Несколько эпизодов из жизни людей и демонов

Элоиза
                Злые  ангелы
                или   
                Несколько  эпизодов  из  жизни  людей  и  демонов



                «Часть вечной силы я,
                Всегда желавшей зла…»

                Мефистофель. (И. В. Гёте. «Фауст»)




                Эпизод  0.
                «Воздушный  Департамент.  Частный  Суд.  Отдел  Чревоугодия».



    «…О том, что православная догматика называет   воздушными мытарствами. Напомню дорогим радиослушателям, что в традиционном понимании это сорокадневное путешествие душ по слоям, населенным различными демонами, разрывающими пораженное грехом сознание на части».
               
                В. Пелевин. «Вести из Непала».


    «Когда душа христианина, оставив свою земную храмину, начнет стремиться через воздушное пространство в горнее отечество, демоны останавливают ее, стараются найти в ней сродство с собою, свою греховность, свое падение и низвести ее во ад, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25, 41). Так действуют они по праву, приобретенному ими».
               
                Епископ Игнатий (Брянчанинов). 
                Собр. соч., т. 3, стр. 132-133.


    «Как ни дикою кажется умникам мысль о мытарствах, но прохождения их не миновать. Чего ищут эти мытники в преходящих? Того, нет ли у них ихнего товара. Товар же какой? Страсти».

                "Сто восемнадцатый псалом".
                Толкование епископа Феофана Затворника. 1891.
 


«… Я собрана. Спокойна. Все действия чётки и своевременны. Я работаю. Я профессионал.
Звон хрустальных колокольчиков в воздухе: это вызов от дежурного диспетчера. Слышу голос Зараэля (сегодня его смена):
- Нат, приготовься. Новый клиент.
Я держу  сферу восприятия. От моих пальцев тянутся нити, на конце каждой из которых – образ или событие. Нити невидимы, неощутимы, и на самом деле их не существует вовсе. Это лишь аллегория, позволяющая описать, как я работаю. И в то же время, для меня они сейчас более чем реальны. В них сконцентрировались все мои чувства: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус, интуиция. Сквозь них изливается вся моя сила: сила воздушного демона одиннадцатого ранга.
В сферу влетает что-то свежее, прозрачное, трепещущее. Человеческая душа. Я делаю быстрое сканирование и разворачиваю картинку, исходя из психо-духовных особенностей клиента.
Безбрежный купол лазурного неба. Изумрудно-шёлковая трава. Солнца нигде не видно, но свет льётся отовсюду. Контуры чёткие. Цвета яркие. Изображение полностью объёмное.
Василий – а нового клиента зовут именно так – дико озирается. Выглядит он не очень. По материалам дела: тридцать восемь лет. На вид можно дать и все пятьдесят. Или даже больше… Тощая костлявая фигура. Из одежды – какая-то рванина. Лицо – в противовес общей худобе – отёкшее, одутловатое, с кожей нездорового, застойно-медного оттенка. На носу и щеках проступает сетка красных прожилок. Под глазами набрякшие мешки. Волосы грязны, всклокочены. На макушке запеклась чёрная корка.
Да, первое время после смерти они выглядят практически так же, как в последние мгновения жизни.
Василий видит меня. Моё лицо напоминает бело-мраморный лик античной статуи. Золотистые локоны рассыпаются по плечам. Бирюзовое одеяние до пят драпируется эффектными ниспадающими складками.
Василий трёт глаза. Он ещё не понял, что с ним случилось. Хотя интуитивно уже догадывается.
- Где я?
- А как ты думаешь, Вася? – мягко отвечаю я вопросом на вопрос.
- Вроде ж, зима была, - бормочет клиент.
- Была, Вася, - соглашаюсь я. – Только теперь это уже неважно.
Василий оглядывает свои руки. Кисти мелко подрагивают. Переводит взгляд на живот, ноги, ступни. Его ноги босы и имеют грязно-серый цвет. Травинки проводят по ним своими острыми кончиками, перебираемые ветром.
- Я… в раю?
- Как бы тебе сказать, Вася… Не совсем.
На границе сферы замерли двое Проводников. Даже пребывая на самом краю моего поля зрения, они неприятно режут глаза своим свечением. Регламент предписывает им не заходить в сферу без крайней необходимости. Проводники напряжённо следят за моими действиями, готовясь отразить атаку, как только она начнётся. Я им не нравлюсь.
Клиент, наконец, закончил изучать собственный облик и вперился взглядом в меня. Белки его глаз желтушны. Пара сосудов на склерах лопнула, растекаясь розовыми облачками.
- Ты… кто? Ангел?
- Я – твоя совесть, Вася.
Свет, пронизывающий атмосферу, тускнеет. Трава приобретает пепельный оттенок. Я придвигаю к Василию высокое, выше человеческого роста, зеркало. Зеркало совершенно обычное и отражает то, что перед ним находится. Но человек почему-то пялится на собственное отражение, как на откровение свыше.
- Там… что? – тычет он в стекло трясущимся пальцем.
- Там – ты. Это зеркало, Вася.
- Не-е-е… Не я! Там – не я. Вот же я!...
Перед нашим общим взором пролетает мимолётный образ. Узкое худое лицо парня лет восемнадцати. Забавный нос с широким закруглённым концом. Выступающие скулы. Впалые щёки в веснушках. Каштановые волосы слегка кучерявятся и торчат в стороны неприглаженными вихрами.
- Нет, Вася. Таким ты был двадцать лет назад. А теперь ты – вот.
Я плавно указываю на отражение. Картинка в зеркале меняется.
… Заснеженное пространство. Сугроб в проулке между двумя глухими заборами. В сугроб впечатана тёмная скорченная фигура. Тело лежит лицом вниз. Оно выглядит уже застывшим. Картинка наезжает на зрителя. Становятся различимы детали. Чёрная заскорузлая пятка на фоне белого снега. Дыра на штанах – сбоку, выше колена. Что-то липкое, бурое склеило волосы на макушке.
- Нет, - шепчет клиент. Его рука машинально тянется к темени, чтобы ощупать оставшуюся там корку.  – Кто меня? Кто меня так?!
- Какая разница? Ну, если угодно, твой последний собутыльник. Вы с ним там же и познакомились, где сели потом пить. Только умер ты не от этого. Травма лёгкая: так, только кожа лопнула. Ты даже боли не почувствовал. Ты просто уснул в снегу. И там же замёрз. Славная кончина.
- Протестую! – дёрнулся один из Проводников. – Последняя фраза носит оскорбительный характер! Это попытка оказать психологическое давление на человека.
- Протест принят, - пожимаю я плечами. – Я изменю формулировку. Бес-славная кончина. Это не психологическое давление. Это констатация факта.
- А что ж я там… - бормочет Василий. – Что ж я там – так и лежу до сих пор?
- Ну, прошло всего два часа с момента смерти. Светает у вас сейчас поздно… Место глухое… Полагаю, тело пролежит ещё не меньше суток, прежде чем кто-нибудь его найдёт. Искать тебя некому…
- Как некому?... Как – некому?!! А Верка?! Что ж она, сука ебучая… Уй!...
Василий в ужасе прихлопывает собственный рот ладонью. За последние пятнадцать лет бранные слова столь часто вылетали из его уст, что стали как бы основным языком для выражения мыслей. И эмоций. Они и сейчас сорвались по старой привычке, автоматически, в неразрывной ассоциативной связи со словом «Верка». И только теперь его уму, не скованному более протравленным алкоголем мозгом, открылся их подлинный смысл. А дух, освобождённый от оков плоти, содрогнулся от стыда.
- Где Вера? – спрашивает он изменившимся голосом. – Что с ней?
- Забыл, Василий? Не живёт с тобою Вера Сергеевна. Уже шесть лет, как не живёт.
- Где… где она? Она ж живая должна быть!
- Да живая, живая. В деревню уехала, к тётке. Опостылела ей такая семейная жизнь, какая у вас получалась.
Новая картина в зеркале. Усталое лицо женщины неопределённого возраста. Волосы гладко зачёсаны назад и стянуты где-то на затылке. Причёска подчёркивает нездоровую полноту: в юности она такой не была. Выцветшее платье, когда-то бывшее синим. Выцветший взгляд глаз, когда-то бывших голубыми.
Напротив, у стола, стоит, пошатываясь, фигура, в которой уже вполне можно признать нынешнего Василия. Его сильно ведёт в стороны; чтобы не упасть, он цепляется за столешницу. Язык тоже слушается с трудом: каждое слово даётся ему с усилием.
- Верка… сука ебучая!... Куда опять намылилась, ****ь?...

Клиент перед зеркалом проявляет признаки беспокойства. Небосвод над его головой темнеет. Вместо травы под ногами простирается голая сухая земля, усыпанная камнями. Мой облик тоже претерпевает метаморфозы: уши заостряются и вытягиваются, над волосами на темени проклёвываются рожки.
- Я не хотел! – оправдывается Василий. Он вполне искренен. На Том Свете люди врут редко. – Я не хотел… Я ж люблю её! А она, ****ь… (Вздрагивает в новом приступе стыда)…. А она… Я люблю её!... Любил…
В зеркале – смена кадра. Рядом, лицом к лицу, двое: высокий худощавый паренёк (щёки в веснушках, каштановые волосы слегка кучерявятся) и его ровесница, хрупкая девушка с косой до попы. Парень что-то горячо твердит, глядя ей в глаза. Плохо слышно, добавим звук.
- Верк… Давай поженимся!... Я всё, я завяжу, честно. Ты же знаешь, я могу вообще не пить. Это так мы просто, с пацанами, от нечего делать бухаем. А если поженимся – я же капли в рот не возьму!...
- Я не знаю, Вась…
- Верк, я без тебя жить не могу! – Василий внезапно бухается на колени. – Люблю я тебя, люблю! Одну только тебя, понимаешь? Я слово даю: завяжу. Чем хочешь поклянусь! Хочешь, матерью поклянусь? Хочешь? Жизнью своей клянусь. Чтоб я сдох, Верк!...
- Не надо, Вась…
- Верк, я клянусь: капли в рот не возьму! Давай поженимся…

- Ты честно продержался целых полгода после свадьбы, - комментирую я.
И бросаю уже в сторону Проводников:
- Отметьте. Клялся матерью и жизнью. Клятву нарушил.
Моё лицо продолжает меняться. Рот растягивается до ушей, превращаясь в зловонную пасть. Глаза выкатываются из орбит, становясь похожими на пылающие угли. Рога идут в рост и закручиваются назад. Из-под края одежд вместо ног виднеются копыта.
Василий бросает взгляд в мою сторону и замирает в ужасе.
- Бес! – выдыхает он.
А потом пронзительно верещит:
- Бе-е-е-е-ес!!!
- Угадал, - произношу я зловеще, низким утробным булькающим голосом. – Ты хорошо знаком с бесами, правда? Ты уже видел нас раньше, при жизни?
Из зеркала вылетает стайка мелких чёрных теней. Они живописно располагаются вокруг человека. У каждой тени обнаруживается пара красных горящих глазок. Тени начинают хаотично скакать, мельтешить. Василий затравленно озирается, он выглядит совершенно обезумевшим от ужаса.
А между тем, все эти жутковатые существа – всего лишь обман зрения. Как и те галлюцинации, которые несколько раз посещали его во время «белой горячки». Всё вполне объяснимо с естественнонаучных позиций.
- Протестую! – вступает в сферу один из Проводников. Сияние его лица мешает мне разглядеть черты. Не пойму: новенький – или мы уже сталкивались?
- Василий не видел настоящих бесов даже в периоды алкогольного делирия, - продолжает ангел. – Он испытывал истинные зрительные галлюцинации.
- Протест принят, - соглашаюсь я. – Истинные галлюцинации. И истинный страх. Настоящий животный ужас. Такой ужас испытывает скотина, которую привели на бойню…
Одна из моих задач – максимально деморализовать клиента. Подавить любое психологическое сопротивление. Игра на негативных эмоциях бывает здесь чрезвычайно эффективна. Особенно если у клиента есть яркий опыт, который можно воскресить в памяти. Его эпизоды с «белой горячкой» оказались мне весьма на руку.
- Что же вы! – Василий умоляюще тянет руки к Проводникам. – Пожалуйста! Сделайте что-нибудь! Ради Бога, ради господа нашего Иисуса Христа!...

Лёгкий удар тока промеж лопаток. Мне. От последнего прозвучавшего имени. Я получаю их иной раз по несколько сотен за смену, большей или меньшей силы, но каждый раз ощущения не из приятных. Издержки работы, ничего не поделаешь. После смерти почти все становятся на редкость набожными. Если бы они так же искренне взывали к богу при жизни, то, умерев, миновали бы всё наше Воздушное Царство транзитом, без остановок, как праведники. Я несколько раз наблюдала такое вознесение. Обычная рабочая процедура. Всем меньше забот. Я не отношу себя к трудоголикам. Есть дело – делаю, нет – отдыхаю. Оклад всё равно один и тот же.

Проводники готовятся предпринять ответный ход. Они уже оба залезли в мою сферу. Становится немного светлее. Мои милые танцующие фантомчики рассеиваются, как утренний туман. Более активный из ангелов – тот, который всё время протестует, - ведёт рукой.
Мы видим – как бы сверху – остов полуразрушенного дома. Сохранившиеся брёвна черны, обуглены: наверно, когда-то здесь был пожар. Парнишка лет шести с любопытством подбирается к дверному проёму. Внутри есть какое-то движение. Ему не разрешают здесь играть. И теперь, вырвавшись из-под присмотра взрослых, он неудержимо лезет к запретному.
Вслед за мальчиком мы проникаем внутрь. Свет падает неровными пятнами сквозь дыры между брусьями. На поперечной балке, на уровне человеческого роста, закреплена верёвка. На конце верёвки петля. Петля затянута на шее крупной серой кошки. Несчастное животное беззвучно дёргается, отчаянно пытаясь высвободиться. Оно извивается, насколько позволяет гибкий кошачий хребет. Оно пытается содрать верёвку мощными задними лапами. Но от всех движений петля лишь туже затягивается.
Мальчишку начинает бить дрожь. Он стремглав бросается к животному, пытается освободить, расслабить узел, которым завязана петля. Узел слишком тугой, пальцам не хватает силы. К тому же, кошка висит слишком высоко, приходится тянуться, чуть ли не на цыпочках. Больше всего Вася боится , что не успеет, и кошка умрёт. Кошка продолжает дёргаться.

Василия – взрослого, наблюдающего вместе с нами сцену из своего детства, - начинает бить дрожь. Его глаза уже блестят слезами. Он протягивает руки к изображению, делает шаг… и проходит насквозь. Втянув голову в плечи, кусая губы, возвращается к своим ангелам.

Мальчишка, всхлипывая, дёргает узел. Внезапно сбоку, из тёмной полосы, выходят двое пацанов постарше, лет двенадцати – тринадцати. Вася вздрагивает, выпускает из рук верёвку. Кошка бьётся в судорогах. Вася взирает на подростков с тем же ужасом, с каким несколько минут назад смотрел на мою бесовскую личину. Старшие подступают к нему, оттесняя от кошки. Вася пятится.
- Не бойся, мальчик, - спокойно обращается к нему один из подростков. – Мы тебе ничего не сделаем. Эта кошка поцарапала нашего друга и теперь должна умереть. Уходи отсюда.
Вася пятится. Беззвучно шевелит губами. Ему отчаянно жаль кошку. И отчаянно страшно: кажется, что если он попытается вступиться, то разделит её участь. Взрослые мальчишки представляются ему демонами, бездушными монстрами. Он резко разворачивается и бросается наутёк. Не видеть, не думать, забыть… Как будто ничего и не было вовсе…

Изображение исчезает. Мы все четверо какое-то время тупо пялимся на кусок пространства, где только что разворачивались события. Сейчас там не видно ничего, кроме сухой серой пыли с россыпью булыжников.
- Он сострадал, - резюмирует Проводник. – И сейчас сострадает. Так же сильно. Он способен сострадать.

Да, сострадание – дар, тем более ценный, что в наше время встречается всё реже. Я собираюсь с мыслями.

- Жалко… кошку, - всхлипывает Василий-взрослый. У нас здесь слёз, как правило, не стесняются.
Мне тоже жалко кошку. (Кстати, надо запомнить тех двоих, что её вешали. Возможно, они скоро попадут ко мне…). Я симпатизирую кошкам. И даже как-то провела выходные в кошачьем теле. Они грациозны, мудры, независимы. Они индивидуальны. У них есть собственное достоинство. Они мстят за оскорбления, как и мы.
- А ведь она могла бы жить, - тяну я задумчиво. – Если бы ты, Василий, не оказался таким трусом. Эти мальчишки ничего бы тебе не сделали. Ты мог её спасти. Хотя бы попытаться… Ты ведь до сих пор себе не простил, да?
Мой голос нежен и вкрадчив.
- Я уже покаялся!... Я каялся!... – стонет Василий. Взрослый мёртвый тридцативосьмилетний мужчина.
- Он каялся. Он прощён, - подтверждает второй из Проводников, до сих пор молчавший.
- Возможно, кто-то его и простил, - соглашаюсь я. – Возможно, даже Самый Главный. Если он разбирает дела по кошкам.
- Он – разбирает, - с вызовом бросает мой оппонент.
- А вот сам Василий… Боюсь, что нет. Он так и не смог себя простить, - доканчиваю я.
Проводники молчат. Потому что я права. В работе я стараюсь оперировать достоверными данными.
- Занесите в протокол: маловерие, - небрежно бросаю я ангелам.
На самом деле Василий – «лёгкий» клиент. И далеко не всегда получается так красиво лажать конкурентов. Им сейчас туго, их можно понять: из скудной горстки разрозненных фактов нужно выстроить целую систему защиты, способную перевесить гору страстей и пороков. К тому же, оба ангелочка весьма молоды. Наверное, новобранцы, совсем недавно в «полях». Почему у них в Отделе Сопровождения вечно одна молодёжь? Куда деваются заслуженные кадры? Отчего такая текучка? Всё время хочу спросить, да знаю: бесполезно, не скажут. Им запрещено с нами общаться на посторонние темы. Только по делу. А зря…
Тот из них, что понапористее, весьма мил. У меня всё-таки получилось разглядеть его: пришлось прищуриться и смотреть боковым зрением. Впрочем, они все сильно похожи друг на друга: благородный овал лица, правильные черты, тонкий нос, большие глаза, золотые локоны, резкий слепящий свет. Наверное, как-то так должен выглядеть и архистратиг Михаил… Только он будет повыше, пошире в плечах и несравненно ярче.
Таким он представал в моих фантазиях: величественный, ослепительный, в блистающей серебряной кольчуге, с огненным копьём в деснице. Справедливый и мудрый. Непобедимый. Невообразимо могущественный. Безупречный страж Закона. Когда-то я мечтала, что однажды он спасёт меня от одного из своих разбушевавшихся вояк. Когда не в меру ретивый солдафон из ангельского воинства замахнётся на меня мечом, с криком: «Проваливай в свой ад, дьявольское отродье!». Когда я отчаянно вскину руки, в безнадёжной попытке защититься от разящего лезвия. Тогда внезапно в сиянии явится он, Михаил. «Остановись! – прикажет он зарвавшемуся служаке. – Она просто выполняет свой долг!  Она соблюдает Закон!». Потом он повернётся ко мне и скажет: «Приношу свои извинения, сударыня. Мои подчинённые допустили ошибку. У нас нет - и не может быть! – претензий к Вам. Разрешите проводить Вас, дабы хоть частично загладить нашу вину…». Я, конечно, не стану возражать. И тогда он узнает, что среди демонов тоже порой встречаются весьма интересные персоны…
Но все прекрасно знают, что архистратиг Михаил – это миф. Сказка. Собирательный образ, чтобы пугать молодых демонов: дескать, накосорезишь – придёт Михаил и поразит тебя своим огненным копьём. Процесс взросления неизбежно связан с утратой веры в подобных персонажей.

- …Он сделал всё, что мог, - вступается первый Проводник, тот самый, что напомнил мне архистратига. – При любых его действиях вероятность гибели животного составляла не менее девяноста пяти процентов. Для биологических систем этот показатель идентичен достоверности события. Кошку нельзя было спасти. Дети, убивающие животное, превосходили его численно и физически. Он не мог им противостоять.
-  Ты слышал, Василий? – обращаюсь я к клиенту, по-прежнему мягко, почти нежно. – Пять шансов! Целых пять шансов из ста, что кошка могла бы жить! И тогда тебе не пришлось бы потом ещё месяца три наблюдать через щель между брёвнами, как медленно разлагается кошачий труп на верёвке…
- Протестую! – восклицает ангел.
- А что, собственно, не так? – разворачиваюсь я к нему. – Сто минус девяносто пять равняется пяти, не так ли?
Взгляд Василия обращён внутрь. Где-то там, внутри, болтается в сумраке полусгнивший кошачий труп, с белёсыми фрагментами обнажившихся костей.
Проводники напряжены. Они разрабатывают контратаку.
Из небытия наплывает новый широкоформатный образ. Фасад питейного заведения. Пошарпанная вывеска «Три пятака». Светло, середина дня. Кажется, конец весны или начало лета. Дорогу развезло после ливня. На обочине в грязи валяется навзничь немолодой мужчина. Его можно было бы назвать прилично одетым, если бы вся одежда не была измазана в грязи. Мимо проходят люди – мужчины, женщины, дети. Кто-то бормочет: «Надо же, уже нажрался…»
 Дверь трактира открывается, и на крыльцо вываливается наш Василий. Он привычно нетрезв. Если верить досье, ему тридцать три года. Вчера весь православный люд праздновал Троицу, а Василий, как всегда, продолжает праздновать и поныне.
Изрядно шатаясь, Василий начинает путь в сторону дома. Притормаживает возле лежащего на земле человека. Мужчина вяло пытается пошевелиться, тихо мычит. Василий опускается рядом на корточки. Тормошит за плечо:
- Эй… братушка! Ты чего здесь?
Мужчина испускает слабый стон. Пытается приоткрыть набрякшие веки. От него пахнет спиртным.
- Ну ты чего, братан! – Василий продолжает тормошить. – Не дело это… Давай, вставай… Ты где живёшь?
Человек снова то ли мычит, то ли стонет. Несколько минут Василий упорно трясёт его за плечи. Потом, убедившись в тщетности попыток, принимается толкать под спину, стараясь перевести в сидячее положение. Мужчина, кажется, пребывает в полубессознательном состоянии. Проходящий мимо народ косится на них неодобрительно.
- Не гоже это – на земле лежать… Домой пошли, домой… Там спать ляжешь… - приговаривает Василий.
Мужчина крупнее его по комплекции, к тому же абсолютно не владеет собственным телом. Не удержав равновесия, Василий садится рядом с ним в грязь. Некоторое время глядит в землю. Затем встаёт на колени. Закидывает руку человека себе на шею, обхватывает его за спину и бок, подпирает собственным плечом, пытается встать. Каким-то чудом ему это удаётся.
Василий с трудом ковыляет по улице, волоча на себе незнакомца. К счастью, живёт он неподалёку.

- Фёдор Степанович Прохоров, - комментирует первый Проводник. – Сорок семь лет. Наш испытуемый до этой встречи с ним знаком не был. Федор Степанович действительно выпил, но вовсе не так уж много, чтобы потерять сознание. У него произошёл инфаркт миокарда. Все окружающие сочли его просто пьяным. Если бы Василий прошёл мимо, оставив его лежать на земле, Фёдор Степанович, скорее всего, умер бы.
- Вероятность: девяносто восемь процентов, - добавляет второй Проводник, с ехидцей косясь в мою сторону. – Так что кошку можно считать отработанной.

…Василий взбирается на собственное крыльцо. Федор Степанович висит на нём кулём. Дверь отворяется. В проёме появляется сухонькая сгорбленная старушка.
- Ой, Вася, да кого ж ты притащил! – всплёскивает она руками. – Где ты его взял? Пусть домой идёт! Мало мне тебя, такого…
- Мама, давай, пусть он поспит… Ему поспать надо… Тогда домой отведём.
Василий заваливается со своей ношей в дом.

…Да, мощный аргумент. Хорошо сработано. Профессионально. Один из Проводников при жизни нашего испытуемого был его хранителем, и теперь наверняка ощущает прилив гордости за своего подопечного.
Нужно искать зацепки.

Меж тем, Василий заворожено следит за продолжающейся сценкой, которую все позабыли убрать. Внутри дома старушка суетится вокруг Фёдора Степановича, всё ещё пребывающего в отключке.
- Вот ведь, ещё собутыльников таскать удумал, - беззлобно ворчит она. – Да и человек-то с виду солидный, как его угораздило… Куды ж его теперь девать-то…
Лицо Василия-нынешнего расплывается в неожиданно нежной улыбке.
- Мама, - шепчет он. – Матушка… Что с ней?

Да, кстати. Матушка.
- Твоя мама умерла четыре года назад, - сообщаю я бесстрастно. – А хочешь знать, как это было?
Вопрос чисто риторический. Даже если он не хочет, ему придётся ознакомиться с фактами.

Смена кадра. Та же самая комната, где не так давно происходило чудесное спасение господина Прохорова. Голубоватые сумерки зимнего вечера. На полу у стены валяется бесчувственное тело нашего главного героя. То есть, Василия. Валяется в какой-то луже – кажется, в луже собственной мочи. У противоположной стены, на кровати, кто-то слабо ворочается. Шорох ткани, поскрипывание досок.
Участок комнаты с кроватью приближается, захватывая всё поле зрения. На постели, среди тряпья, скорчилась на боку, в позе зародыша, мать Василия. Она ещё больше похудела, щёки запали, глаза ввалились. Абсолютно белые реденькие волосы растрёпаны. У неё начинается приступ кашля. Сначала тихий и как будто несерьёзный, он постепенно набирает силу и становится всё более резким. Старушка с трудом садится, цепляясь за спинку кровати.
- Больна третью неделю, - сообщаю я. – Началось с бронхита, теперь перешло в двустороннюю пневмонию. Возможно, своевременный надлежащий уход и медицинская помощь помогли бы ей выкарабкаться. Но единственный сын третью неделю пребывает в беспробудном запое…
Старушка бессильно откидывается на спину. Глаза её закрыты. Дыхание тяжёлое, хриплое, прерывистое.
Какое-то время ничего не происходит. В комнате сгущается темнота. В своём углу шумно сопит мертвецки пьяный Василий.
Фокус нашего зрения перемещается к ногам больной. Они слегка подёргиваются – слишком мелко и ритмично, чтобы движение можно было счесть произвольным. Это клонические судороги: начало агонии.
- Агония продлится ещё пять часов, - продолжаю я рассказ. – Она скончалась в начале десятого часа вечера. Василий обнаружил её труп через сутки, когда всё-таки протрезвел. До сего момента он не знал, когда точно она умерла. Денег на похороны у него не было. Соседи скинулись… На поминках Василий, как обычно, напился. И отправился в новый запой, теперь уже на месяц…
- Мама, - шепчет клиент рядом с нами. – Мама?... Мама!!!...

Застывший во времени крик. Застывший взгляд. Застывшая гримаса отчаяния на лице. Застывшая в зеркале картинка, отображающая начало процесса умирания пожилой женщины.

Это надолго: как минимум, на полчаса. Можно оправиться и покурить, так сказать.
…Они все после смерти проходят самым первым наш отдел. Так что, хоть мы и специализируемся официально на грехе чревоугодия («обжорство и пьянство», как зовём мы это между собой), но практически по ходу раскрутки клиента всегда выплывают зацепки и по другим страстям. Так что мы, в каком-то роде, приёмный покой Воздушного Департамента. Точнее, приёмный бес-покой. (Хороший каламбурчик? Сама придумала!)
Вот, например, Василий. Следующим этапом он отправится в Отдел Блуда и Прелюбодеяний ( «Отдел Похоти» - на нашем внутреннем жаргоне). Но вряд ли задержится там надолго: последние приступы плотских вожделений волновали его на заре туманной юности, ещё до более основательного знакомства с алкоголем. Дальше – Отдел Гнева.  Там, наверное, будет с чем поработать.  Недаром же его треснули бутылкой по голове перед смертью… Да и «Верка – сука ебучая» тоже представляется весьма перспективной жилой. Затем, по порядку, его ждут отделы: Алчности, Зависти, Уныния, Гордыни. По поводу алчности с завистью ничего не могу сказать: пусть сами ищут материал. А вот где теперь он точно застрянет основательно, так это в Унынии.
Делаю поверхностное сканирование души Василия. Степень охвата отчаянием: шестьдесят три процента. И цифры продолжают расти. Это хорошо. Чем больше страстей нам удаётся раскопать, тем больше качественного топлива получит наш энергетический комплекс. А энергетика – наше всё!
Отдел Уныния, вообще, мне по жизни должен. В который раз я выполняю добрую половину их работы! (Или злую?... Ещё один каламбур). Клиенты к ним от меня приходят уже в состоянии полуфабрикатов. Остаётся только лавры пожинать. А они – хоть бы какой шоколадкой отдарились, чисто ради приличия! Нет, делают вид, будто так и должно быть… Ну не могу же я начать халтурить только из-за того, что отдельные коллеги не способны на элементарную благодарность? Демоны, одно слово…
Мои конкуренты – Проводники – напряглись. Совещаются. Сейчас они попытаются выбить Василия из эмоционального коллапса, в который я его мягко направила. Как профессионал, я им в чем-то сочувствую (если понятие сочувствия вообще применимо к демонам): борьба с коллапсом – дело тяжкое, муторное. Но если у них и возникли проблемы, то никак нельзя винить в этом меня. Я просто делаю свою работу. Я – мытарь.
Все страсти, которыми так охотно пользуются люди, по Закону принадлежат нам. И если человек при жизни успел попользоваться нашей собственностью, пусть не обижается, если по окончании жизненного срока его попросят заплатить за эксплуатацию. Таковы правила.

…Низкий органный аккорд сотрясает воздух. Ого! Это шеф. Каждый раз от его звонка делается не по себе: хочется вскочить и вытянуться во фрунт. И ведь знаю, вроде бы, что ругать меня не за что, зихеров в последние дни за мной как будто не водилось; а всё равно тревожно.
- Нат, чем занимаешься? – звучит его обманчиво спокойный хрипловатый голос.
- Работаю с клиентом, господин Бахамут.
- Можешь сейчас оторваться?
- Да, господин Бахамут. Клиент в коллапсе, развиснется не скоро.
- Вот и ладно. Давай, зайди ко мне.
- Уже иду, господин Бахамут.

…Кабинет шефа нынче расположился в грозовой туче. Густой туман до предела напитан статическим электричеством. От статики у меня возникает неприятное ощущение, будто по всему телу бегают мурашки. А шеф, похоже, напротив – наслаждается. В гигантском камине каждые тридцать секунд вспыхивает декоративная бесшумная молния.
Бахамут вальяжно развалился в клубах тумана. Будь он человеком, то производил бы впечатление добродушного стареющего толстяка. Но он не человек. Как и я.
- Заходи, Натанаэль. Располагайся.
Я осторожно присаживаюсь на какой-то выступ, подальше от камина. Если уж статика на меня так дурно влияет, то чего ждать от полновесного разряда.
- Как успехи? Как настроение? – невинно интересуется начальник отдела.
- За сегодня принимаю пятнадцатого. Четверо висят, остальные оформлены и переправлены на следующий этап.
Я никак не пойму, куда он клонит. Зачем я ему понадобилась? А-а, может быть, это насчёт вчерашнего парнишки, у которого оказался прихват наверху? Я тогда и рта раскрыть не успела, как его выдернули у меня из-под носа. За него, видите ли, походатайствовал какой-то продвинутый чувак с Неба!... Но Проводники при этом предоставили все необходимые документы, с надлежащими печатями и подписями. Я и не могла ничего сделать в такой ситуации, у меня нет полномочий. И Бахамут должен быть в курсе…
- Если Вы насчёт вчерашнего клиента, которого провели транзитом… - осторожно начинаю я.
- Я в курсе, - небрежно отмахивается Бахамут. – С этим всё в порядке. Речь сейчас о другом.
…Ну вот. Снова приходится ломать голову, за что я сейчас получу разнос. Или просто нагрузят новой работой? Сверхурочно, но за ту же зарплату?
- Мы подвели итоги работы за истекший квартал, - неспешно начинает шеф. Ага, наконец-то, к делу! – Их мы подробнее обсудим завтра на общем собрании. И положительные были моменты, и недочёты… Кое-кому явно не хватает дисциплины… Наш отдел всегда был на особом счету в Департаменте Воздушных Мытарств. Мы первыми встречаем отлетевшую с земли человеческую душу. Мы, так сказать, формируем у клиента впечатление обо всей нашей организации. И поэтому на нас лежит особая, почётная ответственность… Конечно, она налагает и особые требования на сотрудников…
Старик, кажется, уже ощутил себя ведущим предстоящее собрание. Да, всё-таки, возраст накладывает отпечаток даже на демонов… Или он просто играет роль?
- Ну, ладно, это всё завтра, - оборвал он сам себя. – А тебя я вызвал вот зачем. По итогам квартала твои показатели оказались самыми лучшими на весь отдел.
- Ух ты! – непроизвольно вырывается у меня. Вот это, действительно, неожиданность. Я, конечно, знала, что я неплохой работник, но чтоб настолько!...
- Да, принимай поздравления.
- Здорово, я даже не ожидала. Благодарю, господин Бахамут.
- Мы с руководством посоветовались и решили предоставить тебе отпуск. В полном объёме. Ты когда ещё заявление на отпуск писала…
«Когда-когда. Сто лет назад, вот когда». Подумала я. Но вслух промолчала.
- Да, - продолжает шеф. Может, он и прочитал мои мысли, но из вежливости не подал виду. – Кто хорошо работает, тот должен и отдыхать соответственно. Чтобы в дальнейшем продолжать хорошо работать. Поэтому, в качестве поощрения, мы дарим тебе возможность провести отпуск на земле в человеческом теле. В настоящем живом человеческом теле. Есть несколько вариантов, ты сможешь выбрать любой из них. Все документы уже оформлены, Главный утвердил. Ну, как? Довольна?
От навалившегося внезапно счастья у меня аж в зобу дыханье спёрло. Одно дело – просто выслушать благодарность от начальства. Её в карман не положишь. И совсем другое - настоящий отпуск! Да ещё в настоящем живом человеке! С тёплой кровью, с гладкой кожей, с гибкими суставами. Не какой-нибудь там полусгнивший зомби!
Бахамут вполне уловил мо эмоциональный всплеск. Он ухмыльнулся, как сытый кот. Чем хорошо общение с себе подобными: не обязательно выражать мысли словами, хотя официальная обстановка по этикету требует и вербальной формулировки.
- Господин Бахамут, у меня не хватает слов, чтобы выразить свою признательность. Вы делаете мне шикарный подарок.
- Вот видишь, для нас нет ничего невозможного, - самодовольно замечает шеф. – Было бы за что поощрять. А то всё больше наказывать приходится. Ну, ладно. Посмотрим кандидатов.

Бахамут накрывает меня своей сферой восприятия. Я и не пытаюсь противиться, он делает это в моих же интересах; но чувствую, что если бы вдруг попыталась, то у меня ничего бы не вышло. Как оса в варенье: сколько ни дёргайся – только увязнешь ещё сильнее. Ещё бы: у меня-то одиннадцатый ранг, а у него – четвёртый!
В нашем общем поле зрения начинают появляться персонажи, призванные одолжить мне свою телесную оболочку на ближайший год, по их, земному, времени. Все фигуры цветные, объёмные, в натуральную величину.
Кандидат номер один. Мужчина. Двадцать пять лет. Место жительства: западная Европа. Род занятий: военнослужащий. Круг интересов: карьера, секс, азартные игры. Материальная обеспеченность: четыре по десятибалльной шкале.
Неплохо. Но… посмотрим, что дальше.
Номер два. Женщина. Тридцать восемь лет. Средняя Азия. Жена высокопоставленного вельможи. Интересы: власть. Огромная власть. Безграничная власть. И… вкусно покушать. Фу-у-у! Чревоугодников мне хватает на работе. А прожить в таком существе весь отпуск!... Меня охватывает чувство брезгливости.
Что там дальше? Мужчина. Тридцать шесть лет. Западная Европа. Род занятий: служитель культа. Интересы: поиск философского камня и эротические фантазии, связанные с молоденькими девушками. Камень так до сих пор и не нашел, ни с одной из девушек так до сих пор и не переспал. Тьфу, извращенец и неудачник. К тому же, лысый какой-то…
Не хочу. Дальше!
Женщина. Семнадцать лет. Точнее будет сказать, девушка… Западная Европа. (Что-то почти все кандидаты идут из этого региона… Не иначе, как там сейчас начинается какая-нибудь эпоха научного подъёма и культурного возрождения. Везде, где начинают активнее шевелиться наука и культура, количество страстей увеличивается в разы. Взять, например, расцвет Римской империи. Могучая держава, толпы обжор… Иной раз даже приходилось вкалывать сверхурочно… Потом Небеса провели успешную PR-кампанию своему ставленнику, наше ведомство подтёрло сопли и затянуло пояса, а Рим, немножко по-агонизировав, развалился к чёртовой матери. Да, окидывая взором с нынешних позиций всю эту движуху, невольно понимаешь, что конкуренты раскрутили очень мощный бренд под названием «христианство». И лишь умелая смена стратегии и тактики позиционирования, планомерно реализуемая не одно столетие, спасла нашу контору от полного банкротства. Конкуренты, к слову сказать, не ждали, что мы так быстро выкарабкаемся. А сейчас мы на подъёме… Вот, скажем, проект «Инквизиция»… Впрочем, не стоит забивать голову работой перед отпуском!).
…Так что там с девицей? Живёт на иждивении у родителей. Неплохо, работать не надо. Круг интересов: чтение, рисование. Звучит, как расписание уроков в первом классе. А вот внешность примечательная. Изящная хрупкая блондинка с ангельски-благородным личиком. Ну-ка, а как у нас с чревоугодием? По нулям! Что за прелесть!
Если можно, поподробнее, пожалуйста.
Социальный статус: дворянство. Материальное обеспечение: пять из десяти баллов. Не очень, конечно, но дело поправимое. Тем более, при такой внешности. Физическое здоровье: семь баллов по десятибалльной шкале. В семье единственный ребёнок. Проживает с родителями. Особенности психики: интровертированность, впечатлительность, сенситивность, предрасположенность к астено-невротическим реакциям. Ворота вхождения греха: праздная мечтательность.
Мне нравится. Запомним и отложим в сторону. На всякий случай, просмотрим оставшихся кандидатов.
Мужчина. Пятьдесят три года. Северный Китай. Государственный чиновник. Интересы: философия, путь Дао. Женат, пятеро детей…

Я просмотрела ещё с полдюжины вариантов. Экзотика, вроде австралийского аборигена-пигмея или эвенкийского шамана, была отброшена сразу: хотелось нормальной человеческой жизни. Ещё трое вызвали у меня неприязнь как безнадёжные приверженцы чревоугодия. Из оставшихся самыми симпатичными представлялись трое: молодой вояка под номером один, мечтательная дева и северо-китайский философ. Философ обременён многочисленным семейством. Вояку в любой момент могут послать в какую-нибудь смертоубийственную заварушку.
Я выбираю девицу. Марию де Мюссе. Её положение в человеческом сообществе наиболее согласуется с моими представлениями о беззаботной отпускной жизни. Так сказать, курорт с трёхзвёздочным отелем. All included. (На пять звёзд из них всё равно не тянул никто…)

- Хороший выбор, - слышу голос шефа. Он убирает сферу так же резко, как перед этим её развернул. Мы снова в туче. От статики зудит спина.
- Когда я могу выйти в отпуск?
- Да хоть послезавтра, если успеешь сдать все дела. Но помни: завтра с утра общее собрание. Явка строго обязательна.
- Да, господин Бахамут.
- Теперь о теле, - шеф делается очень серьёзным. – Помни: ты несёшь за него материальную ответственность. Это не наша собственность, мы его арендуем. Если с ним что-то случится, неприятности возникнут у всех. Это не скелет, не труп, даже не животное. Это гораздо более тонкая и сложная система. Так что изучи инструкцию по эксплуатации от корки до корки. Лучше всего, выучи наизусть. И Договор на временное пользование – тоже. Особое внимание обрати на следующий пункт: «Пользователь обязан по истечении срока пользования вернуть тело без необратимых физических и психических повреждений. В противном случае он несёт административную ответственность согласно действующему Кодексу…». Этот момент ясен?
- Да, господин Бахамут. Нужно вернуть тело без необратимых повреждений.
- Вот именно!
Шеф придвигает ко мне толстую кипу бумаг.
- Здесь досье на Марию де Мюссе, инструкция по эксплуатации и Договор в двух экземплярах. Один экземпляр в подписанном виде завтра вернёшь мне. Забирай. Изучай. Думай.
Я беру бумаги.
Бахамут выкладывает передо мной сероватый запечатанный конверт. Ни адресов, ни подписи. Лишь тонкая полоска текста у верхнего края: «Мария де Мюссе».
- Коды доступа, - сообщает Бахамут. – Выучи наизусть и уничтожь бумагу. Это секретная информация.
- Понятно.
- Вопросы есть?
- Пока нет.
- Ну, тогда не стану больше задерживать. Дел у тебя полно. Ступай…

С чувством облегчения покидаю тучу. Долго чешусь спиной о порывы северного ветра. Много ли нужно для счастья? Всего лишь как следует почесаться. И получить отпуск в человеческом теле.
Возвращаюсь на рабочее место.
Василий пребывает всё в том же состоянии, лишь степень охвата отчаянием доросла уже до семидесяти девяти процентов. Проводники мрачны. Похоже, они уже предприняли несколько попыток переключить его внимание, но всё оказалось безрезультатно. Что ж, это закономерно. Время собирать камни…

…Звон хрустальных колокольчиков в воздухе. Голос Зараэля:
- Нат, где тебя носит?
- Я на месте. Была у шефа.
- Ну и как? Отымели? В извращённой форме?
- Отпуск подписали.
- Ни фига себе! Ну, поздравляю. С тебя причитается.
- Знаю…
- Сегодня ещё работаешь?
- Да.
- Тогда готовься. Новый клиент.

Я держу сферу восприятия…».





Эпизод  1.  «Человеческое  тело – ненадёжное  жильё…»

«По-видимому, при бесновании злой дух завладевает нервно-двигательной системой организма - как бы внедряясь между его телом и душой, так что человек теряет контроль над своими движениями и поступками. Следует думать, однако, что при бесновании злой дух не имеет полного контроля над силами души бесноватого: они лишь оказываются неспособными себя проявлять. Душа остается в известной мере способной самостоятельно мыслить и чувствовать, но совершенно бессильна управлять органами тела».
Архимандрит Александр (Милеант). «У порога Геенны огненной».


«Стремительный полет. Упругая преграда нехотя расступается, пропуская меня внутрь. Калейдоскоп световых пятен, шумов, касаний. Я на месте. Пробую подключить зрительный анализатор. Воспроизвожу код доступа: комбинацию электрических импульсов. Есть! Работает! Правда, изображение размыто и немного скачет. Различаю пересекающиеся плоскости цвета топленого молока: это стены, обитые тканью. Какие-то угловатые тёмные предметы… Мебель! Справа находится – вернее, угадывается – источник слабого света. Окно? Свеча? Пытаюсь оглядеться получше. Однако, картинка перед глазами абсолютно не меняется. В чём дело? В Договоре прописано, что вся система полностью исправна. Опять обманули? Или я настолько тупой пользователь, что не могу разобраться в элементарных настройках?
Скорее, второе. Ведь я ещё не задействовала двигательные пути нервной системы! А для того, чтобы оглядеться, нужно, как минимум, пошевелить глазными яблоками.
Воспроизвожу код доступа. Пробую перевести взгляд вправо. Бестолку! Спокойно. Что я сделала не так? Перепроверяю введённый код. Точно: ошибка в конце последовательности. Нужно быть осторожней: после пяти неправильных наборов система необратимо заблокируется.
Повторяю попытку. Осторожно смещаю глаза вправо. Изображение начинает скакать, как бешеное. Однако, определённо, что-то сдвинулось с мёртвой точки – и в переносном, и в прямом смысле. Замираю. Окно! Я вижу окно! У меня получилось!!! А света мало, потому что сумерки. Не знаю, утренние или вечерние…
Я могу двигаться! Хочу сейчас же опробовать на практике новоприобретённые способности. Медленно поворачиваю вправо всю голову. Идёт! Честное слово, она повернулась, вся, вместе с глазами! Приходится остановиться, чтобы зрение сфокусировалось. Неужели люди всегда вынуждены так поступать? Раньше я не замечала, чтобы они двигались рывками… Или я опять что-то упустила?
Разворачиваюсь влево. Слишком резко! Перед глазами хаотично мельтешат пятна света и тени, слабо окрашенные цветами. Замираю. Когда окружающая обстановка снова обретает чёткие контуры, выясняется, что она радикальным образом изменилась. Теперь это однородная светло-коричневая поверхность, не похожая ни на что из виденного ранее. Ау, где я?!    
Кажется, я не чувствую ни рук, ни ног. Что это? Я умираю?
Ах, нет, чёрт возьми! Я же совершенно забыла подключить кинестетику. Из-за этого мозг не получает информации о положении тела и, соответственно, не способен ни поддержать позу, ни рассчитать точное движение.
Пожалуй, лучше, всё-таки, действовать по инструкции. Если бы я её хоть раз внимательно прочитала… Нет, я, конечно, честно пролистала её от начала и до конца! По диагонали… Оказывается, нужно было при этом ещё и читать текст.
Попробую осуществить подключение по порядку, оговоренному в документации. В той мере, в какой я успела этот порядок запомнить. Ввожу коды доступа к телесной чувствительности: проприоцептивная – пошла, кинестетическая – пошла, болевая – пошла, осязательная… Активирую остальные блоки восприятия: слух, обоняние, вкус…
Мозг взрывается миллиардами сигналов. Им пока нет названий, потому что я ещё не задействовала участок коры, ответственный за вербализацию. Воспроизвожу код.
Потоки чувственных восприятий смешиваются с потоком слов.
Я лежу на спине, раскинув руки, на чём-то просторном и мягком. Это кровать. Надо мной  - деревянный потолок, тёплого светло-коричневого оттенка. К коже ласково льнёт что-то нежное, тонкое: батистовая нижняя рубашка. Каждый кусочек тела живёт своей жизнью. В камере из рёбер, позвоночника и грудины гулко ухает вечный двигатель – сердце. Я слышу присвистывающий шум крови, пробегающей через клапаны. Я чувствую ритмичное расширение и сжатие артерий. По обе стороны от двигателя, в более медленном темпе, вздуваются и опадают мехи: лёгкие. Упругие рёбра послушно смещаются в такт дыханию. Немного дальше, под мягкой передней стенкой живота, с бульканием переливается по трубам жидкое содержимое. Как будто клубок сонных змей лениво переваривает добычу… Клубок змей? Ну, да, почти так: свернувшийся в петли кишечник.
Какая какофония звуков и ощущений! Как люди умудряются сквозь неё разобрать, что происходит снаружи?
Хочу взглянуть на себя. Хочу увидеть своё новое тело. То есть, конечно, не совсем моё, а временно – на ближайший год, по земному времени…».

В уютной спаленке на втором этаже городского дома лежала на постели юная девушка. Был тот таинственный час слияния дня и ночи, когда на горизонте догорают розоватые отсветы скрывшегося светила, а изо всех углов выползают, разрастаясь, тени, чтобы своим движением вдохнуть подобие жизни в неживые предметы. Девушка неуверенно шевельнулась. Она подняла тонкую изящную ручку и поднесла кисть к лицу. Минуты две удивлённо взирала на свою ладонь. Потом медленно села на кровати, свесив ноги. Все её движения, которых она и совершить-то успела совсем немного, казались угловатыми и неловкими, как будто она несколько лет пролежала в расслаблении, а теперь внезапно снова обрела контроль над телом.
Девушка опустила глаза к полу и быстро зажмурилась. Её пальцы вцепились в край кровати, словно она была на краю горного обрыва, а не в полуметре над твёрдой поверхностью. Переждав накатившее головокружение, девушка опасливо приоткрыла один глаз. Затем второй. Дыхание больше не сбивалось, а сердце работало вполне ровно.
Она встала. Решившись отпустить спасительную кровать, решившись распрямить колени, решившись доверить всю тяжесть плоти двум маленьким розовым ступням. О, как рванула её к себе возмущённая такою дерзостью земля! С какою силою тянула к себе земля каждую клеточку, каждый волосок, каждую каплю крови! Девушка пошатнулась, но выстояла, инстинктивно расставив пошире ноги. Земля хотела распластать, намертво припечатать к себе наделённое физической плотностью существо; а существо противопоставляло ей замысловатую конструкцию из костей, хрящей, мышц, сухожилий. Сопротивляясь цепкой хватке притяжения, существо умудрялось даже гнать вверх жидкость по своим многочисленным трубкам: кровь – по сосудам – к сердцу, к мозгу. Да, определённо, существо было если и не сильнее земли, то уж, во всяком случае, не слабее.
Девушка повела головой из стороны в сторону, осматриваясь. Взгляд её упал на высокое зеркало, висящее на противоположной стене. Оно позволит изучить себя с головы до пят, если только удастся до него дойти.
Девушка сделала свой первый шаг на земле. Как много требуется усилий, чтобы удержаться на одной ноге, пока вторая движется в воздухе. Она ковыляла неуклюже, вразвалочку, словно моряк, впервые сошедший на сушу после многомесячного плавания. Когда она поняла, что нет необходимости каждый раз обдумывать, в какой последовательности напрягать мышцы, чтобы переместить ногу, дело пошло значительно лучше. Автоматические движения оказались чётче и слаженнее, чем осознанные.
Преодолеть три метра пешком в семнадцать лет – невелик труд. Вот она и перед зеркалом. Тусклая в сумерках поверхность немного искривлена. В местах неровностей пропорции отражённой фигуры искажаются. Но если не принимать близко к сердцу такие досадные мелочи, то в целом весь отражённый облик способен повергнуть в восторженный трепет даже самого скептически настроенного демона. Особенно если этот демон на ближайший год является полноправным властителем этого восхитительного облика.
Не отрываясь, даже забыв моргать, взирает дева на своё отражение. На нежное овальное личико, чертам которого позавидуют ангелы, если только они способны завидовать. А если и не способны, то научатся, ради такого случая… На водопад светло-русых волос, чуть вьющихся на концах, рассыпавшихся по всей спине. На будоражащие воображение выпуклости фигуры, местами обрисованные под тончайшим батистом.
Ах, нет: рубашка, длиной почти до пола, сидит, точно мешок, скрывая всё самое интересное!
Девушка решительно хватается за подол и стаскивает с себя последнюю одежду. Теперь она полностью обнажена. Тело как будто светится молочной белизной в сгущающейся темноте. Изящней Венеры. Свежей Дианы. Тонкая и гибкая. Острые холмы грудей оканчиваются маленькими розовыми сосцами. Покатые плечи свидетельствуют о хрупкости и беззащитности их обладательницы. На фоне плавных изгибов талии любая древнегреческая амфора покажется неуклюжей ночной вазой. Плоский, но мягкий животик, с аккуратной впадинкой пупка. Золотистый пушок на лобке… Полусферы ягодиц покрыты идеально ровной, бархатистой на ощупь кожей. Так и хочется саму себя погладить…
А кажется, никто больше никогда и не гладил. Разве что, родители – да и то по голове, а уж точно не по попе.
Вскинув руки, девушка легко проворачивается на пятке. Волосы в движении подлетают, а потом вновь оседают на спину и плечи струящимся плащом. Она больше не чувствует себя скованной плотью. Она не боится двигаться или упасть. У неё есть пара стройных грациозных ног, готовых служить её прихотям не хуже крыльев. Она – совершенство!

Залюбовавшись на вид, открывающийся в зеркале, девушка абсолютно не заметила, как на лестнице раздались шаги. Поэтому для неё оказалось полной неожиданностью, когда дверь комнаты распахнулась, и на пороге появилась женщина лет сорока, в домашнем платье, со свечой в руке.

«…Минуту мы ошалело таращимся друг на друга. Откуда здесь эта особа? Причём черты её лица кажутся мне смутно знакомыми. Потом, так же смутно, до меня начинают доходить некоторые вещи.
По данным досье, Мария проживает совместно с родителями. Логично будет предположить, что двое этих второстепенных персонажей станут постоянно путаться под ногами. Так что, по всей видимости, в дверях сейчас стоит мать, Агнесса де Мюссе.
Поэтому мне и показалось знакомым её лицо, хотя до сего момента я ни разу в жизни с ней не сталкивалась. Агнесса напоминает Марию – какой она могла бы стать лет через двадцать.
Фигура её, хоть и чуточку округлилась, сохранила общее изящество пропорций. Волосы светлые, и будто бы даже не знакомы с сединой. Но на лицо время уже наложило свой характерный отпечаток. Изменились контуры: слегка оплыли щёки, глаза немного глубже погрузились в свои гроты – глазницы. Отчётливые складки пролегли по углам рта и на веках. Сеточка морщин оплела кожу по наружным уголкам глаз. Несколько бороздок образовалось на лбу. Время начинает неумолимо сминать свой старый шедевр, чтобы позволить блеснуть новому. Надолго ли?...

- Мари? – Агнесса недоумённо вскидывает брови. – Ты что делаешь?
Однако, нужно что-то ответить. Мне с этими людьми ещё год придётся как-то уживаться. Лучше не портить отношения.
- Смотрюсь в зеркало, - отвечаю я вполне миролюбиво. И, главное, абсолютно честно. За исключением того, что я – не Мари.
- Но ты же… голая! Это неприлично!
- А кто меня видит-то? – резонно возражаю я. – И вообще, стучаться надо, мамуля.
Агнесса безмолвно открывает рот. Закрывает его. Хлопает ресницами. Кажется, я веду себя как-то нетипично. Не так, как обычно ведёт себя Мария с матерью.
- Зачем ты разглядываешь себя голая в зеркале? – наконец, формулирует Агнесса волнующий её вопрос.
- А как же иначе я узнаю, красива я или нет? – я стараюсь быть предельно вежливой и объективной. Как всегда, если я оказываюсь в затруднительном положении, то предпочитаю опираться на факты.
- Хм, - (кажется, на мамашу подействовала моя рассудительность). – А с каких пор это тебя вообще интересует?
Странно. Неужели такая – прямо скажем, редкой красоты – девушка, как Мария де Мюссе, никогда не интересовалась собственной внешностью? Ну так значит теперь она начнёт интересоваться. Покуда я имею к ней отношение.
- С сегодняшнего дня, - сообщаю обалдевшей мамочке.
- А что случилось сегодня днём?
Сообразительная мне досталась мать. Понимает, что без серьёзной причины люди кардинально не меняются.
- Может быть, до меня наконец-то дошло, что я уже не ребёнок, - отвечаю ей в тон.
Агнесса поднимает с пола мою рубашку и впихивает мне в руки.
- Оденься. Даже окно не занавесила!
Она торопливо задёргивает штору. В комнате сразу становится темней, несмотря на горящую свечу.
- Значит, не ребёнок, - задумчиво произносит мать, пока я одеваюсь. – Интересно, откуда такие выводы…
Я понимаю, что ей не по себе от непривычного поведения дочери. Нужно успокоить человека.
- Мамуля, всё нормально, - я быстро подскакиваю к ней и чмокаю в щёку. – Ты у меня прелесть! Кстати, тоже можешь на себя полюбоваться на досуге. Я уверена: есть на что!
- Спокойной ночи,- лепечет Агнесса. Кажется, мои успокоительные слова произвели обратный эффект: я её окончательно добила.
- Какой бес вселился в ребёнка? – бормочет она, уже спускаясь по лестнице.
Ах, если бы маман знала, насколько близка она сейчас к истине.

Кстати о бесах. А где, собственно, сейчас сама Мария? То есть, её душа? Она ведь, в отличие от меня, связана с этим телом неразрывно. И если я могу приходить и уходить по своему желанию, она обязана всё время оставаться на месте. Если хочет выжить.
С момента вселения в тело у меня как-то не было времени с ней пообщаться. Возможно, она обиделась на мою бесцеремонность. Возможно, никто даже не удосужился предупредить её о моём прибытии… Впрочем, дрова не имеют права голоса. Так учат нас при поступлении на работу в любой из отделов Воздушного Департамента. Спрашивал ли кто-нибудь из людей у полена, прежде чем бросить его в очаг: а желает ли оно сгореть?
Вот она: маленький розовый комочек, забившийся в уголок моего подсознания. В кладовку психики, «ниже ума и глубже мыслей», как говаривал Макарий Египетский. Говорят, он показывал всему нашему Департаменту средний палец на правой руке, пока парочка ангелов проносила его транзитом в свои владения. Жаль, я не видела – не в мою смену было…
Судя по всему, Мария пребывает в состоянии, близком к шоковому. И не мудрено: налетели, отобрали управление, грубо отпихнули в сторону… Пока я рулю, она по собственной воле не сможет и пальцем двинуть. Если только я не захочу ей это позволить. Ну и где она, ваша хвалёная свободная человеческая воля?
- Эй, послушай! – зову я. – Мария! Послушай меня, Мария де Мюссе. Меня зовут Натанаэль, и я буду жить в твоём теле ровно год. Потом уйду. Когда я уйду – делай, что хочешь. А пока я здесь, ты должна меня во всём слушаться. Так решили свыше. Ты должна мне подчиняться. Поняла?
Мария то ли не понимает меня, то ли вообще не воспринимает. По крайней мере, никакой ответной реакции с её стороны я не улавливаю. Наверно, потребуется некоторое время, чтобы она оправилась от потрясения. Вот она, сенситивная интровертированность!
Попробую наладить контакт попозже, когда она придёт в себя - насколько это вообще возможно в её положении… (Кажется, у меня получился ещё один каламбур)…».



Эпизод  2.  «Проза  жизни».


«…Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых…».

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин».


«…Живя в напряжённом рабочем ритме, невольно начинаешь мечтать о прекрасном. А что может быть прекрасней, чем заслуженный отпуск? Таким образом, отпуск становится средоточием всех самых фантастических грёз. И если он когда-то всё же случается в твоей жизни, хочется превратить его из рядового события в сказочную феерию, карнавал чувств, затяжной пароксизм фантастического наслаждения, недоступного в повседневном быту. Чтобы всем остальным чертям, оставшимся трудиться в аду, стало тошно от зависти. Чтобы впоследствии, вернувшись в колею привычного существования, было что вспоминать, с трепетом и восторгом, не одну сотню земных лет.
Естественно, все мои мысли вертелись вокруг вопроса, как наполнить свой законный отдых наиболее сладостными и волнительными впечатлениями. Развлечься, как демон, я могу и на выходных, хоть и они случаются нечасто. На сей же раз я решила оторваться по полной так, как это делают сами люди.
Насколько я в курсе, самое большое удовольствие в жизни люди получают, потворствуя своим страстям. Не стоит их в этом винить: так уж они устроены. Существуют, конечно, и чисто духовные, возвышенные удовольствия – от «постижения сути вещей», «приобщения к божественной благодати» и тому подобное. Но все они суть сугубо умозрительные концепции, призванные прикрыть человеческую слабость, несостоятельность или извращённые наклонности. К тому же, человек, владея плотным телом с рождения и до самой смерти, может позволить себе расточительность и потратить часть отпущенного ему времени на духовные изыскания, пренебрегая чувственными потребностями. Они называют это «усмирением плоти» и даже порой гордятся собственными физическими мучениями, словно терзают не себя, а злейшего врага. Но мне тело предоставили всего на год, и за этот земной год я должна выжать максимум пользы из обладания им.
Итак, вперёд, к страстям! Однако, как гласит народная мудрость, не все страсти одинаково приятны. Вот, допустим, одна лишь мысль о чревоугодии вызывает у меня стойкое отвращение. Хотя, как выяснилось, кормить тело необходимо регулярно, и качественной пищей, иначе начинаются сбои в работе. Стало быть, есть буду, но обжорство с пьянством отпадают.
Так что же тогда? Что обеспечит мне нескончаемый приток земных радостей? Что позволит наилучшим образом сплавить в единую симфонию мелодии тела и духа? Что, ранее недоступное, неизведанное, разжигающее демоническое любопытство, я смогу ныне воплотить в реальность?
Ответ напрашивается один. Любовная страсть. Чувство, воспетое человеческими поэтами всех времён и народов. Влечение, пронизывающее всю атмосферу земного существования. Инстинкт, отключающий логику. Биохимическая встряска, преображающая внешность.
Одним словом, хороший курортный роман способен скрасить любой отпуск. Я, в своём нынешнем положении, считай – на курорте. А за год, при правильном подходе к вопросу, романов можно организовать не меньше десятка.
В моих трудовых буднях случаются иногда короткие паузы, когда, предположим, клиент повисает в эмоциональном коллапсе, или на Земле вдруг прекращаются смерти. Во время таких затиший я обычно отправляюсь навестить своих приятельниц из Отдела Похоти (официально – Отдел Блуда и Прелюбодеяний, но так его именуют разве что в документах). У них всегда есть кофе и сигареты, и можно скоротать время за приятной пустопорожней болтовнёй. Не знаю, питают ли мои девчонки такое же отвращение к пороку своих клиентов, как я – своих… Иногда, чтобы слегка развлечься, они демонстрируют мне особо пикантные фрагменты из биографий испытуемых. Кое-что в этих живых картинках просто омерзительно, и тогда мы дружно вздыхаем: фи, какие же скоты эти человеки! Такой профессиональный юмор. Но вот некоторые иные моменты смотрятся весьма мило, порой даже эстетично. Тогда девчонки берутся комментировать технику, оценивают уровень мастерства, сыплют профессиональными терминами и строят гипотезы, что можно было бы сделать ещё лучше. В общем, теоретически мы все неплохо подкованы. А всякое теоретическое знание свербит, не давая покоя, покуда не найдёт себе применения на практике.

…Таков, в общих чертах, был ход моих мыслей, окончившийся единым неопровержимым выводом: мне нужен добротный курортный роман. Изящный и необременительный, бурный и пылкий, грамотно выстроенный и высокотехничный.
Красивая женщина создана для любви. Скрывать её от мира – преступление. Мир должен получить шанс пасть к её ногам. А Мария де Мюссе более чем красива! Она заслуживает самого лучшего, самого достойного любовника. Ну, и я с ней заодно, конечно… Она красива. Я умна. Мой ум при её теле – страшная сила. Можно сказать, дьявольское сочетание. И пусть весь мир содрогнётся!
Красивая женщина, как картина гениального художника, должна предстать перед широкой аудиторией в достойном обрамлении.
Прежде всего, я произвела ревизию гардероба Марии. Результаты меня ужаснули. Одно из платьев, тёмно-зелёное, с глухим воротом под горло, словно пошитое из дешёвой портьеры, я просто скомкала и вышвырнула в окно – так оно меня взбесило. Другое,  цвета морской волны, по оттенку, в принципе, гармонировало с внешностью, но своим покроем абсолютно не соответствовало духу времени. Дух времени требовал наличия глубокого прямоугольного выреза, который бы подчёркивал изящество шеи, покатость плеч и белизну груди. Ничего подобного среди всех нарядов Марии я не нашла. Ситуация казалась безвыходной. На выручку пришла творческая искра, теплившаяся в глубинах моей многогранной натуры.
Одно из платьев, нежно-розовое, из ткани, похожей на атлас, наиболее соответствовало моим запросам и по цвету, и по фасону. Оставалось переделать лишь вырез горловины, изрядно углубив его и расширив. Не барское дело, конечно, но помощи ждать неоткуда. Я взялась за ножницы.
С утра и до самого обеда, случившегося далеко заполдень, я было чрезвычайно занята. Родители, к счастью, не интересовались, как проводит время их драгоценное чадо. Зато кухарка (она же горничная, она же экономка и вообще – единственная прислуга в доме) Марта все ноги сбила, бегая с первого этажа по лестнице, чтобы подглядеть за причудами барышни. Она поднималась раз двадцать, если не больше, приотворяла дверь в мою комнату, ахала, шумно вздыхала, топала обратно вниз… Я делала вид, что ничего не замечаю, дабы избежать ненужных вопросов.
С помощью нехитрых портновских инструментов, позаимствованных у Марты в комнате, я спроектировала свой вариант декольте. Ножницы убрали лишнее. Основная задача заключалась в том, чтобы аккуратно обработать срез. В шкатулках с рукоделием нашлись и тонкие нитки нужного оттенка, и – ура! – достаточно широкая розовая атласная лента. Очевидно, Мария обычно подвязывала ею волосы. Я же использовала, чтобы отделать вырез по периметру.
К обеду я еле успела закончить свой труд. Всё вышло идеально.
Чрезвычайно довольная собой, я птичкой спорхнула в столовую, к накрытому столу. Родители уже сидели там оба. Я впервые получила возможность разглядеть вблизи своего папашу. То есть, не своего, конечно. В общем, господина Жоржа де Мюссе.
Жорж де Мюссе производил впечатление вполне обычного, типичного человека. Его внешний облик не сулил мне ни проблем, ни подарков судьбы. Высокий худощавый мужчина, лет сорока пяти – пятидесяти. Нижняя часть лица украшена усами и короткой бородкой, зато со лба к макушке тянутся глубокие залысины, делая и без того высокий лоб поистине величественным. В волосах проблескивает седина.
Я плюхнулась на стул напротив матери. Объёмистая посудина посреди стола, накрытая крышкой, аппетитно пахла. Наверное, там суп. Я ощутила сосание под ложечкой. Так вот он какой, человеческий голод! Не удивительно, что они так падки на еду. Какие, всё-таки, жалкие существа… Я весело потянулась к крышке и половнику, чтобы плеснуть себе порцию.
По выражению лиц родителей я поняла, что делаю что-то не то. Ах, да, наверно в аристократических семьях тарелки наполняет прислуга! Но нет: за половник взялась сама мать. В посудине действительно оказался суп. Мой рот наполнился обильной слюной. Рука ухватилась за ложку…
Скрип и стук отодвигаемых стульев. Тарелки полны, но вместо того, чтобы приняться за еду, родители встают, молитвенно складывают ладошки на груди, опускают очи долу. Их губы беззвучно шевелятся. Чего это они? Какой-то местный ритуал? На всякий случай, встаю и имитирую их действия. 
Наконец, все снова расселись и перешли непосредственно к делу. Я так увлеклась потреблением тёпленького куриного супчика, что моментально вычистила тарелку. Родители, кажется, забыли хлебать собственные порции. Они пялились на меня во все глаза. Ну в чём я опять промахнулась???
- Очень вкусно, - я мило улыбнулась, самой обезоруживающей из своих улыбок. – Только мало. Можно ещё?
- Ты… хочешь есть? – выдавила мать.
- Да…, - моя улыбка превратилась в растерянную. – А что… нельзя?
- У девочки появился аппетит, - бодро констатировал отец. – Это признак улучшения здоровья. Думаю, дело в весеннем солнце.
- Да, наверное, - мать странно перекривилась. Видимо, вспомнила нашу вчерашнюю сцену. – Правильное питание способствует расцветанию красоты. Так ведь, Мари?
- Да, мамочка. Ты абсолютно права.
Добавки мне всё-таки дали. На второе воспоследовала тушёная курица (та самая, которую сначала сварили?), затем пироги и компот. Родители больше, чем ели, смотрели, как наворачиваю я. Под конец я сама поняла, что малость переборщила. Девичий желудок, принявший в себя пищи раза в два больше, чем обычно, растянулся до предела. Корсаж немилосердно давил, мешая дышать. Когда я поднялась на ноги, голова слегка закружилась. Неимоверно захотелось растянуться в постели…
- Спасибо, - выдохнула я вполне искренне. – Пойду вздремну.

…Да. Так я впервые по-настоящему прочувствовала, что обжорство – это грех. Причём несущий наказание в себе самом. Набитый пищей живот сделал всё тело страшно тяжёлым, неповоротливым, неуклюжим. В конечностях возникла ватная слабость. Не то, что от опасности убежать… Шнурок завязать – и то сил бы не хватило! Мысли в голове еле ворочались, как сонные рыбы в промёрзшем водоёме. Последняя мысль, промелькнувшая в моём засыпающем сознании, была как-то связана с Блудом…

Проснувшись, я некоторое время ещё нежилась в постели, не открывая глаз. Райское наслаждение… Тьфу, ни к чему приплетать терминологию конкурентов. Однако, люди, возможно, не так уж и потеряли рай, как сами думают. Они просто разучились его замечать. А он – вот он: можно пощупать, понюхать, вкусить, посмотреть. Услышать…Вкусно отобедать, как следует выспаться. А потом валяться в постели, смежив веки, зная, что не нужно вскакивать и мчаться, что не теснятся за спиной в нетерпении сотни недоделанных дел. А впереди – ещё чёртова уйма времени!...
В деятельность пробудившегося сознания вплывали тающие обрывки последних сновидений. Какие-то странные образы, вроде бы, человеческие. В одном из них я даже уловила неясные черты лица. Но при попытке сконцентрироваться на них картинка начинала расплываться и рассеиваться, аки дым. Этот образ необъяснимо приводил меня в волнение, вызывая лёгкий приятный трепет во всём теле. Сердце радостно подпрыгивало и принималось выстукивать одному ему понятное шифрованное послание. Губы сами собой складывались в улыбку.
Кто этот человек? Откуда он взялся в моих мыслях? Существует ли он на самом деле? Я понятия не имела. Пришлось предположить, что во время сна мои мыслительные импульсы каким-то образом смешались с деятельностью мозга Мари, и странный сон навеян её впечатлениями.
Когда я всё-таки набралась решимости выпихнуть себя из постели, за окном уже догорала вечерняя заря. (Из чего я мимоходом сделала вывод, что окно моей комнаты обращено на запад). Который идёт час – было неизвестно, ибо часы в комнате отсутствовали. По моим предварительным прикидкам должно быть около восьми (плюс – минус час?), с учётом того, что месяц идёт март, а я нахожусь в Западной Европе.
Я стала у окна, опершись ладонями о подоконник. Сердце в груди пело свою незамысловатую мелодию. Люблю вечер, особенно сумерки. В закатный час во мне всегда пробуждается активность. Вид романтично-розовых облачков на фоне гаснущей зари вновь навёл на размышления о цели моего пребывания на земле.
Взаимоотношения мужчины и женщины заслуживают того, чтобы изучить их получше. Причём изнутри. Ведь, в конце концов, даже в первородном человеческом грехе заложена явная сексуальная подоплёка. Хотя формально речь идёт всего лишь о разговоре со змеёй и поедании яблока. Кому, как не демону, надлежит познать грех во всех его проявлениях? Знакомство с различными гранями человеческой порочности будет полезно не только для личной жизни, но и для работы. Не говоря уж о том, что это просто очень весело и приятно.
Не секрет, что многие демоны заводят интрижки со смертными. Некоторые даже превращают это занятие в хобби. В них разгорается спортивный интерес: больше, дальше, чаще… дольше… длиннее… толще… Да что там демоны! Даже ангелы, как сказано в Ветхом Завете, «входили к дочерям человеческим», и небезуспешно. Правда, в последнее время что-то не слышно о такого рода отношениях. Наверное, научились избегать огласки.
Необходимо подыскать себе достойного возлюбленного. Пожалуй, я даже готова позволить себе самой слегка увлечься этим персонажем. Но, коль скоро я собираюсь пожертвовать частицей своей бесценной гордости ради симпатии к смертному, то и кандидат в любовники должен быть лучшим из лучших! Далеко не каждому из людишек выпадает такая честь: удостоиться внимания высшего существа.
Как же я узнаю его средь прочих? Каким он должен быть? Конечно, молод и красив, высок и статен. Брюнет? Блондин? А, какая разница! Решим на месте. Если цвет не понравится, то можно и перекрасить. Но вот что не получится перекрасить – так это особенности характера. Претендент на мою благосклонность обязан быть сугубо высоконравственным и добродетельным представителем людского рода. Ибо для демона нет большего наслаждения, чем искусить добродетель и совратить нравственность. (Да… Размечтавшись, я смачно причмокнула). Его дух должен блистать и благородством, и отвагой, а сердце – вмещать и нежность, и мужественность. В обращении со мной он будет пылким и одновременно сдержанным, робким и ненасытным, откровенным и галантным, утончённым интеллектуалом и трепетным романтиком. Он… я знаю, на кого он должен быть похож. На мифический персонаж, кумир моих девичьих грёз. На архангела Михаила, конечно.
Может быть даже ему выпадет случай меня спасти. От разбойников или уличной шпаны. Он выйдет в серебряных латах… ну ладно, в железных латах… Несгибаемый страж закона, защитник справедливости, десница правосудия. И от его меча… (копья? алебарды?)… как черти от имени божьего… шарахнется всякая мерзкая мразь, покусившаяся на мой кошелёк… (честь? жизнь?)… А он преклонит предо мной колено, заглянет в глаза… И, в принципе, всё будет решено меж нами без слов.

Однако, что ж я стою? Как гласит человеческая поговорка, под лежачий камень ничего не затечёт. Если я весь год просижу дома (даже если грудью на подоконнике), мой герой вовсе не узнает о моём существовании. И тогда, от безысходности, спасёт не меня, а какую-нибудь прошмандовку, на которой и пробы-то ставить негде. Чтобы найти единственного… точнее, чтобы позволить ему найти меня, нужно нести себя в социум. Туда, где бурлит жизнь. Нужно спешить!

Любой драгоценный камень нуждается в достойной оправе. А та внешность, которой располагает Мария де Мюссе (а теперь ещё и я, благодаря мудрому руководству Департамента Воздушных Мытарств), заслуживает обрамления поистине королевского. Будем лепить оправу из того, что есть.
Первым делом я надела самую роскошную из всех имеющихся нижних рубашек. Кружевная отделка её горловины, с золотой нитью, была призвана пикантно выглядывать из декольте. То самое розовое платье, над которым я изрядно потрудилась сегодня с утра, идеально обхватило мою грациозную фигуру. На ноги – белые чулки. Мягкие кожаные туфельки, в тон платью. Волосы укладываю в  высокую элегантную причёску, скреплённую полудюжиной невидимых шпилек. Остаётся несколько завершающих штрихов.
Я пошарилась на столике под зеркалом в поисках косметики. Ничего путного не нашла. Ну, ладно, при такой внешности можно вообще не краситься. А вот какие-нибудь украшения приложить весьма желательно.
Количество драгоценностей, имеющихся в наличии, меня неприятно удивило. Их было мало. Всего-то: нитка жемчуга, пара простеньких золотых цепочек, серёжки золотые и серёжки серебряные. И ещё тонкое золотое колечко, которое, как оказалось, уже надето на левой руке. В итоге, я добавила к кольцу золотые серьги (судя по рисунку, они составляли единый комплект) и жемчуг.
Маловат выбор. Надо будет поставить перед родителями вопрос о его расширении.
Готовая к новым свершениям, я энергичным шагом спустилась по лестнице в гостиную.
На первом этаже было уже совсем темно. Было бы, если бы не свечи. Три свечи в подсвечнике на столе. Рядом с ними на диване сидела Агнесса де Мюссе с каким-то рукоделием.
- Мари? – она вскинула голову на звук моих шагов (и дёрнул же меня чёрт так топать!). – Ты спала?
- Да, мама, - я постаралась, чтобы голос мой звучал жизнерадостно, а улыбка выглядела искренней.
- Долго, - констатировала мать. – Наверно, всё это к лучшему… - (Она говорила так, будто пыталась убедить саму себя). – Как ты себя чувствуешь?
- Замечательно. Давно так хорошо себя не чувствовала, - я опять сказала чистую правду. Люди склонны считать, что бесы постоянно врут. Клевета! В этом зачастую совсем нет необходимости. Мы только отделываемся общими фразами, а люди сами слышат в них абсолютно всё, что хотят услышать.
- А живот больше не болит?
- Ничуть. Я чувствую себя здоровой, как… - я запнулась, подыскивая сравнение. – Ну, в общем, абсолютно здоровой. Как бык. Или как слон. Или как лошадь.
- Мари! – Агнесса изумлённо распахнула глаза. – Где ты набралась этих выражений?
- Извини, мама. Мне просто очень хорошо. И я хотела как-то образно выразиться.
- Так выражается солдатня в казармах. Или портовые грузчики. Но уж никак не благородные девицы!
- Да, ты, разумеется, права.
Мне хотелось побыстрее завершить разговор и выйти, наконец, в город. Но у меня появились дурные предчувствия в отношении «побыстрее».
Взгляд матери упал на моё прекрасное декольте. Она вскочила с дивана и подбежала ко мне. Её глаза вперились в открытый участок груди.
- Что это? – выпалила она.
Я помедлила с ответом, пытаясь выбрать дальнейшую тактику. Больше всего хотелось вежливо отстранить её, чтобы освободить себе дорогу к двери.
- Мама, это такое платье, - терпеливо объяснила я.
- Я вижу, что платье. Откуда ты его взяла? У тебя же не было такого?
- Я переделала старое. Посмотри внимательнее. Просто чуть-чуть перекроила вырез. Сейчас такое носят. А всё, что висит в моём шкафу, это просто хлам. Не понимаю, как я носила их раньше…
- Безобразие, - поморщилась мать. – Ты вся из него торчишь, как будто голая. Ты в нём похожа на девицу лёгкого поведения.
Она явно преувеличивала. В действительности мой наряд скрывал всё, чему положено быть скрытым (согласно нормам приличий человеческого сообщества, в котором я имела удовольствие находиться). Вырез платья заканчивался аккурат там, где холмики молочных желёз начинали выступать над грудной клеткой. Из-под кружева рубашки едва виднелось лишь самое начало ложбинки между грудями. И как раз в эту самую ложбинку изящно помещался маленький золотой крестик на цепочке. По-моему, оптимальное сочетание благопристойности и эстетики.
- Мама, я просто выгляжу непривычно для тебя, - попыталась объяснить я. – И это тебя пугает. Такие платья, как на мне, носят все прогрессивные женщины нашего мира.
Агнесса, совершенно ошарашенная, на время онемела. Она попыталась заглянуть мне в глаза. Я сделала вид, что чрезвычайно заинтересована носком своей туфли. Меня раздражало это встревоженное суетящееся существо, создающее помехи на моём пути к цели. Отнимающее моё время. И в то же время, я была вынуждена соблюдать правила игры.
  - Со вчерашнего вечера тебя как подменили, - сдавленно выговорила мать. – Ты на себя не похожа. Что-то произошло?
- Я просто выросла. Как-то так.
- Уж слишком быстро это произошло, - глубокомысленно изрекла Агнесса. – Слишком резко. Должна быть какая-то причина. Ты что… влюбилась? У тебя есть… кхм… поклонник?
- Никого у меня, мама, нет. Только вы у меня с папой, и всё. И ни в кого я не влюблялась. Я всего лишь хочу жить, как нормальный человек – полной и насыщенной жизнью. А то годы-то уходят. Сама знаешь… Пора вырваться из мира фантазий навстречу действительности! Ты меня понимаешь?
- Нет! – решительно отвечала мать.
Вот упрямая мне родительница попалась.
- Хорошо, мама, - я сделала долгий выдох, чтобы успокоить нервы. – Давай так. Я пойду погуляю, приведу в порядок свои мысли, а потом мы продолжим разговор.
- Что??? Куда это ты собралась на ночь глядя?
- Какая ночь? Время восемь часов! Даже детям ещё спать рано.
- Уже совсем темно!
- Я возьму фонарь, - попробовала я отшутиться.
- Ты никуда не пойдёшь! – выпалила мать категорично.
Так. Спокойствие, главное – спокойствие! Начальство недаром оценило меня как эффективного сотрудника. А эффективность заключается отнюдь не в разжигании скандалов, если только скандалы не являются конечным продуктом твоей трудовой деятельности. Эффективность – это достижение цели с минимумом затрат времени и сил.
Попробую воззвать к здравому смыслу. Ведь должна же у этой женщины иметься хоть капля здравого смысла!
- Мам, послушай меня внимательно, - я старалась говорить медленно и отчётливо. – Сегодня всю первую половину дня я занималась кройкой и шитьём: переделывала это платье. На сегодня ручной работы с меня достаточно, она мне уже надоела. После обеда почти полдня я спала. И основательно выспалась. Я не могу снова лечь спать, всё равно не получится. Читать я тоже не хочу: перечитала уже всё, что можно. И что мне остаётся? Я всего лишь собираюсь слегка прогуляться – дать работу мышцам, прокачать застоявшуюся кровь, подышать кислородом. Разве это плохо?
Опять я, похоже, сказала что-то не то. Судя по выражению её лица, мадам де Мюссе испытала острый когнитивный диссонанс. Ах, да, я же совсем забыла, что эпистемологический срез их пространственно-временной формации существенно отличается от нашего. Иными словами, их наука оперирует иным набором понятий. Так, например, они, кажется, до сих пор считают, что побуждения и желания человека зарождаются в его сердце, а не в мозгах. А сумасшествие, например, по мнению их докторов, происходит из-за нарушения баланса желчи и флегмы в организме. Или по причине одержимости дьяволом. Какой анахронизм! В этом контексте мои высказывания про кислород могут показаться неадекватными.
- Мари, ты говоришь странные вещи, - произнесла мать, волнуясь. – Наверное, ты действительно слишком много читаешь. Но я всё равно тебя сейчас никуда не пущу. Особенно в таком состоянии. Если хочешь больше гулять – гуляй днём. Я составлю тебе компанию. Пойдём в парк, ты ведь так любишь там бывать…
Приятная перспектива. Всю жизнь мечтала о такой компании.
- Хорошо, мамочка, - выговорила я как можно более беззаботно. – Тогда я поднимусь к себе. А завтра мы что-нибудь придумаем. Ты не возражаешь?
- Как хочешь, - растерянно пожала плечами Агнесса».
 


