Я сейчас льготник по статье “репрессированный”. Получилось это следующим образом. Город Ухта Республики Коми родина первой российской нефти находится при излучине двух рек Ухты и Чибью – это место моего рождения в феврале 1946 года, когда мои отец и мать были заключенными в системе ГУЛАГ.
А конкретно, мне рассказывал отец, я родился в поселке Ветлосян, расположенный на горе, смотрящей на город с высока. Нависающая над городом, она в обиходе, а затем и в письменных источниках, стала называться Ветлосян. По реке Ухте сплавляли лес, и напротив улицы Губкина стояла запань, от которой лес вывозился на железку и далее в центр России. В быстрой реке ловили на кораблики хариуса, и попадалась семга (чего не скажешь про сегодня).
Город Ухта в 1946 году являл собой конгломерат типичного зековского городка. В центре города на самом высоком пригорке стояла внушительного вида тюрьма из красного кирпича. Это то самое место, где сейчас находится (по иронии судьбы) Администрация города. Жителей составляли заключённые: (политические, уголовники, “указники” (согласно указу об опоздании на работу, за опоздание более 30 минут сажали на 6 лет), “бытовики” (например, за спекуляцию: 1 кг зерна – 6 лет), раскулаченные, ссыльные, трудармия (корейцы, китайцы, поволжские немцы, как особый контингент, не вызывающий доверия у властей, как потенциальные предатели), вольнонаёмные работники, охранники. Город рос за счет этапированных заключённых и остальных жителей, причастных к этому процессу, но были и те, кто прибыл в Ухту по своей воле, как моя вторая мать Милькова Ираида Степановна в 1949 году, вырвавшаяся из колхоза в Костромской области в 1941 году на помощь еще не блокадному Ленинграду рыть окопы. В Ухте в 1959 году проживало 36 тыс. человек, а уже по данным 2008 года – 127,1 тыс. человек.
Сегодня Ухта является крупным городом в центре Республики Коми с широко разветвленной, четкой производственной и социальной инфраструктурой. Столица нефтяного и газового сектора северо-восточного региона России. Через Ухту проложены все нефтяные и газовые трубопроводы, идущие в центр России и за границу, строятся новые нитки. Это крупный индустриальный и культурный центр, современный город с многонациональным населением.
Небезынтересна фигура моего отца (1904 – 2000 гг.). На его могиле в Ухте на кладбище Шудаяг стоит памятник с надписью: “Коминтерновец из Вьетнама”. Его родина Вьетнам, в то время колония Франции. С его слов, он работал на угольной шахте и таскал салазки с углем по штрекам в три погибели на корточках, в простонародье – на карачках. С 1928 года устроился в пароходство и курсировал в торговом флоте по трассе Хайфон – Марсель. В 30-м году остался в Марселе, а потом перебрался в Париж, где работал прислугой в богатой семье, жившей возле Эйфелевой башни. Жил не безбедно, имел неплохие карманные деньги, которые позволяли ему играть на ипподроме. Тогда же он занялся политической деятельностью. Конечно, это громко сказано, он не был ни большим, ни малым политическим функционером, и можно утверждать, не был и рядовым активистом. Вклад его в политику был ноль. Да и вообще о таких говорят: не участвовал, не состоял, не принадлежал, не привлекался, не бился головой об стенку. Думаю, в уличных демонстрациях участвовал, но в них можно было попасть и случайным прохожим, и за выкриками лозунгов он не видел ничего противозаконного и предосудительного, как и полицейские, сопровождавшие шествия равнодушными взглядами в то время. Тем не менее, являясь невольным свидетелем и впитывающим кое-что слушателем, он не то чтобы мотал себе на ус, но чем-то привлек внимание местных коммунистических идеологов.
Выходец из крестьянской семьи, неграмотный, и в общем-то мало идейный, без знания русского языка, вдруг попал в Советский Союз. Но тогда во Франции была сильна большая вьетнамская диаспора во главе с Хо Ши Мином, и мой отец был наслышан об антиколониальных настроениях. Но поддерживал их морально – жизнь у него была не настолько безрадостной, чтобы идти на крайние меры против властей.
