Воздушно-десантные войска.
Воздушно-десантные войска летом 1943 года пополнились новыми воздушно-десантными бригадами, которые были сформированы из курсантов военных училищ, расформированных и закрытых, как неперспективные. Одно из таких училищ, располагалось в городе Балаково Саратовской области. Это Симферопольское пулемётно-миномётное училище. В него были набраны курсанты в феврале 1943 года, как правило, имеющие среднее образование, и учились они по 4-х месячной программе. Курсанты прошли всю учебную программу и готовились стать офицерами, командирами пулемётных и миномётных взводов. Обучение закончили в мае, но выпуск молодых лейтенантов задержали, сообщив, что программу продлили до 6-и месячной программы, а потом и до 10-и месячной. Так и не состоялся выпуск этих курсантов. В июне 1943 года всех курсантов, уже почти офицеров, направили в состав ВДВ, где из них формировались новые воздушно-десантные бригады. Это объясняется, очевидно, переломным моментом в ходе войны, победой наших войск в битве под Сталинградом, когда отпала острая необходимость в краткосрочных курсах офицеров.
Гвардейские воздушно-десантные бригады входили в состав воздушно-десантных дивизий, которые объединялись в воздушно-десантные корпуса. Три гвардейских воздушно-десантных корпуса – 37-й, 38-й, 39-й были объединены в Отдельную гвардейскую воздушно-десантную армию. Командующим Отдельной гвардейской воздушно-десантной армией был генерал-майор И. И. Затевахин. Гвардейские воздушно-десантные бригады готовили личный состав к боевым действиям в тылу врага. Наряду с усиленной боевой подготовкой проводилась и десантная подготовка. Весь личный состав бригады проходил парашютно-десантную подготовку.
Подготовка к парашютным прыжкам начиналась с наземной подготовки парашютистов. При этом, наряду с общеукрепляющей физической подготовкой, особое внимание уделялось тренировке ног парашютистов. Тренировочные парашютные прыжки с самолётов проводили лётчики транспортной авиации с самолётов типа ТБ-3, "Дуглас", Ли-2. Первый прыжок с парашютом, это ознакомительный прыжок без оружия, прыжок с принудительным раскрытием парашюта. Потом выполняются несколько прыжков с оружием, затем ночные прыжки и прыжки с полной боевой выкладкой. Все эти тренировочные прыжки выполняются на своём аэродроме.
Далее следуют выброски учебных тактических десантов на удаление до ста километров, а иногда и более ста километров от своего аэродрома. В этом случае сразу после приземления десантники собираются в группы, объединяются и приступают к выполнению тактической задачи. Парашюты при этом собирают специально выделенные группы, они собирают и основной и запасной парашюты. Ведь даже при выброске учебных тактических десантов каждый парашютист надевает и основной и запасной парашюты, а на боевой прыжок запасной парашют заменяется необходимым количеством боезапаса.
ВДВ. 13-я гвардейская воздушно-десантная бригада.
Московская область, город Щёлково, куда нас привезли эшелоном из города Балакова Саратовской области, находится северо-восточнее Москвы на реке Клязьме. Казарма, в которой нас разместили, расположена на самом берегу этой речки Клязьмы, так, как будто речка протекает у нас во дворе, и через нее проложен маленький деревянный мостик, расположенный тоже у нас во дворе. Вот такая в том месте река Клязьма. Да и не знали мы в то время название этой речки, ширина которой, мне кажется, была не более пяти метров.
Под казарму оборудовано одноэтажное строение, в котором для каждой роты выделена комната, а в ней нары вдоль стен в два этажа. Нары обтянуты плащ-палатками, под которые настелена солома. Спать было тесно, вплотную друг к другу и то на боку. Под головой вместо подушки вещмешок и сложенная гимнастерка, а вместо одеяла расстегнутая на хлястике шинель. Спать было не холодно. Дневальный топил печку-голландку ещё с вечера.
Офицеры и политработники нам разъясняли, что мы теперь не курсанты военных училищ, а воины гвардейцы, гвардейское звание нам дается авансом, мы его должны оправдать успешными боевыми действиями в тылу врага. Мы теперь десантники и начинаем службу и учебу в гвардейских воздушно-десантных войсках (ВДВ). Но мы десантники-парашютисты и должны будем научиться прыгать с парашютом с самолета. Но мы всё-таки пехота, хотя и «крылатая пехота», как нас иногда величают, и нам нужно научиться вести боевые действия так же, как сухопутным войскам.
В качестве личного оружия нам выдали карабины. Карабин - это та же винтовка, но с укороченным стволом. Карабин, конечно, более удобен и более лёгок, чем трёхлинейная винтовка, и он также имеет пять патронов в магазине и также перезаряжается рукояткой затвора. Патроны по 5 штук собраны в обойму, обоймы хранятся в подсумке, висящем на поясе. Для зарядки карабина берётся одна обойма и вставляется сверху на место открытого и вытянутого назад затвора. Большим пальцем руки все пять патронов одним нажатием вдавливаются в магазин карабина, а пустая обойма выбрасывается. Закрывается затвор, а верхний патрон при этом досылается в патронник. Карабин готов к стрельбе, достаточно нажать спусковой крючок. Карабин также имеет штык на конце ствола, который можно складывать, надевая на ствол острым концом вниз, как и у винтовки.
Теперь ежедневно после подъёма в процессе физзарядки нас вели в спортгородок, где мы пробегали по кругу спортгородка, забегали на двухметровую вышку и спрыгивали с неё на землю, засыпанную песком, прыгали, как в песочницу. Так друг за другом, несколько раз нас прогоняли по кругу, для того чтобы мы успели несколько раз за время физзарядки прыгнуть с этой вышки. Сначала мы прыгали с площадки двухметровой высоты, а потом стали заходить на площадку трехметровой высоты для прыжка. Этим укреплялись наши ноги, ноги будущих парашютистов. Это называлось наземной подготовкой.
Повели нас технику получать. Нашей техникой оказались станковые пулеметы системы «Максим», уже знакомые нам по Симферопольскому пулемётно-миномётному училищу, запасные части к пулемету, в частности запасной ствол, и коробки с пулеметными лентами, пока ещё не набитыми патронами. Всю эту технику распределили в заведование всему составу отделения, уже заранее расписанному по номерам пулемётного расчета.
Пулеметный расчет, или пулеметное отделение состоит из командира отделения, наводчика пулемета, это первый номер, помощник наводчика, это второй номер, и подносчики патронов четыре или пять человек. Три таких отделения составляют пулемётный взвод. Три взвода это пулемётная рота, которая входит в состав стрелкового батальона. Ещё в батальоне есть три стрелковых роты, миномётная рота, взвод противотанковых ружей, взвод связи.
В ВДВ из батальонов формировались не полки, а бригады. Так вот в городе Щёлкове была сформирована 13-я гвардейская Воздушно-десантная бригада. Она проходила ускоренную подготовку, очевидно потому, что другие Воздушно-десантные бригады, расположенные также недалеко от Москвы, были сформированы раньше и были уже готовы к выполнению боевых задач. Поэтому нас ускоренно обучали, подтягивая к их уровню.