Эпизод  3. «Гнездо порока».


«…Жизнь среди людей оказалась отнюдь не такой безоблачной, какой представлялась мне поначалу.
Оставшись одна в своей комнате, я дала волю чувствам. Проклятье! Теперь эта парочка – родители Марии – отравит мне весь отдых на ближайший год. Отправляясь в отпуск, я как-то не предусмотрела, что столкнусь с проблемами из-за социальных обязательств, которыми мой телесный донор связан со своими сородичами. (Хотя кое-какие подсказки интуиции всё же были: ведь отказалась я от китайца с пятью детьми!).
Больше всего мне хотелось послать супругов де Мюссе к чёрту. Они даже не понимают, с кем имеют дело! Как они смеют препятствовать мне в достижении моих целей?! А может, пугнуть их как следует? Чтоб протряслись до самых поджилок?
Где-то на периферии моего сознания что-то слабо шевельнулось. Что ещё за паразит завёлся? Неужто совесть? Ах да, ведь это же душа Марии! Задёргалась что-то… Родителей ей, что ли, жалко стало? Да чего таких жалеть! Таких строить надо и муштровать. Вырастили, понимаешь, не женщину, а улитку виноградную…
- Твоими предками я ещё займусь, - сурово пообещала я ей. – А пока у нас с тобой другие задачи.
Я подошла к окну. Теперь уже на самом деле наступила настоящая ночь. Редкие фонари выхватывали из мрака ограниченные куски пространства. Чёрные силуэты крыш и верхушки деревьев сплетались в причудливые контуры на фоне подсвеченного лиловым небосвода. Россыпь разномастных звёзд, пронизывающих небесную сферу, вскружила мне голову не хуже, чем  пение сирен – древнегреческим морякам.
Я взгромоздилась обоими коленями на подоконник. Осторожно встала, упершись ладонями в края оконного проёма. Пошире распахнула створки. Нежный ветерок с улицы шевелил складки моего платья, кружево рубашки, отдельные прядки волос, выбившиеся из причёски на висках. Я физически ощущала, как лёгкие короткие струйки воздуха проскальзывали по моему лицу, шее, кистям рук. Они завлекали, заигрывали, звали с собой – окунуться в поток ночного ветра.
«Извините, ребята, не сейчас», - мысленно отказала я им.
 Гораздо актуальнее был для меня вопрос, выдержит ли мешок из костей и мяса, которым я временно распоряжаюсь, прыжок на мягкую почву с пятиметровой высоты. С одной стороны, расстояние небольшое, а посадка предполагается на область ухоженного газончика. С другой – ни одной нормальной физической тренировки за все семнадцать лет жизни тела. Когда она бегала в последний раз? В двенадцать лет, от собаки? Что, приличной девушке пристало быть изнеженной и слабой? Так принято в высшем обществе?... Хм, где она этого начиталась…
Всё ясно, с мадемуазель де Мюссе тоже придётся провести воспитательную работу. Если мы с ней сейчас выживем, конечно.
…Как странно: ворочать этот громоздкий ком плоти и знать, что на данном этапе я и он – одно и то же. Он – в чём-то и есть я. И если сломается он, я испытаю весьма существенный дискомфорт, пока не покину его вовсе…
Нужно быть осторожной. И собранной. С минуту я красуюсь в оконном проёме, изображая собственный портрет в полный рост. А затем перехожу к активным действиям. Пытаюсь сгруппироваться. Конечности полусогнуты, подбородок прижат к груди. С силой отталкиваюсь от опоры и взмываю в воздух.
Земля стремительно кидается мне навстречу. Ах, если б люди могли летать! Инстинктивно раскидываю руки наподобие крыльев, как будто они способны удержать меня в воздухе. Отчаянно жажду замедлить падение. Что это? Земля, словно послушавшись приказа, резко сбавляет скорость сближения со мной. Вместо ожидаемого жёсткого удара ступни мягко встают на почву. Ни одной лишней пылинки на юбке. Ни один лишний локон не отделился от причёски. С запозданием пытаюсь осмыслить, что же только что произошло. Кажется, я сейчас волевым усилием сумела как-то повлиять на закон всемирного тяготения. Выходит, не такое уж оно и всемирное…
Попробую ещё раз: сжав кулаки, стиснув зубы, отчаянно желаю оторваться от твёрдой поверхности. Ну хоть на сантиметр приподняться над ней! Но огромное массивное небесное тело – планетка под ногами – вцепилась своей силой тяжести, как клещами. Видать, обиделась, что я минуту назад сумела её так ловко провести.
Ничего, я сдаваться не собираюсь. Ещё потренируюсь попозже.

Итак, мой первый выход в свет. Точнее, в тьму. Забавный каламбур… Пожалуй, понятие «свет» вообще мало применимо ко всем аспектам существования человеческого сообщества. Лишь тьма способна скрасить и облагородить убожество мест их обитания.
Я ступила на нечто, что днём выглядело как кривая тропа, зачем-то вымощенная угловатыми булыжниками. У них это называется: улица. Днём сия неровная поверхность по обеим сторонам ограничена сточными канавами, полными вонючих помоев. Над канавами громоздятся, налезая друг на дружку, разномастные строения: иные – поновее, другие – старые, растрескавшиеся, перекосившиеся, как и вся картина мира их обитателей. Хаос! Калейдоскоп. Сборище разрозненных осколков бытия.
Ночь – лишь она одна! – радикально меняет взаимоотношения частей, превращая их в гармоничное целое. Её вуали и флёры сливают все рукотворные рельефы в единый фантасмагорический ландшафт. Детали, на которые при свете дня неприятно обращать внимание, в темноте ночи просто исчезают из виду. Колыхание теней. Наложение друг на друга сгустков тьмы различной интенсивности. Ночь стирает грани между сиюминутным и бесконечным, между пошлым и изысканным, старым и новым, роскошным и убогим. Ночью в ходу совсем иные приоритеты и эпитеты. Ночью легче проникнуть в суть любой вещи, которая днём может надёжно скрываться за толстой скорлупой оценок, ярлыков, классификаций и дефиниций.
Я двигалась между двумя рядами человеческих жилищ. Окна некоторых таинственно сияли огоньками свечей. За каждым мерцающим прямоугольником угадывалась отдельная вселенная, со своими законами и страстями. Я точно знала, что волшебное очарование рассеется, стоит лишь оказаться по ту сторону стекла. Вселенная превратится в каморку, таинство взаимодействия – в вечернюю скуку обывателей, а прелестные порхающие тени окажутся более или менее корявыми неуклюжими телами, скованными собственным весом. Нет, уж лучше оставаться снаружи и приобщаться к чуду…
Ступни моих ног перепархивали с камня на камень. Всё тело испытывало необычайную лёгкость – совсем неожиданную для такого плотного физического образования. Я чувствовала холод, но была слишком поглощена свежими впечатлениями, чтобы обращать на него внимание. Я ощущала движение каждой мышцы под кожей. И в каждой мышце таилась сжатая пружина, готовая по приказу мозга распрямиться для выполнения какого-нибудь дивного по красоте и точности движения.
Повинуясь безмолвному зову мышц, я ускорила шаг, а потом и вовсе пустилась в бег. Тело пело, радуясь возможности высказаться на единственном доступном ему языке – языке движения. Я неслась, как несётся сайгак через бескрайнюю степь, подгоняемый ветром. Я мчалась, как зебра мчится по весенней саванне, исполненная силы и грации.
Мимоходом я подумала, что, возможно, человеческое тело представляет собой, в каком-то роде, самостоятельное существо. То есть, самостоятельное не только по отношению ко мне – я-то, понятно, здесь временщик, незваный гость, транзитный пассажир. Но оно отчасти отдельно и самостоятельно и по отношению к человеческой душе, обитающей в нём с рождения до смерти и привыкающей отождествлять себя с ним. Ведь есть же у него, например, своя собственная вегетативная нервная система, управляющая органами, даже когда душа полностью отключена от мозга…
А вот сейчас моя воля гонит его, как всадник гонит хорошо вышколенную лошадь, и мозг при этом служит и вожжами, и седлом, и стременами. И хоть всадник считает само собой разумеющимся, что он правит лошадью, а в какие-то моменты, забывшись, может даже воспринимать лошадь как продолжение самого себя… А лошадь, получив соответствующее воспитание, полностью переподчиняет свою волю всаднику… Но – лошадь есть лошадь, отдельное автономное животное, со своими собственными устремлениями и поведенческими особенностями.

Из тёмных лабиринтов полусонных улочек я выскочила в несколько иное место. Здесь пришлось затормозить, чтобы оглядеться, а заодно отдышаться. Организм, не привыкший к длительным физическим нагрузкам, явно испытывал перебои с кислородом. Во рту пересохло, грудная клетка ходила ходуном.
Там, где я оказалась, было больше света: фонари и освещённые окна попадались гораздо чаще. То и дело мимо проходили люди, мужчины и женщины, в основном молодые или среднего возраста. Звучали отрывки разговоров, смех. Это место явно предназначалось для поздних увеселений.
Я попыталась сориентироваться в обстановке. На миг отрешившись от физических органов чувств, я окинула окружающее пространство своим собственным, если так можно выразиться, взором. Фигурки людей расцветились тлеющими в них угольями страстей и страстишек. Кто-то еле теплился, предаваясь занятиям, кои принято считать в его кругу развлечением, с холодностью бездушного механизма. Иной же полыхал весьма изрядно, искренне увлечённый каким-либо процессом, связанным с получением удовольствия. От этих очагов горения приятные струйки тепла потянулись к моей озябшей коже.
- Эй, красавица! Не меня ждёшь?
Я вздрогнула, поскольку, наблюдая, совершенно позабыла, что сама тоже могу стать объектом наблюдения, ибо видна окружающим. Здоровенный усатый детина благодушно ухмылялся, ощупывая взглядом мою фигуру. Его вид вызвал у меня противоречивые чувства. Грубые черты лица, маленькие глазки, покрасневшая обветренная кожа… Но: широкие плечи, крепкий торс, сильные руки. С минуту я поколебалась, взвешивая pro и contra. Солдат в увольнении? Моряк, вернувшийся из рейса? Не знаю, но всё равно что-то не то… Не мой типаж.
- Не тебя, красавец. Не тебя.
Ослепительно улыбнувшись на прощание, я пересекла улицу и нырнула в дверь, из-за которой тянулись особенно притягательные флюиды порока.

…Нет, это был не бордель. Похоть проявляет себя иначе. Господствовавшая здесь греховная страсть настолько же отличалась в моём восприятии от грубой похоти, насколько тонкий аромат изысканных духов отличается от сладкой вони дешёвого парфюма. И имя этой страсти: азарт.

…Испокон веков, с самых начал существования Воздушного Департамента, меж его отделами шёл неутихающий спор: к какой страсти отнести увлечение азартными играми? Вопрос имел сугубо практическое значение: каковая страсть окажется основополагающей, тот отдел и будет заниматься. Но игровой азарт не желал вписываться в жёсткие рамки. Он вмещал в себя и нотки наркотического пристрастия, и привкус любовного вожделения, и вечно натянутый нерв гордыни, и гнев, и алчность, и зависть… Само собой, для уныния тоже оставалось немало места – в случае проигрыша. В общем, радуга какая-то, а не порок. В итоге игроков пинали из отдела в отдел. Периодически выходили директивы, предписывающие заниматься ими вплотную то одному подразделению, то другому. Одно время их всех прикрепили к нашему Обжорству и Пьянству, на том основании, что все наркоманы давно уже идут к нам, а тяга к азартным играм аналогична тяге к наркотикам. Потом резко передали их Отделу похоти, от чего похотники возроптали и сочинили руководству коллективную петицию о том, что большинство игроков вообще равнодушны к сексу, потому что у них всё либидо сублимируется. Пока руководство петицию рассматривало, возник неприятный прецедент: один из клиентов-игроков предложил курирующему его сотруднику кинуть кости, разделал его подчистую и выиграл себе полное освобождение от взымаемых нашим Департаментом пошлин. После чего беспрепятственно удалился вместе со своими торжествующими Проводниками.
Сотрудника, естественно, уволили, хотя причину увольнения афишировать не стали. А на очередном собрании официально заявили, что заниматься игроками обязаны все отделы в равной мере, выявляя соответствующие специфике каждого отдела составляющие игрового влечения.
Все – значит, никто конкретно. В итоге, каждый вновь попадающий в наше ведомство игрок либо застревал в лапах какого-нибудь одного фанатичного трудоголика из дежурной смены; либо последовательно получал от всех отделов подряд, если смена подбиралась работящая; либо… Просачивался через каждый этап, нигде особо не задерживаясь, когда и без него хватало забот – например, в периоды крупных войн или стихийных бедствий.
Таким образом, Фортуна, сопутствовавшая им при жизни, умудрялась внести свою лепту и в их посмертное странствие.
Неудивительно, что в ходе всех перипетий и мне довелось поближе познакомиться с этой разновидностью человеческого греха. В отличие от чревоугодия, он не вызвал у меня отвращения. Скорее, наоборот: пробудил любопытство.

Трактир, в котором я оказалась, был заполнен посетителями приблизительно на треть. Я медленно прошла меж пьяными… и пока ещё относительно трезвыми… меж столами и скамьями, изучая собравшуюся публику. Ни шумливые студенты, беспечно пропивающие последние гроши, ни степенные труженики, вышедшие поразвлечься после дневных забот, не вызвали во мне желания к ним присоединиться. Гораздо более интересной представлялась третья разновидность посетителей трактира. Их всех отличало какое-то особое выражение лиц. Особые позы и жесты. Иные, чем у прочих, интонации. Они явно тоже не были чужды физического труда. Но труд этот… как бы выразиться поделикатнее?... имел отнюдь не созидательный характер.
Конечно, квасить чужие носы или крушить рёбра – тоже труд, причём немалый. А аккуратно направить ножик в промежуток между рёбер, к мягкому беззащитному сердечку? А нежно почистить карманы, не обеспокоив клиента ни единым прикосновением? Мастерство. Искусство!
И вот как раз среди мастеров этого особого, нелигитимного цеха происходило нечто, привлекшее моё пристальное внимание.
…Компания криминального вида играла в кости. И они не просто валяли дурака, убивая время. Все выглядели сосредоточенными, даже немного торжественными, будто выполняли важное правительственное задание. Мне тоже захотелось принять участие в игре. В настоящей большой игре с серьёзными ставками и непредсказуемым финалом. Неодолимое желание подтолкнуло меня  к их столу прежде, чем я успела обдумать, а зачем мне вообще это нужно.   
- Кхм… Добрый вечер, господа. Позвольте присоединиться?
Тот, что сидел ближе всех ко мне, поднял голову и прошёлся оценивающим взглядом. Серьёзный мужчина: лет под пятьдесят, квадратная челюсть, перебитый нос. Глубоко посаженные глаза смотрят умно, проницательно. Шевелюра – короткая, жёсткая, как щетина – имеет сивый цвет, из-за того, что чёрные волосы перемешались с седыми.
Видимо, я прошла фейс-контроль. Дядя слегка подвинулся.
- Садись, детка. Только не мешай. Если нечего сказать, лучше вообще молчи.
Так я и сидела с ними: молча. Слова не требовались. Физическое тело существенно притупило мою чувствительность, но даже сквозь толстый слой грубой материи я ощущала восхитительный пьянящий аромат накаляющихся эмоций.
Внимание всех собравшихся было сосредоточено на трёх маленьких светло-жёлтых кубиках с чёрными кружочками на гранях. Игральные кости. Вырезаны из какого-то камня – кажется, оникса. Очень правильный выбор материала. Все минералы… они не совсем бездушны. У них совершенно иные взаимоотношения с миром, чем у нас. Но, если очень постараться, с ними можно договориться.
Ставки всё ещё оставались небольшими. Похоже, компания занималась игрой не с целью обогащения, а просто из любви к искусству.
Их было четверо. Мой сосед по скамье оказался самым старшим – и по возрасту, и по положению. Напротив расположились двое: долговязый прыщавый юноша и толстый обрюзгший мужичок средних лет. У торца стола, слева, сидел смуглый черноусый франт, пожиратель женских сердец. Когда он отвесил мне дежурную улыбку,  у меня сложилось впечатление, что флирт с дамами для него больше похож на каждодневную рутинную работу, а сейчас он – на отдыхе.
- Можно, я тоже сделаю ставку? – звонко выпалила я.
- А мамка с папкой не заругаются? – скептически усмехнулся старший.
- Нету у меня мамки с папкой, - сообщила я. (Абсолютно честно. Ибо какие у демона могут быть мамка с папкой?).
- А-а, сирота, - понимающе кивнул квадратный дядя. – Ну, валяй, дерзай, дщерь.
Я вытряхнула из кошелька мелочь. Сумма вышла жалкая, меньше того, что ставили на кон остальные.
- У меня не хватает, - жалобно протянула я.
- Ничего, сойдёт, - подбодрил дядя. – Для начала.
…Естественно, я проиграла. И постаралась состроить самую огорченную мину из всех возможных.
- Отыграться хочешь? – понимающе ухмыльнулся прыщавый юноша.
- Хочу. Но у меня больше ничего нет!
- Так и вали отсюда, - пробурчал толстый. – Если ничего нет, то нечего и соваться.
- А кое-что есть, - многозначительно протянул мой сосед по скамье. Его хрипловатый низкий голос звучал спокойно и властно. Его глаза скосились в моё декольте. Мощная, как лопата, кисть потянулась к моей хрупкой шейке. Жёсткий палец с узлами суставов… поддел нитку жемчуга у меня груди. – Пожалуй, эта вещица потянет на ставку, а?
Ни у кого возражений не нашлось. Жемчуг лёг на стол рядом с кучкой монет.
…Нет, это был явно не мой день. Весь выигрыш ушёл к черноусому. Толстяк тоскливо вздохнул.
- Ну, что? – обратился ко мне квадратный. – Говорят, бог троицу любит. Вон, Музыкант знает. – (Он кивнул в сторону долговязого юнца). – Или пасуешь? Не по зубам задачка?
- Я продолжаю, - сообщила я дрожащим голосом. Нужно было продемонстрировать им самое искреннее смятение. В конце концов, кто я есть в этом мире? Семнадцатилетняя девчонка…
- Кольцо или серьги? – деловито осведомился юнец.
- Ставлю ночь любви со мной, - торжественно изрекла я.
За столом возникло оживление, раздалось нестройным хором:
- О!... Ба!... Ого!...
- Эй, если хочешь потрахаться – так и скажи, - засуетился Музыкант. – Не обязательно же проигрывать такое дело, можно так договориться…
Он явно не рассчитывал выиграть.
- Тихо, не смущайте девушку, - квадратный вскинул руки, призывая народ угомониться. – Это её право. Ты не отказываешься от своих слов?
- Нет. Подтверждаю свою ставку.
- Поехали, - скомандовал мой сосед.
…Когда бледно-жёлтые кости легли в мои сжатые ладони, время изменило свой ход. Все окружающие замерли, как будто враз замороженные каким-то жутким заклинанием. Воздух обрёл густоту и вязкость. Каменные кубики, со скруглёнными от трения о человеческие руки гранями, были тёплыми. Нагрелись от множества прикосновений за сегодняшний вечер? Или это их собственное тепло? Они тыкались в ладони стёртыми уголками, как тычутся носом доверчивые котята. Они тихонько вибрировали, словно мурчали мне признание в своей симпатии. «Давай, - мурчали они, - скажи, чего хочешь, а уж мы постараемся»…
…Я опять проиграла. Победил квадратный. Он забрал деньги и право распоряжаться мной.
- Ну, что ж, - проговорил он. – На сегодня, пожалуй, прервёмся. Идём, детка, расплачиваться по счетам.
Пока мы поднимались на второй этаж, где имелись комнаты для почасовой аренды, нас провожали три пары глаз. Одна из них горела завистью, другая – откровенно скучала, а третья, под сильно набрякшими нездоровыми веками, сощурилась в сальной ухмылке.
В мозгу прокатилась волна паники. Чужой паники – не моей. «Не боись, - как могла, успокоила я девицу де Мюссе. – Всё путём».
Мы остались вдвоём в комнате, где из мебели имелись только кровать и стул. Мужчина присел на край кровати. Я стояла напротив. Это позволяло смотреть на него свысока. Около минуты мы молчали, не предпринимая никаких действий. Мужчина заговорил первым.
- Послушай… сирота. Ты ведь села играть не для того, чтобы найти себе приятеля на ночь?
Вопрос показался мне риторическим. Поэтому я не стала отвечать.
- Предлагаю сделку, - продолжил человек. – Видишь ли… У тебя слишком хорошенькое личико, чтобы игнорировать его, используя другие части тела. Другие части тела тоже ничего, конечно… Но личико может дать максимальную отдачу. Если ты понимаешь, о чём я…
Я неопределенно пожала плечами. А про себя отметила, что дядя вовсе не так прост, как можно было бы ожидать от посетителя дешёвого кабака.
- В общем, мне нужна от тебя не ночь, а день. И не целый день, а так, полдня. Да, пожалуй, за полдня управимся…
- Интересный вариант, - подала я голос.
- Сядь, - он кивнул на стул. – Не торчи надо мной, как укор совести.
Я послушно села. Разговор перешёл в деловое русло, кидать понты было уже ни к чему.
- В общем, ты поработаешь у меня лицом. И немножко головой. Уверен, у тебя получится. Я даже заплачу тебе деньги, это будет справедливо.
- Что нужно делать?
- Пройтись по ювелирным лавкам. Приятное для женщины занятие, правда?
- Поконкретнее, пожалуйста.
- Вот тебе поконкретнее. Нужно обойти три лавки. В компании с нашим человеком. Ты будешь богато одета и разряжена, как рождественская ёлка. Твоя задача: привлечь к себе всеобщее внимание – и ювелира, и подмастерьев, и слуг, если таковые объявятся. Пока вы с нашим человеком будете в лавке, все должны видеть и слышать только тебя. Ты будешь примерять бирюльки, задавать вопросы, нежно щебетать, кокетничать… Вилять задницей, трясти сиськами, если понадобится…. Пока наш человек не скажет, что пора идти. Тогда ты с ним уйдёшь. И так – три раза, у трёх ювелиров. Задача ясна?
- В принципе, да. Чем я рискую?
- Ничем. Вы не сделаете абсолютно ничего противозаконного.
- Сколько я за это получу?
…Мы немного поторговались, прежде чем пришли к консенсусу. Договорились, что я сейчас же получаю четверть суммы авансом, а всё остальное – после выполнения задания. Встретиться предстояло завтра, в обеденное время, за тем же самым столиком, где происходила игра.
Мы уже двинулись к выходу из комнаты, когда старый бандит вдруг резко остановился и заглянул мне в лицо.
- А ведь ты могла выиграть, - тихо произнёс он проникновенным тоном. – У меня есть чутьё. Я ждал, что ты выиграешь.
Я позволила себе загадочную улыбку.
- А кто сказал, что я проиграла?
Собеседник тоже усмехнулся.
- Хм. А ты не так проста, сирота. Кстати, имя у тебя есть?
- Зовите меня Нат…
- Нат???
- Натали. А к Вам как прикажете обращаться?
- Называй меня папаша Луи, не ошибешься…
Когда мы вернулись к оставшейся внизу компании, на их лицах отразилось искреннее удивление.
- Что-то вы быстро, - прокомментировал толстяк.
- Да, ночь-то ещё не прошла, - поддакнул юноша.
- На сегодня хватит, - неопределённо бросил папаша Луи.  – Топайте по хатам, дети мои. Завтра всем работать.

…Итак, прожив чуть больше суток в человеческом сообществе, я уже успела довольно успешно в него интегрироваться. Первое приключение. Первое серьезное дело. Первый заработок.
А вот любви хорошей – как не было, так и нет.

…Незаметно вернуться ночью в дом оказалось гораздо сложнее, чем его покинуть. Честно говоря, уходя я вовсе не подумала, как буду возвращаться. В итоге пришлось с четверть часа кружить возле запертого со всех сторон строения. Моё окно на втором этаже держало свои створки призывно распахнутыми, но добраться до него не представлялось никакой возможности.
Нет, конечно, я-то, сама по себе, без труда просочусь через любую стену. Но как протащить сквозь запертую дверь сорок восемь килограммов живой плоти???
Однако, человеческая мудрость гласит, что дуракам везёт. И, коль скоро я повела себя как последняя дура, фортуна не замедлила мне улыбнуться. Внезапно, когда я оказалась возле двери чёрного хода, она распахнулась. Полусонная Марта вышла, чтобы выплеснуть в кусты содержимое какой-то посудины. Кажется, это был ночной горшок. Не знаю, почему ей приспичило опорожнять его среди ночи, но я незамедлительно воспользовалась ситуацией, пока Марта копошилась во дворе.
Таким образом, моя ночная отлучка осталась никем не замеченной.

С утра, за завтраком, я была как никогда рассеянна. Не давали покоя мысли о предстоящем участии в криминальном мероприятии. Насчёт целей этой акции у меня особых вопросов не было: разведка боем. В самое ближайшее время все три лавочки будут обнесены – и обнесены профессионально, чисто, так сказать, ювелирно. (Каламбур! Надо начать записывать…). Я отвлекаю внимание, в то время как бандит, изображающий моего кавалера, тщательно изучает и запоминает все детали.
Гораздо больше меня волновало, с кем, собственно, из четвёрки сообщников мне предстоит работать? Наверняка с черноусым щёголем… И только ли в рабочем порядке он станет изображать из себя моего поклонника? А что: обаятельный грабитель-эстет, поэт и романтик в душе… Эдакий джентльмен удачи… Чем не пара для демоницы - авантюристки?
Хотела бы я сейчас получить подсказку от своего чутья. Но чутьё упрямо молчало, одурманенное грубой человеческой пищей.
Я вяло ковырялась ложкой в тарелке с кашей. Фамильное серебро. Можно попытаться продать, когда сильно понадобятся деньги. Хотя много за него не дадут… Это только в человеческих сказках демоны могут делать деньги из воздуха. А в жизни всё гораздо сложнее…
До слуха донёсся голос отца:
- …основы закладываются в юности. Если с молодости не позаботиться о здоровье, то в старости никакие порошки и микстуры уже не помогут. Ещё Гиппократ писал, что залог здоровья – в соблюдении чёткого режима дня. Поэтому ваши идеи насчёт регулярных прогулок не только весьма удачны, но даже научны…
- Пап, а как у нас с деньгами?
Мой вопрос, кажется, застал его врасплох. Мэтр де Мюссе резко смолк и растерянно заморгал.
- С деньгами? А что с деньгами? Почему ты спрашиваешь?
- Ну, видишь ли… Мне нужны деньги.
- Тебе? Деньги? Что ещё за новость?
- Да, знаешь, есть кое-какие потребности.
- Мари! – вмешалась мать, пока отец ловил ртом воздух. – Мы всегда обеспечиваем тебя всем необходимым, ты же знаешь. Но сейчас не лучшее время…
- Похоже, денег нет, - удручённо пробормотала я.
-  А что именно тебе нужно? – наконец выговорил, прокашлявшись, Жорж де Мюссе.
- Для начала, колье с бриллиантами. Потом, я собираюсь радикально поменять гардероб. Ну и, возможно, съездить к морю.
- Колье с бриллиантами? Поменять гардероб? – мать возмущённо всплеснула руками. – Да мы только на тебя и тратим всё, что удаётся скопить! Когда тебе пошили последнее платье? Три месяца назад, к Рождеству! А я, между прочим, уже год хожу в одном и том же…
Агнесса скорбно поджала губы.
- Ты в последние дни очень часто упоминаешь, что стала взрослой, - заговорила она после паузы. -  Значит, самое время заняться решением взрослых вопросов. Подумать о замужестве. И, кстати говоря, копить на приданое. Коль скоро ты начала интересоваться деньгами, то должна понимать, что удачное замужество – твой единственный шанс обеспечить себе безбедную жизнь. Я знаю, тебе неприятна эта тема. Видит Бог, мы с отцом всегда принимаем в расчёт твои пожелания. Но правду ты обязана знать. Сейчас ты молода и красива, и должна этим воспользоваться, чтобы выбрать себе наилучшего супруга. Мы с отцом сделаем всё, от нас зависящее, чтобы организовать тебе удачный брак. Ближайшие два года будут решающими, потом возможных женихов начнёт отпугивать твой возраст. Мари, нужно на время забыть про грёзы и обратиться к здравому смыслу. Брак определит всё твоё будущее благополучие.
- Мари! – отец тяжело вздохнул. – Ты должна послушать маму. Мы с ней много говорили об этом. Её слова звучат немного… э-э-э… жёстко, но увы, такова суровая действительность. Если ты уже испытываешь к кому-то… симпатию… мы готовы понять и помочь. Если он небогат, то пусть хотя бы зарекомендует себя как надёжный и порядочный человек. А мы постараемся помочь вам обзавестись собственным хозяйством. Я убеждён, что к осени наши дела пойдут лучше, и мы отложим на твою свадьбу приличную сумму.
- А если ты действительно пока ещё ни в кого не влюблена, как говорила мне накануне, - продолжила Агнесса, - то тебе гораздо проще будет выбирать из всех имеющихся возможностей…

…Дальше я не слушала. По идее, матримониальные перспективы Мари де Мюссе вовсе не должны были меня волновать. Даже если она сгоряча выскочит за кого-то замуж, расхлёбывать последствия этого поступка ей придётся уже без меня. Какая разница, кого ей напрочат заботливые родичи? Однако, вопреки всякому здравому разумению, меня вдруг охватило странное тягостное переживание, для описания которого недоставало слов. Как будто вся окружающая реальность – включая и неодушевлённые предметы, и якобы одушевлённых персонажей – постепенно теряет объём и цвета, превращаясь в плоскую чёрно-белую картинку, на которой три человеческие фигуры едят кашу за столом. Такое преобразование не раз творилось с теми миражами, которые я выстраивала в восприятии клиента в ходе работы. Но там, в рабочей обстановке, все изменения происходили согласно моим планам и воле, и все нити управления сходились в моих руках. А здесь…. Я оказалась такой же частью картинки, как и все остальные действующие лица.
По мере того, как мир уплощался, он начинал душить: навалился на грудь, стиснул рёбра, не позволяя сделать вдох. Удушье накатило вместе с гнетущим чувством абсолютной безысходности. Я испытала острое желание немедленно разрушить начинающуюся гадкую метаморфозу. Необходимо было действовать поспешно, разя неведомое наваждение в самую сердцевину…».

…Они просто смотрели, не в состоянии дать оценку происходящему, настолько оно выглядело нелепо, неестественно, невозможно. Ещё мгновение назад их дочь, всегда тихая и сдержанная девочка,  вела с ними обычный, пусть и не совсем для неё приятный, человеческий разговор в ходе обычной семейной утренней трапезы. И мать, и отец прекрасно знали, что если Мари чем-либо недовольна или огорчена, то лишь больше молчит и замыкается в себе. Пусть она и склонна придавать чрезмерное значение своим фантазиям, но всегда готова прислушаться к доводам разума.
Так почему же вдруг? Почему с грохотом отлетает к стене массивный дубовый стул? Почему безобидная с виду тарелка, теряя остатки каши, врезается в оконное стекло, круша его, как пушечное ядро? И почему существо, не отличимое по внешнему виду от Марии де Мюссе, одним прыжком оказывается на столе? И оттуда, возвышаясь надо всеми, издаёт пронзительный петушиный крик – и дважды, и трижды?
Резкий, нечеловеческий вопль, вырываясь из её горла, разносится по дому, вылетает в разбитое окно, смешивается со свежим мартовским ветерком и гаснет, растворяясь в пьянящем весеннем воздухе.
В следующий миг грациозная юная девушка легко спрыгивает со стола на пол. Из-за того, что подол её платья надувается, а затем опадает от движения воздуха, кажется, что она даже не прыгнула, а спорхнула, как бабочка с цветка. Она мило улыбается двум взрослым застывшим людям. Она произносит:
- Спасибо, было вкусно, мне пора, пока.
Она уходит.
 
   

Эпизод  4.  «Лики  Судьбы. Часть I. Воин».


«- Каким же нужно быть, чтобы Вам понравиться? – продолжал допрашивать её Гренгуар.
- Нужно быть мужчиной. … Мужчиной с каской на голове, со шпагой в руке и золотыми шпорами на ногах. … Я могу полюбить только такого человека, который сумеет меня защитить».

В. Гюго. «Собор Парижской Богоматери».


«…Моя четвёртая ночная вылазка закончилась скандальным разоблачением. В прямом смысле слова: скандальным. В ту ночь я, ничего не подозревая, проскользнула в дверь чёрного хода, которую предусмотрительно оставила незапертой. Увы, путь на второй этаж неизбежно пролегает через гостиную…
Они сидели там оба. На диванчике, рядышком, как попугаи-неразлучники. Оба бледные, с тем выражением лиц, какое бывает у родственников, если в доме находится свежепреставившийся покойник.
В канделябре горели свечи.
Моё театральное появление спровоцировало немую сцену, которая быстро переросла в сцену бурную.
Началось всё с банального: «Где ты была?!!!». Далее воспоследовал глубоко прочувствованный рассказ о том, как случайно обнаружилось моё исчезновение (маман, томимая смутными предчувствиями, заглянула ночью к дочери в спальню – проверить, всё ли в порядке…); какие усилия они приложили, разыскивая меня по всем окрестностям, и какие эмоции при этом испытали. И неожиданно, безо всякого логического перехода, закончилось сногсшибательным выводом: «У тебя есть любовник! Кто он?!!!».
Хотела бы я, чтобы их домыслы хоть отчасти соответствовали действительности…
Пытаться их в чём-то переубедить на тот момент представлялось делом абсолютно бесперспективным.
В течение дня, будучи запертой в собственной комнате, я имела возможность хорошенько поразмышлять о своём положении. Вывод напрашивался один: если я хочу впредь хорошо проводить время, нужно подыскивать новое жильё.
Побег я запланировала на ночь, а перед этим вознамерилась как следует выспаться. Мать несколько раз заходила в комнату, приносила еду, склонялась надо мной, но я неизменно притворялась спящей: хотелось избежать беспредметных разговоров.
В последние пару дней я поняла, что начинаю скучать в том человеческом болоте, которое избрала местом своего пребывания. Душа – то есть, то, что у демона имеется вместо души – требовала размаха, решительных действий, великих свершений. Мы, всё-таки, получаем подпитку от человеческих страстей; а там, где вместо страстей чавкает трясина, недолго и самому мхом обрасти.
Азартные игры уже успели мне надоесть: азарт присутствует лишь там, где имеешь дело с равным противником. В случае же игры с людьми ни о каком равенстве и речи не было. Какое равенство может быть между щепой и владельцем огнива?  Те из них, кто хоть на полшага дальше прочих продвинулись в области игорного мастерства, просто не садились со мной за один стол. Благодаря своей относительно развитой интуиции, они чувствовали силу, которой не способны противостоять. Хотя вряд ли сумели бы внятно сформулировать словами свои опасения.
Мои ночные прогулки по городу утратили прелесть новизны и стали всё больше походить одна на другую.  Тем более, что на пути попадался один и тот же человеческий контингент. Я уже начала узнавать в лицо жриц любви и самых шумных завсегдатаев кабаков.
Знакомство с бандой грабителей тоже не стало фейерверком на моём празднике жизни. Кое-какие ожидания имелись у меня в отношении черноусого красавца. Но он вообще исчез из поля зрения, а мне в напарники определили… того самого молодого человека, который готов был отдаться мне совершенно бесплатно ещё в первую ночь нашего знакомства. Они звали его: Музыкант.
Впрочем, в работе он неожиданно преобразился – из глуповатого, сексуально озабоченного юнца в спокойного, собранного, чётко действующего специалиста. Я даже отчасти прониклась к нему уважением. После необходимых визитов в ювелирные мастерские мы ещё долго гуляли, болтали о жизни и расстались почти приятелями. Оказалось, что он приехал в столицу учиться музыке, но вынужден параллельно зарабатывать себе на жизнь, поскольку родители не в состоянии выслать ему ни гроша…
Однако, тот слабый отблеск симпатии, который я позволила себе испытать в адрес этого существа, не имел никакой сексуальной подоплёки, а скорее напоминал снисходительно – покровительственное отношение к младшему, но не лишённому перспектив, товарищу по работе.
А вакантное место в моём сердце по-прежнему взывало к тому неизвестному, не явленному покуда, кто смог бы заполнить эту пустоту…

…В одиннадцатом часу вечера я покинула дом семейства де Мюссе. Как обычно, через окно. Они не догадались, что я использую этот способ, и даже не удосужились навесить на ставни какой-нибудь амбарный замок.

…Скорее по привычке, чем ради какой-то конкретной цели, ноги вынесли меня на улицу Добрых сестричек. Официально она зовётся по-другому, но все местные жители предпочитают именовать её именно так. Это одно из мест, где концентрируется жизнь ночного города, где вся активность вспыхивает ближе к закату и затихает с рассветом.
Рассеянно брела я по улице, разглядывая прохожих, проституток, вывески трактиров, как притомившийся от долгой дороги путешественник рассматривает пейзажи из окна дилижанса. Девушки косились в мою сторону настороженно, а то и неприязненно, опасаясь конкуренции. К оценивающим взглядам мужчин я уже успела привыкнуть. Сначала они оценивают, сколько я могу стоить, потом – возможности собственного кошелька. Сегодня я выглядела достаточно дорого…
Да, я уже поняла, что не встречу свою будущую любовь среди постоянных гостей этой улицы. Тип отношений, царящих здесь, пронизан либо чистой коммерцией, либо откровенной животной похотью. И то, и другое мне покуда претит. Хочется красивой романтики. Чтобы так, знаете ли… Чтобы в сверкающих доспехах… Высокий, статный, благородный лицом и душой… Шагнул мне навстречу, перехватил руку негодяя, занесённую надо мной для жестокого удара… В конце концов, найдётся среди человеческих мужчин хоть один, способный стать верным рыцарем для прекрасной, но хрупкой и слабой девушки?
Как бы в ответ моим мыслям, неподалёку раздался щекочущий нервы звук: позвякивание металла о металл. Две человеческие фигуры, разительно отличающиеся от прочих по внешнему виду, не спеша двигались в мою сторону с противоположного конца улицы. В свете фонарей тускло поблёскивали железом военные доспехи. Мужчины негромко переговаривались между собой и, кажется, улыбались. Зачарованная неожиданным зрелищем, я не сразу сообразила, что передо мной всего лишь двое городских стражников, совершающих ночной обход.
Один из них – высокий, плечистый – посмотрел в мою сторону. Да что там «в сторону» - он откровенно смотрел НА МЕНЯ! Он что-то произнёс своему спутнику, тот пожал плечами. Оба чуть ускорили шаг, направляясь уже непосредственно ко мне.
Я замерла в странном смятении, обычно мне не свойственном. Возможно, именно сейчас решалась моя судьба. Я только что шла, мечтая о блистательном воине, и – вот, воин передо мной. Когда он приблизился, я смогла как следует его разглядеть. Естественно, всё моё внимание сконцентрировалось на нём одном, второй лишь служил ему невзрачным фоном.
Ростом я едва доходила ему до плеча. А на такое плечо так и хотелось положиться… Голову стражника покрывал шлем, но судя по цвету бровей и ресниц, волосы его должны были быть достаточно светлыми. Голубые глаза изучали меня с лукавым прищуром. Губы выдавали лёгкое напряжение, словно их владелец не знал, что ему предстоит в следующий момент: проявить суровость или от души повеселиться.
Его возраст укладывался в пределы между двадцатью и тридцатью годами, а скорее – где-то посередине между этими рубежами.
Второй стражник выглядел несколько старше, был ниже ростом, рыж и конопат, и вообще не представлял собой ничего особенного.
Неужели это – оно? В смысле, она: судьбоносная встреча? Неужели сейчас свершится?

- Привет, - сказал мой великолепный воин. – Ты что, новенькая?
Я не совсем поняла, что он имеет в виду, но на всякий случай утвердительно кивнула. Действительно, в каком-то смысле я совершенно новенькая здесь, в этом грубом физическом мире, где люди проводят то, что они называют жизнью. Ведь не прошло ещё и недели, как я поселилась среди них.
Стражник удовлетворённо качнул головой.
- Молодец, что сама подошла. Власти надо уважать. А власти сегодня здесь – это мы с Жаном. Улавливаешь?
Я неопределённо улыбнулась. Что-то в его интонациях настораживало.
- Кто тебя крышует-то? – продолжал благодушно расспрашивать страж правопорядка. – Или ты пока ещё сама по себе?
По мере того, как до меня доходила горькая суть его слов, улыбка сползала с моего лица, как сползает плохой грим под струями ливня. Увы, в глазах этого солдата я оказалась всего лишь очередной проституткой, выбравшейся в промысловую зону. Ну да, конечно, а за кого ещё меня можно принять в такое время да ещё в таком месте?
- Сама по себе, - горько сообщила я. – И, похоже, мне стоит отсюда уйти. Здесь я не найду желаемого.
- Ну, почему же, - оживился стражник. – Не переживай, всё будет нормально. Даже хорошо, что ты ещё без крыши. Потому что лучшая крыша – это власть. То есть, мы с Жаном. Улавливаешь?
- Значит, так, - деловито вступился его напарник. – Этот район всегда патрулируем мы. Так что вопросов не возникнет. Платить будешь нам, одну десятую часть со всех доходов. Это немного и вполне справедливо. Спокойно работай, никого не бойся. Если станут наезжать, ссылайся на нас. Меня зовут Жан, его – Поль.
Они смотрели на меня открыто и искренне, как люди, предложившие ближнему всё самое лучшее, чем располагают сами. Мне захотелось кое-что уточнить.
- Один вопрос, господа. Если я действительно соберусь когда-нибудь что-нибудь вам платить… Как вы узнаете, что это – именно десятая часть моей прибыли? А вдруг – двадцатая? Или даже сотая?
Приятно было наблюдать, как на лицах обоих служак отразилась напряжённая работа мысли. Поль пришёл в себя первым. Его лицо обрело прежнюю весёлость.
- А ты с юмором. Молодец, - его мощная лапа решительно подхватила меня под локоть. – Надо установить взаимное доверие. Идём. Тут рядом как раз есть одно такое место…
Может быть, если бы то же самое предложение поступило ко мне в несколько ином оформлении… Ну, например, так: «Мадмуазель! Я увидел Вас и лишился рассудка! Ваша красота затмевает свет солнца и звёзд. Я простой солдат и не знаю слов любви. Но если Вы откажетесь стать моей, я немедленно умру от горя здесь же, у Ваших ног!».
 Суть – та же самая. А звучит, согласитесь, гораздо приятней для девичьего слуха. Какая девушка окажется столь жестокой, чтоб стать причиной безвременной гибели для доблестного воина?
Но вся проблема в средствах выражения, в формулировках. Они не оставили мне выбора.
Делаю несколько шагов в том направлении, куда влечёт меня железная хватка мужской руки. Споткнувшись, подворачиваю ногу. Падаю. Поль выпускает мой локоть, чтобы перехватить поудобней. Молниеносно перекатываюсь в сторону, вскакиваю на ноги, шарахаюсь в ближайший переулок. Мчусь длинными скачками, почти не касаясь земли. Три – четыре поворота на перекрёстках, и мой след утерян навсегда. Даже не успела заметить, пытались ли стражники меня догнать. Какая разница?...
Места вокруг какие-то незнакомые. И не потому, что в темноте искажаются привычные очертания. Похоже, я ещё не заглядывала в этот район города…». 



Эпизод  5.  «Лики  Судьбы. Часть II. Чернокнижник».


«…Узкий переулок, по которому вело меня течение судьбы, как проносит опавший лист по ручью, внезапно закончился. Но не стеной или глухим забором, что было бы вполне уместно, а сплетением голых ветвей.
Куст. С меня ростом. Естественно, голый: в марте листьев не бывает. Между ветвями имеются просветы: можно попытаться раздвинуть и пролезть. Что я и сделала, потому что поворачивать назад не хотелось.
Я оказалась в каком-то сквере или парке. Под ногами пружинила жухлая прошлогодняя трава. На чёрном небе угадывались ещё более чёрные силуэты деревьев. Через несколько шагов началась утоптанная дорожка, покрытая мелкими камешками. Наверное, днём она служит для прогулок. Какое милое место! Вскоре на моём пути обнаружилась и скамейка с высокой спинкой. Я с наслаждением плюхнулась на неё: после двух часов беспрестанных брожений по городу ноги ощутимо ныли.
Так я и сидела, в блаженном безмыслии, наслаждаясь собственным бытием. Глаза ласкал бархат тьмы. Как выяснилось, темнота имеет множество нюансов, множество степеней интенсивности: тьма на фоне тьмы, тьма внутри тьмы, тьма на грани с тьмой создают удивительную многомерную структуру, строгую и выразительную, как гравюра или неотвратимость смерти. Для человеческого восприятия это отсутствие цвета в пейзаже имеет зловещий оттенок. Повинуясь древним инстинктам, они бессознательно связывают темноту с угрозой нападения, смертельной опасностью… а соответственно, также и с колдовством, демонами, адом. Хотя, что такое ад? По-моему, если верить тем же людям, в аду должно быть очень светло – ведь там пылает вечный огонь, пожирающий грешников. Не знаю, не видела… В любом случае, у меня нет человеческих инстинктов, и то, что вызывает у них животный страх, во мне пробуждает лишь эстетические переживания. Тьма очень эстетична.
Запахи… Запахи составляют целую симфонию. Сырая земля, преющая трава, оживающая растительность, дремлющие в ветвях птицы – всё смешивается с городским «букетом»: камень, кухни, сточные канавы, навоз… Почему-то: жареная рыба. Кто ночью жарит рыбу?
Тело растекается в приятном расслаблении. Ноги, спина, плечи. Я уже почти привыкла считать его своим. Мария не заявляет на него никаких претензий, словно единственное, о чём она по-настоящему мечтала – это перепоручить управление собой какому-нибудь стороннему существу. Например, мне. А самой – забиться в уголок и полностью отказаться от взаимодействия с внешним миром. Странные эти люди. И им ещё хватает наглости упрекать «нечистую силу», когда мы пытаемся воспользоваться тем, что они так безалаберно разбазаривают…
Слух наслаждается чистейшей тишиной, в которой особенно многозначителен бывает любой шорох, любой хруст высохшей травинки под лапкой полёвки… любое шарканье ноги по гравию… любое постукивание металла о металл…
Металла о металл? Что-то зачастили нынче по городу патрули.
Из-за поворота дорожки метрах в десяти от меня вывалились двое солдат из городской стражи. Одного из них не узнать было невозможно. Именно его мужественный облик разбередил моё сердце около часа назад.
Жан и Поль затормозили перед моей скамейкой. Оба издали радостно-удивлённые возгласы. Выглядели они ещё более весёлыми, чем при нашей первой встрече. От обоих сильно разило спиртным. Шлем Поля сидел как-то косо. Жан слегка пошатывался, когда пытался твёрдо стоять на одном месте.
- Беглянка! – выпалил Поль. – Ты смотри, думала, не найдём! Нет, милая, и не таких находили. От власти не скроешься. Поняла?
Он рухнул рядом со мной на скамью. Рухнул с явным облегчением: видимо, тоже прошёл за нынешний вечер немало. И тотчас же весомо облапил меня за плечи. Рука у него была тяжёлая.
- А чего ты тут делаешь? – продолжил он светскую беседу.
- Видите ли, сэр рыцарь… У меня сегодня лирическое настроение. Я любуюсь природой.
- Одна? – с сомнением уточнил Поль. Язвительность моего тона он напрочь проигнорировал.
- Увы, теперь уже  не одна.
Жан тоже присел на скамью, с другой стороны.
- Хватит болтать, - пробурчал он. – Давайте уже, решайте что-нибудь.
Я вдруг осознала, что он человек семейный, смена кончается, он пьян, устал и хочет домой, в тёплую постель. Чего нельзя было сказать о Поле, имеющем совсем иные приоритеты.
- Вот что, девочка, - Поль посерьёзнел. – Ты, наверное, недопоняла в прошлый раз. Здесь нас все слушаются. И если я сказал: «давай знакомиться», значит – надо знакомиться. Я ведь не в игры с тобой играю. Зачем убежала, а?
- Да надоели вы мне.
- А вот это – твои проблемы. Я тебя не о чувствах спрашиваю. Надоели – не надоели… Мы на работе, ты – тоже.
- Ребята, я не работаю, я отдыхаю сегодня, - попыталась по-хорошему объясниться я. – И вы в мою программу отдыха не вписываетесь.
- Может, в твою программу отдыха Луи вписывается? – словно бы невзначай осведомился Жан.
- Какой ещё Луи?
В уме я прикидывала, достаточно ли моих физических сил, чтобы за короткий промежуток времени вырубить на пару минут двух взрослых, физически крепких мужчин. Я не могла знать наверняка, поскольку ещё не до конца изучила возможности своего нового тела. При надлежащем управлении оно способно творить чудеса… Мария-то, конечно, с этой задачей не справилась бы. Но я  - другое дело. Можно проверить…
- А я тебе расскажу, если не знаешь, - охотно предложил Поль. – Луи – это такой добрый парень, который держит весь район. У него ещё есть пара прозвищ. Луи Чума – слыхала? И девочки, которые не хотят дружить с нами, должны дружить с ним. И со всеми его молодчиками, которых человек пятнадцать. Улавливаешь?
- Он симпатичный? – поинтересовалась я из вежливости.
- Красавчик! – хохотнул Поль. – Я по сравнению с ним – ангел. Тебе ангелы нравятся?
- Ну, в общем, да, - честно призналась я.
- Вот и хорошо, - рука Поля очень ловко переползла с моего плеча на область талии. – Жан, давай, прогуляйся чуток, у нас тут разговор приватный…
Рука у него была здоровенная, тёплая и… довольно приятная. «Ну почему? – с тоской подумала я. – Почему так? Ведь если то же самое преподнести, слегка изменив формулировку… Скажем, так: «Я старый солдат, и не знаю слов любви…». Ну почему – так?!...».
Жан со вздохом поднялся со скамьи. Если он сейчас отойдёт подальше, мне будет проще. Поль уже дышал мне в ухо парами виноградного вина двойной перегонки. Кажется, лучше всего его изготавливают в провинции Коньяк…
Но наши сложные, запутанные отношения не получили развития. То, что случилось дальше, оказалось для всех полнейшей неожиданностью.
Словно deus ex machina в древнегреческой трагедии, перед нашей лавочкой возник человек. Никто не заметил, как он подошёл. Вряд ли он материализовался прямо из воздуха. Скорее, просто он умел двигаться тихо, а мы беседовали довольно шумно, да ещё и увлеклись собственными переживаниями.
Пришелец, одетый во всё тёмное, казался порождением ночи, и лишь лицо его выделялось бледным пятном.
- Всем доброй ночи! – бодро поприветствовал он. – У вас тут весело. Позволите присоединиться?
- Не позволим! – поначалу резко отвечал Поль. Затем тон его смягчился: он узнал голос гостя. – А, мэтр Фламмель… Какого чёрта вы здесь бродите? Опять бесов ловите?
- Да бросьте, право, повторять чужие сплетни, - отмахнулся тот, кого Поль назвал Фламмелем. – Черти, бесы… Вы вот, гляжу, уже поймали одну милую чертовку.
- А раз видите, так и ступайте себе, - нахмурился Поль. – Девушка смущается.
- Ясно, что смущается, - хмыкнул Фламмель. – Из-за неё я и облазил тут уже все кусты. Ладно хоть нашёл всё-таки… Дело вот в чём, - охотно продолжил он в ответ на недоумённые взгляды блюстителей порядка. – Не далее, как четверть часа назад, я имел один важный разговор с господином Луи. Мы уже почти столковались… Как вдруг: заявляется эта особа, -  он непочтительно мотнул головой в мою сторону, -  и устраивает ему дикую сцену ревности. Вопит, бьёт посуду, залепляет пощёчину… И сбегает. Представляете? Луи в бешенстве, сделка накрылась. Я еле утихомирил его, пообещав, что сейчас разыщу нахалку. Сам не верил, что найду. Но всё-ж-таки нашёл… А тут – вы!
По ходу его рассказа Поль заметно поскучнел. Его пальцы касались моего бока уже как-то сугубо формально, а затем и вовсе переползли на спинку скамьи. Когда Фламмель умолк, повисла пауза.
- Пора смену сдавать, - бросил в пространство Жан.
- Да, боюсь нам уже пеняют за опоздание, - подхватил Поль. – Счастливо оставаться, господа!...

…Несмотря на лёгкую рассеянность мышления, я сумела сообразить, какую штуку проделал ночной гость. Очень быстро мы остались вдвоём. Он взирал на меня сверху вниз. Я откинулась на спинку скамьи, чтобы сравняться с ним в высокомерности позы. Фламмель, насколько его удавалось разглядеть, имел средний рост и телосложение, более близкое к худощавому, нежели к атлетическому. Его возраст я определила как «что-то около тридцати». Все его манеры выдавали человека абсолютно гражданского. Он мог быть кем угодно – дельцом, банкиром, вором, учёным, поэтом, бездельником. По его неброской, но весьма приличной одежде тоже нельзя было судить о его социальном статусе.
Что ж… По всему выходит, что вот именно сейчас этот загадочный тип спас мою девичью честь от навязчивых посягательств. Точнее, честь Марии де Мюссе… Ибо какие понятия о чести могут быть у демонов?... Спас честь, в то же время подмочив репутацию ложными заявлениями о моей связи с неким бандитом по имени Луи. Кстати, что-то имя уж больно знакомое…
- Кажется, я должна поблагодарить Вас, сударь, - произнесла я осторожно. – Вы спасли меня от нежелательных посягательств.
- Хм, - Фламмель потёр подбородок. – Хотел бы я знать, кого и от чего я на самом деле спас.
Под его взглядом я почувствовала себя неуютно. Из его глаз словно бы исходили невидимые лучи, пронзающие плоть, выжигающие всё внешнее, наносное, сдирающие личины с подлинной сущности. При этом взгляд его отнюдь не был злым. Он препарировал меня взглядом, как биолог – лягушку.
- Стражники приняли меня за девицу лёгкого поведения, - попыталась я объясниться. – Но они ошиблись. На самом деле я просто люблю гулять по ночам. Они не хотели мне верить… Вы спасли меня от этих грубых амбалов.
- А по-моему… - Фламмель прищурился, - я спас двух простоватых подвыпивших парней от… нечеловеческого существа, превосходящего по физической силе их обоих. Вместе взятых.
- Как Вы смеете! – фыркнула я, подскакивая.
- Воздушный демон, - констатировал Фламмель. – Одиннадцатый ранг.
И тут до меня дошло, что он видит МЕНЯ, меня саму, невзирая на все внешние оболочки. Кто он? Откуда взялся? Обычный человек на такое в принципе не способен: у него нет необходимых органов чувств. Ведь не воспринимает же, например, человеческий глаз ультрафиолетовую часть спектра… На мгновение я даже допустила, что он и не человек вовсе, а нечто вроде меня, замаскированное в физическое тело – может быть, кто-то из Людского Департамента: супервизор или регионал на следовых визитах…
В конце концов, мне нечего скрывать, я действую полностью в рамках закона, у меня есть все необходимые документы, и вообще я не подпадаю под их юрисдикцию. Поэтому я позволила себе наполовину высунуться из тела и быстренько просканировать собеседника на предмет его видовой принадлежности. К моему удивлению, в нём не обнаружилось ничего, не согласующегося с человеческой природой. Обычный человек! Только какой-то странный…
- Ну что? – усмехнулся Фламмель. – Разглядела?
- Ты кто? – выпалила я, уже без обиняков.
- Фламмель. Николя Фламмель.
- Колдун! – догадалась я. – Ну, конечно: чернокнижник.
- Учёный, - поправил он, досадливо морщась.
- Ага, - осклабилась я. – Учёный. Мочёный.
С человеческими любителями - оккультистами, искателями тайных знаний, наш демонический род издавна связан особыми отношениями. Они для нас… как любимая дичь для страстного охотника. Наша поговорка гласит: «Настоящий демон в своей жизни должен сделать три вещи. Во-первых, купить душу у чернокнижника…».
- А ты правда думаешь, что я могла бы отбиться от них обоих? – не удержалась я от вопроса, который очень меня занимал. – Своими силами?
- Весьма вероятно.
- Но это тело такое маленькое, такое хрупкое…
- Кстати, а ты-то что в нём делаешь?
- Не твоё дело, - надулась я.
В самом деле, с чего бы мне перед ним отчитываться? Не хочет изображать из себя галантного спасителя – так пусть катится своей дорогой.
- Э-э-э, - Фламмель посерьёзнел. – Слушай, я, кажется, понимаю. Плохо дело. У вас обеих могут быть большие проблемы.
- Да откуда ты взялся такой умный?! – вспылила я. – Хватит мне голову морочить!
- Подожди, - Фламмель присел на скамейку подле меня. Деликатно, на расстоянии вытянутой руки. – Сейчас всё объясню. Судя по твоему наглому поведению…
- Что?!!!
- Не перебивай, - его тон стал жёстче. – Судя по твоему наглому поведению, ты находишься в теле на законных основаниях. Значит, твоё с ним обращение регламентировано Договором. Скорее всего, типовой Договор на временное пользование. Угадал?
- Допустим. И что?
- А то. В Договоре есть один такой хороший пункт. Насчёт необратимых повреждений. Физических и психических. Припоминаешь?
- Да я наизусть помню про повреждения! Мне этими повреждениями шеф уже все мозги прокомпостировал. И ничего плохого я делать не собираюсь. Ну, подралась бы чуть-чуть с солдатами… Так ведь не оторвали бы они мне руки – ноги, верно? А синяки и ссадины проходят за неделю, бесследно. Даже переломы срастаются, если кости правильно сопоставить.
- Да, по части физических последствий, я думаю, ты уже разобралась. Проблема в другом. Твоя хозяйка… в смысле, владелица тела. Она на грани помешательства.
- Что? – растерялась я. – Мария? Она, конечно, дура, но…
- Мария, или как её там, запросто может сойти с ума, если ты пробудешь в её теле ещё несколько дней. Необратимые психические последствия. Это не перелом – обратно не срастётся.
- Да откуда ты-то знаешь?!
- Вижу, - просто отвечал Фламмель.
Его слова почему-то вызывали доверие. Если он так легко разглядел меня, то, возможно, столь же ясно видит и душу Марии де Мюссе, со всеми её сдвигами. Жутковатая картинка вырисовывается.
- Она сумасшедшая? – спросила я упавшим голосом. – Значит, поэтому она такая… ненормальная… А я-то думала, что она просто испугалась… от неожиданности… Ну, когда я вселилась…
- Нет-нет, - попытался успокоить Фламмель. – Пока она просто в состоянии глубокого потрясения. Видишь ли, демон… как тебя там…
- Натанаэль.
- Да. Видишь ли, Натанаэль, она очень впечатлительна. Крайне впечатлительна. Гораздо больше, чем многие другие люди. У неё очень хрупкая психическая организация. Любой средний здоровый человек вполне способен выдержать такое переживание, как… подселение демона. А она… боюсь, она на грани безумия.
- И навсегда останется чокнутой, - подытожила я. – Во, блин…
- Ты выполняла инструкцию? Правила по использованию?
- Ты намекаешь на параграф пятнадцать, пункт «б»? «Пользователь обязан предоставлять душе, прикреплённой для постоянного проживания в теле, право полного пользования телом, со всеми его функциями, включая чувственное восприятие, движение, дыхание, пищеварение, выделение продуктов обмена, удовлетворение половых потребностей, сон, мышление, генерирование эмоций и фантазирование, не реже, чем каждые 72 часа, на период не менее 8 часов», - процитировала я. – Выполняла, в точности. Собственно, я здесь меньше недели, так что пока получилось выпустить её всего один раз. Завтра как раз новый срок настаёт… И что, ты думаешь, она сделала? Ничего! Все восемь часов валялась на кровати, уставившись в одну точку! Даже не уснула! Даже сесть не попыталась! Все восемь часов. А я ждала, как порядочная, сидела в сторонке. Ладно, ночь была, никто ничего не заметил.
- Всё очень плохо, - нахмурился Фламмель.
- Да что делать-то? Ты знаешь, что делать, чернокнижник?! – я уже сама была на грани глубокого потрясения. Вот ведь, влипла! Гнилой материал подсунули. Одно слово, демоны… А крайней, в любом случае, останусь я. Испортила, навредила, нарушила договор. И никакие заслуги перед Департаментом не помогут. Тут уже не только премии лишат. Тут вообще понижением в должности попахивает. А как же: подвела всю Воздушку! И Бахамут морду отвернёт, словно и не он мой выбор одобрил.
- У меня, между прочим, имя есть, - обиделся Фламмель.
- Ладно, ладно, Фламмель, сейчас не время ссориться. Ты можешь её как-то привести в норму?
- Не знаю, я ведь не врач…
- Да брось, я знаю, какие у вас тут врачи. Уж лучше ты.
- Прежде всего, нужно вернуть её в привычную обстановку. Ей так будет спокойней.
- Это куда? Домой, что ли?
- Ну, да.
- Нет, ни за что. Они меня достали.
- Кто?
- Её родители! Когда я выбирала девчонку, то совершенно не подумала про родителей. Они постоянно лезут в мою жизнь! То есть, в её жизнь. Тьфу, я запуталась…
- Придётся терпеть.
- Да почему ж я должна терпеть каких-то посторонних идиотов?! Мне что, своих мало?
- Если сейчас ты не потерпишь посторонних, потом тебе придётся терпеть своих. Причём гораздо дольше. И в худшей форме.
Я тяжело вздохнула. Колдун был прав по всем статьям. И откуда он такой умный выискался? Кажется, я уже задавала этот вопрос…
- Хорошо. Допустим, я вернусь. Что дальше?
- Ты выпустишь её. А я попробую с ней поговорить.
- Сначала тебе придётся попробовать поговорить с её предками. Они тоже психи.
Фламмель тяжело вздохнул.
- Девочку жалко. Ей совсем плохо.
- Ты кому взялся помогать, мне или ей? – ревниво спросила я.
- Наверно, вам обеим.
- Так не получится. Помочь можно кому-то одному, за счёт интересов другого. Меня интересует, чьи интересы будут попраны.
- Если ты сумеешь обосновать запрос своему начальству, тебе, возможно, предоставят другое тело.
- И то верно…
Несколько минут мы оба сидели молча, опустив глаза в землю. Каждый собирался с духом.
- Ладно, пошли, - решилась я. – Нечего тянуть.
- Пошли.
И мы пошли». 



Эпизод  6.  «Переговоры».


«…Не знаю, что он им наплёл. По крайней мере, он взял на себя все объяснения, и я была избавлена от душераздирающих сцен. Я просто завалилась на кровать и уставилась в потолок, дожидаясь продолжения. Точно так же, как Мария трое суток назад.
Похоже, Фламмель умел убалтывать не только демонов, но и своих соплеменников. Супруги де Мюссе позволили ему поговорить с их дочерью наедине.
Он вошёл без стука, но стука и не требовалось. Звук шагов на лестнице и скрип ступеней загодя предупредили о его приближении.
- Ну? – я рывком села в постели.
- Уф, - выдохнул Фламмель.
Он подтащил стул от моего столика с косметикой и устроился возле кровати.
- Что?
- Значит, так, - Николя утёр лоб изящным платочком. – Я не стал акцентировать их внимание на факте одержимости. Просто поговорил о том, что обнаруживаю у Марии сильное душевное неблагополучие. Они согласились. Я сказал, что встретил тебя… то есть, Марию… ночью на улице и, увидев неадекватное поведение, постарался побыстрее препроводить её… тебя… тьфу ты, в общем, домой. Они думают, что я врач. Это почти правда, я изучал медицину, только не практикую.
- Так что ж ты врал-то, что не врач!
- Я изучал медицину, алхимию, теологию, юриспруденцию, живопись и ювелирное дело. Но я не врач, не богослов, не адвокат, не художник и не ювелир. Чувствуешь разницу?
- Ладно, не отвлекайся. Как они отреагировали?
- Как, как… А как сама думаешь?
- Орут. Или рыдают.
- И то, и другое. Они уже несколько дней, как заподозрили неладное.
- И что делать собираются?
- У них есть семейный врач, Жирандоль. Я его немного знаю. Неплохой специалист. Завтра пригласят.
- Чёрт с ним, пусть приходит. Он сможет меня увидеть?
- Тебя? – не понял Фламмель.
- Ну, меня, настоящую?
- А, нет, вряд ли.
- Тем лучше. А что мне-то делать? Мне-то ваш Жирандоль не поможет!
- Будешь составлять объяснительную руководству.
- Вот, блин, повезло.
- Объяснительной займёшься потом, - продолжил Фламмель. – А сейчас выпускай Марию, мне надо с ней поговорить.
- Зачем это?
- Попробую вернуть её к реальности.
Я нехотя посторонилась, отпуская бразды правления. Жалкий розовый ком, доселе всё время маячивший где-то на периферии поля зрения, теперь оказался прямо перед моим носом. Астральным носом, ибо физический более мне не принадлежал. Ком мелко дрожал, как зажатая в ладонях дикая мышь.
- Давай, вали, - грубовато подтолкнула я её. – Человек ждёт.
Откровенно говоря, я на неё изрядно злилась. Хотя умом и понимала, что Мария не виновата в сложившейся ситуации. Она, точно так же, как и я, пострадала от чьей-то служебной халатности. Сотрудники, подбиравшие доноров тела, не удосужились проверить все детали и подошли к своим обязанностям сугубо формально. Да, формально они тоже не несли ответственности за случившееся. Они не обязаны знать наверняка, как донор отреагирует на подселение реципиента. Хотя они и строят определённые вероятностные прогнозы. Кто виноват, что реализовалась одна из худших вероятностей?... Кто виноват? Найти бы скотину…
- Мари, - мягко позвал Фламмель. – Мадмуазель Мари, Вы меня слышите?
И тут случилось чудо. Губы тела, казавшиеся безжизненными, дрогнули. Как и ресницы приподнимающихся век.
- Мари! – повторил колдун настойчивей. – Нам нужно поговорить. Соберитесь, сделайте усилие.
Мария де Мюссе смотрела на Фламмеля. Ей даже хватило сил, чтобы повернуть голову в его сторону!
- Мадмуазель Мари, меня зовут Фламмель, я учёный…
- Я знаю, - слабо произнесла Мария. – Я слышала, как Вы с ним разговаривали…
«Вот чертовка! – возмутилась я мысленно. – Она, оказывается, всё слышит. А я-то считаю, что она в коме!»
- С кем – «с ним»? – опешил Фламмель.
- С существом. Оно пыталось говорить со мною. Я думала, что сошла с ума. Так сходят с ума: слышат голоса, которых на самом деле нет, пытаются им отвечать… Я знаю, у меня бабушка сошла с ума, когда я была маленькая. Родители думают, что я ничего не понимала тогда и всё забыла. А я помню…
«Отягощённая наследственность, - констатировала я. – Нет, вот ведь халтурщики! Они знали, знали, и всё равно засунули её в список. Нет, я теперь точно добьюсь служебного расследования!»
- Я всегда боялась сойти с ума, - продолжала Мария. – И словно бы предчувствовала, что меня это ждёт, рано или поздно. А тут… началось… Я думаю: главное – ни за что с ними не заговаривать. Иначе – всё… навсегда… Как бабушка…
Сидя в своей «кладовке», я беззвучно материлась. Кажется, впервые в жизни до меня дошёл смысл фразы: «И будет там стон и скрежет зубовный». Скрежетать было особо нечем, но всё-таки как-то… скрежеталось. Сумасшедшая девица, одержимая бесом – каково сочетание, а? Ох, только бы добраться до юмористов, которые сделали возможным столь комичный оборот!
- А когда Вы стали с ним разговаривать… я подумала: может, это что-то другое? – докончила Мария свою мысль. – Может…
Она всхлипнула и замолчала. Губы её отчётливо дрожали.
- Мадмуазель Мария, я с Вами, а ситуация под контролем, - Фламмель ласково взял её за руку. – Никакая Вы не сумасшедшая. Вы, наоборот, молодец. А существо… Оно…
Я показала Фламмелю астральный кулак.
- Она, - быстро поправился Фламмель, - всего лишь демон. Обычный демон, бес, какие иногда вселяются в человека.
- Демон? – переспросила Мария неуверенно. Она, похоже, не разделяла убеждения, что одержимость бесом намного лучше сумасшествия.
- Да, демон, - ласково пропел Фламмель. – Она временно оказалась с Вами в одном теле. Нужно немного потерпеть, и она обязательно уйдёт.
- Она? Уйдёт? – Мария не знала, чему верить. – А вы можете говорить с ней? Она – настоящая?
- Да, вполне, - авторитетно кивнул чернокнижник. – Я понимаю, Вам трудно принять это объяснение. И другим людям тоже. Ваши родители считают, что у Вас нервный срыв.
- Родители? – встревожилась девушка. – Что с ними? Они живы? Я так давно их не видела!
- Всё в порядке, они внизу, в гостиной. Ждут возможности пообщаться с Вами.
- Я хочу их видеть.
- Я их обязательно позову. Через пару минут. Сначала нам нужно обсудить Ваше состояние.
- Моё состояние, - эхом повторила Мария. Внезапно она с силой вцепилась в руку Фламмеля. – А Вы мне не кажетесь? Вы – настоящий? Или у меня уже начались видения? Отвечайте! Вы – настоящий?!!!
- Да настоящий, отпустите же, больно. Вы мне кожу содрали ногтями, видите? Кровь – настоящая?
Мария ошалело уставилась на капельку крови, проступившую из маленькой царапины на тыльной стороне его кисти. На мой взгляд, аргумент был не более убедителен, чем все предыдущие. Если Фламмель – всего лишь видение, то с тем же успехом могла бы привидеться и кровь на его руке. Но на Марию вид царапины почему-то подействовал успокаивающе. Она поверила в реальность происходящего.
- Что мне делать? – покорно спросила она.
- Прежде всего, запаситесь терпением. Демону нужно время, чтобы покинуть ваше тело. И ничему не удивляйтесь. Там, где действуют потусторонние силы… сами понимаете… всё возможно.
- Всё возможно? – Мария снова взволновалась. – Что возможно? Что ещё со мной будет?
- Ну, например… - Фламмель задумался. – Например, Вы немного полетаете. Или будете чувствовать, что Вашим телом движет посторонняя сила. Или… Ваши уста начнут говорить чужим голосом, непонятные Вам вещи. Всяко бывает. Отнеситесь к этому философски. Демон, в любом случае, не сможет причинить Вам вред. Она связана определёнными обязательствами. В том числе, обязательством уйти через определённое время.
- Через время? Когда?
«Скажи ей, не позже, чем через год, - подумала я. – Всегда легче терпеть неприятности, если точно знаешь, когда они кончатся».
- Не позже, чем через год, - произнёс вслух Фламмель. – А возможно, гораздо раньше.
- Год! -  простонала Мария. – Но почему? Почему? Почему именно со мной всё это… творится?
- Э-э… Вы были в чём-то… уязвимы. Она использовала Вашу слабость.
- Да, это грех, - пробормотала Мария. – Какой-то грех… что-то было… Только я не знаю… не могу вспомнить…
- Не нужно сейчас заниматься самокопанием. Потом разберёмся. Сейчас для Вас самое главное: сохранить душевное равновесие. Вы обещаете мне держаться?
- Да, - выдохнула девушка. – Да, держаться… Хорошо, что не с ума… не сошла с ума. Только не уходите пока. Я боюсь.

…Разговоры затянулись до самого утра. Фламмель, бедняга, выложился на полную катушку. Мария упорно отказывалась вступить со мной в диалог. Хоть она и приняла объяснения Фламмеля, но подспудно по-прежнему боялась общаться с «голосом внутри головы», якобы способным лишить её рассудка. Родители появлялись и исчезали на сцене со всякими бессмысленными охами – ахами. В итоге, при посредничестве чернокнижника, Мария выторговала у меня обещание, что я разрешу ей посетить сегодня в церкви обедню – позднюю, ибо к ранней мы уже не успевали, ведь нужно было ещё и отдохнуть хоть немного. Я дала слово, что не буду вмешиваться в её действия всё то время, что она находится в храме – но не дольше, чем до захода солнца. А то знаю я таких: ещё останется там жить! Все сроки в договорённостях должны быть чётко обозначены.
Не понимаю, право, что её так тянет в это скучное заведение, но если присутствие на мессе поддержит её душевное равновесие, то пусть себе присутствует. Чтобы не тратить зря время, я вознамерилась по ходу церковной службы заняться сочинением петиции Бахамуту. А кому же ещё? Нельзя прыгать через голову непосредственного начальника. Если успею, то сразу же и отправлю ему.
Придя к консенсусу, мы с Марией на часок провалились в сон перед началом нового дня»…

 

Эпизод  7.  «Бес в храме Божьем».


«…У неё хватило ума надеть то голубое платье, которое я приобрела позавчера на деньги, выигранные во время одной из ночных прогулок. Я очень боялась, что она выберет что-нибудь из своего старого гардероба – неуклюжее, нарушающее её собственную природную гармонию. Но она невольно одобрила мой выбор. Ей просто некогда было размышлять, и она схватила первое, что попалось на глаза. Очень строгое, очень изысканное, васильковое, с серебристой отделкой. Вырез горловины – «лодочкой», на плечах – две тонкие серебряные застёжки в виде бабочек. Хоть на танцы, хоть в библиотеку… Хоть в храм божий. К платью идеально подошёл белоснежный платок, расшитый серебряной нитью.
Пока Мария собиралась перед зеркалом, я не без удовольствия разглядывала её отражение. От органов чувств я решила не отключаться (инструкцией это допускается), и теперь осязала, видела, слышала точно то же, что и сама девица.
«Хороша девка! – вынуждена была признать я, в который уже раз. – Вот ведь, и не выспалась, и осунулась, и устала, как чёрт, а всё равно хороша!». Даже как-то жалко менять её на другого носителя. Как пить дать, подсунут китайца с пятью детьми. Жирного, обрюзгшего. Или, наоборот, высохшего, сморщенного, как печёное яблоко. И что я с ним? Какие удовольствия от жизни получу? А Мария… Ну что, ну, чокнутая немножко, с кем не бывает. Жизнь нынче сложная, у всех крыша течёт. Можно же как-то приспособиться, найти рычаги управления. Это тебе не мёртвыми душами командовать! Это живой человек, во плоти, к нему подход нужен особый, понимание. А там, глядишь, и брыкаться перестанет, сама шею подставлять начнёт – дескать, присаживайся…
Всё утро я не могла решить, писать ли Бахамуту докладную, или попробовать справиться собственными силами. К тому же, усталость, накопившаяся с бессонной ночи, несколько подорвала мои мыслительные способности.
Поэтому я даже не заметила, как мы добрались до церкви. Переход показался совсем коротким: должно быть, де Мюссе жили где-то неподалёку.
В конце концов, я пришла к заключению, что докладную написать следует, но без категоричных формулировок. Потому что если здоровье Марии стабилизируется, у шефа не возникнет острого желания искать для меня нового донора. А если с ней, всё же, случится худшее, то у меня останется официальный документ, снимающий ответственность. Я, дескать, ещё когда докладывала, а вы сами виноваты, что мер не приняли.
Так, успокоенная, я глянула по сторонам и обнаружила, что мы вышли на площадь.
Всё в этом районе города было какое-то мелкое, прозаичное, обывательски – приземлённое. Дома – максимум в три этажа. Улочки – узкие, тесные, двум повозкам не разъехаться. Ни дворцов, подавляющих своим великолепием; ни могучих мрачных крепостей, способных противопоставить себя полчищам завоевателей; ни изысканных парков с фонтанами, беседками и статуями; ни просторных площадей, где могли бы собраться все жители, чтобы поглазеть на праздничное шествие; ни пронзительных готических соборов, возносящих на головокружительную высоту символику сублимированного либидо. Нет. Если площадь – то размером чуть больше двора. И посередине такой площади еле помещается толстый старый каштан да четыре скамейки вокруг него. Если парк – то запущенный, заросший одичавшим кустарником, как лесная опушка. Если храм – то невыразительная прямоугольная постройка, которая могла бы быть чем угодно, если бы не католический крест на островерхой крыше. Только у самого входа статуя Девы Марии, вся в мраморных драпировках одежд, встречает посетителей всепонимающим сострадательным взглядом.
Спальный район. Удивительно, но их столица больше, чем наполовину, состоит именно из таких.
Мартовское солнце уже вовсю изливает свои щедроты на пробуждающуюся к жизни природу. Небо сияет той поразительной яркостью, какая присуща ему только весной и осенью, никак не летом. Почти того же цвета, что и моё платье. Пара чистейших белых облачков в вышине – словно уголки огромного небесного платка. Мелькнула мысль, что было бы неплохо выбраться на природу: на самых солнечных полянах уже наверняка пробиваются первоцветы. О чём в это время думала Мария, я понятия не имела, но она тоже улыбнулась.
Мы переступили порог церкви: Мария, в обществе своих отца и матери. Они оба побоялись куда-то отпустить больную дочь одну.
Людей в этот час на службу пришло немного: должно быть, основная масса прихожан исполнила свой духовный долг ещё с утра. Считается, что поздняя обедня предназначена для лентяев, которым в тягость встать пораньше.
Входим под своды храма. Странно: все трое, включая Марию, вместо того, чтобы пройти прямо – в зал со скамьями, – притормаживают у левой стены. Оказывается, слева при входе размещена какая-то чаша на высоком треножнике. Родители по очереди опускают в неё кисти рук, после чего торжественно осеняют себя крестным знамением. Мария тянется к воде последней.
…Уй! Что они туда налили?! Мы с Марией ошарашенно выдёргиваем руки из… кислоты? кипятка?! С виду так похоже но воду, но жжётся, как настоящий огонь. А почему больше никто не возмущается? Мария дует на свои покрасневшие, словно обваренные, пальцы. Переводит взгляд на родителей. Мадам и мсье де Мюссе застыли с побледневшими лицами, не сводя глаз с дочери. Они явно перепуганы, но вот с их руками, побывавшими в едкой жидкости, кажется, всё в полном порядке.
До меня начинает медленно доходить. В этой части земного шара есть такой обычай: ставить при входе в храм чашу с освящённой водой, так называемую кропильницу. Чтобы каждый входящий имел возможность омыть руки от греха, прежде чем приблизится к алтарю. Предрассудок, конечно, дикое суеверие… Как могут руки стать чище, если все полощут их в одной и той же миске? Наоборот, ещё повышаются шансы подцепить чужую инфекцию… Однако же, вот…
Для любого нормального человека жидкость в чаше – всего лишь обычная вода, не очень холодная и даже, возможно, слегка мутноватая. (Религиозные фанатики, благоговеющие перед любыми церковными атрибутами, не в счёт). Поэтому господа де Мюссе провзаимодействовали с ней без какого-либо дискомфорта. А вот их дочь…
Так вот, значит, как реагирует на святую воду человеческий организм,  захваченный демоном.
М-да, ситуация осложняется…
Примолкшие, притихшие, мы проходим в боковой придел. Я вспоминаю: один алтарь – одна месса в день. В этом храме их два. По стенам должны висеть картины, изображающие крестный путь. Но я ничего не могу увидеть, потому что Мария не отрывает глаз от своих рук, кожа которых всё ещё горит. Я вынуждена чувствовать её боль. Чёрт бы побрал их всех, вместе со всем их религиозным мракобесием.
Народу мало, всего человек десять. Мы садимся на второй ряд. Возникает ощущение, будто я в театре. Сейчас распахнётся занавес, и начнётся спектакль. Занавеса, впрочем, нет… Если бы у Марии была совесть, она, хотя бы ради меня, повертела бы головой по сторонам. Но мне видна лишь часть передней скамьи, укрытые голубым подолом колени и сжатые покрасневшие кисти. Боковым зрением замечаю, как на хоры по бокам алтаря подтягиваются то ли певчие, то ли служки. Ладно, возможно, хоть споют что-нибудь жизнеутверждающее – всё веселее станет. Боль в руках постепенно отпускает. Кажется, никаких серьёзных повреждений – так, не больше, чем ожог первой степени. Через полчаса всё рассосётся бесследно. Хм, а тот, кто заряжал… пардон, освящал эту воду, был весьма крепок в своей вере. Попади он ко мне в рабочей обстановке, нам бы пришлось потягаться всерьёз. Зачёт и респект.
Не могу побороть в себе уважения к профессионализму, даже если это профессионализм конкурента и соперника.
Раздаются первые звуки хора. Поют мужчины, довольно стройно, хотя и монотонно. Настраиваюсь на полчаса унылого безделья. В конце концов, я ведь собиралась продумать текст докладной Бахамуту…
Внезапно картинка перед глазами резко меняется: это Мария вскинула голову. Молодец, девочка: пора позаботиться о ближнем, то есть обо мне (ибо кто может быть ближе человеку, чем существо, гнездящееся в его собственных мозгах?). Покажите мне шоу. Дайте жару!...

