Закон звезды и формула цветка

Зинаида Александровна Стамблер
Фотография Антонины Роммель, модель - кошка Серафима, которая читает на немецком "Историю русской литературы". Моими глазами... ^.^



...
И напали с невыносимой резкостью образы: Цветаевой - с извечным спором о любви, ну, и все в мире дамы, девушки-бабушки... и даже совсем уж не дамы, кто от неё, родимой, умирал, убивалси... И так захотелось, наконец, в этот конец от ...родиться. Поезд как символ - это я вам скажу, сила. Символ движения, символ не прерываемого остановками полёта, символ всего того, что несётся быстрее звездолётов то над, то вне, то в другую сторону от зачастую такого ненастоящего настоящего времени. Тут ...и где-то в подсознании паровоз Ицика - тот самый "агицин паравоз", чей стук в счастье кто-то, может, тоже слышал в детстве или в другой жизни. Тут и все те поезда и паровозики, что вывозили-преображали лично меня из самых тупиковых тупиков вселенной. Тут и пути, которыми вернулась к месту своего ухода Та, кто из пены морской.

Тут всё. Тут все. Тут вся... с неистребимо-ностальгической внутренне-внешней кошачестью и сумасшедшинкой. Но прежде всех слов, прежде всех мыслей, образов, идей как мгновенный отзыв на пароль темы родился красным по белому Билет в Бесконечную Жизнь.






"Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и нагробные плиты.
В купели морской крещена – и в полёте
Своём непрестанно разбита."


– Ваш билетик?

Ах, как же я так оплошала... Тоже мне, Анна Каренина ...Гольштанского уезда! Даже если садишься в несуществующий поезд, чтобы никогда не возвращаться в реальность, без билета всё равно ничего не получится. Ссадят, как закусить не дать, ссадят – будь то эстонская таможня, будь то российская полиция, будь то истинные арийцы, орионцы, риорданцы... звёздный патруль... Да мало ли проверяющих на бессмертную заячью душу!

А между тем я, прижимая уши, перетрясла свою по-космически бездонную сумку и для пущности вытряхнула её на соседнее место. Несколько раз с нарочитой неспешностью доставала обклеенный котятами кошелёк, из которого сыпались бумажные самолётики – кружили, кружили, да и разлетались по углам. Медитативно перекладывала непишущие ручки, незаточенные карандаши, нестирающие резинки, блокнотики, гигиеническую помадку с придуманным запахом лимона, сосны, молока и кокоса...

Вид у меня очень располагающий, несмотря на явно неславянскую яркость расцветки, усугублённую травяными добавками. Умненькие печальные глаза. Но это – только видимость. Ибо глубину и осмысленность взгляду придаёт не мозговая деятельность, исключительно отсутствие оной – папа называл этот среднекоричневый цвет радужки черешневым или цветом чёрного янтаря. При воспоминании об этом черешни с янтарём мерцают и вспыхивают влажными искрами. Да и шерсть на голове густая и блестящая, меняющая оттенки по настроению, почти под ёжик; нос волнистого попугайчика с годами теряющий свою неопределённую закруглённость и приближающийся к заветной классике... Ну, чего там – ничего. Каша-размазня, сдобренная самоиронией. Стараюсь не улыбаться. Улыбка сразу выдаёт разнузданность фантазий и успешно осознанное безумие.

– У меня нет билета.

– Да неужели?

– И не было никогда. Хотела исчезнуть раньше, чем нагрянет контроль. Но чего-то прокопошилась...

– А тут вообще ни у кого нету билетов, – неожиданно признаётся контролёр. – Но все почему-то врут, что потеряли.

– Если я чего-то и потеряла, то уж никак не билет.

– Правильно. Да вот он, ваш билетик, возьмите. Правда, действителен только в обратную сторону.

Полосатая лапа с ловко насаженным на несколько когтей проездным документом, представляющим из себя похожую на гербовую бумагу со множеством витиеватых печатей и штампиков, изрядно дырявую и обмусоленную – и, судя по расстояниям, явно прокушенную клыками – стряхнула её на мои колени.

– Дбр-мрр-го п-ти! – контролёр хвостом захлопнула купе.

– Как? Эй, постойте! – мои прыжки и метания привели к тому, что ручка, за которую я беспрестанно дёргала, отчаянно пытаясь выбраться наружу, раскрошилась в моих руках липкой, пахнущей жареными семечками масляной крошкой. Надо же, халва... Потянула носом воздух – и точно, семечковая халва за сколько-то там копеек...