Командир пулемётной роты, молодой офицер, не вспомню его фамилию, по вечерам читал нам отрывки из недавно написанного произведения «Они сражались за Родину». Мы сидели на нарах, усиленно боролись со сном, но интереса проявляли не достаточно с точки зрения командира, что огорчало его. Лечь мы не могли, боясь окрика, так как он всех нас видел, но глаза у нас непроизвольно закрывались, так нам хотелось спать. Он отвлекался от чтения, замолкал, глядя на нас, тощих семнадцатилетних мальчишек, а мы все были одного возраста. Потом он возмущался, поняв, что и этот интересный эпизод нас не трогает. Ему бы дать нам поспать немного, ведь видит, что мы измучены и хотим спать, да на такое нарушение распорядка дня он сам пойти боится, над ним ведь тоже много начальства. Мы его понимали, ведь для нас старается, причём каждый вечер приходит в казарму и читает для нас продолжение или новый эпизод из этого произведения. Но нас бы кто понял, какие мы уставшие и озябшие, к тому же полуголодные даже после ужина, вернулись с полевых учений, где ползали по глубокому снегу, да тащили на себе пулемёты.
Станковые пулемёты «Максим». Станок его весит 32 кг, тело пулемёта весит 22 кг, а ещё щит пулемёта да коробки с пулемётными лентами. Это позже нам разрешили поставить пулемёты на лыжи, когда и сами мы все встали на лыжи. На лыжах ходили на тактические занятия, на полевые учения. По сапёрной подготовке мы снаряжали толовую шашку, вставляли в неё запал с бикфордовым шнуром длиной с полуметра. Одну такую шашку на взвод разрешалось использовать для подрыва дерева. Командир взвода вдвоём с помощником привязывали толовую шашку к сосне, поджигали бикфордов шнур и отбегали в укрытие за бугорок, где и мы все укрылись. Мощный звук взрыва, черный дым и сосна, толщиной более двадцати сантиметров, валится в сторону.
В пулемётном расчёте я был наводчиком пулемета, а командиром был назначен сержант Кравченко, маленький нудный украинский парень, но требовательный до пунктуальности. Были у меня с ним стычки из-за наряда, когда я сказал ему, что не моя очередь, а он меня назначает, так он меня сразу пригласил к командиру роты, хотя был у нас хороший командир взвода. Я, считая себя правым, не отказался, а пошел с ним в кабинет командира роты. Только мы зашли, как командир роты обрушился на меня с угрозами за невыполнение приказания командира отделения. Он даже не спрашивал ни меня, ни командира отделения о сути дела. Видимо сержант Кравченко заходил к нему перед этим и всё рассказал. Вот так я понял, что нечего мне лезть на рожон, возражая хоть и маленькому, щупленькому, но командиру. Всегда тот прав, у кого больше прав.
Командир роты периодически собирал командиров отделений на инструктаж. А кабинет у него был очень мал. Стол, пара стульев, да койка самого командира роты. На всём этом и сидели человек восемь командиров отделений, некоторые из них ещё не имели сержантского звания. Здесь же сидел адъютант командира роты, или вестовой, как его иногда называют, или просто денщик, как раньше таких называли. Это солдат, в обязанности которого входит забота о своём командире, кроме того, он является связным командира роты. Так он здесь, в кабинете командира роты разобрал и чистил пистолет своего командира, а, собрав, спустил курок. Магазин с патронами он вынул и положил отдельно, но он не проверил патронник пистолета, а в патроннике оставался патрон, о чём забыл солдат, а может быть, даже и не знал. Раздался выстрел. Пуля пробила ногу одному командиру отделения, который сидел на кровати. Ранение в бедро серьёзное, но кость цела, сообщили из госпиталя. Адъютанта и так солдаты не любили, быть может, из-за зависти, а после этого происшествия его и вовсе возненавидели все, особенно командиры отделений, что сидели на койке, и в кого могла попасть та пуля. Но ведь ничего не было за этот выстрел солдату, командир его защитил, хотя какое-то расследование проводилось.
А однажды меня вызвали к командиру роты совсем по другому случаю. Ко мне приехал, разыскав меня по адресу, родственник, старший лейтенант Карачун Григорий Иванович. Он лётчик, возвращается в свою часть, расположенную тоже недалеко от Москвы. Он заезжал в город Вольск и останавливался у моей матери, где жил у нас ещё до войны, когда учился в Вольском авиационном военном училище. Он тогда ещё курсантом женился на моей двоюродной сестре, часто приходил из училища и ночевал у нас.
Обрадовался я встречи со знакомым человеком. Он коротко рассказал мне о том, что он был в Вольске, что заходил к моей матери, что она и сестра моя живы и здоровы. Но не долго длилась радость нашей встречи. Он по просьбе моей матери должен был сообщить мне весть о смерти моего отца. Мы одни остались в кабинете командира роты, когда он мне рассказал об этом. Конечно, я догадывался о том, что с моим отцом что-то случилось, если мать в письмах уже давно мне сообщает, что от отца пока ничего нет. Но я не знал, что он был ранен еще 22 апреля, попал в госпиталь, а в госпитале умер. Конечно, слёз я не сдержал. Григорий Иванович, дядя Гриша, как я его звал, меня успокоил, и, видя, в каких условиях мы живём, пообещал перевести меня в свою авиационную часть. Я и сразу-то не очень поверил этому, а потом, прождав недолго, вообще понял, что это было сказано не серьёзно, и перестал ждать обещанного перевода.
Вскоре после нашего прибытия в город Щёлково мы наблюдали, как на железнодорожном вокзале грузилась в вагоны соседняя воздушно-десантная бригада. Это пятая или шестая гвардейская воздушно-десантная бригада. Она располагалась где-то недалеко от города Фрязино, но там не было ветки железной дороги, поэтому эшелон для них подали на станцию Щёлково. Запомнилось то, что во время погрузки на железнодорожной станции гвардейцы-десантники, уже получившие полный боекомплект, много стреляли в воздух, салютуя перед отправкой на боевые действия в тылу врага.
Через некоторое время мы узнали об их неудачном десантировании при форсировании Днепра. Об этом нам рассказывали сами уцелевшие парашютисты-десантники, которые возвращались к прежнему месту дислокации воздушно-десантной бригады, в город Фрязино. Интересно, что возвращались они малыми группами и даже поодиночке со своим оружием в руках. Их нигде не задерживали, а направляли к месту формирования. Они рассказывали страшные эпизоды, обвиняли лётчиков в их неудачной выброске. Одни самолёты выбросили парашютистов в реку Днепр, из которых многие потонули, нагруженные оружием и боезапасом. Других десантировали не только в тыл, но и в расположение немецких войск, а некоторых, будто бы вообще на нашей территории, где давно нет немцев.