…Весь окружающий мир в единый миг перестал для меня существовать. Так просто: рассыпался разноцветной шелухой и канул в небытие. Потому что стал не нужен.
Явился ОН. Откуда ОН взялся? Вспыхнул, подобно сверхновой звезде, во мраке моего прежнего бытия? Спустился с Небес? Нет, конечно, он был всего лишь человек, и вышел из ризницы, как и положено по регламенту ритуала.
Это был ОН. Тот, кого я ждала всю жизнь. Все прочие мужчины, встречавшиеся мне в период краткого пребывания в мире людей, оказались не более, чем второстепенными персонажами, схематичными фигурками, единственное предназначение которых – своим несовершенством подчеркнуть великолепие Главного Героя.
ОН вышел к людям, в своих ниспадающих удивительных бело-фиолетовых одеяниях (белое – символ духовной чистоты, фиолетовое – знак скорби по Распятому, ведь на дворе Великий Пост). Прекрасный и сияющий. Земное воплощение великого Архистратига. Никто и ничто в поднебесном мире не могло быть прекрасней этого человека.
Нет, его голову не венчали золотистые локоны, а волосы были темны и коротко острижены. Нет, черты его лица не отличались ангельской, почти что математически выверенной, гармонией. И блистающей серебром кольчуги на нём тоже не было… Но разве это имело значение?!!! Его округлая физиономия лучилась неизбывной добротой. Он сохранял серьёзное, даже торжественное, выражение лица, приличествующее обстановке, но уголки его губ, казалось, готовы были в любой момент вспорхнуть вверх, в самой светлой из улыбок. Его фигуру в просторных, собирающихся складками одеждах сложно было оценить, но по общему абрису он производил впечатление человека стройного, поджарого. И – самый трогательный штрих к его портрету: большие выразительные глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресницами. Таким ресницам позавидовала бы любая великосветская кокетка.
В его зрачках отражались огоньки свечей. В них отражалась вся моя никчёмная жизнь до сего момента.
Моё сердце трепыхнулось и принялось скакать, как перепуганная белка в клетке. К щекам прилила кровь. К ушам, кажется, тоже… Зато от мозгов она отхлынула вовсе. Губы сами собой приоткрылись, как будто с открытым ртом я могла лучше впитать каждое произнесённое ИМ слово. Дыхание сделалось частым и быстрым, но воздуха всё равно не хватало. Мне не хватило бы сейчас всего воздуха в этом храме, в этом городе, чтобы надышаться, чтобы напиться неземным восторгом! Если такое блаженство испытывают праведники в Раю, то я – люблю Рай!...
Мои глаза вцепились в него, как голодная собака – в кость. Как младенец – в вожделенную погремушку. Я следила за малейшим его движением, малейшей переменой мимики. Я грелась в лучах его взоров.
Он был ещё так молод! Лет двадцать пять – двадцать шесть, не больше…

- Emitte lucem tuam et veritatem tuam: ipsa me deduxerunt in montem sanctum tuum et in tabernacula tua… - звучал его плавный голос, как будто негромкий, но прошивающий всё помещение до самых стен.

«Пошли свет твой и истину твою, да ведут они меня и приведут на святую гору твою и в обители твои, - беззвучно повторяла я за ним, абсолютно не задумываясь над смыслом произносимого. – Да ведут они меня и приведут в обители твои…»

- …Quare tristis es, anima mea, et quare conturbas me?...

«…Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешь меня?...»

Это были слова псалма, написанного царём-поэтом ещё две с половиной тысячи лет назад и включённого в стандартный текст, произносимый священником в ходе служения мессы, но сегодня они как будто звучали для меня лично.
Кто же он? Кто ОН – неземной, сияющий??? «Отец Виктор», - выкопала я в мозгу Марии, внезапно утратившем всякую бдительность в мой адрес.
Но почему я смотрю на него? Неужели я нарушила данное Марии слово и снова взяла под контроль все её движения? Нет, к счастью, я по-прежнему подключена лишь к воспринимающим каналам. Выходит, она сама пялилась на него во все глаза всё это время?
Впрочем, да. Священник ведь центральная фигура в ходе мессы. Было бы странно, если бы благочестивая прихожанка стала смотреть на кого-то другого. Например, на министрантов. При чём тут министранты?
Как славно, что на протяжении всей службы наши с Марией намерения дивным образом совпали. Она не сводила взгляда с моего Виктора (победителя! о, да!) и не мешала мне купаться в волнах восторга.

…В какой-то момент я обнаруживаю себя стоящей на коленях в проходе между скамьями. Двое или трое человек поблизости делают то же самое, остальных я не вижу. Виктор… смотрит прямо на меня! (Его имя – как музыка. Как дуновение свежего бриза в июльский полдень). Он медленно приближается ко мне, и протягивает в мою сторону руку, сжимая в пальцах какой-то небольшой предмет, и творит им крестное знамение в воздухе предо мной.
- Corpus Domini nostri Jesu Christi custodiant animam tuam in vitam eternam…
Мария послушно открывает рот, как больной ребёнок, готовящийся принять от доктора пилюлю. И получает в награду… кусочек чёрствой булки. Пара движений челюстями – и крошки направляются положенным им путём, в горло, внутрь тела.
…Резкая судорога перекручивает гортань. В глазах темнеет. Воздух! Нужен воздух!! Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть!!! Бешеный кашель рвёт грудь. Из зажмуренных глаз брызжут слёзы. Я мешком валюсь на пол (каменный, жёсткий!), под ноги повскакавшей с мест публике. Кто-нибудь, дайте воздуха! Собственный лающий, хрипящий, свистящий кашель слышу словно со стороны. Давлюсь им, давлюсь вытекающей изо рта пеной, бьюсь во внезапном припадке, лицом об камень пола…
Вокруг суетятся человеческие существа, тормошат меня, переворачивают лицом вверх. Их всех вдруг затмевают приблизившиеся ко мне серые глаза, глаза цвета весенних сумерек – единственные, чей взгляд имеет значение. Ах, если бы видеть их так вечно!...
Меня кое-как переводят в сидячее положение. Чья-то мощная длань впечатывается в мою спину промеж лопаток. Предательская крошка вылетает из трахеи прочь, вон из тела.
Спазм прекращается так же резко, как и начался. Я судорожно хватаю ртом воздух.
- Мадмуазель де Мюссе, - Виктор сидит на корточках напротив, - что с Вами? Вы уже можете дышать?
- Да, - хриплю в ответ. – Да… я… поперхнулась… кажется…
Хм. Интересно. А чего это все вокруг таращатся на меня, как на прокажённую? И точно так же, как от прокажённой, опасливо расползаются прочь? Подальше? На самые краешки скамеек, на самые задние ряды? Вокруг меня теперь полно пустого места. Лишь отец с матерью остались рядом.
Впрочем, служба продолжается. Такое важное действо следует довести до конца.

- Отец Виктор!
Мария терпеливо дожидалась, пока закончатся все ритуальные отправления, пока все желающие обсудят со святым отцом свои животрепещущие вопросы и двинутся к выходу. Теперь её терпение было вознаграждено. Она стояла перед патером, зачем-то уставившись в пол, а поодаль жались друг к дружке встревоженные родители.
- Да, дочь моя. Вы хотите поговорить?
- Да… Да. Мне нужно исповедаться.
Это что ещё за новости? Она мне ничего не говорила о том, что собирается исповедаться! Коварная девчонка! Если святая вода ожгла меня (ну, и её тоже), словно кислота… Если крошка от святого причастия чуть меня не придушила… Интересно, чем обернётся для меня её исповедь? Впрочем, по-любому, я-то бессмертна. В отличие от неё, с её прекрасным физическим телом. И если она сейчас вдруг загнётся… Даже думать не хочется! Не видать мне ни премии, ни нового отпуска, вплоть до самого Страшного Суда. «Вот тогда и отдохнём!» - как любит шутить наш старый добрый Бахамут. «Баламут», как прозвали мы его за глаза.
С другой стороны… Исповедь – это откровенный разговор двух людей. Один на один, без свидетелей. И я сейчас буду говорить с НИМ! С НИМ!!!... Нет, не я. Мария. Тысяча чертей, я дала ей слово не вмешиваться в её действия. Значит, говорить будет она, а я – обречённо слушать, какую она понесёт ахинею про съеденный во время поста кусок колбасы. (Ой, что-то я много чего ела в последнее время…). Ну почему? Ну кто меня дёрнул за язык раздавать обещания? Недаром ведь их бренд-менеджер говорил: «Не клянись». Толковый специалист – знает, что делает. Недаром сейчас восседает одесную Самого Главного. Поговаривают, что они родственники…
А что мне мешает нарушить слово? Я демон, дух лжи, мне можно! Нет, нельзя. Ведь существует ещё Инструкция по Эксплуатации. А там ясно написано: «Пользователь обязан предоставить душе, прикреплённой для постоянного проживания в теле, право полного пользования телом, со всеми его функциями… не реже, чем каждые 72 часа, на период не менее 8 часов». Так вот, сейчас её 8 часов полного пользования телом. Я – в стороне. И в отстое…
- Исповедаться? Да, конечно. Пойдёмте.
Мы забираемся в деревянную кабинку, именуемую конфессионал. Иными словами – исповедальня. Заходим каждый со своей стороны. Какая досада: меж нами – преграда! Перегородка с частой решёткой! (Тьфу, от волнения меня, кажется, пробило не просто на очередной каламбур, а вообще на рифму). Я не могу даже видеть его, не могу заглянуть в его чудесные глаза!
Марии, впрочем, это не мешает. Даже наоборот: она начинает чувствовать себя чуть менее стеснённо. Бухается на колени (что за поза такая дурацкая, вообще не понимаю… лучше бы присесть на какую табуреточку… ну да ладно, выбирать не приходится…).
- Святой отец, я согрешила, - начинает Мария довольно бойко, но затем смолкает.
- Что случилось, дочь моя? Рассказывайте, - пытается подбодрить её Виктор. Но голос его дрожит от волнения.
- Святой отец… - снова произносит Мария. И срывается на всхлип. – Я очень грешна, наверно… То есть, что я говорю! Конечно, очень грешна! Только не знаю, в чём… Я не знаю, почему… Не понимаю… Я… Во мне…
Наконец, она делает над собой усилие и выговаривает чётко, почти по слогам:
- Во мне сидит бес.
- Я знаю, - после паузы, очень тихо отвечает священник.
- Вам уже сказали? – вздрагивает девушка. – Тот человек? Я забыла, как его зовут… Он отвёл меня домой этой ночью, потому что бес водил меня по городу.… Этот человек, он учёный…
- Мне никто не говорил. Я сам чувствую его присутствие.
Голос Виктора звучит неуверенно, словно он сомневается, стоит ли говорить вслух о таких вещах.
- Вы… чувствуете? – выдыхает Мария.
Он – чувствует? Ещё один экстрасенс на мою голову! Один – видит, другой – чувствует!... Что творится с человеческим родом? Давно ли бродили по лесам стадом полудикого быдла?! А уже – нате вам: изобрели очки, часы и астролябию. И вот теперь ещё: демонов чувствовать научились!
А может, он врёт? Им, попам, положено уметь дурить людям голову. Иначе как же пасти паству? В самом деле, достаточно элементарной дедукции, чтобы сопоставить факты. Если прихожанка не способна проглотить причастие, а бьётся от него в судорогах, значит, не обошлось без вмешательства нечисти…
- Я почувствовал его… кхм.. присутствие, когда Вы… потеряли сознание, - продолжает Виктор.
- Что мне делать? – Мария, кажется, на грани истерики. – Я клянусь… клянусь, я не знаю, почему… почему оно ко мне привязалось! Я не ведьма! Вы мне верите, отец Виктор? Я никогда ничего такого… даже не думала никогда! Я не понимаю, за что… за что? Я знаю, что грешна, что виновата, иначе бы оно в меня не вошло. Но я не понимаю!!!...
- Подождите, мадмуазель де Мюссе, постарайтесь собраться с силами. Я уверен в чистоте Ваших помыслов и поступков. Я сделаю всё, что смогу, чтобы помочь Вам.
Вот вредная девчонка. Я, по её мнению – «оно»?! Да она сама – гораздо большее «оно», чем я. Ах, если б я могла сейчас говорить! И ведь ОН здесь, совсем близко, всего лишь в полуметре от меня. Я, кажется, даже чувствую его запах: смесь ритуальных благовоний, въевшихся в ткани одежд, и еле различимые индивидуальные нотки, присущие каждому живому организму. От этого сочетания кружится голова, мышцы делаются ватными, а серая повседневность превращается в феерию вечного праздника.
- Что мне делать? – снова повторяет Мария.
- Мадмуазель де Мюссе, Господь даст нам силы справиться с этим несчастьем, если Вы будете искренни и откроете Богу своё сердце. Любая мелочь может иметь значение. Вы знаете, как коварен враг, он пользуется малейшей лазейкой, чтобы пробраться в душу.
- Если бы я знала, что я делала не так, - стонет Мария. – Я готова всё рассказать, но не знаю, о чём. Всё было как обычно… Я даже на мессе с утра была! Потом вернулась, сидела дома, что-то читала… А вечером… Появилось оно. Я думала, что сошла с ума… Я ведь не сумасшедшая? Я не сумасшедшая, отец Виктор!!!
- Вы не сумасшедшая, Мари, я знаю, - тон Виктора звучит уверенно. – С людьми иногда случается такое: одержимость бесом. Только помните, что с Божьей помощью и Его именем можно справиться с любой нечистью. У дьявола нет власти над человеком, который обратится за помощью к Небесному Отцу. Вы мне верите?
- Да, - шепчет Мария.
 - Мадмуазель де Мюссе, - теперь Виктор разговаривает твёрдо, решительно, как воин, вышедший на поле боя. Как врач, приступивший к операции. – Чего бес хочет от Вас?
- Хочет? – девушка выглядит растерянной. – Я не знаю. Он не говорит.
- Тогда что он заставляет Вас делать?
- Гулять, - (я чувствую, что Мария краснеет). – Гулять ночью по улицам. Знакомиться с мужчинами… играть в кости… Я плохо помню, у меня в голове словно туман…
Странно: неужели она не помнит, как мы лихо отплясывали канкан на столе в закусочной? По-моему, было весело. Да у неё всю жизнь в голове «словно туман»! И нечего обвинять меня в своих личных проблемах. Я-то, как раз, хоть внесла какое-то веселье и разнообразие в её монотонное существование.
- Он разговаривает с Вами? Чёрт?
- Не помню, - Мария совсем теряется. – Он что-то говорил… Постойте! Он говорил, но не со мной, а с тем человеком… С учёным, который привёл меня домой. Учёный поговорил с ним, и демон разрешил мне пойти к обедне. Кажется, демон его немного слушается…
(О, тысяча чертей, как тяжко бездействовать! Демон – «слушается»! Да они, вообще, представляют, с кем имеют дело?! Они – примитивные куски мяса, перемешанного с эфиром, топливо для нашей Геенны! Единственный смысл их существования – накопить в себе побольше духовного дерьма, чтобы жарче гореть потом в нашем костерке. Дрова!!!... Демон – «слушается»… Это надо же!...).
- Мадмуазель де Мюссе, если Вы позволите, я могу попытаться поговорить с демоном. Чтобы узнать, чего он хочет.
- Поговорить? – Мария на минуту задумывается. – Но ведь тогда он… оно… вернётся? И я не смогу собой управлять. Оно… снова будет управлять мной!
- Я не могу на этом настаивать, мадмуазель де Мюссе. Но я чувствую: для того, чтобы от него избавиться, рано или поздно придётся вступить с ним в разговор. Если сейчас Вы не готовы…
- Нет! – торопливо возражает Мария. – Нет, лучше пусть сейчас, сразу. Потом будет ещё страшнее. Он всё равно обещал вернуться… вечером… Здесь, в церкви, хоть не так страшно…
- Сейчас… молитесь Господу, чтобы Он дал Вам сил.
- Да…
Виктор медлит. Прокашливается. Мария цепенеет в тихом ужасе. (Фи, как же эти люди потеют от страха… Вечером нужно принять ванну…).
- Именем Господа нашего Иисуса Христа, - начинает Виктор сдавленно.
Слабый электрический удар мне в спину. А заодно – Марии де Мюссе. Ну, я-то, положим, привычная… А вот бедная девушка прямо подскочила на месте. Не столько от боли, сколько от неожиданности.
- Приказываю тебе, демон ада, вселившийся в тело Марии де Мюссе: отвечай! – заканчивает обращение священник.
Я беру управление двигательной системой. Наконец-то! Сейчас я всё скажу!
- Да, - лепечут губы.
- Ты – демон? – переспрашивает святой отец с сомнением.
- Да, - снова с трудом выдавливаю я. Кажется, мой голос сейчас звучит тише, чем у Марии.
Что со мной происходит? Отчего враз пересохло во рту? Отчего язык еле ворочается, будто стал тяжёл, как жернов? Нервно облизываю сухие губы. Пытаюсь упорядочить сбивающееся дыхание. Вытираю о юбку потные ладони.
- Назови своё имя, - велит Виктор.
- На… - (сглатываю слюну, она ужасно вязкая и никак не хочет сглатываться). – На… - (в горле стоит ком, и голос срывается на фальцет). – Натанаэль.
О, ужас! Я теперь ещё и заикаюсь? Хорошо хоть темно, и никто не видит моего лица.
- Нананатанаэль? – не понимает Виктор.
- Да нет же! – воплю в отчаянии. – Моё имя – Натанаэль! Я – демон воздуха.
- Зачем ты мучаешь душу несчастной Марии? – продолжает допрашивать невидимый Светоч моей жизни.
- Никого я не мучаю, - обижаюсь я. – Я прошла в её тело на законных основаниях. Я буду жить в нём год и не причиню ей вреда…
- Что нужно тебе, чтобы ты ушёл и оставил в покое её тело и душу?
«Что нужно тебе?» - эхом звучит в ушах его вопрос. «Тебя!» - бешено выстукивает сердце, наскакивая на рёбра так, словно мечтает их выбить и вырваться вон из своей вечной темницы. Я даже никак не реагирую на то, что он обращается ко мне в мужском лице. Что нужно мне?
- Мне-е-е… нужно… - жалко блею, не в силах связать двух слов, которые застряли в горле. – Не твоё дело.
- Демон Натанаэль, - голос Виктора набирает силу, - именем Господа приказываю тебе ответить! Что тебе нужно, чтобы ты навсегда покинул Марию де Мюссе?!
- Да пошёл ты, штопаный гандон! – выпаливает мой высокоинтеллектуальный речевой аппарат.
Что же теперь будет? Что я наделала?! Он теперь никогда не захочет говорить со мной! Мои мозги тонут в том самом тумане, о котором несколько минут назад упоминала Мария. Я валюсь с высот Олимпа в бездну отчаяния. Бежать, спрятаться, подальше укрыть свой позор! Ниже ума, глубже мыслей, в тёмный угол, забиться, свернуться, зажмуриться, вжаться. Меня нет!
- Отец Виктор, - голос Марии удивлённый и… обрадованный. – Демон… он, кажется, ушёл. А что такое… га-а-ан-до-о-он?...»
 


Эпизод  8.  «Война  полов».


«Свет
Озарил мою больную душу!»1…
Нет, не так.
«Рай!
Обещают рай твои объятья!»1.
И это тоже.

И тысячи, сотни тысяч других эпитетов, из сочинений всех поэтов всех времён и народов. Как объяснить единственному в мире человеку, что он для меня… словно восход Солнца над океаном? Словно полная Луна над тихим омутом лесного озера? Словно все краски мира, все вкусы и запахи, всё тепло и нежность?
Вот уже пятый день мы с Марией пребываем в некоей обволакивающей, растворяющей, дурманящей прострации. Она – потому что это, похоже, вообще основное состояние её ума. А я… глупею на глазах? И мне это нравится?
Каждый день с утра мы ходим на мессу. О, как чудесна месса, когда её служит ОН! Я люблю всех ангелов, святых и всю дирекцию Небесной Канцелярии. (Тем более, что давно уже поговаривают, будто и наши, и их акции сходятся в единых руках. А наша, якобы, конкуренция – лишь байки, для стимуляции трудового энтузиазма рядовых сотрудников. Все знают, что право последнего слова всегда остаётся за Самым Главным. Об этом просто не принято говорить вслух. Особенно в присутствии Главного).
Вчера мы с Марией ошиблись и явились к ранней обедне. Её проводил другой священник. Какой-то лысый желчный тип, рано начавший стареть. Мне он не понравился. Мы дождались второй обедни, поздней. В нашем любимом уютном боковом приделе. Пока ждали – рассматривали картинки Крестного Пути, размещённые вдоль стен. Несколько лубочно, но в целом – мило.
А потом были полчаса неземного блаженства. Мы с Марией неотрывно созерцали Единственного. Слышали музыку его проникновенного баритона. Причащаться, правда, не стали: жить-то хочется.
Мария, кажется, видит в нём свою единственную надежду на спасение. От меня. В стенах храма, рядом со святым отцом, она чувствует некоторую защиту. Глупая: как будто молельные тексты на мёртвой латыни способны чем-то мне навредить. Как будто опиум для народа, именуемый религией, способен стать отравой для крысы, именуемой демоном!
Если я и веду себя в последнее время сдержанно, так только потому, что сама этого хочу. И… мне немного стыдно за допущенную давеча бестактность. Я могла бы даже извиниться… Но… Он меня смутил! Я не виновата! Просто сорвалось с языка, от неожиданности, первое, что пришло в голову! Я вовсе не собиралась никого оскорбить. Просто перенервничала.
Нет. Не буду извиняться.
После мессы мы каждый день подолгу гуляем в парке. В том самом парке, где мы познакомились с плутом Фламмелем. Говоря «мы», я имею в виду себя и Марию. В последнее время мы неплохо ладим. Я – всё больше покачиваюсь на волнах сладостных грёз. Она… Да кто ж её разберёт? Я не читаю в душах. Может, строит коварные планы, как от меня избавиться. Пусть делает, что хочет – лишь бы не мешала!
Родители, кажется, тоже довольны переменой в состоянии дочери. По крайней мере, кормят сытно и в душу лезть не пытаются.
…Парк оказался совсем близко к храму: минут десять ходьбы. Он больше походит на одичавший старый сад или чуть уприличенный лес, чем на творение рук цивилизованных горожан. Может, здесь когда-то и впрямь был чей-то сад… Старые флегматичные деревья прожили на белом свете никак не меньше сотни лет. Липы, каштаны, клёны, дубы. Они уводят дух от мирской суеты к вечному. Я начинаю думать, что существуют в дикой природе такие уголки, из которых каждый -  в гораздо большей степени храм, нежели любой храм, сооружённый человеческими руками. Каждая травинка, каждая трещина на коре, каждый лист воспевают Создателя гораздо проникновеннее, чем любой григорианский хор. Возможно, я сужу предвзято, из-за того, что никогда не питала к людям особой симпатии.
Ко всем, кроме одного.
…По земле в разные стороны петляют посыпанные гравийным щебнем дорожки. Они изящно вьются, огибая купы деревьев. Поэтому, откуда бы ни шёл в твою сторону человек, всегда получается, что он появляется из-за поворота.
Народу в парке мало, особенно днём. Работающему люду некогда здесь шастать, а обеспеченные бездельники находят себе места поинтереснее.
Иногда вдоль дорожек встречаются скамьи. Они деревянные и тоже старые, подобно всему остальному парку. В некоторых выломаны отдельные доски. Но я… нет, Мария нашла одну целую. Похоже, местная обстановка ей знакома. Наверно, она уже бывала здесь раньше.
Она всё время выходит к этой скамье. За спинкой скамейки сплетаются ветвями разросшиеся кусты. Они гораздо выше человеческого роста; а когда покроются листвой, то, видимо, превратятся в подобие нерукотворной зелёной беседки, способной скрыть многое от посторонних глаз. Ну, так и есть: Мария вспоминает, как пряталась здесь в детстве от няньки. С тех пор кусты стали ещё гуще…

…Из-за поворота дорожки показался человек. Среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Лет тридцати или около того. Колдун, чернокнижник и алхимик. Учёный. Николя Фламмель. Он неторопливо шагает, рассеянно глядя по сторонам и постукивая по земле длинным прутиком. Улыбается своим мыслям.
- Эй! Привет! – окликнула я его. – Привет, господин колдун!
Фламмель остановился возле скамьи, где я сидела.
- А-а… Привет. И Вам доброго здоровья, мадмуазель де Мюссе… Ты что тут делаешь?
- А как ты думаешь?
- Не знаю. Может быть, поджидаешь очередную жертву?
В иной раз я бы, возможно, возмутилась его высказыванием. Но только не сегодня. Сегодня я была добрая.
- Вот ты хочешь меня обидеть, Фламмель, а зря. Я ведь не только гадости делать могу. Сейчас, например, я готова обнять весь мир. Во мне звучит музыка! Ты считаешь, что я сижу в засаде, а я просто любуюсь природой и радуюсь солнышку. Посмотри, как скамейка нагрелась.
- Ох, не верю я в безобидных демонов, - скептически качает головой колдун.
- Вот, послушай, - я пытаюсь выхватить из эфирных потоков, сквозящих в моём уме, что-нибудь более-менее складное. – Послушай:
«Прикосновенье к божеству!
Прикосновенье к торжеству!
Прикосновенье к волшебству!
Ах, нет… я не переживу!»

- Это что? – с подозрением спрашивает Фламмель.
- Это? – я отчего-то смущаюсь. – Это стихи… Слова в рифму.
- Слова в рифму? – Фламмель с изумлением присвистывает. – Да, душевные расстройства бывают иногда заразительны…
- Кстати, о расстройствах, - вспоминаю я. – Как там наша больная?
- Сейчас, - Фламмель делается сосредоточенным.
Я вся непроизвольно передёргиваюсь, когда ультрафиолет его взгляда прожигает моё нутро. К счастью, это очень быстро заканчивается.
- А всё не так уж плохо, - удивлённо сообщает Фламмель. – Я думал, будет хуже.
- В смысле? Она поправилась?
- Ну, как сказать… Вы с ней как-то умудрились друг к другу приспособиться. Нашли некое динамическое равновесие.
- И что теперь? Она уже не сойдёт с ума?
- Риск ещё есть. Но уже не такой высокий, как поначалу. Если ты поумеришь свою активность, у неё есть шансы продержаться.
Не скажу, чтобы выражение «поумеришь активность» сильно меня обрадовало. Я и так в последние дни веду почти растительный образ жизни. Куда уж умеряться-то!
- Послушайте, мадмуазель де Мюссе, - Фламмель говорит как будто мне в лицо, но смотрит сквозь меня. – Время Ваших… э-э-э… неприятностей уменьшается с каждым днём. Демон уйдёт в строго определённый срок. Осталось одиннадцать с половиной месяцев – меньше года! Наберитесь мужества и терпения, и Вы останетесь в полном порядке. Вы меня понимаете?
Моя голова слабо дёрнулась против моей воли. Мария кивнула, что ли? Да, что-то я совсем контроль ослабила…

…Фламмель ушёл, а я осталась в смятении чувств. Его последние высказывания напрочь снесли и смяли моё безмятежное расположение духа. «Время… уменьшается с каждым днём… Осталось одиннадцать с половиной месяцев!». Моё земное время уменьшается с каждым днём, с каждой минутой, каждой секундой! И плевать-то на тело – жила я и без него, оно даже взлететь не способно. Страшно другое: безвозвратно теряется время, которое я могла бы провести с НИМ! С моим Виктором (победителем!)! Теряются мгновения неописуемых наслаждений. Безграничного счастья. Как измерить, сколько счастья я уже потеряла из-за своей непростительной медлительности?!
Я вдруг осознала, что машинально глажу рукой шероховатую доску скамьи, как могла бы гладить бархатную кожу ЕГО рук. Я узнала, что кожа у него бархатная, потому что Мария прикасалась к его пальцам, когда целовала их.
Счастливая! Всё ей! Хотя для неё это действо – всего лишь дань обычаям. Ритуал демонстрации почтения. Гомагиум, выражаясь по-научному. Вассал выражает почтение феодалу, адепт религии – духовному пастырю. Так принято в их обществе. Целование руки другому человеку символизирует признание его превосходства и собственной готовности подчиниться.
Всего лишь обычай. Такой же, как снимать шляпу при встрече или отвешивать почтительный поклон.

… Так что же я сижу?! Нельзя больше терять ни минуты. Нужно бежать, рассказать всё ЕМУ и отдаться обоюдному счастью целиком, с головой.
Я вскакиваю на ноги… и цепенею. Ну, хорошо, допустим, через пять минут я буду в храме, рядом с НИМ. Взгляну в его лицо. Или брошусь к его ногам. Неважно. А дальше?
Я легко могу накатать сколько угодно докладных Бахамуту. Я даже могу сочинить развёрнутую объяснительную самому Ваалу, главе нашего Департамента. И мне хватит широты моего лексикона, хватит умения обращаться с речевыми оборотами.
Но когда дело доходит до того, чтобы сообщить одному-единственному жалкому человеку о своих чувствах… Куда пропадает мой богатый словарный запас???
Делаю шаг. Останавливаюсь. Разворачиваюсь и иду в противоположную сторону. Потом бегу.

…Я догнала Фламмеля у дверей его дома. Чутьё помогло мне не сбиться со следа. Фламмель  как раз ковырялся ключом в замке. Он нервно шарахнулся в сторону, когда я подскочила к нему с разбегу.
- Ты что? С ума сошла?
- Надо поговорить, - выпалила я, тяжело дыша.
- Кому надо? Мне, например, не надо.
- Мне надо.
- Может, потом как-нибудь?
- Нет. Время уходит.
- Ну, заходи, что ли, - колдун галантно пропустил меня вперёд, в дом.
Я остановилась на пороге.
- Ты разрешаешь мне войти, сам, по доброй воле?
В принципе, в дом к человеку можно заходить и без этой старинной формулы. Но утвердительный ответ даст мне возможность вернуться в любое время, уже не спрашивая согласия хозяина.
- Да ладно уж, по доброй, проходи давай.
Небольшой двухэтажный каменный домик целиком принадлежал Фламмелю. Внутри  оказалось довольно уютно, хотя и немного пыльно. Хозяин бросил плащ на вешалку в прихожей и провёл меня наверх, в гостиную.
…Он сразу повалился в кресло-качалку возле камина. А я остановилась посреди комнаты, изучая обстановку. Просторное помещение служило одновременно и гостиной, и столовой. А также, похоже, и рабочим кабинетом, и, зачастую, спальней. Слева от входа размещался упомянутый уже камин – массивный, внушительных размеров, отделанный каким-то серым камнем. Справа, в глубине, у дальней стены, стоял широкий диван, застеленный красно-коричневым покрывалом. Над диваном висел не менее широкий, не первой свежести, гобелен с изображением сцены охоты.
Стена напротив двери выходила двумя окнами на улицу. И, наконец, в свободных промежутках по периметру комнаты располагались несколько стеллажей, заваленных всяким хламом. Я разглядела бумажные листы, книги, свитки, какие-то невыразительные коробочки, образцы минералов, алхимическую посуду, чучела мелких животных, несколько письменных приборов… Дальше я глядеть не стала. Женская рука явно не притрагивалась ко всему этому великолепию. Вся обстановка в доме выдавала во Фламмеле закоренелого холостяка.
В центре комнаты, на почётном месте, важно располагался большой овальный стол из тёмного полированного дерева. А вокруг него – четыре стула с высокими спинками, из того же материала. На столе вперемежку валялись листы с рукописными текстами. Проследив за направлением моего взгляда, Фламмель не поленился подняться. Он аккуратно сгрёб листы в стопку и переложил на каминную полку. После чего вернулся на прежнее место.
Я снова взглянула на камин. На его полке разместилась целая кунсткамера в миниатюре. Здесь бок о бок вытянулись в ряд, по-порядку: статуя многорукого индийского божества с лицом слона; ярко раскрашенная маска шамана из племени, обитающего на другом континенте; резная шкатулка; чернильница с пером; кастрюлька с длинной ручкой, используемая некоторыми народами для приготовления напитка «кофе»; склянка тёмного стекла с притёртой стеклянной же пробкой; вазочка с печеньем. И, с краю, довольно крупный серый булыжник неправильной формы.
Булыжник почему-то привлёк моё особое внимание. То ли своей неуместностью в жилище учёного человека… То ли напомнил о чём-то… Прихотливостью изгибов и выщербин своей поверхности он располагал досужего наблюдателя к философическим размышлениям о смысле бытия.
Огня в камине, естественно, не было, ибо никто не потрудился заняться его разведением. Среди углей тускло отсвечивал металлическим боком небольшой тигель, установленный на треножнике. (Для тех, кто никогда не увлекался ни алхимией, ни тяжёлой промышленностью, поясню: тигель – это такая посудина конической формы, сужающаяся книзу, с толстыми стенками, предназначенная для расплавления тугоплавких веществ. Все уважающие себя алхимики и чернокнижники пытаются в тиглях переплавлять свинец в золото. Для тех, кто знаком с законами физики, совершенно очевидно, что такое превращение невозможно без ядерного синтеза. А для организации полноценного ядерного синтеза огня и тигля, как правило, маловато. Нужен ещё хотя бы философский камень…).
Из любопытства я подошла поближе к камину и заглянула внутрь, чтобы узнать, что за варево готовил мой колдун. На дне тигля, сквозь слой копоти, поблескивал свеженький слиток золота.
- Испачкаешься, - предупредил Фламмель. – Там копоти полно. Давно не чистил.
- Ты зачем золото в камине держишь? – только и смогла спросить я. В памяти всплыли недавние визиты к ювелирам. Поди, уже волосы на себе рвут с горя, бедолаги…
- А что? – невинно поинтересовался хозяин дома.
- Украдут же!
- Ерунда, - отмахнулся Фламмель.
- Ну, как знаешь, - я вернулась к столу и расположилась на одном из стульев. Стул был жёсткий.
- Кофе хочешь? – смилостивился хозяин.
- Спрашиваешь! Кстати, где взял?
- Мне из Турции привозят. Знакомые, с оказией.
- Что-то я больше ни у кого здесь, в городе, его не видела.
- А его здесь не пьют. Не принято как-то… Может, возить дорого… Да и вкус – на любителя.
Разговор возобновился, когда Фламмель пододвинул мне чашечку с ароматной чёрной жидкостью.
- У тебя, кажется, дело ко мне какое-то было. Срочное, - напомнил он.
- Ах, да, - я так зацепилась мыслями за золото в камине, что почти позабыла о первоначальной цели своего визита.
- Да… - я медлила, не зная, как начать разговор. - Как у вас, людей, принято объясняться в любви? – рубанула я, наконец, с плеча.
- Что??? – Фламмель вскинул брови. – Зачем тебе это?
Я ждала такого вопроса. И не могла дать на него вразумительный ответ. Не стану же я, в самом деле, делиться переживаниями с потенциальным клиентом. Да что там с клиентом – возможно даже с будущим рабом! Ибо он – нужно постоянно об этом помнить – чернокнижник, а, стало быть, готов продать свою душу любому более-менее сметливому дьяволу. Почему бы не мне? В своё время… Пока просто некогда этим заниматься.
- Так, любопытно, - отвечала я, стараясь казаться невозмутимой, и в то же время – не в силах скрыть раздражение. – Уж коль скоро я живу среди вас… Хочу узнать о вас побольше.
- А кто тебе объясняться собрался?
Нет, ну он мужчина или базарная сплетница? Неужели он не видит, что дама желает оградить свою личную жизнь от обсуждения?!
- Много претендентов, - бросила я высокомерно.
- Те стражники? Которые приставали к тебе ночью в парке?
Пока я размышляла, как бы так повыразительнее объяснить человеку, насколько страшен воздушный демон в гневе, Фламмель допил свой кофе. Внезапно он вскочил на ноги и рухнул передо мной на одно колено.
- Мадам! – Фламмель прижал левую ладонь к своему сердцу, а правой ловко уловил мою руку. – То есть, мадмуазель! Вся моя прежняя жизнь была подобна жаркой бесплодной пустыне. Под палящим солнцем брёл я к неведомой обетованной земле, как одинокий паладин. И в тот миг, когда я уже готов был переступить грань отчаяния, утратив всякую надежду на спасение, Вы предстали передо мной, как животворный оазис! Вы и есть животворный оазис в пустыне моего одиночества. В Ваших руках сплетаются все нити моей судьбы. Вы – мой утраченный рай! Позвольте же припасть к Вам, как к неиссякающему источнику благодати. Позвольте покаянному грешнику вернуться в небесные чертоги!
Фламмель поглядел в моё оторопелое лицо своими честными глазами и запечатлел на моей кисти горячий, хотя и несколько театральный, поцелуй.
- Вот, примерно так, - сообщил он будничным тоном, встав и отряхивая колено.
- И что? – поинтересовалась я осторожно.
- В большинстве случаев срабатывает.
- В большинстве случаев?!
- В семи – восьми случаях из десяти, - уточнил он.
- А остальные… два – три?
- У них принципы. Или проблемы со здоровьем. Всяко случается…
Я задумалась. Вообще-то, его информация была мало применима к моей ситуации.
- Ладно, я поняла, - заговорила я. – Так в вашем мире мужчина объясняется с женщиной. А если… наоборот?
- Наоборот? – колдун выглядел озадаченным. – Не, наоборот не получится.
- Почему?
- Видишь ли… Женщина – такое существо… В ней слишком много вашего, дьявольского. Она никогда сама не признается.  Будет молчать до последнего. Намекать – это пожалуйста: взглядами, вздохами, телодвижениями, выражением лица… Одеждой…. - (Фламмель покосился в вырез моего платья. Однако, там ничего особо вызывающего не просматривалось. Всё самое ценное было надёжно скрыто). – Но вот чтобы прямо сообщить обо всём словами – никогда!
- Но почему?!
- А чтобы высосать все соки у своей несчастной жертвы. И переложить всю ответственность.
- Как это?
- Ну, понимаешь… Сначала мужчина, имевший несчастье поддаться влечениям, героически молчит и ждёт, пока женщина рухнет в его объятья. Потому что по ней видно, что она уже полностью созрела. Сам-то он уже давно созрел и готов к активному, так сказать, взаимодействию… Их отношениям ничто не препятствует, так как, предположим, оба свободны, то есть, не скованы ни узами брака, ни какими другими обетами. Однако, время идёт, но ничего не происходит: дама лишь одаряет его загадочными взглядами и томными улыбками, а в исключительных случаях – нежным пожатием руки. В конце концов, мужчина, как человек дела, заявляет: сударыня, к чему терять время, мы ведь оба прекрасно понимаем… Она отвечает: да. И оба предаются акту любви.
- Ну?
- Гну! Наутро он узнаёт, что является коварным соблазнителем. А знаешь, почему?
- Почему?
- Потому что она ему сообщает: «Мы созданы друг для друга. Такая великая любовь, как наша, не могла возникнуть без Божьего промысла. Значит, мы предназначены друг другу Богом, и наш союз задуман на Небесах. Значит, мы обязаны пожениться, чтобы остаться вместе навсегда».
- А-а… - у меня, в принципе, не было аргументов, чтобы возразить.
- Да, но! – продолжал, разгорячившись, Фламмель. – А что прикажете делать бедному кавалеру? Помышлял ли он, что единая ночь наслаждений повлечёт за собой столь глобальные последствия?
- А-а… разве нет?
- Так в том-то и дело! Он ведь как рассуждает? «Она – хочет, я – хочу. Обменяем взаимное желание на взаимное удовольствие». Верно?
- Э-э…
- И разве же может он помыслить, что в её понимании обмен должен длиться до самой гробовой доски? Всю оставшуюся жизнь?
Я задумалась. Колдун поднял непростые вопросы.
- Вот и я говорю, - продолжил Фламмель устало. – Он, мужчина, думает: «Я отдал ей всё, что мог. Чего же ей ещё надо?». О чём думает она – известно только Богу. Но если мужчина на ней немедленно не женился, на нём повисает клеймо: подлец. Так называют его её подружки, её тётушки, её соседушки и прочая свора. Сама же прелестница будет утверждать, что он застиг её в минуту слабости, каковой слабостью и беззастенчиво воспользовался.
- А разве нет? – наивно вопрошаю я снова. Кажется, повторяюсь.
- В том-то и дело! – Фламмель многозначительно поднимает указательный палец. – Весь парадокс в том, что у несчастного соблазнителя не было выбора. Что, по-твоему, случилось бы, если бы он отказал даме в близости в минуту её так называемой «слабости»?
- Ничего бы не было?
- Был бы кошмар! Ужас, подобный которому не встретишь даже в вашей преисподней! Женщина этого не прощает никогда. Она бы его возненавидела всеми фибрами своей тонкой ранимой души! Он стал бы для неё личным кровным врагом на всю оставшуюся жизнь. Женщина, отвергнутая возлюбленным, мстит беспощадно! Она способна стереть его в порошок. Сосуд дьявола, что и говорить…
Фламмель сокрушённо замолк. Я переваривала информацию. Картинка вырисовывалась мрачноватая. Со слов Фламмеля получалось, что у мужчины, коль скоро его угораздит воспылать нежными чувствами к какой-либо особе женского пола, вообще нет шансов на благоприятный исход. Он либо получит отказ и вынужден будет страдать от неразделённого чувства, либо заработает репутацию негодяя, либо… Оставалось только выяснить, чем так страшно состояние, именуемое «брак».
- А чем же грозит мужчине брак? – осторожно спросила я. Интуиция подсказывала, что сейчас я услышу какое-то жуткое откровение.
- Чем грозит? В худшем случае, это несколько десятков лет жизни бок о бок, в наитеснейшем контакте, с совершенно чужим человеком. Совершенно чужим, понимаешь?... Возьмём такой пример. Допустим, мы с тобой поженились и обречены прожить вместе лет сорок. А то и все пятьдесят. Как тебе такая перспектива?
- Ну уж нет! – вырвалось у меня. – То есть, я хочу сказать: у меня на ближайшие пятьдесят лет несколько иные планы.
- Вот именно! – обрадовался чернокнижник. – И у меня тоже! Но женщина… Женщина этого не поймёт. У неё же другие цели, другое мироощущение. Допустим, мужчина питает интерес к философии и… некоторым научным изысканиям. А то бывшее ребро, та дщерь Евы, которую он имел неосторожность заполучить в супруги? Её с той же силой влекут золото, шелка и парча. Я не говорю, что философия – хорошо, а тряпки – плохо. Всё может быть хорошо, в надлежащее время в надлежащем месте. Но, сведённые воедино, смешанные в общее блюдо, они вызовут сильнейшее отравление у обоих! Ты понимаешь мою аллегорию?
- Если я правильно поняла, при таком механическом соединении противоположностей ни мужчина не сможет с толком предаться своим занятиям, ни женщина не получит желаемое количество драгоценностей и нарядов?
- Примерно так, - вздохнул Фламмель. – Причём оба обвинят друг друга в своей неудовлетворённости. Каждый будет видеть в своей так называемой «второй половине» не собрата по несчастью, а источник своих бед!
- Какой ужас! – выдохнула я. – Неужто люди настолько слепы? Неужто нельзя как-то договориться по-хорошему?!
- Никак нельзя, - сокрушённо покачал головой Фламмель. – Война полов. Там, где вступают в бой половые взаимоотношения, нет места здравому смыслу.
- Но, погоди… Погоди! Ведь они же в самом начале испытывали друг к другу что-то хорошее? Влечение какое-то, симпатию? Куда же оно девается? Неужели нельзя его в себе сохранить?
Фламмель красноречиво развёл руками.
- Попробую проиллюстрировать ещё на одном примере, - предложил он. – Возьмём условно опять же тебя и меня. Допустим, мы поженились, и ты, как супруга, вошла в мой дом законной хозяйкой. Ты, как хозяйка, хранишь в этом доме уют и порядок. Ты каждый день бываешь в этой комнате. Скажи пожалуйста, ты оставишь её в первозданном виде?
Вживаясь в роль, я скептически окинула взором хлам на стеллажах. Фламмель всё понял без слов, по выражению моего лица.
- В первый же день хозяйствования ты выкинешь отсюда как минимум половину, - продолжил он. – После чего я не смогу отыскать ни одного нужного мне предмета. Более того. Сейчас эта комната для меня больше, чем просто жильё. Даже больше, чем рабочий кабинет. Это… своего рода святилище. Место обретения душевной гармонии и приобщения к высшим таинствам. И стол – как алтарь. И чернильница – как потир. И чернила в ней – не просто чернила; в момент священнодейства они мистическим образом превращаются в кровь…. Пусть не Христову, но в мою собственную…. А теперь вообрази, что орда иноверцев (а одна женщина стоит целой орды!) врывается в сей храм.  У них – у неё – иная вера и иные атрибуты культа. Ты, конечно, понимаешь, что про веру я говорю здесь аллегорически, и для всего прочего общества мы с супругой оба будем честными католиками. Так вот, сюда является женщина, неся в душе свою собственную веру. И для неё сие помещение предстанет не величественным храмом, а простой захламлённой кладовкой. Каковой, возможно, и является в действительности…. Как ты думаешь: как отреагирует супруга на мои гневные вопли, когда я столкнусь в этой комнате с результатами её усилий (заметь, вполне искренних!) по созданию уюта?
- Боюсь ошибиться… Но, как мне кажется, она не совсем поймёт причину твоего гнева. Может, даже обидится… Сочтёт тебя невоспитанным хамом…
- Не может, а точно. А в итоге: пара – тройка таких сцен, и прежние тёплые чувства развеются без следа. Что же придёт им на смену?
- Да, что?
- Разочарование. Раздражение. Досада. Поиски виновного. А виновный очень скоро будет найден, и ты уже знаешь, кто им окажется. А следом появится намерение настоять на своём любой ценой. И отомстить за «порушенную жизнь», из которой бесследно пропало счастье.
- Как на войне?
- Хуже. Если войну ведут не фанатики, а зрелые взрослые мужи, они всегда соотносят возможный выигрыш и цену, которую придётся за него платить. И, если цена слишком высока, отказываются от выигрыша. Так вот, в браке нет места зрелому здравомыслию. В браке все становятся фанатиками.
Мы оба скорбно помолчали. Воистину, мир людей открывался мне как бесконечная юдоль страданий.
- В войнах фанатиков нет победителей, - закончил мысль Фламмель. – Даже если внешне кто-то одерживает верх, в глубине души он остаётся несчастен. А зачем нужна такая победа, которая не делает счастливым?... Чем же всё кончается? Нервные расстройства, моральная деградация, адюльтеры, болезни, смерть…
- Постой-ка! Ты, кажется, сказал, что всеми этими кошмарами брак грозит в худшем случае, - вспомнила я. – А что же тогда бывает в лучшем? Надежда всё-таки есть?!!
- В лучшем? А в лучшем случае кто-нибудь из супругов оказывается настолько мудр, что умирает вскорости после свадьбы. Этим он выигрывает всё. Срывает банк, так сказать. Ибо навеки остаётся чистым и прекрасным для своей вдовствующей половины. Воплощением всех добродетелей. И его достоинства с каждым годом, миновавшим с момента смерти, лишь ярче воссияют в памяти близких. Так и до святости недалеко…

…Я уходила от Фламмеля в сильнейшем смятении. Чтобы иметь возможность хорошенько обдумать дальнейшие действия, я выбрала самую длинную дорогу к дому. Ибо размеренная ходьба как нельзя лучше способствует упорядочению процессов мышления. Но хоть ноги мои ступали  твёрдо и ровно, мысли всё равно безнадёжно путались. Единственное, что я прочно для себя уяснила: действовать нужно решительно и быстро. Я не могу терять своё бесценное земное время, дожидаясь, пока Виктор преодолеет свойственные его мужскому полу колебания и сомнения в целесообразности инициирования любовных взаимоотношений. Ему, может, и некуда спешить, у него впереди ещё вся жизнь, а у меня – только одиннадцать с половиной месяцев.



Эпизод  9.  «Ветер дует туда, куда прикажет тот, кто верит в себя».

«Воздух выдержит только тех,
Только тех, кто верит в себя.
И ветер дует туда, куда
Прикажет тот, кто…»
               
                «Наутилус Помпилиус». Песня «Воздух».

 
Это был мой день. Сегодня к мессе шла я – я сама. Нельзя было допустить, чтобы Мария всё испортила. Я решила рассказать Виктору о своих чувствах начистоту, не дожидаясь, пока он догадается о них по томным вздохам, жарким взглядам и глубине моего декольте. Этим я избавлю нас обоих от томительных недомолвок и мучительных ожиданий… От расшатывающей нервы неопределённости.

- …Святой Михаил Архангел, защити нас в борьбе; против козней и напастей диавола будь нам опорой. Да повелит ему Бог, смиренно молимся. Ты же, небесного воинства начальник, Божественною силою низвергни в преисподнюю сатану и прочих блуждающих в мире на погибель душам коварных духов. Аминь.

Смолкли под сводами последние звуки ЕГО голоса. Разошлись прихожане – топая, шаркая, вполголоса переговариваясь. Виктор заметил, что я осталась, и сам подошёл.
- Как Ваши дела, мадмуазель де Мюссе? Как Вы себя чувствуете?
- Нам надо поговорить. Наедине.
Виктор поспешно огляделся.
- Все уже ушли. Здесь никого нет, кроме нас, - сообщил он.
Я колебалась. Вести задуманный мной разговор в центральном зале, перед главным алтарём, куда в любую минуту может прийти кто-нибудь из служителей или мирян, представлялось не очень удобным. Виктор уловил мои сомнения.
- Давайте пройдём в часовню, - предложил он.
Под часовней подразумевалось боковое помещение слева от главного входа. Там действительно уютней: создаётся атмосфера некой обособленности. Единственным свидетелем разговора выступает распятый человеческий Мессия на стене. Он надёжный парень, никому не проболтается. Тем более, что он – всего лишь отлитая из металла фигура.
Мы с Виктором оказались лицом друг к другу. Он смотрел на меня участливо.
- Что случилось, мадмуазель  де Мюссе? Что бы ни произошло, Вы можете на меня положиться.
Дальше тянуть не имело смысла.
- Виктор, - я взглянула прямо ему в лицо. – Я – Натанаэль. Воздушный демон. Сейчас с тобой говорю именно я, только я, от своего собственного имени, - я заметила, как он побледнел. – Ты должен кое-что знать. Видишь ли… Я не так уж часто имею дело с живыми людьми. И не так уж долго живу на земле, среди вас… Но из всех, кого я успела узнать… так оказалось, что ты – самый лучший. Ты, вроде бы, такой же, как они… И – не такой. Не могу выразить, чем ты от них отличаешься. В тебе всё прекрасно. Я радуюсь, когда тебя вижу. Я счастлива, когда о тебе думаю. Твой голос звучит для меня, как лучшая музыка. Мне кажется, ты очень добрый… У тебя добрые глаза. И улыбка. Я знаю, это не то качество, которое мы больше всего ценим  в людях. Но сейчас я не на работе, и мне не нужно тебя оценивать. Мне кажется… Кажется, я тебя люблю.
Не знаю, что я ожидала услышать в ответ. Виктор молчал – по-моему, в ужасе от происходящего. Внезапно мне подумалось: уж не усомнился ли он, что с ним говорю именно я? Вдруг он решил, что Мария зачем-то его разыгрывает, изъясняясь от моего имени? Тогда он действительно в щекотливом положении: ведь он может быть откровенен со мной – но не с ней. Как я могла упустить из виду: он привык воспринимать человеческое тело, стоящее перед ним, только в качестве своей прихожанки Марии де Мюссе. И ему сложно вообразить, что сейчас из этого тела к нему обращается совершенно иная личность. Нужно как-то доказать ему, что я – это я, а Мария не имеет к нашей беседе никакого отношения.
- Ты должен мне верить. Я на самом деле Натанаэль. Хочешь, я сделаю что-нибудь, чего не может ни один человек, а может только демон?
Виктор отрицательно мотнул головой.
Но я знала, что должна раскрыть ему свою сущность. Иначе сомнения останутся между нами вечным барьером.
 Я огляделась, выискивая предмет, который помог бы мне продемонстрировать свою демоническую природу. Распятие, свечи на подставке, лампада… Ничего подходящего! Я скована телесной плотью, как колодками. Парадокс: я могу всё, если покину тело, но тогда он ничего не увидит, так как я буду для него невидима. Но, покуда я в теле, он тоже ничего не увидит, так как я способна лишь заверять на словах. Сотрясать воздух.
Воздух.
Воздух вокруг нас находится в постоянном движении, от чего колышутся огоньки свечей. Это сквозняки. Они просачиваются сквозь оконные щели, сквозь неплотно сомкнутые дверные створки. Будь я в своём обычном состоянии, я легко могла бы опереться на любую из этих воздушных струек, как сейчас опираюсь на каменные плиты пола. Но твёрдая человеческая плоть… Она проходит сквозь воздушные формы легче, чем самый острый нож через кусок подтаявшего сливочного масла.
Хотя…
Удалось же мне как-то замедлить падение во время прыжка из окна?
Всё равно, терять нечего…
Я широко раскидываю руки, ловя малейшие дуновения. Закрываю глаза. Сквозняки откликаются на мой зов. Они всё ещё подвластны моей воле – как и раньше, когда мы с ними принадлежали к одной стихии. Они устремляются ко мне, словно ночные мотыльки к источнику света: сами не понимая, зачем им это нужно, да и нужно ли вообще. Я чувствую, как они льнут ко мне, как обвивают моё тело десятками прохладных змеек.
Я не могу видеть сквозь сомкнутые веки, но знаю, что пламя свечей сейчас мечется, как сумасшедшее. Многие уже погасли.
Воздушные завихрения, облепившие меня, сливаются в единую невидимую длань. Она сжимает меня и отрывает от земли.
…Я, наконец, осмеливаюсь открыть глаза. Пол находится где-то в метре от моих стоп. Свечи погасли все, как одна. Лишь только пламя лампадки держится, не сдаётся, хотя воздушные потоки рвут его во все стороны. Виктор отпрянул назад, прижался спиной к стене, вжался в неё.
Спрашиваю – с трудом, хрипловато, ибо контроль над воздушной стихией требует постоянного, почти физического напряжения:
- Теперь понимаешь, кто я? Веришь?
- Я уже видел такое, - отвечает человек, преодолевая страх. – Однажды. Я знаю. Знаю, что ты демон. Я сталкивался с демонами, вселившимися в людей… несколько раз. Один из них смог вот так же поднять человека в воздух. Но ни один не говорил таких странных вещей, как ты.
Ну всё, демонстрация прошла успешно, можно расслабиться. Отпущенные на волю сквозняки резво разлетаются по углам. Я довольно тяжело плюхаюсь на пол. (Вот сукины дети, могли бы опустить меня плавненько!). Ладно хоть высота небольшая, так что удалось сохранить и равновесие, и эффектный имидж.
Теперь настало время разобраться, с какими это демонами он сталкивался. И каким, интересно, образом?...
- Где ты встречал других демонов? – спрашиваю довольно резко.
- Я… Здесь. В церкви. В приходе. Вселившихся в людей.
- Что ты с ними делал?
- С кем? С людьми или демонами?
- С демонами, конечно! – (он что, издевается? Плевать-то мне на людей!).
- Изгонял, - отвечает он с вызовом. И смотрит прямо мне в глаза.
- А-а-а…
Виктор, кажется, ожидал бури гнева, возмущения, бешенства. И морально приготовился, что я разнесу сейчас полхрама от негодования. Моя реакция показалась ему, мягко говоря, странной. Я же испытала сильнейшее облегчение.
Он всего лишь их изгонял. Эка невидаль! Он наверняка даже не представлял, с кем имел дело. Низшие из низших, мелкие сошки, «шестёрки» – тринадцатый ранг. Могут прилипнуть к человеку с неустойчивой психикой или слабо развитой индивидуальностью, но вылетают прочь от первого же настоящего пинка. Интересно, каких речей он от них наслушался?... Могли быть ещё и те из моих сородичей, что изначально имели ранг повыше, но потеряли статус: деградировавшие пьянчужки, которых уже не берёт на работу ни один отдел, даже в качестве подсобной рабочей силы. Эти ещё способны, подсобравшись, блеснуть в разговоре остатками былой интеллектуальности, но в итоге всё оборачивается обычной болтовнёй законченных неудачников: «Весь мир – бардак, в нём правят козлы, и просвету никакого не предвидится». Для них – точно не предвидится. Да и чёрт с ними. Обидно только, что по таким вот типам люди составляют представление обо всё демоническом сообществе.
- Теперь всё будет по-другому, - горячо шепчу я. – Раньше ты видел лишь самых жалких из моего народа. Одно только быдло. Тех, кого и демоном-то настоящим назвать – язык не поворачивается. Не стоит о них даже вспоминать. Выброси их из головы. Они – тени. Я – настоящая. И я – лучшая из всех, кого ты встречал. Я могу весь мир перевернуть ради тебя. Я сделаю тебя счастливым. Ты – чудо, настоящее чудо в моей жизни…
- Я знаю, что ты – демон, - медленно выговаривает священник, словно собираясь с мыслями. – То есть, дух, враждебный человеку. Коварный, опасный и лживый. Чуждый. Но только дух. У тебя нет ничего своего, кроме собственной злобы. Даже тело, которым ты распоряжаешься, принадлежит не тебе. И ты пытаешься что-то мне предлагать?!
Я опешила. Кажется, он ничего не понимает.
- Виктор, миленький, хороший, ты же ничего не понимаешь! Я не причиню тебе зла. Я вовсе не желаю тебе ничего плохого. Да, бывает, у людей и демонов возникают некоторые… противоречия. Да, наши интересы иногда расходятся с вашими. Но это всё потому, что на работе мы связаны определёнными обязательствами. У нас тоже есть свои законы, через которые нельзя переступать. Но только не сейчас! Сейчас я полностью свободна от работы и могу делать, что захочу. А я хочу быть с тобой! Я хочу тебя! Я уже твоя, и мы должны быть вместе.
- И сейчас ты морочишь мне голову, чтобы вовлечь меня в какую-то гадость, - горько констатировал Виктор.
- Вовлечь в гадость?! – я рассмеялась. – Да нет же! Ты мыслишь стереотипами, которые внушали тебе с детства. Ты слушал болванов, которые твердили, что демоны – это зло, а сами ни разу не видели ни одного из нас.
- Я сам видел некоторых из вас. То есть, не видел - вы же можете быть невидимы. Но я видел людей, одержимых вами. И никому ни один из вас не принёс счастья.
- Ты не встречал настоящих демонов, Виктор. Те, кого ты изгонял, занимают самую низшую ступень нашего общества.
- А ты?
- Я… Ну, я нахожусь где-то посередине. Но я лишь в начале пути.
- Так и возвращайся на свой путь, в свой ад, где тебе и положено находиться. Зачем ты мучаешь людей?
- Кого я мучаю?! – рявкнула я раздражённо. – Вот заладил! Две недели здесь живу – так никого ещё пальцем не тронула.
- Ты вселилась в тело юной девушки. Ты причиняешь боль её душе. Ты заставляешь её совершать поступки, противные её природе…
- Противные природе?! А она что со своей природой творит?! Человек должен жить: двигаться, бегать, прыгать… дышать, плясать… с окружающими общаться… Есть нормально, в конце концов. А она без меня только на диване чахла в обнимку с книжкой… Если уж девица её возраста и должна находиться на диване, что-то обнимая, то – отнюдь не книжку! И вообще. Я заняла её оболочку всего лишь на определённое время, по праву, данному мне свыше. Я не нарушила ни одного закона. Тебе не в чем меня винить! Так что покуда это тело и я – одно и то же.      
- Посмотри на меня! – я шагнула на свет и расправила плечи. – Многие мужчины были бы счастливы обладать мной. Но ни один из них мне на дух не нужен. Для меня существуешь только ты! Я выбрала тебя, потому что… Потому что… Не знаю, как объяснить… Вот, всё вокруг было обычное, серое, никакое… И вдруг: появляешься ты. И вспыхивает радуга! Вроде бы, окружающий мир остался точно такой же, но я вдруг вижу, что в нём есть смысл и цвет!
- Зачем, ну зачем… - Виктор болезненно скривился. – Зачем манипулировать такими словами. Которые могли бы означать что-то хорошее… Твой повелитель, Сатана – отец лжи. И ты тоже дух лжи. И все слова твои лживы и толкают людей к вечной погибели. Так устроен мир. И сейчас ты жаждешь толкнуть к погибели меня. И ту девушку, которой завладела. Неужели ты думаешь, что я этого не пойму?
- Ты не понимаешь! – в отчаянии кричу я.
- Я не хочу винить тебя одну во всех неправедных делах твоего народа. Но ты – одна из них, и ты – такая же. И человеку ты способна принести только зло, потому что по природе своей ты – дух зла, что бы ни говорили твои уста. Ты не можешь изменить свою природу, потому что так устроен мир, таков Закон. А значит ты в самой природе своей несёшь человеку вред. Что бы ты мне сейчас ни наговорила, твоя природа от этого не изменится.
- Ну что ты всё твердишь про какой-то там порядок, закон, устройство мира! Вот же перед тобой я – живая, настоящая, единственная. Понимаешь? Я – единственная во всём мире, другой такой просто вообще нет. Я не связана сейчас никакими обязательствами, я свободна, люблю тебя и хочу дарить тебе свою любовь. Я молода, красива и сгораю от страсти. Чего тебе ещё надо? Зачем тебе какие-то законы?! Если уж говорить об устройстве мира, то он устроен так, что любящие мужчина и женщина соединяются в нём повсеместно.
- Ты не человек. И не тебе ссылаться на то, что делают люди.
- Хорошо. Я не человек. Я – больше и лучше, чем человек. Я умнее и могущественнее любого человека. И, если уж на то пошло, я оказываю тебе честь, выделив тебя из тысяч прочих.
- Спасибо. Как-нибудь обойдусь.
- Что-о-о???!!!
- Если хочешь оказать мне честь, оставь девушку в покое и возвращайся в преисподнюю.
- Да ты… - я задыхаюсь от возмущения. – Ты… Ни за что! Не дождёшься!!! Ты ещё увидишь… Да вообще, пошёл ты!...
Хочется что-нибудь швырнуть. Но распятье слишком прочно прикреплено к стене, да и тяжеловато будет. Приколоченный к нему Мессия смотрит на нас с укором. Ещё бы! Сколько народу вокруг бродит, а никто даже не попытался помочь ему, снять с этой деревяшки. Что за глупость: радоваться чужим страданиям. А они все здесь это делают. Как были люди кретины, так и остались.
С досады пинаю подставку со свечами. Она валится – твёрдая, железная, ногу больно. Пожара не будет, ведь свечи давно уже не горят. Прихрамывая, неровными, но быстрыми шагами ухожу прочь.
… В преисподнюю. Это же надо! Ладно, если я туда пойду, то ты – отправишься вместе со мной. Я устрою для тебя персональную преисподнюю здесь, на земле. Ты сам подписал себе приговор!
Я ухожу, унося в сердце клокочущий Везувий. Ещё с утра это тепло готово было ласкать и нежно обволакивать. Сейчас же оно способно только выжигать дотла, обрушиваться огненным дождём, заливать потоками кипящей лавы, неся с собою смерть и опустошение. Трепещи, человек: твоя Помпея уже близко!
…А ведь нам могло бы быть так хорошо вместе…».



Эпизод  10.  «Искушение».


«- О, любовь! – сказала она, и голос её задрожал, а глаза блеснули. – Это когда два существа сливаются в одно, когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это – небо».

В. Гюго. «Собор Парижской Богоматери».


«Суккубы… - демоны, принимающие… женский (суккуб, от лат. succubare — «лежать под») облик и вызывающие ночной кошмар или вступающие в половую связь с человеком…»

Махов А.Е. HOSTIS ANTIQUUS: Категории и образы средневековой христианской  демонологии. Опыт словаря. - М.: Intrada, 2006, с. 208-213.


«Не страх, но презрение является подлинно христианским отношением к бесам».

«Ангелы и бесы в духовной жизни по учению восточных отцов». Василий (Кривошеин), архиепископ.


«…Этого просто не может быть. События сегодняшнего утра могли бы показаться просто дурным сном, если бы не тупая ноющая боль в большом пальце правой ноги. Я всё ещё прихрамывала, меряя шагами дорожки пустынного парка, хотя время уже перевалило далеко заполдень. В таком состоянии не хотелось видеть никого из смертных, а уж тем более ту парочку, что наивно полагает себя моими родителями.
Этого просто не может быть. Это невозможно! Неслыханно! В голове не укладывается. Я предложила ему свою любовь и нежность, а он послал меня ко всем чертям! Ну, не совсем к чертям, он выразился как-то иначе… В преисподнюю.
Здесь что-то не так. Это противоестественно.
Я протопала к ближайшей луже и замерла над ней, вглядываясь в отражение. На фоне голубого мартовского неба и лёгких облачков колыхался мелкой рябью ослепительно прекрасный девичий образ. Против такой красоты не способен устоять ни один человеческий самец. Если только он не… Нет, ни в коем случае, я бы почувствовала!
Поначалу я готова была его убить. Но чем больше обдумывала ситуацию, тем больше склонялась к мысли, что упускаю какой-то существенный момент, который мог бы всё объяснить. Уж слишком противоестественным казалось его поведение.
В самом деле. Редко кому из смертных выпадает честь стать избранником демона. И ещё реже – гораздо реже! – демон снисходит до того, чтобы объяснить человеку свои чувства в столь вежливой, деликатной манере, как это сделала я. Я издавна имею в своём кругу репутацию персоны интеллигентной, воспитанной, незлобивой. За что иной раз слыхала насмешки сородичей в свой адрес… Впрочем, руководству мой норов нравится: я не создаю проблем. А если я в ладу с руководством, то что мне за дело до злопыхательств жалких завистников?
Как я уже отмечала, высшие существа (то есть, мы и ангелы) достаточно часто вступают в сексуальные отношения с представителями людского рода. Люди весьма темпераментны, бывают приятны по своей внешности, к тому же представляются лёгкой добычей. Кто-то сближается с ними с целью развлечься, кто-то снимает таким образом психоэмоциональное напряжение, кто-то преследует спортивные интересы, а кто-то – упрощает выполнение служебных задач. В любом случае, выбранное для контакта человеческое существо не удостаивают долгих объяснений, а просто ставят перед фактом: «Ты избран!». А далее, в лучшем случае, уточняют по ходу дела: кем избран и для чего.
При этом негласно подразумевается, что избранный для контакта объект должен быть до безумия счастлив от того, что его никчемное существование наконец-то получило хоть какой-то высший смысл. У него не остаётся времени для вопросов и сомнений… Да и выбора тоже – не остаётся.
Какую реакцию я ожидала встретить со стороны Виктора? Удивление? Восторг? Пожалуй, и то, и другое – с примесью благоговейного страха. (Да, страх придаёт пикантности романтическим отношениям. Усиливает чувствительность и обостряет наслаждение…). Возможно, я рассчитывала даже на его благодарность – за то, что поговорила с ним начистоту, избавив от лишних сомнений и колебаний. В конце концов, я повела себя с ним предельно честно. А как он меня за это назвал? «Лживый дух»!
Да, я понимаю, его сознание жёстко зашорено стереотипами. Система воспитания и образования построена у них на культивировании негативного отношения ко всему, что хоть как-то связано с нашим народом. Однако, с другой стороны, запрет порождает собой и острое вожделение к запрещённому. Сотни и тысячи любителей острых ощущений на земле еженощно вычерчивают магические символы и расставляют зловещие чёрные свечи по углам пентаграмм. И я готова поспорить на что угодно, что если в руки господину священнослужителю попадётся какая-нибудь «Демонология», он не швырнёт её немедленно в огонь, даже не раскрыв, а для начала просмотрит хотя бы пару абзацев.
Так что же мешает ему раскрыть мне свои объятья? Неземное счастье само идёт к нему в руки, в моём лице, а он – гонит его прочь, да ещё в оскорбительных выражениях! (Ну, ладно, допустим, я с ним тоже пару раз вела себя не очень вежливо. Но ведь он меня вынудил!...). Тем более, что связь со мной была бы для него абсолютно не обременительна: через год я вообще исчезну с поверхности земли и освобожу его от всех обязательств. На мне не нужно жениться, на меня не нужно тратить деньги, меня не нужно уговаривать отдаться – я идеальная любовница! А это очень удобно для мужчины.
Только не говорите мне, что его сдерживают какие-то принципы и убеждения. Я в них не верю.
Мы – те, кто производит посмертный досмотр человеческих душ, - слишком хорошо знаем цену всем их принципам. Принципы, равно как и убеждения, пригодны лишь для одного: мостить дорогу, ведущую прямиком в вечный огонь Геенны.

Так что же я сделала не так? Что помешало нашему счастью??? Если дело не в моей привлекательности (она безупречна!) и не в его физиологии (она человечна!), тогда… Я вновь и вновь прокручивала в памяти события сегодняшнего утра… Если подвергнуть всё тщательному логическому анализу… Виноват контекст!
При нашем разговоре присутствовал некий символический свидетель. И пусть для меня это всего лишь железная статуя, закреплённая на перекрестье деревянных балок. Но для Виктора это – вполне вещественный знак присутствия его живого бога. (Они всё время делают акцент: ЖИВОЙ бог! Как будто кому-то нужны мёртвые боги… Мёртвые демиурги автоматически утрачивают божественный статус и превращаются в идолища поганые…).
Всё сходится: я неправильно выбрала место и время! Виктор был на работе, он не мог расслабиться и стать самим собой. Ему приходилось играть роль грозного судии, ибо он постоянно ощущал присутствие незримого супервизора, отслеживающего каждый его шаг. Если вдуматься, он даже имел право разозлиться на меня, поскольку я откровенно подставляла его в глазах начальства. Пусть даже сие начальство, с моей точки зрения, имеет сугубо воображаемый характер.
Насколько мы, демоны, прагматичны и здравомыслящи, настолько же люди – суеверны и склонны к мистицизму. И если я хочу успешно с ними взаимодействовать, то обязана принимать в расчёт это обстоятельство.
Как только все детали уложились у меня в голове в стройную концепцию происходящего, мне стало легко и радостно. От утреннего неприятного осадка не осталось и следа. Даже ушибленный палец болел как-то по-весеннему жизнеутверждающе. Теперь не составит труда построить план дальнейших действий…

…Настоящий демон в своей жизни должен сделать три вещи. Во-первых, купить душу у чернокнижника. Во-вторых, растлить девственницу. И, в-третьих, совратить священника.
Чернокнижник на примете у меня уже есть. С ним проще всего, он со своей душой никуда не денется, так что можно оставить вопрос купли-продажи до более спокойных времён. У них у всех одно на уме: лишь бы заключить сделку с подходящим дьяволом. Вот и пусть подождёт.
Остаются девственница и священник. И вот тут-то у меня появляется возможность сразить единым выстрелом обе цели! Нет никаких оснований сомневаться в девственности Марии. Достаточно вспомнить весь её образ жизни до моего появления. Тут не то, что к семнадцати годам невинность сохранить -  тут в могилу её с собой унести можно запросто!
А что касается Виктора… Странно: стоит подумать о нём, и вся моя хвалёная бесовская решительность проваливается куда-то в пятки. Я ощущаю себя ватной куклой, не способной ни на один толковый поступок. Я замираю там, где застанет меня эта мысль (и замирать приходится очень часто, ибо мысли о нём водят в моих мозгах бесконечные хороводы), и не знаю, что только что собиралась делать, и собиралась ли вообще. Я рассеянно улыбаюсь. Смотрю невидящим взором сквозь окружающих людей. Пропускаю мимо ушей их речи. И ускользаю прочь, в какой-нибудь уютный уединённый уголок, чтоб продолжить грезить наяву.
Вот уже два дня прошло с тех пор, как я приняла решение о необходимости активных действий. Прошло два дня, а я ещё и пальцем не пошевелила, чтобы воплотить свою мечту в реальность.
Но сегодня ночью всё изменится. Я, наконец, вступлю в утерянный рай. Я совершу свой марш-бросок через Рубикон, и неприступные стены Карфагена в одно мгновение рассыплются в прах. Я готова.
Моё окно вызывающе распахнуто в ночь. Я привычно взбираюсь на подоконник. Лунный свет передо мной сгущается, собирается в складки и пологими ступенями спускается к земле сада. Я делаю шаг. Скольжу по ступеням. Вниз по небесной лестнице… Так языческие, ныне прОклятые, богини спускались к смертным. Богини, ставшие теперь символами прелести и безнравственности. Богини, которым поклоняются нынешние Римские Папы.
Я иду, чтобы дарить лучшее, на что способна. Чтобы отдать самое ценное из того, чем  располагаю: себя. Чувства переполняют меня, их слишком много, и если я немедленно не поделюсь ими, то рискую в них утонуть.

…Я знаю, где он живёт: разведала накануне. Он живёт совсем один, в собственном маленьком домике, в пяти минутах ходьбы от храма. Там нам не помешает никто.
Я ступаю по земле, но не чувствую её под ногами. Знакомые переулки кажутся преобразившимися, многозначительно-торжественными.
Наверное, Виктор уже спит - ведь время близится к полуночи. Полная луна расплывается пятном света в облачной дымке. Воздух влажен и терпок. В нём копится напряжение, предвещающее великую перемену в моей жизни.
…Вот и цель моего пути: неказистое каменное строение, окружённое с боков узким палисадником. Останавливаюсь перед дверью. При свете дня было бы заметно, что краска на ней во многих местах облупилась, а древесина старая и рыхлая. Дверь заперта изнутри. На засов. Глупая железка, зачем она пытается предотвратить неизбежное? Последний бастион на пути победоносно шествующей великой армии. Последний форт перед полчищем, имя которому – легион. Этот засов, эта дверь, эти стены – как жалкая горстка защитников уже не существующего государства. Их столица уже захвачена, земли разграблены, правитель пленён; они сами обречены и прекрасно это понимают. Но продолжают из последних сил, по инерции, выполнять свой воинский долг, пока милосердная рука победителя не освободит их от всех тягот, связанных с земным существованием.
Я прикладываю ладонь к двери. Шершавые, щербатые доски злобно щетинятся потенциальными занозами. Железная задвижка вздрагивает, почуяв сквозь слой дерева власть магнита, в который на время превращается моя рука. Раньше мне не удавался этот фокус. Но сегодня на моей стороне играет полная луна, а уж она, как никто, умеет притягивать всё, что пожелает. Я учусь у неё. Она благосклонно взирает с небес.
Глупой маленькой железке уже не вырваться из захвата: силовые линии магнитного поля прочно связывают её с моей рукой. Я веду руку вбок, и засов тяжело движется следом, покидая свой боевой пост.
Дверь отперта. Дорога свободна.
…Она ещё попыталась скрипом предупредить своего хозяина о визите ночной гостьи. Не нужно, милая дверь! Пусть будет сюрприз. Людям нравится получать приятные сюрпризы.
На цыпочках скольжу через прихожую и коротенький коридор. Мои земные глаза ничегошеньки не видят в кромешной тьме, но собственное чутьё позволяет аккуратно обходить все преграды – углы, выступы, мебель.
Дверь спальни приоткрыта. Обострившимся слухом улавливаю мерное дыхание спящего человека. С минуту наслаждаюсь этой сладчайшей музыкой. Двигаюсь дальше. Среди мрака белёсым пятном выделяется постель. Подобно маяку, она указывает мне направление пути.
Глаза, кое-как привыкшие к темноте, начинают различать детали.

…Человек не спит. Когда он успел проснуться? Уловил шорох шагов? Или почувствовал моё приближение? Он сидит на постели, судорожно вцепившись в одеяло, машинально подтягивая его к груди, и всматривается в тёмное пространство комнаты. Он не может толком разглядеть мой силуэт, но знает, что я – там.
Я слишком взволнована, чтобы думать. Нужно что-то сделать, или сказать – не знаю…
- Привет, - говорю я.
- Ты кто? – спрашивает он хрипло.
- Ты уже знаешь, кто я. Ты узнал меня.
- Демон?
- Натанаэль. Лучше зови меня: Натали. Это ближе к вашему языку и легче произносится.
- Ты – привидение?
- Да нет же! Я живая, во плоти. Такая же, как была все эти дни.
- Зачем ты здесь?
По его тону можно предположить, что в ответ он ожидает услышать примерно следующее: «Чтобы высосать твою кровь и забрать твою душу». Ничего глупее и придумать невозможно, но люди склонны реагировать именно так. Внезапно мне приходит в голову, что если он сможет видеть меня получше, то это обстоятельство несколько разрядит обстановку.
- Если будет светло, ты перестанешь бояться, - говорю я.  – Давай зажжём свечу. И ты убедишься, что я не привидение.
Поскольку Виктор молчит и не двигается, я сама начинаю шарить на его столе. Вот свеча в подсвечнике, но где хоть какой-нибудь источник огня? Чем они его добывают? Ну, должно же в этом доме быть хоть что-то зажигательное… С досады щёлкаю пальцами, пытаясь сообразить, с помощью чего эти отсталые существа запускают процесс горения. Меж пальцами проскакивает крупная искра. Ну, ни черта себе! Второй раз щёлкаю пальцами уже над фитилём. Искра попадает в цель, свеча с лёгким потрескиванием разгорается.
Сбрасываю на спинку стула уже не нужный плащ. Из одежды на мне остаётся одна нижняя рубашка – белая, длинная, до пола. В ней я, пожалуй, и впрямь немного похожа на призрак. Эта мысль кажется мне забавной, я улыбаюсь.
Дальше стоять посреди комнаты как-то неловко. Я присаживаюсь на край постели, у ног Виктора. Он поспешно отодвигается прочь, подтягивая ноги под себя. Выражение его лица становится затравленным.
Нужно как-то его успокоить.
- Виктор, миленький… Можно, я буду называть тебя покороче? Вик? Ладно, мне можно… Вик, послушай. Ты думаешь, что я чем-то для тебя опасна. Но на самом деле всё по-другому. Я ещё никому из людей не желала добра так, как тебе. Я на самом деле хорошая. Ты сам можешь убедиться. Только поверь мне!
Я придвигаюсь чуточку ближе. Он пытается отползти ещё дальше, но ему мешает спинка кровати. Дальше отступать некуда. Я не хочу торопить события. Лучше сначала выскажусь.
- Вик… Я пришла к тебе с добром. Я люблю тебя. И пришла только поэтому.
- С добром? – переспрашивает он, стараясь, чтобы тон звучал язвительно – но в голосе проскакивают истерические нотки. – Без стука? Без предупреждения? Как вор?!
- Я пришла без злого умысла и без оружия! Даже если я и не предупредила тебя… То это лишь потому, что ты сам не понимаешь, чего хочешь. Если бы ты только мог быть правдивым перед самим собой!... Я хорошая, Вик. И ты обязательно меня полюбишь, когда узнаешь поближе. Меня невозможно не любить. Потому что такое чувство, как моё, обязательно вызовет в тебе ответное. Мой внутренний огонь воспламенит и тебя, как только что воспламенил эту свечу. Я ведь и сама не знала, что могу так… Но теперь – знаю. Я – лучшее, что было, есть и будет во всей твоей жизни. Я счастлива, что повстречала тебя. И хочу подарить тебе ответное счастье. Просто доверься и прими…
Я развязываю тесёмку рубашки. Стягиваю рубашку с одного плеча, затем с другого. Дальше она уже спадает сама. Перемещаюсь в сторону Виктора ещё на пару сантиметров.
Он соскакивает с кровати вместе с одеялом, пытаясь завернуться в него, словно в кокон.
Я встаю следом. Я полностью обнажена. Стою в круге света, излучаемого свечой. Волосы отливают золотом в отблесках пламени.
- Пожалуй, я немного слукавила насчёт оружия. Ты видишь, что у меня нет при себе посторонних предметов. Но красота – это тоже оружие, верно? И я складываю его к твоим ногам. Сегодня я принадлежу тебе. Я – в твоей власти.
По коже бегут мурашки от предвкушения его прикосновений. Сладко ноют соски, и томление поднимается к животу от лона. Дальше тянуть время невыносимо! Я делаю к нему два шага, и мы уже стоим лицом к лицу.
Виктор зажмурился и втянул голову в плечи, как человек, ожидающий удара. Я приподнимаюсь на цыпочках, вытягиваю шею и касаюсь губами его губ.
Кажется, он вздрогнул. Не отпрянул, но и не подался мне навстречу. Его губы горячие и сухие. Я несколько отступаю назад, чтобы дать мужчине возможность опомниться и самому проявить инициативу.
- Вик, миленький, - шепчу ободряюще, - здесь никого нет, кроме нас. Никто не следит за нами. Мы можем побыть самими собой. Мы оба свободны, молоды, красивы. Мы созданы друг для друга. Мы больше не можем жить друг без друга. Ты ведь и сам это знаешь! Сейчас мы можем делать всё, что захотим. А я так хочу тебя!...
Виктор смотрит на меня. Я знаю, что прекрасна, и мне не нужно зеркало, чтобы удостовериться в своём великолепии: я вижу своё отражение на дне его расширившихся зрачков. Он что-то произносит – беззвучно, одними губами, я не могу разобрать ни единого слова. Его правая рука, подрагивая, неуверенно тянется в мою сторону. Он решился!
Теперь уже я мечтательно закрываю глаза, дожидаясь, пока он сожмёт меня в объятиях. Пока его уста жадно прильнут к моим. Пока…

…Резкий удар по щеке наотмашь заставляет меня отлететь назад; но, шатаясь, я кое-как умудряюсь сохранить равновесие. Ошалело таращу глаза. Хватаю ртом воздух. Что происходит?!!! Когда он успел подкрасться? Как он осмелился бить женщину по лицу?!
Виктор стоит на прежнем месте. Такое же белое привидение в ночной рубашке, каким была и я, пока не разделась. Его правая рука, направленная в мою сторону, снова прочерчивает воздух крестным знамением. Он продолжает твердить слова, и теперь я уже могу их расслышать.
- Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…
 Его голос обретает силу. Я получаю новый хлёсткий удар по лицу, словно от невидимой огненной плети, хотя Виктор не коснулся меня и пальцем. От боли и неожиданности лечу на землю, неловко взмахивая руками. Оказываюсь на полу, на четвереньках, в самой жалкой позе, какую только можно вообразить. Инстинктивно пригибаю голову, словно это поможет защитить лицо. А новый удар уже обрушивается мне на спину…
- …Et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo!...

