КНН

,Снова утро. Веки как будто срослись и покрылись чем-то липким. Язык во рту (это я сейчас понимаю что это язык) кажется чем-то давно переваренным и непроглоченным.       
       ****ь!- я с трудом открываю глаза. И снова в незнакомом месте. Вокруг меня какие-то люди, они спят, но нифига не умиляют, как это обычно бывает, а наоборот. Я еле сдерживаю рвоту и пробираюсь в сторону двери. Спотыкаюсь о чью-то волосатую ногу (чью?), вяло матерюсь, стараюсь не смотреть в зеркало, хотя это как раз просто, глаза то нифига не открываюца.
      Все. Я вижу дверь.
      Но тут из туалета выруливает смутнознакомый парень:
- Киса, ты уже уходишь, а я надеялся продолжить…
  - Чево?- я смотрю на него как мне кажеца презрительным взглядом (ха!) черт его знает, какой там взгляд у меня получился, но задерживать он меня не стал.
   Хватаю джинсовку и все, три этажа на трясущихся ногах вниз-вниз-вниз и я на свободе.
  Че же с ней делать с этой свободой? Ха! Этот вопрос не дает мне покоя лет с 14-ти, начало всего: sex&drugs&rock-n-roll.
    Я даже не знаю, какое сейчас время суток, не то что философские вопросы решать. Ладно, надо взять себя в руки. На улице погано. Слякоть, серость, туман, мать его, лондонский опять же. Тупо прусь к метро. Где оно, я узнала у какого-то дядьки, он, по ходу, опохмелялся (утро? Хм, не знаю)
   - А метро где?- голос хриплый, дикий какой-то. Дядька аж шарахнулся. Неужто так все плохо?
   До метро я не дошла (не-е-е, нормально), просто тут кафешка какая-то нарисовалась еще аж советских времен. Вхожу.
- Двойной эспрессо, мальборо, зажигалку, - свои где-то похерила, хотя ясно где, на хате этой ****ской, в прямом смысле.
  Кофе поганый. Вся пасть им забита. Официантка (ха!), бабуля сморщенная, желтая вся, как из бочки с никотином – Да здравствует мое светлое будущее! – тащит мне пепельницу. И на том спасибо, мне кажеца, я и двух шагов не пройду.  Рухну тут и отойду в мир иной к праотцам. Где они начнут мне всякую херь на ушки мои вешать, типа, чеже ты дочка, внучка и т.п. так бездарно жизнь свою проебываешь, тебе бы детей корзину, мужа с дачей и все такое…
   Нет уж, не дождетесь. Я вот выпью свой поганый кофе и свалю по-тихому отсюда.



Дома бардак, благо маман перестала уже (и давно) обо мне парица, и я могу просто приползти домой и уронить свою похмельную башку туда, куда приспичит.

И снова утро. Похмельный туман сгущается и становица жутко. По спине бегут какие-то волны, но это ладно. В сумраке я вижу чьи-то мутные глаза, чьи-то потные руки тянуца ко мне. Тела, такие влажные и мерзкие, непристойно шевелятся. В своей наготе чуть не выворачиваясь наизнанку. Меня мутит, ведь я такая же, я шевелюсь и выворачиваюсь вместе с ними. В одном ритме. Музыка похоти и одержимости.
Но есть и другая музыка, мой похмельный ангел, а иногда и единственный собутыльник. Том Уэйтс. Дружище. Хоть он меня никогда не лапает. Хотя иногда мне этого хочется… Да че я вру! Мне всегда хочется, но…Ха! Многозначительность меня пугает. Даже моя собственная.

Дома такой разгром. Моя одежда валяется вся такая смятая, изнасилованная какая-то. И вонь привычная, но каждый раз новая. Перегар, табак, пот. Запах свободной жизни.




Струи воды чуть-чуть облегчают страдания;. Грязной я, может, и останусь, но вонять буду все-таки меньше.
  Голая, мокрая, одинокая я брожу по квартире, и капли воды укоризненно глядят на меня с пола. А я такая рыжая, но уже такая скучная себе самой, отражаюсь в зеркале, в стеклах… ****ь! Не люблю, когда на меня пялятся… (Вру!; люблю)

На мобиле ни одного звонка. В холодильнике пус-то-та. В доме ни капли спиртного. Даже жидкости для снятия лака нет;. Не, ну все же не настолько плохо. Ведь почти всегда можно найти того, у кого найдется штонить нужное и хорошее.

Стучу к соседу. Он панк, он мне поможет. Уж кто-кто, а панки все понимают.
Дверь открываеца, на пороге стоит наглый рыжий котяра.
- Заходи…
  Бля! Все, крыше я своей давно ручкой помахала, но не настолько же…
Тут мне полегчало, потому что я слышу шлепанье босых ног и вижу это лохматое чудо, своего соседа, замотанного в одно лишь бледнозеленое полотенце. Сам бледный, тощий, взъерошенный, он пробуждает во мне чуть ли не материнские чувства (че сказала?)
  Лыба у него такая, что я прямо таю…
 - А я вот кошатину себе завел, - виноватая такая лыба, - Тайлер зовут.
-А-а-а, А я думала, что все, совсем уже того, - облегчение и радость родной такой же похмельной физии, прям не передать как приятно,
  - Ты теперь, типа, котопес? – ( Псом соседа звать, а  в миру Лехой, тьфу)- хе!
  -Типа, да. А ты откуда такая убитая, малыш?- пялица на меня, а лыба все шире.
  - Знала бы…
   - Опять загул?
  -Ну, типа, сама еще не знаю. У меня опять, по ходу, провалы. Где, с кем, че пила…А может у тебя есть ченить такое, ну, чтоб легче стало? А то мне уже коты говорящие мерещаца, а спать легла, так такая групповуха жесткая привиделась…
  -Ебля?!- Пес аж в стойку встал.
  -Ебля, - устало киваю, а у самой хитренькая лампочка в мозгу загораеца, - надеюсь, тебя так никогда не имели. Честно, страшно было, как будто оболочка пустая, полная потеря себя. Типа, свобода, но гадость, тьфу, ну ты в курсе этой темы, не первый день меня знаешь. Те же заморочки.
  - Ладно, малыш, пойдем на кухню, ченить поищем
  Я следом за Псом, дружище мой, мы с ним, кстати, не спали не разу, ну не, то есть спали, конечно, но не трахались. Хороший он, добрый, зря его бабуськи стремаюца. Дреды, пирсинг. Псина все хочет себе член продырявить, тогда ведь не удержусь, любопытно, ведь, и хер с ней с дружбой. А потом ЗАГС, детишки, один кот на двоих. Подъездные сплетницы охренеют…
  - Малыш, есть виски, но запивки нет, есть вот сырок «Дружба»
  - Ладно, тащи, что есть, по ходу разберемся.
С первого глотка меня аж передернуло, но по телу такое тепло приятное разбежалось.
  - Слушай, Собак, а откуда такое богачество!
  - Да вот к матери съездил, соседке помог кран починить, а она мне вискаря, ну не целую бутылку, но все равно позитивно.
  - Блин, да ты домовитый какой, может замуж за тя выйти?
  - Детка, захочу расстаться с вольной жизнью, первым делом к тебе прибегу, на колено встану и все такое…
  - Да ладно. Песик, не боись, мне пока тоже гулять не надоело, я вольная животная. А за виски спасибо, а то все, чувствую, загибаюсь,- это уже в дверях.

- Да ладно, малыш, будут проблемы, заходи, а то и просто так заглядывай.
Лыбица, собака такая.
  - А как твой, ну, ты понимаешь, еще не решился? А то показал бы.
  - Не, пока нет, все не осмелюсь, а хочешь, так покажу?
  - Не, я столько времени ждала, потерплю еще (ха!);.

Снова дома. Че делать? Решаю помыть посуду. Привет, мама, типа! Но руки, блин, дрожат. Прикуриваю сигаретину. Fuck! Дым в глаза, а послать некому. Ла-а-ана!
 - Иди на ***, солнышко, выбери самый достойный!
 Проморгалась. Встаю к мойке. Вода теплая, а процесс кажется даже медитативным Ом-м-м!
Ну што, ну все. Руки теперь  воняют этим пакостным средством. Кто же меня захочет, когда я похожа на пьяную посудомойку? Ок, где-то были духи, ну, или ченить такое.
Крашу глаза, втискиваюсь в джинсы. Задница, вроде, ниче, но мышцы болят. (Хе-хе, ну, объяснять не надо, так ведь?)
Пойти штоли прошвырнуться?   


Клуб. Клубы дыма. Музыка орет. Че я тут забыла, тишины хочу и джаза…
Пиво, водка, текила. Туалет. Какой-то парень.
  - Привет, я Андрей.
  - А я…
И вот, все как обычно, мы трахаемся в сортире. А он ниче, этот, как его, Андрей.
Поцелуй на прощание.
- Ну, давай. Котенок, я позвоню.
Как же, на МОЙ ; номер ты *** позвонишь. Хотя он в целом милый, но…
- А у тебя тушь потекла, - это зеркало решило голос подать.
  - А у тебя мозги, - криво так щерюсь.
Ну а че мне остаеца? Типа, праотцы правы?! Да хрен.

Может мне и самой так не нравица. А че мне нравица, я не знаю, такая вот фигня.

Рассвет. Сижу в каком-то дворе. Песочница. В окнах света нет ваще. Типа спят все, дрыхнут. И снятся им гадости всякие, тока деткам снятся сказки, приятности и конфеты.
А я опять в гавно. Но теперь одна. Курю, а сама чуть не плачу, чеж так одиноко-то? Вроде народ знакомый есть и сексом вроде не обделена, но чето все не так.
Бабуся тут какая-то в метро, которой я место не уступила (ну, блин, уставшая была, бухая) над душой стояла-стояла, а потом как вякнет: типа, креста на тебе нет!
Я аж подскочила, а где его взять то? Нехристь я такой. Пьяное животное, маленькое и несчастное, обнимите меня ктонить, а?! Полюбите меня. Пока я еще свежая и упругая.

Завтра еду к друзьям.

Завтра. Еду к друзьям. Без бутылки чеж за друзья? У меня с собой, да и у них, я в курсе, тоже есть.
Вот я еду. Чтоб влезть в чужую счастливую жизнь. Устроить истерику и сбежать до следующей встречи.
 А ведь по большому счету, никто меня нигде не ждет. Всем насрать, как насрать мне самой на себя и на весь этот говеный мир.
А мне всего то надо быть кому-то нужнее всех. Но все, кому я хочу быть нужной, уже нашли себе кого-то, кто им нужнее, чем я.                Опять пьяная истерика. ****ь! Че делать то, добейте меня! И Псина, радость моей жизни, забухал, забыл своего малыша, только кот его глючный, Тайлер этот Дерден, мать его, воет, голодный, наверно, а у меня ключей нет. Колбасы ему, штоли под дверь подсунуть? Ха! Была бы колбаса, самой хавать нечево. А может сесть под дверь к нему и тоже начать орать? Мы же братья по духу (я, конечно, не такая волосатая и хвоста у меня нет, но все же). Составить ему штоли компанию? Не, ну тогда меня в белый дом отвезут, свяжут мне лапки за спиной и в комнатку мягкую, светлую поместят. А там ни Псины, ни виски, ни случайного секса. Не, несчастье какое-то. Хотя так тоже не счастье.


Я вижу озеро и белых ангелов. Рученьки их светлые над головой как шарики болтаюца взад-вперед, туда-сюда. А на физиях их улыбки светлые, застенчивые. Типа говорят: смотри, будь как мы.
Потом этими своими лапками они юбки себе задирают, и я вижу, что у них там ниче нет, как куколки такие, болванчики. А они все прыгают и лыбяца. Типа надо так. А я прямо проникаюсь и думаю: «Вот оно щастье. Ни *** нет, а они вон скачут, щасливые такие, просветленные…»
А тут сверху крышка на них, колпак такой, прозрачный, но слегка мутный штоли. И я вот стою рядом с этим колпаком, но снаружи. Сначала пальчиком стучу туда, а ангелочки все хихикают, юбки уже опустили, ручонки кверху, но прыгают все быстрее, уже хрен разглядишь. И я начинаю долбица, типа, пустите, надоело мне тут искать кого-то, устала. Хочу с вами скакать, тупо так, радостно. И ведь не надо больше ниче… А в куполе этом долбанном тут совсем свет погас. И так мне погано на душе стало, муторно. Как будто это у меня где-то свет погас. И все, ****ец, ни ответа, ни привета. И надежды нет, ничего нет.


