(зарисовка из жизни)
Июль добегает к своему концу, знаменуя середину лета. В Средней Азии в такие дни жара достигает своего апогея, заставляя к полудню все живое искать укрытие и спасительную тень. В Ашхабаде столбик термометра днем держится около отметки 45 градусов в тени, ночью опускается до 35. На рассвете такая температура воспринимается, как утренняя, бодрящая прохлада.
И это - изо дня в день, с мая по октябрь. Без надежды на случайное облачко в выцветшем небе. Без надежды на мимолетный летний ливень, несущий живительную влагу под грохот грозы. Одним словом, стоит азиатское, утомительно-знойное лето.
В углу жилой зоны, отделенная высоким забором, расположилась медсанчасть - небольшой зеленый оазис тишины и покоя. Посреди шумного и пыльного «мегаполиса» огромной колонии, приютившей на ближайшие несколько лет более полутора тысяч осужденных, медсанчасть была зеленым островком, укрытым двумя раскидистыми платанами и украшенный цветником. Провести здесь, в тишине и покое, хотя бы небольшую часть «отмеренного» судом срока мечтают многие обитатели колонии. Даже контролеры (читай – «надзиратели»), получив на утреннем разводе наряд на несение службы в медсанчасти, облегченно вздыхают:
- Можно расслабиться. Текущие сутки службы пройдут спокойно, почти в раю.
Листья на платанах безвольно повисли. Приближается полдень. Солнце в зените, но огромные кроны продолжают дарить спасительную тень. У входа в здание медсанчасти расположилась живописная группа людей.
На широком крыльце под навесом, поставив стулья по сторонам от входа, разместились два контролера. Один пожилой, убеленный сединой старшина-сверхсрочник, начавший службу еще в сталинском ГУЛАГе. Все его зовут – дядя Вася. Он старший наряда.
Его напарник – молодой сержант, чуть больше года назад ставший контролером.
Фуражки у них лихо сбиты на затылок. Ноги, обутые в хромовые сапоги, лениво вытянуты и скрещены. Воротники форменных рубашек расстегнуты. Устав позволяет летом ходить без галстуков, с расстегнутым воротом. Однако от жары это мало спасает и на их спинах темнеют пятна от пота, окаймленные налетом соли.
Рядом, в тени платанов на лавочках, облокотившись о стол, расселась группа осужденных. Контролеры доставили их сюда, чтобы врач провел медосмотр, а медсестра сделала им плановые прививки.
На оголенных участках тела из-под белоснежных маек выглядывают вычурные, мастерски выполненные наколки (как говорят сейчас – «тату»). Эти люди - «особый режим», они - «золотые купола». Зоновская элита, имеющая за плечами по пять-шесть «ходок». Они «прописаны» в зоне на ближайшие десять – пятнадцать лет без права амнистии
Они не признают никаких авторитетов, кроме своего собственного или равного себе.
Через каких-то двадцать с небольшим лет Михаил Круг напишет популярную песню, благодаря которой «золотые» купола на груди станут мечтой наивных романтиков.
Но это будет почти через двадцать лет…
Руки у них холеные, не отмеченные трудовыми мозолями. Одеты они с местным шиком и «по понятиям» - в черных тапочках, белых носках и белоснежных майках.
Легкие, сшитые местным сапожником из натуральной кожи, тапочки и белые, неизвестно где добываемые, носки могут себе позволить в зоне только избранные.
Свободно сидящие, из хлопчатобумжной ткани, штаны окрашены в горизонтальные серо-черные полосы, чем выдают принадлежность их хозяев к особому режиму. Эти штаны являются частью робы, которую обязаны носить «зеки» именно с особого режима. На черной куртке всякого «зека» имеется нагрудная нашивка с фамилией, номером отряда и номером статьи УК. Но лишь на спине полосатой куртки особого режима, в районе сердца под левой лопаткой, нанесен белый круг размером с яблоко. Это метка для часового, чтобы легче было целиться при попытке к побегу. Однако в жаркую азиатскую погоду на территории зоны «зеки» могут ходить без курток. Режимом это позволено...
Контролеры, лениво переговариваясь, с завистью посматривают на сидящих с оголенным торсом «зеков».
Жарко…
Нудно…
Тишина…
Лишь назойливые мухи не дают покоя своим жужжанием.
«Зеки» увлечено и молча играют в самодельные карты, сделанные из рентгеновской пленки, которой в туботделении придостаточно. Пленка с двух сторон оклеена бумагой, на которую цветной шариковой ручкой местным умельцем нанесены масти. Карты узкие. Уже обычных, отчего колоду легко прятать в рукаве или ином месте. В зоне такие карты очень ценятся и дорого стоят, поскольку долговечны. Других карт тут быть не может, да и вообще никаких не должно быть.
Редкие эмоциональные возгласы говорят о том, что игра идет «на интерес». Игроки пишут "рамс" - разновидность зоновского преферанса.
Контролеры, конечно же, должны были бы прекратить это безобразие. А карты незамедлительно конфисковать, составив акт изъятия.
Однако, напомним – было жарко и томно. Честнее сказать - просто недосуг...
Где-то там, в далекой Испании такой полдень называется «сиеста». А у арабов – «кейф».
Лень даже подниматься. Зачем же «кейф» себе обламывать?
- Спокойнее так… Пусть себе тихонько играют, лишь бы не суетились и не шумели, - наставляет молодого коллегу умудренный дядя Вася.
Доверительно склонившись к сержанту, дядя Вася добавляет: – Забрать картишки всегда успеем...
Полусонный «кейф» неожиданно обламывается.
