«Мы распяты на циферблате часов...» (с)
Станислав Ежи Лец
Шуршание дорожной пыли под резиной колес, лучи спиц, отражающих солнечные блики; теплый ветер в лицо, доносящий запахи свежескошенного сена, мокрая майка через плечо и твой задиристый смех… Отрывки воспоминаний.
Тогда мы были чемпионами. Ты мог на спор переплыть расстояние карьера, а потом повалиться на желтый горячий песок и ждать час, когда я по берегу докачу наши велосипеды, потому что сил повторить подвиг не осталось.
Завидев меня издалека, задрав подбородок и жмурясь от ослепительного солнца, ты кричал:
- Готовься, салага! Теперь ты мой раб до конца жизни! – и улыбался той самой светлой улыбкой, которую я запомнил навсегда. Я показывал тебе кукиш в ответ – и это было очень круто. Мы были лучшими от города до деревни. И неважно, что тогда ты не знал значения слова «салага», но повторял его в каждой реплике, услышав пару раз от старшего брата. Мы были близки и счастливы этими моментами лета, впечатавшимися в нашу память.
Я не был так силен, но в моем кармане всегда была спрятана пара фокусов. Так, искусно и гибко изворачиваясь, лазить через заборы в сад деда Прокопа не мог никто. Ворованные зеленые кислючие яблоки, от которых сводило скулы и болели животы, были вкуснее тех красных и наливных, растущих в нашем саду. Пару раз, правда, мне попадало солью в зад из старенького ружья деда Прокопа, но ты быстро бегал даже с такой ношей, повиснувшей мешком за плечами. Ты подхватывал меня под коленки и драпал так, будто задница от соляной дроби горела у тебя.
Я тихо скулил в перьевую плотную подушку, пока ты, стащив с меня заляпанные и дырявые шорты, промывал водой ранки и замазывал зеленкой. Я недовольно шипел от жжения, чувствуя, что ты, сложив губы в трубочку, дул изо всех сил, чтобы облегчить мои страдания.
А потом ласково трепал меня по волосам и, тихо смеясь, шептал:
- Сала-ага…
И боль растворялась в теле, уступив место смущению и чему-то еще...
Бабушкин храп, доносившийся из соседней комнаты, был гарантией того, что ты сможешь, как всегда, неловко вылезти через окно, громыхая оконными рамами. А я, утирая слезы, то ли от обиды, то ли от счастья, смотрел тебе вслед, прилипнув ладонями к стеклу, и ждал, когда твоя угловатая фигура скроется за дверью соседнего дома.
Ты приезжал каждое лето на каникулы к старикам, но, выпив чашку парного молока и откусив краешек свежеиспеченного хлеба, сразу бежал в дом через дорогу. Ведь нас ждали новые свершения, и медлить было нельзя.
Я и сейчас ярко помню, как нас драл за уши Семен Михалыч. Тогда твои родители приехали быстро и забрали тебя у меня. А ведь не каждый сможет прокатиться на казенном тракторе в четырнадцать лет. Это было настоящее пьянящее приключение. И пусть мы испугали стадо глупых овечек, пасущихся на поле, и пусть их потом ловили всей деревней… Зато это воспоминание не сотрется, пройдя испытание временем.
Ты научил меня оружейным механизмам и тактическим приемам. Ты раскручивал шариковую ручку, вынимал стержень. Потом жевал оторванный клочок листа, вырванного из школьной тетрадки в клетку, и засовывал мокрый бумажный шарик в «дуло».
- А теперь вдохни поглубже, надуй щеки и выдувай.
Я набирал воздуха в легкие до разноцветных кругов перед глазами и головокружения, а потом, обхватив губами пластмассовую трубочку, «стрелял».
Ты шлепал себя по коленке от досады и ворчливо восклицал:
- Прицел! Нужно сначала мишень найти! Ай… - махал ты рукой и посвящал меня в тонкости военного мастерства.