   Почему-то все больше рассветов в памяти остается. Видно рассвет с сушняком в паре ходит, а закат он че? Он сам по себе, красивый такой, гордый. Пьяный опять же, красный. На закате либо прешься куда-то, либо на месте нажираешься. Хотя че обязательно нажираешься, можно и укурица так, что мало не будет. Красивая она, травка, зеленая такая, позитивная. Увидишь кустик и на душе ясно становица, даже если не помнишь, как солнышко выглядит.
Вот бы на плантацию такую рвануть, в Мексику, или где она там растет? Чтоб светлые духи вокруг меня в хороводе, а я в центре, голая вся, в солнце, закатом укрытая. И музыка вокруг, и шаманы. И вроде никто меня не хочет, а мне хорошо. Никто никого не хочет, а всем хорошо. У шаманов шрамы на лицах и татуировки. И глазки углем обведены. Хитрые такие глазки, мудрые. И веселые. И смех везде слышится запредельный. Как не из этого мира. Вроде и без эмоций, а вроде и все в нем есть.
И искры сыпятся и оставляют на мне шрамы и татуировки. И с каждой искрой мои глазки тоже становятся и хитрыми, и мудрыми. Я тоже шаман. Я уже не в центре круга, а там, со всеми. И знаю всю эту тему. А в круге стоит новенький, светлый такой, голый и испуганный, как я была.
И вот мы одно. Я чувствую вселенную. Ее суть. Я центр, и я край. Я – суть ее.

На площади в центре города народ. Слышны тысячи разговоров. Вроде отдыхают люди, а толкаются, пихаются. Агрессия, мать ее. Да и я такая же;.
Че я тут делаю? Пока не знаю. Засяду гденить. Может выцеплю кого. Может, нет. Для разнообразия и одиночество катит.






 

Полчаса. Час. Знакомых рож не видать. Не, ну пару скинов я видела, тока я уже не в этой команде. Перемигнулись, конешна, но они и сами все поняли, не подошли. Они меня по ходу с Псом видели, с его тусой. А они там кто с дредами, кто с ирокезом. Буйная, короче, растительность на репе. Не то, что эти, бритенькие, крепкие. Хорошо с ними было, не спорю. Как вспомню некоторых, аж мурашки… 

Еду домой. Поезд этот долбаный. Блевотиной пахнет. Никого не выцепила, ну и хрен бы. Больно надо.
Не очень то люблю я эти вечерние поездки на метро. Какой-то напряг в воздухе всегда висит. Не расслабиться. Чувствую, как спина напряжена. Жду удара. Ни разу не дождалась. Но все время жду.

От метро до подъезда два шага. Но чето страх не отпускает.
 Бодрюсь, но жопой чую, чето не то. Смотрю вверх. У Пса опять нет света. Какой день третий, четвертый? Тайлер бедный скоро кафель жрать начнет, если эта псина о нем не вспомнит. Но не вышибать же дверь, а то вернется, скандал закатит, а у меня $ нет, на чеж я ее чинить буду. А эти, ****ь, рабочие натурой вряд ли берут (ха!). Такие мысли, не без тени эротики (порно!) меня немного отвлекли и до подъезда я кое-как дошла.
В подъезде пришлось задуматься: лифт или не лифт? Долго думать не пришлось. Эта адская машина снова сломана (с утра, кстати, почти всегда пашет). Ну а вечерами я редко прусь на родную хату. BONUS: почти трезвая;.

Ну, типа, мой этаж, четвертый, с детства любимый. Обоссаный, правда, весь, обосраный, но не мной. Где жрем, там и срем это не про меня.
А в лифте, кстати, жвачки мои наклеенные, коллекция целая. Цветные такие, типа, детство в жопе. А мне нравица. Вахтерша (или уборщица) их отдирает, но редко, успевают накопиться.

Дверь ободранная, со следами поджога. Может, друганы какие, кому не дала? А че, были такие, не помню…; Дверной замок тоже весь поцарапан. Был бы здесь Шерлок Холмс, он бы сказал, эта квартира принадлежит алкоголику. Было чето такое  в одной книжке, там, типа, руки тряслись, и чето было поцарапано. Не, в целом нефиговый вывод. Пра-а-а-авильный, почти. Спасибо, мистер Холмс (и реверанс такой низкий-низкий, чтоб юбка аж до ушей, а мистер Холмс посмотрит и густо покраснеет, потому что белья на мне не будет), а может быть он педик, есть ведь такой слух, и ему нифига не будет, тогда стыдно станет мне.

Открываю дверь своим ключом, успевая заметить, что маникюру ****ец, и причем давно. Опять вернулось это гадкое чувство незащищенности, хотя с чего бы, я ведь уже дома. Включаю свет. И обнаруживаю, что маман не спит. Не меня же она пасет? Желудок не то, что в комок, а уже с наперсток, как будто я снова котенок (раз уж такой кошкой похотливой выросла, значит и котенком побывала;).
Ну так вот. Картина, блин, репина. Маман, на физии маска из какой-то зеленой дряни, прорезанная вся слезами, бля, рыданьями. Рожа вся перекосилась, как она меня узрела, и все, транс. Я пялюсь на нее, она на меня.   Меня на ногах хрен держит, че делать, хватаюсь за косяк, а предчувствие самое поганое. Шатаюсь, но держусь. Прядку свою рыжую, непокорную со лба:
  - Че?
  - Доченька, - типа сочувствие на роже ее перекошенной, монстр, бля, да и только, -доченька, Алексей…
И все, в рев, маска ее гребаная аж кусками осыпается.
Я от косяка отлепилась и плюх! в соседнее кресло.
  - Алексей Семеныч? – типа, хахаль ее. Может в колодец какой глубокий провалился, ну и хрен бы…
  - Нет,- (тут, блин, такой всхлип сопливый, что не передать),- Леша, сосед наш, ну, друг твой…
 Тут меня подкосило, благо в кресле, а то бы на пол ебнулась.
  - Пес? Что с Псом?
  -С каким псом, дочка? Лешу у-у-у-били-и-и-ии-и…
Эти взвизги своей маман я, пожалуй, передавать не буду, и вспоминать-то тошно.
  - Пса?! Убили?! Кто?! – ни хера не понимаю, не осознаю, не втыкаю. Не доходит, не допираю etc.
  - Говорят, ребята эти бритоголовые, фашисты. Столкнулись где-то в подворотне. Голову ему разбили. Он в больнице скончался. И ты с такими извергами общалась…
И дальше такой же поток сознания, что хрен остановишь. Визги, всхлипы, сопли. Тянущиеся руки. Типа, доча, дай я тебя утешу.
 Пса?! Скины?! В подворотне?! Мать, бля! Ты же его не знала, ****или с соседками, с этими дурами старыми, типа, как мальчик себя уродует, он, наверно, наркоман. А щас!!!
Пес!!! Дружище!!! Член ты мой непробованный, любовь моя! А Тайлер? А я? Мы то как без тебя? Чувствую, все, срубает меня, коматозит. Не то, что земля из-под ног, кресло из-под жопы уходит.

Утро. Серое. Мерже и гаже, чем всегда. Вижу свою опухшую рожу в зеркале и вспоминаю, что почти не пила вчера. Не похмелье, нет. Щелочки чертовы в зеркале глядят так испугано, стрем такой глядит на меня. И понимаю, правда.
Псина. Псятина. Пе-о-о-о-ос! Нет моего Пса больше. Некому меня опохмелить. Некому подбодрить. Нет моей любви больше на свете.
Предчувствия, ****ь. Штоб сдохли те, кто вас посылает на этот свет, в головы тупые наши, головенки. Тайлер с его воплями. Чеж я дура, не размотала песово полотенце с его тощих бедер, не разглядела, не потрогала, не поцеловала?
*****!! Зеркало к чертям, рука в крови, о чем я думаю?! О чем? О жизни, о Псе, живом, настоящем, без гроба, без костюма этого гребаного, траурного.

Руку пришлось забинтовать. Одела черное платье (сколько ему уже? Откуда взялось?).
Сегодня похороны Пса. Зароют моего патлатого в землю, земелькой присыплют, а он, стопудово, будет лыбица откуда-нибудь на меня, такую смешную, в этом уебищном черном прикиде.
Псина? А как же копец одинокой жизни? Загс, детишки, один кот на двоих?
Тайлера я, кстати, решила забрать. Он тощий, как глист, глаза бесявые. Сам на Пса похож, тот даром, что Пес, а котяра тот еще, немало баб через него прошло. И красивых, и не очень, но все, ****ь, его хотели. И я, но… ждала момент, тянула, дура!

Похороны. Скука. Тоска. Мать его, цивильная тетка. Хорошая, кстати, без наездов и всего такого. Моя, вся из себя такая, ****ь, святоша, с понтом дела. Друзья его, типа, собутыльники. ****и, опять же, пришли, самые смелые, куда же без них. А кончики носов напудренных красные, хрен скроешь. И глазенки красные. Ревели, стервы. А может, и нет, может укурились, а может, любили…
Не знаю, злоба во мне сидит. Злоба. Судить не буду, сил нет на суд.

Вот оно. В церкви я его увидела. Как солнце, мать его, в глаза. Вру. Страшно стало. Как и не было пса моего, живого, с бутылкой, с дредами, укуренного, с лыбой его блаженной, моей, блин, лыбой.
Лежит вот в гробу чел какой-то, костюмчик серенький, я его в костюме и не вспомню. Сережки, блин, куда дели? Дреды где? Бритый, хоть щас в армию. Страшно, не, честно, это я не гоню.
Вот, вроде, какой он был, а щас как голый.
Ниче не осталось от того, что я знала. Физия припудренная, а если присмотреться, то заштукатуренная так, что и дырочек от пирсинга не найдешь. Кукла, просто хренова кукла, лежащая в коробке, черной такой, дубовой, а может еще какой.

Я очнулась на диване дома. Маман маячит вокруг с этим гребаным нашатырем, вонючим, как хер знает че.
Уф! Это просто глюк, а Псина упился, загулял. И я просто упилась. Ведь у меня провалы, сама в курсе. А щас сильный такой. Может меня домой кто припер, а может сама приперлась…               
Но тут - ****ь! – продолжение кошмара: из кухни выруливает, сверкая шалыми глазами Тайлер, тот самый, рыжий, говорящий.
  -Ма-аа-а-ам! Че Тайлер тут делает?
Вижу ее рожу, вижу на себе черное гребаное платье. И все. Осознание как гильотина. Я уже вижу свою башку в углу, в луже крови. Глаза, тусклые, пяляца на меня. Пасть разинута в вопле, который я не слышу. Помада, ****ская красная помада на зубах. Помада, так и не испачкавшая песьей чистоты, не оставившая обручального кольца на его нежном собачьем члене.

Провал.

Провал за провалом. Я не могу дышать. Я не могу двигаться.
Я не могу есть, пить.
Я даже не могу думать. Кажется, я даже уже стала ходить под себя. Мне не страшно, мне насрать (хе! ;).
Не думала, честно, что песья смерть станет мне тем, чем она стала. Мне было срать на всех, но вышло, что не совсем. И вот я лежу в своей постели и вижу далеко-далеко в окне его наглую лыбу, вижу его дреды, его пробитые соски, узкие накуренные зрачки. Чувствую ритм его дыхания. Он ждет меня. Я ведь знаю, ждет. Не своих дружков-укурков, не ****ей своих, а меня, своего малыша, девочку, которую он не пробовал.

Я сижу в кругу шаманов где-то очень далеко от поганой загазованной Москвы. В песчаной Мексике. Этот ритм, он поднимает меня и заставляет раскачиваться. Я танцую, глаза закрыты. Ноги топчут огонь. Огонь во мне, я – огонь. Это пламя – моя агония, агония моей жизни.
 Главный шаман, смуглый, почти голый, весь в движущихся узорах, подходит ко мне, но я не боюсь.
Его рука на моем плече. Он, пританцовывая, протягивает мне флягу с горькой, нестерпимо горькой жидкостью. Она выжигает мне кишки, сжигает мои кости, кожу. И вот я уже чиста, я парю над землей. Я слышу песню шамана, вижу его огненные глаза. Он хватает меня в кулак и засовывает к себе в рот. Но я – дух и мне не противно. И он дух, он шаман. Мне даже не мокро. У него нет слюны. За решеткой его зубов я вижу свою старую жизнь: все пьянки, раздвинутые ноги, всю дрянь и грязь, которые я собрала в этом мире. И тут меня накрывает его слюной, она вымывает мою душу. А шаман, он сильный, он справится, ему грязь моей маленькой души вообще, наверное, не страшна.
 