Всем этим ужасным рассказам не хотелось верить, но позже некоторые из них действительно подтвердились. Уцелевшие десантники той бригады, возвратившиеся на прежнее место дислокации в район города Фрязино, возненавидели лётчиков. Они даже провоцировали ссоры с ними, затевали солидные драки, с оружием, считая, что они мстят за погибших товарищей. А в целом использование десантников при форсировании Днепра, так называемая Днепровская десантная операция, сыграла положительную роль, как об этом пишут теперь в своих мемуарах генералы, командовавшие войсками при форсировании Днепра, при взятии города Киева.
А мы парашютисты-десантники 13-й гвардейской Воздушно-десантной бригады продолжали ускоренную подготовку к боевым действиям в тылу врага. Начались парашютные прыжки. Нас учили укладывать парашют. Укладка парашюта - дело ответственное. Его укладывают вдвоём: укладчик парашюта, это сам хозяин, который будет с ним прыгать, и его товарищ - помощник укладчика. Оба они расписываются в записке, которую кладут в кармашек ранца парашюта. Потом укладывают второй парашют, поменявшись ролями. Теперь укладчиком становится хозяин второго парашюта, а помощником укладчика хозяин первого, уже уложенного парашюта, что они и фиксируют в записке второго парашюта. Эти записки бывают необходимы при разборе происшествий или несчастных случаев при тренировочных парашютных прыжках.
Для укладки парашюта его растягивают вдоль на длинном брезентовом, «столе» шириной около метра, расстеленном на земле. Центр купола натягивают в одну сторону, а стропы, соединенные вместе с ремнями подвесной системы, растягивают вдоль по столу в другую сторону. После выравнивания строп в единый пучок до самых кромок купола, начинают укладывать купол парашюта. Для этого берут одну стропу из пучка в месте её крепления к кромке купола, отводят её в сторону, натягивая ткань от центра купола до стропы, и возвращают стропу обратно. Получается один клин купола, сложенный вдвое. Это клин купола парашюта, сектор купола, ограниченный соседними стропами. Теперь берут соседнюю стропу, и также делают второй клин. Таким путем укладывают половину клиньев в правую сторону, а вторую половину - в левую, оставляя стропы в середине растянутого брезентового стола.
Купол парашюта лежит, как сложенный зонтик, только совсем без металлических проволочек. В центре купола к прочной специальной петле привязывается обрывная стропа длиной около полуметра, второй конец которой крепится, то есть привязывается к такой же петле внутри небольшого мешка. В этот мешок укладывают купол парашюта, последовательно складывая ряд за рядом гармошкой, начиная от центра купола. При этом подтягиваются собранные вместе стропы. Стропы надо так уложить, чтобы они не перепутались при быстром вытягивании из мешка во время свободного падения парашютиста.
В некоторых типах парашютов для этого предусмотрены специальные петли на ранце парашюта, в которые жгуты строп последовательно затягиваются. В нашем парашюте стропы засовываются в пространство между стенкой мешка и лежащим в нем куполом парашюта. Это делается специальной деревянной линейкой с вилкой на конце. Собранные вместе стропы последовательно, с натяжением засовываются в пространство между стенкой мешка и свёрнутым куполом попеременно, в противоположные стороны мешка. Так последовательно частями укладываются сверху мешка все стропы до ремней подвесной системы.
Мешок укладывается в ранец на спине на ремнях подвесной системы. При надевании уложенного парашюта на спину ремни подвесной системы легко застёгиваются карабинами: один на груди стягивает правый и левый плечевые ремни, а два других обхватывают ноги вокруг бёдер. К мешку прикреплен прочный вытяжной фал - толстая верёвка длиной около четырех метров, снабженная на конце крепким карабином. Это необходимо при прыжке с принудительным раскрытием парашюта, а именно так прыгают парашютисты-десантники ВДВ. Во время войны основным парашютом десантников был парашют марки ПД-41, имеющий почти квадратный купол и неравномерное распределение строп по кромке парашюта. Это создавало у раскрытого парашюта некоторый киль на задней кромке, способствующий развороту купола по ветру.
При прыжках с самолета, а прыгали мы в то время с самолетов ПС-84, в нем размещается группа из 30-40 парашютистов на скамьях вдоль бортов фюзеляжа, а также один-два инструктора. Каждый парашютист по команде и под наблюдением инструктора зацепляет карабин вытяжного фала своего парашюта за трубу, проложенную вдоль фюзеляжа до двери самолета, и закрепленную у порожка двери.
При подлёте к месту выброски десанта, штурман самолёта подаёт длинный сигнал сиреной. Это команда «Приготовиться». Все парашютисты-десантники встают, ещё раз проверяют, что карабин зацеплен, а вытяжной фал ни за что не задевает и не проходит под рукой. Инструктор открывает дверь. Вскоре подаются прерывистые гудки сирены. Это команда
«Пошел». Быстро один за другим парашютисты мелкими шажками бегут к открытой двери и, не успев увидеть из-за яркого света, куда он полетит, вываливается в открытую дверь.
Теперь работает система принудительного раскрытия парашюта. Карабин, зацепленный за специальную трубу, скользит по ней до упора у самой двери самолета, а при дальнейшем падении парашютиста растягивается фал. Натянувшись, фал удерживает мешок, из которого сначала вытягиваются стропы парашюта, а затем купол парашюта. Центр купола парашюта привязан обрывной стропой к петле внутри мешка. При полной растяжке строп и вытянутого купола парашюта дальнейшим натяжением рвется обрывная стропа. Встречным потоком воздуха при дальнейшем падении купол парашюта раскрывается, падение резко замедляется, что ощущается «динамический удар».
Вот теперь парашютист осматривается. Сначала смотрит вверх, правильно ли открылся купол, не перехлестнут ли он стропой, не следует ли подумать о запасном парашюте, висящем спереди. Потом смотрит вниз, куда его сносит ветром. Как правило, в это время настроение превосходное. Виден дальний горизонт и земля внизу, как на плане местности крупного масштаба.
Но пора подготовиться к приземлению. Надо чтобы ветер сносил парашютиста лицом вперед, чтобы земля приближалась спереди, так легче и безопаснее встретить её ногами. В противном случае необходимо развернуться по ветру. Для разворота правой рукой захватывают левую лямку парашюта, левой рукой - правую, и при натяжении их происходит разворот парашютиста. При приземлении ноги должны быть напряжены, едва согнуты в коленях и ни в коем случае не должны выпрямляться, ловя землю. Земля сама ударит по ногам, и не следует стремиться устоять на ногах, а надо свалиться на бок или на спину, куда потянет, и тотчас же встать. Если купол еще не погас, следует побежать на него, стремясь забежать со стороны. При сильном ветре надутый купол может волочить парашютиста по земле. Тогда следует взять несколько нижних строп и быстро вытягивать их на себя, пока купол распластается по земле.