«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Удары уже сыплются градом со всех сторон, от каждого произнесённого им слова – по спине, груди, голове. Кажется, вся моя кожа исполосована розовыми горящими следами-ожогами. Да что же это делается, а? В панике пячусь на четвереньках к входу. Что на него накатило? Ведь всё так хорошо начиналось! В какой-то момент осознаю, что моё отступление до крайности унизительно, и, воспользовавшись краткой паузой, преодолевая боль, поднимаюсь на ноги. На один миг наши взгляды встречаются. Мы прожигаем друг друга насквозь, до самых потаённых глубин. Я знаю: он уже почувствовал власть надо мной – ту самую власть, которую я столь опрометчиво пообещала ему совсем недавно. Да, но я никак не ожидала, что он использует её именно таким образом…

- Pater noster, qui es in caelis…
Преследуемая невидимыми плетьми, выскакиваю в коридор. Не разбирая дороги, сворачивая всё на своём пути, мчусь к дверям. Прочь, прочь отсюда!
В коридоре поскальзываюсь, хватаюсь за какую-то тряпку и вместе с ней, с грохотом и, кажется, собственными воплями, вылетаю на крыльцо. Дверь торжествующе захлопывается, отрезая меня от мирка, в котором укрылся Виктор. Теперь меж нами ещё большая преграда, чем была час назад.

…И что теперь? Кое-как усаживаюсь на земле. Локти в ссадинах. Ноги в грязи. Каждое движение отдаётся болью. К счастью, ночь ещё в разгаре, улица совершенно пуста, и нет свидетелей моего позора. Крупная тяжёлая капля смачно шлёпается мне на макушку. Почти сразу – вторая, на нос. И вот уже бессчётное множество капель, сливающихся в отвесные струи, обрушивается на меня и всё окружающее пространство. Земля мгновенно превращается в липкое склизкое месиво. Внешний холод пробирает до костей, а навстречу ему, из глубин тела, поднимается ещё более жестокий озноб. Вся моя немногочисленная одежда осталась в доме, и нет никакой надежды заполучить её обратно. Под руку попадается какая-то тряпка. Ах, да, я ухватилась за неё, когда чуть не упала в коридоре. Похоже на плащ… По крайней мере, её можно как-то на себя намотать…».

Сгорбленная бесформенная фигура бредёт по тёмной улице, сквозь ливень. Струйки воды стекают с её длинных волос, слипшихся сосульками, со складок неопределённого одеяния, пробегают по босым ногам и смешиваются с жидкой грязью, покрывающей дорогу.



Эпизод  11.  «Последнее  слово».

Лихорадка растянулась на четыре или пять дней. Я потеряла им счёт.
Плохо помню, как добралась в ту ночь до дома. Долго стучала кулаком в дверь – монотонно, размеренно, как молотобоец в кузне. Пока не открыли. Вокруг всколыхнулась суета, женщины причитали, отец что-то бубнил. Смутно припоминаю, как мне мыли ноги в тазике, укладывали в постель, совали под нос кружку с горячим питьём…
Мне было уже всё равно, что со мной вытворяют и что происходит вокруг.
Жизнь потеряла смысл.
Большую часть времени я так и валялась в постели, под кучей одеял. Прогулка под дождём не прошла даром. Тело, пылавшее снаружи, содрогалось от внутреннего холода. Полагаю, у меня был жар с ознобом.
Приходил доктор: солидный благообразный господин лет пятидесяти. Заглядывал мне в горло, оттягивал веки, прослушивал дыхание через деревянную трубочку. Прописал какой-то гадостный отвар, трижды в день. Я добросовестно глотала лекарство, от которого дико тошнило. Но и это уже было мне безразлично.
Вместе с болью и тошнотой в мозгу билась одна и та же мысль: я ничтожество.
Бездарность. Ничтожество. Жалкая никчёмная тварь. Коль скоро я не способна вызвать в человеческом сердце не то, что любовь, а даже элементарную симпатию, то и не заслуживаю участи лучшей, чем имею. Всё, что я получила – это лишь самое естественное развитие событий. Я не пригодна ни для чего иного, кроме бессмысленных бесконечных страданий.
Всё чаще в доме звучало вычурное слово: экзорцизм. Его произносили многозначительным шёпотом, с придыханием, с трагическим выражением лица, и сопровождали косыми взглядами в мою сторону.
Экзорцизм – от греческого «exorcio» - «обязывать клятвой», «заклинать». Как будто я не понимаю, кого именно и какой конкретно «клятвой» собираются «обязать»! Что ж, это будет закономерный итог моих злоключений. История моих бедствий получит единственно верное окончание.
Давайте уж, что ли, экзорцируйте побыстрее. Туда мне и дорога. Как он сказал? «Убирайся ко всем чертям…». Нет, не так. Он сказал: «Возвращайся в преисподнюю».
Я жажду получить справедливое возмездие за мою полную несостоятельность. Я заслуживаю самого сурового наказания. Я не имею права даже зваться демоном. Позор воздушного племени! Только смерть избавит меня от страданий. Но, кажется, я бессмертна? Или уже нет? Впрочем, какая разница… Люди склонны считать, что после смерти у них всё кончится – а оно только начинается. Я полагала, что у меня всё только начинается – а оно взяло и разом закончилось. Мир вывернулся наизнанку… Какая разница…

Сегодня утром приходил Виктор. Якобы, обеспокоенный состоянием Марии. Ещё бы – одна из самых пунктуальных его прихожанок уже неделю не показывалась в церкви! А памятуя о том, что у неё в последнее время отмечалось некоторое расстройство здоровья, он испытывал вполне естественную тревогу: не случилось ли чего? Не требуется ли помощь? Вот и зашёл узнать.
Родители встретили его суетливым оживлением.
- Проходите, отец Виктор, располагайтесь… Мари – ничего, только простыла, у неё жар, пятый день в постели…
Отец нервно поджимает губы, но они всё равно дрожат. В глазах у матери стоят сдерживаемые из последних сил слёзы. Они плещутся, как два озера, готовые перелиться через края берегов…
- Убегала из дома… Как – непонятно, через окно, что ли? Все двери были заперты изнутри… Явилась среди ночи, колотила в дверь, перебудила весь дом… Вся мокрая до нитки, насквозь, на улице – ливень… Ничего не слышит, не соображает, как опоённая чем… Ничего не говорит, молчит, и лицо такое… застывшее…. Словно неживая уже… С тех пор вот и с постели не встаёт… Горячка началась… Доктор Жирандоль подозревает пневмонию…
Мать уже рыдает, отвернувшись к стене, закрывая лицо платком. Отец не знает, к кому броситься -  к ней или к дорогому гостю. Однако, Агнесса находит в себе силы собраться с духом и продолжить:
- И Вы знаете, отец Виктор… Когда она пришла… На ней из одежды была только какая-то накидка… чужая… А под ней, - голос матери падает до шёпота, - она была голая… совершенно!
- Я знаю, - ЕГО голос звучит, словно гром среди ясного неба. От неожиданности я едва не свалилась с потолка. Оказывается, во мне на минуту пробудилось прежнее любопытство, и я, покинув бесполезное ныне тело, просочилась в комнату этажом ниже, чтобы подслушать разговор.
И тут – нате вам! Неужели он совсем ничего не собирается скрывать? Любой порядочный мужчина на его месте умолчал бы об этом сомнительном эпизоде. Ведь это бросает тень не только на честь дамы (какая уж тут честь, если голая является посреди ночи!), но и на его собственную репутацию. А он, как-никак, священник! Что о нём подумают в приличном обществе?
- Она приходила ко мне, - твёрдо продолжает Виктор.
Родители оба, кажется, на грани обморока. Что-то им сейчас рисует воображение?
- Она пришла не по своей воле, - поспешно поясняет Виктор. – Её вёл вселившийся демон. Мадмуазель Мари не могла контролировать свои действия.
- И… что? – дружно ахают супруги де Мюссе.
- Не волнуйтесь, пожалуйста, всё в порядке. То есть, как сказать, в порядке… Демон всё ещё живёт в ней, с этим я пока ничего не смог сделать…
- А… со всем остальным? В смысле, для чего она… он, демон, приходил к Вам? И почему он выбрал для своих целей её, нашу дочь? Что она у вас делала?!
Вопросы вылетают в него с двух сторон, без пауз, как снаряды при перекрёстном обстреле. Наконец-то наш Непогрешимый, кажется, смущён. По крайней мере, опускает очи долу.
- Демоны приходят к людям, чтобы вовлечь их во грех. И этот демон ничем не отличается от прочих.
Нет, ну каково, а?! Ничем не отличается от прочих! Он когда-нибудь перестанет смешивать меня с грязью?! Я не нахожу места от возмущения. В гневе хватаю со шкафа какой-то предмет – им оказалась довольно крупная книга – и запускаю в дальний угол. Со стороны смотрится жутковато: книга сама собой поднимается в воздух, стремительно проносится через комнату, трепеща растопыренными страницами, с силой ударяется о противоположную стену и обрушивается на пол. Злость придала мне сил – иначе я вряд ли справилась бы с перемещением столь увесистого объекта.
Агнесса с криком подскакивает к мужу, он прижимает её к себе. Виктор бросается между ними и книгой, словно пытаясь защитить их собой от неведомой опасности. Но книга уже вполне безобидна. Мимоходом отмечаю её название: «Парцифаль». Ещё один роман-сказка про вымышленную любовь и жизнь… Как много в этом мире вымышленного…
Получив некоторую разрядку чувств, снова поудобнее устраиваюсь под потолком.
- Демон всё ещё здесь, - сообщает Виктор взволнованно. – Это был он. Он нас слышит.
- О Боже! – мать хватается за голову. – Господи Иисусе Христе…
Отец торопливо крестится.
Виктор осторожно подбирается к книге. С опаской берёт её в руки. Рассеянно пролистывает. Откладывает в сторону. Потому что сама по себе книга в данной ситуации совершенно ни при чём.
- Против демонов есть единственное оружие, - говорит он. И голос его звучит устало. – Это наша с вами вера. И молитва. Сила Господа безгранична. Господь может повелеть любому демону, и демон подчинится. Но мы должны очень попросить. Мы должны молиться, все вместе.
- Да, - всхлипывает мать.
- Да, - кивает отец.
- Необходимо провести процедуру изгнания. Ритуал экзорцизма. Я поговорю с епископом – думаю, он даст разрешение. У меня уже есть небольшой опыт… в этом вопросе.
- Святой отец! – Агнесса хватает его за руку. – Пожалуйста… помогите… как-нибудь… Я больше не выдержу этот кошмар!
- У нас есть кое-какие сбережения, - вступается отец. – Мы соберём, сколько нужно. Вы только скажите.
- Деньги не нужны, - решительно заявляет Виктор. – От нас с вами потребуются вовсе не финансовые затраты. А совсем другие. Вы понимаете?
«Какие мы благородные! – кривляюсь на потолке. – Денег не берём! Другой бы ободрал наивных, как липку…». Всё равно никто не видит мои ужимки.
- Насколько это опасно? – спрашивает мать.
- Трудно сказать заранее. Обычно демон не может причинить человеку ущерб, хоть и издевается всячески: заставляет принимать вычурные позы, гримасничать, совершать неестественные движения, биться в припадках, разговаривать чужими голосами. Всё это лишь выглядит жутковато, и предназначено именно для того, чтобы запугать окружающих. Демоны любят играть на публику. Эпатировать. Но всё это разом заканчивается, когда демон выходит из человека. Человек сразу делается совершенно здоров. В худшем случае, могут остаться синяки – скажем, от ушибов о мебель.
- Вы сказали: «ОБЫЧНО не может причинить ущерб», - замечает отец. – Значит, бывают исключения? Что бывает в самом худшем случае? Только скажите правду! Она может умереть?
- На всё воля Божья, - опускает голову Виктор. – Я лично никогда не сталкивался со случаями смерти в ходе экзорцизма. Но… не могу полностью исключить такую возможность. Потому что будущее каждого из нас доподлинно известно только Господу. А я – лишь Его слуга.
«Сколько пафоса!» - мысленно фыркаю со своего места.
- В любом случае, - заканчивает Виктор, - душа каждого из нас предназначена для вечной жизни. И тот вред, который демон способен нанести сейчас душе, гораздо страшнее любого вреда, причиняемого телу.
Никто не пытается спорить.
- При процедуре обязательно должен присутствовать врач, - уточняет Виктор. – Полагаю, мэтр Жирандоль согласится. Я очень ценю его как специалиста. Он вовремя предупредит, если возникнет какая-либо угроза здоровью.
С минуту все молчат. Каждый погружён в свои размышления.
- Вы заглянете к Мари? – спрашивает мать. – Ей так нужна Ваша поддержка!
- Да, конечно…

Шаги по лестнице. Сейчас Виктор появится возле больной. Не хочу с ним разговаривать! Меж нами уже всё сказано, раз и навсегда. Пусть теперь общаются сами, а я лучше посижу в сторонке.
- Мадмуазель де Мюссе? – его голова просовывается в дверь после стука.
Мария поспешно приподнимается на локте. Тут же морщится от усилившейся головной боли.
- Доброе утро, святой отец. Или уже день? Я, кажется, перестала ориентироваться во времени, - она виновато улыбается. Улыбка получается кислая.
- Ещё пока утро. Можно?
- Конечно можно, что Вы спрашиваете…
Он придвигает стул, садится возле кровати.
- Как Вы себя чувствуете?
- Не очень… Папа с мамой сказали, что я куда-то ходила ночью под дождём. А я опять ничего не помню… Наверное, я всё-таки схожу с ума. Как бабушка. А родители ничего мне об этом не говорят из жалости… Ладно, пусть…
- Мадмуазель де Мюссе, Вы что-нибудь помните из событий той ночи? Ну, когда Вы… простудились? Хоть что-то – помните?
- Помню, я стояла у окна. Демон опять управлял мной, полностью – я могла только наблюдать. Было уже темно… Она, то есть, я, залезла на подоконник… Она уже так делала раньше. Сначала я думала, что она хочет меня убить – разбить о землю. Но потом оказалось, что она как-то летает, что ли… Выпрыгивает из окна и не разбивается. Даже не падает. Просто встаёт на ноги на землю, и всё. И идёт дальше. В тот раз было то же самое…
- А потом? – Виктор напрягся.
- Не помню, - Мария виновато пожимает плечами. – Я снова начала осознавать себя уже здесь, дома, в постели. Меня сильно знобило. И мама спрашивала, куда я ходила ночью…
Мы оба с Виктором почти одновременно испускаем вздох облегчения. Он к тому же ещё и размашисто крестится. Хоть в чём-то наши чувства совпали! Выходит, Мария, можно сказать, отсутствовала во время моего позорного, унизительного отступления. Какая радость! Я готова возблагодарить её слабый рассудок, который столь своевременно отключился.
…Пока они болтают ни о чём, во мне вызревает одна идейка.
Вот, Виктор уже распростился с ней и развернулся к выходу. Я молниеносно влетаю в мозги девицы и принимаю управление. Столь быстро, что священник даже не успел поставить на землю поднятую в шаге ногу.
- Эй, Вик! – окликаю его устами Марии, с ехидцей.
Он дёргается, как от удара, и быстро оборачивается.
- Рубашечку-то верни, - глумливо ухмыляюсь я девичьими губками. – За неё, никак, деньги плочены. Не казённая, чать! На всех не напасёшься!...
Ах, как он слетает по лестнице галопом – спотыкаясь на каждой ступеньке и сбивчиво бормоча молитву! Ах, как сладостна месть! Один – один. Хоть я и ничтожество, но последнее слово осталось за мной.
Теперь уж точно – последнее…».



Эпизод  12.  «Изгоняющий  дьявола».


«…Мария быстро пошла на поправку. Жар прошёл. Через день она уже бродила по дому, через два – что-то весело напевала себе под нос. Жирандоль подтвердил, что обошлось без пневмонии, а всё потому, что своевременно было проведено правильное лечение.
Я же окончательно отстранилась от дел. Мною овладела нескончаемая сонная апатия. Ниже ума, глубже мыслей, в кладовых души, как говаривал Макарий, отыскала я тихий, тёплый, тёмный уголок и прочно в нём обосновалась. Предпринимать какую-либо активность, проявлять инициативу представлялось делом абсолютно непосильным. Я даже перестала следить, что творится там, снаружи. Просто валялась целыми днями, изредка ворочая в собственном уме отдельные мысли.
В основном, все мысли сводились к тому, что я не имею права не только носить одиннадцатый ранг, но и вообще зваться демоном. Данный вывод давно уже перестал шокировать меня своей новизной, но ум возвращался к нему с редкостным постоянством. Он пережёвывал эту идею тупо, лениво, бесчувственно, как корова – прошлогодний силос.
Иногда, помимо моей воли, в памяти всплывали – ярко, красочно, свежо – все события той злополучной ночи. И тогда, наподобие зубной боли, всё моё существо пронзал острый, мучительный вопрос: что же я сделала не так?! Не может быть, чтобы такой исход был предопределен изначально. Нет, в какой-то момент я допустила ошибку, ошибку грубую, непростительную, и теперь за неё расплачиваюсь. Ах, если бы можно было всё повторить! Я бы тщательно проанализировала каждый шаг, каждое сказанное слово. Я бы переписала набело повествование своей жизни!... Но жизнь, к сожалению, устроена так, что черновики в ней не предусмотрены.
И снова сонное отупение укрывало меня своей спасительной благодатью.

Виктор больше не появлялся. Наверное, это было и к лучшему: его присутствие стало бы для меня слишком тягостным. А Мария, хоть и перемещалась по дому свободно, на улицу пока не выходила, испытывая слабость после перенесённой болезни. Так что в течение недели наше совместное существование отличалось добротным размеренным однообразием.
Мария, постоянно пребывая дома, была лишена возможности посещать богослужения. Однако же, то ли из-за пережитого потрясения, то ли под влиянием родительских увещеваний, а то ли и по зову собственной души, она начала гораздо чаще, чем раньше, творить молитвы. Уединяясь в укромных уголках жилища, она тихонько шептала Pater Noster, или Salve, Regina, или ещё нечто подобное. В такие моменты она, определенно, испытывала какое-то, вполне искреннее, благоговение. Но благочестивые порывы духа, пробегавшие по поверхности её сознания, никак не отражались на тех тёмных глубинах, в коих я обрела себе приют.
Так, самый яростный шторм, сотрясающий поверхность океана, перемалывающий в щепки любые несокрушимые Армады, никак не сказывается на жизни обитателей глубоководной впадины, расположенной на дне того же самого океана. Жизненные процессы во впадине управляются совершенно иными силами и законами.

…В один из дней всё переменилось. Даже до моих глубин докатились тревожные всплески холодного течения.
Началось с того, что Мария не стала завтракать. Меня это обеспокоило. Я уже успела привыкнуть, что каждая порция принятой ею пищи на время ограждает меня от болезненных переживаний.
Вместо того, чтобы наполнить желудок тёплой кашей, эта безумная девица тщательно причёсывалась перед зеркалом. Я зашевелилась, посылая команду в центр голода. Мария ответила бодрым пением  Salve, Regina. Я поняла, что обречена на вечные страдания, и погрузилась в их бездну, перестав сопротивляться.

Когда я в следующий раз поднялась на поверхность, чтобы немного осмотреться, мы были уже не дома.
Помещение показалось мне смутно знакомым. Не сразу узнала я часовню, где не так уж и давно происходила моя первая попытка объяснения с Виктором. Сквозь узкие витражные окна пробивался рассеянный свет. Его нехватку восполняли свечи и лампада.
Народу на сей раз собралось поболе. Мария находилась как бы в человеческом кольце. За её спиной нервно переминались с ноги на ногу родители - как всегда, рядышком друг с другом. По левую сторону располагался, сложив руки на груди, уже знакомый мне доктор Жирандоль. Выражение лица он имел самое спокойное и добродушное.
А прямо напротив… всего метрах в трёх… (сердце моё ухнуло и покатилось под откос!)…  Прямо напротив, лицом ко мне, серьёзный и сосредоточенный, стоял ОН. Виктор.
В этот раз выглядел он как никогда торжественно. В полном официальном облачении. В одеждах тёмно-красного, даже бордового, цвета. Цвет выдержанного вина или густой крови. Такая расцветка должна что-то символизировать. У них в религии каждая деталь что-нибудь символизирует… Как будто в мире ничто не может произойти просто так, без скрытой подоплеки, но непременно обязано иметь особое, потаённое высшее значение.
Прямо перед ним, на высокой подставке, лежала раскрытая книга. Очень толстая и очень старая. Уголки обложки, выглядывавшие из-под страниц, кажется, были окованы золотом.
Но смотрел Виктор не в книгу, и даже не на кого-либо из собравшихся. А куда-то… внутрь себя, что ли?
Позади него и правее присутствовал ещё один человек. Тот самый второй священник из храма, который уже несколько раз попадался мне на глаза. Он мрачно буравил меня взглядом. Нет, не саму меня, а мою телесную оболочку. Меня, как таковую, он воспринимать не мог. Сколько я помнила – никогда не видела его улыбающимся. Длинный, худой, костлявый, с высокими залысинами на лбу, лет явно за сорок. Затянут в повседневную чёрную сутану, ещё более подчеркивающую его худобу.
Вдвоём с Виктором они как бы являли собой аллегорическое изображение Высшего Суда. Но если Виктор представал в образе самого Судии, то его напарник выступал как символ неотвратимости наказания, которое должно постичь виновного. Эдакий подручный смерти, дожидающийся случая махнуть косой. А в виновности всех окружающих он, похоже, не сомневался…

С чего бы это они все собрались здесь в таком составе???

Виктор кашлянул.
- Ну, что ж… Приступим.

И тут до меня, наконец, начал медленно доходить смысл происходящего. Экзорцизм, о необходимости которого так много говорилось в последнее время в доме де Мюссе, свершился. Точнее, начинал вершиться на моих глазах.

- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, - несколько монотонно продекламировал Виктор, крестясь. - Amen. 
Мне стало не по себе. Сколько жила – всегда думала, что изгнание – это удел отбросов общества. И вот, надо же: сама докатилась. Не миновала, стало быть, чаша сия.
Можно было бы просто убежать. Я вольна покинуть тело в любой момент, когда запожелаю. И пусть тогда сколь угодно долго твердят свои священные тексты. Пусть пытаются изгнать того, кого уже давно нет рядом с ними. Пусть делают шоу! Когда всё закончится, и народ с чувством выполненного долга разойдётся по домам, я беспрепятственно вернусь на своё законное место. А потом…
А что потом? Что я стану делать дальше? Снова наслаждаться жизнью?
Наслаждаться жизнью?!!! Как я себе это теперь представляю?

- …Judica, Domine, nocentes me: expugna impugnantes me. Confundantur et revereantur quaerentes animam meam… - мерно ронял слова Виктор.

«Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною; Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей…». Псалом 34.

…Просыпаться из утра в утро и сразу же вспоминать, что единственный мужчина, которого я впустила в своё сердце, жестоко меня отверг. Вспоминать, что он гнал меня прочь из своего мира словами, которые произносят лишь в адрес злейших врагов.

- Avertantur retrorsum et confundantur cogitantes mihi mala.

«Да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло…».

…Какая горькая ирония. Было ли хоть раз, чтоб я помышляла тебе что-то иное, кроме добра? «А кто хотел совратить священника и растлить девственницу?» - услужливо подсказала мне добрая память. Ну ладно, хорошо, согласна: было. Но кто сказал, что это стало бы для него злом? Он просто не понимал своего счастья. А оно было так возможно, так близко!...

- …Fiat viae illorum tenebrae, et lubricum: et angelus Domini persequens eos. Quoniam gratis absconderunt mihi interitum laquei sui: supervacue exprobraverunt animam meam.

«Да будет путь их тёмен и скользок, и Ангел Господень да преследует их, ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою, без вины выкопали её для души моей…». Псалом 34.

…Без вины, говоришь? У меня есть кое-что возразить по существу вопроса.
Я видела. Ты гнал меня из своего дома, молитвой – как хлыстом, ты бросил меня на колени, но я сумела подняться. Наши взгляды тогда на долю секунды встретились. И я – видела.
Я видела твою душу в твоих глазах. И в ней, среди сполохов страха перед силами, превышающими твоё понимание; среди вспышек надежды на помощь твоего Всевышнего и упования на милость Его; среди всей бури, бушевавшей тогда в душе твоей – я видела. Одно движение, один порыв, одну искру – тёмно-багровую, как краешек тлеющего угля на остатках костра; как раскалённый камень в печи. Искру тягучего, тяжёлого огня, пожирающего души, проходящие через наш Отдел Похоти.
Я видела её своим собственным зрением, как вижу сейчас тебя глазами тела Марии. И я не могла ошибиться. Этот осколок пещи огненной, этот маленький прообраз Геенны живёт где-то внутри тебя и по сей день. Пусть даже ты сам о нём пока не подозреваешь.
А хочешь, я расскажу об этом всем присутствующим? И мы вместе весело посмеёмся!

- …Veniat illi laqueus quem ignorat; et captio quam anscondit, apprehendat eum: et in laqueum cadat in ipsum.

 «…Да придёт на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл, да уловит его самого; да впадёт в неё на погибель…».

Твои губы шевелятся, чеканя слова псалма, и звук вибрирует  под церковными сводами. А я помню их – твои губы – совсем другими. Сухими и горячими. Безмолвными.
А ведь я могла бы сейчас наврать собравшимся, что ты поддался моему искушению. И теперь решил избавиться от меня, как от единственного свидетеля своего падения. Других свидетелей не было: остаётся моё слово – против твоего. И не факт, что поверят тебе. Толпа падка на скандальные сенсации. Та самая паства, о благе которой ты столь рьяно печёшься, с удовольствием станет перемывать твои кости и копаться в воображаемом грязном белье.
Кто сказал, что я не умею врать? Очень даже умею. Ты сам называл меня «духом лжи». Я – дьявол, что означает: «клеветник».
Так что сейчас я запросто могла бы устроить для всех нас небольшой спектакль. Только… зачем?
Всё, что мы, демоны, совершаем, продиктовано исключительно нашими личными корыстными интересами. Ну, и конечно служебными. Но сейчас я не на службе, поэтому остаются только личные. Так в чём же они заключаются? Странно: никак не могу сосредоточиться, чтобы понять, чего я на самом деле хочу. Мести ли, беспощадной и бессмысленной? Надо бы, наверное, возжаждать мести, по идее, на то я и демон… Только как-то не очень жаждется, как-то очень пусто всё внутри…

- …Sed projectus est draco ille magnus, serpens antiquus, qui vocatur diabolus et satanas, qui seducit universum orbem; et projectus est in terram, et angeli ejus cum illo missi sunt…

«…Но низвержен дракон великий, змий древний, рекомый Диаволом и сатаною, весь мир совративший, и наземь низвержен, и ангелы его вместе с ним низринуты…».

Как приятно звучит твой голос. Мне нравится его слушать, даже если он произносит странные вещи. Интересно, что случается с демоном после того, как его изгнали? Возможно, он всё же умирает? Никогда раньше не пробовала выяснить… Демон не может умереть сам. Демона не может убить человек. Считается, что демона низших рангов (такого, как я) может уничтожить Архистратиг, которого на самом деле нет. Ну и, конечно, Сам, Самый Главный, который может всё, что захочет...
Так может кто-нибудь из них, реальных или вымышленных, сейчас снизойдёт до того, чтобы повергнуть меня в полное небытие? Туда, где нет вообще ничего, в том числе и меня самой, а значит – нет и моих воспоминаний? Нет тоски по несбывшемуся? Как там, должно быть, хорошо и спокойно… Хотя, по определению, там и покоя быть не должно… Но вдруг покой там всё-таки есть, а?
Я могла бы просто уйти. Прямо сейчас. Но куда? И зачем? Почему я до сих пор здесь? Почему медлю?

- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi…

«Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный, всякий легион, всякое собрание и секта диавольская, именем и добродетелью Господа нашего Иисуса Христа…».

ЕГО голос звучит размеренно и ровно. Слова вколачиваются в воздух, как гвозди – в крышку моего гроба. По застывшему выражению лица Виктора, по странному однообразному ритму его речи создаётся впечатление, что его уста повторяют привычный, давно заученный текст. Но сам он, его личность, его самосознание, его «Я» в это время находятся где-то в ином пространстве. Не здесь. Так где же? И если его «Я» - не здесь, то кто же тогда – здесь?...
В воздухе появляется слабый знакомый запах. Запах предгрозовой свежести – озон. Мне кажется – или я в самом деле ощущаю рост напряжения, разницы потенциалов, вслед за которым неизбежен разряд?
По спине пробегают знакомые токи. Мария начинает нелепо, неестественно дёргаться – ещё бы, ведь она чувствует всё то же, что и я.
Пока ещё терпимо. Но, памятуя все события той злополучной ночи, легко могу себе представить, во что очень скоро превратится моя экзекуция. Меня будут бить. Бить очень больно: словом, верой, знаком креста. Бить беспощадно, как главного врага рода человеческого, не слушая жалоб и стенаний, не имея сочувствия к моим страданиям.
Значит, пора сматываться.
Внезапно, остро, с предельной ясностью, осознаю: я хочу жить! Пусть плохо, пусть в тоске и муках, пусть пренебрегнутая любимым – я хочу жить! Я не какой-то там суицидник. Я – нормальная! Перетерплю, соберусь с силами, вернусь к работе, найду со временем нового любовника – я хочу жи-и-и-ить! Что-нибудь придумаю, справлюсь, оправдаюсь, перенесу насмешки и косые взгляды сородичей, шепотки за спиной и многозначительные ухмылки. Всё дурное пройдёт, а впереди всё равно останется вечность, моя вечность. И Я БУДУ ЖИТЬ!!!
И ещё одно, второе по счёту, прозрение посещает меня сразу вслед за первым. Я наконец-то поняла, что удерживало меня здесь до сих пор, что заставляло медлить, что помешало уйти, как только прозвучало: «In nomine Patris…».
Надежда. Глупая, смешная, бессмысленная, беспочвенная. Надежда на то, что ОН, всё-таки, остановится. Под влиянием ли мимолётной сентиментальности, вспомнив ли пару слов из моих признаний, но – прекратит эту нелепую комедию избиения лежачего. То есть, меня. Оборвёт свою страшную монотонную речь. Устало проведёт рукой по глазам. Слабо улыбнётся. И скажет, как всегда говорит в конце литургии:
- Ite, Missa est. Ступайте с миром.
И в то же самое время для меня стало столь же очевидно, что он никогда этого не сделает. На него сейчас устремлены пять пар глаз его соплеменников. В их представлении он вершит абсолютно правое, освящённое свыше, дело. Он и сам верит в свою правоту, и его уверенность подкрепляется верою всех окружающих. Он не смог бы остановиться и оборвать церемонию, даже если бы захотел. А он – не захочет.
Он делает то, что должен. Потому что это его обязанность. Профессия. Жизненный выбор. Как и я, он – профессионал. Но, в отличие от меня, у него – не бывает отпусков. 
Эти люди, все вместе, стоящие по кругу, объединённые незримой круговой порукой, гонят от себя не просто меня, не только и не столько меня – конкретного отдельного воздушного демона одиннадцатого ранга по имени Натанаэль. Они изгоняют из своей жизни дух зла, дух бедствий, дух страданий и смерти. Изгоняют вечное зло, от которого так мечтает избавиться человечество.
Как будто, если я уйду, им всем станет гораздо легче и радостнее жить.
Ладно, я ухожу. Меня больше ничто здесь не держит. «Надежда – глупое чувство»2, - как писано было в одной из миллиардов человеческих книг.
Они правы. Для них я – перманентное зло, кем бы ни пыталась себя представить, в какие бы одежды ни рядилась. Что бы они о себе ни мнили здесь, на земле, и как бы ко мне ни относились, но всех нас ждёт новая, вторая встреча – в воздухе. И там мне, мытарю, всегда найдётся, что с них взыскать.
Я – мытарь. Работа такая. Ничего личного.
Сейчас я ухожу, ибо мне не место в их воплощённом мире. Земля слишком груба и тяжела для меня. Я возвращаюсь в Воздух.
Покидаю центр управления организмом. Отключаюсь от органов и систем, навсегда возвращая их первой и последней законной владелице. Зрение – пошло, слух – пошёл, обоняние, вкус – пошли… Осязание….
Я уже почти целиком высвободилась из тела – остались только мышцы и вегетатика. Продолжая по ходу движения закрывать программы контроля, совершаю разворот, лицом к выходу, дабы скорее убраться прочь.

- Exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus.
Sicut deficit fumus, deficiant: sicut fluit cera a facie ignis, sic pereant peccatores a facie Dei.

«Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его.
Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия». Псалом 67.

…Ослепительно белый, яркий и яростный, огненный вихрь рванулся ко мне со стороны Виктора. Я увидела огонь так же ясно, как если бы была обращена лицом к нему, хотя он настигал меня со спины. Огонь оказался повсюду – вездесущ. Опаляющий и очищающий, освящающий всего человека… но не демона… Вихрь налетел на меня, смял, как сминают в комок тонкую бумагу, обжёг сразу со всех сторон, изнутри и снаружи, подхватил, как водоворот – щепку, и поволок прочь от людей, вон из храма… Последняя мысль, мелькнувшая в моём гаснущем сознании, была такова: «Всё-таки, смертна…».



Эпизод  13.  «Администрация  Департаментов».


«Не судите, да не судимы будете,
ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

Мф. 7, 1.


«И смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему».

Н. Гумилёв. «Баллада».
 

«…Что остаётся от сказки потом –
После того, как её рассказали?»3 - навязчиво вертелась в голове строчка из какой-то песенки.
Я – мыслю??? Стало быть… существую!!!
Бескрайнее глубокое пространство. Слепящий шарик размером с приличное яблоко. Слабый отблеск того света, что обрушился на меня… минуту назад? Час назад? Сколько вообще прошло времени?
Ну, вот, я уже начинаю мыслить человеческими категориями. «Сколько времени?» - это их основной вопрос. Как будто ответ на него способен хоть  как-то изменить моё нынешнее положение.
А положение у меня самое вальяжное. Нет нужды уворачиваться от ног и копыт, потому что они свободно проходят сквозь меня. Хотя, нет: копыта что-то чуют и норовят обойти по широкой дуге. А ноги -  спотыкаются на пустом месте и сыплют откуда-то сверху нецензурными выражениями.
Боюсь приступить  к ревизии собственных составных частей: вдруг чего-то не досчитаюсь?  Вдруг тот, опаляющий и очищающий, разметал меня в клочья? И от эфирного тела остались только эфирные глаза с мозгами, которые сейчас пялятся снизу вверх с мостовой и что-то о себе думают?
Голова, ноги, руки, крылья… хвост… Всё, кажется, на месте, но при чём тут хвост?! Ах, нет, это не мой хвост. Это крупная рыжевато-серая крыса присела у обочины дороги. Тянет нос в мою сторону. Топорщит ус. Принюхивается. Чует падаль.
Нет, зверь, тебе с меня проку не будет. Зря ты вьёшься…
Кое-как пытаюсь принять естественную позу, то есть воспарить над землёю хотя бы метра на два. Голова кружится. Мутит. Вся поверхность тела горит, как ошпаренная крутым кипятком. Так мог бы себя чувствовать человек, которого макнули в котёл с кипящей водой и быстренько выдернули обратно. Человек в такой ситуации ещё может начать бредить и испытывать отрывочные галлюцинации. А потом, скорее всего, умрёт. Потому что тяжесть ожога зависит не только от его глубины, но и от площади поражения.
А демон – не умрет. Интересно, как насчёт бреда с галлюцинациями?
Покамест, кажется, я ещё ориентируюсь в окружающей обстановке. Вижу мощёную улицу, каменные стены домов… сточную канаву с помоями… настороженную крысу… Переулок какой-то знакомый; кажется, совсем недалеко от церкви. Ну, правильно, из храма меня выкинули, а дальше – чего возиться. Доберусь на свалку истории своим ходом…
Кажется, кому-то было интересно, что случается с изгнанными демонами? Отлично, мне несказанно повезло: у меня есть шанс узнать это на личном опыте.
Кажется, надо куда-то идти? Или не надо? Я теперь недоступна для восприятия человеческими органами чувств. Любое земное существо может пройти сквозь меня точно так же, как через столб атмосферного воздуха, находящийся на квадратном метре справа от меня, на квадратном метре слева от меня, спереди, сзади – повсюду. Разности в плотности воздуха они не почувствуют. Однако, инстинктивно они сторонятся того места, где я нахожусь. Прохождение сквозь меня вызывает в человеке резкий всплеск негативных эмоций. Беспричинно вскипает в душе раздражение, или досада, или накатывает глухая тоска. Человек и сам не может понять, с чего это ему резко поплохело. Если сердце больное, вообще может приступ случиться.
…А вот не надо через меня ходить! Внимательнее надо быть к окружающему миру, чутче!
День – в разгаре. Солнце ещё только поднимается к зениту. Резкий холодный ветер рывками гонит вдоль улицы мелкий мусор. В щелях между камнями пробивается первая травка. Весна набирает обороты.
Сколько у меня там от отпуска осталось? Месяцев одиннадцать? Вернуться, что ли, на работу… Нет, пока нельзя. Слухи всякие поползут. За спиной будут шептаться многозначительно. Коллеги из Людского Департамента уже наверняка всё внимательно отсмотрели, зафиксировали и донесли. Теперь о моём позоре будут знать и весь Людской, и вся Воздушка.
Нужно выждать время. Любые сплетни рано или поздно утрачивают актуальность. Даже если сам факт не забудется, накал эмоций всё равно спадёт: бурный аффект сменится равнодушной прохладцей.
Махнуть, что ли, пока к язычникам? В Индию? Буду витать над цветущими полями конопли и мака… Являться к обкуренным жрецам в образе синемордого многорукого божества, с ожерельем из черепов на шее…Насчёт ожерелья из черепов: хорошая мысль. Оно должно быть мне к лицу, в моём новом имидже. Побольше чёрных теней на веки, кроваво-алая помада… Или нет: помада тоже пусть будет чёрная, но контур – красный. Намёк на кровь, льющуюся в мире рекой. А волосы себе сделаю тёмно-синие, под цвет лица. Или даже пусть будут не волосы, а вьющиеся змеи. Нет, змеи не из этой мифологии. Змеиное кубло на голове носила какая-то греческая персона….
Я рывками скользила над мостовой, повторяя движения ветра. Он – прыжок, я – прыжок. Его холод слегка успокаивал мою опалённую шкуру. Бездумно, бесцельно…
«Я просил тогда у старшины:
Не уводите меня из весны!»4…
Опять эти песни в голове. Ну какой старшина, откуда он вообще взялся?...

…Звук близкого взрыва. Совсем близкого и совсем маленького. Эдакий индивидуальный, сугубо приватный взрыв.
Однако же, его мощи хватило, чтобы разрушить всю окружающую меня вселенную.
Я пребывала в абсолютной тьме. Она походила на бархатную черноту театрального занавеса. Вот сейчас кулисы разъедутся в стороны, и… Так и есть: меж половинками занавеса показалось пространство сцены, края которой сливаются с окружающей темнотой, но в центре имеется резко очерченный круг яркого света. Я знала, что должна в него встать. Это мой спектакль и мой выход.
Я ступила на край круга. С другой стороны на его границу вышли трое. Знать их – непреложная обязанность любого демона. Трое Верховных: Адрамелех, Бафомет, Ваал.
  Ваал. Бессменный глава Департамента Воздушных Мытарств. Моё вышестоящее руководство. Похож на солидную, умудрённую жизненным опытом пожилую жабу. Такая же дряблая морщинистая кожа, обвисшие брылы на месте щёк, широкий узкогубый рот, исполосованные складками веки. Крупная бородавка на правой щеке, ближе к носу. Взгляд, адресованный мне, полон скорби и укора. Ходячая иллюстрация к Экклезиасту: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
  Бафомет. Начальник Департамента по Работе с Людьми. Имеется в виду: с живыми людьми. Тощий, желчный тип. Одет, вопреки обыкновению, в солидный серый костюм. Его длинное лицо, со впалыми щеками, выдающимися скулами и крупными челюстями, напоминает лошадиную морду. Или козлиную. Людям он так и является всегда: в виде козлоголового существа, а то и вовсе натурального козла. Говорит, они все сами такие и лучшего не заслуживают. Смотрит сейчас на меня с нескрываемым презрением.
  Адрамелех. Самая загадочная фигура из тройки. Руководитель таинственного Департамента Геенны. Причём заступил на этот пост совсем недавно, всего лет пятьсот назад, накануне рубежа между первым и вторым тысячелетиями Новой человеческой эры. Люди ждали, что придёт Конец Света, а пришёл - Адрамелех. В нашем отделе никто толком не знал, откуда он взялся и кто его протежировал. Из чего сделали вывод, что его продвинули самые высокостоящие персоны, как своего ставленника и осведомителя. Предыдущий начальник Геенны, Молох, то ли ушёл сам, пресытившись возложенной ответственностью, то ли его "ушли" за злоупотребления служебным положением. По крайней мере, обстоятельства его отставки никто не афишировал - просто прикрепили на доску объявлений приказ о смене руководства.      
  В кругу моих знакомых никто не имеет внятного представления, чем они там, в своей Геенне, занимаются. В общих чертах, на официальных собраниях, до нас всех доводилась информация, что Геенна – это энергетическое сердце нашей цивилизации, самая главная топка, без которой весь наш прогресс моментально заглохнет, а жизнь перестанет казаться мёдом. По большому счёту, мы все работаем на Геенну, поставляя для неё должным образом подготовленное топливо: людские души – «дрова», как принято именовать их на нашем рабочем жаргоне. Что уж там на них (или из них?) варят… А Геенна, в свою очередь, работает на нас, обеспечивая нам счастливый благоустроенный мир, в котором – всё для демона, всё на благо демона.
  Новый шеф Геенны очень быстро заработал репутацию "чокнутого на всю голову". Его экстравагантные манеры поначалу служили предметом бурных обсуждений, а потом как-то вошли в наш быт, перестав шокировать публику. Однако, именно из-за этих манер и репутации с ним считались и держались настороженно, но предельно корректно даже одноранговые соратники, главы прочих Департаментов, Верховные. 
  Адрамелех элегантно-небрежен. Тонкое, до миллиметра выверенное лицо разочарованного интеллектуала. Большие, влажные, с поволокой глаза, вобравшие в себя всю чувственность мироздания. Черные прямые волосы до плеч, идеально гладкие и блестящие. На их фоне вызывающе контрастирует абсолютно белая прядь чёлки, падающая на лоб и наполовину скрывающая правый глаз. Адрамелех похож на скучающего сноба, попавшего на вечеринку, которая ему на дух не нужна, но где положение обязывает его присутствовать. Воплощённое очарование Порока.
  Для каждого из нас лицо – всего лишь маска, призванная выразить нечто окружающим. Театр кабуки. Пантомима.
  Хм. Интересно, что это такое значительное они все собираются мне выражать? Остро предчувствую недоброе.
  В присутствии Верховных все, кто ниже рангом, обязаны склонять головы. Склоняю. Пусть видят мой затылок. Во-первых, мне с ними ещё работать и работать. Во-вторых, мой затылок гораздо менее выразителен, чем моё лицо. А то ещё выражу что-то не то. Я уже устала попадать впросак со своими выражениями, живя среди людей.

  - Ну, что ж, все, кто нам нужен, собрались, - нарушает молчание Адрамелех. Он слегка растягивает слова.  – Может быть, начнём?... Кто скажет первым, коллеги?
  Все переглядываются. Бафомет пожимает плечами. Лезет во внутренний карман. Достаёт поочерёдно: носовой платок, очки и свёрнутый в трубочку лист бумаги. Протирает очки платком. Водружает их на нос. Убирает платок в карман. Разворачивает бумагу.
Вот это зрелище! Учитывая, что для изъявления своей верховной воли он абсолютно не нуждается ни в одном из указанных предметов.
  - Натанаэль, воздушный демон одиннадцатого ранга, - зачитывает он по бумажке, нарочито пристально вглядываясь в текст. – Место службы: Департамент Воздушных Мытарств, отдел Чревоугодия. Должность: старший мытарь II категории. Вы присутствуете на заседании Верховного Суда Администрации Департаментов…
  (Сокращённо: АД. Люди любят бросаться этим словом, совершенно не представляя, что оно означает в действительности. Хотя, примерно то самое и означает…).
  - …Вы обвиняетесь в нанесении оскорбления чести и достоинству Департамента Воздушных Мытарств, сотрудником которого являлись до сего момента. Коллега Ваал, Вам слово.
  - Кхм… Натанаэль, - Ваал выдавливает слова, как будто ему тяжело говорить из-за постигшего его горя. – Мы знали тебя, как аккуратного и пунктуального работника…
  (Как будто на поминках речь произносит, честное слово!).
  - …Ты прекрасно справлялась со своими обязанностями… показывала хорошие результаты… Мы даже отпуском тебя поощрили… Откровенно говоря, ты нас всех очень сильно подвела. Я, конечно, понимаю: каждый устраивает свою личную жизнь, как может… Мы никогда не возражали, если кто-то из наших сотрудников заводил личную связь с человеком. Конечно, в нерабочее время и не в рабочей обстановке… Это частное дело каждого. Но при чём тут весь этот самоуничижительный спектакль с  изгнанием? Весь этот бутафорский экзорцизм?! - в голосе Ваала прорезалась хорошо поставленная искренняя горечь. Люди обычно бывают склонны ему верить. Да что там люди – даже некоторые демоны. - Все мы прекрасно знаем, что ты легко могла избежать этой унизительной процедуры в любой момент. Достаточно было просто покинуть тело носителя. И мы повергнуты в глубочайшее недоумение твоим необъяснимым поступком. Само собой разумеется, что после всего случившегося ты не можешь больше оставаться сотрудником нашего Департамента…
  Стоп. О чём это он? Что он сейчас сказал? Как так: «Не можешь больше оставаться сотрудником нашего Департамента»?! Они меня выгнать хотят, что ли? Из-за такой ерунды? Они хоть понимают, кого они теряют?!
  Да, я согласна, мой промах – досадный, глупый, крайне неприятный. Приличные перспективные демоны в такие ситуации не попадают. Они – приличные и перспективные – всегда контролируют ситуацию, в которой находятся. А я допустила слабину и позволила обстоятельствам одержать верх.
  Но у меня есть целая куча оправданий. Я была расстроена, да! Расстроена и погружена в свои переживания, потому и среагировала с запозданием. А запоздание оказалось роковым.
  И вообще, кому какое дело? Почему администрация следит за моими действиями, когда я на отдыхе? Я полагала, что предоставлена самой себе и никому не обязана давать отчёт в своих поступках!
  …Кого я пытаюсь обмануть? Администрация Департаментов уже приняла решение. Иначе на меня не стали бы тратить и секунды из драгоценного времени Верховных. Что я есть в гигантской, многоуровневой, бесперебойно функционирующей машине АДа? Жалкий винтик, шестерёнка. Я могу мнить себя сверхкомпетентным специалистом, но это будет лишь потаканием болезненно гипертрофированному самолюбию. На каждого такого, как я, всегда найдётся дюжина других, готовых сменить его на боевом посту. По моим костям пройдут и вытрут о них ноги.
  С моей точки зрения, наказание несоразмерно вине. А если встать на точку зрения АДа?

  - Уважаемая Натанаэль, - подал голос Адрамелех. Негромкая его речь звучала мягко и вкрадчиво. – Позвольте, я поясню некоторые моменты нашей позиции по данному вопросу, которые, возможно, Вы пока не принимаете во внимание. Начну немного издалека, чтобы последовательно перейти к текущему положению дел. Как Вы знаете, история нашей организации уходит корнями в прошлое на многие сотни веков. И всё это время мы развивались в тесном взаимодействии с человечеством. Люди – наш основной субстрат, и незачем скрывать, что мы находимся от них в определённой зависимости. Мы, конечно, не говорим об этом молодёжи при приёме на работу… Но Вы трудились у нас достаточно долго, и Вы достаточно умны, чтобы прийти к этим же выводам самостоятельно. Поэтому я могу говорить с Вами откровенно. Да, наши успехи в работе с людьми зависят от того, как мы позиционируем себя в их глазах. И нам приходится очень много трудиться над созданием образа дьявола в человеческом представлении. Сначала мы работаем на свою репутацию, а потом уже репутация начинает работать на нас. Ну, Вы понимаете…
  Четырнадцать с лишним веков назад конкуренты нанесли нам серьёзный удар. Вы, конечно, всё помните, времени прошло немного… Да, они основательно промыли людям мозги. Это уже был не Осирис, которого никто никогда не видел, с его мифическим воскресением. И не Дионис, превративший свою кровь в вино, чтобы страждущие упились до блевотины. Они – конкуренты – взяли всё лучшее из прежнего опыта, но разработали принципиально иной способ внедрения идей в массы. Да! Я искренне восхищаюсь красотой и изящество их решения. Хотя никто не сможет упрекнуть меня в сочувствии к конкурентам, я открыто говорю: нам есть чему у них поучиться! Понадобилась почти тысяча лет, чтобы мы снова упрочили своё положение…
  Вы помните, что они вытворяли?... Не демиург, сошедший с небес; снизошедший, так сказать, к тёмным массам… Нет! Демиурги всех уже достали! Вы помните, сколько их тогда было: греческий пантеон, римский пантеон, осколки египетских мистерий, полузабытые халдейские легенды, да ещё иудеи со своей Каббалой… У обывателя от такого обилия мистики, простите за выражение, как они сами говорят: запросто может поехать крыша. К тому же, близость к богам всегда была прерогативой элиты. А элита, как известно, составляет численное меньшинство. И тут… Я считаю, очень удачно было выбрано время и место… Они, конечно, всё подготовили заранее… Определились с целевой аудиторией.… И что в итоге? Они дают массам не небожителя, не царя, не жреца. А плот-ни-ка! Плотника. Который ест и пьёт с мытарями и грешниками! Каково, а? По-моему, гениально, - Адрамелех на минуту смолк, словно задумавшись над собственными словами. - Эта акция произвела эффект взрыва. Их выдвиженец сначала присоединился к массам, а затем сам повёл массы за собой. И что в итоге? Рождение нового бренда, настолько мощного, что мы до сих пор вынуждены с ним считаться… А Вы помните этих сумасшедших, на арене со львами? – Адрамелех резко повернулся к Бафомету, апеллируя к нему, как к непосредственному участнику прошлых событий.
  - Безумие, - мрачно буркнул Бафомет.
  - Безумно, да… Но: безумно красиво! – мечтательно вздохнул Адрамелех. – Где теперь увидишь такую эстетику… Люди стали грубее… Но я, кажется, немного отвлёкся. Извините. Возвращаясь к сказанному. Мы видим, что конкурентам удалось воплотить в жизнь на редкость удачный проект. И нашим аналитикам пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы нашли выход. А мы его действительно нашли. Мы разгадали их ноу-хау, - Адрамелех снова выдержал эффектную паузу. Чем дальше он развивал свою мысль, тем больше я втягивалась в ход его повествования. Не желая того, я уже испытывала интерес. - Уважаемая Натанаэль… Позвольте один вопрос. Вообразите, что перед Вами собеседник… может быть, даже целая аудитория, которую Вам нужно в чём-то убедить. Как Вы будете действовать?
  - Ну… Наверное, буду говорить максимально доходчиво… Чтобы до всех дошло…
  - А доходчиво – это как? – не унимался шеф Геенны.
  - Ну… Кратко, внятно. Чтобы логика была какая-то. Так лучше запоминается.
  - Логика! – воскликнул Адрамелех, изящно взмахнув рукой. – Вот – ключевое слово! Мы все с вами привыкли считать: чтобы убедить собеседника в справедливости своей точки зрения, нужно изъясняться логично. Чтоб окончательное умозаключение закономерным образом вытекало из предпосылок. Мы привыкли работать с разумом! И поднаторели в этом преизрядно.
  А что сделали наши конкуренты? Они вовремя сообразили, что если станут соревноваться с нами на данном поприще, то неизбежно будут терпеть фиаско. Потому что их туманные расплывчатые концепции слабо согласуются с реалиями земной человеческой жизни. Их постулаты просто не выводятся логически из тех обстоятельств, в которых существует живой человек. И как же они вышли из ситуации? Очень красиво. Они решили вообще отказаться от логики: ну, не выводятся -  и не выводятся, и не надо. Они пошли от противного! «Credo quia absurdum est»5! «Верую, потому что абсурдно»!
  …Да, господа. Они обратились к другой базовой функции человеческой психики. Гораздо более древней и мощной, чем слабая надстройка интеллекта. Уходящей корнями в глубинные бессознательные слои. Они обратились к ВЕРЕ. Credo quia absurdum est! И ничего не нужно объяснять. В этих словах человек Тертуллиан на заре новой эпохи выразил общий настрой своих современников.
  И вера начала творить чудеса. Человек ведь до сих пор совершенно не знает своих возможностей. Их открывает ему вера. Или мы…
  Вы спросите, уважаемая Натанаэль: к чему я произношу сию пространную речь? Теперь, наконец-то, изложив все предпосылки, я перехожу к сути. Поначалу мы откровенно не знали, что делать с новообращёнными. Мы взывали к их рассудку – они от него отказывались. Мы объясняли им смехотворность их верований – они брызгали слюной в экстатических припадках. У нас было ощущение, что мы бьёмся лбом в каменную стену. Они оставались глухи и слепы к нашим аргументам. Они верили в своего Всевышнего так, как предписывали им их правила. А заодно – во всю ту бредятину, которую сами же успели нагородить вокруг горстки голых фактов.
  И нам, наверное, прошлось бы совсем тяжко, если бы наши светлые умы вовремя не поняли, что вера – универсальное оружие, равно пригодное для обеих сторон.
  Вспомните, какое отношение к нам выказывали их адепты в эпоху так называемого раннего христианства. Человек по имени Антоний провозгласил эту точку зрения вслух, а человек Афанасий зафиксировал его слова на бумаге. «Диавол и все с ним демоны низложены пред нами, чтоб, как на змей и скорпионов, наступать на них нам, христианам. … Не должно нам … бояться демонов, хотя по видимости нападают на нас, даже угрожают нам смертью, потому что они бессильны, и не могут ничего более сделать, как только угрожать… Должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их»6.
  Как Вы понимаете, такие настроения в человеческих умах для нас могли предвещать настоящую катастрофу. - (Я невольно кивнула. Да, в ту пору дело попахивало дефолтом. И массовой безработицей. Зарплату выдавали от случая к случаю, а про премию вообще пришлось забыть…). - С тех пор минуло чуть больше десяти земных веков. И что мы имеем теперь? От веры в Бога человечество плавно переходит к вере в Дьявола. Люди уже склонны считать, что по своему могуществу Дьявол ничем не уступает Творцу, и близится время решительной схватки, из которой ещё неизвестно, кто выйдет победителем.
  Их признанные теологи уже открыто заявляют: «Люди слабы и несведущи, в то время как демоны сильны и проницательны»7. Настало время, когда дьявол наступает по всем фронтам. Дьявол мерещится за каждым забором, в каждом косом взгляде, в каждом резком слове. Козни дьявола и его подручных считаются причиной любой засухи, наводнения, неурожая, болезни скота, выкидышей, импотенции, поноса и золотухи. Муж бегает к соседке? Несомненно, дьявольские козни, а соседка – ведьма, запродавшая душу нечистому за умение соблазнять чужих мужей. Жена слишком требовательна в постели? Ведьма! Соседская корова дает в два раза больше молока, чем твоя собственная? Колдовство чистой воды! И плевать, что соседи свою корову регулярно кормят, а у твоей – уже шкура к костям приросла от голода. Всё равно: колдовство, и всё соседское семейство – сплошь ведьмаки и ведьмы, включая грудных младенцев.
  Дьявол пришёл в каждую семью, в каждый дом, в каждую супружескую постель. Он совращает детей и престарелых. Он царит в монастырях, и невесты Христовы беременеют, как кошки, от своих духовных наставников, а братья во Христе являют друг другу отнюдь не братскую нежность.
  Кто из людей нынче усомнится во всемогуществе Дьявола? Кто посмеет противостоять ему собственными силами, как проделывал это в древности Антоний? У кого из людей достанет фантазии вообразить, будто жалкий и слабый человечишка может оказаться сильнее великого и могучего Властелина Преисподней? Они уже даже не верят, что их бог способен оградить их от сатанинских происков. А что тогда говорить о них самих, жалких тварях?!
  Подчёркиваю: это не я так о них думаю. Это они сами о себе так думают! А почему? - Адрамелех хитро прищурился. И сам же ответил. - То, что мы с Вами не сомневаемся в своём превосходстве перед людьми, отражает лишь присущие нашему роду силу духа и чувство собственного достоинства. А вот то, что сами люди не сомневаются в нашем абсолютном превосходстве над ними, отражает… ни много – ни мало, успешную работу нашего отдела по связям с общественностью. Пи-Ар, пропаганда, реклама – называйте, как хотите. Позиционирование в массовом сознании. В этом всё наше будущее. Неважно, что мы представляем собой на самом деле. Важно, что они – люди! – о  нас думают. Они сами выполнят за нас всю нашу работу, если только направить их мыслительную деятельность в нужное нам русло. И самым ярким тому подтверждением служит набирающий силу в последние два столетия институт инквизиции…
  И я лично – Ваш покорный слуга, - и десятки тысяч наших с Вами менее известных коллег из года в год, по кирпичику, по камешку возводим это здание общественного мнения в человеческих умах и сердцах! Как я уже отметил, мы достигли определённых, весьма существенных успехов. То, что поверхностному взгляду покажется естественной трансформацией мировоззрения человечества, на деле оказывается закономерным результатом упорного и кропотливого труда наших работников. Да и нашего с Вами личного труда, уважаемая Натанаэль! И мы с Вами внесли свою посильную скромную лепту в общее дело!
  Дьявол уже воцарился в системе представлений нынешнего поколения людей. Как ранее человек совершенно искренне поверил в богосыновство распятого, так и сейчас, столь же искренне, он верует, что дьявол непобедим и неистребим, вездесущ, всемогущ и всеведущ – а это, между прочим, атрибуты божества. Человек готов запихнуть в костёр любого из своих ближних, лишь бы хоть ненадолго избавиться от этого гнетущего, иррационального ужаса. И горят они, костры, повсеместно разгораются… Как там сказал один вагант? «Из искры возгорится пламя!»8...
  - Это не вагант сказал, - мрачно буркнул Бафомет. – И вообще, никто ещё не сказал.
  - Так значит, скажут. Обязательно скажут! – горячо возразил Адрамелех. – Такие прекрасные слова нельзя не сказать!...

  - Так вот, уважаемая Натанаэль, - вновь обратился Адрамелех ко мне. – На данном этапе Дьявол воистину сделался «князем мира сего», во всех возможных смыслах. А Дьявол, между прочим, это – мы с Вами! И мы, и миллионы наших собратьев. И царствование в мире сём досталось нам не само собой, не в виде манны небесной, а, как выражаются люди, «потом и кровью», как закономерный итог, как достойный плод тяжкого, ежедневного и еженощного, беззаветного труда каждого из нас на благо всего нашего рода. Мы сами, своими руками, за сотни сотен лет возвели тот прекрасный величественный дворец, дворец из мыслей и чувств людских, в котором все нынче и обитаем, и правим.
  А что же получается теперь? А теперь получается, что Вы единым своим безответственным и легкомысленным поступком, вот так вот запросто, взяли да и вколотили острый клин прямо меж кирпичиками фундамента этого прекрасного, но пока ещё не очень прочного сооружения. Мало того, что Вы выступили главным действующим лицом в весьма унизительной процедуре. Хотя и это уже накладывает пятно позора на весь наш гордый род. Но это больше вопрос всё-таки морального толка… А вот то, что Вы наглядно продемонстрировали нашу материальную уязвимость, да ещё в присутствии толпы свидетелей – вот это уже нельзя классифицировать иначе, как вредительство. Я не могу, конечно, судить о психологических мотивах Вашего поступка, но со стороны он имеет все признаки умышленного деяния. Ибо – повторю вслед за коллегой Ваалом – Вы располагали всеми средствами, чтобы предотвратить акт экзорцизма в любой момент.
  Таким образом, все Ваши действия были направлены на то, чтобы отбросить наше общество на тысячу лет назад, к тому первоначальному этапу, когда – снова цитирую Антония: «По пришествии Господа враг пал, и силы его изнемогли… Пусть же каждый из вас рассудит сие и тогда в состоянии будет презирать демонов»9. Да, какие ещё чувства станет питать к нам человек, ставший свидетелем столь показательной экзекуции?

  …Его голос – плавный, переливающийся, тянущий отдельные гласные – уже давно вёл меня за собой, мягко, но властно. И когда Адрамелех смолк, на самой трагической ноте монолога, я ощутила внезапную растерянность. Отдельные фрагменты его речи вертелись в моей голове, постепенно выстраиваясь в целостную картину. «Верую, потому что абсурдно». «Должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их». Дефолт и безработица... Катастрофа… «Мы разгадали их ноу-хау». «Дьявол пришёл в каждую семью, в каждый дом». «Успешная работа нашего отдела по связям с общественностью». «Нам приходится очень много трудиться над созданием образа дьявола в человеческом представлении». «Потом и кровью… как следствие тяжкого беззаветного труда каждого из нас на благо всего нашего рода».
  Тяжкий труд каждого из нас. Плечом к плечу, на общее благо. Передо мной словно бы незримо предстали все те, кто бок о бок со мной веками вспахивал эту бескрайнюю ниву. Зарик – Зараэль, верный и надёжный напарник, с кем мы всегда понимали друг друга с полуслова. Элка и Бэлка – Элеизиель и Бэлиэль, мои девчонки из Отдела Похоти, всегда готовые поделиться кофе и сигаретой, ни разу не спросившие, когда верну долг. Гадди, которого по причине его имени все за глаза именуют только Гад, - Гадахаар, наш консультант из научного Отдела, знающий всё обо всём, чей гибкий ум способен в одно мгновение разобраться с любой головоломкой. Печальный старый Иштаран, стоически выносящий те же нагрузки, что и мы – молодёжь, плещущая энергией через край… И многие, многие другие…
…Да я же ПОДВЕЛА СВОИХ!!!
Они все как будто обступили меня и смотрят с немым укором. «Мы так старались! – словно бы говорят они. – Мы прилагали все силы! Мы выкладывались по полной! Мы рассчитывали на тебя! Мы полагали, что ты – с нами. А ты! Что же ты наделала?!!!».
Если бы со стыда можно было провалиться в преисподнюю – я бы сейчас провалилась. Но я и так уже была в преисподней. Дальше падать некуда.
Я   ПОДВЕЛА   СВОИХ!!! Из-за минутной блажи, из-за дурацкой рассеянности, из-за мимолётного помутнения, случившегося с рассудком на почве избытка свободного времени. Да за такое не увольнять – за такое расстреливать надо! Таким отщепенцам, каким показала себя я, не место в наших рядах!...

Бафомет кашлянул.
- Оглашается приговор, - объявил он, старательно глядя в бумажку. – Верховный Суд Администрации Департаментов постановил. Первое. Признать демона Натанаэль виновной в совершении осознанных вредительских действий в отношении Департаментов, повлекших за собой моральный и материальный ущерб для всего демонического сообщества. Второе. В качестве меры наказания избрать. Пункт «а». Изгнать демона Натанаэль из Воздушного пространства в физический земной мир. Пункт «б». Заключить демона Натанаэль в физическое человеческое тело, изъятое в соответствии с предусмотренным законом порядком, без права выхода из указанного тела вплоть до его полного физического разложения или до принятия соответствующего решения уполномоченными административными органами. Пункт «в». С учетом прошлых заслуг, сохранить в распоряжении демона Натанаэль ряд возможностей, каковые официально считаются не свойственными человеку. А именно…».
Бафомет ещё нудно зачитывал какой-то перечень, но я уже не слушала. Земля настойчиво уходила из-под ног. «Ну, вот и всё, - пронеслось в мыслях. – Ну, вот и я…». А потом ещё что-то подумалось, неожиданно смешное: «Второй раз за последние сутки…».

- Привести в исполнение! – грянул, подобно громовому раскату, возвысившийся до величественной суровости голос Бафомета.

И свет померк.
Последним, что я испытала, было ощущение увесистого пинка под зад…». 




Эпизод  14.  «Жизнь  после  смерти».


«…Я села на порог и вытянула ноги. Над крышами города разгорался рассвет. Кое-кто в сей ранний час уже вовсю хлопотал по своим вселенски важным делам. Люди здесь, в большинстве своём, не располагают такой роскошью, как личные часы, и вынуждены согласовывать распорядок жизни с естественными природными ритмами. Вставать и ложиться вместе со светилом.
Фламмель, похоже, тоже согласовывал своё расписание дня с этим небесным телом. Только в противофазе. На рассвете сон его оказался особенно крепок – как у человека, совсем недавно забравшегося в постель. Чтобы его разбудить, требовалось поднять такой шум, что переполошится вся округа. А мне не хотелось привлекать к себе сейчас излишнее внимание.
Поэтому я просто села на порог, вытянула ноги и стала ждать. А через пару минут даже позволила себе прикрыть глаза, и так уже самопроизвольно слипающиеся, и привалиться спиной к запертой двери. Теперь-то уж точно не пропущу момент, когда она откроется.
Сколько я прошла перед этим? В километрах – не знаю. В часах – должно быть, три или четыре. Чувство времени уже давно мне отказало. Но, помнится, когда я снова ощутила себя живой, была глубокая ночь.
…Себя - живой! Хм… Два раза подряд побывать в роли мяча, который зашвыривают в какие-то новые ворота. Скоро я вообще разучусь удивляться.
…Сначала я подумала, что ослепла. Потом, присмотревшись, различила контуры предметов и поняла, что просто вокруг ночь, а небо затянуто дымкой и потому – беззвёздно. Это было три или четыре часа назад. Тогда я пошевелилась. И обнаружила, что мне есть, чем шевелить. Чувство собственной материальности, к которому я успела привыкнуть в процессе взаимодействия с Марией, теперь казалось почти родным. И даже как-то успокаивало: раз всё болит, значит, я ещё жива.
Особенно болели два места. Во-первых, нижняя часть позвоночника, в науке именуемая копчик. Наверное, от падения. Логично предположить: раз тело лежит на земле (а я очнулась именно в таком положении), значит, оно туда как-то попало. Скорее всего, легло или упало. (Не выкопалось же из земли, в самом деле! Тогда рядом была бы яма, куча свежевскопанного грунта, а под ногтями – грязь…). В данном случае, видимо, тело упало, ещё до того, как я вернулась в сознание.
А вот вторым больным местом оказалась, почему-то, шея. Я инстинктивно поднесла к ней руку – проверить, что не в порядке. Пальцы наткнулись на толстую грубую верёвку. Соединённую в кольцо. Или петлю?... Где-то сбоку, за плечом, обнаружился узел и свисающий от него коротенький оборванный верёвочный хвостик.
И вот тут я подскочила, словно ужаленная змеёй. Верёвка на шее! Кто-то пытался меня убить!!! Меня обуял дикий ужас. Может быть, убийца ещё бродит где-то рядом и сейчас вернётся, чтобы довершить начатое?!
Я панически метнулась вправо, влево, налетела на огромное дерево, прижалась к нему всем телом и кое-как перевела дыхание. Деревья вокруг росли в избытке. За каждым из них могла таиться неведомая опасность. Ночной лес периодически разражался своими обычными звуками: замогильным уханьем, леденящим душу воем и какими-то совершенно невероятными визгами, для которых вообще пока не найдено литературных эпитетов.
  Несмотря на то, что глаза функционировали вполне благополучно, самым своим естественным образом, я всё время чувствовала себя как будто слепой. Так и хотелось убрать с них какую-то мутную пелену. И теперь, прижимаясь к дереву, дико озираясь по сторонам, пытаясь по малейшим признакам уловить, откуда грозит опасность, я осознала: моё зрение стало человеческим. Обычным человеческим, не более того. Так вот почему они все так боятся ночи!...
Проклятая верёвка на шее словно бы тихонечко затягивалась сама собой, норовя пережать горло. Я судорожно вцепилась ногтями в узел, стала дёргать его рывками, стремясь побыстрее распутать. Узел оказался очень тугим и отказывался поддаваться. Мой страх перемешался со злостью и отчаянием. Я что-то выкрикивала, бестолково драла ногтями верёвку, а по щекам уже катились слёзы.
Растеряв силы, я медленно сползла спиной по дереву, обдирая одежду о шершавую кору. И тут же вскочила обратно от резкой боли в том месте, откуда у порядочных животных растёт хвост.
Да что ж такое то!...
Как то ни странно, но невозможность нормально сесть отчасти возвратила меня к реальности. Всё ещё мелко дрожа – то ли от ночного холода, то ли от остаточных переживаний, – я попыталась трезво проанализировать ситуацию.
Вокруг много деревьев. Стало быть, это лес или парк. Больше похоже на лес: деревья растут слишком уж беспорядочно, а между ними ещё и топырятся почти невидимые в темноте кусты. У меня на шее верёвочная петля. Следовательно, меня затащили в лес, чтобы там спокойно удавить, а потом спрятать труп. Но убийца не вовремя отвлёкся и не успел…
Стоп. Удавить? Убийца? Труп? Да я же бессмертна!
Какой, к чёрту, убийца! Кто станет пытаться умертвить бессмертного демона посредством банальной бытовой бечёвки – пусть и весьма толстой, но даже толком не намыленной? Бред какой-то.
И всё же… У меня есть не только верёвка. У меня ещё есть шея, на которой она держится. У меня есть кожа, которая местами ободрана и саднит. Есть волосы, в которые уже набилась старая хвоя и кусочки сухих прошлогодних листьев. Есть пальцы с ногтями, переломанными от тщетной борьбы с узлом…
И тут я вспомнила всё.
Пункт «бэ». «Заключить демона Натанаэль в физическое человеческое тело, изъятое в соответствии с предусмотренным законом порядком»…
В отчаянной, безнадёжной попытке я рванулась прочь из своей камеры. Как они могут, это же противоестественно, они не имеют права издеваться над самой моей природой! Я создана для полёта!... Не вышло даже рывка. Я была не просто заперта внутри этого нового, чуждого мне организма. Я была впаяна в него намертво. Я была растворена в нём, как золото в царской водке. Моя эфирная субстанция пропитывала его волокна, нервные стволы и мышечные веретёна, каждую его клеточку, как краска пропитывает бессчётное множество переплетающихся нитей в куске ткани. Я даже не могла, как уже привыкла делать, спрятаться в «кладовые души», чтобы отгородиться от неприятных внешних обстоятельств. Их здесь и не было, этих кладовых, как не было и самой души. Были только два предмета: «изъятое в соответствии с предусмотренным законом порядком» тело и я, равномерно рассеянная по всему его объёму.
И тогда я снова села на землю у древесных корней, на толстый мягкий слой мёртвых листьев, холодных и влажных, уже не обращая внимания на болезненность ушибленной «пятой точки», и завыла, в унисон со всеми лесными обитателями, завыла в глухую, беспросветную тьму, которой обернулась вся моя бесконечная бессмертная жизнь… Вместо высокого мелодичного завывания, на которое я втайне рассчитывала, из моей травмированной гортани вырвалось булькающее сипение, больше всего похожее на предсмертный вопль крупной змеи, придавленной булыжником… И в этом они меня уели, даже в этом!
…А потом я шла, вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться на какой-нибудь незаметный сучок. А все неровности почвы, все шишки и жёлуди впивались в мои босые ступни, вынуждая снова шипеть и тихо материться. Почему-то материлась я тихо, и вовсе не от повреждений голосового аппарата, а скорее всего в силу своей законченной интеллигентности, не позволяющей громко выкрикивать бранные выражения даже ночью посреди глухого леса.
Может быть, тело помнило путь, коим его привели сюда на заклание. А возможно, во мне сохранились жалкие остатки былой интуиции. Как бы то ни было, но довольно скоро я выбралась на дорогу. И потопала в сторону того её конца, где маячил более широкий просвет меж стволами.
С тех пор минуло часа три. За моей спиной последовательно разворачивалась, в полутонах и переливах, величественная панорама рассвета. Как-то машинально я вышла на размеренный ритм строевого шага и даже тихонечко командовала себе: «Раз… Раз… Левой…». Так, почти не глядя по сторонам, я прошла через сонную деревушку, не встретив ни единой души.
Уже на выходе из селения я опомнилась и обрадовалась, что меня никто не видел. Потому что верёвочная петля, до сих пор украшавшая мою шею, смотрелась слишком уж вызывающе. А я как-то совсем про неё позабыла.
При свете дня – то есть, утра, - распутать узел оказалось довольно просто. Жалкий разлохмаченный кусок бечевы бессильно обвис у меня в руке. Первым порывом было зашвырнуть его с глаз долой. Но, подумав, я всё же засунула его в карман платья. Улика, всё-таки. Возможно, ещё понадобится.
После деревни потянулась полоса пашен, за которыми смутно маячили очертания какого-то нового, довольно крупного, поселения. Больше всего оно походило на настоящий город. Что ж, в городе будет легче устроиться на первое время. Там всегда полно бездомных бродяг, одним больше, одним меньше, никто считать не станет…
Я брела по пыли. Сбитые и стёртые ноги ныли, не переставая. Немного отвлекал внимание от боли только размеренный ритм ходьбы. И угораздило же эту несчастную забраться в лес босиком! А может, она потеряла обувь, когда убегала от убийцы? Невзирая на пригревающее спину солнышко, от таких мыслей меж лопатками пробежал мороз, и всё туловище передёрнулось.
…Когда я снова подняла глаза, чтобы обозреть окрестности, то в первый миг им не поверила. А во второй – уже готова была рухнуть наземь и разрыдаться в радостной истерике. Я узнала родные столичные предместья! Единственный город, где я успела пожить, как человек, где я успела обзавестись мизерной горсткой знакомых и где для меня ещё есть слабая надежда обрести нормальный человеческий кров! Я даже различила центральную часть города, с дворцами и соборами, раскинувшуюся на нескольких холмах, и серо-голубую полоску реки, прорезающую его посередине!
Теперь у моего пути появилась цель. С новыми силами я ринулась в направлении знакомых мест. Поначалу, совершенно автоматически, я выбрала курс на дом господ де Мюссе, который за последний месяц как-то привыкла считать своим. И, уже почти добравшись, сбавила шаг.
Интересно, как бы они отреагировали, все трое, если бы к ним на постой стала упрямо напрашиваться незнакомая оборванка? Грязная, пыльная, босая?
«Как, вы меня не узнаёте? – сказала бы я. – Да я же тот самый демон, который на протяжении последнего месяца распоряжался телом мадмуазель Мари! Разве вы не рады снова меня видеть?».
Я притормозила на ближайшем перекрёстке и тихонько побрела в другую сторону.
В этом городе есть только один дом, куда я могу прийти в любое удобное для себя время. Его хозяин сам подтвердил моё право. Дом чернокнижника и чародея, мага и колдуна, алхимика и учёного Николя Фламмеля.
…И я пришла. Но дверь оказалась заперта, а я уже лишилась способности просачиваться сквозь запертые двери или перемещать задвинутые изнутри засовы. Поэтому я просто села на порог и вытянула ноги. А затем привалилась спиной к двери и прикрыла глаза…

…Меня разбудил стук в дверь.
- Ну кто ещё?! – сонно промычала я. – Кто там?
В горле дико запершило, я надсадно закашлялась и окончательно проснулась.
- Если я попытаюсь открыть дверь, она ударит тебя по спине, - сообщил Фламмель изнутри дома. – Отойди чуть в сторону.
Мы встретились на пороге его дома. Фламмель выглядел заспанным и обескураженным.
- Ого! – выдохнул он с искренним удивлением. – Это что ещё за маскарад?
Я поспешно осмотрела себя. Ну да, вид не самый парадный, в таком старье я здесь ещё не показывалась. На мне было заношенное простое платье из грубой шерстяной ткани, неопределённого серо-коричневого цвета.
- А что, обычная рабочая одежда, - попыталась я сохранить достоинство. – Я здесь, вообще, по делу…
- Я не про тряпки! Ты кого с собой притащила?
Всё ещё не понимая, о чём он, я нервно завертелась, пытаясь оглядеть себя со всех сторон: не прицепился ли где-то на спине гигантский паук или степная гадюка.
- Я не пойму, что за сцену ты мне пытаешься изобразить, - произнёс Фламмель слегка раздражённо.
- Где ты взяла новое тело? – пояснил он свою мысль. – И куда дела старое? Ты что, меняешь их, как перчатки?
- А… Долгая история… - я сделала неопределённый жест рукой в воздухе.
- Надеюсь, никто не умер? – задал он странный вопрос.
- Я тоже на это надеюсь.
Повисла пауза.
- Может быть, пригласить тебя в дом? – кривовато усмехнулся колдун.
- Да уж, не помешает.
- А у меня есть выбор?
- Знаешь что! – возмутилась я. – Если у тебя рука поднимется вот так взять да и выгнать бедную, уставшую, голодную, измученную жаждой, еле живую женщину – то давай, гони. Только скажи это сам, вслух, чтобы я услышала.
- Да ладно, чего ты, я же пошутил, - смутился Фламмель. – Давай, проходи, гостья дорогая…