Шаман выплевывает меня к себе в руку. Я знаю, он хочет, чтобы я летела. Но я не умею, я никогда этого не делала. Да и куда?
Я вижу, как племя показывает пальцами куда-то, и их пальцы сливаются в один. Это такая тонкая дорожка, тоньше, чем лунная. И я то знаю теперь, куда она ведет.
 Теперь, чистая, я вижу так много…Та точка – скопление звезд – это созвездие Пса, его новый дом, конура, собачий рай.
И я знаю, что делать. У меня нет ног, но есть указатель. И эта длинная херовина, этот шаманский перст, он приведет меня.

Глаза открыты, боль не дает мне закрыть веки. Все тело ломит, в моих венах кислота, которая выжигает меня. Все тело одна сплошная гниющая язва. Не могу понять, ведь я была в Мексике, среди шаманов.
А, доходит, это кара за то, что я не добралась до песьего созвездия. Но что мне помешало? Что? Кто? Чья гнусная злая воля одним щелчком сбила мне все указатели????????????

Утро. Дом. Сиделка. Сиделка?! Какая к ****ским чертям, чтоб ее Тайлер задрал?!
- Тише. – это псова мать.- Тише, девочка, тебе было плохо, приступ. Я не знала, что вы с моим сыном были так близки.
 У нее на глазах слезы, которые грозят, блин, перелиться через край и затопить всю эту комнату вместе с моими дисками, постерами, шмотьем и кустиком конопли, чахленьким, но живым, там, в уголке, на подоконнике.
- Нее-е-е-е, теть, мы с ним даже не спали, все нормально, это просто кризис.
Ее глаза смотрят так умоляюще, типа, ну скажи, как ты любила моего сынулю, и мы наденем траур, посыплем голову пеплом, а потом обнимемся и разревемся, а потом откроем имени его музей, а потом собачий питомник, а потом…
Чето, ****ь, меня несет. Она нормальная тетка, просто я хочу быть одна.
- Пожалуйста,- хриплю я, изображая максимально скорбную мину и отворачиваясь, типа, я в печали и скрываю слезы,- оставьте меня одну.
- Конечно, малыш.- Псова мать тихонько съебывается.
?! Это че семейное, это вот, «малыш»?!


Мне херово, это не новость, но с каждым часом меня плющит все больше. Дело тут уже нифига не в бухле. Я не пила уже дня три (больше?). Не помню, провалы становятся пропастью. А мне через нее как перебраться?
Я не знаю, хочу ли я жить. Но этого я, правда, и раньше не знала.
Яблоки, которые притаранила псова мать, уже сморщились. Вот оно, ****ь, мне кажется, что я сама уже такая же, как эти яблоки. В руках держать противно, а в рот взять и подавно.

Рассматриваю пальцы. Еще немного и на них вырастут присоски. И я стану гребаной трупной мухой, одной из тысяч, и мы будем кружить своей гнусной стаей над жмурами. Вестники смерти.
Смерть, она пошлая, грубая, лишенная всякой этой мишуры, романтики. Смерть – дерьмовый кукольник; шаблонные пупсы вместо теплых, сладких, таких дорогих людей.

Не, я не совсем спятила. Хрен знает, какой день. Мушиные ворсинки становятся мягче. Хоботок снова приобретает форму губ, и присоски снова скрыты отпечатками.

Еще несколько дней и я почти человек. Маман вливает в меня бульон. Рыжий Тайлер меня уже не боится. Я чую, что он хочет что-то мне сказать. Он так смотрит на меня, но его рупор, мой Пес далеко, и шаманы далеко. А одна я хрен найду это его созвездие.

День за днем. Наступает просветление. Я опять начинаю вставать. Моя жопа вся исколота. Поэтому я либо лежу, либо брожу. Бродить тяжело, лежать скучно, а сидеть больно (хе!).
Картинка в зеркале хуже, чем обычно. А я снова иногда начинаю думать о чем-то, кроме трупных мух. Ну, о сексе, скажем. Хотя не помню, забывала я о нем или нет (хе!).
И вот это вот, типа, хе! появляется, хотя, честно, это уже не такое наглое хе! как раньше. Так, отголоски, тень от тени.

Тайлер меня, кажись, полюбил. И маман мою, кажись, тоже. Хотя че странного, коты вообще в связях неразборчивы, по себе знаю. Любят, может и немногих. А спят со всеми. И жрут из чужих рук, и за ухом чесать разрешают. Не, ну это не про всех котов, а про астральных, типа, гипотетических. Все, запуталась.

Врачиха, вражина эта, сова слеподырая, чтоб ее, сказала, что еще день два и можно мне на улицу выходить, типа, проветриться. А вот бухать ни-ни. Типа у меня на фоне алкоголизма, распутной жизни и т.п. совсем крышак поехал, а тут еще это го-о-о-оре. Вот я и рехнулась. Так что, типа, тишина и покой.
Карты – да, но в дурачка, а деньги и стволы – все, доча, в другой жизни.
А пошли вы на хер! И зачем мне тогда такая жизня? Как маман штоли, маски себе на рожу лепить, сериалы да реалити-шоу смотреть?! Да я вам всем еще такое шоу устрою, такое реалити, что вы все охренеете!!! Опять башню рвет.
А врачиха эта, сволочь, уродка старая, еще сказала, что еще один такой срыв, и самое подходящее место мне – лечебница, типа, санаторий, с понтом дела, психушка, короче.
Вот такая вот фигня, Песик, видишь, куда ты меня завел?
Не, ну ты не при чем. А просто я, по ходу, за тобой, только дорога у меня подлинней, поизвилистей. Но ты ведь дождешься?

Итак, вот оно! День, когда мне, любезно! разрешено выйти на прогулку. В принципе, дерьмо, но после стольких дней лежания в собственном (хе!) даже мило. Солнышко, опять же, светит. Погодка для инвалида самое то, что надо.
Щурюсь. Мучительно думаю, че бы напялить. Ага, джинсы, куртка, типа, спортивная, ну и кеды убитые, рваненькие. Но любимые, бля!!! Была бы я другими кедами, ух я бы с ними зажгла!!! Ниче мысли, да? Вот он мой извращенный разум в действии.
Оделась, краситься в падлу, да и на фиг. Тайлер сидит у двери, чего-то ждет.
- Не-а! Рыжий, ты со мной не пойдешь. Я тока за хлебушком и обратно. Типа, это моцион или как там его? – я, кстати, часто с Тайлером пизжу, он хоть и животина, но не дурак, поумнее моей маман, это точно.
Так, деньги, ключи. Блин, как из тюрьмы выхожу. Не помню, когда в последний раз трезвая была на улице днем. И вроде чувствую себя ниче.
Лифт работает. Жвачки мои какие-то суки уже отколупали. Опять надо украшательство заново начинать. Это, типа, акция: «Мой любимый подъезд».
Четыре этажа вниз на лифте это, конечно, понты. Но я же вся из себя болезная и мне напрягаться низ-з-з-зя!
У подъезда как обычно сборище старых сплетниц, тайное общество по перемыванию костей честному сброду. На сморщенных рожах гримасы. Ага, это они так лыбяца, типа, рады меня видеть.               
                - Ой, а ты уже поправилась? Как себя чуйствуешь, дочка? Такое горе, ну такое горе…
Щерюсь в ответ, киваю, и мимо, мимо, поскорее бы. А за спиной шепот, ух, твари, аж волосы на затылке дыбом. Горе у них, ага. Как же, Пес умер, эта тема недели на две, а дальше все. ****ь, да они же нас ненавидели. Уродины!!! Аж визжу внутри уже. Солнца не вижу. Где оно? Где моя погода? Где радость прогулки? Штоб вы сдохли!!!!


Сейчас, кстати, начало осени. Не осень еще, а так, наметки. Первые листья уже лежат на асфальте, дрыгаются, типа, рано им еще дохнуть. А природа, она такая: «Не, ребятки, не рано, каждому свой срок». Может так и честно. Может и правда, болтаешься такой, молодой, зеленый, свежий, весь из себя на понтах, а потом хрясь! И все. Отрывают тебя и летишь, летишь…А потом гниль, разложение, и где ты теперь? Может, есть и лиственный рай, вечнозеленый? А? Не знаю. Опять мысли какие-то похоронные.
Солнце светит, как будто и ему пора в землю зарыться, типа, на покой. Не, ну тепло, хорошо. Даже выпить не тянет. Кеды сами рисуют что-то на асфальте, я еле ползу, хотя до булочной недалеко, но возвращаться домой ой как не хочется.
Мне прямо кажется, что кусты на глазах меняют окраску. Шаг, другой…

Шаг, другой и вот передо мной бескрайние прерии, каньоны, пустыни. Мексика! – рай моей утомленной жизни. А я ведь ничего о ней не знаю. Хотя че странного, некоторых, типа, растаманов тянет на Ямайку, это их счастье, их место на земле. А  у меня вот свое.
И вот я вижу вдалеке толстый столб дыма. Он уходит прямо в небо, и я вижу как вверх по нему, как по винтовой лестнице, поднимаются фигуры. Я и лиц то не вижу, но чувствую – это свои. Те свои, которых я не знала. Они машут мне ласково так, не зовут, но, вроде, и не прощаются, а типа знака какого-то. Мол, здесь мы, идем вот, премся куда-то, а нам хорошо и нас прет, но ты не завидуй. Скоро и твоя осень, и тебя оторвет и примчит на родину, а дым этот, он вечный, и шаманы эти вечные, и пустыня. И ты, кстати, хоть и дура, но тоже вечная, а значит и твоему духу парить с нами.

Да. А вот она и булочная, пекарня, типа. Чеж там за пекари такие пашут? Уж явно не сказочные, булочки которых сами в рот просятся. Не-е-е-е-е! Здесь хлеб берут по привычке и кайфу с этого хлеба, что с подметки. Зато близко.
Не доходя метров так несколько, я останавливаюсь. Прям замираю на месте. На лавочке, на остановке спиной ко мне сидит себе спокойненько тетечка. Ну хрен бы что тетечка, у тетечки этой платье такое голимое цветастенькое, коленки жирные, все, типа, как обычно, но вот тока голова у ней собачья…
А я, ясно, прихуела, стою, не пойму что делать, куда бежать. Просто стою и глазами хлопаю. А башка эта собачья (терьер штоль какой-то), пакостная в целом башка, тоже на меня вдруг уставилась и не моргает, гадина. Просто вылупилась и все. А я то, ****ь, моргаю. Раз моргнула, два, три, и вижу, что хрень эта уже пасть разинула, сказать ведь чето хочет. Но тут, видно, я проморгалась уже окончательно.
Тетка эта на меня зырит, чуть ли не испуганно:
- Девушка, с вами все в порядке?- аж забота на ее рыле выступила.
- Ага, а с вами, - это я уже, пячусь так, башку отворачиваю, в сторону булочной так тихонько. Еб твою мать, это че со мной такое?! Мне че уже койку бронировать, санитарам звонить?! Тетка ведь себе и тетка, с чего бы у ней голове то собачьей быть, а ведь еще немного и, может, мне бы ченить важное эта шавка терьерская выдала. А я, как мудак какой, стою себе моргаю. Вот и проморгала великое откровение. Не, пора завязывать, вопрос тока с чем, я же не под кайфом, не под градусом, опять же.
Благо не обосралась, тоже ништяк. А то мне бы мало того, что ненакрашеной, так еще и обосраной, ваще бы хлебушка этого гнусного не продали. А чеж я тогда, спрашивается, из дома перлась, такие вот темы переживала. Типа за просто так?
 