На тренировочных прыжках парашютист имеет еще и запасной парашют, расположенный спереди и соединенный с той же подвесной системой парашютиста. Он используется в случае неправильного открытия основного парашюта, например, при перехлёсте купола стропой или, если купол не раскрывается, а «колбасит» не наполняясь воздухом, или, если основной парашют совсем не открылся, оставшись в ранце. Для открытия запасного парашюта надо правой рукой выдернуть кольцо из ранца запасного парашюта, расположенного спереди. При этом выдергивается штырь, держащий вместе все четыре клина ранца парашюта, которые расходятся, освобождая уложенный купол запасного парашюта. Левой рукой надо отбросить весь этот сложенный купол парашюта в сторону, дав ему свободно раскрыться.
Всему этому нас обучали на занятиях по парашютной подготовке. Обучали и действиям в аварийной ситуации. Особенно рассматривался случай, когда парашют куполом задел за хвостовое колесо самолёта. В этом случае надо действовать быстро, пока вследствие осевого вращения человек ещё не потерял сознания. Надо ножом обрезать все стропы основного парашюта, и падая, раскрыть запасной парашют.
Так вот, не зная всего этого, у нас на первом прыжке один парашютист разбился. Оказалось, что он вообще не проходил парашютную подготовку, так как был поваром в столовой, занятия не посещал, а об этом все забыли и командиры и друзья. Никто не проверил его знаний и перед прыжком. Оказалось, что он не зацепил карабин вытяжного фала за специальную трубу в самолёте, а инструктор этого не заметил. Прыгнул он со всеми вместе, когда все спешат друг за другом к открытой двери самолёта. Он летел долго, ждал, что парашют раскроется. Он не знал, что надо делать, когда почувствовал не ладное, испугался и начал кричать, заревел перед ударом о землю.
Многие парашютисты в ожидании посадки в самолёты сидели шеренгами на земле аэродрома с надетыми парашютами. Все они наблюдали за этой падающей точкой и ждали, когда парашютист раскроет парашют. Все думали, что это затяжной прыжок спортсмена, каких у нас было не мало среди специалистов парашютно-десантной службы. Он упал далеко от места посадки, его ведь не сносило ветром. И ничего не изменилось. Продолжали садиться и подруливать к месту посадки самолёты, принимали на борт ожидавших их десантников, взлетали самолёты и, сделав круг над аэродромом, сбрасывали парашютистов.
Приземлившись, парашютисты освобождаются от подвесной системы, расстегивая карабины, аккуратно собирают свои парашюты, особенно выравнивая стропы. Выровненные стропы собираются в один жгут, а затем из этого жгута собирается плетушка рукой, как вязальным крючком плетёт кружевница. Это нужно для того, чтобы стропы не перепутались, когда парашют положат в парашютную сумку.
Это был наш первый тренировочный парашютный прыжок на аэродроме «Медвежьи Озёра», где позже расположился «Звёздный Городок» космонавтов. Я очень хорошо запомнил этот первый парашютный прыжок, так как мне пришлось выполнить его с самолёта типа ТБ-3. Это тяжелый бомбардировщик довоенной постройки. Громадный фанерный четырехмоторный самолет. В нем парашютисты-десантники размещались не только внутри фюзеляжа, но и внутри крыльев самолёта. И в правое и в левое крыло, пригнувшись и перешагивая через детали крепления крыла, заходили по пять или шесть человек, и так. согнувшись, летели до места выброски парашютистов. Выброска парашютистов проводилась не только через боковые двери самолёта, но и через открытый люк в полу фюзеляжа самолёта, через бомбовый люк.
Вот и я в этот раз залезал в крыло самолёта по указанию инструктора, и там пригнувшись или присев на корточки, сидел всё время взлета, набора высоты и полёта до момента выброски парашютистов. При подлёте к месту выброски десанта штурман самолёта подает сигнал «Приготовиться». Это длинный сигнал сиреной. Все встают, да и мы вылезаем из крыльев, подходим к краю открытого люка и зацепляем карабин фала своего парашюта за тонкую металлическую трубу, проходящую над люком.
Серия коротких сигналов сирены – «Та, та, та, та, та…». Это сигнал, команда «Пошел». Один за другим прыгают в открытый люк парашютисты. А другие десантники, которые находились в корпусе самолёта, прыгали через боковые двери. За всем этим движением наблюдает инструктор-парашютист, стоящий у каждой двери или у люка, он же контролирует правильность действий парашютистов, покидающих самолёт.
На этом же аэродроме мы совершали и все другие тренировочные парашютные прыжки, но самолёты ТБ-3 в выброске парашютистов больше не участвовали. Мы прыгали с самолётов типа «Дуглас» или ЛИ-2, а позже с самолётов типа ПС-84. На первые прыжки мы на себе несли уложенные парашюты из города Щёлкова до аэродрома «Медвежьи озёра», а это около семи километров. Таким же образом мы возвращались после парашютных прыжков также нагруженные сумками с парашютами. Это позже нам стали выделять грузовые машины для перевозки парашютов, а сами мы всё также ходили пешком.
Тренировочные прыжки с парашютом часто совмещались с тактическими учениями. С этой целью самолёты, посадив десантников на аэродроме «Медвежьи озёра», выбрасывали их где-нибудь на площадке, удалённой за сотню километров. Там десантники после приземления, сдав парашют на месте приземления, спешили на пункт сбора, а потом продолжали тактические учения по захвату намеченных объектов условного противника.
В ходе этих тактических учений мы преодолевали форсированным маршем большие расстояния по тылам условного противника, атаковали встречающиеся на пути, заранее намеченные объекты, ночевали в лесу. Так, через двое или трое суток мы приходили месту нашего расположения, в казармы или лагерные палатки. А наши парашюты уже давно привезли на машинах, и нам предстояло снова идти их укладывать, готовясь к следующему парашютному прыжку. Ночевать в лесу в летнее время для нас не составляло больших трудностей. Но всё равно нам не разрешалось разводить костры, а приходилось рассчитывать только на сухой паёк, да на плащ-палатку для согревания.
Вспоминаю подобные тактические учения с ночёвками в лесу, зимой, когда мы готовились к боевым действиям в тылу врага. Тоже не разрешалось разводить костры, но даже измученные походом, мы не могли на снегу, на постели из хвойных ветвей заснуть, имея только шинели, да ботинки с обмотками на ногах. Пришлось командованию разрешить развести по одному костру на взвод. Тогда, расстелив хвойный настил вокруг костра, мы, сгруппировавшись по два человека, ложились ногами к костру. Сняв шинели, одну расстилали на хвойный настил и ложились спиной друг к другу. Второй шинелью накрывались, натягивая её руками каждый вперёд на себя. Так можно было уснуть на полчаса или час. После этого просыпались от холода, вскакивали и тянулись к костру всем телом, не боясь опалиться. Отогревшись, опять ложились таким же образом на некоторое время. Да и в костёр приходилось подбрасывать заготовленные вечером дрова и хвойный лапник.
ВДВ. 17 бригада. Ступино.
