Васька Засухин женского пола боялся… Ну, не то, чтобы сильно и всегда… Когда народа много, например, в сельмаге или на базаре, то ему страшно не было. А вот, не приведи господь, встал бы вопрос, на свидание сбегать, или не к ночи будь упомянуто, вдруг с женщиной наедине остаться, то в этом случае, даже при одной только такой мысли, сила воли его покидала. И наотрез отказывалась возвращаться. Ну, не знал Василий как, а главное что, делают с женщинами, когда с ними наедине остаются, и помощи, при этом, ждать неоткуда. Нет, теоретически он, конечно, был знаком с этим вопросом. И даже как-то, засидевшись в деревенском туалете-скворечнике, с удовольствием прочитал книжку: «Женщина – как основная и составляющая функция адюльтера». Книга ему понравилась. Бумага мягкая такая, но смысл её до него не дошёл! Видно, где-то заблудилось по дороге. И самое главное, даже теоретические знания моментально улетучивались из его головы при одной только мысли о женщинах. А практических занятий на эту тему с ним ещё никто не проводил. К тому же, в его извилинах, заплутавшись, бродили слова умного местного деревенского аксакала Пахомыча. Девяносто девяти летний дед-прадед, раз в неделю слезая кряхтя с печи, шепелявя бормотал:
-Бабы, они ведь амёбы неразумные. Им от нас мужиков только одного и надо!
Но чего именно «амёбам неразумным» надо от мужиков, умный дед не уточнял.
Вот Вася и терялся в догадках, что же это такое могло бы быть? И все эти дедовы научные изъяснения дополнительно вносили в его организм сумятицу, волнение и дисбаланс. Волнение с дисбалансом усиливались особенно тогда, когда он вдруг на дороге, или ещё в каком другом глухом месте, встречал эту самую представительницу иного общественного предназначения. Вот эта Васина неосведомлённость в женском вопросе и отсутствие практических навыков, будучи на выданье, очень опечаливала его престарелых родителей. Они даже ходили в церковь к попу с просьбой, чтобы тот на него чем-нибудь побрызгал, или кадилом помахал. Но за свои услуги в сфере обслуживания, служитель культа заломил такую цену, что удрученные родители решили плюнуть и положиться на волю случая.
Василь хлопец-то, вроде, был неплохой. Красавец! 150х90, рыжий, конопатый, культурный. Целое ПТУ успел закончить, и младшим подручным сталевара в городе на заводе аж три дня проработал. То ли Василий в плавках не нашёл себя, то ли завод продали, но вернулся он в свою родную деревню Перездень. А тут как назло лето неожиданно наступило. Со всеми своими кукареканьями, блеяньями, коровьими лепёшками и мухами с комарами. И так это всё не вовремя!
А тут ещё одна беда! В деревню утренней лошадью прибыла бывшая местная достопримечательность и гордость деревни Перездени разведёнка Ева Зельтцерберг. Цель её приезда была туманна, и не совсем ясна! Не то в отпуск, не то отдохнуть, не то насовсем… Нет, в Перездени-то её все помнили, как Дуську Хвостову. Но, уехав год назад в город, она вернулась уже Евой и не со своей фамилией. Злые завистливые языки, крестясь, утверждали, что там, в областном центре, она сначала стала Евдокией, потом сделалась Евой, а уж потом дело дошло и до Зельтцерберг. Девка она была вздорная, как и её внешность. Но каким-то непостижимым образом для всего еврейского содружества, она окрутила до беспамятства товарища Зельтцерберга, физика-теоретика. И так она им ловко крутила, манипулировала, проводя над ним физико-финансовые практические опыты с принадлежащими ему денежными знаками, что даже добрые и культурные, близкие и дальние Зельтцерберговские родственники, не могли на это спокойно и без слёз взирать. И вот после недели медового месяца, и экспериментов с наличными денежными средствами физика-теоретика, нарушив идиллию семейного счастья молодых, Зельтцербуржцы собрав родственный «сходняк», надавили своим интеллектом на Еву-Дуську, и выперли её из своего благочинного иудейского сообщества, а заодно и из квартиры. В память об этой незабываемой неделе, не состоявшаяся иудейка, оставила себе навечно новое имя и благозвучную, благородную фамилию. Правда, доставшаяся ей на «халяву» фамилия, ну ни как не хотела дружить и сочетаться с Дуськиной внешностью и интеллектом.
Ева на Ваську глаз положила сразу же! Она может быть с удовольствием ещё на кого-нибудь положила… Но класть было больше не на кого! В Перездени не пенсионного возраста наш герой числился в единственном числе. Он был первым парнем на деревне, и последним тоже. Васькины родители стали возлагать на Еву Хвостову-Зельтцерберг большие надежды. И даже делать ставку. Вдруг у них случится эдакий карамболь!
Алая заря вздымалась над Перезденью! Было раннее утро, около 11 часов пополудни, когда Василий вместе с петухом, носившим гордое «погоняло» Казанова, оба потягиваясь, почёсываясь и зевая, вышли в проулок и сели на бревно напротив избы. Приняв позу нога на ногу, лапа на лапу, они стали внимательно обзирать окрестности, поклёвывая при этом вкусные, жаренные семечки. Петух заодно высматривал «близгулящую» от него курицу. Ему хотелось утреннего секса, но не хотелось далеко и быстро бежать. Василию ничего не хотелось.