Все, домой. Обратный путь уже быстрее оказался. Тетка с остановки свалила, бабки подъездные разбежались. Наверно, по телику ченить такое мерзостное идет. Плюю прицельно в урну, но мимо и заползаю в подъезд


Вечер. На кухне. Сижу, обхватив голову руками. Тайлер вокруг меня кругами, сужает их, круги эти чертовы, об ноги трется
- Ну че, кошатина, может, объяснишь, че со мной такое?
  Молчит, зараза скрытная. А я по глазам вижу, что уж ему есть, что скрывать.
Маман, увидев, что я уже, типа, вся такая бодрая, решила к своему хахалю свалить, штоб детка одна оклемалась. А ну и правильно, мне от нее толку никакого, одна тоска.
Сижу вот я на этой кухне, a-la сортир размерами, и размышляю. Можно, типа, в клуб сорваться; можно травы замутить, но с таким моим настроем позитива хрен дождешься, да одной курить не в кайф; можно просто нажраться. Чем-то ведь надо вечер убить?
Прикуриваю. Руки снова дрожат. Как обычно. Где тот день, когда они хоть чуть- чуть не тряслись? Пра-а-а-альна, нету…;
Пока мысли мудрые чето не торопятся, надо чем-то себя занять. Ползу в комнату, беру гитару, которая хрен знает откуда взялась.
Внимание! беру аккорд и выдаю без помарок великую симфонию. Типа, и ручонки дрожать перестали, и соседи все дружно заулыбались и кончили так, что у меня аж потолок пятнами покрылся.
Ла-а-а-на! Вру я все, с гитары я просто пыль стираю, ну и расстраиваю ее, за струны дергаю, чтоб тем, кто умеет, было, чем заняться, пока я смешиваю им cocktailи (ха!);.
Есть еще один вариант, как прикончить день. Элитный прям-таки, можно сказать интимный. Эту сторону моей жизни я не выпячиваю, пользую не часто, зато результативно. Об этом даже Пес не особо в курсе был. Можно взять хорошего бухла (ну да не ново, а как же без этого), но главный ингредиент этого вечера – старая пластинка джаза, не диск. Это фуфло, а пластинка на проигрыватель. Поцарапанная такая, квакающая, но какой кайф, почти физический… Люблю, вот и все, на вечер решено, тема закрыта.

Закат. На столе в бокале и без того красного вина отражается солнце, огонек моей сигареты. А я чуть не реву снова. Чеж я за слабачка такая? Солнце на меня светит, а мне кажется, что это из меня все кишки вынули, и светило ими обмотали, чтоб оно красным стало, кровавым и жестоким.
Пластинка доиграла, стало тихо, как будто я одна в этом долбанном, злобном, грязном мире. Даже машин не слышно. Вот ведь он, момент истины. Но шняга в том, что нет никакой истины…
Есть осень. Природа. Москва. Но они есть, независимо от меня, а я есть независимо от них. То есть, меня практически нет.
 Занавес, господа, на сегодня исповедь окончена настолько, насколько закончилась эта пластинка и насколько пуста эта бутылка вина;.

И снова Мексика, и снова длиннющий шаманский палец. Моя попытка дойти до этого созвездия хренова. Вот ведь уже близко, но налетает злобный ветер, и рвет меня на кусочки бумажные. Такие маленькие, что уже не склеить. И не вспомнит никто, что же там было, может, завещание, а может, в любви признавались.




Утро. Я снова одна. Меня знобит. Заворачиваюсь в плед и ползу на кухню ставить чайник, реальный такой, пузатый со свистком. Соседи отдали, когда съезжали, не пожалели ведь…
Та-а-а-к! Надо еще Тайлера покормить… Ползу обратно, чтоб одеться, - ага!!!,- ногой вляпываюсь во что-то гадкое. Лучше даже не смотреть, по запаху понятно.
- Тайлер, сука, ****ь, пидор рыжий, хули ты срешь в коридоре??
И прыжками в ванную, отмывать ногу от кошачьего говна.
Типа, с добрым утром, хозяйка, не хер как муха ползать. Удружил, нечего сказать,
 проснулась. Это точно.
Чайник свистит. Крепкий чай завариваю прямо в чашку. Чаинки сплевываю на Тайлера, чтоб не срал, где не попадя. А то нормально… Я его приютила, полюбила, а он? Нормально, блин?! Хоть и кошка, а обидна-а-а-а…

За окном дворники чето припозднились. Они вроде часов в шесть начинают листочки- трупики с асфальта соскребать. Хотя я и не в курсе скока там на часах, но не 6, явно позже. 
Может 10-11.
Такое чувство, что город вымер. Тихо так, только дворники эти…
Над засохшими яблоками, которые песья мать приперла, вьются плодовые мушки. Прикольно! Говорят, они 1 день живут, а потом дохнут. Спариваются и умирают. Интересно, им наверно их жизнь коротенькая кажется такой долгой, насыщенной. А они ведь всех бесят. Летают тут, такие махонькие, борзые, срут, где ни попадя (хотя честно скажу, не наблюдала, может, и не срут)…

Наверно, все-таки пора выходить в свет, а то засиделась тут, пылью скоро покроюсь, мхом порасту. Паутинки с меня свиснут, паучки облюбуют и все, типа, чик-трак я в домике.
Тайлер тут, оказалось, телочку себе нашел, масенькую такую, черенькую. Наверно она негритосочка, королева своего крохотного кошачьего племени. **** он ее, по ходу, не по- детски. Прям на крыше, никого не стесняясь. Такой там ор стоит, топот. Щасливая она, сучка, такого мужика себе отхватила. Блин. Жаль я не кошка, я б стопудово на Тайлера запала. Он ведь хорош, зараза, отъелся. Маман его откормила, гладкий весь такой, холеный. Яйца здоровенные, глаза зеленущие. Не-е-е-е! Я не зоофилка, но если бы была кошкой. М-м-м-м! Стыдливо так глазки в пол, типа это ваще не я, хотя порочная любовь к котам вряд ли круче порочной любви к кедам;.

Уже сумерки. Типа, хорош уже о котах мечтать, пора на прогулку. Стою в одних трусах перед зеркалом. Пялюсь на себя. Оно, кстати молчит. Вроде все на месте. Сиськи там, жопа, все растет там, где им полагается. Уже хорошо. Оцениваю шансы когонить подснять… Бывали времена и получше, но и похуже тоже, так что в одиночестве остаться не должна.
Беру телефон, листаю записную книжку. Тэ-э-э-э-кс! Звоню Шмелю. Он ниче такой чувак. Мы с ним на заре моей юности славно зажигали. Рыжий опять же, кобелюка, похотливый. Но у меня к нему ниче уже нет, вот друзья его меня больше интересуют.
Не, не думайте, что я Пса совсем забыла и что такая я шлюха бессердечная. Просто Пес сам такой был. Вряд ли его очень пропрет, когда он увидит, что его малыш вся такая опухшая и траурная сидит дома и ждет, когда за ней эта херь с косой припрется. Да и опять же, помереть проще где-нить вне дома. Вот тогда я и вознесусь по серебряной нити шаманской длани и со всей дури впечатаюсь в псовы звездочки, так  что свои посыпятся. И в этом хороводе искр мы навеки будем вместе. Сплетемся так, что ни одна тварь уже не распутает. Взглянуть даже спокойно не сможет, так ей глазенки сведет. Даже не разберется где че: ручки там, ножки, головки;(хе!). Станем одной светлой звездой, без эмоций, сгустком любви и страсти. Вот так вот! Завидуйте! А пока:
- Шмель? Это я, узнал, сладкий? Какие планы на вечер, ночь?...

О, да! Все оказалось так, как я и предполагала. Шмелева кодла все как на подбор. Он, кстати, один из первых. Расцеловались все. Вижу, глазки блестят у-у-у-у-у! мальчики-зайчики, допингом уже закинулись. Такие все  sexy, прикинутые, закинутые. Ла-а-ана! Щас выбирать не буду, добычей прикинусь.
Шмель на раз все просек, он понятливый, давно меня знает. Че надо пособит. В курсе, что я дева не скромная, но раз такая тема… Про Пса он тоже в курсе, и про мой срыв (не, ну не все, конечно, так, местами), но виду не подает, состоянием не интересуется. И на том спасибо, на болт мне дался секс из жалости?
Алкоголя море, травы поля, мальчики красивые. Вот оно простое московское щастье. Вечер удался.
 С одним, с другим. Шмель смотрит и тока лыбица. Доволен, зараза. Все довольны. Мальчиши-плохиши.
 Просыпаюсь. Не прощаюсь. Выметываюсь. Адье!
Город пуст. Я часто стараюсь сваливать домой одна. Не люблю, когда рядом идет кто-то, старающийся выбиться из сумерек. Часто людей пугает тишина, они начинают преувеличенно жестикулировать, неестественно смеяться…
 Зачем стрематься чего-то, чему явно до тебя нет никакого дела?
Поэтому я просто ухожу, пробираясь одна через полумиры, еще не успевшие срастись.

 Если кто-то хорошо постарался над тобой прошлой ночью, всегда лучше оставить его в этой ночи. Потому что есть вариант, что этот мудила уже и не вспомнит, что это тебя он чуть ли не наизнанку выворачивал пару часов назад. И зачем мне видеть эту опухшую рожу, чтоб свою ему, чтоли гордо продемонстрировать?
Утренний кофе, впитавший алкогольные пары, нервные затяжки, дрожащие руки… Попытки вспомнить, как же там, блин, тебя зовут-то?
Я люблю, когда меня ебут, но не люблю, когда то же самое делают с моими мозгами… Обмен липовыми, или, хуже того, настоящими телефонами
ни к чему не приведет. Это пройденный этап. Это большая ошибка.
Мысли о его лице могут перекрыть воспоминания о его размерах и достижениях. Это все, это капкан. И этого никогда не должно случаться.
 Именно поэтому желание остаться поспать я шлю на хер. Мне абсолютно плевать, что будет с теми, кто остался, я-то ухожу.

Домой приползаю вся такая блаженная. Мышцы отвыкли. Болят, коленки подгибаюца, но хорошо ведь как. Псятина меня, потаскушку, простит. Путь мне к нему долог. Саморазрушение не так просто дается. Но ниче, щен, ты потерпи. Знаешь сам. Я не выживу, я слабая…
 Блаженно так потягиваюсь. В душ не пойду, мне по кайфу еще свежий запах мужских тел.
Тайлер опять со своей негритянской принцессой, маман тоже на ****ках. Я одна, а для сна мне больше ниче и не надо.


Пустыня. Такая одинокая и холодная. Ночь. Небо утыкано звездами. Я вот в созвездиях не сильна, но здесь их, по ходу, прям полно. Нет ветра, ни хрена нет. Одинокие кактусы, как будто обдолбанные индейцы, тоже, типа, торчат где не попадя. И тихо, ****ь, такой тишины не бывает.



Я куда-то тащусь по остывшему песку. Мышцы аж сводит, такой сволочной холод. Смотрю на себя при свете луны, думаю, может укутаться чем? Ага! Я не одета, то есть вообще.
Тишина становится пугающей. Ну, думаю, щас спою, может, полегчает. Ни звука, ни хрипа. Песочек этот тоже, даже не шуршит.
Прохожу я очередной кактус (а иду, кстати, так очень целеустремленно, куда не знаю, но иду), хрен знает какой по счету, и гляжу, впереди кто-то такой же бесшумный тем же курсом чешет. И не окликнешь ведь, пыталась уже и че? Ускоряюсь. Кажется уже ближе, но, по ходу, как будто картинка просто более резкая становится. А фигура ничуть не ближе. Но, толи глючит, толи че, кажется, что Пес это мой топает. Легко так, без напряжения. Типа, гуляю я здесь. И даже, кажись, насвистывает чето. А я как назло ни звука, и ни ближе ни на см... Начинаю мысленно сигналы слать: «Обернись, вот она я, малыш твой, голенькая совсем, замерзаю».
А на нем и не разберу, есть шмотки, нет. Дредины тока развеваются, да пятки сверкают. Ветра то нет, а дреды как при ветре таком нехилом, за спиной, как крылья темные. Прямо демон пустыни. Другая бы сплюнула уже, перекрестилась, А на фиг? Пропадет ведь еще, растворится в ледяном мексиканском воздухе. А то и в песок уйдет, тоже киношный вариант.
Не, не догоню, но иду, любуясь худощавой темной фигурой, маленькой такой, далекой, парусом его гривы…

Просыпаюсь. Мышцы ломит. То ли прогулка ночная сказалась, то ли загул со Шмелем, а теперь в душ, полюбэ…

Кофе, крепкий свежесваренный в турке. Я, кстати, таким Пса баловала во время его ночных визитов. Много кофе, коньяк и ****еж аж до рассвета. Ну там чмоки на прощание, и он к себе на хату. Сны всякие прикольные смотреть. Мы с ним и на почве снов, кстати, сошлись. Оба от снов перлись, старались их не забывать, записывали. Такие, бля, dream-crazy челы. Долгожители сонной жизни. Спали по 14 часов в сутки, если получалось. А потом звонили друг другу и трепались, что уши немели, трубку к плечу прижимающие. И курили по две пачки сигаретин в день, или больше. Пес еще трубку иногда курил. Житан еще уважал. В дыму, короче, все в дыму, и во сне, и в алкогольном тумане, так вот оно складывалось. Удачно или нет? Пес уже свое отдымил, отлунатил. Теперь во снах своих и моих он счастлив, спокоен, свободен так, как по жизни хрен освободишься…

Маман на проводе. Трезвонил этот мерзкий телефон так долго, что я думала, что все, блин, сирена, в связи с концом света всех к пожарному выходу созывает. Обрадовалась было, ан нет…
- Доченька, ты как там?
- А, да, нормальна, - прикуриваю, типа, нервишки успокоить.
- А. ну, я рада. Денежку я тебе под телефоном оставила. Поживешь пока одна? Мы тут с Алексеем Семенычем (а в трубке хи-хи-хи Лешенька, ну прекрати – бля-а-а-а, меня чуть не вывернуло)…
- Да, мамуль, канешна, я уже девочка большая, пока.
Трубку бряк на рычаг, а потом мимо, штоб не перезвонила. И тут же пулей рот мыть с мылом (не, ну это прямо я гоню;)
Та-а-а-ак! Лавандоса мне хватает. Приятно держать в руках бабло за которое тебя раком не ставят на работе по 8 часов в сутки, а то и по 12. Ну не прям так раком, но по-любому приятного мало.