Я тщательно вылизала себе ладони и на всякий случай обтёрла щёки, лоб, за ушами, шею и затылок. Билет казался натурально неуничтожаем. Он не рвался, не поддавался на иные попытки его разодрать, изгрызть и даже проглотить, не жуя... Отказывался гореть, когда под моим кротким взглядом плавился и обугливался металлический столик. И категорически не промокал от ниагароподобного слезопада.

Но я не могу в обратную. Мне нужно только в ту, понимаете, в ту... Но что же делать, если билет в ту сторону никогда и нигде не продавался. Да у меня и не было ничего, кроме мечты, а на мечту в реальности не то что билета не купить, даже чистого листа...




"Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьётся мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? –
Земною не сделаешь солью."


За окном сначала мелькали неведомые диковинные картинки, постепенно превращаясь в просто незнакомые, затем в смутно знакомые и те, которые я уже вполне могла узнать, хотя бы по памяти...

Меня разбудили скребущиеся с упорным постоянством через каждые пару секунд звуки с обратной стороны. Внезапно дверь отъехала – и сонный голос проводницы заставил меня подскочить.

– Через десять минут остановка. Пожалуйста, не забываем свои вещички! Стоим пять минут!

Пять минут?!! Господи, а пораньше... мне ж умыться в конце-то концов надо бы, не говоря уж о том, чтобы зубы... да и всё, что подальше от зубов...

Взъерошенная блондинка просовывает виноватое лицо.

– Обещалась за час разбудить, да только мы ж тут вчера... Сама проспала, уж простите, а? И чайку не успеть... Ну, да ладно, на месте, наверное, напоят... да и потом... вы на ночь сами с собой после коньячка столько выдули... Нет, два. О, справа освободилось – живее бегите, успеете!

А и в самом деле на столике, застеленном пёстренькой бумажной скатёркой, ровно три стакана в мельхиоровых подстаканниках с остатками чая и обгрызенными лимонами, прилаженными на кромках; маковые следы от схрумканных сушек, два ароматных от вчерашнего безножковых снифтера... вспоминаю, как грела их водрузив на гранённые стаканы... одна баранка только и осталась в корзинке... На ночь корзинка сушек – да-а...

Нет, не успела. Какая-то мамашка с ревущим чадом опередила. Да я и сама бы её вперед пропустила, конечно. Мамашка мамашке, как говорится, не то что глаз... дорогу к туалету не перебежит.

Ой, слева освободилось – неуж успею... Успела. Ой, тормозит, зараза – приехали! И почему только пять минут?! Вот как уедут, а я, черепахнутая ... Ай, да блондинка – как мы с ней вчерашнюю ночь... Наполеон Курвуазье ополовинен, как минимум, а пожалуй, что и больше... а на двух взъерошенных это вам не шутки... Хорошо, не что попроще под руку попалось. А золотая коробка с лучшим во всех мирах и пространствах коньяком и снифтерами, припасенная для отца...

Одна нога проводницы на перроне, другая на ступеньке вагона, чтобы не отправились, пока я всё ещё на борту, а мой тёмно-синий пластмассовый монстр с ручкой и на колёсиках у входа. Который, как водится, одновременно и выход.

Накидываю плащ, сумка – на плечо, на голове всё дыбом. Щёки ярче малинового сиропа или мятого моего свитера, во-первых, потому что неожиданно тепло – и я уже вся пылаю, глаза предательски искрят... в плане причёски мы с блондинкой являем собой зеркально полных антиподов при том, что стрижка на обеих головах примерно одинаковая.

– Встречать-то будет кто? – на ходу успевает поволноваться за меня зеркальная, затягивая вторую ногу внутрь вагона. – Счстл-во!

– Меня встречать? Но я...

...уже выходила однажды именно на этом вокзале. И вообще-то ещё вчера не собиралась дальше, чем в никуда. Потому и коньяка не пожалела.

Да, точно. Раннее утро, робкое солнышко ласкается через одежду, как и тогда. Я – в полосатом комбинезоне, хвост – на взмокшей от напряжения спине. Всё как обычно. Готова к обороне, хотя можно и потрудиться, в случае необходимости. Меня пригласили прекрасные люди, но никто не встречал в том смысле, который я изначально вкладывала и всегда-навсегда продолжаю вкладывать в это слово.

Я снова здесь... а кстати... почему меня вытолкала блондинка-проводница, с которой полночи зачем-то пили драгоценный коньяк с дорожным чаем? Чего я ей наговорила? А уж чего она мне... И где неуничтожаемый билет в обратную – чему? – сторону, который мне вручила странная контролёрша? И откуда у меня чемодан, в который я с определённых пор складывала душу? А главное... это я щас куда – вернее, где – очутилась?