Вдруг заря померкла в глазах Васи и Казановы! Засухин попытался броситься бежать по пересечённой местности в даль за горизонт, но трусы, в которых он сидел, прилипли к бревну, а ноги отказывались выполнять приказы головного мозга и мозжечка! Петух тоже ошарашенный, закрыл глаза крылом, а несушки закудахтали, обсуждая происходящее. Мимо бревна с Василием и петухом, неспешной, развратно-дефилирующей походкой, раскачивая розовыми бёдрами в лосинах и резиновых сапогах, плыла сама Ева Хвостова-Зельтцерберг… Амплитуда раскачивания её филейной части, доходила до полуметра в каждую сторону. Грудь, немыслимых размеров, облачённая в короткий топик с декольте таких размеров, что оно уже не оставляло места для мужской фантазии. Всё и так было ясно! Так вот, эта грудь-исполин, согласно законам физики, синхронно совершала те же движения, и с той же амплитудой, ( к тому же дополнительно ещё подпрыгивая), что и та часть туловища, которая располагалась ниже радикулита. Зрелище было не для слабых духом и телом мужчин! Петух, местный секс-символ, широко раскрыв клюв, заворожено всматривался в Евину грудь. А в мужественных глазах несостоявшегося сталевара читался страх!
- Мужчина! Подвиньтесь, я сяду! - фамильярно, на французский манер гнусавя, дева обратилась не то к Василию, не то к петуху. А усевшись между ними, она скабрезно улыбнувшись, и не испросив разрешения, прижалась к металлургу бедром трепетной лани:
-Мужчина! Угостите даму семечками! Я – Е-э- ва! – с тем же самым прононсом вновь прогнусавила сексапильная дева-Ева.
Подручный сталевара взопрел… Дисбаланс его организма достиг физиологического максимума, а внутри брюшной полости, что-то забулькало и заклокотало. Оцепенение сковало Васины суставы, и не только таза-бедренной области, но, и всего тела в целом, находящегося в данный момент в трусах. Герой нашего романа сидел на бревне как вкопанный. Спинка прямая, и всё тут! Как будто стриптизёрный шест проглотил. Глаза у Василия встали не по центру, и в них застыл вселенный ужас. Рот распахнулся и не хотел возвращаться в исходное положение. Петух, с раскрытым клювом замер, напрочь забыв про свой утренний супружеский долг. Хохлатки были крайне этим недовольны.
-Ну, что, шалун?! Как смотришь на то, чтобы в сумерках, после вечерней дойки, совершить «промэнаж» по Перездени до ближайшего стога сена?! Мы там с тобой погутарим о высоком и светлом, а заодно и побалагурим! Вижу, вижу, что рад до бесчувствия, мой необъезженный жеребец! Не забудь Джин с тоником, а лучше самогоночки, прихватить! Чао! Адью, мой неутомимый мустанг!
И она той же сексапильной походкой, вызывающей негодование и осуждение трудящихся масс деревни, и всякой другой общественности, удалилась, растворившись в предрассветной дымке…
Шалун, он же по совместительству жеребец и мустанг, с помутившимся сознанием, и плохо ориентируясь в окружающем его мире, продолжал находиться в позе полной недвижимости и остекленения. У бывшего подручного сталевара, напрочь эмигрировали из головы предложения, слова, буквы, и даже звуки. Недвижимость, и всё тут!
Приходить в себя первый парень на деревне, он же и последний, стал через несколько часов… Сразу же после дневной дойки. К этому времени петух уже ушёл на обед, да и неотложных дел у него накопилось предостаточно. А Василий же осознав кое-как, что он до сих пор сидит на бревне в кирзовых сапогах, трусах и майке, забеспокоившись о своём имидже, иноходью затрусил к своей избе. Он ещё не до конца отошёл от утреннего события и его воспалённый мозг был на грани принятия необдуманных решений.
Приближался час «Х»… Василь метался по избе, как загнанный бизон в клетке! Себя в стоге сена с Евой он не видел. Заданный ещё великим Чернышевским вопрос: «Что делать?» не находил ответа и в Засухинской голове. И вдруг решение пришло моментально! Он схватил чемодан и стал судорожно в него закидывать свои вещи. Даже кирзовые сапоги тоже туда полетели. Надев на себя то, что попало под руку и перемахнув через изгородь, стал уходить огородами, стремглав пустившись бежать к близлежащему вокзалу. До которого и было-то всего ничего, около 30 вёрст. Перед ним расстилалась необъятная, нечернозёмная зона. И уже через несколько километров успокоившись, он перешёл на спокойный, размеренный галоп…
Д-а-а-а… На свидание сходить, это вам не у мартеновской печи постоять! Свидание – дело рисковое и опасное! Туда можно свободным пойти, а назад женихом уже придти! Ведь неизвестно, чего там, на свидании, от мужиков могут захотеть эти «амёбы неразумные»…