Потягиваюсь. Косточки хрустят. Эх, бля, хорошо! Можно лохом прикинуться и в парк рвануть, там мамаши с детями, тишина и покой. Они, правда, орут все, но как-то не взаправду, а так, уютненько.
Сыплю Тайлеру корма. Вопрос тока нахер? А это уже дело привычки. Ведь рыжая кобелина эта еще не нагулялась, по осени-то, блин, приспичило. Когда ж ему эта ебля опостылет? Вопрос, чиста, в пустоту. Меня так спроси, меня ж Кондратий хватит. Благо климакс далече, и мысли такие, типа, хватит, завязывай, тоже.

Чешу в сторону парка. Листья на кустах уже совсем красные, пестрые. Как перья надо лбами индейцев. И прямо вот индейских богов вижу. Глаза их чернющие, рты их впалые, изможденные. Множество рук тянутся ко мне, тянутся. Щас вот оступлюсь, приближусь, и затянут ведь. Живот разрежут, кишки выпустят, пытать, короче, будут. Может, и нет, но, кажется, это какое-то племя враждебное.
Тут прямо решение гениальное само пришло, не подсказал никто. Индейцев их ведь че успокаивает? Пра-а-а-альна, табак. Я тут пачку достаю, закуриваю, пару тяжек делаю и, почтительно согнувшись издалека, размахиваюсь и прямо в кусты сигу зашвыриваю. Дескать, вот вам, от чистого сердца, трубка мира, типа. Покурите, а мне в парк пора. Вижу, ручки замахали. Глазки такие масленые стали. Улыбки тут же. Шепчут чето, хрен поймешь, но по-доброму, похоже.
Думаю, ясно, дар им мой по сердцу пришелся.
 Пасиба, духи, не знаю, че вы в Москве забыли, но дружбу с вами я буду ценить и уважать. Парк не близко, а угроза ваша мне ни к чему.
Другую сигарету уже себе в пасть и все, путь свободен.

 И вот он парк. Я тут редко бываю. Не моего полета место. Не в смысле, я такая вся пафосная. Просто это такое, типа, гнездо общественное. Родаки, пупсы ихние;. А я че? Какой им кайф меня лицезреть?
И тут на тебе. Виденье прям. Рулит на меня мамзель одна. Колясочку перед собой толкает и щерится. Я тоже щерюсь, но пока не просекаю, че происходит. И тут она меня по имени… ****ь! Это же моя подруга старинная, боевая, можно сказать, подруга. Скока мы с ней выпили, через скольких прошли, а сколько через нас…
А тут оп-па! В коляску заглядываю. А там это чудо, запеленутое все, но ручками, ножками, по ходу, дрыгает, носик морщит, глазки щурит. Тоже, типа, индейский вождь.
- Твое?- Киваю в сторону вождя.
- Да, гордо так, опять в его сторону. – И кто это?
- Девочка. Саша.
- Ага-а-а. Александра, типа, Санька. И давно?
- Три месяца нам.
Ох, епте, скока ж мы не виделись, год как минимум. Ни болта ж себе, че с чувихой жизнь сотворила. А она вся такая цивильная, щасливая. Посвежела, типа, похорошела. Малость поправилась, но ей идет.
- Я слышала про Пса, мне жаль, - взгрустнулось. Не, ну ей я верю, она нормальная девка была, не знаю, что сейчас. Щас вон ведь, с козявкой гуляет, ей ведь не до Псов всяких, не до нас. Мы то, ****ь, грешные, вечно пьяные. Мы детей не стоим. Мы в душе, да во снах чистые бываем, а так… Аж тошно стало.
Смотрю я на подругу мою и эту ее Саньку, вождиху эту глазастую. Мощь ее и сила пока одеялками укутана. Она и сама ее, небось, не осознает. Хотя, кто же к ней в мозги влезет. Может она больше в курсе, чем кажется?
Но она еще, блин, развернется, на ножки встанет. И мир ей покорится, и небеса сойдут к ней, и поклонятся боги всех стихий.
А пока вон, дрыхнет в своей коляске. А с мамашей ее вроде уже и общих базаров нет. Разошлись дорожки. Я в разрушение, а она… Да че там, и так понятно все…
Может, мы и не сами решили, может и сами.
- Ну, ладна, удачи тебе, честно.. Помни обо мне, Саньке расскажи сказку про меня, - а они уже далеко, щасливые, сами с собой, им ниче не надо пока, им друг друга хватает.

И вот я снова тащусь домой, вся такая (в который уже раз?) одинокая и печальная. Вот ведь, блин, никто мне чайку не нальет, или там, че покрепче, никто, блин, не приголубит и к сердцу не прижмет. Так, чтоб взаправду, а не с целью удовлетворения низменных потребностей. Я, понятно, это тоже приветствую, но все же…Блин! Может, я взрослею, а может просто башню рвет.

Большая кружка чая. А на ней корабли. А в кораблях пираты. Неведомые странствия, которые нам грезятся, им просто жизнь, рутина. Бутылка рома в окровавленных ладонях, ярость и ненависть ко всему спокойному в черных глазах. Зажаренные на вертеле солнца, просоленные морем тела. Неистовые, величественные. ****и всех портов с ужасом и восторгом ждут их объятий. Боятся и аж взвизгивают в предвкушении любви и беды, влекомой их любовью.
Чай такой горячий, что обжигает язык. Раскаленная жидкость моей пустоты.
На крыше топочут коты, воют так нервно. Им наверно неплохо сейчас. Крыша еще не остыла и нежно так греет их лапы.
Уже засыпая, я вижу как Пес, окруженный небесным сиянием, пятками еле касаясь поверхности, идет по крыше моего дома. Ищет нас с Тайлером, но пока находит только кота, нежно так его гладит, бережно. И дрожь его шкурки передается мне. И я дрожу и мурлычу вслед за ним. Пес знает, где я, и знает, что я в курсе, где он. Он смотрит сквозь меня, в меня. И уходит, оставляя за собой кокаиновую дорожку. А коты на крыше вдыхают эту пудру, и стонут, и воют, выгибая хребты в бесконечном ночном оргазме. А соседи ворочаются, ворчат в своих постелях. Им, типа, рано вставать, в рабство тащица. Они не в курсе, что новое божество только что снизошло на их гнилую кровлю, чтоб подарить своему коту каплю щастья из созвездия Пса.

Меня заебало одиночество, мое нытье по поводу моего одиночества. Меня задолбало, что все выстрелы по телеку направлены не в меня…

Тайлер вот вернулся, хоть кто-то вспомнил. Изможденный весь такой, мускулистый. Лоск, наведенный на него моей маман, пооблетел, пообтерся. Но по глазам вижу, доволен. Утомился, конечно, вольной жизнью, но свободой не насытился. Так, передохнуть забежал, пожрать опять же, отоспаться и снова в путь, на поиски новых приключений на свою хребтину.
Я вот тоже так, бывало, к Псу забегала. Типа, от ****ства проветриться, родную физию повидать. А он ведь никогда в обиде не был. Пришла, ушла, мой дом - твой дом.
Шалашик мой, убежище, псова конура. Все уже вывезли, двери сменили. Скоро хозяин сменится и следочка не останется от нашей собачьей жизни.

Листва уже засыпала подоконник. У подъезда лежит и на козырьке. Пестрая такая, тоненькая, шуршит. Хочется иной раз спичку туда кинуть, чтоб устроить веселый пожарчик. И спалить к чертям весь этот город, в котором живут такие сухие, черствые люди. Тоже ведь неплохо загорятся, заполыхают так тепло, задорно. Только малышня не загорится, и я, и такие как Пес, и еще животинки всякие. Мы все выползем и устроим у костра пляски. А пожарище будет все больше, все выше и выше. Отблески этого пламени дотянутся до самых краев вселенной, и ктонить это углядит из окна, сидя так вот, как я щас сижу, чаек попивая, и подумает: «Еще одна звезда, скока их развелось, но все равно классно». Затушит сигарету и пойдет дрыхнуть дальше, потому что для него это не новость. Тоже мне звезда, удивили, их там знаете сколько? Вот и он не знает, и я не знаю. Только Нострадамус, наверно, знал, но он уже помер, и спросить его не получится.

Жизнь моя чето с возрастом лучше не становится. Побеги хиреют, листья чахнут. Прямо как конопля моя;. Это все осень, это все кризис, мать его. Тайлер опять ушел, маман еще не вернулась. Сижу вот одна на подоконнике и грущу, хандрю, типа.
Вот уже второй день не могу найти себе применение. Брожу из угла в угол, ногти кусаю. Чай пить уже задолбалась. За бухлом идти влом, да и с баблом надо, типа, поэкономнее (ха!), а то когда еще маман из загула вернеца. На че же я питаться буду?

А и хрен бы с этими деньгами, какнить просуществую. Башка немытая, волосы в хвост, ноги в кеды и вперед. Цель ясна, магазин рядом.
Шагаю себе по улице, никого не трогаю, листочки пинаю. У палатки лихо торможу, а не взять ли мне для разминки пивка? А че не, пока доплетусь кругами до магазина, то се…Роюсь уже в карманах в поисках средств к осуществлению мысли этой бодренькой, как тут… Еб те!
Сердце мое как екнет, как подскочит. Честно, плохеет мне тут же. Пялится на меня кошмар моей жизни. Стоит передо мной бабка, а у бабки вместо лица просто месиво, как, ****ь, плохие спецэффекты в фильме ужасов. Только наяву тут такое. Руки уже не слушаются, мелочь на землю падает, звенит. А я нагнуться не могу. Образина эта кошмарная, страхолюдная смотрит на меня, руки ко мне корявые тянет, кривится вся. И че то бормочет, а губ, считай, нет, нихера нет, ни век, ни бровей, ни носа, дыры одни… А нет, вижу глаз один, мутный такой, жуткий, кровью налитый. И брови еще нарисованы. Типа, домиком. А я взгляд отвести не могу…
Толи сожрет она меня щас, то ли обнимет, поцелует, душу всю через рот высосет, я и не пойму. Сердце колотится. Секунду спустя, понимаю, что по ходу, нищая она, денег просит. Я ей пару бумажек в руки сую, о пиве уже и думать забыла. Как бы до магазина добраться, взять вискаря и забыть. Забыть и забыться, чтоб стереть из памяти. Руки трясутся, я разворачиваюсь, не дай бог еще благодарность там разглядеть, среди месива этого.
Шепот только из останков ее рта мне вслед, шамканье ее безгубое слышится. Спасибо там, все такое, еще про собаку что–то, про песок, скоро, мол.
Мужик какой-то тут же рядом. Свихнулась, типа, еще бы. А я бледная вся, мокрая, трясусь. Сигарета из рук валится, зажигалка пальцы жжет.
- С вами все в порядке, девушка?
Чето частят ко мне с этим вопросом.- А ну да, ага.
Это либо я уже свихнулась, либо уебище это страшенное что-то знает.
А мне жутко, будто она мне в сердце глазом своим глянула, перепачкала меня всю, страшной сделала, испуганной навсегда.
Бежать бы, ****ь, куда-нибудь. Спрятаться дома под одеяло, выжрать бутылку виски и забыть. Но знаю, что, сколько ни пей, не забуду я ни старуху, ни скоро мол, словечек ее этих, шамканья припадочного.
Юродивая, ****ь, первая на моем пути, и надеюсь, последняя.
Чувствую, совсем крыша едет, плохеет совсем. Энергия какая-то нехорошая вокруг. Как саван, ****ь.
 