Мы расположились в той же самой гостиной, где я успела побывать недели две назад. С тех пор здесь практически ничего не изменилось. Только тигель уже не стоял внутри камина, а валялся на боку, рядом с ним.
Хозяин дома радушно предложил мне хлеб, сыр, колбасу и кофе. Сам же ограничился только кофе, сообщив, что по утрам совершенно не хочет есть. По моим меркам время наступило самое обеденное, так что все угощения оказались на редкость уместны. В перерывах между жеванием я вкратце описала Фламмелю свои злоключения за прошедшие сутки.
Я ожидала от него ехидных замечаний, колкостей, насмешек. И даже морально подготовилась, убеждая себя, что заслужила их в полной мере. Но колдун слушал очень серьёзно, иногда даже издавал неопределённое мычание, интонации которого можно было, при желании, счесть сочувственными.
- Я – дура? – выпалила я под конец вопрос, который очень меня волновал.
- Ну почему сразу дура… Ну, так, как все, не больше, - попытался он меня ободрить. С типичной для истинного учёного тактичностью.
Итак, это клеймо, которое они упорно пытались на мне пропечатать, с самого момента моего пришествия в их мир. Солдат, принявший меня за обыкновенную уличную шлюшку. Священник, заявивший во всеуслышание, что я (Я!!!) «ничем не отличаюсь от прочих демонов». А вот теперь ещё и их колдун, авторитетно подтвердивший, что я такая же дура, как прочие человеческие самки. Не могут же сразу столько разных людей одинаково заблуждаться по одному и тому же поводу? Стало быть, они правы. И я должна принять эту горькую правду, чтобы дальше с ней жить.
- Спасибо, Николя, - прочувствованно произнесла я. – Ты открыл мне глаза на многое.
- Мне бы ещё их самому кто открыл, - вполголоса пробормотал Фламмель.
Он ушёл к стеллажу, порылся в бумагах, заглянул в пару фолиантов (посыпавшаяся с них пыль заплясала в солнечных лучах). Я расслабленно наблюдала за ним, развалившись на стуле и наслаждаясь умиротворяющим ощущением наполненного желудка.
- Что-то я не понимаю, - произнёс Фламмель, возвращаясь к столу. – Сначала тебя экзорцировали. Люди, в церкви, как положено. Так?
- Так! – горестно кивнула я.
- Потом свои же устроили над тобой показательный судебный процесс, объявили предателем и вредителем и… тоже, можно сказать, экзорцировали из адских рядов. Так?
- Всё так, - вздохнула я сокрушённо. Желания отпираться и оправдываться не было.
- А потом тебя запихнули в какое-то, непонятно откуда взявшееся, якобы человеческое, тело. И сразу же попытались прикончить.
- С-суки, - процедила я злобно.
- Не понимаю! – воскликнул Фламмель. – Где логика?
Я вспомнила про кусок верёвки, оставшийся в кармане. И молча выложила его на стол.
- Это что? – нахмурился колдун.
- Орудие. Убийства.
Фламмель осторожно взял орудие двумя пальцами. Как мне показалось, брезгливо. Постепенно выражение его лица сменилось на заинтересованное. Особенно тщательно он осмотрел концы бечевы.
- Ты считаешь, что твоим… э-э-э… бывшим коллегам показалось мало просто выгнать тебя, и они вдобавок решили окончательно от тебя избавиться?
Я пожала плечами:
- Я, конечно, не могла ожидать от них такого коварства. Ведь они чётко огласили приговор, и там уже хватало карательных мер.
- Как, как там говорилось?
Я процитировала то, что запомнила:
- «Изгнать из Воздушного пространства в земной мир… Заключить в физическое человеческое тело, изъятое в соответствии с установленным законом порядком»…
- Так, хорошо. А дальше? До каких пор тебе сидеть в теле?
- «Без права выхода из тела вплоть до его полного физического разложения… или до принятия иного решения уполномоченными органами»…
- Вот! – Фламмель высоко поднял вытянутый указательный палец. Обычно он делал этот жест, если его посещала важная мысль. – Что значит: вплоть до полного физического разложения?
- Это значит: пока черви не сожрут подчистую, - пояснила я мрачно. – И не переварят. 
- А скелет? Черви не смогут съесть скелет. В земле кости вообще хранятся довольно долго.
- Да, скелет – это проблема, - согласилась я задумчиво.
- Я к чему разговор веду. Получается, что даже если кто-то убьёт это тело, ты всё равно останешься живой. Хотя и будешь намертво привязана к трупу.
Я машинально отметила, что Фламмель тоже не чужд добрых каламбуров.
- Мёртвый демон – это не существующий демон, - изрекла я. – Это у человека есть масса различных смертей: телесная смерть, духовная смерть, вечная смерть… А демон – он либо есть, либо нет. Да, конечно, я останусь живой. И одним не-умершим в мире станет больше.
- Кем-кем? – удивился Фламмель.
- Не-умершие, носферату, бросившие вызов смерти… Люди придумали много названий. Одним словом, ходячий труп.
- Примерно такого я и ожидал, - кивнул Фламмель. – И тогда, спрашивается, какой смысл убивать тело, в которое тебя поместили, если ты всё равно продолжишь в нём жить и действовать?
- Не знаю, - протянула я. – Может быть, чтобы сильнее мучилась? Не очень-то приятно, знаешь ли, вести существование в качестве трупа, сохраняя ясное сознание. С другой стороны, раньше сядешь – раньше выйдешь. Значит: раньше умрёшь – раньше разложишься. Может, у меня нашёлся тайный доброжелатель, запожелавший сократить срок моего заключения?
- Все твои версии притянуты за уши. Давай оперировать фактами. Пройдёмся ещё раз по приговору. «Поместить в тело, изъятое в соответствии с установленным законом порядком». Что ещё за порядок такой?
- Не знаю. Наверно, нужно оформлять какие-то документы. Акт изъятия, акт сверки, что-то такое…
- Мне не нужно «наверное». Мне нужно точно.
Фламмель опять принялся шариться по стеллажу. Он заглядывал в книги, шуршал страницами, переложил несколько томов на пол. Потом разыскал папку с бумагами и стал аккуратно перекладывать пергаментные листики. Мои глаза снова начали потихоньку закрываться: после сытной пищи одолевала дрёма. В полусне я отметила, что чувствую себя в этом доме, в этом помещении на удивление комфортно. Вот, вроде бы, и неприятностей целая куча, а я ещё не утратила способность получать удовольствие от элементарных бытовых вещей: поесть, поспать…
- Нашёл! – воскликнул колдун. – Вот оно! «Порядок изъятия человеческого физического тела для целей, связанных с выполнением служебных задач и судебных постановлений».
- А? – я подскочила на стуле. – Ты где это взял?
- Здесь, - Фламмель внушительно тряхнул папкой в воздухе. С папки взвились пылинки.
Вся моя сонливость моментально прошла. Зато появилось большое желание кое-что выяснить.
- Послушай, Николя, - произнесла я внятно и медленно. – Я уже усвоила, что ты учёный. Я запомнила, что ты изучал медицину, геометрию, мореплавание и искусство художественной резьбы по дереву…
Фламмель открыл было рот, но я предупреждающе подняла ладонь, призывая сначала выслушать до конца, и продолжала:
- Но я до сих пор, хоть убей, не могу понять, откуда у тебя такая осведомлённость об особенностях жизни моего народа. Ты знаешь не только наши ранги и градации. Ты, оказывается, хранишь на своих пыльных полках наши служебные документы! И говоришь об этом так просто, как если бы это был счёт из бакалейной лавки!
- Какой счёт? – моргнул Фламмель.
- Не увиливай! – я вскочила на ноги. – Какую великую тайну ты пытаешься от меня скрыть?! Я всё равно узнаю правду! Я всё же пока ещё демон, хоть и временно пленённый!!!
- Ах, ты об этом…. – колдун хитро ухмыльнулся. – А тут, как раз, всё очень просто. У меня в своё время был приятель, из числа ваших. Собственно, почему был? И сейчас есть…. Только не виделись уже сто лет. А одно время довольно часто общались. Ну, и он мне многое рассказывал… А потом об этом прознало его руководство. Захотело встретиться. Встретились, поговорили. И они мне предложили заказ: написать книгу типа практического руководства, облегчающую взаимодействие людей и демонов. Я сказал, что мне нужны источники – хроники, конкретные примеры, образцы документов. Они предоставили – то, что не сочли секретным. Вот, собственно, и весь сказ... Я с тех пор уже три книги по демонологии написал. Естественно, для узкого круга специалистов. Широким массам они ни к чему.
- А эти… из узкого круга – они что, твоими книгами реально пользуются?
- А кто их знает, - вздохнул Фламмель. – Знаешь, сколько книг каждый год пишется на эту тему? Сотни, тысячи… Мои среди них – как капля в море. Ваш Отдел Пропаганды масла в огонь подливает… Умники, тоже, какую штуку придумали: сочинили заклинание для вызова демона – нормальное, работающее заклинание. Но вставили в него пару особых фраз. Этими фразами человек, произносящий заклинание, автоматически передаёт свою душу во владение явившемуся демону. Даже если демон абсолютно ничего для заклинателя не сделает – так только, покажет свою рожу и сгинет. Всё равно: он уже владелец души дурака-экспериментатора. Лихо, да? Так они ещё, ваши-то специалисты, позаботились, чтобы текст дошёл до всех слоёв нашего населения. В смысле, чтоб каждому в руки попал, кто мало-мальски способен им воспользоваться. А суть в том, что фразы эти, про передачу души во владение демону, совершенно не нужны для осуществления самого вызова. Просто такой хитрый коммерческий ход! Представляешь?
  По правде говоря, я в своей жизни никогда не интересовалась подобными вопросами. Скупка душ считается престижным занятием в некоторых кругах нашего общества, но этим больше балуются коллеги из людского департамента. По своей работе они обязаны регулярно заключать определённое количество договоров на приобретение душ от имени всей нашей организации. Но, в случае выполнения плана, имеют право кое-что приобрести и в личное пользование. Вот и тешатся.
Да, я знаю, что настоящий демон должен хоть раз в жизни « купить душу у чернокнижника». Но мне лично, для собственного удовольствия, таковая душа никогда на дух не нужна была. Ну что я с ней стала бы делать? За ней же следить надо, подпитывать страстями, контролировать, чтобы не сбежала. Натаскивать, чтобы команды выполняла и прекословить не смела. А мне лень… Так и откладывала я сию акцию на неопределённое будущее. Которое, как видно, теперь уже никогда не наступит. Вот так всегда: если не сделал что-то здесь и сейчас – значит, считай, не сделал никогда.
А на работе я с живыми никогда дела не имела. Так что вопрос о покупке души человеческой передо мной вообще никогда не стоял. И то, что рассказал сейчас Фламмель, оказалось для меня новостью.
- Николя… А ты сам-то можешь нас вызывать? Демонов?
- Могу, - просто кивнул Фламмель. – Только зачем? И так вас девать некуда. Вот тебя я  - вызывал разве? Однако же, ты здесь…
- А как же блага мирские? Неужто не хочется?
- Смотря что считать благом, - уклончиво отвечал колдун. – Вот, например, ты на мою голову свалилась. Это как расценивать? Как благо? Или как кару небесную?
По-хорошему, мне следовало обидеться, встать и гордо уйти. Но меня уже снова повело в сон, а в доме было так тепло, так уютно…
- Бог не по силам испытания не даёт, - изрекла я с умным видом фразу, которую особенно любят повторять их служители культа.
Фламмель одобрительно хмыкнул и вернулся к бумагам.
- Так, стало быть, порядок изъятия. «Для оговоренных целей изымается физическое тело человека, умершего естественной смертью. К категории «естественная смерть» относится:
- смерть от старости;
- смерть от болезни;
- смерть от несчастного случая;
- смерть от стихийного бедствия;
- смерть от повреждений, причинённых животными;
- смерть от повреждений, причинённых другими человеческими существами;   
- смерть от повреждений, причинённых самому себе.
Не допускается изъятие тела человека, умерщвлённого за счёт непосредственного воздействия демона. Равно как и не допускается непосредственное умерщвляющее действие демона на человека, с целью последующего изъятия тела. Нарушение указанного условия влечёт за собой ответственность согласно соответствующим разделам Уголовного и Административного Кодексов...».
Фламмель прекратил читать и выжидательно посмотрел на меня. Я попыталась что-то сообразить, но вышло плохо.
- Сопоставь факты, - предложил колдун. – Тебя запихнули в тело человека, умершего, с вашей точки зрения, естественной смертью. Ты замурована внутри трупа.
- Что?! Нет!!!
- Будем реалистами. Здесь всё чётко написано. Причём человек – тот, чьим трупом ты ныне пользуешься, – погиб отнюдь не от руки демона. Таков закон. Она умерла по каким-то другим причинам. После чего её тело изъяли и применили, как камеру одиночного заключения. Для тебя. А учитывая, как ты говоришь, наличие верёвки на шее… - Фламмель приблизился ко мне вплотную и вперился глазами в моё горло. Провёл пальцем по коже: ободранный веревкой участок до сих пор саднил. – Типичная странгуляционная борозда… Эта несчастная либо повесилась… Либо ей помогли повеситься, но отнюдь не твои сородичи, а её же собственные. В смысле, люди.
- Но я… - от волнения меня трясло. – Я не могу быть трупом! Они же ничего не чувствуют! А я… я ем вот, и мне вкусно, и тепло… А сначала ноги болели… и шея… И дышу… Да, я же дышу!
Фламмель состроил озадаченную гримасу. А затем решительно приказал:
- Раздевайся.
- Это ещё зачем? – насторожилась я.
- А вот проверим сейчас, что ты чувствуешь, а чего – не чувствуешь.
Вглядевшись в моё лицо, он смилостивился и пояснил:
- Нужно тебя осмотреть. На предмет возможных повреждений. Вдруг у тебя уже трупные пятна по всей спине.

…Надо отдать ему должное: Фламмель действовал быстро и чётко. Он пробежал пальцами по костям, проверяя их целостность; несколько раз надавил на какие-то болевые точки; тщательно прощупал живот; заглянул в глаза, оттягивая веки; осмотрел зубы и глотку; прощупал пульс на обеих руках и на ногах в районе лодыжек; выслушал звуки, раздающиеся в грудной клетке, через забавную деревянную трубочку, похожую на дудку; несколько раз треснул по конечностям в разных местах согнутыми пальцами правой руки, от чего конечности слегка подёргались. И разрешил одеваться. Я завернулась в простыню, на которой лежала. Мне совершенно не хотелось возвращаться в тряпки покойницы.
Его слов я ждала, наверно, с таким же трепетом, с каким тяжело больной человек ожидает вердикта от медицинского светила, согласившегося его проконсультировать.
- Ну, что я могу сказать, - колдун заложил руки за спину. Пожевал губами. Прошёлся по комнате. – Признаков смерти я не нахожу. Пациент скорее жив, чем мёртв.
Я выдохнула с облегчением.
- В области крестца имеется здоровенный синяк, - продолжил Николя. – Но ничего общего с трупными пятнами он не имеет. Обычный нормальный здоровый синяк. Ну, и на шее – сама понимаешь, что. В остальном, всё в порядке. Сердце бьётся. Пульс и дыхание, как говорится, в норме.
Я, конечно, обрадовалась, что я ещё пока живая. Но…
- Но как же тогда «установленный законом порядок»?
- А вот с этим интересно, да… В теле нет человеческой души, Натанаэль. Оно думает и разговаривает исключительно за счёт твоего в нём присутствия. У тебя есть версии, как такое возможно?
Может быть, фраза о том, что тело всё ещё думает, причём именно за счёт моего присутствия, подхлестнула мой интеллект. Разрозненные факты, щедро сыпавшиеся на меня сегодня с самой ночи, наконец-то заняли по отношению друг к другу подобающее положение. И версия появилась.
- Тело изъяли согласно закону, - произнесла я каким-то деревянным голосом. – Она была мертва, когда это произошло. И наши не убивали её, как и предусматривает закон. Она повесилась. Сама. Верёвка оборвалась под тяжестью тела. Ты ведь заметил: у неё один конец ровно обрезан, а второй торчит волокнами разной длины? - (Фламмель утвердительно кивнул). - Тело упало и ударилось задом обо что-то твёрдое – корень, камень, пень, неважно… Оно было мертво, но очень недолго. Не больше пяти-семи минут. В этих пределах ещё не происходит необратимых изменений, и органы можно запустить по новой – все, даже мозг. Подозреваю, что смерть наступила даже не от самого удушения, а из-за остановки сердца, и была быстрой. Это обеспечило бы наилучшую сохранность всех органов и систем. Наши запустили тело и всунули туда меня. Вот и всё. Очень просто.
- А душа? Где же тогда её душа?
- Душа отправилась в Воздушку, как и положено. В том же, установленном законом, порядке. Женщине положено было умереть, и она умерла. Только тело получило некоторую отсрочку.
- Повесилась, - пробормотал Фламмель. – Самоубийцы… Ваши любимые клиенты. Они отвергли жизнь, а после смерти их отвергают собственные соплеменники. Их даже на кладбище не хоронят… А ты уверена, что это она сама себя так? Может, ваши ей всё же помогли?
- Может, и помогли. Но только морально – принять такое судьбоносное решение.
- И куда её теперь? В Геенну?
- А кто ж её знает…
Мы оба синхронно замолчали. Повисла пауза. Фламмель выставил на стол откуда-то взявшийся сосуд с прозрачной жидкостью. Сосуд представлял собой алхимическую колбу с узким горлышком, закупоренным притёртой пробкой. Вслед за сосудом появилась пара маленьких серебряных стаканчиков. Не очень твёрдой рукой колдун наполнил стаканчики жидкостью из колбы.
- Давай помянем, что ли. Пусть земля пухом… То есть, тьфу, что я говорю. Мир праху… В общем, за упокой.
Мы выпили, не чокаясь. Не знаю, стало ли спокойней душе новопреставленной, но наш разговор как-то сам собой сошёл на нет. Фламмель погрузился в задумчивость в своём любимом кресле возле камина. А я, как был на диване, так и заснула, отвернувшись лицом к стене…».




Эпизод  15.  «Как  все».



«…Фламмель предоставил мне пустующую комнату на первом этаже. В последнее время он приспособил её, чтобы стаскивать туда всякое старьё. Кое-что пришлось выбросить, после чего остались кровать, сундук, стол и пара расшатанных стульев. И ещё малопонятный тюк с тряпьём в углу, который Фламмель разбирать поленился, но выбрасывать не захотел.
По моей настоятельной просьбе хозяин дома раздобыл зеркало в полный человеческий рост и прислонил его к стене в моей комнате. Вбивать гвозди или крепить зеркало к стене каким-либо иным образом (да хоть бы с помощью магии!) ему тоже было лень.
Зеркало требовалось мне, чтобы понять, что же я теперь собой представляю. Как только процедура заселения закончилась, я сбросила одежду и кинулась себя разглядывать.
По большому счёту, моё положение оказалось вовсе не таким уж плохим. Я была женщиной, и довольно молодой, как уже привыкла за последний месяц, сроднившись с милашкой Мари.
Во всём остальном сравнение выходило явно не в мою пользу.
Во-первых, возраст. Я бы определила его как двадцать три – двадцать четыре года. По местным меркам, если дама в такие лета не имеет мужа, значит она либо вдова, либо старая дева, каковой рискует остаться и на всю дальнейшую жизнь. Есть, правда, ещё и третий вариант, подразумевающий торговлю в розницу собственным телом. Но здесь котируются те, что помоложе…
Итак, годы уже отнюдь не юные. Первый минус.
Лицо… На мой вкус, тяжеловато. В отличие от идеального овала, коим обладала Мари, моя нынешняя физиономия имеет более прямоугольные очертания. Щёки подкачали: шире, чем хотелось бы. Губы какие-то слишком узкие, да ещё и норовят сурово поджаться. Глаза, впрочем, неплохи: большие и печальные, серо-зеленоватого оттенка, словно воды лесного озера в пасмурный день. Примечателен и нос: на нём явно заметна изящная горбинка. Она напомнила мне о лицах древнеримских статуй, чьи гордые носы вот так же надменно горбатились над варварским миром, пока варварский мир не втоптал их в землю. Фламмель, однако, безапелляционно обозвал мой нос «жидовским», что тоже казалось похожим на правду.
А вот дальнейшие пропорции оставляли желать лучшего. Прямые развитые плечи свидетельствовали о знакомстве их обладательницы с систематическим тяжёлым физическим трудом. Но в этом мире у женщин в моде плечи покатые, демонстрирующие реализацию принципа industrial exemption10.
Мари располагала длинной грациозной талией, ласкающей взор плавными изгибами линий. У меня же нынешней эта часть тела оказалась существенно короче и оттого – заметно шире. Она – моя талия – занимала слишком мало места в высоту, между рёбрами и тазом, и как-то очень уж быстро заканчивалась. Нет, она, конечно, в принципе, имелась – особенно если глянуть в фас. Или со спины. А вот при взгляде в профиль… При взгляде в профиль следовало как следует выдохнуть и напрячь мышцы брюшного пресса, чтобы смириться со своей фигурой. А на одном выдохе долго не проживёшь…
Я решила в профиль пока смотреть не на свою талию, а на нос, потому что он как раз выглядел в таком ракурсе очень величественно.
Далее. Невзирая на намечающийся в области живота жирок, бёдра мои и попа оставались весьма узкими и поджарыми. Я не знала, хорошо это или плохо, потому что такая комплекция предъявляет повышенные требования к изяществу талии. А с талией, как я уже отметила, не всё складывалось гладко…
Откровенно порадовали стройные ровные ноги. Красивыми оказались также тонкие запястья и лодыжки.
Что сказать про грудь… Она была. Конечно, ей было далеко до тех двух островерхих холмиков, которые Мари стыдливо скрывала за тканью корсажа.  И всё же, несмотря на некоторую расплывчатость форм, соски бодро торчали вперёд, что внушало оптимизм.
И, наконец, последнее, что кое-как примирило меня с изъянами нового тела – это густая тёмно-каштановая шевелюра. Конечно, после лесной беготни волосы были грязны и спутаны. Но при надлежащем уходе обещали преобразиться в царскую гриву.
Долго изворачиваясь во все стороны, я попыталась изучить следы от верёвки по периметру шеи. Глубокий фиолетовый синяк расползался вширь и вниз, в сторону ключиц, а первоначальный след угадывался по чёрным корочкам ссадин. Дурочка, не смогла даже верёвку как следует намылить. Меньше бы мучилась. Да, такая красота быстро не пройдёт. Придётся надолго забыть про любимое декольте.
Вывернувшись ещё больше, я разглядела синяк на месте, где спина переходит в зад. Ничего нового к тому, что прокомментировал Фламмель, добавлять не приходилось.
- Ну, как? – спросила я Фламмеля, который уже минуты две подглядывал в приоткрытую дверь.
- Нормально, - ответил он.
- Я красивая? По вашим, человеческим, меркам?
- Да так, ничего…
Дальше можно было не продолжать. В зеркале я увидела, как мои челюсти напряглись, а губы аж подвернулись вовнутрь. Вот, значит, как я буду теперь выражать обиду.
Фламмель что-то почувствовал и попытался исправиться:
- Ну, очень даже ничего. Ноги, вон, вообще хорошие… И то, что выше…
- Спасибо. Давай ещё разделаем меня, как тушку: рулька, окорок, карбонад…
- А ты не ехидничай. Тебе сейчас отмыться надо, причесаться… От вшей избавиться... Вот тогда и будем решать, что в тебе более прекрасно: тело или мысли. Про душу я молчу, тебе её иметь не положено по статусу.

… «Как все», - зло повторяла я себе, надраивая шкуру жёсткой мочалкой в ванне.
«Как все», - твердила я, раздирая редкой гребёнкой колтуны волос.
«Как все», - шипела я, промазывая синяки какой-то мазюкой, любезно предоставленной чернокнижником.
«Как все», - утвердительно кивнула я отражению, примеряя штаны и рубаху с хозяйского плеча.
По ширине Фламмель не сильно от меня отличался, разве что в плечах был заметно помощнее, но это особо не мешало. А вот ростом он был сантиметров на 10 – 15 выше. Так что рукава и штанины пришлось изрядно подвернуть.
«Привыкай к новому положению, - вещал мой безжалостный рассудок моим возмущённым эмоциям. – Ты была демоном, который ничем не отличался от прочих. От тысяч тысяч прочих. И теперь ты будешь существовать, как человек. Точно такой же, как миллионы остальных людей на земном шарике. И лишь единицы из миллионов в чём-то превосходят основную массу – красотой ли, талантами ли, удачливостью или умом. Остальные – как все. Как ты».
- Ты чего такая мрачная? – участливо осведомился Николя. – Шея болит?
Потом окинул меня взором, в моём новом облачении, и хрюкнул сдавленным смешком, прикрыв ладонью нижнюю половину лица.
Вскорости он раздобыл для меня где-то пару платьев. Платья выглядели новыми. Значит, не на помойке подобрал. Одно – цвета тёмной морской волны – прекрасно гармонировало с оттенком моих глаз. Второе – красно-кирпичных тонов – тоже соответствовало типу внешности. Оба были с высоким воротом, полностью скрывающим отметины на шее.
Их я и носила, по очереди.
Как-то я попросила его разузнать что-нибудь о личности женщины, чьё тело превратилось нынче в мою тюрьму. Фламмель поспрашивал знакомых: никто ничего не слышал о бесследно пропавших за последнее время горожанках подходящего возраста и внешнего вида. Хотя, сколько жителей в столице – кто будет всех считать! На самом теле не нашлось ничего, что могло бы помочь в установлении личности. Судя по одежде, жила она весьма небогато. Судя по огрубевшей коже рук, сухой и обветренной коже лица – работала немало. А зубы… Тут и нехватка витаминов, и дефицит фтора в питьевой воде, и отсутствие элементарных лечебно-профилактических мер! В общем, пришлось долго повозиться, чтобы придать им приличный вид.
В конце концов, я вспомнила, что на пути из леса в город проходила деревушку. Вполне вероятно, что женщина могла проживать там. Тогда в городе её никто и не хватится, а односельчане не бросятся разыскивать её в столице. Можно было спокойно появляться в людных местах, не боясь встречи с кем-то из прошлой жизни покойницы.

…В людных местах. Вот здесь и возникла загвоздка.

В доме мне было хорошо. Тепло, спокойно, уютно. Я бродила по всем закоулкам абсолютно свободно. Старалась только лишний раз не мозолить глаза хозяину.
Но от одной только мысли выйти за порог… От самой малейшей мысли об этом меня окатывал дикий, противоестественный ужас, от которого я буквально цепенела. Мне начинало казаться, что, едва я окажусь за пределами дома, со мной случится нечто неотвратимо-трагичное, от чего уже никто не сможет меня спасти. В мареве страха, сжимающего тогда мою грудь, останавливающего дыхание, убивающего логику и ясность сознания – в этом мареве мне мерещились то ли так и не успокоившиеся убийцы (хотя я уже умом уверилась, что хозяйка тела повесилась сама), то ли мистические сущности, готовые пожрать меня вместе с телом и духом, лишь только захватят в свои лапы. Весь внешний мир за пределами дома как будто зловеще нашёптывал, что мне в нём будет очень-очень плохо.
А вдобавок ещё сны. По ночам с завидной регулярностью снилась верёвочная петля на шее. Она медленно затягивалась. Я драла её когтями. И просыпалась от собственного захлёбывающегося вопля. В иные моменты снилось, будто я продираюсь босиком через ночной лес, цепляясь за все возможные ветки и сучья. Стремлюсь к далёкому просвету меж деревьями, где маячит кусок неба, подсвеченный звёздами, но никак не могу к нему приблизиться, потому что всё время сбиваюсь с пути. Деревья растут слишком густо, а цеплючие сучкИ постоянно отвлекают, и я, выпутываясь из очередных крючьев, вновь и вновь теряю направление.
А ещё в снах была Воздушка. Образы рабочих моментов приходили вместе со щемяще-тоскливым чувством в сердце. Памятуя о том, что меня выгнали с позором, я пробиралась в свой прежний отдел тайком, прячась от бывших сослуживцев – лишь бы чуть-чуть подышать ТОЙ атмосферой. Атмосферой времён и мест, где я выполняла ответственное и важное для общества дело, где меня ценили, где со мной считались, где я ещё была хоть кому-то нужна. Но каждый раз, неизбежно, когда уже казалось, что моё тайное посещение прошло успешно, и я вот-вот выберусь, оставшись незамеченной, я наталкивалась на чей-нибудь взгляд. Кто-нибудь из коллег обязательно вдруг материализовывался как будто из пустоты. И хоть это мог быть кто угодно – Зарик, Гад, Элка, Бэлка, Бахамут или ещё любой из пары десятков старых знакомых, – взгляд каждого всегда выражал одно и то же: «Как ты могла?!!!». А ещё в этом взгляде была та брезгливость, которую я прочитала на лице Бафомета в день суда.

  …В общем, мои дни, в сравнении с ночами, протекали как-то спокойнее.
Сначала я пробовала читать. Фламмель оказался заядлым коллекционером самого разнообразного чтива. Памятуя о том, что книгопечатание в этом мире ещё не вошло в широкую практику (а возможно, даже и не изобретено), а каждая рукописная книга весьма недёшево стоит, уже по одному объёму библиотеки Фламмеля можно было счесть богачом. Имелись у него трактаты по медицине и анатомии, справочники по растениям и животным, руководства по некромантии, труды по фармации, астрологии и алхимии, своды законов с комментариями к ним, сборники легенд, стихов и волшебных сказок.
Пролистав пару атласов по анатомии (надо же знать, что теперь есть у меня внутри!), я переключилась на каталог лекарственных трав и закончила подборкой легенд из времён короля Артура.
На четвёртый или пятый день мне надоело письменное слово в любом виде. Меня буквально стало тошнить от книг. Когда я пожаловалась Фламмелю, он возразил, что книги здесь ни при чём. А тошнота есть симптом воспаления желудка, заработанного из-за совершенно неправильного питания.
- Ты ешь одну сухомятку, - сурово указал он. – А человеку нужен разнообразный полноценный рацион.
Действительно, с тех пор, как я у него поселилась, я так и ела, в основном, хлеб, сыр и колбасу.
Опомнившись, я устыдилась собственного невежества. Но библиотека Фламмеля сумела оказать мне неожиданную помощь. В ней отыскался великолепный трактат, именуемый: «Монастырская трапеза». На самом деле, это была добротная кулинарная книга, содержащая рецепты приготовления блюд как для поста, так и для разговения. Слово «разговение» вызывало у меня неоднозначные ассоциации… Но рецепты и впрямь были хороши.
И тогда, воспользовавшись моментом, когда Фламмель отлучился по своим делам, я сварила суп. Чтобы не тратить время и бумагу на восхваление своих достижений, ограничусь описанием реакции Николя на результат моих действий. Когда он вернулся, то долго с подозрением принюхивался – чем это непривычно пахнет в доме. Когда он отыскал на кухне в кастрюле источник аромата, то очень осторожно заглянул под крышку. И некоторое время вглядывался, пытаясь определить вошедшие в состав ингредиенты. Ещё через четверть часа он сосредоточенно доедал вторую (подряд) порцию. После чего сообщил, что соли не хватает, капусты слишком много, а лавровый лист необходимо вылавливать и убирать сразу после того, как блюдо снимают с огня.
Наверное, вся эта тирада должна была означать: «Спасибо, Натали. Ты молодец». По крайней мере, так я её для себя перевела.
С тех пор у меня появилось новое развлечение. Я выуживала из «Монастырской трапезы» более-менее реалистичные рецепты и воплощала их в жизнь, исходя из имеющегося на кухне арсенала. Трюфелей с артишоками подать к обеду, конечно, не получалось, но элементарно запечь курицу под сыром или сварить гречневую кашу с потрошками – пожалуйста.
От процессов готовки я как-то плавно переключилась на протирание пыли, мытьё полов и чистку ковров. И даже, обнаглев, навела относительный порядок на стеллаже в гостиной. Естественно, опять-таки в отсутствие хозяина.
Тупая монотонная физическая работа оказывала заметный успокоительный эффект.
Я докатилась до того, что перештопала Фламмелю несколько пар шерстяных носков. После чего он стал поглядывать на меня как-то косо.
Каждый из моих дней стал походить на предыдущий и последующий. До обеда я валялась в своей комнате, сосредоточенно перечитывая «Монастырскую трапезу» или пробегая вскользь, по диагонали, книгу волшебных сказок. Где-то в середине дня Фламмель обычно уходил, до вечера, и я шла на кухню творить очередное блюдо. После чего бралась за тряпку и бездумно бродила по дому, протирая выступы, края полок, поправляя косо стоящие книги, перемещая заморские диковины на каминной полке так, чтобы расстояния между ними стали совершенно одинаковыми.
Иногда в тигле внутри камина мне попадался на глаза золотой слиток… Но никто не пытался его украсть, и я успокоилась на этот счёт.
Все действия, совершаемые на протяжении периода бодрствования, были направлены как можно более полно на то, чтобы начисто отключить мозги. И это мне почти удавалось.
Вечером, когда возвращался Фламмель, я уходила в свою комнату. И подолгу лежала на кровати, глядя, как за окном сгущаются сумерки. Сумерки начинались всё позже. День заметно прибавил в длину.
Каждые сумерки тянули с собой новый приступ тоски, от которого я уже не могла отбиться. Тихие крупные слёзы выкатывались из глаз, - а если я пыталась их удержать, то из носа, - нарочито медленно проползали по коже лица и впитывались в подушку. Ох, уж эта мне человеческая физиология!...
А потом приходили сны…».



Эпизод  16.  «Структура  магии»11.


« - А на улице-то – совсем весна! – мечтательно протянул Фламмель. Он, как обычно, развалился после завтрака в любимом кресле-качалке у камина. Сегодня он распахнул в гостиной одно из окон, и свежие дуновения разгуливали по всей комнате.
Я сидела за столом и созерцала осадок кофейной гущи на дне своей чашки. Картинка что-то напоминала, но я никак не могла сосредоточиться, чтобы постичь её суть. Какая-то то ли сетка, то ли паутина… И аморфное пятно по центру, похожее на жирную муху… Муха в паутине, что ли? Чушь. Правду говорят, что все гадания – пустое суеверие…
- Да, весна, - ответила я механически.
- По-моему, прекрасное время, - заметил Фламмель. – Всё пробуждается к жизни. Воздух просто упоителен!... Кстати, ты совсем не бываешь на свежем воздухе. Почему бы тебе не прогуляться?
 Я тяжело вздохнула, отставила так и не разгаданную чашку и честно рассказала колдуну о своих страхах. Стесняться мне было уже нечего: мои честь и достоинство и так давно пропали, изодранные в клочья позорным падением. (Кстати, каламбурчик: бывают, оказывается, не только падшие ангелы, но и падшие демоны. Надо бы записать для коллекции).
Фламмель сначала не понял:
- Ты опасаешься столкнуться с кем-то, кто знал покойницу? То есть, прости, конечно, ты же понимаешь, что я имею в виду прежнюю личность, занимавшую это тело. Ведь, по факту, она действительно покойница.
- Да нет же! Плевать я хотела на них. Как-нибудь бы отбрехалась… Нет. Я просто – боюсь. Как только я подхожу к дверям на улицу и берусь за ручку, чтобы открыть и выйти, во мне вырастает Страх. Такого со мной никогда раньше не было. Он меня буквально парализует! Я даже дышать перестаю!
- А чего же ты боишься?
- Не знаю… Когда я боюсь, то сама не понимаю – чего. Знаю только, что если возвращаюсь обратно вглубь дома, то страх исчезает, и всё становится нормально… Как думаешь, не обошлось без колдовства? Какое-то проклятие? Порча? Сглаз?
- Да какое там колдовство, - Фламмель  нахмурился. – Обычное нервное расстройство. В острой фазе. Что же с тобой делать-то, а?
- Может, пристрелить? – мрачно пошутила я.
- Бесполезно, - серьёзно возразил он.
 И тут меня осенило:
- Ну, конечно! Сжечь!
- Что сжечь?
- Меня! Только качественно. Чтобы вся плоть превратилась в пепел. Пепел – это ведь и есть «полное разложение», верно? И тогда у меня появится шанс освободиться. Только… Это, должно быть, поначалу очень больно. Значит… надо сначала - пристрелить, а потом – сжечь. Что скажешь?
- Да тьфу на тебя! – Фламмель в ужасе замахал руками и, кажется, чуть было не перекрестился.
Он не поленился выбраться из кресла и принялся расхаживать по комнате. Я уже знала, что так ему легче думается.
- А может, оно и не надо? – попробовала слабо вякнуть я. – Ну, посижу дома… тихонечко…
- Что  - не надо?
- На улицу – не надо.
- Как это: не надо?! – возмутился Фламмель. – Очень даже надо! Обязательно надо! Именно туда.
- Я… тебе мешаю?
- Ты не понимаешь! – он резко остановился напротив меня.
- Я тебе мешаю, - горько констатировала я. – Я всем мешаю. От меня одни неприятности.
- Нет, ну как ты можешь… Да что ты такое городишь! – Фламмель входил в раж. – Ты посмотри на себя. Ты своё выражение лица давно видела?!
Я неопределённо пожала плечами. К горлу подступил комок. В носу предательски хлюпнуло.
- На дворе – середина апреля, - вещал Фламмель. – В природе вскипает жизнь. Солнце просто бешеное. Марс вступил в конъюнкцию с Венерой. Луна в тригоне к Юпитеру. А ты мозолишь мне глаза с таким лицом, будто присутствуешь на собственных похоронах!
- Так я ведь и есть… того… в некотором роде, покойница.
Фламмель внезапно подскочил и отвесил мне основательный шелбан в лоб. От неожиданности я ахнула.
- Покойница?! – рявкнул он.
Я вспомнила, что по весне у психически нездоровых людей, как правило, обостряются их заболевания. Вдруг показалось, что и у Фламмеля с головой не всё в порядке.
- Никола, я не стОю того, чтобы ты так волновался.
- Если бы я щёлкнул по голове покойника, ему было бы всё равно. Тебе было больно?
- Почти нет… Немножко… Немножко было.
- Значит, ты ещё немножко жива.
Мы оба замерли, уставившись друг на друга.
- А что же делать? – прошептала я.
- Сейчас придумаю, - Фламмель пару раз пробежал от дивана к окну и обратно.
- Так, - остановился он. – Есть. Знаю.
Я воззрилась на него, искренне ожидая чуда. Фламмель сиял.
- Сиди там, где сидишь, - велел он.
Я сидела.
- Теперь сделай глубокий вдох. Задержи дыхание. Выдохни. Расслабься. Прикрой глаза. Почувствуй свои пальцы – пальцы рук и ног…  и выше, дальше, всё тело…
Я ощутила напряжение в кончиках пальцев. Они как бы пульсировали. А затем отчего-то заныл ушибленный копчик. Сквозь опущенные ресницы расплывчато маячила каминная полка с пёстрыми безделушками.
- А сейчас вспомни самый счастливый момент в своей жизни, - продолжал Фламмель откуда-то издалека. – Он может быть всего один, но, скорее всего, их будет несколько… Восстанови его в памяти во всех деталях -  в красках, звуках, чувствах…
«Самый счастливый, - вяло подумала я. – Интересно, который? Их же полно… Вот, предположим, тот момент, когда Бахамут сообщил, что даёт мне отпуск… После стольких лет моего самоотверженного труда… Было приятно, да. Тем более, что похвалили за достижения. Ха-ха!... И чем же этот отпуск для меня обернулся?!»…
- Нет! – возопил Фламмель. – Не то!
«Интересно, он и мысли мои читает?... Сама уже понимаю, что не то. Столько лет, верой и правдой, честно исполняла свой долг… И стоило допустить одну малюсенькую оплошность… Сразу оказалось, что все мои заслуги не имеют никакого значения в сравнении с единственным дурацким промахом…».
- О хорошем, - грозно процедил Фламмель. – Думай о хорошем и радостном моменте в своей жизни.
«А вот когда премию за прошлый квартал дали… Тоже неплохо было. Сразу – такой бонус! Только она куда-то так быстро рассосалась… Вроде и не приобрела ничего путного, а премии – как не бывало…».
- Нет, - покачал головой Фламмель. – Снова: нет.
«Да сама знаю… Что толку о доходах думать, когда расходов всё равно больше… Лучше уж о каких-то непреходящих ценностях. Таких, например, как дружба. Впрочем, друзей у демонов не бывает… Бывают приятели и коллеги по работе… С ними вместе хорошо отмечать праздники. Вот, например, на прошлый День Демона очень даже неплохо повеселились. В Вальпургиеву ночь. Профессиональный праздник. Если у демонов и бывает в жизни что-то святое, так именно это событие. Собрались всем отделом на природе. Погуляли по лесу. Поорали песни вокруг костра. Плясали на поляне. Потом нажрались все, как свиньи… Дальше не помню… Как-то дома оказалась… Славно время провели. Потом неделю все в себя приходили…».
- Не верю! – патетически воскликнул Фламмель.
- Да чему ж тут не верить? – удивилась я. – Что неделю в себя приходили? Так ты знаешь, как нажрались-то!
- Кто нажрался? – опешил Фламмель. – Чем нажрался? При чём тут, вообще, это?
- А ты разве не читаешь мои мысли? – ещё больше удивилась я.
- А почему я должен читать твои мысли? Я вообще никогда не читаю ничьи мысли. Людям это не свойственно.
- Тогда зачем ты сказал: не верю?
- Потому что я не верю, что вещи, о которых ты сейчас думала, тебя хоть каплю радовали. Ты то морщишься, то кривишься, то готова зарыдать.
- А, так ты следил за моей мимикой, - догадалась я. А я и позабыла, что у людей все их переживания сразу же отражаются на лице.
- И за мимикой, и за дыханием, и за цветом кожи, и за движениями глаз. И ещё за массой внешних признаков. И ни один из них… Стоп, - перебил он сам себя. – Есть идея. Мы пойдём другим путём: от обратного. Давай-ка, все-таки, исходить из того, что моменты счастья в твоей жизни встречались. Как ты выглядела в такие моменты? Смею предположить, что ты улыбалась. Давай попробуй улыбнуться, а воспоминания придут дальше уже сами.
Я честно попробовала растянуть губы в гримасу радости. Вышло резиново. Почему-то пришло на память застолье по поводу назначения меня на должность старшего мытаря. Пришлось тогда произносить торжественную речь…
- Ты неправильно делаешь, - заметил Фламмель. – Улыбаться надо не одним ртом, а всем лицом. Улыбка – это работа всех мимических мышц. Ну-ка, давай по-настоящему. Немного прищурь глаза, разгладь лоб, расслабь щёки… Рот можешь приоткрыть… Зубы не сжимай ни в коем случае… губы сделай мягкие!...
И тут… у меня получилось! Лицо расплылось, плечи расслабились… А в ушах зазвучали далёкие отзвуки григорианского хора. Расфокусированный взгляд, отрешившись от окружающей обстановки, выхватил из памяти картинку: молодой мужчина в необычных, просторных, собирающихся в складки фиолетово-белых одеждах; мои колени, укрытые голубым подолом; высокое стрельчатое окно, украшенное витражом. И ЕГО глаза, внимательные и сочувствующие, совсем близко от моего лица. Серо-голубые глаза, цвета осеннего неба, затянутого дымкой…

- Хорошо, очень хорошо, - тихонько проговорил Фламмель. Он незаметно оказался совсем близко от меня. – Сейчас попробуй сделать образ, который ты видишь, ещё ближе, ярче, красочнее. Вдохни запахи, которые ему сопутствуют… (На меня пахнуло тяжеловатой пряной смесью ладана и миро)… Отчётливее услышь все звуки, которые с ним связаны…
Я уже почти физически ощущала себя там, в помещении церковки, где воздух вибрирует от произносимого нараспев: «Пошли свет твой и истину твою, да ведут они меня и приведут на святую гору твою и в обители твои…».
…Когда палец Фламмеля лёг мне на макушку и надавил мягко, потом – сильнее, я даже не разозлилась: настолько не хотелось отрываться от блаженных грёз. Палец вовсе не мешал, а даже как бы наоборот: гармонировал с моим приподнятым душевным настроем. Тем более что секунд через десять Фламмель сам же его и убрал. Прошёл ещё целый миг.
- Кто пролил кофе?! – резко гаркнул колдун.
Я дёрнулась и растерянно заморгала.
- Ты что! – накинулась я на него. Впервые за последние две недели мне было так хорошо, так легко и безмятежно, что не хотелось возвращаться в реальность. И вдруг он своим безапелляционным окриком вдребезги разбил мои прекрасные воспоминания.
- Извини, мне показалось, - пожал плечами Фламмель. – Какое-то пятно на полу…
Я подскочила к тому месту, где он, якобы, обнаружил следы от разлитого кофе. Никакого пятна не было и в помине.
- Да ты издеваешься! – взвилась я. – Тут чисто! Я сама вчера всё перемыла!
- Ты? Перемыла???
- Да, я. Ты же не способен убраться в собственном доме.
- Ай, молодца, - прицокнул языком колдун. Выглядел он вполне довольным. – Садись на место. Продолжим.
- Чего продолжим?
- Ритуал.
Мы повторили всю процедуру ещё два раза. Я воображала, улыбалась, как майская роза, Фламмель жал мне на макушку пальцем, а через мгновение после того, как палец исчезал, задавал мне какой-нибудь дурацкий вопрос, требующий немедленного ответа и напрочь выбивающий из колеи. Сначала он спросил, куда я дела его справочник по некромантии, который лежал на третьей сверху полке между каталогом ядовитых растений и астрологическими таблицами. Я заметалась, хватаясь за голову, потому что вообще не помнила, чтобы рылась когда-то на этой полке. Тогда Фламмель небрежно отмахнулся, заявив, что найдёт сам, если понадобится.
В следующий раз его вопрос касался даты, когда я появилась в его доме в первый раз, и мне пришлось изрядно напрячь память. Дату я так и не вспомнила, но Фламмеля она перестала волновать ровно через полминуты.
Смысл всех его действий был мне абсолютно не понятен. Поэтому я только безропотно подчинялась, получая особое извращённое удовольствие от состояния полной покорности чужой воле. Фламмель же манипулировал мной вдохновенно, с каким-то радостным азартом.
- Так, - скомандовал он после того, как я не смогла ответить на вопрос насчёт даты. – Теперь сделаем так. Пересядь-ка отсюда вон на тот стул. Нет, давай лучше сюда, в кресло. Да, в кресло.
Я послушно повалилась в кресло-качалку. Именно повалилась, ибо чинно усесться в него было технически невозможно. Сидение находилось слишком низко над полом, да ещё под таким углом, что на каком-то этапе присаживания ноги подкашивались, центр тяжести смещался, и попа сама плюхалась на отведённое ей место.
- Хорошо, - распоряжался Фламмель. – Вдох. Выдох. Задержи дыхание. Почувствуй пальцы, колени, локти… Живот, спина, шея, голова…Теперь представь, что ты собираешься выйти из дома. Вот прямо сейчас, на улицу.
Я почувствовала, как голова втягивается в плечи, а напряжение разбегается от затылка по всей спине.
- Не пойду, - заявила я.
- Не болтай. Сиди и воображай. Натуралистично, во всех деталях. Вот ты спускаешься по лестнице. Попадаешь в прихожую. Приближаешься к уличной двери.
Я вцепилась в подлокотники кресла. Ладони вспотели. Я уже буквально видела перед собой эту треклятую дверь, обитую изнутри старой вытертой кожей, с массивной круглой ручкой и парой добротных засовов… Сколько я помнила, Фламмель никогда не запирался сразу на оба, а только на один, верхний.
- Ты собираешься выйти, - продолжал Фламмель. – Сдвигаешь засов. Берёшься за ручку.
Моя правая рука со скрюченными пальцами и впрямь потянулась куда-то вперёд, трясясь, как осиновый лист на ветру. Она как будто действительно намеревалась ухватить некий материальный предмет. Например, дверную ручку.
Я была абсолютно беззащитна! Даже засов больше не сдерживал то нечто, что уничтожит меня немедленно, стоит лишь перешагнуть порог. Неведомое оскалилось, изготовясь к прыжку на долгожданную жертву. Моя гибель была неизбежна.
- Ты уже держишь ручку. Толкай дверь, - твердил Фламмель. – Медленно толкай дверь.
Вся правая рука у мен ходила ходуном от дикого напряжения. Инстинкт самосохранения боролся с потребностью выполнить приказ. Проклятый чародей слал меня на верную гибель – и гибель ужасную, настолько ужасную, что её даже невозможно вообразить. Я не могу! Я не пойду!! Я боюсь!!!
 Дыхание замерло в груди. Сердце дрогнуло и встало. Я умру прямо здесь, у двери, так и не сделав следующий шаг.
…И мягкое прикосновение пальца к макушке. Сначала слабое, потом ощутимо сильнее. Всего лишь чужой палец, прижатый к моей голове.
Но произошло что-то невероятное. В уши грянули отзвуки григорианского хора. Там, за дверью, меня ждала встреча с зовущим взглядом цвета осеннего неба, подёрнутого дымкой!
Сердце сжалось до боли и забилось сумбурно, беспорядочно, то давая сбои, то суетливо набирая обороты. Из груди вырвался судорожный вздох. К щекам прилил жар. Крупная дрожь перешла с руки на всё тело. Я пыталась отдышаться, но никак не могла, не хватало воздуха.
- Стоять! – выкрикнул Фламмель.
Я вскочила с кресла и вытянулась во фрунт задолго до того, как сообразила, что вообще делаю.
- Ты как? – спросил Николя уже вполне участливо.
- Ой, - выдохнула я. Зуб на зуб до сих пор не попадал.
- Тогда объясни мне, голуба, почему ты вчера вечером сказала, будто планет вокруг нашего Солнца не девять, а одиннадцать?
Я онемела, в очередной уже раз. Дрожь, впрочем, сразу же прошла. Некоторое время я добросовестно пересчитывала планеты по пальцам. Количество почему-то всё время выходило разное. Где-то на пятый раз я вспомнила, что вчера вечером разговора на эту тему у нас вообще не было. Я даже не удивилась.
Мне больше некогда было тратить время на всякую ерунду. Мне нужно было срочно идти. Меня ждала весна.
- Стоять, - приказал Фламмель, заметив моё движение на выход. – Куда?
- Гулять.
- Рано.
- Но ты же сам говорил…
- Нужно закрепить результат.
Я послушно потопала к креслу.
Во второй раз процедура прошла существенно мягче. Я опять воображала дверь и снова её боялась, но физиологические реакции уже держали себя в рамках приличий. К тому же, все мои переживания сконцентрировались именно на двери. Я понимала, что за дверью нет ровным счётом ничего плохого, но вот она сама словно бы выросла, уплотнилась и даже грозно нависла надо мной, не желая выпускать в новую счастливую жизнь. Когда знакомый палец привычно придавил мою бедовую головушку, дверь разом съёжилась, признав, что её карта полностью бита.
В третий раз, в том же самом воображаемом поединке, я смогла даже приоткрыть воображаемую дверь, ощутив лишь лёгкое волнение.
- Сойдёт, - решил Фламмель. Он выглядел счастливым, но уставшим. – Это дело нужно отметить.
- Может быть, теперь ты, наконец, объяснишь, что ты такое со мной вытворял? – вопрошала я, пока он искал рюмки. – Если бы я пронаблюдала всё со стороны, а не в качестве участника, я бы решила, что это гастроли скоморохов на ярмарке! Что за театр абсурда?!
- Это, сударыня, такая магия, - весело пояснил Николя. – Будем считать, что я слегка поколдовал. Ты же всё время записываешь меня в колдуны. Вот я и оправдываю это звание.
- Какая, к чёрту, магия? Я знаю магию, она другая. А то, что ты делал, ни в какие рамки не лезет.
- Это новая магия. Естественная. Основанная на естественных проявлениях человеческой жизнедеятельности. Я когда-нибудь о ней книжку напишу. Только более чем уверен: современники не поймут. А до потомков не дойдёт. В смысле, книга не дойдёт – сгинет в веках. Так всегда случается с хорошими начинаниями. И люди ещё сотни лет будут твердить бессмысленную абракадабру, пытаясь этими так называемыми заклинаниями изнасиловать окружающий мир, чтобы выжать из него хоть немного чуда… А между тем…
Фламмель не стал договаривать, что «между тем». Вместо этого он бережно снял с полки склянку тёмного стекла. Она имела восьмигранное сечение в своей широкой части, узкое горлышко, а объёму вмещала от силы пол-литра.
- Вот, ещё одна магия, - загадочно сообщил Фламмель, выставляя сию посудину на стол. – И тоже самая что ни на есть естественная. Даже природная.
Он с усилием вытянул пробку и разлил нам по рюмашкам грамм по тридцать коричневато-золотистой жидкости.
- А это что ещё за яд? – воскликнула я. – Зелье?
- Я называю его: эликсир Фламмеля, - мечтательно сообщал Николя, томно закатив глазки.
- И что оно делает? – с подозрением поинтересовалась я.
- О-о-о… Оно делает всё! Вот послушай.
Ощутить сильнее радость,
Заглушить любую боль,
Пережить любую гадость
Вам поможет алкоголь!...

Фламмель смолк, очень довольный собой.
Я уже не знала, чему больше дивиться: переживаниям сегодняшнего утра, содержимому рюмки или внезапно проявленным поэтическим дарованиям маститого демонолога.
- Так ты налил мне что-то спиртное? – на всякий случай попыталась уточнить я.
- Формально это виноградное вино двойной перегонки. И тройной очистки. Технологию, конечно, изобрёл не я… Но я – усовершенствовал. Однако, в действительности это – гораздо больше, чем просто перебродивший виноградный сок. Это – та самая знаменитая алхимическая квинтэссенция винограда. Суть винограда. Дух винограда. Дух солнца, воды и земли, сливающихся в плоде. Это полёт души. Это лезвие мысли. Это биение чувства…
Я скептически принюхалась к колышущемуся в стаканчике биению чувства. Пахло сладеньким, с фруктово-шоколадными нотками.
- Главное: сразу не глотать, - учил Фламмель. – Подержи во рту.
И сам подал пример. Я повторила его действия.
В первый момент жидкость чуть обожгла рот изнутри. А затем принялась таять, оставляя мягкое сладковатое послевкусие.
- Ну, как? – нетерпеливо спросил Фламмель, когда снова обрёл дар речи. – Не правда ли, божественно?
Последний эпитет показался мне забавным. Почему-то представился Фламмель, предстающий перед своим Господом после смерти с бутылью эликсира и произносящий что-то наподобие: «Здравствуй, Бог! Это же я пришёл! Так почему нам не напиться?...»12.
- Что-то не распробовала, - произнесла я вслух. – Не пойму ничего. Давай-ка ещё.
 Он попытался было налить, как в прошлый раз, но я возмутилась:
- Не жмоться! Лей полный.
Заполненный доверху стаканчик содержал в себе уже никак не меньше семидесяти граммов. В этот раз я не стала долго бултыхать порцию во рту, а попросту проглотила. Приятное тепло прокатилось по пищеводу, провалилось в желудок и радостной песней помчалось по кровотоку во все органы и края моего многострадального тела.
Теперь уже точно никакая дверь не смогла бы меня остановить.
- Николя! Ты настоящий колдун! – проговорила я с чувством.
И, очертя голову, ринулась навстречу своей судьбе. То есть, прочь из дома, в уличный водоворот.
- Эй! – раздался мне вслед голос Фламмеля. – Если что… Я сказал соседям, что ты моя сестра! Двоюродная! Из провинции! Приехала погостить! Понятно?
- Ага, - отозвалась я с порога». 




Эпизод  17.  «Апрель. Сон во сне».


«…Фламмель был тысячу раз прав. За то - не очень-то длинное, по земным меркам, - время, что я пыталась прятаться в своей скорлупе, внешний мир успел качественно преобразиться. Я вылетела из замкнутого пространства дома, точно пробка из бутыли с шипучим вином. Я замерла на крыльце, чтобы принять на себя поток солнца: он оглушил меня, ослепил, заставил позабыть всё прошлое и будущее. На какое-то мгновение я не знала, кто я, где оказалась и для чего здесь нахожусь. И это был один из самых блаженных моментов в моей жизни.
Зато потом я вспомнила всё. Потому что об этом отчаянно орали воробьи на карнизах. Об этом свидетельствовали нежно-зелёные зачатки листьев, дерзко сбросившие с себя наземь одежду почек. Это провозглашал самоуверенный одинокий травяной стебель, выбившийся меж камнями мостовой. Об этом вещал вкусный, пьянящий воздух, пропитанный ароматами древесных соков и распускающихся первоцветов… а также навоза, подгнившей с прошлого года соломы, кухонь, сточных канав и крысиных гнёзд.
Нужно было куда-то идти. Нужно было что-то делать. Собрав остатки здравомыслия, я решила не приниматься сразу за великие свершения, а всего лишь пройтись осторожно по старым, хорошо знакомым местам, чтобы окончательно развеять следы былых страхов и тревог.

…Старый добрый парк приоделся полупрозрачным зелёным флёром. Ещё две-три недели – и полноценная листва бросит под ноги гуляющим сетчатую тень. А пока, на самой заре весеннего возрождения природы, деревья и кусты словно бы оказались погружёнными в клубы зеленоватого тумана. И непонятно было, произошёл ли он изнутри ветвей или явился извне. Такой же лёгкий, как вуаль невесты. Такой же невероятный, как зарождение жизни из комочка слизи. Как появление радужной бабочки из сморщенного тусклого кокона.
Имеющий глаза – да увидит! На глазах каждого, желающего смотреть, творилась величайшая в мире магия, истина преподносилась каждому под нос на тарелочке, и Небеса безо всякой корысти превращали в райские кущи каждый земной уголок.
Одним словом, на дворе в полной мере хозяйствовал апрель.
Даже люди как-то изменились. Меньше хмурились, что ли…

Вот и знакомый поворот парковой дорожки. За ним должна быть скамья, единственная из всех, на которой пока ещё все доски целы. Или уже нет?...
Я остановилась, узнав фигуру сидящего на лавке человека. Мой бывший напарник по криминальному прошлому, юноша с лирическим прозвищем Музыкант. Было у него и нормальное человеческое имя: Мартин. Я не хотела, чтобы он увидел меня, так как не собиралась возобновлять общение с его компанией. А потом сообразила, что он всё равно меня не узнает, поскольку я успела кардинально поменять обличье.
Мартин был не один. Рядом, на краешке скамейки, вполоборота к нему, примостилась юная особа женского пола, лет пятнадцати – самое большее, шестнадцати. Скромно одетая, в тёмном простом платьице и белом чепце, из-под которого выбивались на висках задорные русые кудряшки. Круглое личико, пухлые губки, курносый нос. Девочка, определённо, была мила. Она с совершенно искренним восхищением смотрела на своего кавалера, пока тот что-то очень вдохновенно вещал, размахивая правой рукой. А в левой… провалиться мне на месте, но в левой руке Мартин сжимал гриф настоящей мандолины! Да, инструмент был старенький, заслуженный, а кое-где на корпусе даже виднелись тонкие трещины. И всё же – это был настоящий музыкальный инструмент, а не пустые рассуждения о том, что «вот, хотел музыке учиться, да жизнь заставила промышлять грабежами!».
Мне почему-то стало радостно от этого зрелища. К тому же, у Мартина стало получше с лицом: былые прыщи зарубцевались, оставив мелкие втянутые шрамы, а новых не наблюдалось. То ли весеннее солнце выжгло заразу, а то ли личная жизнь пошла на лад…
По крайней мере, у кого-то что-то пошло на лад.
Я двинулась дальше. Когда я проходила мимо, эта парочка даже головы не повернула в мою сторону – настолько были увлечены взаимным общением.

…Я знала, что сделаю это. Петляла переулками, выбирала кружной путь, пыталась мыслить о красотах архитектуры и нарядах встречных горожанок. И всё-таки вышла точнёхонько в одно-единственное место, в единственный пункт назначения, ради которого и совершалась вся моя, вроде бы бесцельная, прогулка.
На маленькой площади, перед входом в храм, я остановилась, не в силах ни шагнуть дальше, ни уйти прочь.
Все былые страхи всколыхнулись из бездн, куда их не далее, как нынче утром, изгнал Фламмель с помощью своей странной магии.

 - Доброе утро, сударыня. Собираетесь войти? – прозвучал за моей спиной негромкий голос. Голос, способный меня убить и воскресить.
Медленно оборачиваюсь.
Чёрная сутана. Дежурная вежливо-нейтральная полуулыбка. Глаза цвета вод северных морей.
По мере того, как он всматривается в меня, выражение его лица меняется: во всех чертах явственно проступает тревога. Возможно, он знал покойницу. Нужно проверить.
- Мы знакомы? – спрашиваю осторожно.
- Кажется, нет, - напряжённо отвечает Виктор. – Не припомню, чтобы мы встречались.
Хорошо. Значит, теперь я буду для него только самой собой. Нам не нужны посредники.
- И всё же, мы встречались, - произношу тихо. - Привет, Вик.
Он ведь способен чувствовать моё истинное присутствие. Интересно, он одинаково воспринимает всех демонов? Или мы всё же для него индивидуальны?
- Демон?
- Натанаэль. Зови меня лучше Натали: так проще для вашего языка.
- Ты нашла новую жертву, - горько констатирует он. – Значит, не удалось…
- Какую ещё жертву?! – вскидываюсь я.
- Ты захватила нового человека. Ты снова здесь, среди нас. А я-то думал, что отправил тебя в ад.
- Ах, ты об этом… Тут всё гораздо сложнее. Знаешь, на самом деле тебе удалось. Ты отправил меня именно туда, куда собирался. Только…. – я горько усмехаюсь. – Только оттуда меня тоже выгнали. Хе-хе…
- Как это?
- Да, представь себе, прогнали. Сказали, что не вписываюсь в формат.
- Не вписываешься куда???
- Долгая история. Нам нужно поговорить. У тебя есть время?
Виктор растерянно оглядывается. Как будто не может решить, стоит ли тратить своё время на общение с демоном, несущим околесицу.
- Ну… да, есть, - делает он, наконец, непростой выбор. – Зайдёшь?
Кивает в сторону церковного портала.
- А может, лучше где-нибудь здесь? Я сегодня первый день, как из дома выбралась. А тут солнце, листики…
Мы размещаемся на скамейке в центре площади, под каштаном. Виктор заметно нервничает. Он по-прежнему не ждёт от меня ничего, кроме подвоха.
Я вкратце излагаю историю моих злоключений, с того самого момента, как он эффектно послал меня ко всем чертям в одно памятное мартовское утро. Люди называют это: экзорцизм. Как ни назови, а результат один…
На описании процедуры АДского суда я задерживаться не стала. Упомянула лишь, что меня обвинили в предательстве и вредительстве, за что и приговорили к пожизненному заключению в человеческом теле.
 - И вот, теперь я здесь, перед тобой, - закончила я трагичный рассказ.
Виктор слушал… я бы сказала: «развесив уши», если бы это грубое просторечное выражение не разрушало напрочь торжественность момента. А оно – разрушало. Но других эпитетов в моём лексиконе всё равно не находилось.
- А-а-а… - он пожевал губами, формулируя вопрос. – А где – она?
- Кто???
- Та девушка, чьё тело ты теперь занимаешь.
- Да что ты всё о теле! Душа – вот что первично.
- Так я и спрашиваю: где её душа? – настаивал он.
- В аду, конечно, - рассеянно отвечала я.
- Вы… убили её?!
- Если бы! Полагаю, в этом случае её участь была бы гораздо легче.
- Да что случилось, в конце концов?!
- А почему ты так волнуешься?
- Почему?! – Виктор вскочил на ноги. – Потому что я сейчас мирно беседую с врагом рода человеческого и, возможно, с убийцей. Разве этого мало?
- В принципе, достаточно, - со вздохом согласилась я. – Только на самом деле всё было по-другому. Ряд фактов позволяет сделать вывод, что она покончила с собой.
И я перечислила те самые факты, которые мы уже успели досконально обсудить с Фламмелем.
Виктор снова сел на скамью. Но не потому, что вполне успокоился от моих объяснений. Кажется, у него просто подкосились ноги.
- Что-то у меня в голове не укладывается, - пробормотал он. – Это что же выходит… что ты – труп?
- Да нет же! – всплеснула я руками. Ну о чём, спрашивается, я ему сейчас битый час толковала?! – Тело успешно вернули к жизни прежде, чем засадить в него меня. Теперь получается, что я живу в нём вместо души. Звучит дико, да?
Я и сама понимала, что для него это звучит дико.
- Как будто меня поселили в чужой дом, хозяин которого безвозвратно съехал, - попыталась я смягчить объяснение. - Только для хозяина это было уютное гнёздышко, а для меня – клетка, тюремный каземат.
- Сначала она умерла. Потом её оживили. Но это была уже не она, а ты… Так выходит, по твоим словам?
- Ну, да! – я обрадовалась, что он наконец-то уразумел.
- Это невозможно, - решительно заявил Виктор.
- Почему?
- Потому что воскрешать мёртвых – не ваша прерогатива. Уж извини. Ни ты, ни твой хозяин на это не способны. Вы можете заставить труп ходить. Но никогда не сумеете вдохнуть в него искру жизни.
- Да много ты знаешь о моём хозяине! – воскликнула я в запальчивости. – Да наш Главный, если хочешь знать…
И оборвала свою речь, вспомнив, что Главный – больше не мой Главный. И вся наша контора – уже не моя. Я больше не имею к ним отношения. Только память. Только боль. На глаза навернулись слёзы.
- Я больше не имею к ним отношения, - повторила я вслух, опустив голову. - Но это ещё не повод, чтобы считать меня трупом! – я резко выпрямилась, справившись с минутной слабостью.
- Вот! – я схватила Виктора за руку и сжала его пальцы на своём запястье, чтобы он прочувствовал биение пульса. – Сердце бьётся! Кровь струится! Хочешь убедиться, что моя кровь течёт по сосудам так же, как и у всех вас? И что она такого же алого цвета?
Я завертела головой в поисках подходящего режущего орудия. Виктор поспешно вырвал свою руку из моей хватки и отодвинулся на край скамьи.
- Я дышу, - продолжила я, так и не найдя ничего, похожего на нож. – Я ем и пью, как все вы. И справляю естественные нужды в отхожем месте. И вообще…
Слова у меня кончились. Если сейчас он снова скажет, что это невозможно, я просто встану и уйду. В конце концов, есть ещё яды, стрелы, костры и прочие способы побыстрее вырваться на свободу…
- Неисповедимы пути Господни, - произнёс Виктор в пространство. – Чего же ты хочешь от меня? Зачем ты здесь?
«Потому что я тебя люблю», - хотела я бросить привычную фразу. И прикусила язык. Поскольку осознала, что не могу в данный момент с полной уверенностью сказать о себе, что я кого-то люблю или, напротив, испытываю к кому бы то ни было обиду и ненависть.
Меня охватило странное чувство абсолютной нереальности происходящего. Я будто увидела всю сцену со стороны: посреди залитого апрельским солнцем города, в центре маленькой площади перед церковью, на скамеечке под каштаном сидят двое – католический священник и прОклятый всеми чёрт – и ведут проникновенную беседу о превратностях судьбы.
Картинка выглядела до того бредовой, что я хихикнула. Эта сцена была бы ещё хоть как-то уместна на страницах сюрреалистического романа – но уж никак не в жизни, ни Виктора, ни моей.
И тут я поняла, что всё это действительно происходит со мной. До сего момента я как-то умудрялась ускользать от размышлений о своём новом статусе. Да, я жалела себя и даже плакала по ночам в подушку. Но в уютном и тихом жилище Фламмеля так легко было прятаться от принятия самой горькой правды, касающейся настоящего и будущего. А вот теперь, в отвесных солнечных лучах, в резких тенях и контрастах, моему сознанию, наконец, явилось во всей своей неумолимости монументальное НИКОГДА.
Я НИКОГДА не вернусь больше на своё тёпленькое рабочее место, где так сподручно было изображать из себя Голос Совести, собирая законную дань с мятущихся грешных душ. Я НИКОГДА больше не окажусь в кругу своих бывших приятелей – равная среди равных. Я НИКОГДА не буду больше парить над земной твердью в потоках невесомого эфира. Огненной стрелой НИКОГДА не прошью я слой кучевых облаков, купаясь в зарождающемся дожде. Долгие, бесконечно долгие годы обречена я ползать в пыли и грязи, среди созданий примитивных, грубых и абсолютно мне чуждых, к тому же – ненавидящих меня всеми фибрами своих жалких душонок. Так должник ненавидит кредитора, которому обязан – но очень не хочет – возвращать крупную сумму. Так преступник ненавидит стражника, отправившего за решётку его подельников. Так ненавидит и облаивает – а то и разрывает в клочья! – чужака стая бродячих псов… Более того, я обречена терпеть на собственной (теперь уже собственной!) шкуре все их постыдные слабости и недуги.
Вся бездна унижения, вложенного в постигшую меня кару, наконец, открылась мне в полной мере.
 - Чего ты хочешь от меня? – повторил Виктор настойчивее, заметив мою заторможенность.
- Помоги мне, - прошептала я, всё ещё оглушённая только что осознанной истиной.
- Помочь – тебе? Как? И, кстати, почему именно я?
- Научи меня жить среди людей. У меня теперь нет выбора.
- Я, всё-таки, не могу тебе полностью поверить. Боюсь, ты снова затеваешь какую-то нехорошую игру… И попытаешься меня использовать, не раскрывая своих целей…
- Ты сказал: «боюсь»? Вот вечно вы все, люди, чего-то боитесь. Только и делаете, что живёте в постоянном страхе. Вот оно, ваше основное человеческое чувство! Не любовь, не ненависть… Страх. Вы все заражены хроническим страхом. И я теперь, вместе с вами…
- Тебе-то чего бояться? Кроме, конечно, гнева Божьего.
- Ха!... Не далее, как сегодня утром, я испытывала дикий страх от одной только мысли о том, чтобы выйти из дома на улицу. И пока Фламмель надо мной не поколдовал…
- Фламмель?
Кажется, я опять сболтнула лишнее.
- Ты его знаешь? – спросила я.
- Ты имеешь в виду Николя Фламмеля? Если речь о нём, то да, знаю. Он ведь живёт в моём приходе. И регулярно делает весьма щедрые пожертвования на нужды церкви.
- Ах, вот оно что… Ну да, ну да. Считай, что слово «поколдовал» я не говорила. Фламмель, конечно же, вполне благонамеренный католик. Я просто снимаю у него комнату.
У меня язык не повернулся признаться, что я живу в этой комнате бесплатно, потому что не имею денег не только, чтобы платить за жильё, но даже и на кусок хлеба. Демон без гроша – да кто ж в это поверит?
- Можешь не пытаться его выгораживать, - сказал Виктор. – Весь город знает о его так называемых «научных изысканиях».
- О каких изысканиях? – заявила я с вызовом. – Я вот, например, ничего не знаю.
- Магия. Алхимия, астрология и магия.
- Людям иногда свойственно принимать за реальность свои собственные, непомерно раздутые фантазии.
- Неисповедимы пути… Кстати, о фантазиях, - Виктор чуть наклонился в мою сторону и заговорщически понизил голос. – Кажется, он ещё и сочинительством занимается. Что-то вроде романов из жизни рыцарей далёкого прошлого. Какие-то битвы с драконами, тролли, гоблины, эльфы… Поиски священного Грааля… Мне удалось прочесть пару страниц…
- Битвы с драконами? – я искренне удивилась. Кто бы мог подумать: Фламмель и Грааль! Куда катится мир?! O tempores, o mores! Один пишет всякую белиберду, другие читают… Надо будет порыться тщательнее в его бумажках. Вот вам и великий демонолог…
Повисла пауза. Некоторое время каждый думал о своём.
- Так что? – нарушила я тишину. – Мне уйти?
Больше всего я боялась (опять: боялась!), что он скажет: «Да».
- Ты говоришь, что хочешь жить среди людей… как человек…
Я не говорила, что хочу. Я говорила, что вынуждена. Но решила не вдаваться в дискуссию.
- У тебя не получится, - заявил Виктор. – Потому что человек немыслим без веры. Вера – именно то, что делает его человеком и отличает от всех прочих тварей. А демон не способен верить. По природе своей.
- Да почём ты знаешь! Способен, не способен… Что ты знаешь о моих способностях? Что ты знаешь о моей природе? Что ты, вообще, знаешь о нас, кроме того, что сочиняют ваши схоласты? Думаешь, их книги про устройство Небес и Ада более правдивы, чем писанина Фламмеля про драконов?!!!
- Вот, вот оно – уже проявляется в тебе: бесовщина. Дух противоречия. А вера подразумевает смирение. Добровольное.
- А вот ты возьми и научи меня. Вашей вере. Представляешь, какая это будет грандиозная победа Церкви: первый демон, обращённый в христианство?
- Искушаешь, - констатировал Виктор. Но вид при этом имел весьма заинтересованный.
- Да мне жить тут как-то надо, а ты всё подставы ищешь. А вдруг я правда – поверю? Вдруг я такая плохая только потому, что до меня истину о вашем боге никто ещё не донёс? А вот ты донесёшь – и я преображусь…
- Даже не знаю… Сомневаюсь. Ведь у человека есть выбор: склоняться к добру или ко злу. И у вас изначально был выбор. Но вы его уже однажды реализовали. И пали, вместе со своим хозяином. То есть, выбрали сторону зла. Получается, что обратный ход невозможен… И ты не преобразишься, сколько бы истин я до тебя ни доносил. Кстати, истины открывает лишь Бог, а я могу только послужить его орудием…
- Ну, так и послужи орудием. Может быть, он даёт тебе сейчас такой шанс, а ты противишься его воле. Нечасто ведь, согласись, в церковь заходят демоны, желающие обратиться в католическую веру. И умоляющие священника о пастырском наставлении…
- Искушаешь, - убежденно кивнул Виктор.
- Мне уйти?
- Ладно, - он прикусил губу. – Может быть, я не прав… Пошли.
- Куда?
Виктор встал, я вскочила следом.
- Куда-куда… К вере. Почитаешь для начала катехизис. Посмотрим, что из этого получится…
Он направился к храму. Я бросилась следом.

Новая жизнь уже начинала мне нравиться!...». 




Эпизод  18.  «Но в этой церкви есть один священник…».

                «…Бес в храме Божьем – это извращенье.
 Ошиблась в ставках, как плохой игрок.
Не приходить сюда дала зарок.
Но вот – иду! Здесь есть один священник…»

 «Монолог Демона». О. Станишевская.
http://stihi.ru/2008/03/10/1438


«…Отныне жизнь моя обрела некую вполне определённую размеренность. С утра я пила кофе, чтобы продрать глаза (привычка не спать допоздна никуда не делась, а просыпаться приходилось теперь довольно рано). А после спешила в храм, к мессе, чтобы доступными мне способами приобщаться к таинствам людских верований. Нет, пардон, следует сказать иначе: к таинствам единственной истинной веры, дарующей возможность спасения человеческой душе. Этот тезис я почерпнула из катехизиса.
Приобщение удавалось в известных пределах. Вода в кропильнице по-прежнему жглась, но я уже успела привыкнуть, так как за час – другой кожа полностью возвращалась к норме. А вот крестное знамение не получалось никак: рука застывала где-то на уровне лба и дальше не шла ни в какую. Честно признаться, меня это не очень беспокоило… Наверное, я слишком легкомысленно относилась к серьёзным вещам.
Как тень за спинами прихожан, проскальзывала я на самый задний ряд скамеек и проводила самые дивные полчаса в каждом из выпадающих мне дней. Полчаса безо всяких помех я созерцала и слушала ЕГО. Но теперь всё было совсем по-другому, не так, как тогда, когда я скрывала свою сущность в теле Марии и, глядя на меня, ОН видел её. Нет, теперь я точно знала, что ОН может увидеть МЕНЯ, когда захочет. И мне иногда казалось, что я ловлю на себе его беглый взгляд.
Моё пребывание на самом последнем ряду имело два основных резона. Во-первых, я не хотела, чтобы меня разглядывали посетители. Здесь все друг друга знали, и я, как новое лицо, уже и так привлекла чрезмерное внимание. Пришлось упрочить слух, что я – двоюродная сестра Фламмеля, приехавшая к нему из провинции. Народ немного успокоился, но продолжал следить за каждым моим шагом, стремясь уловить повод для пересудов.
Впрочем, систематическое посещение церкви обеспечило мне неплохую репутацию.
Второй резон состоял в том, что в ходе некоторых процедур, составляющих ритуал мессы, Виктор кропил присутствующих той же самой святой водой. И если брызги попадали мне на лицо, бывало весьма неприятно. Мало того, что болезненно, так ещё и некрасивые красные пятна какое-то время держались на физиономии.
До последнего ряда брызги гарантированно не долетали.
Заметив, что я никогда не осеняю себя крестным знамением, народ снова заволновался. Пришлось пустить новый слух, будто я – иудейка, но жажду перейти в истинную веру. Мой нос вполне подтверждал данную легенду, особенно первую её часть. Доверчивые обыватели снова  покорно проглотили дезинформацию и смирились с моим существованием.
  Почти каждый день видела я в церкви Марию. Она тоже старалась не пропускать ни одной мессы, но садилась всегда в первом ряду. Не без удовольствия я отметила, что она продолжает носить то голубое платье, которое выбрала в своё время я. Эта девочка вызывала во мне определённую симпатию. Всё-таки, мы вместе столько пережили, в стольких переделках поучаствовали… Есть что вспомнить обеим. Впрочем, я отдавала себе отчёт, что её воспоминания о «сожительстве» со мной вряд ли носят столь же приятный характер. Скорее, после перенесённого кошмара она удвоила-утроила старания по искоренению всех ростков греха в своей юной душе. Чтобы уж ни одна тварь вроде меня не нашла к ней лазейки. Молилась она весьма рьяно, выражение лица имела одухотворённое, и, видимо, вся духовная работа над собой шла ей на пользу. А может, апрель и здесь оказал своё неотвратимое влияние. Только выглядела она ещё краше, чем в те времена, когда мы с ней были «едины»: в глазах добавилось блеска, а на щеках – румянца.
Появлялись временами и её родители, супруги де Мюссе, но далеко не так часто. Они тоже казались повеселевшими. Наверное, солнышку радовались. Или с деньгами, наконец, получше стало. По крайней мере, Мари щеголяла в новой золотой цепочке.

По большому счёту, все их дела меня волновали ничтожно мало. Ведь в жизнь мою пришло нечто, несравненно более чудесное.

…Виктор по-прежнему не стремился к общению со мной. Но и не гнал прочь, не осыпал оскорбительными прозвищами, придуманными людьми для нашего брата-демона, не обвинял в коварных происках и вредительских планах. Он просто НОРМАЛЬНО  разговаривал со мной, если я обращалась с вопросами! От одного этого уже захватывало дух: он был в такие моменты рядом, говорил спокойным тоном (то чуть ироничным, то слегка поучающим) и даже время от времени взглядывал мне в лицо. Мы поддерживали вполне мирные диалоги, не скатываясь в позиционную войну.
Это ли было не чудо?!
За собой же я заметила, что могу теперь контролировать свои внешние реакции в его присутствии. Не трясусь, не теряю дар речи, не лепечу бессвязный бред и даже (!) умудряюсь избегать грубых выражений. О да, в ходе наших бесед я оставалась корректна и спокойна. Внешне. И ещё: я научилась в большей степени следить за тем, что высказываю вслух. И поняла, что именно в этом заключается один из атрибутов человечности. (В вере, возможно, тоже, но о вере мне было гораздо сложнее судить…). Пока из твоей глотки вылетает всё, что приходит тебе на ум – ты будешь носить клеймо демона и отщепенца. Но как только ты постигаешь высокое искусство «фильтровать базар»… Как выразились бы люди – эстеты: «обзаводишься внутренним цензором»… Только тогда ты сможешь вписаться в людское сообщество как полноправный его член!
Итак, я научилась вовремя прикусывать язык. А иногда – даже говорить то, что от меня хотят услышать. Это был, без сомнения, прорыв.