В 17-ю гвардейскую Воздушно-десантную бригаду я попал после госпиталя, где лежал с тяжелым воспалением лёгких. Нас было двое в госпитале из нашей 13 –й гвардейской Воздушно-десантной бригады – Юрий Исаев и я - Василий Аксёнов. Мы оба земляки из города Вольска, где вместе призывались, вместе приехали из училища города Балакова в город Щелково. У Юрки Исаева тоже было воспаление лёгких, но переболел он этой болезнью в более легкой форме. Я же очень тяжело был болен, температура доходила почти до 41 градуса, когда меня положили в санчасть бригады, а потом и в госпиталь.
Мы пролежали целый месяц, и выписали нас одновременно. А когда нас выписали, то оказалось, что от нашей бригады остался только резерв. А наша воздушно-десантная бригада была срочно переформирована в гвардейский стрелковый полк и направлена на фронт. Нам предстояло из госпиталя, из города Щёлкова идти во Фрязино, где располагался резерв нашей бригады. Резервом, оказывается, назвали остатки личного состава и техники нашей воздушно-десантной бригады. В резерве остались специалисты парашютно-десантной службы нашей бригады, заведующие складами парашютов во главе с начальником ПДС (парашютно-десантной службы) и мы двое, лежавшие в госпитале.
Из госпиталя мы вышли похудевшие, отощавшие и просто голодные. Ведь это не военный госпиталь, а городская больница, где лежали только гражданские. Нас из санчасти бригады перевели сюда, в городскую больницу, в срочном порядке, так как не было в городе другого госпиталя. Кормили нас очень плохо, хотя на довольствие мы были поставлены, и на нас получали продукты в столовую этой больницы. В первый же день, когда нас перевели из санчасти бригады в эту городскую больницу, нас попросили сдать сухой паёк, выданный нам на сутки, на кухню больницы. Это медсестра увидела, что Юра Исаев сам поставил котелок с пшеном, залив его водой, в печку-голландку, что топилась в коридоре.
Поругали нас и сказали, что нам приготовят на кухне обед из наших продуктов. Но обеда нам не приготовили, а на утро сообщили, что кладовку кухни обокрали. А вот котелок с кашей Юра так и не вынул из печки, и мы в тот вечер всё же поели недоваренной и совсем несолёной каши из котелка моего друга Юрия Исаева. Да и лечили нас плохо. Кроме каких-то желтых таблеток ничего из лекарств не давали. Мы вдвоём лежали в одной комнате, где стояли четыре кровати, но две из них пустовали. Редко к нам заходила медсестра, не помню, чтобы осматривал нас врач. С двухсторонним крупозным воспалением лёгких наши организмы должны были справляться самостоятельно.
От города Щёлкова до города Фрязино мы шли по дороге пешком, шли вдвоем, а это около восьми километров. Ни встречных, ни попутных машин не было, редкими были и встречные пешеходы. Было тяжело идти, так как не было сил после тяжелой болезни и очень плохого питания. Было начало февраля 1944 года, светило солнце, свежий воздух после запаха больничной палаты, но при этом при всем нам очень хотелось есть. Не скоро мы дошли до Фрязино и нашли резерв нашей бригады.
Это было на территории какой-то воинской части, в помещении на втором этаже, где нас встретили двое старших сержантов - укладчики парашютов из нашей бригады. Они уже ждали нашего прибытия из госпиталя, поняли, что мы голодные и кое-чем нас покормили. Всего в резерве было около 15 человек, среди них были и офицеры, но те жили где-то на квартирах. Да и те сержанты, и старшие сержанты, что оставались спать в нашей казарме, жили не плохо. У них всегда была еда, которую они приносили со склада в виде сухого пайка, а нас посылали в столовую, где мы питались, а им приносили иногда только второе и закуску в виде селёдки или кильки. Здесь мы наедались досыта в нашей столовой, а иногда еще и в нашем помещении вечером устраивали чаепитие. Мешок с сахаром стоял открытым у нас в помещении, все из него брали сахара столько, сколько нужно, делая чай приторно сладким.
Так мы жили дней десять, а потом нас повезли в Щелково загружать парашюты со склада в вагоны, чтобы отвезти их и передать в другую воздушно-десантную бригаду, В нашей группе, возглавляемой одним офицером в звании старшего лейтенанта, был ещё старшина, старший сержант и я младший сержант. При погрузке нам поручено считать загружаемые в вагон парашюты, которые заносили другие солдаты, так как парашюты эти нам придётся сопровождать до станции назначения, а потом сдавать их по счёту. Кроме того, старший лейтенант нам сказал, что надо проверять и содержание некоторых парашютных сумок на предмет наличия в них парашютов, а не какой-нибудь ветоши. Ведь у заведующего парашютным складом, как разузнал наш старший, не хватает парашютов, и он попытается нас обмануть. И, действительно, две таких сумки мы обнаружили. В них были набиты пустые сумки от запасных парашютов и куски брезента от столов для укладки парашютов.
Всего нам нагрузили три вагона. Их опломбировал старший лейтенант, а сами мы ехали в четвертом вагоне, где тоже были нагружены всякие принадлежности парашютно-десантной службы. Мы посменно дежурили, особенно охраняя опломбированные вагоны на остановках. Так мы приехали на станцию Востряково, недалеко от которой располагалась та бригада, которой мы должны были сдать парашюты.
Станция электрички «Востряково» находится недалеко от Москвы, на юге от неё. В нескольких километрах от станции, располагалась 4-я гвардейская воздушно-десантная бригада. Но там не стали спешить с приёмкой наших парашютов. Они создали приёмочную комиссию, которая начала проверять каждый парашют на его полную исправность. Проверка затянулась надолго, а мы тем временем жили на частной квартире, на соседней станции электрички - станция «Белые Столбы». Хозяйка квартиры с двумя дочерьми жили очень бедно и были рады, что им иногда перепадали продукты из нашего продпайка. Продукты получал старшина по накладной прямо на продскладе бригады и, видимо, каким-то путём, умел получить лучшее и в большем количестве. Вот здесь я хорошо поправился после госпиталя, превратившись из больного доходяги в крепкого упитанного воина-десантника.
Целый месяц принимали у нас парашюты представители 4-ой гвардейской Воздушно-десантной бригады, а мы не могли возвратиться в свою часть, ожидали подписания акта передачи. После сдачи парашютов и оформления передаточных актов мы, во главе со старшим лейтенантом возвратились обратно в состав резерва, во Фрязино. Там нас ожидали те команды, которые раньше нас, сдав парашюты в другие части, возвратились и ждали нового назначения. Теперь нас всех собрали, весь оставшийся резерв, и направили, как оказалось, в ту же, 4-ю гвардейскую Воздушно-десантную бригаду, куда мы сдавали парашюты.
Группу рядовых и сержантов, человек пятнадцать, возглавил старшина. У него были все документы и списки всей группы, и он повез нас через Москву электричкой. На станцию Востряково мы приехали довольно поздно вечером. До расположения штаба 4-й гвардейской Воздушно-десантной бригады было далеко, а дорога туда не известна, так как бригада располагалась где-то в лесу. Поэтому старшина решил подождать до утра на вокзале станции «Востряково». Вокзал не большой, но мест для сидения было достаточно. Электрички проходили часто и в сторону Москвы и в обратном направлении. Вот я и попросил старшину проехать всего одну остановку до станции «Белые Столбы», на ту квартиру, где мы жили недавно, сдавая парашюты. Обещал через час вернуться. Отпустил меня старшина. Ещё кто-то куда-то отпросился. Добрый человек был этот старшина.