Сижу теперь дома. Выйти боюсь. Дрожу, блин, потею, даже до ванной хрен доползешь.
Врачиха все эта, вражина подлая накаркала. Вот он срыв, но не от бухла ведь.
Страшно мне, колотит. В зеркало смотреть боюсь. Знаю, глаза подниму, а глаз один увижу, а вокруг месиво это, вместо лица моего, знакомого. Комки плоти. Ну не щас, так позже.
Знаю, сгорит эта осень, листва сгорит, а с нею молодость моя, детскость. Унесет мою кожу, лицо мое и стану я, ****ь, свободной. И Пес меня не узнает, и Тайлер, и маман. Пошлют меня на хер, пинками за порог, побираться.
Костерчик мой галактический против меня обернется. Вокруг меня обернется. И нет меня, как не было.

Сумерки наступили. Комната вся пропитана страхом и потом. Тишина стоит и полумрак. Тихо, по стенке пробираюсь на кухню. Свет не зажигаю, боюсь разбудить кого-то, что-то. Бутылку из холодильника хватаю, не выдать себя. Крышка улетает куда-то в темноту. Слышно, как катится. А куда не пойму, и искать не буду.
Глотаю отраву эту как воду чистую. Даже не обжигает, и запаха не чувствую.
Тихо и страшно. Попытки включить музыку…Тишина только гуще становилась, насыщенней. Хрипы Тома Уэйтса тонули в ней, как в потоках рвоты…
Есть не могу. Могу только алкоголем себя запутать. Легче не становится, но кажется, что дымка, что ли, сгущается. Не знаю. И кошек на крыше нет. И звезд на небе.

Бутылка уже все, пустая. Лежит на полу, горлышком в сторону балкона. Я в плед укуталась, от теней этих паскудных прячусь, ноги под себя. Все в себе. Воздух берегу. Кажется, что глотка на два только хватит, но так с каждым вдохом. Скрытый резерв тут что ли, баллоны какие…

Пальцы ледяные пытаюсь согреть, но озноб по всему телу, только лицо горит. Жестоко это все и не правильно. Болит все, все чешется и гудит. Глаза закрываются, но не могу, нельзя…
Скрипы, шорохи. Из-под входной двери свет пробивается. Шатается там кто-то, скребется. Жалобно так, но размеренно, неторопливо, типа как подкоп роет.
Я знаю, что время у меня еще есть, а че мне со временем делать? Не я его имею, оно меня.
 Пачка уже почти пуста, огонь по пальцам, спичка на ковер, но гаснет
Краем глаза вижу, что свет под дверью мутным становится. Ползу на кухню, ноги не держат. Тащу их за собой, приволакиваю. Как ящерица какая пустынная. Нож беру в руки. Металл такой холодный, отстраненный, не добрый, не злой, просто металл…
Шорохи продолжаются, всхлипы какие-то появились. Открой, типа, сама, быстро это, не больно. У меня майка уже вся мокрая, к телу липнет, а оно как не мое. Сознание как на ниточке болтается, само по себе уже. « Открой сама, чего ты».
А свет этот мутный такой, как вода мыльная, прямо к ногам. Он видит меня, чует.
Звук такой тонкий, все быстрее, как леска на кулак наматывается и кровь брызжет. Жуткий звук из кошмаров моих рассветных. Тупым взглядом воспаленным вижу, как пальцы из-под двери лезут, щупают воздух. Ногти обглоданы. Мясо, гниль, сморщенные пальцы, старушечьи. А я знаю, что вот оно, за мной пришли. Нищенка эта, старуха одноглазая, по запаху меня выцепила.
Не пролезет, щель-то узкая. Но только мысль такая в голову, как скукоживаются пальцы, и вот уже вся кисть в прихожей, локоть пятнистый, венами обвитый. Ногти линолеум царапают, зацепиться не за что.
Обе руки. Дыханье гнилое вползает. И нет добрых духов вокруг меня. Шаманы меня оставили.
Жгу себе запястья сигаретой, только четче вижу руки эти, щупальца.

Утащит ведь меня в яму, в колодец, крышкой закроет. Там звезд нет, никого нет. Все обо мне забудут.
Не могу так вот. Нож в руке дрожит. Успокаиваю себя, что не заберет она меня. И быстренько все будет. Никогда не ждала такого финала, никого не любила, но простите, кто знал, если что…
Нож быстро по руке, и даже не чувствую ниче. Лужа такая теплая красная расползается в сторону двери. Щупальца убрались. Лужа все быстрее к дверям. Сидит эта мразь там и воздух в себя втягивает. Губы в трубочку и сосет мою кровь, ждет ее, голодная, одинокая тварь.
Корабли моей молодости от меня на всех парусах прочь. И хоть бы кто добрым словом помянул, песенку, что ли сочинил…
Ни ***! Не обернулся никто, ручкой не помахал. Неужели самой так на себя наплевать, что даже башки не повернуть, кривую усмешку выдавить, авось встретимся, типа пиши…

Пустыня. Дождь чтоли был. Следы костра, дым еще не разошелся. Стелется по земле, прибитый, униженный.
Следы босых ног. Обрывки перьев. Кажется, что и обрывки песен где-то здесь еще. Небо черное, безоблачное, а звезд нет. И сурово так на меня пялится это небо, укоризненно. Вроде как праотцы уже задолбались ругаться. Молчаливый укор, и не поймешь за что. Хмурь одна в небе.
Холодно. Одиноко. Не дождались меня. Кактусы только валяются везде, поломанные, и пустыня сок их уже впитала.
Песок в глаза летит, бьет по телу. Не, ну вот же я, где все? Что это происходит? Миры смешались. Я так долго шла, бесконечный был путь мой, о, великий шаман, а ты здесь бросил меня одну, на коленях, у пепелища твоего величия…

И снова сирена всех созывает к концу света. И снова свет все ярче и боль, бесконечная, жестокая, мучает меня, пытает
На лицах вождей гнев и негодование. Меня мутит и выворачивает. Взгляд к небу, и в потолок. Рвота пачкает одежду. Я вся в крови и рвоте. Мать держит меня за руку и ревет. Санитары молчат. Им по хрен, не я первая, не я последняя.

Везут меня далеко туда, куда я так боялась попасть. Во мне больше нет сопротивления. Забудьте меня все, наконец, только пустоту эту сосущую заберите. Младенца этого моего, кровью вскормленного. Как пиявка ко мне одиночество. Не могу больше. Устала.
Жизнь меня утомила, поиски эти гребаные. Сама не знаю, чего ищу. Ну найду я Пса, а что дальше? А вдруг он забыл обо мне? А вдруг Мексика чужой окажется, а шаманы мороком, бредом пьяным, что тогда?

Дым все дальше к небу, звезды все ярче. А я по коридору своего одиночества вглубь, в глушь, в тишину больницы. Кисти забинтованы, синяки на руках. Кровь по венам вся внутри, наружу уже ни капли. А смысл?
Меня заебали уже эти поиски смысла в осенней Москве. Нет его!!! А что был, тот сдох уже, похоронен и благополучно забыт.

Маман мне с собой пижаму выдала, зубную щетку, тапочки и всякую прочую херь. А меня, той, уже и нет нигде. А искать не хочется. Фильм такой был, типа, «Возврата нет» называется, о чем, не помню, не важно. Все ясно? No comments.

В больнице все не так жутко, скорее санаторий, дом отдыха. Правда, решетки на окнах и за территорию не пускают. А мне и не больно хочется. Зачем? Че там есть?
Может глупо обижаться, но я тут даже интереса никакого не вызываю, любопытства.
Палату дали одиночную, чистую такую, без излишеств, без мини бара. Тут и просто бара, правда, нет. Осы зато вот есть, бабочки, мухи, сосны. Растительный и животный мир, короче.
А психов особых нет. Все тихие, смирные. Я то думала… а нет ни фига. «Полет над гнездом кукушки» это все дома, по телеку, или в книжке.
Руки за спиной никто не вязал. Таблетки, правда, дают, уколы колют. Но по мне, чем больше химии, тем лучше. Мозг тупеет, тело мякнет.
Медикаментозный кайф своего рода.
Врачи думают, что я суицидница, а мне плевать, переубеждать их не буду. Маман звонила, говорила, Тайлер скучает, девку свою темнокожую бросил, в комнате моей ошивается, но не с целью насрать, а так, тоскует, типа, ритуал у него.
Мысли тупые такие, вялые. Хаваю вот, гуляю, сплю. Иногда мульты смотрю по телеку, попадаются забавные, но веселых нет. Эмоции ваще как испарились. Шаманы меня кинули. Бабка та, с месивом, ваще как в тумане.
Зеркал тут тоже нет, видно, чтоб не разбили психи, не покалечились. Да мне и насрать, че я там увижу.
Курить тут можно. Дым в моей комнате на обои оседает. Под потолком вьется. Мир вообще не проникает в эти стены. Во время новостей здесь питание, или врачи. Даже если полмира сейчас захлестнет океан или война какая, я буду не в курсе, да мне глубоко фиолетово на мир весь и на войны.
Из окна по утрам я вижу синее небо, холодное и величественное. Такое большое, что не влезет ко мне в окно, как его не распахивай.

Здесь никто особо не пристает с вопросами. У каждого есть свой собственный мир, где нет места ничему больше. Мне вот тоже плевать, почему старая грымза все время в окно пялится, и почему тот дядька чуть что начинает скулить и плакать. ( Ответ прост, первой интересно, а второй просто мудак. Гы! ;) Так и им нет дела до Мексики, до женщин с песьей головой, до моих забинтованных кистей.

Ночи тихие, как и дни, но еще тише. Машины не ездят, подростки пьяные не орут и не матерятся. Тока, если прислушаться, можно услышать, как  за окном осыпаются засохшие листья. А где-то, совсем уж далеко бьют индейские барабаны, слышен еле уловимый скрип песка. Еле-еле, смутно так я могу учуять гарь от костра, но они так далеко, а может это просто дворники листья жгут, руки греют.
Я в этом больничном коконе как в другом мире. Не докричаться, не доораться, все попытки заранее обречены. И мы обречены. И Москва и весь мир. Эта осень будет последней, я знаю. Теперь знаю, что именно это мне хотел сказать припадочный терьер на тулове автобусной тетки.
- Осень, малыш, это просто осень.

Говорят, что осенние мухи становятся злыми. Не знаю, но если сидеть тихо так на лавочке, они летают вокруг и жужжат громче, чем обычно. Хотя, может и кажется, тишина здесь, но ко всему привыкаешь, и вроде всегда так было. Наверно и не было пьянок этих диких, ебли неразборчивой, тяжелых похмелий…

Брожу по парку, не знаю зачем, просто надо чем-то время занять.
Горсть таблеток с утра и тоска отступает. Все кажется таким далеким и нереальным. Сосны – они просто сосны, а не индейские боги, утыканные перьями, разевающие гордые рты, бормочущие, колдующие. Просто лес вокруг меня. Спокойный и молчащий.
Санитары приглядывают за мной, но не так, чтобы очень тщательно. Поняли уже, что не буйная.
Есть среди них  хорошенький мальчик, недавно, наверно, эмоции какие-то на личике, улыбается. Раньше не успокоилась бы, пока не поимела бы его, а щас – ну да, мальчик, милый такой мальчик, и че? Накинуться на него, изнасиловать?
Бред.
И что это вообще такое: Таблетки, взросление, осеннее притупление организма?
Если возможность потрахаться не вызывает возбуждения, то как тогда быть дальше?
А сосны спокойны, они веками стоят на одном и том же месте, только смола, течет по коре и, не доходя до земли, стынет. Я ее в детстве жевала, но зубы склеиваются, хрен потом отдерешь. Щас уже не экспериментирую.