Думаю, что кроме антиколониальных настроений до него краем уха доходили модные по тем временам коммунистические мировоззрения, потому что для их восприятия не нужно было иметь какую-то начальную базу подготовки.
Был он не против кипящих вокруг него политических страстей. Это видимо и послужило поводом рассмотреть его кандидатуру на поездку в центр мирового коммунистического движения – в Советский Союз. Мне представляется, что к нему, видя приятной наружности молодого человека при безукоризненно повязанном галстуке (отец даже дома в пожилом возрасте любил носить галстуки), несоответствующий статусу крестьянина аристократизм, а также интеллигентность и порядочность отца, элементарно подошел идейно продвинутый соотечественник и спросил: “Поедешь в СССР на учебу?” Зная отца, я уверен, что он даже не переспросил: “Зачем, и что такое СССР?” Думается мне, вьетнамский народ был настолько дисциплинированный, естественный и простодушный, что если кому-то объясняли, что так надо для светлого будущего его народа, этот человек без тени колебания делал то, что ему даже не приказывали, а советовали. Таков был мой отец – не сомневающийся и исполнительный. Это показала дальнейшая его жизнь в СССР.
Итак, мой отец Лео-Дан-Дин-Цик, гражданин Франции вьетнамского происхождения, уроженец г. Лан-Дын, Вьетнам (тогда Индокитай), в 1932 г. был направлен с партийной кличкой Лео на учебу из Парижа через Берлин в Москву по линии Коминтерна . Скажу по-простому, Коминтерн занимался подготовкой революционных кадров для эскалации революционных идей по всему миру. Придя к власти, Ленин сразу же стал мечтать о революционном пожаре, и разработал в уме политический проект под названием Мировая Революция, которая охватит всю Европу, а затем и весь мир. Эта мечта продолжала знаменитый лозунг Карла Маркса в “Манифесте коммунистической партии” 1848 года – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Хо Ши Мин в 1925 году, работая в Коминтерне, создал Товарищество революционной молодёжи Вьетнама и спустя несколько лет — Коммунистическую партию Вьетнама. Здание школы Коминтерна находилось на Тверском бульваре близ Литературного института, и когда мы были в Москве в 1975 году, отец показал этот скромный особняк. Отцу читали лекции вьетнамские и русские специалисты по культуре, литературе, трудам основоположников коммунизма. Всё бы было хорошо отцу, если бы уже тогда не пошла официальная точка зрения, что кругом появились рассадники троцкизма, что политическая эмиграция особо засорена троцкистскими элементами и уклонистами, и просто шпионами, что позволило властям давать карт-бланш на “чистку” рядов. Провозглашалось: Надо и ее (эмиграцию) решительно прополоть. «Вычищая» центральный аппарат Коминтерна, Сталин не брезговал и рядовыми членами. Террор коснулся и тех, кто по собственной воле приехал в СССР. Коминтерновцев обвиняли в принадлежности к “антикоминтерновским организациям” и, соответственно, в антикоминтерновской деятельности. Характерны выступления тех лет: «Смерть троцкистам и их пособникам, смерть поджигателям войны, смерть шпионам и империалистическим агентам! Да здравствует партия Ленина – Сталина, которая бдительно хранит завоевания Октябрьской революции и является надежным оплотом и гарантом мировой революции! Да здравствует тот, кто продолжает дело Феликса Дзержинского!»