Когда я, проехав действительно одну остановку, вышел из вагона электрички, прошел до дома и зашел в ту квартиру, тотчас за мной зашел патруль. Офицер и двое солдат, как оказалось, следили за мной весь путь от станции до этой квартиры в деревянном бараке. Документов у меня не было никаких, все документы остались у старшины. И как только я ни объяснял это офицеру патруля, как ни просил его проехать всего одну остановку, где ждет меня старший группы, у которого мои документы. Нет! Тупо смотрел на меня старший лейтенант, не вдаваясь, видимо, в смысл моих слов. Меня посадили в другую электричку и повезли в другую сторону до станции Михнево, где была комендатура, из которой и наряжен был этот патруль.
В комендатуре меня допросили, записали с моих слов все данные, а особенно я просил записать, что я в составе группы направляюсь в 4-ю гвардейскую Воздушно-десантную бригаду. Ко всем моим просьбам отнеслись довольно холодно и посадили в камеру, где сидел один гражданский парень, подозреваемый в дезертирстве. У меня с собой была сумка от запасного парашюта, которую я использовал вместо вещмешка. В сумке оставалось немного хлеба и остатки сухого пайка, выданного нам на путь следования. Сумку не отобрали. Но я делился с моим соседом едой, чему он явно удивлялся, и даже говорил, что в заключении этого не делают. В сумке у меня оказалось много хлебных крошек. Это остатки после дележа хлеба и продуктов, выделенных на дорогу всем группам. Когда резали хлеб, на брезенте осталось много крошек, от которых все отказались, а я их собрал. Вот теперь мы их доедали, подсыпая в кружку с кипятком.
Мой сосед не тужил, он взялся учить меня танцевать фокстрот. Размер камеры позволял, а нас было только двое. Три дня я просидел в этой комендатуре. Потом за мной прислали сержанта из 4-й бригады, который и доставил меня в штаб бригады, расположенной действительно в лесу, и довольно далеко от станции электрички. У входа в штаб нам встретился тот самый старшина, который меня отпустил и не дождавшись меня до утра, привел команду и доложил о пропаже одного человека. Старшина с яростью в глазах посмотрел на меня, грязно выругался и даже пригрозил наказать меня потом. Но в штабе 4-ой гвардейской Воздушно-десантной бригады решили не зачислять меня в штат, как злостного нарушителя дисциплины. Дали мне командировочное предписание, где было написано, что этот гвардии младший сержант «за неимением должностей младших командиров направляется в штаб гвардейской Воздушно-десантной дивизии». Да, меня отправили в штаб дивизии.
Штаб дивизии находился в городе Ступино, который расположен южнее Москвы. Как туда доехать, мне объяснили в штабе бригады. Доехал я туда один, без сопровождающего. В штабе дивизии меня встретил старший сержант, которому я и вручил данное мне предписание. Этот старший сержант, очевидно один из писарей штаба дивизии, выразил удивление, что «младшему сержанту не нашли должность». Однако он сам позвонил куда-то, а мне велел подождать здесь же в штабе дивизии. Вскоре пришел ещё один старший сержант, как оказалось, писарь штаба 17-й гвардейской Воздушно-десантной бригады, которая входит в состав дивизии, как и 4-я бригада в которую меня не приняли. Этот старший сержант повёл меня из здания штаба дивизии через дорогу в другое здание, где располагался штаб бригады, а по пути спросил, кто я по специальности. Я сказал, что я - связист.
Хотя я не был связистом, а был пулеметчиком, но часто на полевых учениях беседовал с приданными нашей роте связистами, расспрашивал их о телефонном аппарате. А особенно завидовал я радистам, которые по азбуке Морзе передают или принимают сообщения и команды для нашего командира. Тем более, что азбуку Морзе я знал и учился принимать на слух ещё в школе, и, вообще, я ещё в школе был довольно любознательным, интересовался самодельными детекторными радиоприемниками. Вот почему я назвался связистом, кем мне очень хотелось быть, тем более, я знал, что в документах моя специальность нигде не значится.
Старший сержант штаба бригады вызвал помощника командира взвода связи 3-го батальона. Помкомвзвод, тоже старший сержант, спросил меня, не радист ли я, так как им очень нужны радисты, но телефонисты тоже нужны. Спросил, знаю ли я телефонный аппарат ЕЕ-108. Знаю, ответил, так как именно такой аппарат я рассматривал у наших телефонистов. Помкомвзвод привел меня в казарму, показал моё место на нарах, сказал, что взвод связи сейчас на занятиях, но скоро придёт на обед.
Я осмотрелся, увидел на шкафу брошюры и инструкции, нашел описание и инструкцию телефонного аппарата ЕЕ-108, и бегло её прочитал. Оказывается это американский телефонный аппарат без источников питания. У него индукторный вызов, то есть для вызова абонента надо крутить ручку индуктора, чтобы у него звенел звонок. В телефонной трубке смонтирован капсюль микрофона такой же, как и капсюль телефона. Это электромагнитный капсюль, известный у нас, как капсюль ДЭМ-4. Он действительно не требует источника питания.
Взвод связи батальона имел коммутатор для телефонной связи командира батальона и офицеров штаба с тремя стрелковыми ротами, пулемётной ротой, минометной ротой и отдельными взводами, а также со штабом бригады. На этом коммутаторе дежурили наши связисты, поэтому меня сразу же посадили на коммутатор дежурным телефонистом, рассказав и показав, как надо выполнять соединение абонентов. Некоторое время посидел со мной командир отделения, проверяя, как я усвоил задание. Коммутатор был всего на 10 номеров, полевого типа, очень простой, поэтому я быстро постиг все тонкости его переключений. Но важно было и то, как отвечать на звонки и быстро включить телефон того абонента, которого просят, а не ошибиться. Особенно быстро надо реагировать на звонки из штаба батальона или из штаба бригады, а командиров запоминать по голосу. А иногда звонит командир батальона и приказывает разыскать и вызвать к нему определённого офицера. Вот тогда приходится обзванивать многих абонентов и спрашивать, не у них ли тот офицер, кого вызывает командир.
А однажды по телефону я разыскал одного из своих родственников, который служил в нашей же бригаде. Мне в письме из дома, из Вольска, написала сестра, обратив внимание, что адрес полевой почты моего троюродного брата почти такой же, как у меня, а фамилия его Третьяков. По телефону я опросил дежурных по ротам, и нашел такого, назначив ему встречу. Да, это действительно мой троюродный брат, но о его существовании я до этого и не знал.