Барабаны все тише, все дальше. На небо ночью пялюсь и думаю уже, что и не в Псе дело. Может, и не его я искала по жизни, а тишины этой, спокойствия. А песья смерть лишь предлог?
Не, блин, так совсем ни в какие ворота. ****ь! Таблетки все эти гребаные, совсем меня амебой сделали. Пса уже родного отнимают, единственную звезду, блин, на небе знакомую!
А потом снова вечер, уколы. Тишина и, ****ь, покой, все уснули кругом.
- Осень, малыш, это просто осень…

Контроля все меньше. Умываюсь, зубы чищу, гигиена, типа, личная. Мыслишка тут посторонняя завелась, своя, блин, нездешняя. Можно ведь колеса и не глотать. Ныкнуть их про запас, или в сортир спустить. Про уколы я уже разведала, витаминчики колют, чтоб слабость проходила, след-но разжижение мозгов из-за колес и происходит. Начинаю себя узнавать.
Колесики под язык, а потом в кулачок, и в пустую пачку. Хер ли им там рыться, ниче и не заподозрят. Злоба снова во мне поднимается. Чую, вожди мои за плечами стоят, присматриваются, прислушиваются, но, кажись, одобряют, не ропщут.

Сижу в палате и из-за решетки через дыры самолетики пускаю. На улице дождик, слякотно.
Самолеты мои хоть и с автопилотом, а все равно киснут на лету и падают. В их республике, небось, переполох нефиговый. Всем башни посрывало. Че типа за хрень, че мы падаем-то, взлететь как следует не успеваем?
 А мне нормально. Тупость прошла, злость тоже. Скучновато, конечно, зато порядок я нарушила, дисциплину презрела. Третий день уже как колесики цветные в пачке копятся, а врачи, мудачье, и не подозревают о моей маленькой революции;.

Четвертый день без колес, медленно так тянется. *** пинаю. Радость подрыва системы не может ведь быть вечной. Скушна мне. Никто не звонит, апельсины не тащит.
И мне как-то звонить некому, я же, типа, в завязке, а так че?
- Здрасьте, типа, я тут вот в психушке сижу, приходите, в картишки перекинемся…
Хе! даже самой не смешно.

На ночь глядя думаю, а не спустить ли мне эти пакостные таблетки в унитаз, чтоб не мозолили ниче, не соблазняли.
А то прям подмывает закинуться. Горсть сожрать и баиньки, типа, до встречи на том свете. И жа-а-а-алька их вроде, стока копила. И себя вроде жа-а-а-аалька, а вдруг мне тут до седой перхоти зависать. Я же так не хочу. Колеса ведь какой-никакой вариант, вдруг да не откачают, мало ли что больница. Они и не подумают, что кто-то наглый такой прямо у них под носом травиться вздумает ихними; же колесиками (хи-хи-хи!)
Рученьки ехидно потираю, а план до лучших (?!) времен.

Я в центре какой-то ветряной воронки (как она там называется, че то вроде смерча?). Тихо тихо. Воздух как желе упругий, густой. А вокруг спираль эта. Стою просто и улыбаюсь, лица мне навстречу летят, пасти разевают, глаза выпучивают, рученки ко мне тянут. Разные все такие, но в ужасе своем одинаково смешные. Рожи то все знакомые, все до одной.
А мне весело, ни фига не страшно и не грустно. Дураки эти друг с другом сталкиваются, хребты трещат, кости ломаются, конечности уже сами по себе носятся. Типа, салки у них такие придурошные. А особенно прикольно, если вдруг они невпопад срастутся, че ж это за мутант получится? Такого в комиксах намалюй, кино сними и все, Голливуд нервно курит…

Осень, блин, осенняя пора. От нефиг делать даже стала картиночки всякие в блокноте рисовать, похабные и не очень. Но все рву и выкидываю. А то увидит кто-нибудь мою мазню и опозорит.
С ИЗО у меня со школы проблемы.

Ночь. Луна. И вдруг слышу вдалеке вой нереальный. Типа как тысячи собак собрались и воют все, завывают. Вроде и горечь в их песьих голосах и радость какая-то, прям неистовая. У меня аж шерсть на  хребте дыбом встала. Неспроста. Это ж Пес мне привет шлет. По нему, блин, его свора панихиду справляет. 40 дней по ходу.
Лыблюсь довольно, шерсть улеглась.
Не помню, когда такая довольная засыпала.

Че мне тут не нравится, так это подбор музыки. Как максимум классика, как минимум никакой. Плохо. Хоть бы джаза завели пару пластинок, и то дышалось бы легче.

Опять дождь. Курю как моряк какой-то. Н-е-е-е! Как шлюха портовая. Мне так больше нравится. Иногда представляю себя такой мамзелью, с цветком, почти завявшим в волосах, рыжих, взъерошенных. Корсет, чулки там, подвязки. Груди из корсета чуть не вываливаются. Кабак, а кругом рожи эти пьяные, моряцкие, рыбацкие, постылые рожи. Лапают меня. А я хоть и порочная вся такая, но жду того единственного, свеженького того паренька, который меня только поцеловал на удачу, да и то покраснел.
Первое его плаванье было… Старуха уже, столы только за моряками мою, блевотину вытираю, а все жду… И не знаю ни хрена, что не удачу я своему парню принесла, а гибель. Смыло голубоглазого волной за борт, даже чайки не знают где, только крабы знают. Буря страшная была, свирепая.

Не хочу взрослеть. Знал бы кто!!! Вот Пес, он вечно будет молодой и красивый, всегда чумной и клевый. А я, ****ь, стану больной и обрюзгшей, начну ворчать и брехать. И руки будут трястись не с перепою, а по факту.
Че ж за херь то, Пес? Когда? Когда мы встретимся? Сколько ждать? ты скажи, я зубы стисну и терпеть. Страдать, напиваться, ****ься с кем ни попадя и терпеть.

 А во сне я вижу, как у Пса волосы редеют, зубы какие-то щербатые. Руки тонкие в старческих пятнах. Кожа повисает. И я с ним под ручку, пердунья старая. Премся с ним по прерии какой-то, косяки из зубов не выпускаем. Фляга с виски в руке. А за нами обоз целый с детями, внуками, с провизией.
Мы – первооткрыватели, пионеры, типа.
 А нас с Псом плющит, хохочем, ****ь, во всю глотку, стервятников распугиваем. Голоса хриплые, старые, но задорно выходит, озорно.
От смеха просыпаюсь, а у самой комок в горле, хрен продохнешь. Слезы на глазах.
У-у-у-у, собака! fuck в сторону неба. Помер, и померкло мое щастье мексиканское.

Время летит быстро. Осень его обгладывает, по кусочку так, украдкой. Почти незаметно, минута за минутой, час за часом дни становятся короче. Листья уже скальпами пестрыми лежат, их дворники по асфальту метут и в кучи собирают.
А когда дворники уходят, и никого нет, я люблю подойти и пнуть такую кучу, чтоб листья с шелестом вверх и в стороны.
И, как ни в чем не бывало, руки в карманы, сигаретину в зубы и почесала.
Потом у окна сижу и подхихикиваю. Некоторые психи с меня пример берут и тоже со всей дури по кучам лупят, листочки раскидывают, ловят их и снова подбрасывают.

А еще я думаю, что одним утром, когда мы проснемся, будут заморозки. А дворников не будет. Тихо, листочки никто не сгребает, они к земле примерзли. Великий вождь из-за туч выглядывает, смотрит на эти пятна цветные, любуется. Узоры выкладывает, мозаика у него, может такая, типа, пазззл.
Психи, напуганные тишиной, подойдут к оконным проемам и обнаружат, что решетки сняты. Самые робкие начнут скулить, вякать, санитаров звать. А ни фига! Бесполезно. Никого нет.
А потом выглянет из-за туч великий вождь, высунет свое лицо размалеванное и кивнет. Типа все, путь свободен.
Психи, они хоть и психи, а не дураки, все сразу поймут и попрыгают из окошек. Пам! Пам! На землю и в лепешки. Кости переломаны. Кровища, а от нее пар поднимается.
А великий вождь знай себе хохочет. Пошутил он типа так здорово.



Но я же не псих, я сижу на подоконнике и вождю подмигиваю:
- -Неплохо пошаманил, старый, совсем неплохо.
А может и не будет этого Пам! Пам! Может, психи расправят свои пернатые руки и полетят гордой стаей далеко на юг, дальше от осени, дальше от лечебницы, дальше от меня.
А шаман небесный все равно смеяться будет, веселый он просто, с чувством юмора.

Иногда я вообще не думаю. Сижу на подоконнике, принюхиваюсь, прислушиваюсь. Форточку вообще стараюсь не закрывать. Холодок бодрит.
Курю. Учусь дым колечками пускать. Но получается плохо. Вообще не получается.

Наверное, скоро меня выпустят. А я и не знаю, блин, че думать-то. Привыкла что ли к дурдому этому. Так ведь боялась, а тут нормально. Только жалко, что никаких тестов не проводят особо, картинки не показывают, и лоботомию, блин, при мне никому не делали. Может, я не очень сложный случай? Откуда-то ведь берутся эти темы?

Руки почти зажили, повязки сняли. Шрамы еще темные, багровые. Но ниче, до свадьбы (ха!) заживет.
  Я люблю их по вечерам рассматривать, пальчиком поглаживать. Даже горжусь ими что ли.… Не сказать ведь, что я специально себя резала, я ведь от старухи спасалась. Хотя щас я и не под колесами, все кажется таким далеким.
А шрамы? Это привет из той жизни, мое почетное клеймо, часть красивой истории, которую мне еще предстоит сочинить.

Скоро передо мной откроются эти двери. И я окажусь снова в Москве. Плохо только, что так одиноко где-то внутри и паскудно. Не привыкнуть.
Холодный воздух заползает под кожу и остается там. Кажется, что глаза стали другими, усталость в них осадком, холодок. Что-то меняется, что-то изменилось.
Стены больницы обвиты засохшим вьюнком. Он так и не выбрался за пределы. А я вот выберусь, по ходу, немного осталось.

День, когда меня выпускают на свободу. Нужных рефлексов мне не привили, охотиться тоже не научили. Типа, сама справлюсь, хочешь жить, умей вертеться.
Маман за мной на такси прискакала. Обслюнявила всю, аж противно. А потом тараторила всю дорогу, тока я не помню ничего, меня то эта вся бодяга не касается.
Дорога до Москвы. Пыльная, чужая дорога. Хочется остановить мотор, заорать. А чего орать? Куда ему повернуть?
Моя комната будто та самая, но не та. И дом вроде как тот. Псову квартиру уже не узнать. Дверь стоит железная, коврик ровненький, а Пса нет.

Ужинаем молча. А че я могу мамаше поведать, глюки свои, кошмары, типа пошто доченька себе руки искромсала?!
В общем, едим, по сторонам зыркаем. Котяра, наш уже, родной, бродит, тоже хавать хочет. А куда ему хавать, брюхо чуть не до пола свисает.
Мать чето пыталась выведать, но вовремя заткнулась.
А я похавала, пасиба, и в свою комнату. Диск любимый включаю и на боковую, вырубает.

Ворочаюсь, а заснуть не могу. Луна прямо в глаза светит. Там на Луне сейчас неспокойно, наверно, иначе с чего бы они ко мне в окно лезли.
Просто лежу, не сказать, чтоб наслаждаюсь.
Придется к человечьей жизни привыкать. Маман, небось, на какую-нить работу меня засунет.
*****! Уйди луна! Лучше дай мне заснуть спокойно. Загрузиться я и сама успею.

А во сне у нас с Псом щенята народились. Красивые такие, видать, породистые. Шерстка шелковистая, носики холодные…

Бляха! Но, слава богу, это у Тайлера носик холодный и шерстка шелковистая, а не у моего потомства.
Рыжая падла у меня прям на подушке свернулась, не отодвинешь. Сама след-но у стенки тусуюсь. А че делать, взяла себе животину, считайся.
- Ну и хер с тобой! – ругаюсь, но не трогаю его, соскучился, понимаю.
Ползу в туалет пописать. Раздуло меня от вечернего чая. А потом быстренько так обратно, в кроватку – брык! – и отсыпаться. Чего-чего, а сна в этом доме навалом.

Я здорова, но кисти кажутся такими тонкими. Жизнь в них еле держится. Новая жизнь, взрослая. Без Пса, без глюков. Скучная и дремотная мне житуха предстоит.
Тени по углам собираются, и сидят там скрюченные, игнорируют
А мне то че, я, типа, новая вся. Починили, склеили. Чето забыли, но уже и не понять что. Наверное, что-то неважное – с виду как все.