Потом бабушку вызывал директор школы. А мне приходилось извиняться перед отличницей Катькой за ежедневную артиллерию слюнявыми комочками. Им было не понять всей важности моих тренировок.
Мы жгли костры и поджаривали кусочки хлеба, нанизанного на тонкие прутья. Мы клялись, что, и став взрослыми, так же будем жарить «шашлык» и ничто не изменит нашей дружбы.
Мы были мечтателями. Тогда нам казалось, что весь мир у наших ног, а все дороги открыты для путешествий.
Ты привозил отцовские папиросы, бережно завернутые в газету. И мы курили не в затяг, спрятавшись от любопытных глаз за покосившимся соседским сараем. Я кашлял и морщился, чувствуя скопившийся во рту горький вкус жженого табака, а ты важно надувался и говорил:
- Учись, салага…
И, прищуриваясь, вдыхал порцию сизого дыма, наверно, снова подражая старшему брату. И я учился, ведь кто еще, если не ты... И ты крепко сжимал мой локоть и с тревогой заглядывал в глаза, когда, домучив «подарок» до фильтра, я медленно сползал по шершавой стенке сарая, шлепнувшись в росистую колкую траву.
Наше последнее лето было скорым. Ты приехал после выпускного на собственном мотоцикле, подаренном тебе отцом. Я и сейчас помню, каким несчастным и растерянным я себя чувствовал, когда натыкался на твой задумчивый, тяжелый взгляд. Непонимание того, чем я провинился перед тобой, заставляло неловко молчать при встрече, а ночью – без сна вертеться в постели под аккомпанемент бабушкиного храпа.
Ты не хотел идти на рыбалку, ты не заходил ко мне в дом, ты не улыбался мне больше, ты не называл меня салагой… Ты сжимал кулаки, будто тебе хотелось мне двинуть за какой-то проступок, о котором я и сам ничего не подозревал. Ты угрюмо молчал и поспешно отворачивался, когда я замечал твой пристальный взгляд. И время словно застывало, секунды медлительно и нерасторопно отсчитывали мгновения. Я спрашивал, запинаясь, проглатывая окончания слов, и замолкал, услышав односложные ответы.
Ты теперь курил в затяг одну за одной, выдувая струйкой белесый дым в звездное небо. Ты сам пришел ко мне той ночью и постучал в окно. Сердце тревожно колотилось в груди, а ладони потели от страха и неизвестности. Я скоро натянул потрепанные шорты и вышел на крыльцо босиком, не тратя время на поиск тапочек. Успеть бы…
- Ты чего? – взволнованно шептал я, растирал голые плечи ладонями, прогоняя ночную прохладу.
А ты шагнул и крепко обнял меня, уткнувшись носом в висок, бормоча тихо:
- Прости… Прости…
И я был смел, как ты и учил. Я прижимался губами к твоим и целовал практически дерзко – насколько был способен. Горький привкус сигаретного дыма на кончике языка и сладость вишневой настойки - для храбрости. Ты тоже боялся, но тогда я был отважен за двоих. Тренировки не прошли даром. И я молил только об одном, чтобы время не спешило цокать стрелками циферблата…
Воспоминания о лете и твое обещание:
- Я заберу тебя с собой.
Лишь это важно.
Я научился стрелять по живым мишеням, спасибо тебе за это. Это пригодилось мне в рыжем гористом капкане «Афгана». И играючи - угонять БРДМ-2 из сербского трофейного резерва. Меня уже не пугают автоматные очереди, ведь дед Прокоп с соляной дробью был страшнее, чем тысяча черноглазых иноземцев. Только нести меня на себе уже некому…
Но в криках «Ватра!» я все еще слышу твое обещание…
______________________________________________________________
«Афган» - Афганская война (1979—1989 гг.)
БРДМ-2 - (Бронированная Разведывательно-Дозорная Машина-2) — является дальнейшим развитием БРДМ-1.
Ватра (серб.) – огонь.