…Катехизис у меня как-то не пошёл. Я завалилась на диван читать его тем же вечером. Но уже после первых двух абзацев мысли уплыли в такие дали, что смысл текста стал проскальзывать полностью мимо сознания. Требовалось какое-то вспомогательное средство, чтобы достичь большей концентрации. Виктор говорил, что постигать истинный смысл книг о боге помогает искренняя молитва. Но демон, естественно, на молитву (тем более, искреннюю!) не способен в принципе. В связи с этим в мозгах у меня сложилась ассоциативная цепочка, которую коротко можно сформулировать так: молитва – божественно – эликсир – Фламмель – эликсир Фламмеля.
Слегка обыскав гостиную, пока хозяин дома отсутствовал, я без труда обнаружила бутыль с вышеуказанным напитком.
Возможно, алхимик не слишком преувеличивал чудесные свойства своего творения. Потому что пара рюмок, принятых без закуски, помогла мне существенно продвинуться в освоении текста.
Я пролистала катехизис «по диагонали» за один вечер. Тут даже не с чем было поспорить. Потому что с первой страницы делалось совершенно очевидно, кем и для чего это писано. Добротная, по всем правилам составленная агитка в пользу единственной истинной Церкви Христовой, то есть, Католической. Не то, чтобы в книге совсем не было спорных утверждений… Просто, какой смысл спорить с рекламной листовкой? Её можно либо прочесть и воспользоваться информацией. Либо… Я подумала, что Виктор счёл бы мои рассуждения кощунственными, и тяпнула ещё эликсира. «Здравствуй, Бог! Это же я пришёл! Так почему нам не напиться? Я нашёл, это же я нашёл – это мой новый способ молиться!». Вполне искренне.
Далее я натолкнулась на фразу, которая воссияла светочем истины среди всех прочих, содержащихся в книге. Фраза была такова: «Мы не можем понимать этой тайны, ибо конечный, ограниченный человеческий ум не может вместить бесконечную сущность Бога»13.
Помещённое в конце повествования, сие высказывание подвело бы вполне закономерный итог, и за ним можно было бы поставить жирную точку.
Но фраза почему-то находилась гораздо ближе к началу, странице на пятой. И после такого глубокого излияния мудрости совершенно непонятно было, о чём вообще ведётся речь на последующих двадцати листах. Если всё уже сказано? Если ум – не может вместить?! Чего ж тогда бумагу-то изводить попусту…

- Ну, как? – спросил Виктор, когда я возвращала ему катехизис на следующий день.
В какой-то краткий миг он уже взялся за книгу, а я ещё не выпустила её из своих пальцев, и мы держались за неё вместе. О, сладкий миг…
- Если честно… Никак, - я разжала пальцы.
- Я этого и ждал, - кивнул Виктор. На удивление спокойно кивнул.
- В ней больше идейной агитации, чем высших откровений, - осторожно пояснила я. Ссориться на идейной почве не хотелось.
- Книга написана людьми и для людей. Неудивительно, что ты так на неё отреагировала.
- Значит, это всё потому, что я – не человек? – печально спросила я. Кажется, сейчас меня опять начнут в чём-то обвинять.
- Именно. У тебя не-человеческие познания о мире и не-человеческий склад ума.
- Это плохо?
Вообще-то, с моей точки зрения, слова Виктора про мои не-человеческие качества прозвучали, как комплимент. Но сам он мог иметь в виду иной смысл.
- Это данность, - отвечал он. – Тебе нужно читать первоисточники.
Он скрылся в ризнице и через несколько минут вернулся с толстым солидным томом в кожаном переплёте. Углы обложки были окованы настоящим золотом.
«Если отковырять и попытаться продать… Много не дадут, по весу мало выйдет», - отметила я, совершенно автоматически.
- Это Евангелие, - сообщил Виктор. И я уловила торжественные нотки в его голосе. – Возьми.
- А его можно выносить отсюда? – обеспокоилась я. – А то я ведь дома читаю.
- Можно. Это мой личный экземпляр.
Нечего и говорить, насколько бережно я прижимала фолиант к груди после этих слов.

…Евангелие я когда-то читала. Очень давно, в рамках обязательной программы курсов повышения квалификации. Думаю, как раз вскоре после того, как оно, собственно, и было написано. Только не помню, которое из них. В те времена их существовало не менее двадцати вариантов, и вовсе не факт, что мне достался экземпляр, вошедший впоследствии в каноническую четвёрку.
Теперь, при перечитывании, многие моменты казались совершенно не знакомыми. То ли я, действительно, читала в прошлом какой-то апокриф, отвергнутый составителями канона. А то ли за века многочисленные переводы и переписывания настолько видоизменили текст. Хотя, может быть, всё дело просто в несовершенстве моей памяти…
С Евангелием всё вышло совсем не так, как с катехизисом. Прежде всего, меня захватил мистико-детективный сюжет. Я ведь не присутствовала лично при описываемых событиях, а довольствовалась лишь слухами, циркулировавшими по Отделу. И сейчас вдвойне интересно было ознакомиться с методами работы противостоящего ведомства, представленными на конкретном примере. (Впрочем, всё время забываю: я больше не состою на службе ни в одном из ведомств; я нынче всего лишь жалкий зэ-ка…).
  А потом… Потом я прониклась. Пожалуй, всё началось с фразы: «И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками Его»14. От слова «мытари» сразу повеяло чем-то родным, щемяще-близким, хоть и понятно было, что имелись в виду человеческие сборщики податей. Отщепенцы, не вписывающиеся в формат добропорядочности той эпохи.
Действительно, Мессия мог себе позволить есть и пить, с кем сочтёт нужным, и только окружающие блюстители морали не находили себе места из-за обеспокоенности по этому поводу. О, да, им есть дело до всего! Но Мессия всегда умел дать таким достойный отпор, прямолинейно обличая их подлинную сущность: «Лицемеры! Порождения ехиднины! Род лукавый и прелюбодейный!».
«Пришёл Сын Человеческий, ест и пьёт, и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам. И оправдана премудрость чадами её»15.
 Когда же я дочиталась до эпизода: «Кто из вас без греха, первый брось на неё камень»16 - я поняла, почему народ так охотно шёл к нему в команду и оставался там, невзирая на все трудности, неизбежные на первоначальном этапе раскрутки.
Мелькнула даже мыслишка: а пошла ли бы я сама, если бы вдруг кто позвал? Но, по размышлении, решила, что всё же – нет. У нас спокойнее как-то. (Было. Было!). У них – уж больно хлопотно. Но и бонусы сулят немалые в случае успешного выполнения всех задач. В смысле, заповедей.
Таким образом я плавно перешла к изучению заповедей.
Их оказалось совсем не много. Причём, совершенно неожиданно выяснилось, что некоторые из них я уже соблюдаю, даже не подозревая об этом. Например, «не убий». Ни желания, ни необходимости совершать подобные действия в моей жизни давно уже не возникало. Следовательно, можно ставить «галочку»: выполнено. Заповедь «почитай отца и мать» по отношению ко мне была не применима в принципе. Ибо, какие же отец с матерью могут быть у демона? Как поётся в народной песне: «Наши отцы – славны полководцы, вот кто наши отцы». Сирота я, голытьба перекатная. Вычёркиваем из списка.
Несколько сложнее в моём прошлом обстояло дело с пунктом «не кради». Искушение, как говаривал Виктор. Но в последние дни, благодаря непонятному великодушию Фламмеля, все мои потребности в пище, крове и одежде полностью удовлетворялись, безо всяких противозаконных предприятий с моей стороны. Кроме того, выяснилось, что сии потребности не так уж велики, ибо в материальном плане я и не хотела ничего сверх того, что мне давалось. «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы»17.
Заповедь «не лжесвидетельствуй» заставила меня поволноваться. Поскольку я точно знала, что совру, как сивый мерин, если сочту, что это по какой-то причине мне выгодно. Но в то же время я так же точно знала про себя, что врать без крайней необходимости не люблю. И вообще, предпочитаю не откровенный обман, а избирательную правду. Это когда выхватываешь из контекста отдельные факты, фокусируешь на них внимание слушателя, компонуешь их, как тебе удобно, и добавляешь необходимую эмоциональную окраску. Можно ли назвать такой подход лжесвидетельством? Если добиваешься от собеседника нужной тебе реакции, не искажая факты, но жонглируя ими с ловкостью циркача?...
Большие волнения и сомнения я испытала по поводу «не прелюбодействуй». Напрашивался закономерный вопрос: «А как же иначе?!». И ответа на него я в Писании не нашла. «Да прилепится муж к жене своей»18 - не в счёт. На всех не переженишься… с моей, демонической, точки зрения…
В конце концов, не без помощи эликсира, я рассудила здраво. И люди-то далеко не все, - сказала я себе, - в равной мере блюдут в одно и то же время все предписанные им заповеди. Лишь единицы из миллионов – совершенные праведники – могут этим похвастаться. Но они хвастаться ни за что не будут, ибо уже сумели изжить в себе грех гордыни. Так можно ли требовать от мятущегося демона, что он враз заменит все свои пороки на противостоящие им добродетели?
Потребовать такое, конечно, можно, чисто теоретически. Но вот исполнения требования ожидать не приходится.
Чтобы добиться реального результата, действовать нужно последовательно и постепенно. Поэтапно.
Итак, я решила выбрать какую-нибудь одну заповедь, желательно – одну из самых существенных, и начать отработку именно с неё. А дальше, по мере освоения, расширить сферу деятельности.

- Вик…
Я, как всегда, обратилась к нему, дождавшись, пока весь народ разойдётся после мессы.
- Да? – он глянул на меня деловито.
- У меня накопились вопросы. Мне нужно их с тобой обсудить.
- Вопросы? О чём же?
- По Евангелию.
- Ты хочешь сказать, что ты его читала? – он нарочито удивлённо поднял брови.
Но я не отреагировала на провокацию.
- Да, и не раз, - отвечала я смиренно. – И нуждаюсь в совете духовного наставника.
- А, ну это не ко мне…
- Не иронизируй, - произнесла я с укоризной. – Ты взялся провести меня узким путём в мир истинной веры, делающей человека венцом творения…
- Я просто дал тебе почитать книгу.
- И я её прочла! И приняла близко к сердцу! И жажду теперь с тобой обсудить.
- Ну, что ж… - Виктор вздохнул. – Присядем?
Мы уселись на скамью в последнем ряду – в том самом, откуда я наблюдала все службы и выслушивала все его проповеди.
Он был сейчас так близко, что я легко могла бы коснуться его, если бы протянула руку. Если рука твоя тебя соблазняет, отгрызи руку свою… Я сцепила пальцы, сложив их на коленях.
- Что ж, я тебя слушаю, - сказал он обречённо.
- Вик, - я всё ещё старалась в мыслях сформулировать вопрос. – Скажи мне, пожалуйста. Ты себя любишь?
- А при чём тут это? – опешил он. – Не знаю… Какая разница?
- Но ведь сказано же: «Возлюби ближнего, как самого себя». Значит, надо прежде суметь возлюбить самого себя, а потом распространить это же чувство на ближних.
- Сказано: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь».
- А как это?
- Что – как?
- Ну, как можно возлюбить Господа?
- Как?… Всем сердцем… Почитать за высшее благо исполнение Его заветов. Радоваться, думая о Нём. С любовью обращаться к Нему в молитве… Восхищаться творением Его. Ведь весь мир – это Его творение. Вся красота мира, вся гармония – Его творение. Что может быть прекраснее для человека, чем послужить поддержанию этой гармонии? Каждый из нас занимает своё место в мироустройстве, согласно Божественному плану. И каждый из нас есть частица этой бесконечной красоты, покуда он согласует свои действия с Божьей волей…
- Прости, но мне показалось, что сейчас ты перешёл с одной темы на другую. Мы начали говорить про любовь к Богу, а перешли на исполнение своего предназначения. Я бы хотела ещё раз спросить: как можно возлюбить Господа?
- Чего ты от меня добиваешься? Пытаешься подвести к какому-то определённому ответу?
- Хорошо. Поясняю мысль. Я могу возлюбить человека… - я на мгновение отвела глаза и усилием воли заставила успокоиться приливающую к щекам кровь. – Или даже ангела… С которым хотя бы раз встречусь лично. То есть, буду воспринимать его как конкретный субъект. Как минимум, увижу его лицо, услышу голос. Хотя бы издалека увижу его хоть один раз, понимаешь? А желательно, конечно, знать также его характер, предпочтения, взгляды на жизнь. И тогда я смогу либо любить его, либо не любить, либо испытывать ещё какое-то личное к нему отношение. Теперь о боге. Я подозреваю, что когда вы говорите «Господь» и когда мы говорим «Самый Главный», мы подразумеваем один и тот же персонаж. Но я никогда не встречалась с ним, вот в чём загвоздка!
- Ты считаешь, что Его нет? – нахмурился Виктор.
- Я этого не говорила. Все знают, что он имеет право наложить вето на любую резолюцию нашего Главного. Все знают, что он может отменить или установить любой закон. Периодически до нас доходят приказы, утверждённые им лично, и тогда все готовы на уши встать, но выполнить всё в точности. Ибо каждый знает, что Самому Главному ничего не стоит отправить в небытие любого бессмертного демона, невзирая на ранги. Таким образом, я знаю, что он – есть, что он действует, что он могущественнее любого из нас и полномочен приказывать нам. Ну, в общем, если принять нашу контору за акционерное общество, то  у него – контрольный пакет…
- А? Какой пакет?
- Неважно. В общем, Самый Главный – он и есть Самый Главный. Этим всё сказано. Но ему нет нужды снисходить к нам, простым винтикам огромного механизма. И я ни разу в жизни не видела и не слышала его. И не могу судить ни о характере его, ни о ходе мыслей. Тем более, что в вашем катехизисе так и написано: «Мы не можем постичь этой тайны…». Как говорится, неисповедимы пути… Как же я могу возлюбить его? – произнесла я в заключение, выдержав эффектную паузу.
Виктор выглядел озадаченным. Я почти видела, как искрит его мозг, усиленно перебрасывая электрические импульсы между нейронами. Происходила обработка информации.
- Кажется, я понял, в чём проблема, - сообщил он, наконец. – Бог заведомо могущественнее тебя, и тебя это смущает. У тебя не получается Его любить, потому что ты боишься. Боишься, поскольку не можешь Его понять, а то, что ты не способна понять, ты и принять не можешь. В этом суть демона. У вас нет души, и вы постигаете всё умом, а вера – свойство души. Вера для вас непостижима. 
Теперь настал мой черёд искрить мозгами. И, хоть я не сумела подобрать адекватных возражений, но всё ж таки испытала определенное удовольствие. Виктор снова проявил себя достойным оппонентом. Равным по силе. 
- А ты ангелов видела? – внезапно брякнул достойный оппонент.
- Ну… да, - я отчего-то смутилась.
- А говорят, они показываются только праведникам. И то в исключительных случаях.
- Так я ж – праведница, - хихикнула я. Потом посерьёзнела. – Я их по работе видела. Личные контакты с нами у них запрещены. Чтобы не совратили.
- Кто кого чтобы не совратил? – с серьёзным видом уточнил Виктор.
Я снова хихикнула:
- Вот что я ценю в людях, так это чувство юмора. Хотя ваши богословы склонны считать юмор греховным.
- Так всё логично: юмор греховен – за это ты его и ценишь.
Я улыбалась и не смотрела ему в глаза. Мне было так хорошо: сидеть рядом с ним и легко перебрасываться репликами – даже неважно, на какую тему. Возникала иллюзия, что мы понимаем друг друга с полуслова. Что в данный момент мы мыслим на единой частоте.
- Так возвращаясь к первоначальной теме, - напомнила я.
- О чём? О главной заповеди?
- О том, любишь ли ты себя.
- По некотором размышлении… Отвечаю: наверное, да. Наверное, всё же, я себя люблю.
- А меня? – быстро спросила я.
Лицо Виктора вытянулось.
- Поясни, - попросил он.
- «Возлюби ближнего, как самого себя». А я ведь рядом сижу. Значит я – ближний. Любишь ли ты меня?
Виктор прокашлялся.
- Видишь ли, демон Натанаэль… - заговорил он подчёркнуто официально. – Все заповеди Ветхого и Нового Заветов распространяются на людей. Под словом «ближний» подразумевается любой другой человек. Человек, понимаешь?
- А там – не написано! – почти выкрикнула я.
- Это и так ясно, - отрезал Виктор. – Про вас там одно высказывание: «О, род неверный и развращённый! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?».
- Это про вас там такое высказывание! – выпалила я.
- Про кого это – «про вас»? – грозно насупил брови Виктор.
- Про книжников и фарисеев! «Слепые вожди слепых».
- Начиталась, - мотнул он головой. – Недаром считается, что дьявол может знать священное писание лучше, чем любой богослов.
- Вик, - я уже не могла больше прикусывать свой язык, - почему ты отверг меня?!
- Когда я тебя отверг?
- Тогда… Когда я приходила к тебе домой, ночью, помнишь? Ещё до того, как… Ну, в общем, до суда. Ведь я же нравилась тебе, я это видела, видела! Зачем ты меня выгнал? Нам было бы вместе хорошо, сказочно хорошо… Ведь так было бы лучше для нас обоих!
- Было бы лучше? Ты уверена? – он глянул на меня как-то странно.
- Уверена, - я выдержала его взгляд. – И я была бы свободна. И помогла бы тебе возвеличиться, если бы ты захотел. Пусть я не самый могущественный демон, но и я тогда ещё кое-что могла. Я могла бы найти для тебя клады, и ты стал бы богат. Я могла бы использовать свою силу влияния на людей, и ты сделал бы карьеру. А если всё это, мирское, тебе не нужно… У меня были кое-какие связи там, у нас, в Воздушке. Я могла бы договориться… и ты… ну, там уже, после земной жизни… Ты спокойно, по-быстрому, гладенько прошёл бы через все мытарства, везде отметился бы для проформы и отправился бы на свои Небеса. Не знаю уж, что там хорошего, но все ваши туда рвутся, как мухи на мёд. Я могла бы дать тебе любое счастье, на выбор. Я хотела, чтобы ты меня любил…
- Натанаэль, - Виктор смотрел в пространство перед собой. Голос его прозвучал немного грустно. – Вот ты всё говоришь: «я хотела», «я могла», «так было бы лучше для нас обоих». Ты всё это так замечательно расписала в своём уме. Что было бы для тебя лучше… Что было бы для меня лучше… Все варианты просчитала. А моё мнение ты хоть раз спросила? Ты, хотя бы раз, поинтересовалась: что я сам считаю для себя лучшим, а что – худшим?
- Да я!... – начала было я. И прикусила язык. Щёки мои стремительно становились ярко-розовыми. Потому что ни разу за всё время нашего знакомства я, действительно, не задалась теми вопросами, которые Виктор только что озвучил. Я всё время исходила из предпосылки, что знаю лучше него все его желания и потребности.
Если бы я могла провалиться под землю со стыда, земля бы уже давно разверзлась подо мною. Но она оставалась невозмутимо монолитной, выстеленной каменными плитами церковного пола, на которых поблёскивала свежая, жирная, густо размазанная повсюду грязь… Откуда столько грязи? Ах да, нынче с ночи зарядил безостановочный дождь – то усиливающийся до степени ливня, то стихающий до состояния зависшей в воздухе мороси. Земля к утру успела раскиснуть, и прихожане основательно потопали по грязи, прежде чем добраться до храма. Вот вам и результат…
- Хоть бы люди ноги вытирали на входе, - буркнула я. – К богу в дом, как-никак, идут, а не в свинарник. Сколько грязи натащили…
- Там коврик был у порога, -  растерянно сообщил Виктор. – Раньше. А теперь куда-то делся…
- А у вас тут хоть убирается кто?
- Раньше приходили две сестры из обители святой Клары. Но в последнее время их что-то не видно. Наверное, заняты. Все к Пасхе готовятся. Всего-то две недели осталось…
- Так, – я решительно встала. – Где у вас тут тряпки, вёдра, швабры?
- Ты… - Виктор воззрился на меня, не веря своим глазам и ушам. – Ты хочешь вымыть пол???
- Да, - соврала я. Потому что на самом деле истинным моим мотивом было не «хочу»,  а чувство вины вперемежку с чувством долга (возможно, ложным). И я поняла, что эта гремучая смесь – «вина плюс долг» - как раз и является движущей силой большинства поступков большинства людей. Вот оно, проклятие, павшее на головы Адама и Евы… Первородный грех…
Не удивительно, что после смерти они попадают в АД. Когда всю жизнь мечешься между виной и долгом…

Через час пол в храме был чист. А я – ощущала некоторую ломоту в пояснице и болезненность в раздражённой коже рук, ещё не успевших отойти от  соприкосновения со святой водой, а уже вдоволь наплескавшихся в воде обыкновенной…».
 


Эпизод  19.  «Маленькие комедии».

«…Забот у меня прибавилось. Кроме утреннего присутствия на службе, я теперь почти каждый день убиралась в храме. Пришлось выпросить у Фламмеля немного денег. Когда он спросил: «Зачем?», я ответила: «На благотворительные нужды». Он так удивился, что выложил пригоршню монет, даже не попытавшись выяснить, что это за нужды такие. Я купила на рынке циновку и положила в церкви у порога. Хотела даже повесить табличку: «Вытирайте ноги!», но Виктор не разрешил.
Без таблички люди ноги вытирать забывали и продолжали исправно тащить грязь в помещение. Зато природа оказалась на моей стороне. Через пару дней дожди прекратились, липкая слякоть сменилась обычным песком и пылью. Убираться стало легче: достаточно было просто подмести.
Во второй половине дня я обычно готовила пищу и смахивала пыль в доме Фламмеля. Фламмель уже перестал критиковать мою стряпню, ел всё, что дают, и побыстрей бросался к своим бумагам. От улучшения питания он как-то повеселел, округлился с лица и напоминал сытого благодушного кота. Впрочем, невзирая на всё благодушие, когда он работал, то предпочитал находиться в одиночестве. Поэтому я отправлялась к себе в комнату, заваливалась на кровать с книгой и… видела в ней всё, что угодно, только не сам прописанный текст.

…Церковная подсобка, где хранился инвентарь, находилась в подвальном помещении под главным нефом. Туда вела узкая каменная винтовая лестница. Края ступеней были выщерблены и стёрты. Лестница делала полный оборот вокруг вертикальной оси и выводила в небольшую, абсолютно тёмную комнатушку, лишённую окон. Свеча была слишком слабым источником света, чтобы обозреть помещение целиком, так что закоулки его оставались погружёнными во мрак, когда я спускалась по какой-либо надобности.  Но закоулки меня и не интересовали: там всё равно не могло быть ничего, кроме бесполезной рухляди.
Весь хлам, хранившийся в подсобке – сломанную мебель, треснувшую или надбитую посуду, полуистлевшие куски ткани – я оставила на совести хозяев. Если они считают, что его ещё рано нести на свалку, значит, так тому и быть. (Смирение – основа истинной веры!...). Гораздо больше меня занимали предметы, пригодные к употреблению в моих нехитрых трудах: мётлы, швабры, вёдра, ветошь. Ну, ещё, может быть, молоток, гвозди и клещи – на всякий случай, они всегда пригодятся. К сожалению, эта утварь тоже пребывала в плачевном состоянии.
- Слушай, Вик, - как-то не выдержала я. – Туда, вообще, кроме меня кто-нибудь заходит? Ты видел, что там творится? Там же рухлядь одна. Хорошо бы провести ревизию, разобраться… Мне полы мыть не из чего: все вёдра дырявые.
Виктор старательно не смотрел мне в глаза. Он смотрел куда угодно – на мой высокий воротник (прикрывающий след от верёвки, так и оставшийся на горле в виде тёмной полосы), на лампадку справа, на пол, на метлу, которую я величественно, словно магический посох, сжимала в руке… Только не в глаза.
- У нас раньше был кастелян, который всем этим занимался, - сообщил Виктор. – А потом он уехал в деревню, на свадьбу к сестре, да так и не вернулся. Говорят, сначала ушёл в запой, а потом женился. На состоятельной вдове…
- Какая прелестная история. И что?
- А что?
- На замену никого не нашли?
- Да как-то не до того было… - Виктор очень внимательно разглядывал витражное окно-розетку над входом.
- А сами?
- А что?
Меня начала раздражать его манера отвечать вопросом на вопрос.
- Ты или Лессанж – кто-нибудь из вас не удосужился проверить, что делается с вашим хозяйственным инвентарём? Или не барское это дело?

Клод Лессанж – так звали второго священника в храме. Того самого угрюмого типа, который однажды показался мне олицетворением смерти. Мы с ним уже успели смириться с необходимостью терпеть присутствие друг друга, но взаимной симпатии отнюдь не испытывали. Не знаю, догадывался ли он о моей демонической сути… Или просто считал еврейкой, питая неприязнь к этой нации… А, возможно, даже склонен был видеть во мне еврейского демона – самое ужасное и отвратительное сочетание, на которое только было способно его воображение… В общем, не любил он меня, от всей души, и не стеснялся проявлять свои чувства выражением лица, при каждой встрече. Но человек (или даже не совсем человек), согласный бесплатно мыть полы, представляет собой слишком большую ценность, чтобы им так просто разбрасываться. И Лессанж стойко терпел моё присутствие. Иногда я даже восхищалась его выдержкой.

Мой последний вопрос поверг Виктора в ещё большее смятение.
- Да при чём тут – барское, не барское, - досадливо отмахнулся он. – Ну, да. Не хожу я туда. Кастелян там хозяйничал, а я – не хожу.
Мне внезапно стало стыдно за всю показную браваду. В самом деле: человек парит на крыльях духа, Святые Таинства вершит, а я к нему – с дырявыми вёдрами пристаю. И то верно: каждому – своё. Одним дано вино с хлебом в Кровь и Плоть претворять, а другим… Могла бы и сама что-нибудь с вёдрами решить, потихоньку.
- Что, некогда? – тихо спросила я.
- Да боюсь я их! – выпалил Виктор с отчаянием.
- Кого??? – от неожиданности я покрепче вцепилась в метлу.
- Тараканов! – совсем уж отчаянно произнёс Вик.
- Кого?!
Кажется, признание облегчило его душевное состояние.
- Там живут большие чёрные тараканы, - рассказал он, уже почти спокойно. – Они не просто большие, они – очень большие. И абсолютно чёрные. Ты будешь смеяться, но я их боюсь. Это какой-то иррациональный страх. Я ведь знаю, что они не кусаются, не ядовиты… И отец Лессанж, кажется, тоже их боится. Только не говори с ним об этом, а то обидится.

…И эти люди посылали туда МЕНЯ! А они спросили: боюсь ли Я этих тварей?!
Вообще-то, тараканы не вызывали у меня никаких эмоций. Я не жаждала бросаться к ним с распростёртыми объятьями, но и шарахаться от них в паническом ужасе тоже не собиралась. Я их там даже ещё и не видела ни разу. Но отныне решила поприсматриваться более тщательно.
Теперь уже Виктор выжидательно сверлил меня взглядом, словно я что-то была ему должна.
- Ладно, я сама всё проверю и скажу, что нужно купить, - пообещала я, предположив, что он ждёт от меня именно этого. В конце концов, не велик труд. Просто не хотелось брать на себя лишнюю ответственность…
- Слушай, Натанаэль, - протянул Виктор таинственно. Он в упор избегал называть меня человеческим именем Натали, тем самым как бы подчёркивая мою инородность. – А ты, наверно, могла бы что-то с ними сделать…
- Так я и говорю… - снова начала я.
- Нет, я не про вёдра! С инвентарём я всё понял, деньги будут. Я сейчас имею в виду тараканов. Ведь ты же демон!
- Хватит тыкать меня носом! – озлилась я. – Если я вам всем мешаю…
- Нет, ты не понимаешь, - перебил Виктор. – Я вовсе не то хотел сказать. Ваш князь бесовский – Веельзевул, – он ведь повелитель мух, не так ли? Мух и всяких прочих мелких отвратительных созданий – пауков, тараканов, мокриц…
Я попыталась припомнить, кто такой Веельзевул. Не слыхала, чтобы такой числился среди руководства. Был, кажется, кто-то с похожим именем в Научном Отделе… Чёрт их разберёт, чем они там повелевают, эти учёные. С них станется и мухами командовать.
- Так вот, - развил Виктор свою мысль, - я подумал: раз ты – демон, то тоже должна иметь часть этой силы. Повелевать насекомыми. Ты могла бы помочь нам избавиться от тараканов. Приказать им что-то такое…
Он сделал неопределённый жест рукой в воздухе.
Сначала я хотела искренне возмутиться. Но потом развеселилась. Я вообразила себя эдаким полководцем, отдающим приказы когорте хорошо вымуштрованных чёрных тараканов. «Яволь!» - выпалит тараканий сотник… или центурион… или как он ещё там у них будет зваться?... оберштурмбанфюрер…
- Кажется, ты меня переоцениваешь, - сообщила я. – Не знаю, как Веельзевул… Может, у него и есть на мух какое влияние… Но я всего лишь жалкий узник, лишённый всех прав и привилегий, и все ваши тараканы плевать на меня хотели с высокой колокольни. Не умею я никем командовать. И тараканами, в том числе…
«Умела бы командовать – не сидела бы здесь сейчас с вами, - докончила я мысленно, не без горечи. – Глядишь бы, уже руководителем группы поставили… Эх…».
Виктор заметно погрустнел.
- Ладно, - сказал он. – Значит, не судьба… Давай тогда решим с деньгами.

С деньгами мы решили. Да не оскудеет рука дающего! Благотворительность в приходе процветала, и церковь не испытывала стеснения в средствах.
 
…Моё общение с Виктором продолжало протекать в виде периодических диалогов. Но если раньше их инициировала я, и они носили отвлечённо - философский характер, то теперь всё переменилось. Добровольно принятые хозяйственные обязанности изменили мой статус.

- Натанаэль!
- Да, святой отец, - я перестаю подметать и опираюсь о метлу.
- Издеваешься? – бросает он искоса хитрый взгляд.
- Никак нет, святой отец! – честно хлопаю ресницами.
- Издеваешься, - констатирует со сдержанным укором.
- С чего вдруг такая подозрительность? Я всего лишь обращаюсь к тебе, как того требует твой статус. Как и подобает порядочной прихожанке.
- Ты не прихожанка.
- Я пытаюсь ей стать.
- Когда ты мне откровенно хамишь, я чувствую себя намного спокойнее.
- Я хочу, чтобы ты считал меня хорошей. Что для этого нужно делать?
- Ох… Ну, раз уж ты сама спросила…
Я поняла, что опять продула подчистую словесный раунд.
- Ты понимаешь, - Виктор изобразил на лице смятение от того, что ему неловко обременять меня просьбами. – До Пасхи всего неделя осталась… А у нас: смотри, что с окнами творится.
Я задрала голову: окна находились высоко.
- Пыли не меряно, - пояснил Виктор. – Даже я отсюда вижу. И свет сквозь них какой-то тусклый. А Пасха – это ведь Свет, воплощённое явление Света в человеческую жизнь. Надо, чтобы было ярко…
- Может, мне того – солнышко подрегулировать? Чтобы было ярко? – пошутила я.
- Солнышко подрегулируют без тебя, - серьёзно заявил Виктор. – А вот разобраться с окнами должны мы сами.
- Мне нравится, как ты это говоришь: мы.
- Натанаэль… - тон Виктора изменился, стал мягче, вкрадчивее. (Знал ли он, что лишь одной переменой интонаций уже может вить из меня верёвки? И если знал, то пользовался ли умышленно этим знанием? Или он даже не задумывался о своём на меня влиянии, и просто искренне просил помочь? Кто разберёт…). – Ты сама видишь: до наших окон не так-то легко достать.
- Да уж, вижу.
- Обычному человеку понадобится лестница, и не маленькая.
- Непременно понадобится.
- Натанаэль… К чему ходить вокруг да около? Я знаю, что ты умеешь подниматься в воздух. Летать. Я же сам видел.
- Я… - я аж задохнулась от нахлынувших эмоций. Sancta simplicitas! Donnerwetter!19
- Тебе было бы гораздо проще до них добраться, - закончил он мысль.
На какое-то мгновение метла показалась мне единственным понимающим меня существом. Наверное, именно поэтому человеческие ведьмы летают на мётлах: им просто больше не на кого положиться.
Я могла бы счесть, что Виктор преднамеренно норовит уязвить меня в самое больное место. Но выражение его лица – доброжелательное, честное и ждущее – не оставляло сомнений в том, что он всерьёз надеется: вот, я прихвачу тряпку, ведро с водой и взовьюсь под потолок.
Я проглотила ком в горле и сообщила:
- Не могу.
Голос получился надтреснутый, дребезжащий.
По лицу Виктора я поняла, что моё «не могу» он воспринял как «не хочу». 
- Я понимаю, - сухо кивнул он.
Ну вот, снова надо оправдываться.
- Когда я сказала «не могу», то имела в виду, что не могу больше летать. Если ты помнишь, со времени моих полётов произошли кое-какие события. И ты в них тоже поучаствовал. Я больше не являюсь полноправным демоном. Меня сделали такой же, как все ВЫ. ТЫ – умеешь летать?
- Ну, хорошо, хорошо, - Виктор примиряюще поднял ладони. – Давай забудем об этом разговоре. Нет – и нет, и всё.
- Нет, не всё! Я ещё не говорила, что не могу вымыть эти ё…. эти б….  – я вовремя успела подключить «внутреннего цензора» и не осквернила стен храма хулительными выражениями, - эти ваши прекрасные витражные окна. Мне всего лишь понадобится высокая лестница.
- Ты уверена?
- Да, б… - я снова сдержалась. - Да.
- Может, не стоит? Окна высоко. Это опасно.
- «И пусть будет слово ваше: да – да, нет – нет. А остальное – от лукавого», - долбанула я его цитатой.
Виктор стушевался. Пошёл добывать лестницу.

Счёт «один – один». Или нет?...

…Глядя на мои труды, Виктор усовестился. На следующий день был праздник, Вербное Воскресенье, и все работы приостановились. А в понедельник он пригнал откуда-то троих великовозрастных детей – то есть, послушников-подростков, лет по четырнадцать-шестнадцать. И всех снабдил лестницами. В команде работа сразу двинулась стремительными темпами. Дети страхом высоты не страдали и радовались возможности проявить физическую ловкость. Временами они принимались баловаться, кидаться тряпками. Я стеснялась материться в церкви. Приходилось тщательно подбирать цензурные слова, чтобы поддерживать дисциплину.
Периодически внизу прохаживался Лессанж, одаряя нас сурово-снисходительными взглядами.
Чтобы не карабкаться по лестницам в юбке, я позаимствовала у Фламмеля штаны. Приходила в церковь в нормальном виде и потихоньку переодевалась в рабочую одежду у себя в подсобке. Даже Лессанж не стал возмущаться, обнаружив меня, одетую по-мужски. Хотя я точно знала, что по их верованиям такое поведение для женщины считается греховным.
Тогда, помнится, я подумала, что Лессанж – неглупый человек. Со своими странностями, конечно, но не дурак.

Вчетвером с послушниками мы справились с оставшимися окнами за полтора дня. Поскольку все работы завершились к обеду, а возвращаться в свою обитель они должны были до наступления темноты, у них оставалось ещё несколько неучтённых часов. Дети перешёптывались, шарились по карманам и пересчитывали неизвестно откуда раздобытые монеты.
Потом, отчаянно смущаясь и так же отчаянно стараясь скрыть смущение за показной самоуверенностью, самый старший предложил мне пойти вместе с ними в трактир – выпить «доброго пива» по случаю успешного выполнения богоугодного дела.
Я по-родительски потрепала его по вихрастой макушке (парень был на полголовы выше меня, и голос его уже поломался, превратившись в неровный, срывающийся басок). И объяснила, как отыскать ближайшее приличное питейно-закусочное заведение.
- Ступайте, дети мои, - напутствовала я растроганно. – Я не стала бы для вас хорошей компанией, ибо вам всем ещё далеко до Фауста, чтобы шляться по кабакам в таком сомнительном обществе. Справляйтесь сами, и да пребудет с вами Господь, которому вы служите и которого я ни  разу в жизни не встречала.
Дети задумчиво примолкли. И потихоньку удалились – подозреваю, что всё-таки в указанный мной кабак.

…А в храме и впрямь стало светлее.

Я испытывала душевный подъём. Это состояние необходимо было использовать. Я наконец-то решилась. Деньги, выделенные на обновление хозяйственного инвентаря, до сих пор лежали нетронутые. Нужно было вплотную разобраться с подсобкой. Я выдохнула. Расправила плечи, втянула живот. Запалила три свечи в бронзовом канделябре. И направила свои стопы вниз, всё дальше, по крутой винтовой лестнице.

…Из головы не шли великовозрастные дети, ставшие мне за последние полтора дня почти родными. Воображение рисовало мне их сидящими за столом, с кружками, увенчанными шапками густой белой пивной пены.
«Bonum vinum
Cum sapore
Bibat abbas
Cum priore…»
Так говаривал один студент, проходивший не очень давно через наш Отдел. Дословно означает: «Хорошее вино с пеной пьют аббат и приор». Да, спиртное и религия почему-то вновь оказываются в тесной связке, бок о бок.
Кстати, о студенте. Умер он по-глупому, но трагически. Проиграл кучу денег бандитам и не смог расплатиться – нечем было. Они ждали-ждали, да терпение кончилось: зарезали его как-то ночью всей бандой, для острастки, чтоб другим неповадно было. Мы насчитали тридцать два ножевых ранения, причём пять из них – смертельные. Когда он у нас появился – естественно, в том же виде, в каком преставился, - вся его рубаха представляла собой сплошные кровавые лохмотья.
Разрабатывал его Иштаран: очень старый, даже древний демон, во много раз старше меня. У меня как раз выдалась пауза: очередной клиент необратимо завис, новых не намечалось. И я с интересом наблюдала, как работает опытный старший коллега. Поговаривали, что в прошлом Иштаран успел подвизаться и в области медицины, и по юридической части, но в ходе всевозможных кризисов то ли его ставку сократили, то ли вся контора обанкротилась, и он в итоге попал к нам.
Сперва Иштаран очень долго – неоправданно долго! – расспрашивал паренька о семье, родителях. Тот был поначалу здорово напуган, растерян и что-то лепетал насчёт старшего брата, взрастившего его с младенчества, потому что отца с матерью давным-давно скосила смертельная болезнь. Потом перешли на последние месяцы его жизни. Студентик к тому времени пообвыкся, как-то приободрился, отвечал бойко, а затем и вовсе стал постоянно забирать инициативу в разговоре. И вот тут у них завязалась настоящая дискуссия о преимуществах вин, произведённых в разных регионах Франции и Италии.
За этот период я уже раз десять отмечала моменты, где можно было бы как следует ковырнуть парня и раскрутить на добротный эмоциональный коллапс. Но Иштаран словно бы игнорировал все зацепки. Его интересовало лишь одно: чем вина франков превосходят италийские, при условии, что все они производятся из одного и того же сорта винограда?
«Ну какая разница! – думала я раздражённо. – Всё равно, все сдохнут  - и франки, и италийцы. Тогда уже не будет иметь принципиального значения, кто и какой отравой дурманил свои мозги при жизни…».
Но студент упрямо доказывал, что вина Франции несут больше пользы здоровью, так как впитали в себя больше благодати, сосредоточенной именно в этих землях, скрывающих в себе Sanct Graal – sang royale20: святую кровь, плещущуюся в святом Граале. «Да будет вам известно, мой брат почти раскрыл эту тайну, и если бы эти говнюки не поймали меня в подворотне, - студент с сожалением глянул на собственную израненную грудь, - я бы, возможно, поприсутствовал при величайшем открытии века, и разделил бы и брательникову славу, и денежки, которые, конечно хлынули бы на нас почище манны небесной…».
Иштаран тогда, помнится, посопротивлявшись для виду, довольно легко признал правоту юноши, составил положенный протокол и сплавил его похотникам. То есть, в отдел Блуда и Прелюбодеяний. А перед этим парень бодро декламировал нам частушки из своего студенческого фольклора, четыре строки из которых я и процитировала выше. 
Когда я, немного позже, пролетала мимо Отдела Блуда и Прелюбодеяний, по какой-то служебной надобности, то расслышала доносящееся из кабинета громкое дружное ржание. Два голоса из трёх, безусловно, принадлежали Элке и Бэлке, моим старым приятельницам. А вот третий, звонкий тенорок, явно исходил из уст неугомонного студента. Задержавшись возле их врат, я прислушалась. Юноша травил девчонкам похабные анекдоты. Чуть слышно, в унисон с прочими, позвенькивал смех отнюдь не демонической природы. Я догадалась: это смеялись Проводники…
Интересно, куда он попал в итоге?...
А вот Иштаран очень скоро бесследно исчез. Перед тем, как я его видела в последний раз, он ещё говорил мне: «Знаешь, Наташенька, я ведь очень устал…». Он один называл меня этим странным именем: НаташА. Или НатАша, не помню. Я ещё тогда подумала, что он устал, потому что было много работы: эпидемия гриппа прогулялась по Европе, а в разных уголках Азии всколыхнулись сразу несколько военных заварушек. И ему, старику, с уже замедленной реакцией, трудно справляться с нормой выработки, которую и не все молодые-то осиливали. Я подумала: он поэтому и халтурит, чтобы сдать норму и выдержать. Если бы на его месте была я, то я бы, конечно, выдюжила, и почти каждого, кого он легкомысленно отпускал, довела бы до первого припадка отчаяния ещё на своём этапе. А он – лишь заводил долгие, но бесполезные в плане работы расспросы о незначительных деталях их земного существования, но ни одну из этих деталей даже не попытался применить для соблюдения служебных интересов.
И я ещё подумала: если все будут поступать так же, то наша контора скоро вылетит в трубу.
Но ему никто ничего не говорил. Потому что все прекрасно знали: Иштаран – старинный приятель Ваала. Очень старинный. Ещё с Тех Самых Времён, когда Ваал звался просто Бел. У демонов ведь друзей нет. Даже у тех, кто до Времени Оно считался язычески божеством. Могут быть просто приятели. Потому что друг – это тот, на кого можно положиться. А приятель – он так, поболтать, выпить кофе, угоститься сигаретой – как у нас с Элкой и Бэлкой…
И сам по себе Иштаран был старикашка безвредный. Ни на кого никогда не стучал, хоть и с Боссом якшался постоянно.
А потом вдруг исчез. Словно никогда и не было. И никто даже не засуетился: ну, был демон, а потом нет его - как будто так и положено. Я ещё подумала: сократили, наверное. Или на пенсию отправили. Хотя, какая у демонов пенсия?...
И ещё я стала тогда обращать внимание: иногда так случается – был демон, а потом исчез. Как Иштаран. И до него так бывало, и после. Только очень редко. И об исчезнувших никто никогда не вспоминает. Или вспоминает, но молчит. Как я. А вот интересно: куда может бесследно подеваться бессмертный демон?...
А теперь я, кажется, могу теоретически предположить…
Интересно, что сейчас болтают в Департаменте о моей истории? Предали ли моё дело широкой огласке? Или провернули по-тихому, а имя, запятнанное позором, попросту вычеркнули из списков? Словно и не было никогда такого мытаря в Отделе Чревоугодия…

…Лестница кончилась. Мне показалось, что, задумавшись, я брела по ней не меньше получаса. Хотя в обычной ситуации преодолевала за полминуты.
Я застыла на последней ступеньке. В подсобке, которую я как-то уже привыкла считать своей личной вотчиной, находилось ещё как минимум одно живое существо.
На выхваченном светом куске пола, в самом центре этого участка, словно чёрт, вытащенный из адовых глубин заклинателем-колдуном, сидел ОН: монументально-неподвижный, абсолютно чёрный, глянцево поблёскивающий, совершенный в гармонии всех своих членов – крупный чёрный таракан. Из всех его частей шевелились только длинные усы – величественно, неспешно, даже как-то царственно.
Моё появление таракан проигнорировал. По крайней мере, внешне не отреагировал никак. Наверное, он считал себя полновластным хозяином территории.
Я вспомнила просьбу Виктора. Здесь меня никто не услышит, можно немного подурачиться.
- Слушай меня, насекомое таракан, - произнесла я торжественно. – Я, воздушный демон одиннадцатого ранга Натанаэль, своею властью демона повелеваю тебе. Собери всех остальных своих сородичей, проживающих в этом здании, любого возраста и пола. Постройтесь ровными шеренгами в главном проходе через зал. И так же строем, в ногу, покиньте сей храм, все до единого. Выходите на улицу и топайте до ближайшей свалки мусора. Там можете подыскать себе новый дом…
Таракан, естественно, даже головы не повернул.
- Задача ясна?! – гаркнула я грозно.
Таракан флегматично повёл усами. Сам он был в длину сантиметра четыре, не меньше. Усы простирались ещё сантиметра на два. «Они не кусаются, не ядовиты,  - говорил, помнится, Виктор. – Это какой-то иррациональный страх». Не то, чтобы мной овладел панический ужас, но желание заходить в подсобку почему-то пропало начисто. В коне концов, я и так прекрасно знаю, чего мне не хватает для работы: пойду сейчас в хозяйственную лавку да куплю всё.
Когда я в последний раз глянула на таракана, прежде чем свернуть за колонну, вкруг которой обвивалась лестница, он сидел на прежнем месте и в прежней позе…».

 
 
Эпизод  20.  «Глупое  чувство».

«Надежда – глупое чувство».
Макс Фрай. «Путешествие в Кеттари».


«…Выходя с лестницы, я чуть не столкнулась с Виктором, куда-то спешащим. Он резко остановился возле меня.
- О, Натанаэль, тебя-то мне и надо.
- Ага, - тупо кивнула я, всё ещё заторможенная после прогулки в подземелье.
- Где мальчишки?
- Пошли пить пиво, - заложила я послушников без зазрения совести.
- Какое пиво? Причём тут пиво? Какое ещё пиво! Опять твои штучки?!
Я привычно открыла рот, чтобы выложить очередную порцию оправданий. Но Виктор лишь рукой махнул:
- Ну ладно, что теперь.  Куда пошли – туда и пошли. Я ведь не ругаться собирался, а наоборот: хотел всех поблагодарить. Вы такую большую работу проделали! Молодцы!
- А то! – я самодовольно задрала нос.
- Удивительно, как вы быстро справились. Стёкла прямо сверкают! Даже дышится теперь как-то легче!
Виктор обвёл зал широким жестом. Я проследила взглядом за движением его руки. Разноцветные витражные вставки в окнах сияли радостной мозаикой. На улице, определённо, было солнечно.
- Устала?
- Да не особо, - пожала я плечами. – Сегодня рано закончили. Вчера тяжелей было.
- Натанаэль… Неловко просить, но ситуация безвыходная. У тебя сейчас ещё время есть?
- Ну, так… В принципе, есть… Смотря на что.
- На доброе дело!
Я неопределённо пожала плечами. На самом деле, у меня не было ровным счётом никаких планов и имелась целая куча свободного времени.
- В общем, у меня тут ещё несколько срочных дел, - сказал Виктор. – До вечера точно не вырвусь. А дома – есть совершенно нечего. Боюсь, я сам не успею сегодня ничего купить: когда освобожусь, все лавки уже позакрываются. В связи с этим просьба: ты не могла бы сходить на рынок, а? Купить что-нибудь съестное? Я деньги дам.
- На рынок – так на рынок. Я и так уже туда собираюсь.
- Вот и славно!
Он вложил в мою протянутую руку мешочек с монетами.
- Особо много не набирай, чтоб тебе не тащить. Так – хлеба, овощей…
Виктор вытащил из кармана ключ на верёвочке.
- И вот ещё что. Ты всё, что купишь, мне домой закинь. Это всё равно по пути получится. Возьми ключ. Ты ведь знаешь, где я живу?
Последний вопрос, по форме совершенно невинный, прозвучал так… хм… Впрочем, мне, конечно же, только показалось, что он прозвучал слишком провокационно. Естественно, я знала, где он живёт. Слишком хорошо знала.
Ключ опустился в мою ладонь. Длинный, железный, тёплый: уже успевший вобрать в себя тепло другой ладони.

…Я с облегчением бухнула на крыльцо увесистую ношу: два ведра, заполненных всякой всячиной. Вёдра и часть «всячины» предназначались для церковного хозяйства, остальное составляли продукты.
Старая дверь в облупившейся краске на этот раз прикинулась абсолютно не одушевлённым предметом. Ни она, ни подёрнутый ржавчиной замок не проявили ровным счётом никаких эмоций по поводу моего визита – как и положено нормальной мебели.
Ужель я могла когда-то столкнуться с их ощутимым сопротивлением? Ерунда, шутки взбудораженного воображения…
Сперва я хотела просто закинуть продукты на кухню и быстро уйти. Но привычка последних дней взяла своё. И вот уже руки выполняют отработанные, доведённые до автоматизма действия – строгают овощи, чистят рыбу, льют масло на раскалённую сковороду, - покуда мысли витают в лабиринтах воспоминаний прошлого и грёз о будущем.

…Ключ от ЕГО дома – в моих руках? Имеет ли данное событие хоть какое-то символическое значение, или это - всего лишь очередная случайность в цепочке бессмысленного нагромождения повседневных происшествий?

Я спешила закончить всю возню с приготовлением пищи до появления хозяина дома. Я понимала, что должна исчезнуть прежде, чем он вернётся. Иначе… Иначе, возможно, я снова перестану отвечать за свои действия и натворю глупостей, за которые впоследствии будет мучительно стыдно.

…Я настораживалась на каждый шорох, который, как казалось порой, доносился со стороны прихожей. Я замирала, прислушиваясь. Но это всякий раз оказывался либо шум с улицы, либо шуршание моих собственных юбок по полу.

Когда и рыба, и овощное рагу были полностью готовы, и огонь в жаровне – погашен, у меня не осталось больше благовидных предлогов, чтобы задерживаться в этих стенах. Всё правильно: так и должно быть. Незачем смущать душевный покой человека, посвятившего себя высшему служению. Богу – Богово, демону – демоново.
Последняя надежда, сокрытая во мне до сей поры глубже мыслей, выпорхнула из своего тайника – словно дикая утка, прятавшаяся в камыше от охотничьей облавы. В отчаянном порыве взмыла она ввысь – к уму, к свету сознания, как бы стремясь удержать меня в доме, остановить мою ногу, собравшуюся шагнуть за порог. «Стой! Дождись!» - возопила она, надежда, дурочка, во весь голос, напрочь отринув всякую осторожность. И, конечно, поплатилась сполна: несгибаемые стрелы здравого смысла, чувства долга и вины, моментально самонаводящиеся на цель, изрешетили её насквозь. Сбитая влёт, надежда, бездыханная, рухнула в зыбкие бездны душевных топей… Сколько их там уже упокоено, таких трупиков?...

Я аккуратно заперла за собой дверь. Гораздо дольше, чем было нужно, провозилась, поворачивая ключ в замке. Замешкалась на крыльце. Узкая улочка в предзакатный час была тиха и пустынна. Ну вот и всё, как говаривал наш штатный психолог из Научного Отдела: «Гештальт закрыт». От себя теперь могу добавить: «Как запертый замок». Можно и развить мысль:
«Гештальт закрыт, как запертый замок.
Как хлопнувшая дверь.
Как выброшенный мусор.
Источник музыки в душе замолк….».

Дальше рифма не пошла.

Дальше шла только я: зловещая баба с вёдрами, одно из которых было абсолютно пустым, а другое гулко погромыхивало содержимым (гвозди, молоток, моток бечёвки, кусок мыла и новенькое огниво – в самый раз набор для того, чтобы таскать в ведре).
Пожалуй, с такой ношей я олицетворяла саму Фортуну, способную свести с ума любого из нас чередованием моментов чистого, ничем не предуготованного везения (полное ведро) и жестоких разочарований, лишений, нежданных крушений надежд и планов (ведро, соответственно, пустое). Я могла бы сейчас повернуться к любому случайному встречному любой из своих сторон просто так, по мимолётной прихоти, и этим малым движением определить всю его дальнейшую судьбу. Хоп! Вот вам полное ведро! Вот вам счастье, любовь, достаток, благополучие до самой гробовой доски! Хоп! А теперь встречайте ведро пустое: на все ваши чаяния – один кукиш, да и тот без масла.
…Вот я сейчас просто придуриваюсь на безлюдной улице, выделывая пируэты. А где-то пляшет танец с вёдрами моя собственная судьба…
Чушь. Судьбы в природе не бывает. Это выдумка для слабаков, не желающих принимать на себя ответственность за последствия собственных поступков. Мы сами для себя – источник и бед, и наград.
'Anagkh21.

Перед порталом храма – ведь нужно же было вернуть ключ хозяину, да и убрать в подсобку новый инвентарь – я решила отказаться от безответственного манипулирования чужим везением. И вставила заполненное ведро в пустое. Теперь формально оба ведра являлись полными. Не хочу нести кому-то несчастье! Пусть всем будет хорошо, пусть меж людьми воцарится мир и благоволение. Будем любить друг друга чистой, беззаветной христианской любовью!
В конце концов, у меня есть почти всё, чего я желаю. Я беспрепятственно могу встречаться с НИМ каждый день, общаюсь с ним почти на равных, имею массу предлогов, чтобы претендовать на его время и внимание. И он не гонит меня больше, не попрекает моим происхождением и даже не гнушается высказать благодарность, если есть к тому повод.
«Меня не любят – это минус.
Но и не гонят – это плюс!»22.
Да, он твёрд в своих убеждениях, а эти убеждения таковы, что в них нет места инфернальной любовнице.
Но ведь можно же оставаться просто друзьями? А? Ведь возможна же простая, чистая, не омрачённая сексуальной подоплекой дружба между мужчиной и женщиной?
…А личные чувства можно засунуть себе куда-нибудь поглубже и постараться не вспоминать о них по мере сил. Все люди так делают. Значит, буду делать и я, чтобы стать настоящим человеком на время своего земного заключения.
И тогда наверняка вдруг запляшут облака… И окажется совсем просто возлюбить ближнего своего, и не убить, и не украсть, и пройти верблюду через игольное ушко…
Или нет?

Я с усилием потянула на себя тяжёлую дверную створку. Солнце клонилось на запад прямо за моей спиной, от чего открывшийся дверной проём сначала показался тёмным. Я бы шагнула в него, не раздумывая, если бы не острый укол интуиции. Привыкшая доверять чутью, я быстро отпрыгнула вбок, в сторону от входа.
Потом глаза привыкли к контрасту света и тени. И я увидела, что пол за порогом шевелится. Густая вязкая чёрная масса, глянцево поблёскивающая в закатных лучах, похожая на разлитую нефть, тяжело поколыхиваясь, медленно наползала на то место, откуда я только что успела убрать свои ноги. Ещё как следует проморгавшись, я обнаружила, что масса состоит не из жидкости, а из множества отдельных мелких существ.

…Они шли. Ровными колоннами. Штук по двадцать в каждой шеренге.  Кажется, даже в ногу, насколько это возможно для шестиногих существ. Медлительные, чёрные. Как древние рыцари тайного ордена – в своих жёстких хитиновых латах. Молчаливо, степенно, исполненные нечеловеческого достоинства, они покидали своё бывшее жилище. Не моля о пощаде. Не посылая проклятий. Они сосредоточенно выполняли приказ. Мой.
Впереди выступали самые крупные из тараканов. Отцы семейств? Или матери? Возможно, у них самки крупнее самцов…
Чёрный глянцевый ручей тел стёк с церковного крыльца, словно застывающая лава – с подножия вулкана, и синхронно, не утрачивая единения, повернул куда-то вправо, в сторону ближайших жилых домов.
Слава всем богам всех времён и народов, площадь в этот час была абсолютно пуста. Окажись здесь хоть один обыватель – и сплетен бы хватило не то, что на год, а на десятки лет вперёд!
Кое-как оправившись от потрясения, я подпёрла дверь вёдрами – чтобы случайно не захлопнулась – и, подобрав юбки, длинным скачком сиганула через тараканью процессию внутрь здания, на свободное пространство пола. Аккуратно, вдоль стеночки, я пробралась вглубь нефа (так по-научному называется центральная часть храма). Замыкающие шествие мелкие тараканчики семенили через центральный проход где-то на уровне последних рядов скамеек. Они ещё не могли шагать так размеренно, как старшие, и постоянно сбивались с ноги (или с ног?).
Там, меж скамеек, на почтительном расстоянии от насекомых, застыл в виде вопросительного знака один из двух священников храма, отец Клод Лессанж. Он явно не желал близко подходить к тварям, но любопытство толкало его получше рассмотреть происходящее, и он весь изогнулся вперёд, вытянув длинную тощую шею.
При моём появлении он поднял глаза и изобразил саркастическую усмешку одной половиной рта. Вторая половина его лица при этом осталась каменно-неподвижной.
- И Вам добрый вечер, отец Лессанж, - поприветствовала его я вежливым наклоном головы.
- Ты, - бросил он как-то неопределённо.
У меня не было оснований отрицать, что я – это я, хотя я и не была уверена, что речь идёт именно об этом.
- Я, - согласилась я, на всякий случай. С лицами, облечёнными властью, лучше не спорить.
- Колдовство, - полувопросительно – полу-утвердительно произнёс Лессанж.
«Не дождёшься», - злорадно ухмыльнулась я в мыслях. И соврала, не моргнув глазом:
- Химия.
- Какая ещё химия? Ал-химия?
- Просто химия. Как Вы знаете, святой отец, мой кузен – Фламмель – известный учёный. В том числе, ставит он и химические опыты. Я, как Вы тоже знаете, ежедневно бываю в кладовой. И там мне частенько приходится сталкиваться с этими неприятными насекомыми. Думаю, Вы их тоже встречали… Так вот, я попросила кузена придумать что-нибудь, чтобы избавиться от тараканов. Можно было бы их просто потравить. Но использовать яд в храме Божьем я считаю кощунственным. Кузен со мной согласился. И предложил иной способ.
Лессанж весь превратился во внимание. Я вдохновилась.
- Как Вы знаете, святой отец, эти насекомые очень чувствительны к запахам…
- С чего бы?! – перебил он. – У них даже носа нет!
- А как иначе, по-Вашему, они находят себе пищу в темноте, среди которой живут? На ощупь?!
- Продолжай.
- Мой кузен изготовил состав, обладающий запахом, не воспринимаемым человеком, но весьма притягательным для тараканов. Уходя на рынок сегодня днём, я промазала этим составом дорогу от кладовки до выхода. И дальше, до ближайшей помойки. Туда они теперь и идут. По запаху.
- И в ногу, - в тон мне произнес Лессанж.
- Так Вы тоже заметили?! – я выкатила глаза в притворном удивлении. Даже руками всплеснула для убедительности. – А я-то решила, что мне показалось…

Мы в молчании проводили взглядами последних маленьких, но гордых эмигрантов.
- Впечатляет, - мрачно буркнул Лессанж. Он всегда был мрачен.
- А где отец Виктор? Он этого не видел?
 - У него дела. Он уехал к епископу. Возможно, вернётся поздно вечером.
- А как же…
«А как же я верну ему ключ?» - хотела спросить я. Но не спросила. На всякий случай.
- Как же – что?
- Жаль, что он пропустил такое зрелище.
- Зрелище развлекательного характера не есть благо для души, - назидательно сообщил Лессанж. – А уж тем более, такое отвратительное зрелище. Возможно, отцу Готье повезло больше, чем нам, что он всего этого не видел. А вообще, в преддверии светлого Христова Воскресения нам всем больше бы стоило позаботиться о своей душе, чем ставить химические опыты на тараканах…

По пути домой я окончательно согласилась с Лессанжем, что мне стоило бы позаботиться о душе. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой души у меня не было. На ум сам собой пришёл Эликсир Фламмеля… Я поняла, что обязана раздобыть порцию, чтобы хоть как-то снять напряжение после сегодняшнего бесконечного дня, наполненного волнительными событиями. Конечно, Фламмель сидит сейчас у себя в гостиной – как всегда, склонившись над бумагами, с пером в скрюченных пальцах, с блуждающим взором, обозревающим картины нездешних миров… Миров, населённых рыцарями, драконами и прекрасными дамами, хранящими верность своим возлюбленным, покуда те подвизаются в подвигах… Фламмель очень не любит, когда я вхожу в его кабинет в такие минуты. И прилагает все старания, чтобы побыстрее выставить меня вон. Но, к сожалению, его кабинет и его гостиная являются одним и тем же помещением, и именно там он имеет обыкновение хранить свой живительный напиток. Так что ему же будет лучше, если он сразу отдаст бутылку: я быстренько уйду и не стану докучать. И он, разумеется, отдаст, ибо не дано человеческой воле оказаться сильнее желания демона… Но сначала, всё равно, рассердится».    

 

Эпизод  21.  «Ростки  духа».

«Врачи и особенно психиатры давно уже уделяют внимание близости религиозных и половых чувств; психиатры, больше чем кто-либо другой, смогли установить связь этих феноменов».

П. Б. Ганнушкин.  «Сладострастие, жестокость и религия».

«…Новые ростки духа нередко заявляют о себе поначалу стремительным наплывом сексуального либидо или инстинктивными импульсами и только позднее получают развитие в ином плане».

М.-Л. фон Франц. «Избавление от колдовства в волшебных сказках».


«…- Явилась! – прогремел голос Фламмеля в прихожей. Уже стемнело. Света он не зажигал. Но выскочил навстречу, загодя почуяв моё приближение.
Меня откровенно удивила столь торжественная встреча.
- Николя, как мило, я даже не ожидала, что ты заметишь мой приход!
- Твой приход?! Да я уже три часа места себе не нахожу! Уже темно, освещение на улицах отвратительное, в городе полно бандитов…
- Я знаю, Ник, - покровительственно улыбнулась я. – Я с ними немного знакома.
- Вот именно – НЕМНОГО! Ты сейчас даже отбиться не сможешь. Забыла, что ли, о своём положении?
- Спасибо, конечно, за заботу. Но, по-моему, не стоит так за меня переживать. Я вполне взрослая, самостоятельная чертовка, и я имею право…
- Трепать мои нервы?! – провозгласил Фламмель патетически.
- Да какая муха тебя укусила? – я начала раздражаться. – Дай лучше эликсирчику. Что-то устала я нынче…
- Ты много пьёшь, - изрёк Фламмель скорбно.
- Вот давай не будем, а? У меня был тяжёлый день. Мне нужно расслабиться.
- У тебя появился мужчина?
Ох, до чего мне этот наш разговор что-то напомнил. Что-то такое совсем недавнее, из моей прошлой жизни. Если считать прошлой жизнью период земного пребывания до экзорцизма.
Пришлось идти на уступки. Нам обоим.
- Дай выпить, и я отвечу на все твои вопросы, - пообещала я. – И ещё это, колбасы – той, знаешь, копчёненькой…
- Нету колбасы, - угрюмо сообщил Фламмель, пока мы поднимались по лестнице.
- Да её же целая палка была. Куда дел?
- Съел.
- Всю? Один?!
- Да. От нервов.
- Тебе же плохо будет!
- Мне уже плохо.
Фламмель молча выставил на стол склянку с напитком, рюмку и экзотический южный фрукт лимон, порезанный ломтиками. Я залпом залила в себя граммов пятьдесят эликсира. Самогонка, конечно, по сути, но исключительно качественная. Исключительно!
Знакомый жидкий огонёк стёк по пищеводу в желудок. Сразу стало спокойнее. Я развалилась в любимом фламмелевом кресле. Сам Николя облокотился о каминную полку.
- Ну? – нетерпеливо вопросил он.
- А? – наивно моргнула я.
- И где же тебя носило?
- Я была в храме Божьем, милый Николя. В церкви. И занималась богоугодными делами. Весь день. Как и подобает приличному человеку в вашем обществе.
- Та-а-ак, - зловеще протянул Фламмель. Он плеснул себе из бутыли добрых полстакана и сделал большой глоток. Забросил в рот кусочек лимона. Сморщился. Выдохнул.
- А вот тебя там что-то давно не видели, - вставила я, воспользовавшись паузой. – Или ты позабыл о своём христианском долге? Давно ли ты обновлял свою душу, причащаясь к Божией благодати?
Фламмель поперхнулся лимоном. Некоторое время кашлял. Я взирала на него кротко и участливо.
- Я даже не спрашиваю, чем таким богоугодным может заниматься чёрт в церкви, - выкашлял Фламмель. – Мне просто интересно, что там вообще можно делать с раннего утра и до девяти вечера?!
- У благочестивого христианина дел всегда много, - назидательно изрекла я. – Помочь ближнему, поддержать отчаявшегося, утешить страждущего… А чёрт, например, может наставлять грешников об аде. Чтобы они своевременно покаялись и обратились на путь спасения.
- Ты что там: проповеди читаешь?
- Да нет, - я скромно потупилась. – Пол мою, окна тоже… Вёдра новые покупаю… Так, по хозяйству…
- И много тебе за это платят?
- Я же не из-за денег!
- А, понятно. Я так и думал.
- Да что ты думал? Что тебе понятно?! Может, у меня все убеждения сейчас меняются! Может, у меня переоценка всех ценностей происходит! Кризис экзистенциальный! Может я как раз сейчас, через простой физический труд, через смирение и послушание свой путь к истинной вере нахожу. Расту духовно! Просветляюсь…
- Путь – к чему?
- К вере, - я смутилась. И оттого перешла в нападение. – А что, нельзя? Вам, людям, можно в бога верить, а мне – нельзя, потому что я нелюдь? Потому что все демоны, по вашему, человеческому, определению, не способны ни на что хорошее?! Потому что у вас, людей, есть эта мифическая свобода выбора, которой вы так кичитесь, а у нас её - нет? И мы навсегда прикованы ко злу, как рабы к галере? А я не хочу! Я тоже хочу свободу выбора! Я хочу сама выбирать, быть мне дорой или злой! Нести окружающим вред или благо!
- Покуда ты несёшь окружающим бред, - пробурчал маг.
Но меня прорвало. Мне необходимо было высказаться, даже рискуя нарваться на непонимание, пренебрежение и откровенное презрение. Наверное, сыграл свою роль и выпитый натощак алкоголь…
- Кто более жёстко связан узами рока, чем бес? – говорила я. – Кто ещё менее властен над собой, чем чёртово отродье? У человека есть свобода воли: он всю жизнь шарахается между добродетелью и грехом. У ангела – тоже есть свобода воли! Он может выбирать: пасть ему или не пасть. Почернеть и отрастить рога или остаться белым и пушистым. А чёрт? По вашей терминологии, чёрт, или бес, – это уже: падший ангел. А снова подняться, исправиться, восстановить ангельскую чистоту он уже не способен – согласно всей христианской доктрине. Он обязан и обречён творить одно лишь зло, даже если хочет чего-то иного. У него реально нет выбора! А я не люблю, когда у меня нет выбора. Я привыкла считать, что всегда могу выбирать. И если до сей поры у меня не было выбора, то теперь я хочу, чтобы он всё-таки появился. И если для этого в земной жизни надо стать католичкой и верить в бога, я – стану и буду. Буду верить так же горячо и бездумно, как настоящие люди. «Credo quia absurdum est»!
- Ой-ой-ой! – Фламмель состроил гримасу. – Классиков мы, видите ли, знаем. Тертуллиана цитируем, да и то неправильно… Да во что ты верить-то собралась?
- Верую во Единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всех вещей видимых и невидимых. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, и родившегося от Отца пред всеми веками. Бога от Бога, Свет от Света. Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не сотворённого, Единосущного с Отцом, - бодренько выдала я начало Никейского Символа Веры.
Фламмель сдавленно хрюкнул, подавив смешок.
- Извини, конечно, - он попытался говорить серьёзно, утерев рукавом невольные слёзы. – Извини, если я чем-то оскорбляю твои религиозные чувства. Но объясни, пожалуйста: как ТЫ можешь ВЕРИТЬ в Бога?
- А так же, как и все вы! – в запальчивости заявила я. – «Всем сердцем своим и всем разумением своим». Некоторым атеистам - (я сделала выразительную паузу) – или скептикам – (ещё пауза) – это, конечно, может показаться странным. Некоторые одураченные дьяволом грешники настолько далеко зашли в своём неверии, что даже заходить в церковь не считают нужным. А между тем, без церкви спасение души невозможно! … Но мы, истинные католики…
Фламмель уже катался по дивану, дрыгая ногами. Хохотал он беззвучно, и со стороны его смех мог сойти за приступ падучей болезни.
- Слушай, - он с трудом отдышался. – Тебе пора туда, к ним. Штатным проповедником. Деньги будешь загребать лопатой.   
- Да что ты всё о деньгах, - я опечалилась. – Ужели ты даже мысли не допускаешь, что я говорю искренне.
- Не-а, - Фламмель потряс головой. – Не допускаю.
- Но почему? Почему?!
- Ну, посуди сама. Давай рассуждать логически. Вот ты в ад веришь? В чертей – веришь?
- А чего в них верить-то? Я сама – чёрт. И проработала в этом АДе предостаточно. Я их всех, как облупленных, знаю.
- Вот! – Фламмель, по своему обыкновению, поднял палец. – Вот оно, ключевое слово: знаю. «Знаю» и «верю» - не синонимы. А в Бога ты – веришь или точно знаешь, что Он есть?
Я задумалась. И даже очередные пятьдесят грамм эликсира не разогнали туман в моих мыслях.
- А вы что, не знаете? – спросила я, чтобы хоть что-то прояснить. – Верите и – не знаете???
- Не знаем, - развёл руками Фламмель. – Представь себе. Никто из нас никогда Его в жизни не слышал и не видел. Никто из нас прямых директив от Него никогда не получал…
- А мы получали, - пробормотала я очень тихо.
- Единственная Его директива человечеству, продиктованная Им лично – это десять заповедей Моисеевых из Ветхого Завета. Всё! Всё остальное – или вещания пророков, или домыслы интересующихся. Христос, приходивший к людям, не записал ни строчки. По крайней мере, об этом нигде не сказано. Даже Евангелия писаны людьми и на основе рассказов, передававшихся из уст в уста человеческие. И через мозги человеческие. А что такое мозги человеческие – ты знаешь…
Я знала. В мои человеческие мозги как раз поступала очередная доза этилового спирта. Он незаметно, тихой сапой, просочился через гематоэнцефалический барьер и уже оказывал существенное влияние на работу нейронов. Надо бы закусить. Жаль, что Фламмель колбасу слопал…
- Не пойми меня неправильно, - говорил Фламмель проникновенно. – Я очень уважаю Евангелия. И всё, что связано с именем Христа, Бога-Отца и Духа Святого. И вообще, я католик, как и все нормальные люди. Но я люблю смотреть фактам в глаза. А факты таковы: мы НЕ ЗНАЕМ. Мы ничего о Нём не знаем наверняка. Именно поэтому нам остаётся только верить. Или не верить…
- Да как же можно верить в то, чего не знаешь?! – изумилась я.
- Да только в это и можно верить! Иначе – какая же вера?
- А ты сам? – заглянула я ему в лицо. – Вот ты: маг, алхимик, учёный. Ты – веришь? Или знаешь?
- А я – так… - Фламмель отвёл глаза. – Изысканиями занимаюсь, по мере сил.
Ушёл от ответа.
У меня в голове не укладывалось. Раньше я даже не пыталась себе представить, каково существующее положение вещей. Есть люди, считала я раньше, есть церковь, есть добродетель, есть страсти, есть правильный и неправильный способ прожить земную человеческую жизнь. Об этом писано в разных человеческих книгах, об этом многократно говорили их мудрецы, всё достаточно очевидно. Кто выбирает неправильный путь – тот играет нам на руку, но виноват сам, ибо предупреждали всех. И даже незнание закона, как говорится, не освобождает от ответственности… Именно поэтому и есть мы, мытари, стригущие дань с тех, кто слишком активно попользовался страстями да пороками. И есть наш Департамент по Работе с Людьми, подталкивающий людей к пороку, чтобы мы потом могли собрать маржу побольше. Нам ведь тоже жить на что-то надо. А жить хочется хорошо, с размахом. А у любого размаха должно быть своё материальное обеспечение…
Так что всё справедливо. Свобода выбора предоставлена. О последствиях проинформированы. Минздрав всех предупредил. Если выбрал грех – плати нам дань. Без обид…
…А они, оказывается, НЕ ЗНАЮТ. Только верят. Или не верят… Слепые вожди слепых…
Я поняла, что чего-то недопонимаю в этом мире, только не знаю – чего именно. Я чувствовала, что окончательно запутываюсь.
- Так что не рассказывай мне байки про свою искреннюю веру, - подытожил Фламмель. – Человеку такая история ещё сошла бы, но только не тебе.
Чуть позже он вздохнул:
- Я всё понял. Замуж тебе надо, вот что.
- Это ещё зачем?!
- А затем. Чрезмерная религиозная экзальтированность – так же, как и тяга к философствованию, – развивается у здоровых половозрелых женщин на почве хронической половой неудовлетворённости. А то, что ты здоровая, я уже проверял…
 - Да как ты смеешь! Нахал!
- Не нахал, а учёный, - терпеливо поправил Фламмель. – И говорю тебе, как учёный. Всё давным-давно доказано и подтверждено экспериментально.
- Да я вообще… Да мне вообще… Вообще, как-нибудь без тебя разберусь со своей личной жизнью! Вот уж где твоё вмешательство на дух не требуется!
- Ой ли?
- И не ойкай, и не лезь со своей учёностью. Колбасу лопать ты учёный… У меня, может, всё замечательно, и лучше вообще не бывает. А тебе не понять, потому что ты – сухарь, чурбан бесчувственный!
Меня, определённо, уже развезло. Но мне нравилось это состояние: словно какие-то внутренние тормоза отключились.
- Так-так, - Фламмель прицокнул языком. – Я, конечно, давно подозревал нечто подобное. И теперь всё больше убеждаюсь в справедливости своих догадок.
Я налила себе по новой. Между пятой и шестой перерывчик небольшой…
- Оставила бы ты отца Готье в покое, - произнёс Фламмель ровным тоном, словно речь шла о чём-то обыденном, банальном, а не о моей Величайшей Тайне на Земле.
- А при чём тут Виктор? – прикинулась я дурочкой.
- Я давно предположил, что ты на него запала. Ну вот, он для тебя уже «Виктор»… Нет, не выйдет из тебя шпиона.
- Какое твоё дело, где я и на кого запала! Я сама выбираю…
- Натти, - Фламмель глядел на меня добрыми-добрыми глазами, - я забочусь о твоём же благе. Ты сама не понимаешь, куда ты лезешь.
- Да с чего вдруг ты стал таким заботливым?!
- А я к тебе привык. Жалко мне тебя. Чуть только ты начинаешь проявлять инициативу – сразу в какую-то ерунду вляпываешься. Вот и сейчас, гляжу: время – десятый час, тебя всё ещё нет… Значит, всё: опять инициативу проявила. Ведь правда же? Я прав?
- Тебе? Меня?! Жалко?!!! Да кто ты есть передо мной! Жалкий червь! Смертный! Да мы таких, как ты, пачками… Пачками души скупали и на склад отправляли!...
- Я не только о тебе забочусь, но и об отце Готье тоже, - продолжал Фламмель, словно бы не слыша моих бессвязных оскорблений. – Он мне симпатичен как человек. Он неплохой человек и хороший священник. Мне будет искренне жаль, если из-за тебя у него начнутся неприятности.
- Да кто же их ему устроит? Уж не ты ли? Ты что, угрожаешь?!
- Нат, пошевели своими пьяными мозгами. При чём тут я? Ты что, забыла, кто ты сама? Только что вопила, что я – жалкий смертный. А ты – великий и могучий бессмертный. Твоё вмешательство в судьбу любого человека неизбежно влечёт для оного человека проблемы и неприятности. А ты намертво прицепилась не к кому-нибудь, а к священнику. Который обязан блюсти себя строжайшим образом. Да ещё демонстрировать свою добродетель широкой общественности. Посему, как бы ни стали развиваться ваши отношения, никому из вас они счастья не принесут. Никогда. Априори. Это научный факт.
- Да пошёл ты со своей наукой! Плевать я на вас с ней хотела!
- Пойми же: тебе нет места рядом с ним. Никак. Неужели ты до сих пор это не уяснила?
- Он мне доверяет! Он меня ценит! Он уважает моё мнение! – в отчаянии выкрикивала я.
Фламмель как-то нехорошо качал головой: то ли скептически, то ли сокрушённо. В его лице качал сейчас головой весь мой здравый смысл, который я столь упорно пыталась отвергать в последние дни. Который напропалую глушила теперь эликсиром.
- Тебе ведь НЕ ЭТОГО НАДО, верно? – почти ласково произнёс Фламмель. Так разговаривают с больными детьми. Или с безнадёжными сумасшедшими.
- Да, - сказала я упавшим голосом. – Да. Ты прав. Я сама знаю: мне НЕТ рядом с ним места. Моё место – всегда в отдалении.
Я вспомнила наш недавний разговор с Виктором на тему заповедей. «Возлюби ближнего, как самого себя», - предлагала я. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим», - отвечал он. Ну, и то, что я – не ближний, тоже было обговорено. Наверное, он так же любит своего бога, как я – его самого. Или как я только думаю, что люблю его, потому что, может быть, на самом деле его любовь и моя любовь – совсем разного свойства.
Возможно, Фламмель прав насчёт того, что мои экзальтированные чувства обусловлены всего лишь отсутствием регулярной половой жизни. И если бы я завела себе достаточно темпераментного любовника – любого, - то давно бы уже стала весёлой и счастливой, утратив потребность в псевдо-духовных изысканиях. Ох уж эти мне учёные, на всё-то у них есть ответы. И сколь ни спорь с ними, всё равно в итоге убеждаешься в их правоте.
Наверное, с этим ничего не поделать: я люблю Виктора в силу телесных половых инстинктов, каковые принимаю за жажду не только физической, но и душевной близости, а Виктор любит Бога «всем сердцем, и всей душою, и всем разумением». И, конечно, там, где живёт такая великая, возвышенная, духовная любовь (которую я не способна постичь в силу собственной низменности), мне, с моими жалкими влечениями, вообще делать нечего. Я, получается, «третий лишний».
- Я, получается, «третий лишний», - сказала я вслух.
Фламмель сочувственно покивал:
- Значит, ты тоже заметила… Хорошо, что у тебя хватило ума вовремя понять…
- Да, я заметила. Я всё заметила!
- Да, прихотливы судьбы человеческие… Лучше не вмешиваться в их дела, особенно там, где кипят эмоции. Хоть и ощущаешь себя порой на обочине жизни, но так гораздо спокойнее… А знаешь, я убеждён, что они оба до сих пор не отдают себе отчёт, - Фламмель как-то странно, мечтательно заулыбался. – Вот нам с тобой всё уже очевидно, а они оба даже не подозревают. Забавно наблюдать со стороны. Это так романтично… Я обязательно когда-нибудь напишу об этом хорошую книгу… Ах, молодость, молодость… Помнится, и я в студенческие годы переживал нечто подобное…
Даже состояние алкогольного опьянения – средней степени тяжести, не меньше – не помешало мне насторожиться. То ли Фламмель тоже захмелел и болтает ерунду, а то ли он знает нечто, не известное покуда мне.
- Я порой люблю понаблюдать за людьми, - разглагольствовал маг. -  У них вся их жизнь бывает на лице написана. Вся судьба – прошлое и будущее. Вот говорят: будущее хорошо предсказывать по звёздам. Да ни черта! По выражению лица, по напряжению мимических мышц, по окраске кожи, по осанке, по тону голоса – вот по чему нужно предсказывать, и прошлое, и будущее, и что угодно. Ты видела, как они друг на друга смотрят?
- Не-е-е, - я отчаянно затрясла головой. Только не вспугнуть сейчас, только не вспугнуть! Колдун пьян, мы уже уговорили пузырь. У него развязался язык. Слушать, слушать!
- А я видел. Зря ты говоришь, что я не хожу в церковь. Хожу иногда. И этого уже оказывается достаточно. Это ты ничего вокруг не замечаешь, а только разве что своего обожаемого, да и то, как выясняется, вполглаза. Эх, учить тебя ещё да учить… В церкви тоже можно наблюдать за людьми. За ними, знаешь, лучше всего наблюдать со стороны… Так оно и спокойней, и безопасней… Демоны – другое дело. С вами можно найти общий язык, у вас логика хоть иногда работает. А у людей нет её, напрочь… Так вот. Я видел, как они друг другу улыбаются. Их улыбкой сказано уже всё! Всё, понимаешь?
Что-то подсказывало мне – наверное, та самая хвалёная логика, которую так высоко ценит в разумных существах Фламмель, - что улыбался Виктор отнюдь не Всевышнему.
- Очень интересно наблюдать, как в людях зарождаются чувства, - Фламмель заложил руки за голову и попытался откинуться на спинку стула так, как обычно делал это в кресле. Он, определённо, был пьян. – Конечно, если эти чувства не касаются тебя самого... Ни с чем не сравнимое зрелище. Лучше, чем восход солнца над морем.
Я уже ёрзала, желая уступить ему место. После всего, только что прозвучавшего, мне как-то не сиделось. Только бы не выдать себя! Только бы удержаться! Шпиона из меня, говоришь, не получится? Сейчас узнаем!...
- К добру ли оно? – бросила я неопределённо. – Стоило ли?
Фламмель заглотал наживку.
- Нет, как мужик мужика я его, конечно, вполне могу понять! Девочка хороша. Я бы и сам мог, в принципе… Ведь ты знаешь, что наше знакомство предоставило мне массу возможностей… Но! У меня есть принципы. Ты что, не знала? Да, есть! Юная незамужняя дева из хорошей семьи… Это слишком проблематично. Ну, ты меня понимаешь… Если бы я собирался жениться – другое дело. Тогда да: весь конфетно-букетный период, вздохи под лунной, стихи в альбом, знакомство с родителями… А, я ведь с ними уже знаком… Но всё равно… Только я тебе уже много раз говорил, как я отношусь к браку. Поэтому я сразу сказал себе: Николя, расслабься, роза цветёт не для тебя!
- Фиалка, - подсказала я.
- Что? Да… Да хоть гладиолус! И вообще, в последнее время я прихожу к выводу, что мне больше нравятся брюнетки.
После паузы он хмыкнул, вновь подавая голос:
- Да, сложно ему придется. А между прочим, снова вся причина сводится к твоему вмешательству. Это же ты их свела! Если бы не ты, у них и повода не было бы познакомиться поближе. А так… Общая борьба со злом – она, знаешь ли, весьма сближает. Да, люди бывают на редкость предсказуемы… Можно было не сомневаться, что к этому всё сведётся. А ты говоришь, что не создаёшь людям проблем…
Фламмель задумчиво потряс пустую бутылку.
- Однако, пора спать, - заключил он. – День выдался нелёгкий. Давай-ка, сестрёнка, по койкам… У меня уже глаза слипаются…».    
   