Из-за кактусов в меня летят камни. Крошатся возле лица, только царапают, но серьезно не ранят.
Я иду сквозь ветер и мне не больно. Только любопытство. Ветер срывает капли крови, они уносятся, как осенние московские листья и метят пустыню, кактусы. Обнаруживают мое присутствие. И я знаю, что по моему следу уже вовсю следуют койоты. Сопят и слизывают капли с кактусов, цепляют на язык занозы и воют жалобно.
Вот почему я о них знаю, скулеж их слышу, а остальное и додумать несложно.

Москитная сетка…т.е., бля, сетка от комаров становится уже ненужной. Я ее снимаю, сворачиваю и убираю в шкаф.
Не сезон.
Асфальт почти всегда мокрый. Листья на тротуар не успевают упасть, а уже становятся кашицей. Под ногами немногочисленных прохожих непонятная бурая масса.
Только звезды в холодном осеннем небе сияют все ярче, зовут. Их клич никто не слышит, а им не важно. Дело то сделано, миссия выполнена, знак подан.                Я снова возвращаюсь в детство, где я боялась гроз и наступления зимы. Зима приходила и переставала пугать. А сейчас пугает. Холод ее, спокойствие. Лживые солнечные утра, когда солнце не греет, а на улице минус 30.

Я думаю, что не доживу до зимы.

Конопля на подоконнике засохла, явно, еще до моего прибытия домой. По ходу, никто ее не поливал, не заботился.

Мы с Псом сидим на кухне. Башка его круглая обрита, как только из гроба встал. Он смотрит на меня серьезно, как в жизни не смотрел. Мне аж не по себе становится.
Я, говорит, ухожу воевать за страну нашу родную. Мексика, мол, нам и Америка войну объявили.
Типа, всеобщая демобилизация.


Из кухонного шкафа винтовку достает, тряпочкой для посуды ее протирает, бормочет что-то под нос, никак гимн поет. А я и не знаю, что сказать.
- Пес, - говорю, а сама с него рубашку цвета хаки с плеч стаскиваю, типа последний раз полюбоваться. А у него на всю спину звезда красная вырезана, кровь еще не запеклась.
Пес на меня смотрит, а взгляд такой утомленный, пустой. Нож достает из-за пояса и начинает меня им тыкать.
Мне щекотно, кровь на пол плещется. Пес так обреченно меня колет, как будто не в первый раз, типа, утомило его это занятие глупое.

Вода на пол плещется. Это я форточку забыла закрыть. Дождь уже залил подоконник. В пепельнице бычки плавают, зажигалка тоже, по ходу, утонула.
К чему бы этот сон? То ли Пес меня оставил, то ли пес его знает…

Брожу по парку в гордом одиночестве. Да уж, чето я частенько в гордом одиночестве брожу…
Как в фильме каком-то снимаюсь грустном. Мне нравится так думать, поэтому я стараюсь спину прямо держать, вышагиваю красиво, на камеру, короче, работаю.
Картинка должна красивая получиться, если оператор опытный. Мне хочется, чтобы кино было черно-белым, с длинными разговорами, а еще, чтобы выражение глаз было хорошо видно, и крупных планов много.
Прикуриваю от спички, затягиваюсь. Мне нравится чувствовать, как дым проникает в легкие, голова сразу становится ясной. Сигареты, по-моему, лучшее изобретение человечества, ну, может, после музыки.

Облака летят так низко, что дым от моей сигареты становится частью неба. Все никак не могу накуриться. Вроде и не мучает ниче, просто дыма как-то мало кажется. Наверно потому, что воздух влажный с таким трудом в легкие протискивается.
На лавочку присаживается какой-то старикан. С виду, нормальный такой, интеллигентный. Просит прикурить. Я ему спички протягиваю. Берет. Чиркает, затягивается глубоко-глубоко, и дым очень долго не выпускает. Даже странно, что же у него там за легкие, лабиринт, наверное, целый, дым и заблудился.
Я сижу, продолжаю дальше на облака пялиться, фиг я с этой лавки слезу, я ее первая заняла. С чего это он вообще на мою лавку позарился. Там дальше еще есть. А, ну да, ему же спички нужны были. Все равно ненавижу, когда в мое одиночество вторгаются.
Лицо у старикана непроницаемое прям какое-то. Никак не могу догадаться, о чем он думает. Хм.

Слышу шепот на непонятном языке, прямо за скамейкой, где я сижу. Похоже на шелест, свист, но как-то прям не просто так, а со смыслом, наверное…Я стараюсь не вестись, вдруг просто глюки, а тут дед этот, не уходит. Тоже, по ходу курильщик заядлый.
А я уже и усидеть не могу спокойно, чую, что это индейцы мои, вожди, которые в кустах прятались. Уже палочками мне в спину тыкать начали. Слегонца, конечно, но ощутимо вполне.
Чеж делать, как бы блин, пердуна этого старого спровадить. Нехорошо, типа, канешна, а хули? Может у меня тут свидание…
Пока я так злюсь, не заметила, что дядька этот встал и почесал куда-то.
Только все прекратилось уже. Я башку за лавку, а там ни фига нет, кусты стоят, а вождей нет.
Бля-а-а-а! Этот дед, небось, чревовещатель хренов, сидел тут, звуки издавал и веткой мне под ребра тыкал.



Козел старый, смотрю ему вслед, может, каменюку какую-нибудь кинуть. Не, ну можно так издеваться, я ж ему ниче не сделала!!!
Уже ищу какой-нить камушек подходящий, и на деда кошусь, чтоб момент не упустить ему прям по репе заехать. Нашло на меня что-то.

Камень я не нашла. Мысленно в его сторону проклятья шлю. Тут, блин, не доходя до поворота, дедуля оборачивается, гляжу, ****ь, лыбится, приколист хренов, ручкой мне машет. У меня дар речи пропал от такого хамства, аж дымом поперхнулась…
- Вы зря ждете, - кричит,- все уже ушли. Поздно!
А сам так пальчиком в небо тыкает и шмыг! за поворот.
Не, я реально прихуела. Че такое-то?

Потом думаю, хрен бы с ним с этим дедом припадочным. Только взгляд снова в облака уперла, как все, дошло.
Там, между облаками топают куда-то мои краснокожие, обозы за собой тащат, хавку всякую, наверно, табак.
Чешут себе по бескрайнему небу в сторону чего-то еще более бескрайнего. Лица, озаренные закатным солнцем, как обычно невозмутимы. А впереди всей процессии великий вождь на каноэ прется, веслом важно машет, гребет. А че странного, это же облака, там, наверно, что пешкодралом, что на лодке…
Заметили меня, по ходу, замерли. Физии ко мне поворотили, перьями на башнях потрясли, лапами помахали, и все, в путь. Вождь подмигнул…а тут с неба как ливанет, стеной. Я, естес-с-сна, насквозь. Зонта нет, дождь вроде никто не обещал.
Ни фига себе прощальный подарочек. Спасибо, блин, большое.

Домой уже не тороплюсь, кеды хлюпают, сигаретины ломаются, п.ч. мокнут тут же. Вот и индейцы мои улетели, птицы, блин, перелетные.
Типа, одна я тут летать не умею. Недостаточно что ли психованная. Пациенты моего дурдома тоже, небось, уже перекочевали куда-то. Будут там сидеть в моей Мексике под тенью кактуса и ржать надо мной.
А я тут зимуй.

Кажется, что-то, что не срослось, пришло в движение и уносит меня с этим чем-то все дальше от обычной жизни, где люди спокойно ужинают, ящики тупые смотрят, козявок своих спать укладывают.
Только я, блин, как не пришей чему-то что-то, болтаюсь, мокрая вся. Еще вот заболеть осталось, тогда совсем все супер будет.

Пью чай на кухне, пытаюсь согреться. За окном все также льет, как-то прям зачастили дожди. Этот, конечно, неправильный, но на фоне прочих вряд ли синоптики чето заметят.
Это великий вождь хорошо придумал. Чисто сработано, хитрюга;.

В плед закуталась. Тайлер на коленках свернулся, посапывает. Ему тоже снится что-то прикольное. На крышу его теперь никто не пускает. Ниче, пусть до весны терпит, а то, только маман его откормит, он через неделю уже снова тощий приползает, потрепанный. Мне по болту, только я то не гуляю щас ни фига, пусть и он из солидарности со мной тусуется, чтоб я совсем от тоски не загнулась.




Небо стало сначала густо-фиолетовым, а потом совсем почернело. Звезды светят очень ярко, не по-московскому. Их так много, а я ничего о них не знаю. Начинаю задумываться на тему, не прикупить ли карту звездного неба, поизучать, повтыкать. Все равно заняться нечем.

Во сне я вижу ветер, он приносит с собой теплые запахи костра, марихуаны и собачьей шерсти. Мне нравится их ощущать, в них есть что-то первобытное, очень знакомое.

 Сквозь сон я выцепляю в комнате чье-то присутствие. Разлепляю глаза и вижу на подоконнике худощавую знакомую фигуру.
- Привет, Венди, ты такая красивая, когда спишь. Меня зовут Питер Пэн,  а тебя?
- Ты че, Пес, охренел?
Это я вместо «здрасьте» выдаю. И вот она, лыба моя дорогая расплывается. Пес пытается нахмурить брови, типа, сердится, но ниче не выходит. Я выпрыгиваю из постели, как была, голышом и прыг! на него.
Пес меня обнимает. Его дреды стали еще длиннее. От них пахнет дымом и медом. Все такой же тощий, мускулистый, только московская бледность сошла. Пес теперь смуглый, дыхание такое горячее как ветер пустыни…
- Как ты, Псятина? Я думала, ты совсем меня кинул…
- Малыш,- Пес затягивается косяком и разводит руками. На нем какие-то смешные зеленые шорты с листочками каннабиса.
- К вам осенью вообще сложно выбраться, часто обрыв связи, все такое…И дел к тому же полно, урожай сейчас, самый сезон.
- Но ты побудешь тут со мной, да?
Пес выкидывает окурок за окно, и искры летят по ветру и виновато гаснут. Можно уже и не отвечать, и так все ясно.
Пес видит спящего Тайлера, подскакивает и дует ему в ухо. Кот трясет башкой, ему в падло открывать глаза.
- Ладно, малыш, в моем бунгало всегда будет место для тебя, я просил никого не подселять.
А я, ****ь, уже реву. Пес странно смотрит, внимательно. Он никогда не знал, как плачут люди, а теперь еще и забыл.
- Венди, мы встретимся, правда.  Когда твои шрамы станут совсем белыми, мы увидимся. И Тайлера с собой возьмем,- подмигивает спящему коту, а мне, зараза ехидная, язык показывает. Потом вдруг становится серьезным. Взгляд темнеет.
- И еще, Венди, ты в курсе, что ты не спишь?
И вот она, чеширская лыба. Пес делает сальто, открывает окно и уже снаружи, прижавшись лицом к стеклу, гримасничает и уносится прочь, как призрак. Один, такой горячий и юный в холодной московской осени…
- Я в курсе, Питер…
Мои глаза открыты. Еще долго я рассматриваю темные шрамы на запястьях

Наверное, мне все-таки придется повзрослеть, придется привыкнуть к ожиданию. Стану вот серьезной правильной тетей. Буду как все на работу ходить, в отпуск ездить. Только козявок своих заводить не буду, вдруг они в наше с Псом бунгало не поместятся? Че тогда, пристройки лепить?
А однажды, когда я буду седой и морщинистой, я вдруг вспомню Пса и замечу, что шрамы стали совсем тонкие и белые. Тогда… Тогда главное, чтобы Пес меня не обманул и вернулся за мной, бросил свой урожай и сюда, на четвертый этаж.




У меня в комнате теперь полно кактусов. Еще я новый кустик травы посадила, он прилично разросся, к солнцу тянется, сам весь из себя такой летний, зелененький, типа, жизнерадостный.
Сижу на подоконнике, вдыхаю дым, смешанный с осенним воздухом. Эта одна из последних таких посиделок. Осень станет зимой. Окна будут закрыты и заклеены.
Дым уходит в небо. Я ухожу вместе с ним. Все закончилось. Движения камеры становятся плавными. Это финальные кадры.
Сегодня на душе как-то легко, давно такого не было. Радуюсь, а сама старым пепельницам пепел на бошки стряхиваю. Им то не хрен радоваться, а пакля у них на тыквах и так седая, не заметят ниче;.

Титры.