацком собрании, зависит от Наташки? Нет! Только от тебя. Вот сейчас ты сидишь в столовой, ешь хлебный шницель и задумчиво глядишь в окно. Ты и думать забыл обо мне.  Ты не торопясь отламываешь вилкой кусочки шницеля и отправляешь их в рот. Я смотрю на твои красиво очерченные губы, на твои сильные руки и изнываю от радости. Блаженная улыбка расплывается на моем лице. Здесь, в институтской столовой, где пахнет мокрой тряпкой и  дешевой жареной рыбой, я абсолютно счастлива, потому что вижу тебя. И заноза притихла, не терзает сердце, и крохотный было  огонек  разгорается в пионерский костер. И на этом костре я готова спалить и этот вонючий шницель, и эту пропахшую мокрой тряпкой столовую, и институт, где я подрабатываю лаборанткой. Лишь бы ты еще раз посмотрел на меня. Посмотри!

Я это не я. Ты думаешь за соседним столом на тебя восторженно пялится и улыбается робко невзрачная лаборантка  в дешевом клетчатом платьице? Нет! Ты посмотри внимательней! На эти кудри, светлые, как солнечный зайчик. В эти зеленые с поволокой глаза, словно из морской глубины. На  это темное платье из зеленого бархата, так мягко облегающее мою грудь. Услышь эти страстные слова из глубины моего истерзанного сердца :

На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!

Эти стихи я хотела написать сегодня ночью. Для тебя, мой единственный. Но что же делать, если я не умею писать стихов? А потом в начале века их уже написала другая Марина. Как странно! Мне почему-то кажется, это не я, а она, зеленоглазая и ветреная, сидит сейчас в столовой над стаканом кефира. Оглянись же! Ну и что ж, что я не так красива, как Наташка. Ну и что ж, что я не умею писать стихи? Но если женщина любит, она любит, как поэт, как первая красавица. А я люблю.

Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!

Наташка появляется неожиданно, ты оживляешься, отодвигаешь тарелку. Она садится  рядом, что-то оживленно рассказывает, а ты целуешь ее руку. Я грустно смотрю на свою сухую ладошку, коротко стриженные ногти без маникюра. Никогда, никогда ты не поцелуешь мою ладонь так нежно, как ее. Никогда твои горячие губы не согреют мою ладонь. Огонек замерцал, задрожал, подхваченный ледяным сквозняком. И заноза, словно живая, опять ворохнулась. Господи, помоги мне! Слезы капают в кефир и без того разбавленный в буфете. Юная красотка в бархатном платье медленно удаляется танцующей походкой. Я  незаметно смахиваю слезы и вытираю ладошку о клетчатое платьице. Марина, Мариночка, шепчу я,  провожая ее взглядом, ты ведь тоже любила, страдала. И молилась. Почему же мне так тяжело?

Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц -
Строгие глаза.
И чтобы не слышать
Пустяков - красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.

Ты слышишь меня, любимый. На улице метель, ветер воет в трубах, и корабельные сосны  скрипят под его яростным напором, словно жалуются. Утром, когда метель уляжется, солнце высветит янтарные стволы сосен, словно зажжет внутри каждой свечу. Тысячи янтарных свечей на солнечном берегу. Но это будет утром. А сейчас за темнотой, за соснами, за метельными вихрями тяжело ворочается  зимнее море. Такое же ледяное, как твое сердце. Непонятно только, зачем внутри все еще теплится огонек? Для кого?

Так вот и жила бы,
Да боюсь - состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!

Я натягиваю старую кроличью шубу. Она верой и правдой служит мне уже лет пять.Заматываю горло шерстяным шарфом, надеваю кроличью шапку-ушанку  и выхожу в метельную сумятицу. Свирепый порыв ветра впивается в лицо сотнями сухих колючих снежинок. Закрыв глаза, я наощупь бреду между соснами по занесенной снегом тропинке. Я иду к морю. Мне легко представить, что ты идешь рядом. Я даже вижу твои красивые, четко очерченные губы и огонек сигареты. И горьковатый запах дыма в свежем снежном воздухе я тоже  чувствую.  Но я - это уже не  я.

Плотнее закутываюсь в серебристый мех чернобурки, поправляю вуаль на фетровой шапочке с пером. Зеленые глаза вспыхивают нестерпимым ведьминским  светом. Метель улеглась вдруг. Все стихло, и только тусклым серебром сияет под луной снег. Мы выходим к морю. Оно глухо  ревет, как большой обиженный зверь. Ты сбрасываешь с плеч медвежью шубу и набрасываешь мне на плечи. Совсем близко я вижу твои глаза и губы. Совсем близко. И твое обжигающе горячее дыхание на моей щеке.  Февраль. Какой же он горячий и счастливый этот месяц февраль.

И узнать вас трудно, если бы не губы...Если бы не губы... Если бы не губы...

Я сажусь в снег под сосну и смотрю на море. Слушаю его, закрыв глаза. Я ничего не знала о любви, я не знала, что любить так больно. Огонек внутри уже не греет, а жжет. Мне больно. Я не знала, что будет так больно. Нестерпимо больно.  Я  хочу умереть. Здесь и сейчас.  Здесь и сейчас.

Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.

Ни гремучего фонтана,
Ни горячих звезд...
На груди у Дон-Жуана
Православный крест.

Чтобы ночь тебе светлее
Вечная - была,
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.

Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу.

А пока - спокойно спите!..
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список -
Полон, Дон-Жуан!

Я бормочу стихи вполголоса и жду, когда зеленоглазая красавица с волосами цвета солнца  возьмет меня за руку и уведет с собой по дороге, которую она уже когда-то прошла. И тысячи янтарных сосен свечками вспыхнут нам вслед, а ветер пропоет: Аллилуйя...


Стихотворение "Дон Жуан" Марины Цветаевой


картинку взяла отсюда