Эпизод  22.  «Кое-что о природе Света».



«…Я не думала, что смогу уснуть этой ночью. Но отключилась почти сразу после того, как соприкоснулась с собственной постелью.
Импровизированная пьянка, как ни странно, сослужила мне добрую службу. Если бы ту же самую новость я узнала на трезвую голову…
Я проснулась с теми же мыслями, на которых провалилась в сон. «Юная незамужняя дева из хорошей семьи… Это же ты их свела… Общая борьба со злом – она, знаешь ли, весьма сближает…». Не нужно ходить к гадалке, чтобы понять, о ком речь. Но как? Когда?! Почему я ничего не заметила?!!!
Я тяжело выползла на кухню в поисках жидкости, способной утолить терзавшую меня жажду. Вода для этих целей явно не годилась. Дело в том, что избыток этилового спирта существенно нарушает обмен веществ в тканях тела. И простая вода, в связи с этим, очень быстро переходит из крови в подкожную клетчатку, мышцы и прочие мягкие части. Отсюда – опухшая похмельная рожа… Как хорошо, что на кухне нет зеркала! Меньше поводов для расстройства.
Чтобы эффективно справиться с жаждой, нужно удержать жидкость в русле кровеносных сосудов. Для этого необходим раствор, обладающий большей осмолярностью, чем вода. Например, рассол. А лучше, бульон. Где бы ещё его взять?
Боже, о чём я думаю!
…Молоко тоже сойдёт. Как прекрасно, что оно ещё не скисло. Или уже скисло? А, всё равно…
Фламмель врал. Решила я после стакана кислого молока. Того, о чём он говорил, быть не может – просто потому, что этого не может быть. Иначе я бы уже давно заметила всё сама. Но я ничего не заметила. А если уж я ничего не заметила, то, значит, и не было ничего. Ничего такого, на что намекал вчера проклятый чернокнижник. Всё зло в мире от колдунов и еретиков! То ли дело – мы, честные католики… Он, видите ли, великий наблюдатель! Читает по лицам! Предсказывает судьбу по выражению глаз! Да тьфу… Гордыня плюс буйное воображение, и ничего больше.
Но если он сознательно вводил меня в заблуждение в ходе нашего вчерашнего разговора, то – зачем? Ужели… сам ревнует? Ну да, ревнует, но не как женщину (уж он-то прекрасно понимает, что между мной и обычной человеческой женщиной слишком мало общего), а как собственность. Ведь всем известно, как складываются отношения между демоном и чернокнижником. Либо демон покупает душу у колдуна и становится его повелителем. Либо наоборот: колдун находит средство поработить демона и помыкает им, как рабом. Конечно, Фламмель рассчитывает заполучить меня со временем в своё полное распоряжение. Ах он, коварный!
И наверняка он очерняет сейчас Виктора в моих глазах умышленно, чтобы изолировать меня от мира, оборвав все мои привязанности.
Не выйдет! Я сама во всём разберусь!
Кстати, который час?...

…Как выяснилось, я проспала не только раннюю, но и позднюю обедню. Когда я, запыхавшаяся, влетела в храм, все уже разошлись. Лишь только Лессанж одиноко прохаживался меж рядами скамеек, вдоль того самого пути, по которому вчера следовала тараканья процессия. Он всматривался в пол, словно ища некие тайные знаки, способные пролить свет на необычное поведение насекомых.
- Где отец Готье? – с порога выпалила я.
- И тебе доброго утра, дочь моя. Что-то случилось? Ты выглядишь обеспокоенной.
Я поняла, что он намерен отыграться за вчерашнее. Вчера мне довелось застать его растерянным и испуганным, а он привык являться окружающим в образе невозмутимо-высокомерном.
- Ничего, конечно же, не случилось, - затараторила я суетливо, - но есть пара вопросов, которые я собиралась с ним обсудить.
- Я мог бы его заменить, - Лессанж снова говорил с двойственной интонацией, полувопросительной – полу-утверждающей.
Я подумала, что совершенно не представляю, кем он меня считает и как ко мне относится. То ли презирает, то ли ненавидит. То ли боится.
- Нет, боюсь, что Вы не могли бы его заменить. В данной ситуации.
- У тебя к нему личное дело?
- Сугубо личное. Я должна ему денег, и собираюсь их вернуть,  - опять пришлось врать.
- Отец Готье уехал на встречу с мэром. Часа три его точно не будет. Если ты спешишь, можешь отдать деньги мне. Я всё передам ему в целости и сохранности.
- Спасибо. Я, пожалуй, подожду.
- Как знаешь… 
      
 Вынужденный тайм-аут предоставил мне возможность хорошенько обдумать своё положение. В состоянии похмелья мысли двигались вяло, лениво, беспорядочно, то сталкиваясь друг с другом, то бесцельно кружа на месте. Но это было и к лучшему. Если бы я трезвым умом приняла сейчас на себя весь удар переживаний, то уже совершила бы какой-нибудь из тех поступков, о которых впоследствии больше всего приходится жалеть.
А положение складывалось таким образом, что я, при всём желании, не могла бы предъявить Виктору ни единой претензии. Каким бы образом он ни вздумал организовать свою личную жизнь… Я не имела к этому никакого отношения. Что я есть в судьбе и его самого, и храма, где он служит? Прислуга, челядь, выполняющая грязную работу. Необходимый, но лишённый эстетики элемент.
То ли дело – прекрасная невинная прихожанка, хрупкая и беззащитная, но скромная и добродетельная, храбро спасённая из лап жестокого демона… Отвоёванная, можно сказать, в честной схватке с силами зла… По всем законам жанра, герой получает спасённую девицу себе в награду. Хм, кто только эти законы придумывает… А потом подгоняет под них реальные жизненные события…
Даже если бы я собралась вывалить на Виктора все вопросы, терзавшие меня со вчерашнего вечера – он, скорее всего, просто послал бы меня к чёрту. Как делал уже неоднократно. «Возвращайся в преисподнюю!» - «Только после Вас!»… Нет-нет, у нас нет даже повода для ссор. Он просто служит мессу, а я – мою полы. Каждому своё…
Остаётся только одно: ждать. И наблюдать, как учил Фламмель.

С тех пор, как я постигла правду о природе своего влечения к Виктору, я уже не могла столь же самонадеянно, как прежде, прокладывать себе дорогу к его сердцу. Или – не к сердцу… В общем, никуда.
Люди считают половое влечение греховным. Возвышенной они считают любовь духовную, хотя и не могут толком объяснить, что это за чувство. В итоге, выходит, что всё, что они для себя объявили «хорошим», они награждают эпитетом «духовное». «Наше с тобой влечение имеет духовное свойство, мы не должны ему противиться», - жарко шепчет на ухо девице молодой повеса, пытаясь забраться к ней под юбку. А его подружка, грезящая о выгодном замужестве, в свою очередь, объявит проявлением «духовности» свои попытки воспротивиться близости до брака. Но, в конце концов, природа всё равно возьмёт своё…
И нет ничего удивительного в том, что корни «духовной любви» господина Готье проросли по весне столь «приземлёнными» побегами, как симпатии к одному из прекраснейших Господних творений – обворожительной юной девице из ближайшего окружения.
…Или не проросли? Или Фламмель врёт? Ах, знать бы, знать бы…

В четверг – тот самый четверг, когда все христиане скорбят, что их соплеменник предал однажды своего Бога, - в четверг, предшествующий Воскресению, у меня было выражение лица, настолько соответствующее моменту, что даже Лессанж отметил его одобрительным (как мне показалось) кивком.
Мне было стыдно признаться ему, чем в действительности обусловлена моя печаль. Исповедаться я так и не научилась. Попыталась один раз… Виктору… Только почти сразу сбилась на шуточки и каламбуры… Я, конечно, не видела в тот момент его лица… Но сдавленное фырканье за перегородкой исповедальни недвусмысленно подсказало, что моё чувство юмора не осталось без ответа… В итоге Виктор вежливо попросил меня «прекратить этот балаган», а затем сделал заключение, что благодать исповеди – а, соответственно, и благодать причастия, - для меня покуда недоступны, видимо, в силу моей демонической природы.
После этого исповедаться ещё и Лессанжу я даже не пыталась. Он слишком серьёзно ко всему относится.
По некотором размышлении Виктор выработал концепцию относительно моего статуса. А статус был весьма неоднозначен. С одной стороны, тело, которым ныне распоряжалась я, принадлежало ранее особе явно крещёной, о чём однозначно свидетельствовал железный крестик на верёвочке, болтающийся на шее. С другой стороны, дух, поддерживающий теперь в этом теле жизнь – то есть, я, - обряд крещения никогда не проходил, да и вряд ли был способен пройти, учитывая демоническое происхождение. Виктор пришёл к выводу, что дух первичен, а стало быть, меня следует считать некрещёной, и все таинства и обряды Церкви на меня не распространяются.
Я сочла его рассуждения полностью логичными. Возразить было нечего.
Лессанж, разумеется, обо всём этом не знал. Или догадывался, но виду не показывал…

С четверга привычный ход церковной жизни резко поменялся. Мессу теперь служили не с утра, а во второй половине дня. Никакой возможности проверить свои подозрения у меня не было. Виктора я лицезрела только во время служб: после этого он становился до ужаса занят, так что времени у него не оставалось не только на общение со мной, но и на всех прочих. Это и радовало, и раздражало: я хотела знать правду, пусть даже самую горькую. А правда оказывалась такова: первым делом – служение Всевышнему, а всё мирское – потом, потом…
Всевышний, наверное, был доволен, что ему столь преданно служат. Не знаю, он ведь со мной не разговаривал…
Я коротала время в обществе метёлок и вёдер, которые проявляли гораздо больше сочувствия к моим страданиям, готовые развлечь и избавить от одиночества в любое время дня, - проявляли гораздо больше сочувствия, нежели кто бы то ни было из человеческого сообщества. Наверное, я поступала неправильно. Ведь положено было думать о возвышенном и усердно молиться…
А я…
По причине полного отсутствия души и неспособности к искренней молитве, я взялась разбирать по косточкам всю свою предыдущую жизнь. Результаты выходили неутешительные. По всему получалось, что я - полнейшая бездарность, не умеющая ни ставить цели, ни добиваться их осуществления. Лучше всего у меня получалось лишь плыть по воле волн неведомой судьбы, выбарахтываясь из чересчур назойливых водоворотов. В итоге я оставалась на плаву, но никаких особых достижений за мной не водилось.

На Пасхальную Вигилию – вечернюю службу в субботу – собралось непривычно много народа. Наверное, все эти люди намеревались пережить сегодня сопричастность к смерти и воскресению своего Бога. А может, им, уставшим после трудного и болезненного времени года под названием «зима», хотелось праздника любви и возрождения, света и тепла, и они связывали все эти чаяния с Пасхой.
Среди прихожан я отыскала глазами Марию. Она была с родителями. Как всегда, прехорошенькая: серьезная сосредоточенность так же шла её лицу, как и безмятежная радость.
Я, как обычно, заняла место на задворках толпы. Место, с которого удобнее было наблюдать, оставаясь в тени. Может быть, напрасно. Может, следовало пробиться в первый ряд, выставить себя на всеобщее обозрение, заявить о факте собственного существования.
Я уже не знаю, что правильно, а что – ошибочно…
По отношению к людям я привыкла находиться именно в позиции наблюдателя. И если Фламмель входил в эту роль в охотку, иногда, для собственного развлечения, то я, фактически, никогда и не выходила из неё – поначалу в силу служебных обязанностей, а в последнее время – просто по привычке. Вся моя работа в Воздушном Департаменте сводилась к тому, чтобы просматривать истекшие человеческие жизни, меняя фокусировку, смещаясь от панорамного обзора к микроскопическим – не делам даже, не поступкам, а так, колыханиям, слабым шевелениям ленивой души. Выхватывать из общей прокручиваемой ленты ЭПИЗОДЫ, кажущиеся перспективными; терпеливо их исследовать, выкапывая возможные зацепки. Зацепки в виде страха, вины, отчаяния, за которые можно подвесить несчастную жертву, как крюком за ребро. Я привыкла, что просматриваю их судьбишки во всех ракурсах, под всеми углами, вижу каждого в любые моменты его жизни, но при этом сама – остаюсь лишь наблюдателем, никак не способным поучаствовать в обозреваемой сцене.
Я привыкла воспринимать взаимодействия людей не иначе, как сменяющие друг друга картинки.
И тем более странным, невероятным казалось мне положение, когда я сама попала в одну из таких картинок в качестве действующего лица. Меня вновь охватило чувство полной нереальности происходящего. Все окружающие фигуры представлялись какими-то призрачными, схематичными.
Обычный мир, который я знала веками, более не существовал для меня. Простой и понятный эфирно-воздушный мир, пронизанный электрическими разрядами, наполненный гравитационными и электромагнитными полями, колышущийся движением ветров, замусоренный обрывками чужих мыслей, строф, афоризмов и каламбуров.
Вместо него – вместо родной стихии! – вокруг меня творилось театральное действо, мистерия, которую все её действующие лица почему-то принимали за единственную реальность.

…Не считаю себя вправе описывать всю пасхальную службу, ибо не демону судить о возвышенных устремлениях человеческого духа. Каждый раз, когда мы, демоны, намереваемся сотрясти воздух своими голосовыми связками, наша гортань порождает лишь сетования, кощунства или злобный сарказм. Поэтому, если я хочу проявить хоть к чему-то те остатки почтения, на которые ещё способна, то лучше об этом промолчу. Не желаю выдавать очередную порцию язвительных банальностей, а отзываться с подлинным высоким восторгом так и не научилась. Таинство – оно и есть таинство. Так я и постановила для себя: присутствую при таинственном священнодействе, которое не способна до конца осмыслить. Подозреваю, что именно таким же образом воспринимали происходящее и многие из собравшихся людей…

Священнодейство, растянувшееся часа на четыре, завершилось крестным ходом: сначала - по внутреннему периметру храма, вдоль всех картин, изображающих события последних трёх дней земной жизни Христа,  а затем – вокруг храма, на улице. К окончанию службы край неба на востоке начал светлеть, хоть до восхода самого светила ещё оставалось немало времени.
Верующие потихоньку расходились, унося с собой частицы Пасхального Огня в виде горящих свечей. Многие не спешили уйти, стараясь задержаться в невесомо-радостной атмосфере праздника. Они словно боялись – и вполне обоснованно, - что дома будничная грязь очень скоро напрочь залепит это хрупкое, хрустальное, искрящееся воспоминание о соприкосновении со светлым  Чудом.
Родители Марии вели оживлённую беседу с почтенным Жирандолем. Крестный ход всех взбодрил – даже тех, кто принимался дремать в процессе длительного вознесения молитв и славословий. Группки людей по двое-трое-четверо расположились у церковного портала.
Я бесцельно брела вокруг храма, выходя уже на третий виток. Было зябко. Как-то разом накатила усталость от бессонной ночи. Одолевала зевота. Ночь уступила место прозрачным предрассветным сумеркам.
 
…Они стояли возле угла здания, на стыке восточной и южной стен. Я как раз обогнула апсиду (для лиц, несведущих в архитектуре, приведу пояснение из справочника, найденного мной в библиотеке Фламмеля: «Апсидой называется полукруглый выступ здания, перекрытый полукуполом… в христианских храмах апсида – алтарный выступ»). Да так и застыла, узрев эту парочку. Меня, остановившуюся поодаль, метрах в пяти, они не заметили. Как и весь окружающий мир, я в этот миг для них не существовала. Они видели и слышали только друг друга.
«И сотворил Бог человека по образу Своему… мужчину и женщину сотворил их». В последнее время я стала цитировать Библию даже во внутренних монологах – с кем поведёшься…
Виктор уже успел переодеться из церемониальных хламид, и выглядел нормальным человеком. Мария держала в левой руке лампадку со стеклянным колпаком, под которым трепетал, словно пичуга, приручённый огонёк. Правой рукой она активно жестикулировала, с горячностью вещая о чём-то – то прорезала воздух ребром ладони, то выписывала замысловатые вензеля. Виктор кивал, поддакивал и сам подхватывал диалог, когда девушка смолкала.
Расстояние между ними составляло никак не менее полуметра. И всё же, ни для кого третьего не оставалось места на этом, якобы свободном, пространстве. Любой, кто влез бы сейчас в сферу их внимания, в их диалог, в их жизнь, оказался бы абсолютно лишним.
С чего я это взяла? Ведь они не делали ничего предосудительного. Даже ничего, что следовало бы скрывать от посторонних глаз. И не произнесли ни слова, ни слога, способного их скомпрометировать. Да, я подслушивала – те обрывки фраз, которые удавалось разобрать. Они говорили о чём угодно: как прекрасна весна, как хороша погода, как великолепна была сегодняшняя служба. Говорили о Светлом Христовом Воскресении и о чуде схождения Благодатного Огня.
Их беседа своей гармонией походила на танец. Невесомое, воспаряющее над землёй кружение пары.
А интонации? А тембр голоса? Когда мужчина разговаривает с женщиной, к которой не равнодушен, это явственно отражается на звучании его речи. В обычной жизни он может решительно рубить фразы или жеманно их растягивать… даже запинаться, заикаться через слово! Но только в беседе с возлюбленной его речь становится… как бы выразиться поточнее?... журчащей, воркующей. Заискивающе-уговаривающей. Даже если смысл высказываний абсолютно нейтрален. И никогда женский голос не бывает столь музыкален, звонок и переливчат, как в разговоре с очарованным мужчиной, которому женщина отвечает взаимностью.
И ведь были ещё их лица! Как там говорил Фламмель? «Восход над морем»… Сияние Пасхального Огня одушевило нынче лампады и свечи, преобразив мёртвую материю в воплощённую молитву, рвущуюся к Небесам. Нечто подобное произошло и с обращёнными друг к другу лицами двоих – мужчины и женщины, - общению которых я оказалась свидетелем. Они казались подсвеченными изнутри. Но свет каждого устремлялся отнюдь не в горние сферы, а к источнику такого же сияния напротив. Они были замкнуты друг на друга. Ответ «да» был написан на каждой из физиономий ещё задолго до того, как прозвучал сам вопрос.
Я вспомнила, что уже встречала где-то в последнее время похожее выражение человеческих лиц. Та, предыдущая, парочка лучилась вместе с солнцем, заливавшим светом место их встречи. Скамейку в парке. Ах, да: Мартин и его девушка…
И, как это случается с противоположно заряженными частицами, меж ними двумя – мужчиной и женщиной – уже возникло нечто третье: Сила, порождённая их взаимодействием.
Люди не догадываются, что Сила сия есть не плод их распалённого воображения, а самостоятельная форма материи. И способна оказывать влияние на окружающий мир, подобно Вере. Например, отталкивать всё постороннее – включая меня.
А я всё стояла и смотрела, растерявшись, не зная, как же прекратить этот кошмар: то ли немедленно убить их обоих, то ли разом оборвать мучения одной-единственной неудачницы, не сумевшей когда-то даже качественно намылить верёвку…
Не знаю, что на меня нашло. Возможно, я попала под влияние наступившего праздника, призванного пробуждать в живущих их лучшие стороны. И вознамерилась в первый, а скорее всего и в последний, раз поступить благородно, в наилучших человеческих традициях. А может, я собралась позорно бежать с поля подчистую проигранной битвы… Только я решила уйти. Навсегда уйти из жизни их обоих. Пусть творят, что хотят. Пусть реализуют свою хвалёную свободу выбора. И пусть не списывают собственную дурь на происки нечистой силы!

- Ну, что, сестрёнка, пойдём? – Фламмель возник за моей спиной, словно из небытия. Я вздрогнула. – Выпьем доброго вина, съедим по яйцу… Есть уже хочется…
Виктор и Мария повернули головы в нашу сторону.
- Христос воскрес! – бодро огласил Николя общеизвестный факт.
- Воистину воскрес! – прозвучал в ответ нестройный дуэт.
- Мы домой, - доложил Фламмель. – Разрешите откланяться.
Он заботливо подхватил меня под локоток. И я позволила ему меня увести…».
 



Эпизод  23.  «Сделка».


«…Итак, я твёрдо решила уехать. Оставалось только понять: куда? Когда я попыталась разобраться в собственных влечениях, на ум почему-то пришли заманчивые образы конопляных полей… слоны, тигры, махараджи и Упанишады. Далёкая Индия представлялась идеальным приютом для моего исстрадавшегося, навеки разбитого сердца и не востребованного в тёмной Европе интеллекта. А ежели я запожелаю окунуться в подлинные глубины торжествующей духовности, то ведь где-то за Индией есть ещё и Тибет.
Я слышала, что путешественники из Европы каким-то образом умудряются достичь индийских пределов. Могут они – смогу и я.
Фламмелю я решила ничего не говорить о задуманном отъезде. И вовсе не из страха, что он попытается меня удержать. Нет, больше всего я боялась, что он, по своему обыкновению, подвергнет мою идею умственному анализу – сколь беспристрастному, столь и беспощадному. А в результате его логических выкладок мой гениальный план вдруг предстанет очередной жалкой придурью взбалмошной великовозрастной старой девы. И тогда, не исключено, я совершу нечто, совершенно не вписывающееся в мои первоначальные намерения. Например, никуда не поеду, а выйду замуж за булочника. Или устроюсь на работу в цветочный магазин. В общем, я опасалась, что совершу поступок, продиктованный чужой мудростью, а не собственным идиотизмом.
Секретность задуманного мной мероприятия, кроме массы положительных сторон, имела одну отрицательную. Мне решительно негде было взять денег на поездку. Оставалось либо наврать что-то грандиозное Фламмелю, либо снова пуститься в противозаконные авантюры. По некотором размышлении, я надумала похитить у колдуна пару золотых слитков, как только разберусь, где он их берёт и куда складывает на хранение. На первый этап пути хватит. А дальше… Вариантов масса: гадание, приворот, отворот, снятие сглаза, наведение порчи… На эти услуги спрос будет везде и всегда.
Почему-то мысли о подобном образе жизни, который раньше показался бы мне лёгким и естественным, теперь – повергли в мрачное уныние. Наверное, я уже успела привыкнуть к беспечному существованию, когда нет нужды заботиться ни о крове, ни об одежде, ни о хлебе насущном.
Где моя прежняя авантюрная жилка? Где жажда приключений? Где азарт? Где восторг от бессмысленного риска?! Я привыкла возвращаться в уютный дом, в котором кухонная кладовая всегда забита добротным провиантом, книжные стеллажи полнятся чужими откровениями, а прозрачный графин – столь же полнится живительным виноградным спиртом. И пусть сам дом не принадлежит мне, но для меня нашёлся в нём персональный угол, где одеяло – тёпло, перина – мягка, а потолок и стены надёжно укрывают от любых невзгод. Я привыкла встречать каждый день одни и те же лица, радующие моё сердце, и научилась понимать перемену их выражений лучше, чем произнесённые вслух слова. Смешно сказать: я даже к Лессанжу успела привыкнуть. Он так мило меня ненавидит.
Чем больше размышляла я на эти темы, тем больнее сжималось сердце при мыслях о неизбежности расставания. Ещё чуть-чуть промедления – и я сдамся, лишусь собственной воли, превращусь в мятый коврик под ногами тех, кто мне дорог. Что может быть унизительнее для бывшего демона, сохранившего жалкие клочья былой гордости?
Но есть ведь и другая стезя! Участь вечного скитальца. Свежие впечатления от чужих земель вытравят из груди тоску по несбывшемуся. А чувственные индусы, лишённые христианских предрассудков, даруют негу моему исстрадавшемуся телу. Кама-сутра, кажется, уже написана и отредактирована. А Тантра-йога возносит искусство физического соития на высоту духовного откровения. Кстати, идея духовного просветления, достигаемого через секс, мне весьма импонирует. Правда, раньше я никогда не интересовалась самой техникой исполнения… Теперь у меня будет достаточно времени, чтобы поинтересоваться. И потренироваться. В объятиях смуглого черноокого красавца, с губами полными и яркими, как гранат… С телом, заросшим от шеи до пят чёрными курчавыми волосами…
Тьфу, блин. Почему вместо ожидаемого вожделения, которое я пытаюсь в себе распалить, чтобы хоть как-то ободриться, меня лишь передёргивает от чувства гадливости? Да будь он даже не волосат, этот черноокий южанин, а гладок и розов, как попка младенца! Всё одно… Представить себя – телом к телу – с каким-то посторонним мужланом, который, сколькими бы достоинствами ни обладал, всё равно – не ОН… омерзительно!
Хорошо. Попробуем зайти к болезненной теме с другого конца. Я демон или не демон? Временно ущемлённый в правах, но всё-ж-таки – чистокровный демон, породу не задушишь, не пропьёшь. У демонов существуют морально-этические нормы? Да, но их всего две. Первая: если занимал что-то у собрата – верни долг. Иначе себе же дороже обойдётся. Вторая: если организация должна тебе денег – разбейся в лепёшку, но выцарапай из них своё, положенное. Иначе не сможешь себя уважать. Как видим, на секс эти нормы не распространяются.
Если я столь щепетильна в отношении мужчин… а природа, невзирая на мои воззрения, требует своего… возможно, стоит переключиться на женщин? Что может быть прекраснее гармонично сложенного молодого женского тела? Что может быть нежнее ласк, источаемых девичьими губами и  пальчиками? Что будоражит сильнее невесомого касания шелковистой кожи? Румянец смущения и страсти заливает ланиты, но запретный плод предстаёт в столь невинном обличье – ведь это похоже на игру, на выражение дружеской симпатии и сопереживания, а не на грубый животный половой акт… Две девы, дарующие друг другу наслаждение среди смятых простыней… Особое взаимопонимание, неизвестное мужчинам, сокрыто на донышках глаз…
Да тьфу! Опять какая-то ерунда получается. Не влечёт. Снова передёргивает.   
Как-то я неправильно устроена. Не умею радоваться жизни во всех её проявлениях. Ну чем, чем мне девы не нравятся?!
Ладно. Мы пойдём другим путём. Существуют ведь на белом свете люди, добровольно отказавшиеся ото всех мирских радостей. В той же Индии живут не только любвеобильные махараджи. Есть там ещё и аскеты! Да, в горах, в лесах, вдали от поселений совершенствуются они в духовных практиках. Неустанно упражняясь в медитации, научаются они отделять душу от тела и уноситься ею, душою, бестелесно в невообразимые дали…
Стоп. У них есть душа. А что собираюсь отделять от тела я?
А что, если… Если это мой слабый шанс вернуть свободу? Вдруг с помощью их практик и я сумею разорвать узы, связывающие меня с телесной оболочкой? Ведь мне нечего отделить от плоти, кроме себя самой. Вдруг получится?!
Нет, есть ещё порох в пороховницах, теплится ещё в недрах бесовской природы наш фирменный боевой задор! С почти позабытой прытью я ринулась перерывать библиотеку Фламмеля. Что у нас там есть про путь йога?
Естественно, выяснилось, что полноценные занятия йогой предполагают не только вегетарианство, но и полное половое воздержание. Меня сие обстоятельство только порадовало. Уж с чем-чем, а с воздержанием – никаких проблем: блюдётся само собой.
Авторы текстов уверяли, что лет через семь-десять после начала ведения соответствующего образа жизни и систематических упражнений у йога начинают проявляться всевозможные сиддхи – необычные способности. Например, способность к левитации.
Ура! Неужели всего через семь лет я снова смогу летать?!
От этого известия я уже почувствовала себя окрылённой. Пока градус энтузиазма не спал, следовало немедленно действовать. День-два – и, не ровён час, я снова обращусь в поникшую тряпку, не имеющую сил даже сделать лишний шаг – не то, что обрубить концы и умчаться наудачу в открытый океан возможностей.
Плевать на деньги: если я возьмусь их искать, то упущу нужное время. Потеряю необходимый психический настрой.
Я соорудила себе дорожную суму из старого покрывала и принялась потихоньку заполнять её предметами первой необходимости. Каким-то образом в число этих предметов попали и две серебряные ложки из столовой Фламмеля…
Поиски пути (не физического – в Индию, а духовного – к жизненным целям на данном этапе) заняли у меня дня три-четыре. Ещё пара дней ушла на дорожные сборы. Параллельно я продумывала, как бы преподнести свой отъезд Фламмелю. Всё-таки, он был добр ко мне, хоть и непонятно, почему. Совесть, уже успевшая разрастись, словно опухоль, на моей психике за два месяца общения с людьми, не позволяла исчезнуть просто так, не попрощавшись. А поговорить с Николя на эту тему лично – по-прежнему не хватало духу.
Я решила написать ему записку. Всё по-честному объяснить, простым и понятным языком, изложить свои мотивы, поблагодарить за гостеприимство. И подбросить на стол перед самым окончательным уходом. Он всё поймёт – он ведь умный.
Сначала я попыталась объясниться прозой. Но дальше фразы: «Дорогой Николя! Обстоятельства складываются таким образом…» - дело не пошло. На третий вечер, в очередной раз подступившись к бумаге, я предварительно заполнила душевную пустоту парой рюмок эликсира. И вознамерилась, наконец, прояснить для себя самой, каким же образом складываются упрямые обстоятельства. На сей раз я сосредоточилась не на внутренней логике повествования, а на связанных с ним эмоциях.
И – о, чудо! – рука, сжимающая перо, дрогнула, откликнувшись на движение чувств.
«Как липкий, кошмарный сон, - вывела она, - как в череп бьющая дрель…».
Дальше я задумалась. Слово «дрель» казалось смутно знакомым. Для черепа оно сулило сплошные неприятности. Но вспомнить, какой же предмет или явление именуется этим сочетанием букв, я так и не смогла. Возможно, в быту здешних жителей оно не фигурировало. Пришлось переправить «дрель» на схожее по звучанию «трель». Получилось немножко странно, но вполне приемлемо.
Знакомство с миром живых состоялось у меня в марте. Однако, именно апрель окончательно сотряс и развалил всю мою прежнюю систему ценностей и представлений о себе.

…Как липкий, кошмарный сон,
Как в череп бьющая трель,
Возник в моей жизни ОН –
Величье весны, Апрель…

Да, у нормальных людей в апреле только начинается всё самое интересное, многообещающее, манящее. А у ненормальных чертей…

…Размеренный жизни ход –
Под взмах смертельной косы!..

Дальше опять застопорилось. Промучившись с полчаса, я убрала бумажку подальше, под тюфяк в собственной постели.

Кроме прощальной записки, никак не желавшей получить завершённость, существовало ещё одно дело, по поводу которого я не могла окончательно определиться.
С Пасхи прошло уже больше недели. В храме с той ночи я не появлялась. Искать меня никто не пытался. Возможно, Фламмель, если он туда заглядывал, наплёл что-то, после чего все успокоились по поводу моего отсутствия. А может, просто так позабыли, погрузившись в новые заботы…
По-хорошему, мне не стоило больше видеться с Виктором. Остатки здравомыслия вопили в голос: хвост нужно рубить сразу, целиком. И я уже почти поддалась увещеваниям рассудка… Когда в понедельник или во вторник, вечером, полезши в глубину собственного кармана за какой-то мелочью, наткнулась пальцами на посторонний предмет, коему вовсе не надлежало здесь находиться… Ключ. Длинный железный ключ на коротенькой верёвочке.
О, это было оружие, разящее без промаха! Страшнее, чем отравленный клинок. Его удар попал прямо в цель.
Ведь я позабыла вернуть его владельцу. И теперь обязана исправить свой промах. Если я попытаюсь передать ключ через кого-то постороннего, может возникнуть почва для домыслов, кривотолков, и ни в чём не повинный человек окажется скомпрометированным. Нет, я обязана отдать ключ сама, лично, а заодно – произнести несколько прощальных слов мужчине, сыгравшему роковую роль в моей трагической судьбе.
Виню ли я его в своём нынешнем бедственном положении? Или готова признать, что он – точно как и я – стал жертвой прихотливого стечения обстоятельств? Обстоятельства, опять обстоятельства!... Или я способна признаться самой себе, что никакого «стечения обстоятельств» не существует вовсе, а есть лишь череда необдуманных импульсивных поступков одной взбалмошной особы, которая своими же действиями привносит в собственную жизнь нескончаемые проблемы?
Нет, пожалуй, выберу всё же средний вариант.
«Мы – осенние листья,
Нас с веток сорвало,
Нас всё гонят и гонят ветров табуны…»23.

С конца апреля начинаются самые длинные, самые сказочные вечера. Мир, пропитанный светом и теплом, не торопится расставаться с ними даже после заката. В эти часы я ощущаю духовный подъём, прилив сил, тягу к действию. И именно в такой час подошвы моих туфель ступили на заветное крыльцо.
Что я собиралась сказать человеку, которого покидаю навсегда? Миг наивысшего откровения, как перед смертью. Простить? Проклясть? Убить?...
Короткий слабый стук: костяшки пальцев по дереву. Рука падает. Тишина. Не слышал? Нет дома? Бесконечная минута ожидания. Приближающиеся шаги, скрип поворачивающихся петель.
- А, Натанаэль, - Виктор даже не удивился. – Здравствуй. Почему не заходишь?
Я неловко пожала плечами:
- Так я это… постучала. Жду, чтоб открыли.
- Да? – Виктор чуть вскинул брови.  – Было не заперто. Заходи.
- Ты…
«…приглашаешь меня в свой дом по доброй воле?» - невысказанная формула застыла на губах.
- Что?
- Нет, ничего.
Я шагнула в дом.
«Снова дом, всё тот же дом.
Как я - ему, он – мне знаком.
Он меня считает чудаком…»24.
Какая-то фривольная песенка из чужой страны.
- А я стука не слышал, - произнёс Виктор мне в спину, пропуская в комнату. – Только почувствовал: на крыльце кто-то ждёт. Пошёл проверить…
Мы остановились посреди комнаты. Той самой. Я всё помню: щелчок пальцев – искра – загорается свеча. Так было. Больше не будет.
- Вот, - вручаю ему ключ, выуженный из недр кармана.
- Что это? А-а-а…
- Ты мне его дал, на позапрошлой неделе, помнишь?
- А, да. Конечно.
- Прости, я в тот день тебя не нашла, а потом как-то закрутилась… Забыла.
- Да ничего страшного. У меня же ещё есть. Это запасной. Кстати, спасибо. Кажется, не успел ещё тебя поблагодарить. Забыл тоже… Ты меня тогда очень выручила. Пришёл уже ночью, голодный, усталый, а тут – полон дом еды! Я даже не ожидал. Спасибо.
Я почему-то покраснела.
- Может, чаю? – засуетился хозяин дома.  – Или вина?
- Нет, нет, не стоит… Не стоит беспокоиться. Я на минутку.
- Что-то случилось?
- Нет, нет, ничего… Ничего такого. Просто… Просто проститься хочу.
- Уезжаешь?
- Да. Как-то так.
- Далеко?
- Думаю, в Индию.
- В Индию, - рассеянно повторил Виктор. Мысли его витали где-то не здесь. Они цеплялись краешками за мои слова и снова уносились в свои таинственные сферы. 
- В Индию, - повторила я.  – Если получится, то и дальше – в Непал, на Тибет.
- В Индии хорошо, - кивнул Виктор. – Там слоны, тигры… Может быть, там ты сумеешь стать счастливой.
- У них совершенно другая культура. Очень древняя и мудрая.
- Они поклоняются демонам. Язычники. Может быть, и тебе будут поклоняться… Тебе там будет лучше.
- Там живут великие мудрецы. Их учения возводят человека к духовным высотам.
- Их демоны требуют человеческих жертв. Танцуют на костях. И украшают себя ожерельями из черепов.
- Не все.
- Не все, - эхом повторил Виктор. – Ты будешь не такая. Ты будешь добрым демоном. Такие бывают?
Я прикусила губу. Нужно уходить.
- Путь в Индию очень долгий, - сообщила я.
- Долгий, - Виктор кивнул.
- Меня могут подстерегать всевозможные опасности.
- Да… опасности… Ты это… береги себя.
- Я могу погибнуть в пути. Хотя, нет, я ведь бессмертная.
- Я буду молиться за тебя. Хотя, нет, не получится: ты же демон.
- Ну, я пошла. Нужно собираться в дорогу.
Виктор молчал. Я направилась к выходу. Виктор двинулся проводить.
- Натали, - позвал он.
Этот тихий голос поразил сильнее раската грома, когда я переступала порог. Он впервые назвал меня человеческим именем!!!
Я не нашла сил ни двинуться, ни обернуться. Его пальцы неуверенно коснулись моего плеча.
- Натали, подожди. У тебя есть ещё несколько минут?
- Да… наверно… не знаю… Да.
Я медленно повернулась. Взгляд Виктора скользил мимо моего лица. Глаза блестели.
- Пойдём, - он взял меня за руку и потянул за собой, обратно в дом.
В комнате – подвёл к столу. Придвинул стул.
- Присядь, пожалуйста.
Я послушно опустилась на краешек.
Виктор выставил бутыль вина и пару стаканов. Плеснул в оба по половине. Сел сбоку от меня, с торца стола: нас разделял угол.
- Давай выпьем за твоё удачное путешествие, - предложил он. – Чтобы всё, тобой задуманное, успешно осуществилось.
Мы чокнулись. Стаканы слабо звякнули. Вино оказалось красное, сухое и чуть кисловатое.
- Натали,  - заговорил Виктор торопливо, словно боялся, что в следующий момент передумает и уже не выскажет того, что хотел бы. – В последнее время ты мне очень много помогала. И я тебе очень благодарен… - (Он сжимал стакан в руках и глядел в его дно). - …Лессанж мне про тараканов всё рассказал. Спасибо. Честно, я даже не надеялся… А они все ушли?
- Не знаю. Наверное, все. Я им так велела.
- Значит, у тебя получилось! – он радостно глянул на меня.
- Значит, получилось.
- Натали, - Виктор внезапно захватил мою руку, лежащую подле стакана, в свои ладони. В этом действии было столько же чувства, сколько в рывке утопающего, хватающегося за соломинку. – За последнее время… Я думаю… Да, я уверен, что ты – настоящий друг. И ты – единственная, с кем я могу поговорить откровенно. Я ведь могу говорить с тобой откровенно?
Он испытующе смотрел мне в глаза.
- Наверное… - я сжала его руку: ту из двух, которую нащупала. – Не знаю… Как хочешь.
- Я больше ни с кем не могу поговорить! – он шарахнул кулаком по столу. – Ни с кем, кроме тебя! Ни с кем… И ты обязана меня выслушать! Хорошо, что есть ты. Я сегодня думал о тебе. И даже не удивился, когда ты пришла. Ведь должна же ты была откликнуться на мои мысли, потому что ты мне очень нужна.
- Я здесь, с тобой…
- Натали, ты ведь была и остаёшься демоном, хоть и в человеческом обличье.
- Я…
- Да?
- Да.
- Ваш демонический род специализируется на заключении с людьми определённых договорённостей.
- Ну…
- Да?
- Да. Но… Не только это.
- Я хочу заключить с тобой договор.
- Что?!
Как это ни смешно, мы всё ещё продолжали держаться за руки. Вцепились друг в друга, как малые дети, затерявшиеся в глухом лесу.
- Я хочу заключить с тобой договор, - выговорил Виктор медленно и внятно. – Ты – единственная, кому я могу довериться. – (Он дохнул в мою сторону, и я почувствовала явственный запах спиртного, гораздо более насыщенный, чем с полстакана сухого вина). – Тебе я верю, ты не обманешь. Сделка?
- О чём ты?
- Мне нужно знать, - Виктор перешёл почти на шёпот. – Необходимо знать, что думает обо мне один человек. Один… Одна девушка. Как она ко мне относится.
- А почему… почему ты решил, что я об этом знаю? – я тоже невольно понизила голос. Мы шептались, словно заговорщики, хотя никто и не пытался нас подслушивать.
- Ты знаешь. Ты всё знаешь. И её знаешь, даже лучше, чем других.
- А с чего ты решил, будто я могу сказать, как она к тебе относится?
- Ты ведь была у неё в голове! Да, это Мари – ты же понимаешь, о ком я.
Комната, кажется, начала потихоньку вращаться вокруг меня. Неужели я столько выпила? Да нет, всего лишь полстакана. Ох, что-то мне нехорошо…
 - Я хочу знать, какие чувства испытывает ко мне Мари де Мюссе, - чётко произнёс Виктор. Как будто вписывал в договор раздел «Требования Заказчика».
- Вик… Я не… не знаю… не могу… Да не буду я, в конце концов!
- Но ты ведь можешь это выяснить?
- Не хочу я ничего выяснять!
- Но ведь это же так просто! Для тебя. Для меня – сложно… Ты не бойся, я тоже выполню свои обязательства. Всё будет по договору. Ведь для тебя это очень выгодно, правда? Всего одна простенькая услуга…
- Я не умею читать в душах! – в отчаянье выпалила я. – Только ваш бог читает в душах! Разве ты забыл?
Виктор молчал. Его пальцы разжались, и моя кисть выскользнула на холодную столешницу. Виктор снова налил себе вина, забыв предложить мне.
- Да, - вздохнул он. – Ты, конечно, права. Куда я лезу, дурак… Извини, что отнял время.
Не знаю, зачем я это сделала. Наверное, всё дело в том, что он перестал держать меня за руку. Только я сказала:
- Я не умею читать в душах, да. Но я умею заглядывать в сны. По крайней мере, раньше умела. Можно и сейчас попробовать.
- В сны? – Виктор пока ещё недоумевал.
- Мария, наверно, уже готовится ко сну. Скоро ночь.
- В сны!
Нужно было видеть его лицо. Такое выражение лица имеет человек, которому только что предоставили шанс исцелиться от смертельного недуга.
- И если ты проникнешь в её сон, то сможешь ответить на мой вопрос?
- Возможно. Скорее всего, да.
- Я… что-то должен подписать?
«Да пошёл ты!» - вспыхнул в мозгу привычный ответ.
- Нет, - отвечала я вслух. И мимоходом порадовалась собственной выдержке. – Достаточно слова.
- А-а-а… плата? Плата за твою… работу? Стандартная, да?
Стандартная плата человека в сделке с дьяволом: душа. Я на минуту задумалась. А что: оформить договор на своё имя – в принципе, это возможно… И получить после смерти человека в своё вечное пользование его тёпленькую, свеженькую, мёртвую бессмертную душу. Которую можно держать в рабском повиновении, заставляя выполнять любые свои прихоти, наслаждаясь безраздельным своим господством… Настоящий демон должен сделать в жизни три вещи: растлить девственницу, совратить священника и купить душу… у кого-нибудь. Отчего-то совсем не к месту вспомнились серебряные ложки Фламмеля, припрятанные в моём дорожном мешке.
- Нет, - сказала я. – Не стандартная. У меня своё условие, персональное.
Вдоволь насладившись растерянностью Виктора, я продолжила:
- Если я смогу выполнить твоё пожелание, то ты выполнишь моё. Я хочу… если в какой-то иной день нам суждено будет снова встретиться… вряд ли, конечно, учитывая, куда я еду… но всё же, вдруг, мало ли что… Так вот, если в какой-то другой день – не сегодня, конечно, - мы вдруг снова встретимся, я хочу, чтобы ты мне обрадовался. Искренне обрадовался. И улыбнулся. По-настоящему, от  души. Так, как…
«Как улыбался ей», - мысленно докончила фразу.
- …Так, как умеешь, - докончила фразу вслух.
Виктор молча ждал.
- Согласен? – спросила я.
- Что? И это – всё?!
- Всё, - пожала я плечами.
- Да я… да пожалуйста!... да хоть сейчас!
- Сейчас – не надо. Так ты согласен?
- Да! Да, да, разумеется! Я не понимаю, конечно… Но если ты говоришь, что тебе этого достаточно…
- Жди. Вернусь, как только закончу.

Первоначально я вообще не собиралась никуда идти. Думала проболтаться с полчаса на улице, вернуться и сказать… что?
Всё, что я скажу, он сейчас сочтёт истиной. Он верит мне безоговорочно.
Как пели актёры в какой-то романтической пьеске:
«Я душу дьяволу продам за ночь с тобой!»25.
Я сама сейчас готова запродать душу первому же подвернувшемуся дьяволу. Вот только души у меня нет за душой ни одной. И любой дьявол, даже самый бестолковый, это сразу же распознает.
Хотя… А кто я сама такая? Как там говорил Адрамелех: «А Дьявол, уважаемая, это – все мы». И я, я тоже – Дьявол! Так отчего ж не заключить договор с самой собой? «Ведьмы мы или не ведьмы?» - как выразился один вагант.
Всё будет очень просто. Я возвращаюсь и произношу примерно следующее. «Я всё узнала, Вик. Она чтит тебя, как духовного наставника. И безумно, страстно влюблена… в другого мужчину». Да, а что? А почему нет?! «Ты же сам понимаешь, Вик! Избранная тобой стезя… накладывает определенные ограничения на твои взаимоотношения с окружающими. И Мари – не исключение. Она и помыслить не может, что ты, будучи клириком, остаёшься, всё же, мужчиной… Да, ей ведь семнадцать! И она любит другого!». А кого, собственно? А, например, очень бравого военного. Почему бы нет? Того, из городской стражи. Как там его звали: Пьер, Поль?... Поль! Он вполне заслуживает любви молодой прекрасной девы. Он красив, как Аполлон… или Феб… И если помолчит минут десять кряду, то вполне может сойти за благородного романтика. Если помолчит и попридержит движения…
Да! Допустим, красавец Поль (ах, всё же чем-то он меня зацепил за время нашей короткой встречи! В определённом шарме ему не откажешь…) сумел не только вовремя промолчать, но и своевременно защитил Марию от посягательств грязных бандитов. Того же папаши Луи! Да, был бы неплохой сюжет для романа. Я так и вижу картинку. Ночь. Перепуганная, растерянная девушка. Зловещая шайка надвигается на неё из темноты, похотливо протягивая лапищи. И вдруг из-за поворота возникает он – Поль! – в блестящих латах, с занесённым для удара мечом, с выражением справедливого негодования на одухотворённом лице. Шайка – в шоке, добро – торжествует, девица – в объятиях спасителя.
Да, так вполне бы мог завязаться их пылкий роман…
Допустим, я узнаю обо всём этом из снов Марии. После чего возвращаюсь, вся такая сочувствующая, и сообщаю обезумевшему от страсти Виктору сию печальную весть. Он рвёт волосы в отчаянии… Я остаюсь рядом, дабы утешить. Конечно, говорю я, Мари, как и все юные девицы, предпочла внешние эффекты - меч и латы, блеск кольчуги и бряцание оружия. Но я, со свойственной мне мудростью и проницательностью, зрю в корень. И способна отличить подлинно глубокие чувства от поверхностной интрижки. Способна оценить истинную страсть и предпочесть её мимолётному увлечению. Лишь я, с моим глубоким пониманием человеческой природы, могу принять и утешить мятущуюся душу… и всё, что ей сопутствует… включая огнь телесный… Не требуя ничего взамен, даря себя…
Нетрудно догадаться об исходе нынешней ночи. Можно даже к гадалке не ходить. Теперь я уверена в успешном осуществлении своих заветных замыслов.
А потом, когда-нибудь, он обязательно сам поймёт, что я лучше, лучше, лучше… Что именно я предназначена ему от природы, и ни одна другая женщина никогда не будет ему столь близка и необходима…
Да, договор с самой собой, как с дьяволом, может оказаться весьма выгодным мероприятием.

…Как всегда, я размышляла в процессе размеренной пешей прогулки. И очнулась лишь под стенами дома де Мюссе. Уж коли я сюда дошла… почему бы не проверить, что имелось в виду в пункте приговора, гласившем, что мне сохранены некоторые из прежних способностей? Я тогда, признаться, пропустила мимо ушей весь список, зачитанный Бафометом. И теперь, хоть убей, не вспомню, на что ещё способна, а на что – уже нет.
Ну-ка, кто в доме спит?

…Прижимаюсь спиной к стене. Закрываю глаза. Пытаюсь кожей и нервами срастись с лабиринтами кирпича, деревянных балок, штукатурки, обоев. Дальше, глубже. От моих пальцев, от моих глаз, ушей, губ исходят нити… Конец каждой из нитей тянется к образу или событию, переживаемому теми, кто из находящихся в доме ещё способен переживать… Хм, а вот интересное в супружеской спальне…. Нет, сейчас не до этого… Нити невидимы, неощутимы, и на самом деле их не существует вовсе. Это аллегория.
Моё «Я» - нормальное человеческое «Я», такое жёсткое, очерченное,  оформленное, - слабо вякнув, теряет контуры, расплывается, распадается на мириады дискретных событий, каждое из которых, само по себе, не имеет ни оценок, ни значений – лишь данность. Главное - пережить неизбежную волну ужаса от неминуемого распада. Это только кажется, что страшно. Потом всё пройдёт. Это словно маленькая человеческая смерть, но за ней открывается новая возможность жизни. Перетерпеть один гаденький миг, а за ним останется только чистое восприятие. И потом, если повезёт, новая сборка – как мозаика, по кусочкам, из старых и новых воспоминаний, впечатлений, переживаний. И тогда я уже буду знать…

…Я… (она?... я?...) иду по тёмному лабиринту. В его изгибах смутно угадываются контуры городских проулков. Встречный ветер – одновременно и освежающий, и леденящий – развевает мои волосы и подол нижней рубашки – единственного одеяния, прикрывающего моё тело. Босые ноги ступают по тёплому, почти горячему, щербатому камню мостовой. Каждый выступ дороги жжёт, огнём впиваясь в кожу, и от этого я почти не касаюсь стопами земли. Иду – словно плыву по воздуху. Камни брусчатки уже отсвечивают тёмно-багровым: неужто так разогрелись за день, что никак не остынут даже ночью? Мне почему-то совсем не хочется на них становиться: боюсь, они сулят мне неприятности. Я знаю: мне обеспечен успех, только пока я могу летать. Хотя, странно: ведь прежде я, кажется, никогда не летала. А теперь это удаётся так легко, так естественно, будто заложено в самой моей природе.
Лабиринт сворачивается в круги. Я понимаю: это спираль. Потому что, сколько ни совершаю поворотов, ни разу не вернулась  на однажды пройденное место. И хорошо: я не собираюсь отступать и возвращаться, мне надо двигаться только вперёд, ведь у меня есть цель. Я иду сквозь ночь, как древние языческие богини, ныне навеки прОклятые, нисходили к смертным… Воздух влажен и полон предгрозового томления… Его напряжение передаётся и телу моему, и душе…

…Не знаю, сколько прошло времени – пять минут или полтора часа. Только уже успело окончательно стемнеть. Виктор так и не стал запирать дверь. Я вошла без стука. Он трепыхнулся из-за стола навстречу.
Свечка на столе. Как тогда, месяц назад. Единственный источник света.
- Ну? – его вопрос - в позе, взгляде, выражении лица.
- Я сделала. Сделала то, о чём мы условились. Я была в её сне.
- И?
Я собираюсь с мыслями. Подыскиваю подходящие фразы.
- Она чтит тебя, как духовного наставника. И она влюблена. Безумно, страстно, всей своей сущностью. Как и положено в семнадцать лет.
Забавно: игра света и тени, порождённая колебанием пламени свечи, создаёт причудливую игру гримас на человеческом лице. Или все эти чувства и впрямь успели отразиться и сменить друг друга? Надежда. Страх. Отчаяние. 
- Готова на любое сумасбродство ради возлюбленного, - рассказываю я неспешно. – Готова отринуть приличия и условности, ибо сгорает от страсти. Ей уже не достаёт сил, чтобы сдерживаться. Она готова открыться своему мужчине, но не знает, как это сделать, чтобы не стать объектом насмешек. Это её первая любовь, и она стеснятся собственной неосведомлённости. Не знает, как себя вести. Вот глупенькая, правда?
- Кто он? – глухим голосом задаёт вопрос мужчина.
- Ты.
- Он… А, что? Что ты сказала?
- Он – это ты.
- Я? – недоумение. Растерянность. Блаженство. – Ты… мне врёшь? Шутишь так, да?
- Я не могу сейчас врать. Я связана обязательством.
- Повтори ещё раз, пожалуйста, что ты сказала.
- Ты стал глухим? Или слабоумным?
- Я пьян, глуп и очень хочу снова это услышать. То, что ты мне сейчас рассказала.
- Короче, так. Что слышал – то слышал. Я принесла информацию, а за спектакль нужно платить отдельно. Театральные эффекты в нашу сделку не входят. Девчонка влюблена в тебя по уши. Только не знает, как признаться. Потому что на признания с твоей стороны не рассчитывает, понимая всю щекотливость положения. Она чуть ли не боготворит тебя! И видит каждую ночь в эротических снах. Если ты с ней объяснишься, она будет на седьмом небе от счастья. А теперь можно я пойду? Я свою часть договора исполнила.
- Да… Нет, погоди! В каких ещё… эротических снах?
- Я утрирую, конечно. Ничего такого. В её снах вы только целуетесь. Дальше она не заходит. Потому что, знаешь ли, человек не может увидеть в своём сне то, в чём не имеет личного опыта. А у неё нет абсолютно никакого личного опыта в занятиях любовью.
- А поцелуи? Откуда же она тогда это знает?! С кем?!!! – всплеск ревности в голосе и взгляде.
- Ты забыл. Однажды она целовала мужчину. Тебя. Один раз. Когда я была в её теле.

…Ещё не меньше часа я шаталась по тёмным улицам, прежде чем вернулась домой. Противоречивые чувства горечи и торжества накатывали поочерёдно. Если я нынче заключила сделку с собой-дьяволом, то кто из нас с дьяволом кого прокинул в итоге? Вот так и сходят с ума: сначала раздвоение личности, потом расщепление… Нет, довольно, довольно! Прочь от этих людей! Покуда я остаюсь средь них, ни счастье, ни покой не осенят меня своей благодатью. Надобно немедленно ехать – в Индию, в глушь, к брахманам. И дальше, выше – к неприступным, сияющим белизной девственных снегов, вершинам Тибета. Всего семь лет медитаций, и я получаю реальный шанс обрести свободу. Ни один человеческий самец не стоит того, чтобы навеки отказаться от полёта. Я должна вернуться в воздух! Покончить с телесностью! Я буду летать.
Вещи уже собраны. Завтра, с утра, как только хорошенько высплюсь – отправляюсь в путь. Прочь отсюда, бегом, без оглядки. Вперёд, к аскезе!...».




Эпизод  24.  «Злые ангелы».


«…А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.

И злодея следам
Не давали остыть,
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И, друзей успокоив
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя!».

В. Высоцкий. «Баллада о борьбе».


 «…Мы играли в войну
В котлованах на стройках,
Тонули в канавах
И вязли в гудроне.
Но в мечтах мы мчались
В каретах на тройках
И, сидя в сугробе,
Царили на троне!».

Вадим и Валерий Мищуки. «Я вырос на почве искусства и бреда».



«…Спала я, вопреки ожиданиям, вполне сносно. Под утро приснилось, будто я карабкаюсь ввысь по отвесным скалам Тибета: отчего-то они были насыщенно-ультрамаринового цвета, с вкраплениями сочно-бордовых фрагментов. Очень красиво. Сон каким-то образом поспособствовал подъёму моего настроения, несмотря на тяжкий осадок, оставшийся от событий вчерашнего вечера.
На столе в гостиной ждала записка.
«Натти, мне пришлось срочно уехать на три дня. Вернусь послезавтра вечером. Остаёшься хозяйкой. Присмотри за домом. Я на тебя рассчитываю. Н. Ф.».
Вот чёрт! Отъезд придётся отложить. И какая сила дёрнула его с места именно сегодня? Причём с утра. Когда я вернулась нынче ночью, он ещё мирно спал в своей комнате.
Поначалу я впала в досаду и не знала, чем себя занять. Я так привыкла, что всё время выполняю какую-нибудь работу – убираюсь ли, готовлю ли пищу, бегаю по всевозможным поручениям, заговариваю тараканов… Сейчас же никто не ждал от меня абсолютно ничего. Экзистенциальный вакуум.
Я вдруг поняла, что, предоставленная самой себе, совершенно не умею собой распорядиться – в отличие от всех окружающих, не упускающих возможности распорядиться мной.
Чего я хочу для себя лично? Что я могу для себя сделать? Кто, вообще, может быть мне ближе и роднее, чем я сама? Собственные желания разбегались от моего сознания и прятались по тёмным углам, как всполохнутые крысы… или тараканы…
Да и была ли я хоть когда-то в прошлом настолько же свободна от любых планов и обязательств, как сейчас? Работая в Воздушном Департаменте, я всегда чётко знала, что кому должна и в каком объёме. Выпав из рабочего ритма в начале отпуска, я тотчас же поставила себе новую глобальную цель и ринулась её осуществлять. А дальше… вообще всё завертелось, даже думать некогда было…
И вот теперь я одна в пустом доме, ни с кем не связанная никакими обязательствами… Ан, нет: уже связанная – обязательством присмотреть за этим самым домом. Хотя я даже не давала на это согласия: меня просто поставили перед фактом.
Зачем всё это? Почему именно со мной? Да и кто, вообще, я? Кто – Я?
Что я о себе знаю? Откуда я взялась? Как стала тем, кем стала – да и кем, собственно, стала? Почему я называюсь демоном, а другие зовутся ангелами? Почему у нас есть Главный и Самый Главный, а у людей есть Противник и Бог? То есть, Сатана и Бог. Ведь «сатана» и означает «противник» на одном из многочисленных людских языков. Почему принято считать, что наша контора конкурирует с ангельской? Мы ведь и сами, по ходу выполнения служебных обязанностей, регулярно начинаем верить в эту байку. Хотя всем, кто уже вылез из пелёнок – даже людям! – давно известно, что и ангелы, и черти подчиняются в конечном итоге одному-единственному лицу. Точнее, Одному-Единственному Лицу: люди упоминают Его в письменной речи только с заглавной буквы. И при этом рьяно утверждают, будто Он един в трёх лицах. Ну, для них может и един. Может, им так удобнее. Мне, в принципе, без разницы, сколько у него лиц… Сколько захочет, столько и будет… Он это может себе позволить…
Их, человеческий, достопочтенный Doctor Angelicus ещё в позапрошлом веке недвусмысленно писал, в ответ на заданный самому же себе вопрос, подвергаются ли люди нападению демонов. «Само нападение происходит по причине злобности демонов, которые из-за зависти стремятся изо всех сил препятствовать совершенствованию человека и из-за гордыни присваивают себе подобие божественной мощи, обрекая себя тем самым на то, чтобы быть слугами, которым предназначено нападать на человека, подобно тому, как ангелы служат Богу и им предназначено дело спасения человека…». Пусть измышления о психологической мотивации наших действий останутся на его совести. Важна сама констатация факта: мы являемся «слугами, которым предназначено нападать на человека». Куда уж яснее! Конечно, мы делаем грязную работу. Но, выходит, кто-то должен её делать? Не всем быть беленькими и пушистыми… Кроме ландшафтных дизайнеров, бывают нужны ещё и ассенизаторы. Или нет?
Никто из налогоплательщиков не любит сборщика податей. Мытаря. Однако, в государстве для чего-то существуют и налоги, и те, кто их собирает.
Может, я чего-то недопонимаю? Не всё в мире способно уместиться в моём жалком умишке. Вот когда стану отшельником на бескрайних индийских просторах, тогда и думать перестану. Они умеют останавливать мысль, делая сознание пустым. Говорят, это путь к истинной свободе. А я всё время только и делаю, что пережёвываю в уме мыслительную жвачку. Видно, век свободы не видать… Вечный зэ-ка.
Что же он повествует нам дальше, этот  гигант мысли, отец европейской схоластики? Демоны обрекают себя на то, чтобы быть «слугами, которым предназначено нападать на человека… Но повеление о нападении – от Бога, Который знает, как правильно использовать зло, направляя его ко благу». Заметьте, это придумала не я. Это провозгласил Фома Аквинский, почитаемый ими как Учитель их Церкви! «Злые ангелы нападают на людей двояко. Во-первых, подстрекая их ко греху; в этом случае они не посланы Богом нападать на людей, но порой им лишь позволяется делать так – если на то есть Божье справедливое суждение…». Заметили? На то есть Божье справедливое суждение. Суждение – есть, а виноватым в глазах широкой общественности остаётся кто? Исполнитель, разумеется. Стрелочник.
Как, как он нас там назвал? «Злые ангелы»? Занятно.
«Ангелы здесь больше не живут, ангелы…»26.
Нет, это уже не Аквинский. Это строчка из очередной песенки.
Вот, даже люди что-то заподозрили. А я – уже давно признала очевидный факт. Кое-кто из наших ещё пытается возражать, разводить дискуссии, доказывать, что у нас с ними нет ничего общего, ибо мы – высшая раса, а они – вечные слуги, пресмыкающиеся перед своим Властелином. Владыкой. Господом Воинств.
Но большинство наших просто молчат, потому что всё прекрасно понимают. Ведь, в сущности, мы с ангелами имеем одинаковую природу. Только заряд противоположный. Вектор духовной индукции направлен в другую сторону, так сказать. Закручен в обратную спираль. Правило буравчика… Нам на тренинге, на лекции по физике про него рассказывали…
«Злые ангелы». Чего же это они злые, интересно? Люди, например, бывают злы, когда они несчастны. Один хороший писатель выразил точку зрения, что истинно злых людей в природе нет. Есть только несчастливые добрые люди, которых искалечили – физически или морально – другие добрые люди. И те, несчастливые, теперь продолжают калечить окружающих. Цепная реакция.
Так что же с ангелами? Злые ангелы злы, потому что несчастны? Или наоборот: несчастны – потому что злы? Об этом даже Аквинский не пишет…
Обратите внимание: у меня по всем перечисленным пунктам к Самому Главному нет никаких претензий. Ни единой. Всё справедливо: dura lex, sed lex. В смысле, закон есть закон. Я просто выполняю определённый круг обязанностей и получаю соответствующее вознаграждение. 
А у кого к Нему всегда имеется масса претензий? Правильно, у тех самых созданий, которые Его же неистово превозносят, а то и готовы лоб расшибить в экстазе во время воскресной литургии. О, как горячо они молятся, как сокрушённо каются, как надрывно исповедаются, как благоговейно причащаются!... И что дальше? Стоит им отвернуть своё лицо от алтаря и выйти за порог храма (а некоторые даже и выйти не успевают), как от их очередных поступков даже у чертей рога на макушке шевелятся. Да что от поступков – уже от одних только помыслов, желаний, намерений! Ещё бы: не согрешишь – не покаешься. А они так любят каяться, предварительно вдоволь накуролесив! «Имеем право! – вопят они. – У нас свобода воли!». Но когда приходит злой слуга – например, мытарь, – и начинает вопрошать задолженность по страстям, сразу раздаётся иной вопль: «Господи, за что Ты меня так наказываешь?!». При этом мытарь, соответственно, становится воплощением вселенского зла.
Что там дальше у Аквинского? «…Но порой они нападают в наказание человеку, в этом случае они посланы Богом, как, например, лживый дух – ради наказания Ахава, царя Израильского… Наказание же восходит к Богу, как к первому творцу». Ясно?! Я просто выполняю волю (или служу средством для реализации справедливого суждения) вышестоящего Руководства. Я – обыкновенный исполнитель, солдат на своём посту.         
Я всегда служила Закону. Я всегда подчинялась правилам. Я чтила Служебную Инструкцию. Я всегда так хотела быть хорошей в глазах тех, кто меня оценивает! И полагала, что для этого нужно тщательно соблюдать установленный ими распорядок. А потом всего лишь один раз окунулась в мир живых людей, чуть-чуть уподобилась им, позволив себе проявить свойственную им же импульсивность, и что?...
Я с силой захлопнула толстенный том «Суммы теологии».
Оставалось не совсем понятно, к кому обращён мой проникновенный внутренний монолог. Даже если предположить, что я отвечаю сейчас на невысказанные обвинения окружающих, прежде чем проститься с ними – и обвинениями, и окружающими – навеки… Что-то в последнее время не припомню, чтобы кто-то меня в чём-то винил. Фламмель – утешал. Виктор – вёл торги. Лессанж – даже он! – удостоил одобрительного кивка. Тараканы – даже они! – беспрекословно исполняли приказы.
Так перед кем же я оправдываюсь?!!!
Откуда оно, желание непременно оказаться хорошей перед невидимым, неслышимым, ненащупываемым, но вечно бодрствующим наблюдателем, отсматривающим всё моё мельтешение, именуемое жизнью?
Наш штатный психолог говорил, что это комплексы, тянущиеся из детства – неразрешённые интрапсихические конфликты, провалившиеся в сферу бессознательного. А вот если до них докопаться и осознать, то они сразу перестанут докучать.
Что я, вообще, помню о своём детстве?
Первые воспоминания… Было много шума, огня, грохота. Сильный жар и залповые электрические разряды… Такие, как молнии. И точно так же, как посреди грозы, передёргивало и трясло от разлитого в атмосфере электричества. Или не электричества, а какой-то похожей силы… Опаляющей и очищающей… Может быть, именно с тех пор я и не люблю электричество: оно ассоциируется у меня с войной.
Вспышки, удары, суета, страх. Всё рушится. Нужно куда-то спрятаться, чтобы страшное прошло стороной… Я помню: я маленькая, если забьюсь в щель потемнее, то меня никто не заметит, и есть шанс отсидеться. Не знаю, так ли всё было на самом деле, но тогда я именно так всё воспринимала… А потом все побежали – и я побежала.
А потом старшие объяснили, что ангелы очень сильно побили наших, потому что мы не похожи на них и не хотим их слушаться. Но теперь, сказали старшие, всё будет в порядке, потому что мы нашли безопасное место и будем здесь жить, и здесь нас никто не сможет обидеть. И чья-то мощная десница отечески потрепала меня по вихрастой макушке…
И мы стали жить. Как умели. Построили новые жилища. Освоили новые пространства. Подружились с атмосферными осадками. Научились получать удовольствие. Да, нам дано было парить над твердью и плевать на неё свысока. И нам это нравилось! В этом было наше счастье.
Я шарахалась по всему Поднебесью, пролезала, куда не следует, и играла с пёстрым мусором на помойках мирозданья. Любой никчёмный осколок чужой мечты был для нас, малышни, на вес золота. Из них – осколков, обломков, хлама – мы строили свои таинственные воздушные замки. Мы царили в них, без корон и держав, и каждый мог на время сделаться Князем Мира Сего, чтобы потом уступить сие место собрату – почти без боя.
Мы играли в Великого Люцифера, ведущего полки на решающую битву за свободу своего народа. И на роли ангелов в играх назначали своих личных врагов. Крепили к ним бутафорские нимбы, сплетённые из ромашек… А на роли героев, естественно, прочили лишь себя. И потом дрались, дрались до помутнения в глазах, до того, что цветочные нимбы разлетались в клочья, а мечи из сухих палок перемалывались в труху…
А потом, уставшие, полностью выдохнувшиеся, но всё равно абсолютно бессмертные, валялись без сил на облачных развалах, дрейфуя взглядами по Млечному Пути, придумывая названия неведомым континентам звёздных скоплений…
Кстати, именно с той помоечной поры у меня осталась привычка подбирать везде, где замечу, всякий броский эфирный мусор, вроде обрывков стихотворений, песен, звучных фраз и избитых литературных эпитетов. Наверное, так проявляется ностальгия по детству.
В детстве казалось, что мир готов отдаться мне весь, целиком – надо только вырасти и научиться управлять им. Казалось, что он и создан-то специально для меня, только очень сложен, чтобы я, мелкий неуч, сумела с ним справиться. И я хотела побыстрее вырасти и выучиться…
А ещё в детстве я верила, что в той Великой Заварухе победили мы. Что мы – маленький, но гордый и доблестный народ – сумели отстоять свою независимость, избавившись от ангельского гнёта. И теперь никакие чуждые силы не наложат на нас свою хищную лапу. И я гордилась Люцифером, сумевшим даровать нам счастливее настоящее, из которого – прямой путь в самое светлое будущее; Люцифером, сумевшим стать оплотом и надеждой для нашей великой нации.
А потом как-то так оказалось, как само собой разумеющееся, как-то так сложилось исподволь, что наша верхушка всё-таки заключила с их властями договор. Потому что их – в два раза больше, и они сильнее. И армия у них лучше – дисциплинированнее, тренированнее. Наша армия, честно говоря, хреновая. Каждый норовит своё нагородить, наплевав на приказы и общие задачи. Так только, видимость одна, что армия – для понту… В смысле, для гордости за державу. Гордость – наша национальная черта. Хотя безгрешные оппоненты с Небес непочтительно зовут нашу гордость гордыней. Якобы, за неё мы все и пострадали. 
И правд стало две. Одна – парадная, красивая, глянцевая, для агитационных плакатов и официальных праздников. А другая – обыденная, которую знают все и уже полностью с ней свыклись, но когда её неприглядность начинает слишком раздражать, её на время прячут в шкаф, чтобы не мешала размеренному повседневному существованию. В той, второй, правде победоносная военная кампания, словно искажённая кривым зеркалом, превращается в позорную авантюру, в результате которой несколько миллионов моих сограждан утратили право на небесные кущи и близость к Создателю. Становится ясно, что не мы отыскали для себя место под солнцем, а нас просто выгнали из иных краёв, где наверняка было лучше, потому что лучше всегда там, где нас нет. Светозарный вождь предстаёт предателем и ренегатом. А вся наша хвалёная независимость оборачивается ежедневным монотонным низкооплачиваемым трудом, направленным, как выясняется, на реализацию чужого Справедливого Суждения.
Ну вот, а когда окончательно вырастаешь и перестаёшь верить, что сам Светозарный Люцифер в ночь на Первое Мая, которую в последнее время стали звать Вальпургиевой, лично разносит в подарок всем маленьким чертенятам по сладкому сахарному человеческому грешку… Когда перестаёшь верить в сказочки для детей, вот тут-то и начинаешь осознавать, что наверху за тебя уже всё давным-давно решено, и ты можешь хоть носиться со своей гордыней, как с писаной торбой, а хоть и засунуть её вглубь собственного организма – от любых твоих действий наверху ничегошеньки не изменится. Для тех, кто заправляет твоей судьбой, ты в лучшем случае останешься циферкой в бесконечном статистическом отчёте. И когда создавался этот мир, о тебе вообще не вспоминали. Даже прописать твой жизненный путь в деталях никто не потрудился, по причине твоей полной незначительности для данной вселенной.
И вот именно тогда подарок на Вальпургиеву ночь уже даришь себе сам, чтобы сохранить жалкую иллюзию, что есть в мире хоть кто-то, кто искренне желает доставить тебе радость… Пусть даже этот «кто-то» - ты сам.

…Прошедший день не принёс мне ничего нового, если не считать вышеописанных самокопательных эксцессов. На улицу я не выходила: не хотела никого видеть, а всё жизненно необходимое можно было найти и в пределах дома. Вечером зажгла свечи в гостиной. Запалила жаровню, вознамерилась сварить кофе. Распереживавшись было днём от воспоминаний, с приходом сумерек я стала понемногу успокаиваться. Ведь пройдут ещё какие-то двое суток, и я, обрубив последние концы, навеки отчалю в южном направлении.
Немного смущало обстоятельство, вычитанное в древнем индийском трактате. Отшельник у них, оказывается, обязан отказаться не только от любой собственности, но и практически от любой одежды, за исключением набедренной повязки. Мне почему-то казалось, что, одетая в одну лишь полоску материи поверх гениталий, я буду смотреться чересчур вызывающе. Придётся искать разумный компромисс…
Отчётливый стук в дверь вывел меня из грёз наяву. Кого черти носят в такой час? Хозяина нет дома, я всё равно не уполномочена принимать за него какие бы то ни было решения. Не буду даже к двери подходить. Подождут да уйдут. Меня здесь вообще уже не должно быть.
Стук повторился.
А вдруг это сам Николя вернулся раньше, чем планировал? Он же не сможет открыть, надо убрать задвижку.
Он колдун. Кажется. Вот пусть колдовством двери и отпирает.
А вдруг он не может?
Меня поразила мысль, что за всё время нашего знакомства с Николя я ни разу не видела, чтобы он прибегал к классической магии. Я навесила на него ярлык колдуна только потому, что он мог видеть меня и знал обо мне чуть ли не всё. А вдруг на этом всё его владение магией и заканчивается?
Нужно хотя бы посмотреть, кто там ломится.
Стук раздался в третий раз.
Я осторожно приблизилась к окну. Внизу на крыльце, насколько можно было разглядеть, переминался с ноги на ногу не знакомый мне мужчина. Или знакомый? Лица не видно, а определить личность по чёрному берету на макушке затруднительно. На бандита, вроде, не похож. Да и сообщники поблизости не просматриваются.
Я прихватила свечу и отправилась открывать дверь…».   
   

   




Эпизод  25.  «Колёса любви».


«Вы думаете, что чёрт унесёт Фауста? Наоборот, Фауст унесёт чёрта».

И. В. Гёте. Высказывание в обществе, по свидетельству современников.


 «…Это знала Ева, это знал Адам:
Колёса любви едут прямо по нам.
И на каждой спине виден след колеи.
Мы ложимся, как хворост, под колёса любви!»

Группа «Наутилус Помпилиус». Песня «Колёса любви». 



«- Привет! – сказал он.
Он. ОН!!!
Он счастливо улыбался, а в глаза искрилась настоящая радость.
- Я знал, что ты дома.
У меня возникло чувство, будто я вижу галлюцинацию. Какое-то несоответствие деталей в наблюдаемой картине парализовало мои умственные способности. Наконец, с трудом, приложив усилие, я сообразила: я впервые видела Виктора, так сказать, в штатском. Священникам положено носить сутану в качестве повседневной одежды. Образ его лица настолько прочно ассоциировался в моих мозгах с долгополым черным одеянием, что когда он вздумал явиться в простом цивильном костюме (неброского вида, я бы сказала - в стиле casual, если только это понятие используется в данном обществе), да ещё предусмотрительно прикрыл беретом тонзуру на макушке, я даже не сразу его узнала. А когда узнала, окончательно растерялась. Молчала, потому что все слова куда-то пропали.
- Глупо выгляжу? – усмехнулся Виктор чуть смущённо. – Отстал от моды?
- Н-н-нормально выглядишь, - выдавила я.
- Фламмель дома?
«Ах, да! – вспыхнула спасительная мысль. – Да! Ведь Фламмель регулярно жертвует какие-то приличные суммы на церковь. У них, наверно, денежные дела. Он шёл к Фламмелю, это дом Фламмеля, и он пришёл к Фламмелю…».
- Н-нет. Нет, его дома нет. Он уехал сегодня утром. Его пока не будет.
Я сама не понимала, с чего вдруг на меня накатило такое дикое волнение, заставляющее запинаться и вносящее сумятицу в ход мыслей.
- Вот и хорошо, - Виктор обрадовался ещё больше. – Я как раз хотел поговорить с тобой наедине. Можно?
Его улыбка обезоруживала.
«Нельзя, блин! – орал мой шокированный рассудок. – Меня уже здесь нет! Я уже одной ногой в Индии! Меня ждёт левитация!».
- З-заходи, конечно, - услышала я, словно со стороны, свой позорно дрогнувший голос.
- А я не знал: уехала ты, не уехала, - болтал Виктор, поднимаясь вслед за мной в гостиную. – Когда шёл сюда, увидел свет в окне. Ну, думаю, хотя бы кто-то дома. А с крыльца уже и твоё присутствие почувствовал.
Складывалось впечатление, что за многословностью он пытается скрыть испытываемую неловкость.
- Странный запах, - заметил он в гостиной, втянув носом воздух. – Что это? Какая-то пища? Или алхимические изыски?
- Это кофе. Напиток. Хочешь?
- Хочу. А не отравлюсь?
- Я тоже его буду. Если отравимся, то вместе.
- Забавно.
Я аккуратно разлила кофе по чашкам. Вышло точно поровну.
Виктор был явно взволнован не меньше, чем я. Но если мои переживания приняли форму растерянной заторможенности, то он – пребывал в радостно-взбудораженном настроении.
Он быстро схватил чашку, отхлебнул глоток, весь сморщился, будто собираясь плюнуть.
- И ты это пьёшь?!
- А… Извини, я забыла сахар положить.
Второй глоток кофе, уже подслащённого, дался ему легче.
- Слушай, вот только не надо из вежливости мучиться, - не выдержала я. – Если гадость, то отдай мне. Я вообще эту порцию на себя варила.
- Не-не-не, - Виктор протестующе вскинул руку. – Я сейчас привыкну, погоди. Только вот чем заесть бы…
Я подвинула к нему вазочку с печеньем.
- Из чего вы это делаете? – спросил он, прожевав. – В смысле, напиток? Уже забыл, как называется…
- Кофе. Из зёрен. В Африке растут.
- Ух ты! Экзотика.
Разговор явно вертелся вокруг второстепенных мелочей. Потому что кому-то не хватало решимости заговорить о главном.
- А знаешь, - Виктор всё же собрался с духом, после второго или третьего печенья, - я сегодня с Мари разговаривал.
Сердце ухнуло в пятки. «На Тибет, - напомнила я себе торопливо. – Я еду на Тибет. Всё решено, выбор сделан. Тибет – это путь к моей свободе. Через семь лет снова буду летать. И буду плевать на эту жалкую землю с высоких облаков. Что мне за дело до глупых смертных, влипших в круги сансары, как муха в паутину?». Воображение нарисовало перед мысленным взором картинку: образ геометрически выверенной паучьей сети на фоне окна, в центре которой отчаянно бьётся жалобно жужжащее насекомое. Муха-муха, цокотуха, позолоченное брюхо… Куда-то пошла, что-то нашла… Интересно, кто из нас всех – эта муха?
- Ну, мы поговорили… обо всём, - продолжил Виктор. – Знаешь, Натали, спасибо тебе. Если бы не ты… Я бы, наверное, так и не решился. Не знаю… Спасибо. Да, если бы не ты, ничего бы не получилось.
- А теперь – получилось? – буркнула я мрачно.
- Да… В общем, да. Всё нормально. Как ты и говорила.
- Поздравляю.
- Ты настоящий друг. Я буду помнить.
- Я тоже.
- Я до сих пор вне себя, - сообщил он доверительно.
- Я вижу.
- Что, так заметно?
- Угу.
- А, плевать.
Виктор вскочил из-за стола и принялся ходить – почти бегать – вокруг. Нет, не стоило ему сейчас ещё и кофе пить. Как-то я не учла.
- Ты пришёл только для того, чтобы мне обо всём этом рассказать? – на всякий случай уточнила я.
- Да. Нет. Не только.
Виктор резко затормозил. Неловко взмахнул рукой. Его чашка с недопитым кофе полетела со стола на ковёр, на ходу рассеивая брызги чёрной жижи.
Это был настоящий персидский ковёр. И совсем недавно я полдня ползала по нему со щёткой, вычищая до состояния первозданной свежести. Прости, Николя, я знаю, как ты дорожил этой вещью…
- Ой, извини, - Виктор горестно замер. – Я не нарочно.
- Ничего страшного.
Минут пять я сосредоточенно выскребала тряпкой из ворса крупинки кофейной гущи. Пятно теперь останется навсегда. Разве что магия какая поможет…
Виктор бегал, переставлял чашки на столе, двигал стулья. Порывался помочь, но я не допустила: ещё напортит чего дополнительно.
- Слушай, - заговорил он снова, когда я вернулась к столу. – Я назначил ей свидание. На завтра.
Прошло некоторое время – мне показалось, вечность, но в действительности секунд десять, - в течение которого я боролась с искушением запустить в него вторую из оставшихся на столе чашек. С помощью привлечения в мысли образов Тибета, аскезы и лично Великого Кармапы, главы школы Карма Кагью, воплощающегося из жизни в жизнь, чтобы продолжать духовное руководство своими земными учениками, искушение было кое-как преодолено. Аум-м-ммм…
- Замечательно! – изрекла я со всем сарказмом, на какой была способна. – Вы движетесь семимильными шагами, господин экзорцист. Я восхищаюсь Вашими успехами. Ну и где же Вы собираетесь охмурять невинную деву?
- А вот в этом вся загвоздка, - вздохнул Виктор. – Негде. Домой я её пригласить не могу, там кругом соседи, старухи вечно у окон сидят… А больше – некуда.
Он многозначительно заглянул мне в глаза. До меня, несмотря на всю заторможенность, дошло.
- Что? Ты собираешься затащить девицу в постель, а я должна подыскивать вам комнату для свидания?!
Я закашлялась, поперхнувшись кофе. Виктор подскочил и заботливо треснул меня по спине, чтобы помочь прочистить дыхательное горло. Как ни странно, это сработало.
- Ну, Натали, - промурлыкал он, склонившись к моему уху. – Ты же демон, ты можешь. Ты уже столько раз меня выручала! Как это алхимики называют… Ты – мой гений, вот! Ты же умеешь помогать… Мне больше не к кому обратиться.
- Сними комнату в каком-нибудь постоялом дворе. Их же полно! И стоит недорого. Денег дать?
- У меня есть деньги, - нахмурился Виктор. – Я сам могу заплатить, сколько понадобится. Если назовёшь сумму, я всё отдам. Дело не в деньгах! Вдруг меня кто-то узнает? Я человек в городе известный… Ну, ты ведь умница. Придумай что-нибудь, пожалуйста!
- Вик, - я медленно роняла слова. – У тебя совесть есть? Приличная девочка из хорошей семьи. Ты же на ней не женишься.
- Натали! – Виктор слегка округлил глаза. – От кого – от кого, а от тебя мне странно слышать эти слова. Ты же сама не так давно с таким жаром мне доказывала, что любящие друг друга мужчина и женщина должны быть вместе. Так они устроены! Так устроен мир! Любящие мужчина и женщина тянутся в нём друг к другу, чтобы соединиться.
Странно: я такое говорила? Может, и говорила… Неужели это была я? Кажется, сто лет назад…
- Ты ещё скажи, что «Бог есть любовь»! – сыронизировала я.
- И скажу! – он горячо взмахнул рукой. Я инстинктивно вцепилась в свою чашку. – Скажу! Разве нет?!
- А-а… ты ему… в смысле, Богу… какие-то обеты, вроде, приносил, да? – ухватилась я за последнюю зацепку. – Типа, целибат? А?
- Так. Во-первых, Бог милостив. Во-вторых, это не твоё дело. А в-третьих… Натали, мы же не дети. Зачем делать вид, будто этого не происходит? Так все живут. Да, увы, в нашем обществе царит двойная мораль. Раньше я как-то умудрялся от неё абстрагироваться. Считал, что можно жить в мире и быть не от мира сего. А теперь понимаю: это были пережитки детской наивности. И юношеского максимализма. И жизнь всё расставляет по своим местам. Пора взглянуть фактам в глаза. Пора принять реальность! Ты «Декамерон» читала?... А я – читал. Недавно…
Я сидела, образно выражаясь, уронив челюсть на стол. Таких проникновенных речей я не слышала даже от наших психологов из Научного Отдела. Вот что значит: человек риторике обучался! Отличником, наверное, был… Плюс опыт публичных выступлений в виде воскресных проповедей.
И ведь, главное, возразить особо нечего. Всё логично.
- Ну так как? – Виктор заглядывает мне в глаза, как в душу. Хорошо, что на самом деле души у меня нет. – Поможешь?
- Во сколько?
- Завтра, в шесть вечера.
- Хорошо. Вот ключи. Завтра в шесть здесь никого не будет. Фламмель уехал сегодня, на три дня, так что вернуться не успеет. Еда на кухне внизу, кофе – в банке на камине, печенье – вон, в вазе.
- Спасибо! – Виктор просиял. – Благодетельница! Да, кстати, ты же демон. Тебе надо что-то заплатить. Что я тебе должен?