Медленно озираюсь. Народу-то явно побольше стало... Помрякивая от усилий, водружаю на ближайшую скамейку свою поклажу. Места присесть уже не остаётся, потому, наскоро вытряхнув вселенную сумки и не обнаружив манускрипта, который я вчера и палила, и драла, и жевала, и заглатывала целиком... озадаченно ссыпаю всё обратно. Затем обхлопываю карманы плаща и юбки, строго заглядываю в область собственного декольте, отогнув малиновую горловину – чем бог не пошутит... И куда ж это я билет...

– Привет!

Чемодан – нараспашку, я над ним – враскоряку. И в самый не подходящий для меня момент меня, наконец, встречают. Меня! Встречают... Во всех моих смыслях и нЕсмыслях.




"Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной воскресаю!
Да здравствует пена – весёлая пена –
Высокая пена морская!"


– Здравствуй.

– Ты чего? Чего ты... боишься? Минут десять примерно за тобой наблюдаю – очень мило и забавно копошишься... Хорошо, что приехала. Ты это ищешь?

– Да. Кажись...

Беру повергшую меня вчера в неистовство распечатку – штампики, печати, дырки замысловатые по всему полю... следы от зубов – моих, поди ж... Даже не читаю, а, виновато озираясь, пытаюсь украдкой покусать. Удаётся. Но не украдкой. На меня уже обращают внимание – впрочем, довольно лестное. Медленно вдумчиво жую, ни капельки не стыдясь своей странности.

Приятно, что смеётся только какой-то малыш – и то не надо мной, а от неописуемой радости своего малышковства, не зависящей ни от каких поездов, расстояний, скоростей, обстоятельств, условий, возможностей и причин...

– Погоди, эдак ты всё и... Что – надо прямо так срочно уничтожить? Х-файл какой-нибудь?

Смеёмся, а я ещё и давлюсь изрядным бумажным комком, но от сопричастности и удовольствия проглатываю почти всё. Теперь уже не просто смеёмся, а хохочем так, что я прекращаю потреблять. Наконец, слегка успокоившись, расправляю остаток многострадальной распечатки. Зря я всё-таки на неё набросилась и столько съела... Теперь ничегошеньки не разобрать, не говоря о том, что аппетит напрочь отбит на ближайшие к сегодня сутки.

Ага, после моих вчерашних и сегодняшних бесчинств совместными усилиями нам удаётся разобрать только несколько одинаковых прописных и ещё пару строчных: Б****– ну, это-то понятно, дальше – неразборчиво, возможно, предлог... Потом снова Б**********. Потом – *из**. Эти самые «из» меня и добили. В хорошем смысле. То есть я снова начала задыхаться от хохота. Хотя чего уж смешного! Хотя... от шизы до коммунизма, от приза до Моны Лизы, от стриптиза до реализма, релиза, клизмы...

Переключить меня удаётся нескоро, правда, без затей. Обычным вопросом.

– А что в чемодане?

– А подарки... – теперь мне уже смешно в принципе всё, что не трагично по сути. – Прости, это, наверное, нервное...

– Да уж понятно.

Ну, вот ничего смешного, а я опять замираю и плачу.

– Слушай, а какая, в сущности, разница, что там было написано... Ты – здесь. Сколько у тебя в этот раз времени?

– Да. Времени? Ну не знаю, может, день ...или два.

– День – очень мало. Да и два – тоже очень мало.

– Да. Ну, посмотрим. Главное, я знаю, куда теперь брать билет.

Уже не смеюсь. Улыбаюсь. Безбилетно. Бесстрашно. Бесконечно. Не пытаясь скрыть ни разнузданность, ни фантазии.

– А чемодан подарков... это – сильно. И смело.

– Почти год собираю. Всех-то – дай бог всем! – немало: и людей, и не только...

– Ну, да.



Как же мне вас не хватало... чтобы-жить – просто для жИЗни. А вот и загадочные две строчные. Но я молчу. "Серебрюсь и сверкаю".

Мне и так – предчувствую каждой вздыбленной шерстинкой! – так родно и радостно, что я готова хоть сколько питаться билетами, чаем и коньяком с баранками с маком и без – лишь бы только мой поезд пришёл в одну-единственную счастливую сторону. Которая конец и начало, потому что только в этом – формула и закон.


_________________________________________________

Все стихотворные строки из поэзии Марины Цветаевой.