Вот в такой напряженный момент, когда красные расстреливали красных, мой отец имел несчастье появиться в СССР (1932 г.), чтобы стать студентом КУТВ (Коммунистический университет трудящихся Востока) в г. Москве. Как следствие “большого террора”, после года учебы был проведен “шмон” в школе. “Найдя” компрометирующую литературу, отца выслали на поселение в Вологодскую область. Отец рассказывал, что он пас коров. Через три года (1936 г.) ему выдали справку об освобождении. Малограмотный и наивный, уже чуть-чуть освоивший русский язык на бытовом уровне, он решил вернуться ни много, ни мало… в Париж, но НКВД сняли его с поезда в Минске. Это уже было серьезно, отец равно рассматривался как потенциальный шпион. Таким образом, в 1936 г. он был репрессирован по 58 статье за шпионаж (это была самая популярная статья в приговорах) и направлен в УхтПечлаг (Ухтинско-Печерский лагерь, г. Ухта, Республика Коми). Как и большинство зеков, он проработал на лесоповалах. В то время реку Ухта использовали для сплава бревен до ближайшей железнодорожной станции. В дальнейшем всё исполняющий, никого не критикующий отец использовался при лагерях как обслуживающий персонал, что позволило ему выжить в суровое время. Освобожден он был в декабре 1946 года. О нем вышла книга автора А.А. Соколова “Коминтерн и Вьетнам” , в которой изложена версия по найденным в архивах документам. Об отце там такие строчки:
__________________________
Курсант ЛЕО; еще под именами ДИ – Ли Ди Ту; Дан Дин Цик (11); Chuc.
Учеба – КУТВ, 1932-1934. Родился в 1904 г. в провинции Намдинь, в бедной крестьянской семье. В 1912-1918 гг. Работал на плантациях, в 1918-1922 гг. – слугой в мясной лавке. В течение шести месяцев (1922) работал в шахте (Тонкин). В 1923 г. из Хайфона тайно (в трюме корабля) приехал в Марсель. С 1923 по 1928 г. работал боем на кораблях "Александрия" (маршрут Франция – Вьетнам), "Амбуа" (рейс Хайфон – Сайгон – Марсель), "Нотдить" (рейс Яффа – Кайфа – Бейрут – Стамбул – Греция – Александрия – Генуя) (12 стр.).
С 1925 г. участвовал в деятельности ФКП (Французская коммунистическая партия). В 1929-1932гг. работал слугой в частных домах в Париже. В 1932 г. вступил в ФКП. Самостоятельно изучал коммунистическую прессу. В декабре 1932 г. приехал на учебу в КУТВ – от ФКП.
После проходивших в университете проверок в апреле 1934 г. был арестован, сидел два месяца на Лубянке; затем был сослан в Вологду, там пас коров. Причина ареста, по его словам, была в потере каких-то документов (якобы партийного билета); по другой версии, наоборот, при обыске в общежитии были найдены какие-то подозрительные бумаги (13). Возможно, из-за плохого знания французского и русского языков (Лео был малообразованным человеком), он не смог дать нужных ответов тем людям, которые его проверяли и которые тоже могли плохо знать французский язык. Этого было достаточно для начавшейся тогда кампании чисток и проверок, сгущавшейся атмосферы всеобщей подозрительности.
В 1937 г. он решил уехать во Францию, добрался до Москвы, пересел на поезд, с которого его сняли в Минске. Был вторично арестован, и после полуторагодичного тюремного заключения – отправлен в Ухту (Коми АССР), в Ухтпечлаг (Ухто-печорский лагерь), из которого – освобожден в 1946 г. В 1955 г. был реабилитирован как неправильно осужденный, полностью реабилитирован в 1972 г.
До середины 60-х годов работал поваром, затем вышел на пенсию. В 1984 г. собирался поехать во Вьетнам, но ему было отказано из-за преклонного возраста по медицинским соображениям (14). До последнего времени проживал в городе Ухте, имел двух сыновей (Алексей Леонтьевич и Николай Леонтьевич Мильковы) от двух русских браков с Зайцевой Евдокией Константиновной и Мильковой Раисой Степановной.
________________________
По имеющейся справке реабилитирован в 1959 году.