На крыльце медсанчасти стремительно появляется медсестра Клавдия Ивановна, или – тетя Клава. Белизна ее халата от солнечного света режет глаз.
Авторитетно-крупная но весьма подвижная женщина, лет около 65-ти, начинала свою карьеру медсестры еще на фронте. На торжественные собрания, посвященные дню Победы, она приходит в кителе, украшенном орденом Красной Звезды и вереницей медалей.
Пребывая на заслуженной пенсии, она подрабатывает вольнонаемной медсестрой в зоновской медсанчасти. Работа тяжелая. Но и дома без дела ей сидеть не хочется...
- Мальчики, проходим на уколы! - обращается тетя Клава к «зекам».
Однако, реакция - ноль. Те продолжают увлеченно играть, не ведя и ухом.
- Я к кому обращаюсь? – повышает голос тетя Клава. – Встали, и быстренько пошли на уколы!
Реакция та же. Никто и ухом не ведет.
Молодой контролер делает движение, выдающее намерение встать. Дядя Вася останавливает его взглядом. Наклонившись к юному напарнику и хитро улыбаясь, шепчет:
- Не суетись. Погодь минутку…
Молодой контролер расслабляется, вновь откинувшись на спинку стула, и с любопытством наблюдает за происходящим. Лишь руки выдают готовность к действию: пальцы нервно перебирают большущую связку ключей.
Тем временем Клавдия Ивановна, подбоченясь и сделав шаг к краю крыльца, неожиданно громким голосом (нет, не криком, а именно голосом, что подстать командиру полка на плацу) разражается невероятно аргументированной тирадой, длящейся секунд пятнадцать, четко разделенной на многозначительные паузы.
Звучит это, приблизительно, так (отдельные слова – связки и специальные термины, естественно, удалены):
- Мать вашу..., я к кому, вашу...,обращаюсь?
- Сколько раз, ....., я еще буду....мозги вам…?
- Это что, ..., и в бога, и в душу....! Я вам что,..., три печени и почка..., вашу...?
Следует короткая, но весьма многозначительная пауза. Зеки, подняв от карт головы, переглядываются. Улыбаются.
- До каких это пор..., я,... мотать кишки..., и в бога, и в душу, и в мать? Доктор, который..., его знает, откуда..., что бы вас, ..., эдаких..., осмотреть!
- Сидит, ждет, вас, ...., таких....! А они..., эдакие!
Ну, и так-далее.
При этом она еще пару раз упоминает некоторые внутренние органы, в частности селезенку, печень и еще один раз – головной мозг.
«Золотые купола», повернувшись к тете Клаве, заворожено ее слушают с приоткрытыми ртами. У некоторых лица расплываются в улыбке, обнажая блестки фикс.
Умолкает тетя Клава, казалось, на самом пике тирады, что столь же неожиданно, как и ее начало. Победоносно и грозно она оглядывает всех присутствующих и, очевидно облегчив значительно свою славянскую душу, вдруг добродушно улыбается.
Тихо и спокойно - как ни в чем не бывало - она добавляет:
- Так, сынки, быстренько встали, и по...ли на уколы!
Взглянув на изумленную физиономию молодого контролера, тетя Клава треплет его шевелюру, лихо подмигивает дяде Васе и величаво удаляется с крыльца, даже не оглядываясь на «зеков».
У молодого контролера глаза округленные, рот приоткрыт. Было столь неожиданно от этой интеллигентной и, казалось бы, тихой женщины, представительницы самой гуманной профессии, услышать столь неоспоримые аргументы, да еще в такой доступной форме. Спрашивается, в каких глубинах души человеческой это прячется?
«Зеки», тем временем, зашевелились, вставая. Самый старший среди них, по кличке Рамзес, решительно сгреб карты со стола и, обращаясь к игрокам, предложил:
- Так, братва, погребли на ширево! Рамс потом докнокаем.
Пряча в карман карты Рамзес предположил:
- Просекаете? Тетя Клава конкретно пылит... Красивый «базар» ведет... Достали мы ее, видать. Да и «лепило» ждет. Не по понятиям это...
«Золотые купола» гуськом покорно потянулись за «паханом» в прохладную глубину медсанчасти.
Подобная тирада, выданная любым из зеков в адрес коллеги, да и контролером тоже, особенно с упоминанием "матери" всуе, могут стоить ему потерянного здоровья, а то и жизни. Такие выпады, да еще при свидетелях - прямая дорога "на-перо". Даже контролеры, будучи в гневе, следят за чистотой своих эмоциональных выражений.
Зона большая. Закоулков много. Ночные смены регулярны.
Но тетя Клава..? Ей можно. В ее устах все сказанное вовсе не звучало, как оскорбление. Казалось, что встревоженная мама всего лишь пожурила непутевых детей.
Дядя Вася удовлетворенно улыбается в усы, поглядывая на удаляющихся «зеков».
- Да... – задумчиво произносит он, покачивая головой. - Давненько я такой трехэтажной лирики не слышал. Аж, от самого, от фронта... Умеет же Клавдия, коли надо!
Помолчав с минуту, дядя Вася добавляет:
- Учись, сынок, пока мы живы, как надо с контингентом работать.
Контролеры вновь откинулись на спинки стульев и вытянули ноги в хромовых сапогах. Там, в прохладной глубине медсанчасти, их помощь не нужна. Бывшая фронтовая медсестра Клавдия Ивановна и не с такими ситуациями справлялась...
Полдень…
Жарко….
Томно и нудно… Только назойливые азиатские мухи докучают своим жужжанием.