Кроме дежурства на коммутаторе у нас проводились практические занятия в полевых условиях по изучению правил прокладки однопроводных и двухпроводных телефонных линий. Чаще прокладывается однопроводная линия связи. В этом случае каждый телефонный аппарат подключаются к клемме однопроводной телефонной линии и к клемме заземления. А заземлением является простой металлический стержень, поглубже воткнутый в землю. Полевые телефонные линии прокладываются специальным полевым однопроводным кабелем, проложенным прямо по земле. В лесу телефонная линия может подвешиваться на ветви деревьев. В линии, проложенной по ветвям деревьев, в местах соединения концов катушек делается «колодец», где оба конца опускаются вниз. Это позволяет при поиске неисправности в линии связи прозванивать её, подключившись в месте сростка, не снимая всю линию.
Взвод связи третьего батальона 17-ой гвардейской Воздушно-десантной бригады, куда я теперь зачислен, находился в городе Ступино. Бригада была еще не полностью сформирована, и её подразделения проходили начальную стадию десантной и тактической подготовки, которую я уже проходил ещё в 13 бригаде. Но теперь я связист. Хотя я был в отделении телефонистов, но я получил разрешение заниматься вместе с радистами по приёму радиограмм на слух по азбуке Морзе. Надо было натренироваться в скорости приёма на слух до 13 групп в минуту, чтобы стать радистом 3-го класса. Обычно содержание радиограммы зашифровано в виде групп знаков (букв или цифр). В каждой группе по пяти знаков. Так вот, зачётная норма для радиста, уметь принимать на слух и передавать телеграфным ключом, как минимум 13 групп.
Передачу на ключе я освоил довольно быстро, а с приемом на слух оказалось сложнее. Да и времени на тренировки мне доставалось мало. Специального класса по тренировке приёма на слух «морзянки» у нас не было. Сами мы делали «зуммер», к которому подключали телеграфный ключ и наушники. А один из радистов должен был выстукивать текст учебных радиограмм телеграфным ключом, другие слушали и записывали. Изучал я и радиостанции типа РБМ и 12-РП, которые тогда были у нас на вооружении, научился развёртывать и настраивать радиостанцию на заданную волну. Изучал я и наиболее часто употребляемые значения международного кода радистов - «Q-кода».
На парашютных прыжках с оружием и техникой я прыгал теперь с радиостанцией или с её упаковкой питания. А парашютные прыжки продолжались и в этой бригаде, но чаще это были тактические учения с высадкой десанта. Выбрасывали нас за сто и более километров от города Ступино. Сразу после приземления проводили тактические учения, а на обратном пути ускоренным маршем с марш-бросками, двигались в расположение нашей части. Парашюты после приземления сдавали на пунктах сбора. Их привозили на машинах. Было лето 1944 года.
Но радистом я так и не стал. Меня назначили командиром отделения телефонистов. Стали другие заботы. Теперь уже я проводил занятия с отделением, отвечал за личный состав и его дисциплинарные нарушения, за исправное содержание оружия и техники. На полевых занятиях, прокладывая телефонные линии, наравне с другими телефонистами носил телефонные аппараты и катушки с полевым телефонным кабелем. Как правило, мы прокладывали однопроводную линию связи. Вторым проводом служила земля. Поэтому ко второй клемме телефонного аппарата присоединялся короткий провод заземления от металлического штыря, воткнутого в землю. Слышимость улучшается, если металлический штырь воткнут в сырую землю. Особенно приходилось заботиться о хорошей слышимости, если расстояние между телефонными аппаратами было большим, хотя для связистов батальона длинные линии связи были редкостью.
Мы прокладывали телефонный провод, прямо по земле, разматывая его с катушки. В каждой катушке было 400 метров провода. Размотав одну катушку, конец её провода соединяли с началом провода второй катушки, заизолировав сросток, и дальше также разматывали вторую. Длина линии в четыре или пять катушек телефонного провода уже заметно ухудшает слышимость за счёт сопротивления, а также за счёт утечек на землю через изоляцию. Ведь мы прокладывали однопроводные линии связи. Вот поэтому иногда провод поднимают на ветви деревьев или на специальные шесты. Учились мы и методам подключения к линии противника с целью подслушивания разговоров, да так, чтобы этого не было заметно при периодической проверке линии связи.
355-й гвардейский стрелковый полк.
Приказ пришел неожиданно, мне кажется, даже для командования 17-й гвардейской воздушно-десантной бригады. «Переформировать гвардейскую воздушно-десантную бригаду в гвардейский стрелковый полк, и быть готовым к передислокации». Полку присваивается 355-й номер, и он входит в состав 106-й гвардейской стрелковой дивизии. Срочно начали сдавать парашюты и имущество парашютно-десантной службы (ПДС). Значит, теперь мы не парашютисты, хотя десантниками все еще можем остаться. Были произведены какие то переформирования в составе батальонов. Появился взвод противотанковых ружей - (взвод ПТР), но наш взвод связи остался без видимых изменений. Мы только сняли коммутатор и провода линий связи с ротами и с отдельными подразделениями.
Связисты были вооружены автоматами ППС-43 (пистолет-пулемет Судаева). Это очень легкий (3,7кг) и удобный автомат, имеющий рожковый магазин с 35-ю патронами пистолетного типа. Со сложенным откидным прикладом и удобной рукояткой пистолетного типа, он похож на длинноствольный пистолет. В походном положении носится за спиной на ремне стволом вниз, что позволяет быстро перевести его в боевое положение и стрелять от бедра, не снимая ремня через голову. Офицеры имели в качестве личного оружия пистолет ТТ, в магазине которого размещалось 8 патронов, таких же, как и в автоматахтППС-43, калибром 7,62 мм.
В стрелковых ротах личный состав был вооружен карабинами, которые представляют собой укороченную винтовку калибра 7,62 мм, с пятью патронами в магазине. Прицельная дальность стрельбы - 1000 метров. Взвод ПГР получил на вооружение противотанковые ружья системы Симонова образца 1941 года, калибром 14,5 мм (ПТРС). Как и противотанковое ружьё системы Дегтярёва, ПТР истемы Симонова обладает способностью пробивать броню танков, толщиной до 40 мм с расстояния до 300 метров. Ружьё самозарядное, имеет магазин на пять патронов, что увеличивает корострельность. Прицельная дальность стрельбы равна 1500 м. Весит ПТРС 21 кг, его переносят на плечах двое бронебойщиков.
На железнодорожной станции мы погрузились в вагоны поданного нам эшелона. Вагоны товарные, но в них имеются длинные доски по ширине вагона, из которых настилаются стеллажи справа и слева от двери вагона. Это и есть те нары, на которых нам предстоит сидеть, лежать или спать во время переезда. А долго ли нам ехать и куда, этого никто не скажет.
Повезли нас в Белоруссию. Там шли ожесточенные бои в районе Бобруйска, Осиповичей, Слуцка. Это проводилась операция по освобождению Минска. Но из эшелонов мы разгрузились на станции «Старые дороги», на территории, уже освобожденной от немцев, но западнее Бобруйска, где была окружена крупная группировка немцев и проводилась её ликвидация. Эта операция получила название - «Бобруйский котел». В самом Бобруйске бои продолжались до конца июня. Здесь вражееской группе численностью до пяти тысяч человек удалось вырваться из окружения, но вскоре она была перехвачена, частично пленена, частично уничтожалась в лесах в виде отдельных рассеянных групп.