Мать свою родную я знаю только согласно сухому языку документов. Зайцева Евдокия Константиновна, 1919 года рождения, уроженка с. Васильевка Покровского района Орловской области, до ареста проживала на ст. Голубовка, Ворошиловградской области, Украина, русская, не замужем, арестована 11 февраля 1942 года. Территория подпала под оккупацию и видимо переходила из рук в руки. Осуждена 27 февраля 1942 года Военным Трибуналом 13-й Армии к расстрелу… за сотрудничество с оккупантами! Это колхозную-то девку в 22 года!!! Определением военного трибунала Брянского фронта от 8 марта 1942 года по ст. 58-1“а” УК РСФСР казнь заменена на более мягкое наказание – 10 лет лагерей с поражением в правах на 3 года с исчислением начала срока с 11 февраля 1942 года.
О методах работы особистов в то время я прочитал в мемуарах Павла Супруненко “Вот так и воевали” (журнал “Дружба народов” №1 2010 г.):
“Особист разоткровенничался. Похохатывал, рассказывал, как они, смершевцы, ловили шпионов, больше шпионок. Когда освобождали Украину, вызывали в Смерш всех смазливых девок для утех, пугали подозрениями в сотрудничестве с оккупантами…” Ну и что дальше – было понятно…
26 августа 1942 года мать из тюрьмы г. Мичуринска этапирована в Ухтижемлаг НКВД. 3 ноября 1948 года была отлучена с сыном (мной) и мужем (гражданским Лео-Дан-Дин-Циком) и переведена в Степной ИТЛ МВД СССР ст. Новорудная, Карагандинской области (Карлаг) для дальнейшего отбытия срока наказания. Возникают интересные вопросы: зачем, верх изуверства, разорвали по живому мать и дитя, почему меня оставили с отцом, а не отправили с матерью, почему я лишился, как оказалось, материнской ласки? Вопросы до сих пор остаются без ответов.
По архивам 27 декабря 1951 года мать прибыла в ссылку-поселение в Тасеевский район Красноярского края. Освобождена из ссылки 1 ноября 1955 года на Основании Указа ПВС СССР от 17 октября 1955 года “Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.” Дальше со слов отца ее следы затерялись. Скорее всего, она погибла, потому что как моя мать, она обязательно приехала бы в Ухту.
Далее определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 26 июня 1957 года приговор Военного Трибунала 13-й Армии от 27 февраля 1942 года и Определение военного трибунала Брянского фронта от 8 марта 1942 года отменены. Дело производством прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления с реабилитацией.
Моя судьба с рождения и до отсылки матери была связана с домом ребенка, откуда меня в двухлетнем возрасте передали отцу, как освобожденному гражданину.
Я родился в феврале 1946 года, а в ноябре 1946 года отца освободили. Вот эти месяцы с февраля по ноябрь я, как бы, сидел вместе с отцом. Но он из Ухты никуда не уехал, более того, продолжил работать на прежнем месте на кухне ОЛП-1 (отдельный лагерный пункт со своим присвоенным номером, которых по стране была тьма-тьмущая). Трагикомическая ситуация – освобожденные люди оставались в бывших лагерных бараках, потому что уезжать было некуда.
В личной жизни он пошел по пути ассимиляции, не замкнулся в пределах диаспоры, был женат на двух русских женщинах, одна из Орловской области, другая – из Костромской.
Обо мне мало кто скажет, что я похож на вьетнамцев, не говоря уже о его светлых внуках и правнуках. Сразу скажу, вьетнамские гены очень слабые, вот у китайцев от смешения всегда бывают китайцы, и в нескольких поколениях. Меня никогда не ассоциировали с вьетнамцами, а мои дети вообще были в детстве блондинами. Я и мои дети – пишемся русскими, получили высшее образование. Проверено, русским можно смело иметь дело с вьетнамцами и национального вопроса не возникнет.
Отец был с аристократическими замашками, одно слово – француз. Он никогда не поднимал руку на нас детей и свою новую жену. Любимое воспитательное средство отца было на любой скандал в семье хватать алюминиевую миску и швырять ее об пол. Миска скакала по комнате и громыхала. Тогда мы все замирали от страха и инциденты в семье исчерпывались. В свою очередь миска, получившая вмятины, после рихтовки молотком снова годилась для употребления пищи и для будущего назидания. Не скажу, что отец был нрава крутого, но характер демонстрировал принципиальный. Однажды он гонялся по поселку Пионер-гора в порыве гнева с топором за каким-то мужиком. Близлежащий к городу Ухта этот поселок был сплошь из бараков. Между ними стояли сараи. Многие жители держали там разную скотину. Вот из-за нашей свиньи и произошел между ними инцидент.
Что такое национальный вопрос я ощутил сразу в детстве. Когда я пошел в школу в 1954 году, я был Дан Леонид Львович. А сейчас, что забавно, трансформировался в Милькова Алексея Леонтьевича. Поменял полностью ФИО. Принять мимикрию заставила жизнь и национальный вопрос. Отец у меня чистый вьетнамец с фамилией Дан по паспорту, попал в СССР в 1932 году из Франции учиться по линии Коминтерна. Мать – чистая русская из Орловской области. Родители пересеклись, будучи репрессированными в Ухтпечлаге, и я тогда же появился на свет, хотя они находились в разных ОЛП-ах (отдельный лагерный пункт). Скажу сразу, я не пострадавший от национального вопроса, а был невольный объект восхищения, что мне очень не нравилось. Мне дети присвоили кличку “китаец”, вкладывая в это слово только хорошее. В то время была сильна дружба между СССР и Китаем. Песня “Москва – Пекин” была самая популярная по радио. Но мне от этого было не легче. Чтобы не выглядеть белой вороной, я поменял фамилию Дан на Мильков моей приемной матери. Так в пятом классе появился вполне новый русский человек. Заодно я отделался от не нравившегося мне имени Леонид. Не хотелось быть Лёней, а хотелось быть Алешей. Я просто стал писаться Алексеем.
С тех пор никто больше не интересовался моей национальностью. До тех пор, пока я в 1968 году не поступил работать в УТГУ (Ухтинское территориальное геологическое управление). Геологов очень заинтересовало моё отчество Львович. Стали указывать, что Львович – еврейское отчество, а тогда, честно признаться, антисемитизм широко шагал по стране. Вопросы любопытных, не еврей ли я, преследовали меня всюду. Что затрудняло мне жизнь. Моего отца на русский манер звали Лева, а партийная его кличка была Лео, и в паспорте он писался именем Лео. Быть в какой-то мере “евреем” мне не хотелось. По случаю происходил обмен паспортов нового образца, и я переписался на Леонтьевича. Что интересно, при переделке ФИО, я не обращался с ходатайствами. Как написал в анкете, такой и выдали паспорт.
Отцу не просто было уехать на родину. Во-первых, он разрывался между Вьетнамом и Францией. Во-вторых, он так прижился в СССР и пустил корни, что стал считать его своей второй родиной. Отца любили русские женщины, и у него было два брака, и от каждого по ребенку. В городе Ухта он считался лучшим поваром. До 1964 года мы жили в разных бараках, и он получил благоустроенную двухкомнатную квартиру в хрущевке, где и прожил до своей кончины в 2000 году. Отец пользовался большим авторитетом в городе, у него было много друзей среди китайцев, корейцев, русских. В таких условиях он не тяготился СССР, не ожесточился на него, у него даже не было мыслей уехать на родину, тем более он привык к Северу и плохо переносил жару.
В 80-х годах был поток эмиграции из СССР, а во Франции существует закон, что бывшим французским подданным можно в течение 50 лет при обращении вернуть подданство. Этим правом отец не воспользовался. Я в конце 80-х обратился в посольство Франции с этой просьбой и оттуда сослались на этот закон. Так я прошел мимо возможности стать на законных основаниях французско-подданным.
Вот такие случились приключения французского вьетнамца и его семьи в России.
________________