Наш 355-й гвардейский стрелковый полк 106-ой гвардейской стрелковой дивизии разместили в лесу, на территории лагеря, где недавно стояла какая то немецкая дивизия. Здесь повсюду видны следы пребывания вражеских солдат в виде узких немецких погончиков, брошенных в мусорные кучки, коробок противогазов, обрывков газет на немецком языке. Всё говорило о том, что лагерь покидался поспешно. Но, очевидно, что немцы здесь давно и надолго обустроились. При входе в лагерь установлена арка ворот, выполненная из стволов молодых берёзок, не очищенных от коры, белых, как покрашенных. Поперечные берёзовые палки связывались проволокой или крепились гвоздями, сбивались в виде решетки с ячейками в форме параллелограммов, наклонно. Это придавало целостность и внешнюю красоту всей входной арке ворот. На территории лагеря несколько скамеечек, сделанных тоже из целых стволов и ветвей берёзок. Ограда во многих местах также содержит неочищенные от коры берёзовые палки. Полюбилась немцам наша белая берёза.
Мы разместились в бывших немецких казармах, несли караульную службу на постах, участвовали в прочёсывании окружающих лесов. Частыми стали у нас длительные марши по дорогам в сторону Осиповичей или Слуцка. Дороги в этом районе Белоруссии хорошие, широкие, асфальтированные, что в ту пору встречалось не часто. По ним легко было идти, но только первые десятки километров. А потом оказалось, что долго идти по асфальтовой дороге в армейских ботинках или сапогах нельзя. Со временем появляются боли в подошвах ног, на них появляются волдыри, как мозоли. Но это не обычные натёртые мозоли. Ни пятки, ни пальцы ног не натирались, а именно подошвы ног отбивались об асфальт при резкой постановке ноги.
Это результат систематических ударов при постановке ноги на твёрдый асфальт. С этим явлением мы столкнулись впервые, и в последующих походах по асфальтовым дорогам старались идти по обочинам дорог, лишь изредка выходя на асфальт. Мы были обуты в ботинки большого размера с портянками и обмотками. На привалах была возможность переобуть портянки, что улучшало самочувствие и облегчало дальнейшее движение. Некоторые офицеры в такие походы тоже обували ботинки с обмотками. Идти в ботинках было легче, чем в офицерских сапогах. Так говорил замполит нашего батальона гвардии капитан Остапенко. А имя и отчество его я узнал позже, в боях на территории Венгрии и Австрии. Его зовут Иван Аксёнович. Мне его отчество твердо запомнилось, так как оно созвучно с моей фамилией, ведь я – Аксёнов Василий Николаевич.
Кроме таких походов, которые нам запомнились крепко и надолго мы занимались и тактическими учениями, изучением новой техники, несли караульную службу по охране складов. Бывали случаи, когда ночью часовые с постов пропадали, а потом их трупы находили в лесу, разумеется, без оружия. Это действовали власовцы или бендеровцы, скрывавшиеся в лесах. Прочесывание лесов, в которых мы тоже принимали участие, никаких результатов не давало. Однако при заступлении в караул и при несении дежурно-вахтенной службы вопросам бдительности на постах уделялось особое внимание.
Нас привезли сюда для закрепления недавно освобождённой территории. А, кроме того, как мне кажется, мы даже демонстрировали здесь своё присутствие частыми и длительными походами по дорогам Белоруссии, причем в светлое время суток, имея только лёгкое вооружение. Это должно было создавать видимость наличия у нас значительных сил в неглубоком тылу, недалеко от линии фронта. Я был командиром отделения телефонистов взвода связи 3-го батальона 355-го гвардейского стрелкового полка 106-й гвардейской стрелковой дивизии, 38-го гвардейского корпуса, 9-ой гвардейской армии и имел воинское звание – гвардии младший сержант.
Меня, как имеющего законченное среднее образование, да ещё и студента первого курса института, включили в группу переводчиков немецкого языка. В группе было 7 или 8 человек, а руководил группой и проводил занятия с нами офицер-переводчик. Это был молодой лейтенант, окончивший институт иностранных языков. Он много с нами занимался, часто добивался освобождения нас от нарядов, построений и ряда других мероприятий. Основное направление при изучении немецкого языка заключалось в том, чтобы научить нас немецкой военной терминологии. А это необходимо не только для разговорной речи, но, главным образом, для умения переводить письменные приказы немецкого командования. Мы учили немецкие названия видов вооружения - (пулемёты, пушки, танки, самолёты и др.). Изучали названия родов войск - (пехота, артиллерия, авиация, бронетанковая техника). Мы запоминали немецкие названия подразделений, частей и соединений - (отделение, взвод, рота, батальон, полк, дивизия). Мы видели настоящие немецкие штабные документы, их оформление, гриф секретности. Мы учились их переводить под руководством нашего офицера-переводчика.
Кроме того, мы учились правильно произносить слова, причем так, как их произносят сами немцы, то есть мы изучали немецкий акцент. Это нужно для того, чтобы мы могли произнести речь по радио или по мегафону с призывом сдаче оружия, и о бесполезности сопротивления и т.п. Среди нас был один солдат, который очень выделялся успехами в изучении немецкого языка. Оказалось, что ему немецкий язык даётся легко, как и следовало ожидать, так как он еврей по национальности. Подозреваю, что и наш офицер-переводчик был той же национальности, а то с чего бы это он так рьяно добивался, и всё-таки добился, направления этого солдата на учебу в институт, на курсы переводчиков. И это тогда, когда мы готовились к отправке на фронт, когда хороший переводчик нужен здесь и сейчас, а не через несколько лет учёбы.
Забегая вперед, скажу, что наш лейтенант-переводчик был убит в самом начале боевых действий, когда пошел с разведчиками на задание. Поэтому в дальнейшем на фронте именно меня вызывал комбат для допроса пленного, или для перевода немецкой листовки, а также для общения с местными жителями.
Здесь, в Белоруссии нам приходилось много ходить по лесам и по болотистой местности. Дело в том, что нас привлекали для прочёсывания окружающих лесов. По тем же лесам и по болотистой местности мы много ходили по азимутам. Маршруты с указанием азимута и длины пути до точки поворота на новый азимут, составлялись командирами взвода. Обычно это был кольцевой каждый маршрут, в конечной точке которого нас встречал один из офицеров. А однажды получилось так, что командир взвода, ошибся в записи азимута на 180 градусов. Эта ошибка завела нас в такие дебри, что мы не сразу поняли, что это ошибка в азимуте. Надо было повернуть на азимут 270 градусов, а в записке было написано 90 градусов. Мы вынуждены были повернуть на обратный путь, когда поняли, что в это болото не мог нас направить наш лейтенант.