«Я душу дьяволу продам за ночь с тобой!...». Тьфу, чёрт, вот ведь привязался припев. Где я его слышала? Точно помню: пели три мужика, на разные голоса… При чём тут я, вообще?!

- Ничего ты мне не должен. Это подарок. На прощанье. По случаю моего отъезда. Радуйся жизни.
- Спасибо, - Виктор с чувством потряс мою руку.
- Да, кстати, не вздумай никому больше продавать свою душу, - на всякий случай сказала я.
- Да я и не собирался. А что?
- Так, ерунда, песенка одна в голове вертится…

Я думала, он сейчас же умчится, коль скоро добился желаемого. Но Виктор никуда не спешил. Его присутствие, вкупе с картинами событий, коим надлежало завтра вершиться в этой комнате, оказывало на мою психику гнетущее действие. Я жаждала побыстрее забыться, хлебнув эликсиру и погрузившись в чтение Патанджали. Пришлось набраться наглости и намекнуть самой:
- Хорошо. Раз мы обо всём договорились, может быть, ты теперь уйдёшь? Мне надо кое-что изучить перед отъездом.

Странно. Мне кажется, или в комнате действительно становится теплее? Камин не горит – я его сегодня вообще не разжигала. Неужели три свечи смогли всего за час так накалить атмосферу? Или надвигается антициклон с южных широт?
Нет, я ошиблась, это не природное явление. Источник тепла находится гораздо ближе ко мне: пожар, полыхающий в человеческой душе. Великий Люцифер, ужели я снова ВИЖУ? Тяжёлый плотный тёмно-багровый огонь вожделения. Предназначенный другой женщине, которая придёт сюда завтра в седьмом часу вечера. На столе будут вино и пирожные… И букетик первых нарциссов. Неужели они уже цветут?... Шёпот, шелест, скрип дивана…
И всё-таки, от этого пламени веет таким притягательным теплом. Так и хочется протянуть к нему ледяные ладони. Как влечёт демонов этот жар! Жар чужих страстей. Наверное, тем мы и отличаемся от людей, что у нас нет собственного источника огня: мы только ловим чужие отсветы.
«Я душу дьяволу продам…». Да пропади они пропадом – и дьявол, и мелодия, уже навязшая в зубах! Сегодня она меня добьёт.

Воздух в комнате уже колеблется, как в летний полдень над разогретой сухой землёй. Как над раскалёнными камнями булыжной мостовой. Камешек за камешком – слагается реальность. Уж больно всё гладко складывается. Камешек к камешку. Как будто обточены и подогнаны заранее, по лекалу.
Камешек номер один: мой внезапный, нежданный отпуск. Поощрение: «…Дарим тебе возможность провести отпуск на земле в человеческом теле… Есть несколько вариантов, ты сможешь выбрать любой из них…». Демонстрация кандидатур. Милая белокурая девочка, Мари де Мюссе, смотрится заведомо выгоднее любого из прочих предложенных персонажей. Я делаю выбор.
Камешек второй. Планы на отдых. «И отгулять его нужно так… так, чтобы вообще… чтобы хоть трава не расти!». Зачем мне сдалось планировать курортный роман? Я что, не могла просто с наслаждением побездельничать? Мне обязательно было придумывать новые задачи?
Поиски приключений – целая цепочка камней. Один – не то, другой – не то… Кого я искала? Знала ли заранее, кто мне нужен? Почему очередной из вереницы встреченных мужчин внезапно оказался для меня всем, затмив и солнце, и прочие светила? С первого взгляда, с первого вздоха, совершённого в его присутствии. А ведь поначалу мы даже не были знакомы… Или были? Только не я была знакома с ним раньше, а Мари. А я… Мне достались «в наследство» её потаённые чувства, когда наши с ней личности временно вступили в тесное взаимодействие.
Так ли всё было в действительности, или у меня разыгралась паранойя? Ужель сама любовь, которую я считала глубоко личной – выношенной, выстраданной! - на самом деле есть лишь посторонний вирус, проникший в глубины моей психики из чужих кладовых ума? Неужели все мои великие страдания и радости за последние два месяца, взлёты и падения духа, суть не проявления самого прекрасного, самого могущественного из человеческих чувств, а только симптомы досадной болезни?! И нужно было не маяться, а сразу лечиться, лечиться, пока болезненный процесс не зашёл слишком далеко!
Далее следуют новые фрагменты мозаики. Комедия с изгнанием. Фарс товарищеского суда. Приговор. Заключение. Возвращение к людям. Вопросы веры. Бес в храме божьем. Что я там делала? Зачем? Какие-то окна, тараканы… Суета сует. Призрачная мечта о призрачном счастье, якобы доступном существу, живущему в мире людей. Последний рывок надежды и полное её крушение.
И вот, сейчас, когда я твёрдо собралась отказаться от всяких претензий на этого человека, он сам является в дом, где я скрываюсь, и берётся пропагандировать те самые старые мои идеи, которые прежде гневно отвергал. Он здесь, всего в двух метрах от меня, и я никак не могу его выгнать…
Уж слишком всё гладко складывается. Слишком гладко! Как накатанная санями горка, зимой, на склоне холма… Куда попадёшь, если рискнёшь с неё скатиться?

Я отчаянно напрягаю мозги, пытаясь увязать все детали в единую чёткую схему. Кажется: ещё чуть-чуть – и я ухвачу истину за хвост. Постигну механизм какой-то сложной игры, которую вокруг меня затеяли неведомые силы. Невидимые, ненащупываемые…
Ну я-то ладно. Я хоть бессмертна. А вот пешками, вовлечёнными в игру, довольно часто жертвуют. Пускают в расход.

- Вик…
- Да?
- Тебе не кажется…
- Что?
- Не знаю даже, как сказать… У меня какое-то предчувствие… Не могу точно сформулировать… А у тебя нет предчувствия?
- Е-е-есть.
Его интонации радикально отличаются от моих. В них нет ни тени страха или смятения. Он загадочно улыбается.
- Вик, что-то не так. Я говорю серьёзно. Понимаешь, всё как-то слишком уж гладко. Как-то один к одному. И сегодня… Почему Фламмель уехал именно сегодня? Ведь это я должна была уехать! Меня вообще не должно было здесь быть. Почему ты пришёл сюда именно сегодня? Почему свидание у тебя завтра, а дом остаётся свободным как раз на ближайшие два дня? Почему?! Ты не находишь это подозрительным? Вик! Тут что-то не то, я чувствую… Не бывает столько случайных совпадений подряд!
- Натали, у нас всех порой наступают трудные времена. Но они обязательно проходят! За последние недели жизнь подкидывала тебе немало сюрпризов. Ты просто перенервничала. Не выспалась. Тебе нужно как следует отдохнуть. И тогда ты снова поверишь, что у каждого в жизни бывает множество счастливых случайных совпадений. Нужно только открыться им, шагнуть навстречу. Всё будет хорошо, я уверен.
Может и впрямь, наобщавшись с Марией, я подцепила не только её чувства, но и её потенциальное безумие, запрятанное где-то в глубинах наследственного кода? Может, он прав?
Я делаю последнюю слабую попытку:
- Вик… Может, всё же не стоит? Есть ещё время. Остановись, подумай! Ведь то, что вы собираетесь совершить… ты уж извини, конечно, я не морализирую, просто пользуюсь терминологией… на вашем языке эти действия называются словом: «грех».
Виктор пожимает плечами:
- Грех – не грех… Разве мы собираемся причинить кому-то вред? По-моему, всем станет только лучше…
- А потом? После смерти? Извини, что сейчас об этом напоминаю… Но там, на Том Свете, вам придётся держать ответ перед нашими. Воздушные Мытарства, помнишь, я рассказывала? Для людей это бывает очень неприятно. Наши умеют до столба докопаться – не то, что до человека, успевшего пожить на земле.
- А я отвечу! – заявляет Виктор с лёгкой угрозой. Угроза адресована не мне, а, пожалуй, любому демону, который посмеет подвергать комментариям его личную жизнь. – Как тебе отвечал, так и им отвечу. Я в последнее время уже привык разговаривать с чертями. И потом… у меня же есть ты! Я ведь могу рассчитывать на твою посильную помощь?
Пару последних фраз он произносит шутливым тоном, но у меня появляется подозрение, что в глубине души он действительно на это надеется. И самое поразительное, что надежды его – не беспочвенны… Ловлю себя на странном намерении: если однажды он попадёт в серьёзную передрягу, я пойду на всё, чтобы его вытащить. Зачем мне сдались чужие проблемы? Кто я такая, чтобы заниматься благодеяниями? Бесплатными благодеяниями! Нет, надобно бежать от этих людей, бежать как можно дальше… Они все пытаются мной манипулировать…

- Натали, - Виктор слегка наклоняется в мою сторону. – Перестань загружать голову мрачными мыслями. На дворе весна – праздник жизни. Представляешь, вчера у соседки на клумбе нарциссы зацвели. У неё там южная сторона, солнца много… Я точно знаю: всё будет хорошо.
- Хорошо, - слабо киваю я непонятно чему.

Виктор покусывает губу. Барабанит пальцами по столу. Потирает макушку.
- Что-то ещё? – вяло спрашиваю я.
- Да. Нет. Что-то ещё, - он шумно вздыхает.
С опаской жду новой порции откровений.
Виктор кашляет. Внимательно разглядывает столешницу.
- Натали, а у тебя ещё кофе есть?
- Нет, - вру я.
- И хорошо. А то такая гадость…
- А что ж ты пил-то, раз гадость?!
- Натали… Даже не знаю, как сказать…
- Говори, как есть, - меня накрывает волна сонного безразличия. Мне уже почти всё равно, что он ещё скажет. Я даже зеваю.
- Прежде всего: я заранее знаю, что выгляжу смешно. Поэтому прошу, как человека: не смейся. Только не смейся!
- Я похожа на человека, которому очень весело? Который готов засмеяться? – переспрашиваю я саркастически.
- Не знаю я, на кого ты похожа. Я вообще тебя боюсь.
- Раньше надо было бояться. Теперь бесполезно.
- Хватит ёрничать! – повышает он голос. – Хотя бы выслушай!
- Да слушаю я! Говори уже!
- Ладно. Мне неловко просить. И всё-таки… я прошу. Научи меня этим вашим штучкам, а? Пожалуйста!
- Ты о чём? – я действительно не понимаю, что он имеет в виду.
- Опять издеваешься? – бросает он нервно.
- Вот что. Или ты нормально скажешь, что тебе от меня надо… или я за себя не отвечаю.
- Чего-чего… А, - он машет рукой, словно отбрасывая последние сомнения. – Я никогда не был близок с женщиной. И… если вдруг… ну, если вдруг… если со свиданием всё получится… Я боюсь сделать что-то не так. Причинить боль. Разочаровать. Боюсь выглядеть глупо. Вот. Теперь можешь смеяться.
- Что, правда, что ли? – тупо переспрашиваю я. Потому что не представляю, как следует реагировать в данной ситуации.
- Да.
- Ты что, девственник?
- А что тут странного! – взвивается он. (Больную тему, что ли, задела?). – Это у вас там принято!...
- Что у нас принято?!
- Что, что… Именно то, о чём я тебя сейчас спрашиваю.
- И ты принял обет, даже не проверив, от чего собираешься отказаться?
- Так было проще. Проще принять решение.
- Ну вы, блин, даёте…
- Натали. Послушай, - Виктор выговаривает слова отрывисто. – Ты же ведь демон. Суккуб…
Нет. Это уже слишком.
- Сук-блин-кто?! – ору я истерически. – Чего это ты сейчас сказал?!
- Суккуб, - повторяет он, окончательно растерявшись.
- Что за слово такое матерное?!
- Это не матерное слово! Это латынь. Succubare – «лежать под». Демон, принимающий женский облик и вступающий в половую связь с мужчинами. Предпочитает соблазнять отшельников и священников. Нас так учили…
Ту длинную нецензурную тираду, которую я произнесла мысленно… Только мысленно, в силу своей законченной интеллигентности, частенько служившей поводом для насмешек со стороны собратьев… Ту длинную тираду я бы всё равно не смогла воспроизвести впоследствии, даже если бы захотела. Надеюсь, она всё же как-то отобразилась на моём лице, чтобы Виктор успел заметить моё отношение к услышанному.
А потом меня разобрал смех. Припадок неудержимого смеха, дикого ржания – до слёз, до соплей, до корчей.
- Я так и знал, - констатировал Виктор уже вполне спокойно. – Ты будешь смеяться.
- Да сам ты сук-куб, - простонала я сквозь смех. – И все вы тут – суккубы!... Ну ладно, ладно: я бываю порой сукой, да ещё какой – преизрядной… Но сука в кубе! Это уже слишком…
Самое смешное заключалось в том, что его слова отчасти соответствовали истине. В наших рядах, действительно, есть немало дамочек… кхм, и не только дамочек… развлекающихся подобным образом. Более того, в Людском Департаменте регионалы, как я слышала, напрямую говорят своим подчинённым: «Мне всё равно, что вы делаете со своими клиентами. Хоть трахайтесь с ними! Но чтоб план был выполнен!». И народ, соответственно, вертится, как может.
Но вот уж никогда бы не подумала, что меня запишут в эти же ряды.
В нашей среде Департамент Воздушных Мытарств считается «белыми воротничками». Нравственными чистюлями. Нам меньше платят, но и пачкаться нам приходится меньше. То дерьмо, что мы должны разгребать в ходе работы, носит сугубо виртуальный характер. Это всего лишь воспоминания бесплотной души о событиях земной жизни. Воспоминания о поступках, а не сами поступки.
- Но разве нет? – Виктор отчаянно пытается прояснить ситуацию. – Суккубы соблазняют мужчин и ложатся с ними, следуя своей природе. В это их суть! Цель их существования! Значит, вы… то есть, они… должны знать всё про физическую сторону отношений мужчины и женщины. И я прошу тебя сейчас: научи меня, как нужно вести себя с женщиной, чтобы не причинить ей вреда и доставить удовольствие. Думаешь, мне легко просить? Думаешь, просто вот так вот наизнанку выворачиваться?!
- Значит, так, - я пытаюсь унять остатки судорог смеха. – Во-первых, никакой я не суккуб. Мы и слово-то такое не используем. Его вы, люди, придумали. Чтобы нас оскорбить посильнее. Суккуб! Хм… Во-вторых, я тебе тысячу раз говорила, что работаю… работала… в Департаменте Воздушных Мытарств. В Отделе Чревоугодия. Пьянства и Обжорства, выражаясь простым языком. А в Отдел Похоти – то есть, Блуда и Прелюбодеяний – я вообще только в гости хожу… ходила… К знакомым сослуживицам в гости: выпить кофе и покурить. Ты понял? В-третьих, мы все – и отдел Похоти тоже – имеем дело только с душами умерших. Понимаешь! Воздушные Мытарства – для мёртвых. Понимаешь? Мы копаемся в воспоминаниях людей, которые уже скончались на земле. Никакого физического контакта. У них и тел-то нет, одни души. Доходит до тебя?
Виктор озадаченно мотает головой.
- Хорошо. Даю наводку. Наш департамент вообще не занимается живыми людьми. Ими занимается другой департамент. Он так и называется: Департамент по Работе с Людьми. Усёк? Я там даже не была ни разу. Нет, пару раз была… Когда за личными делами заходила… Они не успели передать на новых клиентов, тогда ещё большая война была, запарка…
Виктор растерянно моргает. Он по-прежнему не понимает. А, думаешь, мне легко наизнанку выворачиваться?!...
- Повторяю ещё раз. Я никогда не работала с живыми людьми. И это у меня первый в жизни отпуск в физическом человеческом теле. Хотя, теперь уже не отпуск… а наоборот… М-да… В прошлом отпуске я была привидением.
До Виктора начинает постепенно доходить смысл моих речей.
- Так ты что, - произносит он, сам тому не веря, - тоже, что ли… девственница?!
- Да хрен его знает! – взвиваюсь я. (Что ли это и для меня больная тема?). – Физически – не знаю, не проверяла. Фактически – да. А теперь можешь смеяться!

Странно. Он почему-то не торопится смеяться. Он отчаянно краснеет. До самых ушей. И уши тоже. Опускает глаза.
- Извини… Я не подумал… Опять сглупил, дурак… Ч-чёрт… Ладно, извини…
- Да ладно…
- Я думал, что вы все это… сосуд разврата, так сказать…
- Это в идеале. Имидж для общества. Нужно изображать себя свободным от предрассудков, чтобы вписаться в формат. А на практике – как получится…
  - Извини, - Виктор совершенно смущён и подавлен. – Я правда не хотел тебя обидеть. Я лучше, пожалуй, пойду…
Он встаёт со стула, забирает со стола берет.
- Конечно, - бормочет вполголоса, направляясь к двери. – Ты тоже имеешь право… по любви… 
Но я всё слышу.
Меня пробирает озноб. Сквозняк, что ли, от двери налетел? Очень холодно. До дрожи. Он сейчас уйдёт навсегда. «Завтра» для нас двоих уже не будет. «Завтра» для каждого из нас наступит по отдельности.

…Наверное, тем мы, демоны, и отличаемся от людей, что у нас нет собственного источника огня: мы только ловим чужие отсветы. У нас нет воли – только страсти. У нас нет принципов – только сиюминутные желания. И, в конце концов, разве может демон устоять перед искушением, если его искушает человек?!

- Постой, - поднимаюсь я следом.
Виктор быстро оборачивается.
Я делаю к нему шаг.
- Погоди… Я, может, и работала с одними обжорами… Но, всё ж таки, и к коллегам в гости частенько захаживала… Ну, в тот самый отдел, где кофе и сигареты… халявные… И кое-что успела там повидать. Я быстро учусь. Возможно, сумею кое-что воспроизвести… Пошли…
Я тяну его за руку к дивану. Он даже не пытается сопротивляться. Теперь он всегда сможет сказать: «Ты меня в это втянула!». Пусть. Завтрашний день сам позаботится о своём. Довольно для каждого дня своей заботы.
Мы садимся на край дивана, лицом друг к другу. Резко взметнувшийся порыв ветра проносится по комнате, гася свечи. Становится так темно, что мы не можем даже разглядеть черты лица друг друга – только силуэты.
- Если хочешь, закрой глаза, - предлагаю я тихо.  – Думай, что это сон. Люди ведь не несут ответственности за свои сны, верно? А мы, демоны, умеем в ваши сны проникать…
- Сон?
- Сон.
Пусть это был только сон… Я касаюсь губами его лба, щёк…».

   
Двое в тёмной – очень тёмной – комнате. Ни единого источника света, кроме звёзд в ночном небе за окном. Две фигуры в интерьере постели. Мужчина и женщина.
Мужской голос:
- Оказывается, это рай… А я думал, что попаду в него только после смерти.
Женский голос:
- Не бойся, теперь не попадёшь. Извини, профессиональный юмор.
- Интересно, - то ли задумчиво, то ли игриво тянет он. Его рука скользит по животу женщины и перебирается на бедро.
- Что – интересно? – в её тоне звучит невидимая улыбка.
- Всё – интересно, - вторит мужчина с теми же интонациями. – А тебе понравилось? Ты же ведь этого хотела?
«Надо бы ответить: да. Так оно и есть. Почему же слова застревают у меня в горле? Всё дело в последнем вопросе. Я готова придушить его за последний вопрос. А чего я ждала? Каких слов? «Люблю»? Бред! «Хочу»? Это и так понятно. Почему меня взбесил простой, абсолютно логичный вопрос?! Потому что он не по сценарию. По крайней мере, не по МОЕМУ сценарию. Должны были быть другие реплики. Ну, например, так: «Любимая, ты восхитительна в этом звёздном свете!»… Или, ещё лучше: «Я столько ждал. Наконец-то я тебя нашёл. Теперь мы будем вместе навсегда». Ага… А ещё: «Только сейчас я понял, что ты для меня значишь. И мне не нужна никакая другая женщина!». Как будто один половой акт… Ну, или там два половых акта… способны перевернуть мировоззрение взрослого самостоятельного мужчины… И пробудить в его душе чувство неземной любви к самке, затащившей его в постель… Чушь!... Ах, как мешают, мешают слова, лучше вообще без них… Хотя бы сейчас как-нибудь обойтись без них…».
- Натали? – голос мужчины звучит уже обеспокоенно. – Ты что? Что случилось? Что-то не так?
- Да нет, всё нормально, я просто немного задумалась…
- А если я… слегка нарушу твои размышления? Ты позволишь?
Его рука мягко ложится ей на грудь, а губы уже касаются шеи. Телам не нужны слова, чтобы найти общий язык. Женщина с тихим стоном подаётся ему навстречу. Какое-то время можно вообще не думать. До рассвета ещё целая вечность, состоящая из «здесь и сейчас». Общая вечность.
Пока не наступит «завтра». Отдельное для каждого.   




Эпизод  26.  «Бывает ли утро – добрым?».


«Утро добрым не бывает»
Народная мудрость. 

«Что делать и как быть, если… Извечный вопрос, который волнует многих, потому что каждый хочет поступать максимально правильно в каждой ситуации».
Шаман. «Обида».
http://www.proza.ru/2009/05/28/560



«…Ну, вот и сбылась мечта идиота. Точнее, идиотки. То есть, меня.
Хотела ночь – получила ночь.
И что?

- Ох, - сказал Виктор, когда мне, наконец, удалось его растолкать.
- Пора, - сказала я. – Рабочий день. Труба зовёт.
- А может, как-то без меня… а? Хоть один день?
- Искать будут.
- А может, не найдут?
- Тогда потом спросят. Когда появишься.
- А может, я заболел?
- Проведать придут. К тебе домой. А тебя там нет. Возникнет вопрос: где ты заболел? И чем? Если заранее продумать все ответы, тогда, конечно, можно и не ходить. Я сама всегда так делаю.
- М-м-м… Я лучше пойду.

Впрочем, яичница с беконом и свежесваренный кофе довольно скоро настроили его на позитивный лад.
- А знаешь, мне кажется, будто я ещё так и не проснулся, - бодро сообщил он за завтраком. – Будто я всё ещё во сне. Грежу наяву. 
- Это хорошо?
- Не знаю.
- Вся наша жизнь – лишь сон, - обронила я туманную фразу.
- Нет, я так не считаю, - прочавкал Виктор, жуя мясо. – Сны – это пустые фантазии. Жить нужно здесь и сейчас, в реальности. Как есть-то охота, однако…
Мне есть совсем не хотелось: я лишь прихлёбывала кофе. Было как-то неспокойно.
- Странное чувство, - снова заговорил Виктор. – Как будто я слегка пьян. Хотя мы ведь вчера даже вина не пили… А ты чего такая мрачная?
- Не выспалась. Знаешь поговорку: утро добрым не бывает?
- Ерунда какая. Очень даже бывает. Например, сегодня: прекрасное утро. Как и ночь…
Я слабо улыбнулась. Чего-то не хватало, чтобы улыбка получилась в полную силу. Виктор утешающе погладил меня по руке:
- Знаешь, что. Я сейчас уйду, а ты ложись-ка спать дальше. Все дела подождут.
- Не знаю, как получится…

Наверное, всё-таки, я суккуб. Жадный и подлый. Вцепляющийся в добычу мёртвой хваткой. Почему, ну почему я не купила тогда его душу?! Ведь сам предлагал! И никаких усилий не требовалось! И был бы сейчас мой – весь, целиком, навеки. Фактически, за бесценок, за пустячную услугу. Раз в жизни даётся такой шанс – даже бессмертному демону, - а я умудрилась его упустить. Добровольно!!! В благородство решила сыграть! Дура.
Я почти физически ощущала, будто на пальцах моих вырастают когти, готовые вонзиться в него, чтобы никогда больше никуда не отпускать. «Всё или ничего», - вот, оказывается, каковы мои запросы. Просила ночь – получила ночь. Почему не попросила большего? Надеялась ли, что дальше как-то само сложится? Верила ли в собственную неотразимость? Рассчитывала, что близость физическая отворит нам врата к недостижимому ранее душевному слиянию? И мы враз поймём, что мы двое суть одно… Как писано где-то в их Писании…
Только в Писании оно и писано. А жизнь всё расставляет по своим местам, правильно Вик вчера меня поучал. Сколько во мне, оказывается, было романтических бредней. Не мечтать нужно, а хватать – хватать своё и держать покрепче, вот и вся правда. И в порошок стереть любого, кто покусится на мою собственность. Только так ещё можно удержать…
Один раз я уже смирилась с тем, что обречена его потерять. Неужели опять придётся???...

Мы прощались в дверях.
- Ты на службу-то не пойдёшь? – спросил он, на всякий случай.
- Пожалуй, нет…
- Спать будешь?
- Да… спать…
- А я, кажется, уже в норме. Только в голове звон какой-то. У меня лицо сейчас глупое?
- Обычное. Как всегда.
- А, ну ладно… Мы ещё увидимся?
- А ты хочешь?
- Ну, ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть…
- А, ну да, я это знаю… Боюсь, я должна ехать.
- В Индию?
- В Индию. Дорога далёкая. И очень трудная. Меня подстерегают опасности. Возможно, смертельные. 
- М-да, - Виктор нахмурился. – Ты уверена, что найдёшь там желаемое?
- Не знаю… Я уже ни в чём не уверена. Везде ищу чего-то, ищу… Можно и там поискать…
- Знаешь, что? Я буду за тебя молиться, - пообещал он, но тут же опомнился. – А, нет, не получится. Всё время забываю, что ты не совсем человек. Будь ты человеком, было бы проще… А так… Даже не знаю, как быть…
Вдруг он просиял от явившейся в голову идеи:
- Давай так: я буду просто – за тебя.
- Как это? – не поняла я.
- Как в песне: «Пусть чёрные ветви ставят нам сети, но я – за тебя».
- Что за песня такая?
- Слышал на ярмарке, когда артисты приезжали. Слова запомнил – понравились.
«Если действительно знаешь вперёд,
Если действительно веришь, что никто не умрёт –
Счастливый полёт!»27 - напел он, почти не фальшиво.
- А, хорошо… Я согласна. Будь. За меня.
- Угу, - он деловито кивнул. – Ну, я пошёл. Так, стало быть… в шесть здесь никого не будет?
- Ни-ко-го, - заверила я. – Абсолютно.
- Угу… Ладно. До свиданья, - он по-дружески пожал мою руку. – Береги себя. И… по-любому, удачи.
- Спасибо. Пока…

Дверь, наконец-то, закрылась. Я осела, согнувшись в три погибели, как от удара в солнечное сплетение. Почему, ну почему он не сказал: «Останься!»? Ведь хватило бы одного слова!
Он даже не попытался меня удержать. Он ни словом не упомянул, что я нужна здесь ему лично, нужна сама по себе, а не как удобный пособник в сомнительных предприятиях. Он получил от меня всё, что мог, а теперь с чистой совестью отпускает на все четыре стороны. А чего ещё я ждала?
«Праздник закончится, праздник пройдёт.
Что-то сшибает нас влёт, но никто не умрёт,
Никто не умрёт…».
Наверное, всё-таки я суккуб. Мне не нужна одна-единственная ночь, после которой мой мужчина с прежней лёгкостью упорхнёт из уютного мирка пригревшей нас постели в огромный внешний мир, оставив меня посреди этого мира совершенно одну. Мне нужен он весь, целиком, и душа, и тело, в безраздельное, единоличное владение! Всегда подле меня, если даже не телом, так чувствами – непременно; всегда связан со мной неделимо, с моим образом в центре его вселенной, так же, как и я поместила его образ в центр вселенной собственной. Я не смогу его с кем-то делить. Это несправедливо! Неправильно! Он должен был в меня влюбиться. Обязан был! Потому что я – лучшая… даже нет, не так – единственная! Единственная в своём роде. Он должен был умолять меня остаться! Пообещать что угодно, лишь бы я осталась. Позабыть всех прочих, всю свою прошлую жизнь! Потому что я – это я! А он вот так вот запросто ушёл, простившись со мной рукопожатием, как со старинным приятелем. Дескать, езжай в свою Индию, скатертью дорога. И уже нынче вечером готов бежать на свидание с другой! Брюнетки, блондинки… Яркая карусель на празднике жизни!...
Он что-нибудь мне обещал? Нет. Он чем-то мне обязан? Нет. Все взаимные договорённости исполнены и расчеты произведены. И за всю ночь – ни слова о чувствах, ни с его, ни (надо отдать должное!) с моей стороны. Лично я много болтала о своих чувствах во время наших прошлых встреч, а слова, слишком часто сотрясающие воздух, как известно, падают в цене.
У меня нет зацепок. Нет над ним власти!
Он не будет полностью моим – никогда. Он не любит меня. Мы можем провести вместе ещё не одну ночь, или день, или час, неважно, это ничего не изменит. Он не любил меня прежде, не любит нынче и не полюбит впредь. 
…Напольные часы в гостиной пробили семь. Семь утра. Уснуть я больше не смогу. Нужно что-то делать. Как-то действовать дальше. Я думала, с сегодняшнего утра для меня всё станет иначе. А как – иначе? Я думала, жизнь совершенно преобразится, перетерпит качественный скачок, окрасится новыми значениями, засияет небывалыми красками, и я буду знать без слов глубинный смысл своего бытия. А смысл непременно должен заключаться в том, чтоб находиться рядом с любимым мужчиной и блаженствовать в волнах его восхищения.
И вот: утро, я подпираю спиной стенку в коридоре, ощущаю кожей её холод сквозь ткань рубашки, и ничего… совершенно ничего иного, чего бы не было вчера, и позавчера, и месяц назад… Что было, то и будет, и ничего нового нет под солнцем…
Впрочем, я знаю одно средство, способное окрасить жизнь смыслами и расцветить красками… Где-то тут, за кучей сапог, у меня припрятано сокровище, с которым не сравнится и мифический философский камень. Початая бутыль Эликсира.
…Как хорошо, что он нашёлся. На середине второго стакана я почувствовала себя существенно лучше. То есть, с физиологической точки зрения - хуже, но в данной ситуации «хуже» и «лучше» выступали понятиями весьма относительными. Я могла уже со всей честностью, на которую способен либо глубоко пьяный, либо глубоко праведный человек, признаться себе, что не желаю никакой Индии, никакого Тибета, никакой левитации и прочих сиддх. И никогда по-настоящему к ним не стремилась. Я поняла, что все последние два месяца продолжала слепо следовать собственной природе, каковая естественным образом и разрушает правильный порядок человеческой жизни, и вовлекает самого демона в состояние, о котором поэт сказал: «Печальный демон, дух изгнанья…». Я считала, что ловко манипулирую окружающими, в то время как некие силы – то ли высшая воля, то ли безличные законы природы  - успешно дробили меня в своей мясорубке.
Некий смутный образ зашевелился в воображении, требуя воплощения. Кажется, сейчас я была готова подвести итог всем моим бестолковым метаниям.
Я нашарила на столе перо и кусок относительно чистой бумаги. В чернильнице, по счастью, что-то ещё плескалось на донышке, не успев засохнуть.

«Как липкий кошмарный сон», - криво выцарапало перо, подрагивая в неверной от воздействия алкоголя деснице. Почерк выходил неровный, но покуда ещё вполне читабельный. Тоска бурлила в душе… в том, что у демонов вместо души… готовая излиться на бумагу длинной волной океанского прибоя.

Как липкий кошмарный сон,
Как в череп бьющая трель,
Возник в моей жизни ОН –
Величье весны, Апрель.

Размеренный жизни ход –
Под взмах смертельной косы.
Отравленный древа плод
Не прячет своей красы.

Вкусивший – станет, как бог.
Хозяином станет гость.
На перекрестье дорог
Мне предуготован погост.

Зачем в этой шкуре я?
Жжёт истина – горячо!
Князь мира сего стоял
За левым моим плечом:

Заботами хмур и хвор,
Рукой водил по судьбе…
Подписывала приговор.
Как выяснилось – себе.

Блуждала – слепым вождём.
К обрыву вела слепцов.
Но, светочем возрождён,
Мир выжил в конце концов!

И май – Воскресенья суть –
В мир явлен был, как итог.
… Прощайте. Лежит мой путь
На перекрестье дорог.

…Перечитав творение по пятому или шестому разу, я вновь убедилась в своей гениальности. Это была настоящая Прощальная Записка, которую я вымучивала из себя уже не один день. После такой записки оставалось только обрубить последние концы, дабы умчаться в дрейф… А главное, в ней предельно ясно и красноречиво была изложена вся суть тех бесплодных исканий, что наполняли моё жалкое существование в прошедшие два месяца.
Теперь никому ничего не нужно объяснять. Всё и так очевидно. Фламмель, конечно же, поймёт, ведь у него семь пядей во лбу. И, кстати, не будет особо доискиваться, куда пропал его запас эликсира.
Я оставила записку на каминной полке, придавив для верности тем самым булыжником, что Фламмель так бережно хранил среди прочих реликвий.
Дольше находиться в доме не было никаких сил. Каждая деталь обстановки напоминала о сегодняшней… нет, уже вчерашней ночи, а сразу вслед за тем – ядовито намекала на грядущий вечер.
Я уходила навсегда. Я ещё не добралась до моря, а меня уже основательно пошатывало. Баллов, эдак, на пять. Из двенадцати. Но горлышко заветной бутыли моя кисть сжимала по-прежнему крепко…

…Напиваться с утра – удел социально и морально деградировавших личностей. Спать на голой земле, под открытым небом – удел опустившихся бродяг и вольных трубадуров.
В тот день я опустилась на самое дно.
Как-то так получилось…
Сначала я, было, решила немедля отправиться в задуманное путешествие. Отправиться назло себе, в наказание за дурь, уже зная, что я туда вовсе не хочу. Но сразу определить, в какой из сторон находится Тибет, оказалось затруднительно. В поисках единственно верного пути ноги занесли меня в пару давно знакомых кабаков.
В одном из них культурно проводил время освободившийся после ночного дежурства стражник по имени Поль. Тот самый, с которым судьба сводила меня на самой заре моего нынешнего земного турне.
Естественно, он не мог узнать меня. И я беспрепятственно наблюдала за ним из-за соседнего стола. С ним была юная дева  - полагаю, из местных шлюшек, - весьма эффектной цыганской наружности. Поль угощал её вином, а дева одаривала его сладострастными улыбками. Потом они куда-то удалились в обнимку. Их поведение показалось мне  вызывающе аморальным. В топку, всех в топку! Дрова! Я мрачно прожгла их спины самым осуждающим из своих взглядов. Спины предательски двоились, никак не желая входить в фокус. По сдвоенной спине беспутной цыганки колыхалась волна чёрных вьющихся волос.
Отчего-то вспомнился детский стишок про маленького Люцифера, над которым любил жестоко подшутить и сам Создатель, и вся ангельская верхушка.
«О нём об одном не подумал никто!
И дали ему совершенно не то!
А то, что совсем не любил он…».
Над этими словами в детстве я всегда плакала. Мне было смертельно жаль маленького беззащитного Люци, хотелось как-то утешить его, разогнать толпу насмешников и поделиться с отверженным малышом всеми своими нехитрыми сокровищами, собранными на помойках. С возрастом я поняла, что Люци отнюдь не столь бел и пушист, каким рисуют его средства пропаганды, но чувство негодования по отношению к толпе, которая с наслаждением травит не вписавшегося в формат одиночку, осталось. Даже если одиночка порой ведёт себя, как редкостная свинья.
«Когда был Люци маленький, с кудрявой головой…».
К чему это я?...
…Потом помню себя уже как-то отрывочно. Несколько переулков. Парковые ворота. Возле них – пьяненький нищий с бельмом на глазу. Завидев меня (чем уж он там завидел?), он демонстративно перекрестился и смачно сплюнул. В ответ я показала язык и потрясла бутылкой с остатками алкогольного напитка. Нищий засуетился, попытался оторваться от земли, но я не стала дожидаться – проследовала в парк.
К тому времени меня штормило уже не менее, чем на восемь-девять баллов. Остатки понятий о достоинстве подсказывали, что завалиться на скамью будет неприлично. О том, чтобы вернуться в дом, не могло быть и речи: всё моё существо восставало против того, чтобы снова оказаться средь предметов, ставших свидетелями моей пирровой победы.
И тут свои объятья распахнул гостеприимный куст. Попросту, я ввалилась в него, слишком сильно накренившись на правый борт. Куст расступился, любезно пропустив меня на ровную круглую площадку, сокрытую в самой его сердцевине. Напоследок я успела подумать, что растения подчиняются моей слабенькой остаточной магии, видоизменяя конфигурацию сообразно моим потребностям…».

*   *   *

Человек сидел на скамье под каштаном, посреди площади, перед церковью, где уже четвёртый год служил в сане пресвитера. По отсутствующему выражению его лица легко было догадаться, что он целиком поглощён размышлениями. К счастью, людям не дано заглянуть в деятельность чужого ума. Если бы какой-нибудь пролетающий мимо демон из любопытства подключился к его мыслительным импульсам… то, скорей всего, очень быстро отбросил бы это занятие и, презрительно фыркнув, умчался прочь. Ибо основная национальная черта в характере демонов – презрение.
«…А может, стоило попросить её остаться? Ну, так: задержаться ещё на пару дней? Она бы всё равно, конечно, уехала, раз уж приняла решение. Ведь она так хотела вернуть свободу, а там у неё будет шанс. Там, в далёких жарких странах, где всё – не как у нас… У нас, если честно, на демонов принято валить вину за всяческую беду, приключающуюся с человеком. Раньше люди использовали для этих целей козла отпущения: отправляли бедное животное в пустыню, гружёное всеми мирскими скорбями. Теперь традиция сия канула в прошлое. Но сам принцип сохранился. Только «козла» избирают уже из человеческой среды.
То ли дело – Индия. Или даже земли, ещё более дальние. Там демоны в почёте. Всякие: кровожадные и незлобивые, распутные и воздержанные, созидающие и разрушающие, уродливые и приятные глазу. Понятно, что демон в любом случае опасен для человека, ибо стремится искусить душу. И тело…»…
Память охотно выдала целый всплеск свежепережитых искушений, и мысли на время утратили связность. А ведь ещё вчера вечером, выходя из дома, чтобы повидаться с этой особой, он совершенно не предполагал, чем завершится их встреча – если вообще состоится. Как-то так всё само получилось… Впрочем, не стоит грезить о подобном посреди людной площади на скамейке. Человек усилием воли вернулся к прежним, менее компрометирующим думам.
«…Итак, демоны несут человеку опасные соблазны. Такова уж их природа. Однажды они сделали выбор, какими им быть, и теперь обречены оставаться таковыми до скончания веков. Люди их проклинают, а стоило бы – пожалеть. Нам, счастливым обладателям свободной воли, трудно вообразить себе положение существа, чья судьба абсолютно предопределена до самого Судного Дня. И после, кстати, тоже… М-да…
Индийцы относятся к ним терпимее. Стараются жить с ними в ладу, со всякими. Душу, конечно, губят при этом… Но ведь и язычникам интуитивно понятны Божеские законы – а значит, и для них должны быть шансы на спасение…
Речь сейчас не об этом. А о том, что демону, попавшему в мир людей, в тех странах будет однозначно уютнее, чем среди нас, просвещённых христиан. Может быть, ей даже выстроят дворец и станут ходить к ней на поклон. Попросят покарать подлого соседа или помочь разбогатеть. А что, она придумает способ…
Господи, о чём я думаю?!
Наверно, по сравнению с парением в воздушных высях, жизнь на земле кажется кошмаром. Она и хочет бежать туда, где кошмар менее тягостен, где легче дожидаться освобождения. Не стоит мешать. Она так хотела уехать.
А если б она уехала вчера утром, как и собиралась? И мы, скорее всего, никогда бы больше не увиделись… Ах, извечное: «что было бы, если бы?»! А я ведь предчувствовал, что мы не сможем просто так расстаться навсегда. От судьбы не уйдёшь. Как с самого начала дорожки наши пересеклись, так и пошло…
Забавно всё начиналось. Раньше было жутковато, а теперь вспоминаю – и становится смешно. Боялся её до ужаса, аж душа в пятки уходила. Никому не скажу, но себе-то можно признаться. Самое странное в другом: я до сих пор её боюсь. Вроде бы – милая, безобидная, ничего плохого не сделала… Это как чёрный колодец, где ни камень, ни эхо, ни свет не долетают до дна. Вроде бы, ничего дурного не сулит, но: подойдёшь к краю, глянешь в глубину – голова закружится, дыхание перехватит, и хочется бежать прочь без оглядки.
Иногда она рассуждает, совсем как человек. И я на время забываю о её «инаковости». Но иногда.. Ну, вот сегодня утром, например. Любая нормальная женщина сказала бы что-нибудь вроде: «Давай будем вместе, на что тебе другие?». И я бы не знал, что ответить… К счастью, у неё иные приоритеты. Она сама себе ставит цели и всегда получает желаемое. Меня, например… Никому не скажу, но себе-то можно признаться. А ведь поначалу я не давал ей ни малейшего повода… И что в итоге? Явился сам. Да ещё поначалу выставил себя круглым дураком…
А ведь если бы захотела – она бы уже стала мне полновластной хозяйкой. Ведь я же сам, сам предлагал ей заключить договор! И отдавал отчёт своим действиям! И никто за язык не тянул! Ох, я ли то был…
Почему она отказалась? Замышляла более изощрённую интригу? Или в силу благородства характера? Ведь даже Фома Аквинский писал, что некоторые демоны менее склонны к гнусностям, в силу большего благородства своей натуры, чем прочие. Кстати, он-то откуда знал?...
Может, будет и лучше, если она уедет, а я – не стану этому препятствовать. Спокойнее станет. Сегодня ей, предположим, не нужна моя душа… а завтра? И где гарантия, что я сам не брошусь ей в ноги, преподнося сей дар на блюдечке с голубой каёмочкой? И она примет его – дар – так же мило и естественно, как вчера – меня самого…
Ох, сложно-то как жить на свете.
Пожалуй, я не стану ей мешать. Мы оба получили желаемое и боле ничем не связаны. Словно расплатились по каким-то невидимым счетам.
Вот только… Сколько, интересно, времени? Солнце стоит высоко – должно быть, часа три. Она собралась уехать до вечера. Успела или нет? Надо бы увидеться напоследок. Проститься окончательно. Пожелать доброго пути. Нет, ну просто увидеться… Всего на пару минут… В конце концов, столько вместе пережили… Было бы невежливо… Может, она ещё дома… Вдруг успею?
…А не прихватить ли с собой блюдечко с голубой каёмочкой? Нет, конечно. Шутка».

Человек порывисто вскакивает со скамьи и быстрыми шагами покидает площадь.

«Конечно, она уже уехала, - сказал он себе часом позже, вдоволь набродившись вокруг пустого – абсолютно пустого! – дома. Он даже не поленился и, воспользовавшись ключами, обошёл его изнутри. Никого, действительно, не было. – Сказала – и сделала. Вот целеустремлённость, достойная всяческого уважения. Что ж, демоны – они такой народ: утром – здесь, а к вечеру – уже за тысячу миль отсюда. Они замечают нас, когда мы попадаем в сферу их интересов, и тотчас забывают, как только мы перестаём быть нужны… Такова их природа, ничего не поделаешь…
Всё кончилось так, как должно было быть.
Что ж, доброго пути. Я желаю ей всяческих благ. Но если эти блага достанутся ей подальше отсюда… Так будет лучше. Спокойнее. Всем. Каждому – своё…».

Он испытывал странную смесь разочарования и облегчения. Жизнь снова приобретала прогнозируемые контуры. Фактор неопределённости укатил в сторону Индии. Демоны проносятся сквозь человеческие судьбы, подобно кометам, и исчезают в им одним известных пространствах. То ли дело – люди: они остаются рядом. Не все, конечно, но – самые близкие, те, что входят в нашу жизнь и становятся её частью.
Через пару часов его будет ждать девушка. Нормальная человеческая девушка! И она – само совершенство….

*    *    *

«…Пробуждение оказалось мучительным. Ныло всё тело, несколько часов пролежавшее в скрюченном состоянии на сырой земле. Не помогло даже тёплое майское солнышко. На платье налип мелкий растительный мусор. Во рту сделалось сухо и шершаво. Голова, как ни странно, почти не болела, только стала очень тяжёлой.
Какое-то время я сидела, обхватив руками колени. Солнце маячило в западной части неба, тени  ложились длинные, вечерние. До заката ещё часа три-четыре. Ночевать в гостеприимном кусте не хотелось. Кроме же куста, для меня приютов в этом городе более не существовало. И, коль скоро я всё ещё жива, выход один… Умереть!... Шутка.
Провести ночь в дороге. Авось, встретятся в пути разбойники с топорами да порубают на куски… Они, конечно же, сначала выдадут коронную фразу: «Жизнь – или кошелёк!». А я им в ответ брошу что-нибудь очень дерзкое, оскорбительное, и тогда они набросятся на меня всей толпой, и прольётся кровь. Там, на перекрёстке дорог! Бывает же, что поэты пророчествуют в своих стихах.
Морщась, я поднялась на ноги. Окинула взглядом местность в поисках своих вещей. Мой дорожный мешок! Тощая заплечная котомка с жалкими пожитками. Он остался в доме! И плащ тоже там. А какая дорога без плаща?
Придётся идти в дом. Я успею. Быстренько. Только заберу мешок. И плащ. Солнце ещё высоко.

…В дом, в дом. Я почти бежала. Двигаться и дышать было трудно.
В чём я хотела убедиться? Что проверить?
…А вдруг он всё же послушался моих вчерашних предупреждений? Вдруг – внял? Зачем ему это? Ужели человек действительно настолько слаб, что готов ринуться за инстинктами, позабыв про дело всей своей жизни? А она, Мария, на что ей лишние заботы? Тайный роман, двойная жизнь, ложь, бесчестие, тоска по несбыточному? «Наша с ней основная задача – не застуканными быть на месте…». Зачем затевать дело, изначально сулящее одни проблемы?!
А вдруг… в них обоих… или в хоть ком-то одном… проснулся-таки здравый смысл? Вдруг Фламмель ошибался, и у людей всё же осталась хоть капля логики?
А может, просто случилось нечто, помешавшее… Ну, мало ли: родители не пустили её на улицу…
И тогда у меня останется шанс. Малюсенький шанс. Один на сотню. На тысячу. На миллион. Шанс развернуть, наконец, к себе лицом собственную фортуну.

…С домом что-то было не так. Это «что-то» помешало мне влететь в дверь на всех парах. Какая-то деталь изменилась с момента моего отбытия. И перемена была не из разряда тех, что можно списать на случайность, запамятование или воздействие стихий.
Цветок в окне! Что-то он должен означать, этот цветок в окне. Окно на втором этаже распахнуто, занавеси задвинуты, но не плотно, а на подоконнике торчит из посудины свеженький белый нарцисс. Мне даже показалось, что я различаю запах.
Я привстала на цыпочки, вытянулась и разглядела, что нарцисс – не один, их целых три, а стоят они в прозрачной стеклянной колбе. В этот миг шторы шелохнулись, меж ними показалась изящная рука, мелькнул голубой рукав платья. Женщина забрала сосуд с цветами в комнату.
Будь я проклята, если мне не знакомо это платье. Впрочем, я и так уже проклята, и не единожды.

Так я и осталась стоять посередь улицы – встрёпанная, помятая, оглушённая.

…Ну почему? Ну почему всё это происходит именно со мной?! Вот так всегда: одним – всё, а другим – жалкие крохи с барского стола. «И лишь обо мне не подумал никто…». Да, она красивее. Моложе. Намного. И… как бы это сказать? Беззащитнее, что ли. Все сильные мира сего вращаются вокруг горстки тех якобы слабых, которые, по их мнению, постоянно нуждаются в защите и опеке. «Куда же она без меня? Она без меня пропадёт! Я должен быть с ней, чтобы в любой момент помочь и защитить!» - вот их логика. Их общая логика.
А такие, как я, пригодны только для грубой тяжёлой работы. Для выполнения невыполнимых поручений. «Ты – единственная, с кем я могу поговорить откровенно... Ведь должна же ты была откликнуться на мои мысли, потому что ты мне очень нужна… Ты ведь была и остаёшься демоном, хоть и в человеческом обличье… Ты – единственная, кому я могу довериться… Ведь это же так просто! Для тебя… Всего одна простенькая услуга…».
А для иных – хрупких ангелоподобных дев с невинными глазищами – уготована и доля иная. Им – цветы. Им – вздохи под луной. Им – сонеты и конфеты. Им посвящаются подвиги рыцарей, с них пишут картины, им под ноги швыряют шубы из соболей и колье из бриллиантов…

Я почувствовала, как во рту скапливается горечь. Она была даже на вкус ядовитая: ежели плюнуть в кого – глядишь, помрёт. Кстати, есть такие змеи, что вовсе не кусают, а просто плюются ядом. До глаз достать норовят. Через глаза он вернее в кровь всасывается, яд-то.

…А ведь выход есть – внезапно осенило меня. Всё очень просто. Мари была нужна на определённом этапе, без неё невозможно было обойтись. И она полностью выполнила своё предназначение в моей жизни. Но теперь она уже лишняя, она превратилась в помеху. Значит – что? Правильно: помеху следует устранить.
Как говорится: нет человека – нет проблемы. Всего лишь очередное жалкое полешко для нашей Топки.
Всё должно выглядеть, как несчастный случай. Или смерть от естественных причин. Кирпич на голову? Падение с лошади? Мари не работает на стройке и не ездит верхом… Тогда – яд? Медленное угасание от неизвестной болезни… Или внезапная остановка сердца… Да, а что? Моё лицо ей знакомо: она не раз видела меня в церкви. Вряд ли Мари откажет мне в беседе, если я изобрету веский повод. А беседа двух милых дам вполне может протекать за чашечкой чая. А в чашечку чая может угодить что угодно…
Где-то среди книг Фламмеля я видела справочник по лекарственным и ядовитым растениям. Вот, предположим, наперстянка: прекрасное средство для лечения сердечной слабости. В смысле, для улучшения работы сердца. Но: в случае превышения дозы – лекарство обращается в страшный яд. Вызывает остановку сердца в фазу его расслабления. Смерть довольно быстрая и не слишком мучительная. Наверное.
Виктор, конечно, погорюет сначала. Может быть, даже примется обвинять себя: дескать, не уберёг; дескать, навлёк на её голову гнев Господень. А я буду рядом. Ненавязчиво. Как тень. Как надёжное плечо, на которое всегда можно опереться. Или как жилетка, в которую всегда можно всплакнуть.
И вот, когда я стану для него незаменима… Когда однажды он, наконец, поймёт, что я – единственная женщина, которую он желает видеть подле себя… Вот тогда!... Наступит миг моего истинного триумфа.
…Что-то мелкое летит мне под ноги, несколько раз со звоном подскакивает на камне и затихает. Я растерянно озираюсь. Прохожий, задержавшийся на мгновение подле меня, солидно кивает: да, мол, ты не ошиблась, это действительно тебе. После чего продолжает свой путь. Передо мной поблёскивает на мостовой маленький железный кружок. Монетка! Монетка? Я, стало быть, похожа на нищенку. Ну да, с похмелья, да проспав полдня в кустах.
Монетку я всё-таки подняла и сложила в карман. Лучше уж пусть считают обычной нищенкой, чем общественно опасной сумасшедшей.

…Так вот, когда Марии не станет, и Виктор смирится с её смертью, а я всегда буду рядом, и он убедится, что я – единственная…
Как же всё, оказывается, просто. Путь к счастью краток и гладок! Неужто нет совсем никаких помех?
А как же это: «не убий» - и так далее? А что – «не убий»? Заповеди писаны для людей. У демонов существует лишь Должностная Инструкция, на неё они и молятся в служебное время. А во внеслужебное – и вовсе трава не расти. Неужто кто-то всерьёз поверил, будто я – воздушный демон одиннадцатого ранга!!! – по-настоящему прониклась всем этим религиозным мракобесием, которым попы дурманят мозги легковерной пастве?! Для меня вообще, по определению, не существует ничего святого! Кроме отпуска, да и тот боком вышел…

…Интересно, что там сейчас творится, в доме? Можно вообразить во всех деталях, в красках. И я воображаю, насколько позволяет фантазия, тренированная регулярными визитами в Отдел Похоти… Картинки в мыслях вырисовываются столь яркие, что я невольно жмурюсь и трясу головой.
Этого невозможно допустить! Ненавижу! Только смерть избавит меня от мучений. Причём, не обязательно моя. Нужно убить обоих! Да, именно так: тогда одна из них никогда больше не встанет у меня на пути, а второй – останется моим навсегда. Хотя бы в моей памяти.
…А ведь если сейчас их качественно убить… То есть, дождаться, чтобы они наверняка согрешили, а возможно – и не по разу… Если дождаться и убить, то не исключено… ах, даже не верится! Но это вполне реально… Тогда Департамент, благодаря моим самоотверженным действиям, получит сразу две тёпленькие души, только что сознательно отдавшие предпочтение пороку вместо добродетели. И тогда Администрация, возможно, смилостивится… нет, не так: зачтёт моё деяние. И скостит срок! А то и вовсе амнистирует.
Я вырвусь, наконец, из этого отвратительного каземата! К небу! К звёздам! К ветрам!
Ах, как я, оказывается, устала. От всего: надежд и разочарований, попыток воспарить и сшибания влёт, жажды тепла и ответного отчуждения; и от откровений ближнего, который в одночасье вдруг решает открыться как-то сразу и весь.
Устала от постоянного чувства скованности и тяжести, порождаемого плотью. От непонятных обязательств, которые зачем-то на себя регулярно взваливаю, а потом не знаю, как от них отделаться. От поисков счастья и истины, не существующих в природе. От бестолковых метаний, водящих по кругу. От духовных озарений вперемешку с алкоголем. От жажды сбросить тесный панцирь из норм, приличий, ритуалов, необходимости соответствовать чужим ожиданиям – и от страха оказаться безо всякой защиты, если я вдруг этого панциря лишусь.
Я смертельно стосковалась по единственному в мире предмету: моему родному, старенькому облачному дивану. Он один преданно служил мне с незапамятных времён, в горе и в радости, в болезни и в здравии… Разделял со мной все мои удачи, выдерживал бешеные прыжки радостных порывов, мягко и деликатно сочувствовал в минуты скорби… И никогда не обронил ни слова упрёка. Он вообще не способен ронять слова. И ни разу не подвёл. Вот предмет, на который всегда, в любых обстоятельствах, можно ПОЛОЖИТЬСЯ!
За что бы я сейчас по-настоящему продала душу, так это – за возможность снова оказаться на родном диване, в тепле и покое. Взбить подушку помягче, натянуть на голову чистое одеяло – и ничего, и никого больше не видеть. Только темнота, тишина и тепло.
…А ведь между мной и свободой остаётся какая-то ерунда: всего лишь два жалких, нелепых существа, мнящих себя образом и подобием Творца. Их кости так хрупки. Их плоть так уязвима – рвётся, крошится, горит. Особенно тонка в черепе височная кость. Понадобится всего лишь пара толковых ударов в висок – по одному на каждого. Возле камина валяется тигель: идеальное орудие убийства. Он тяжёл и компактен, и один его конец заострён, словно наконечник копья.
Злость придаст мне сил. Я удержу железяку в руке. Самое главное: действовать быстро, не дать им опомниться и разбежаться. Дождаться момента, когда их тела переплетутся особенно тесно, и они перестанут замечать окружающее. Нужно только неслышно пробраться в дом и подобраться к дивану, где они рано или поздно окажутся. Для этого придётся припомнить умение отводить глаза. Но ведь Бафомет обещал, что кое-какие демонические способности останутся при мне. Надеюсь, и эта тоже…

…Как зомби, завороженно глядя на окно второго этажа, я делаю неловкий шаг к дому. Под ногой опять что-то звякает. Отступаю назад. На мостовой, поблизости друг от друга, валяются ещё три или четыре денежки. Когда мне их успели накидать? А я даже не заметила! Впрочем, когда я погружаюсь в задумчивость, то частенько перестаю обращать внимание на происходящее вокруг.
Присев на корточки, аккуратно выбираю монетки из пыли. Пожалуй, их – вместе с той, что уже в кармане – должно хватить на чарку дешёвого вина. А то и на две…
«Так почему нам не напиться?» - весело подмигивает кто-то за краем поля моего зрения, внутри головы.
Так сходят с ума. Но я не удивляюсь, даже не расстраиваюсь. Добротное помешательство сейчас могло бы спасти меня от невыносимого гнёта реальности…
Ноги сами находят дорогу в ближайший кабак…
Окно второго этажа остаётся за спиной, но я и спиной ощущаю, как колышется на нём занавеска…».



Эпизод  27.  «Адский день».


«…Адский день. Медленно, мучительно перекатываются минуты. В движении времени больше нет необходимости: ведь то единственное лучшее, что могло случиться в моей жизни – уже успело и произойти, и кануть в прошлое.
Продолжения не будет. Никогда. Приговор. Проклятие. Рок. Ирония Судьбы – великой любительницы чёрного юмора. 'Anagkh.
Время изогнулось и превратилось в станок дыбы, на которой я буду растянута всю оставшуюся вечность.
Разбухший солнечный диск тонет за морем крыш в западной части города. Где-то вдалеке, на пределе слышимости, башенные часы отсчитывают бесконечное множество ударов. Как хорошо: каждый гулкий звук откликается пульсацией боли внутри черепа. Наконец-то я нашла достаточно дрянное пойло. Боль избавляет от мыслей. Останавливает внутренний монолог. Позволяет существовать только «здесь и сейчас».
Один из ударов выбивается из общего ритма: как ми-мажор из серии ре-миноров. Он предназначен лично мне. Это сигнал. Мой выход. Пора покидать гримёрку.

…В круге света. Нас четверо. За пределами круга – бархатное беспросветное ничто. Напротив меня, словно торжественная делегация, тройка Верховных. Кажется, минуло лет сто с тех пор, как мы собирались в том же составе. И точно так же кажется, будто мы вовсе не расходились, а так и стоим здесь, в тех же позах, с самого момента достопамятного суда. Словно это и есть единственная реальность: круг света посреди пустоты да мы четверо.
Впрочем, маски успели перемениться. Так бывает в театре: свет ненадолго гаснет, а когда его снова включают, актёры предстают в новых обличьях. И декорации меняются, обозначая новую сцену.
Мои визави всё те же: Адрамелех, Бафомет, Ваал.
Как-то не так они на меня смотрят. Не по привычному сценарию. Не как полковое командование на рядового из штрафбата.
С таким выражением, какое сейчас пытаются изобразить они на своих физиономиях, лишь любящая бабушка взирает на взрослеющего внука-студента, приехавшего во время каникул погостить на родину предков.
Они улыбаются.
Ваал расплющил в слащавой мине одутловатое, обрюзгшее лицо. На нём – любимая багряная туника времён Римской Империи. Ну и, разумеется, белый плащ с кровавым подбоем. Старик питает слабость к пафосу.
Бафомет скалит в радостной ухмылке козлино - человеческую морду, обнажая кривые жёлтые зубы. В этот раз он выглядит вполне обыденно, по-рабочему: синие прямые штаны из грубой хлопковой ткани, затёртые до неопределенного оттенка, и мешковатый растянутый свитер. От Бафомета за версту веет табачищем. Из-под обтрёпанных штанин торчат острые носки кожаных ботинок – кажется, весьма дорогих.
Адрамелех… Адрамелех ли? Если бы не природное чутьё демона, я бы, пожалуй, усомнилась в его личности… Или, точнее, в данной ситуации -  в ЕЁ личности.
Увидев моё смятение, она одарила меня лёгким ободряющим кивком. Движение было каким-то поразительно плавным и замедленным, но не из-за медлительности физических реакций тела. Вокруг неё словно бы видоизменялся сам временной поток.
Высокая статная дама, лет под тридцать или тридцати с небольшим. Тесный корсаж платья облегает стройный стан и утягивает грудь; пышные юбки, расшитые золотом, стелятся по земле. Голову, плечи и спину укрывает ажурная мантилья цвета слоновой кости. Такие накидки носят женщины в испанских землях. Передний край мантильи опущен на лицо наподобие вуали, полностью скрывая его до самого подбородка. Холёные белые пальцы сжимают веер.
Не верится, что предо мной всё тот же одиозный шеф Геенны. Недаром его неуёмная фантазия стала притчей во языцех во всех кругах АДа. Интересно, видели ли его в таком образе подчинённые? Если только у него вообще ещё есть подчинённые. Может, он их всех уже давно переплавил, за компанию с обычным человеческим топливом. И заруливает там сейчас всем единолично…

В присутствии Верховных все рядовые демоны обязаны склонять головы. Я бы, может, и склонила. Да что-то шея совсем не гнётся – видать, застудила, пока валялась на земле. Так и пялимся друг на друга: лицо в лицо. Я – зэка, что с меня взять, разве что срок добавить: к вечности – ещё одну вечность.

- Молодец, девочка, - нарушает тишину Бафомет. Его голос с хрипотцой, свойственной заядлым курильщикам, как никогда задушевен. – Отлично справилась. Мы даже не ожидали, что у тебя всё так хорошо получится.
Он подносит к глазам правую руку. Рукав свитера отползает вниз, и на запястье взблёскивает золотом корпус механизма для отсчёта времени. Хотя люди называют эту машинку словом «часы», у меня в уме почему-то проскакивает словечко «Ролекс». Какой такой «Ролекс» - понятия не имею. И не мудрено: от злоупотребления спиртным слабеет память. Знаю только, что этот «Ролекс» полностью настоящий, не подделка.
- Оба наши, - довольным тоном сообщает Бафомет всем присутствующим. – С потрохами. Все ключевые намерения полностью сформулированы.
- Что, уже? – без особого удивления переспрашивает Ваал. Просто чтобы подать ответную реплику.
- Так время-то – почти десять.
- А, ну да… Ну вот, Мэл, скоро перейдут в твоё ведомство, - последнюю фразу Ваал бросает в сторону молчаливой испанки. – А ты всё ругаешься, что у нас недопоставки…
Я не вижу лица женщины, но знаю, что под вуалью она загадочно улыбается. Откуда же я тогда знаю? Наверное, она хочет, чтобы я знала.
- А? – звучит, наконец, и мой сиплый голос.
Кажется, я простудилась. Так и знала, что лежание на земле выйдет боком.
- Ты прекрасно выполнила задачу, - охотно поясняет Бафомет. – Творчески. И в сжатые сроки.
- Всё по плану, - вторит Ваал. – Только ещё быстрее, чем мы рассчитывали. Экономия рабочего времени – тридцать процентов. Хороший результат.
- Да что происходит-то?! – повышаю я голос на Верховных. С запозданием пугаюсь собственной наглости.
- Что ж, объясню по-порядку, - добродушно соглашается Бафомет, напрочь игнорируя моё вызывающее поведение. – Как ты знаешь, я возглавляю Департамент по Работе с Людьми. Мы давно к тебе присматривались. Нам нужны креативные сотрудники. У нашей работы есть весьма жёсткая специфика: необходимо принимать оперативные решения в труднопрогнозируемых условиях. Брать на себя ответственность.
- Импровизировать, - скалится в ухмылке Ваал. – Рисковать.
- Да, - подхватывает Бафомет. – И далеко не всегда есть возможность обсудить каждый последующий шаг с руководством. Сотрудник должен уметь рассчитывать только на собственные силы, знания и смекалку.
- Ага, - подначивает Ваал. – От руководства он только по шапке получает, потом, в случае провала. Ну, или передаёт всю славу, в случае успеха…
Бафомет одаривает ироничного коллегу дружелюбным взглядом василиска.
- Твой шеф, наш почтенный Ваал, - продолжает он, - дал добро устроить тебе небольшую проверку. Стандартная ситуационная задача: совратить священника и девственницу.
- Мы максимально упростили условия, - поясняет Ваал. – Подобрали такую девочку, чтоб у мужика тяга была аж на генном уровне заложена. Биохимия, тудыть её! Против природы не попрёшь.
- А парень стойкий попался, - весело бросает Бафомет. – Непредвиденный фактор, между прочим.
Он многозначительно смотрит на Ваала. Тот хмурится, бурчит:
- Ты же знаешь, мы отрабатываем новую диагностическую программу. Научники предупреждали, что поначалу возможны сбои, нужно отлаживать…
- Да я ничего и не говорю, - театрально разводит руками Бафомет. – Технические нюансы, куда без них. Я только ещё раз хочу подчеркнуть, насколько важен фактор личности оперативного сотрудника…
- …Если бы не твоя работа, - сообщает Бафомет в мою сторону, - он вполне смог бы устоять перед искушением. Даже вопреки вашей, Ваал, биохимии. И тогда все вложенные усилия пошли бы насмарку.
- Она - не моя, - угрюмо бормочет Ваал. – Это наука, а не лотерея. Биохимические выкладки подтверждают генетические соответствия. Все биологические проявления жизнедеятельности жёстко закодированы, в том числе и параметры оптимального партнёра для спаривания…
- Наука много потрудилась для нашей пользы, господа. Может, позволим ей слегка отдохнуть? – мягкая, ласкающая звуковая волна прокатывается по всем нам. Этот тихий альт пробирает вибрацией не только меня. Даже матёрые дьяволы – успеваю заметить – на миг переменяются в лице. Голос из-под вуали не отличается ни громкостью, ни резкостью. Он подобен лёгкому дуновению ветерка среди полного штиля. И потому каждая его нота отчётливо впечатывается в сознание. – А давайте на время объявим генетику с биохимией лженауками? Хотя бы в какой-нибудь отдельно взятой стране? Мужчины слишком много времени уделяют пустым умствованиям. Они гонятся за абстрактными идеями, напрочь забывая о тех, кто живёт рядом и жаждет любви. Так пусть ненадолго оторвутся от бумажек с цифрами и оглянутся вокруг! Правда, милочка?
Испытующий взгляд из-под вуали устремлён прямо на меня. Я этого не вижу, но знаю.
- Не пойму, причём тут я, - упрямо твержу я.
- Они могут болтать до скончания времён, - испанка (язык не поворачивается назвать её Адрамелехом) чуть подвигается в мою сторону. Она не шагает, а словно плывёт, влекомая медленным течением. – Но всегда обвиняют в болтливости нас, женщин. Я объясню. Тебе устроили проверку. Ты её прошла.
- Суть в том, - подхватывает Бафомет, - что без твоего, Натанаэль, виртуозного вмешательства ничего бы не вышло. Скажу честно: я восхищён. Ты почти всю дорогу играла с ним открытыми картами. И это сработало! Люди ведутся на искренность. Человек в последние века становится всё искушённее. Он уже способен интуитивно чувствовать, если вокруг него затевают хитроумную интригу. Но искренность – обезоруживает! Кстати, обязательно нужно включить этот момент в предстоящий тренинг…
Последнюю фразу он адресует уже не мне, а, похоже, самому себе. Поскольку тотчас же извлекает из пустоты небольшую книжечку в кожаном переплёте, самопишущее металлическое перо (оно демонстративно отбрасывает золотой блик – точно так же, как перед этим часы) и аккуратно записывает несколько слов.
- Таким образом,  - резюмирует Бафомет, закончив писать, - Натанаэль прекрасно справилась со стандартной служебной ситуацией, включающей нестандартные элементы. Чисто, гладко и элегантно.
- И с экономией рабочего времени, - встревает Ваал.
- И с экономией рабочего времени, - легко соглашается Бафомет.
Им бы петь хором а-капелла!
- Причём, господа, девочка действовала абсолютно без подготовки, - Адрамелех оказывается ближе ко мне ещё на несколько сантиметров. Она как будто дрейфует на глади мироздания. – Полная импровизация с её стороны. Очень красиво!
Я знаю, что дама под вуалью томно закатила глаза.
- Да, и ещё один момент, - оживляется Бафомет. – Вы обратили внимание на её выдержку, господа… и, кхм, дамы? Это очень важно. Сначала – вы помните? – она собиралась сразу их убить. Признаюсь, меня такое решение слегка покоробило. Но она – умница девочка! – сама моментально поняла свою ошибку и переориентировалась. Действительно, один из наших основополагающих принципов: клиент должен дозреть! Налиться, так сказать, соком. Важно не только заронить семя греха в человеческую душу… Точнее, отыскать семя греха в человеческой душе – ибо мы, как известно, ничего не создаём сами, а только культивируем уже имеющиеся зачатки. Важно дать этому семени прорасти и укорениться! Зацвести, наконец! Позволить вызреть плоду! А уж мы с вами, господа, будем эти плоды пожинать. Да, все мы в какой-то степени садовники, взращивающие дивные растения…
Ваал многозначительно кашляет. Адрамелех загадочно улыбается под вуалью. Если бы какому живописцу достало мастерства передать в красках её улыбку, эта картина прославилась бы в веках… Бафомет опоминается.
- Так вот, - возвращается он к основной теме нашего собрания. – В ходе выполнения операции хочется отметить такие проявленные Натанаэль качества, как креативность, находчивость, выдержка, высокая обучаемость, быстрота реакции и способность легко перестраиваться с учётом меняющихся обстоятельств. Таким образом, Натанаэль, ты полностью соответствуешь требованиям, предъявляемым к сотрудникам Департамента по Работе с Людьми. Поздравляем, ты принята на работу в наш Департамент.
- Это элита, - мурлычет Адрамелех. – Это наш авангард. Без отважных бойцов из Людского вся наша деятельность придёт в упадок. Именно они не дают угаснуть пламени страстей в каждой из человеческих душ, явленных в мир. Теперь ты – один из элитарных бойцов. Работать в Людском Департаменте – большая честь. Но и высочайшая ответственность. Тебе это по плечу.
- Но… - я окончательно сбита с толку, и лепет мой жалок. – Но я думала, что меня… того… уволили?
- Извини, - широко улыбается Бафомет, будто подстроил удачную шутку. – Мы не стали посвящать тебя во все детали. Так было лучше для дела.
- Но… - снова подаю голос я, робко блея, как перепуганная овца, - в Людской ведь, кажется… кажется, не берут демонов ниже десятого ранга? У меня же только одиннадцатый…
- А это ещё одна хорошая новость, - сообщает Бафомет. Он откровенно сияет, словно моё продвижение по службе стало его личным достижением.  – Теперь у тебя девятый ранг. Главный уже утвердил. Подойди сюда.
Ноги делаются ватными, но я кое-как заставляю их двигаться, чтобы приблизиться к адской троице. Бафомет разом становится предельно серьёзен. В его руках появляется золотой диск, никак не менее трёх дюймов в диаметре. Мне не нужно разглядывать его, чтобы узнать, что на нём изображено. Кто же из демонов не знает, как выглядит Печать Бафомета! Перевёрнутая звезда, вписанная в пентаграмму. Два луча торчат вверх, символизируя козлиные рога.
- Демон девятого ранга Натанаэль, - объявляет Бафомет официальным тоном. – Ты принимаешься на службу в качестве оперативного работника Департамента по Работе с Людьми. Тебе вручается твоя личная Печать Бафомета. Отныне ты имеешь право заключать договора с людьми от имени Департамента и скреплять их этой печатью. Твои обязанности, как сотрудника Департамента…
Он что-то бубнит, перечисляя, но я уже не слушаю. Моё внимание полностью приковано к золотому диску, который принимается сиять всё явственней, по мере того, как Верховный ведёт свою речь.
- Твои права… - Бафомет оглашает новый перечень.
Мне хочется прикоснуться к диску. Только тогда я окончательно уверюсь, что он – мой. Мой!!!
Что значит сей диск? Сила. Власть. Могущество. Могущество управлять людьми и событиями, приспосабливая их для осуществления своих планов. Власть над тварями, составляющими низшую, неполноценную расу. Сила работника, занимающегося тяжким, но жизненно важным трудом: заготовкой «дров» для нашей вселенской Топки.
Топка – это тепло, свет, энергия, движение нашего мира. Комфорт и безопасность. Прогресс и счастливое будущее. Топка – наше всё!

Из состояния созерцательности меня выдёргивает переменившийся в интонациях голос нового шефа:
- …вопросы есть?
- А что, договора без печати не действуют? – выдаю первое, пришедшее на ум.
- Действуют, конечно. Печать нужна для отчётности. Один экземпляр в бухгалтерию, другой в плановый отдел…

Длань Бафомета мягко, но властно ложится на середину моей груди. Через мгновение он убирает руку, а Печать остаётся со мной, словно малое, тайное солнце среди кромешной полуночной тьмы.

- Ну вот, с официальной частью покончено, - констатирует Бафомет с явным облегчением. – Коллеги, можете поздравить нашего нового оперативного работника.

Ваал одаряет меня вялым рукопожатием. При этом втягивает носом воздух, будто принюхиваясь.
- Ты что, пила? Что за гадость? – кривится он брезгливо. – Впрочем, пей, разумеется, если от этого есть польза для дела. Хотя, с биохимической точки зрения всё это – полнейшая дрянь… Максимум – стопка в день…

После его влажных ладоней хочется обо что-нибудь вытереть руки.

Бафомет дружески хлопает меня по плечу, оставив амбрэ моего перегара без комментариев. Либо он по натуре истинный джентльмен, либо ему действительно всё равно.

…Каким образом Адрамелех успела оказаться рядом со мной, я так и не поняла. Я не заметила, чтобы она сделала хоть одно движение. Но только расстояние между нами внезапно сократилось до полуметра.
Край вуали слабо колыхался от её дыхания. Я же постаралась не дышать вовсе: не хватало сейчас новых упрёков. Она плавно подняла обе руки и убрала кружева с лица. Пока она выполняла это действо – нарочито неспешно, - я ощутила нарастающее волнение, хоть вроде бы не пристало вовсе одному демону смущаться от вида другого, каков бы этот вид ни оказался. Все мы постоянно помним, что наши сиюминутные личины – лишь маски, отражающие одну из бесчисленных граней бытия…

Лицо, открывшееся моему взору, не было ни ужасающим, ни экстравагантным. Обычное лицо женщины, слегка перевалившей за тридцать, но при этом хорошо сохранившейся. И всё же было в нём нечто, приводящее в необъяснимый трепет, вызывающее внутреннюю дрожь, приковывающее взгляд и доводящее до умопомрачения.
С удивлением я вдруг поняла, что дама не очень-то и похожа на испанку. Я сочла её испанкой лишь потому, что она носила мантилью.
С бледного лица на меня пристально смотрели глаза переменчивого оттенка. Глаза цвета лесного озера в пасмурный день – свинцово-серые, с зеленовато-карими вкраплениями… Изящный нос с небольшой горбинкой и маленький аккуратный рот казались смутно знакомыми.

…Передо мной предстало моё собственное нынешнее человеческое лицо – но такое, каким могло бы стать лет через десять земной жизни.
Дама еле заметно улыбнулась моему пониманию. Чуть обозначила улыбку уголками рта.
- Ты сделала хороший выбор, - прошелестел вокруг меня её голос. Губ она не размыкала.

Дама подалась ко мне, и её щека на мгновение соприкоснулась с моей. Видимо, это должно было обозначать дружеский поцелуй. Странно: её кожа оказалась неожиданно тёплой, совсем по-человечески. Во время её прикосновения на меня повеяло лёгким ароматом духов, столь ненавязчивым и тонким, что сердце отозвалось внезапной вспышкой восторга.
В этот миг она показалась мне остро, пронзительно прекрасной. Настолько прекрасной, что захотелось прижаться к ней и разрыдаться на её плече.
В следующий момент всё переменилось. Дама стала плавно удаляться, а мне в лицо ударил резкий порыв «мусорного» ветра. Был он и удушающ, и обжигающ, и нёс в себе смесь дыма с едкой пылью, забивающей глаза. С ветром пришли запахи плесени, трупного тления… и ещё какая-то нотка, очень знакомая. Ах, да: кошачьей мочи.
В то же время уголки рта Адрамелеха подтянулись, обозначив жёсткие (или жестокие?) складки, а всё лицо как-то неравномерно напряглось – правая половина заметно сильнее, и даже верхнее веко правого глаза пару раз дёрнулось нервным тиком. Лицо не сделалось от этого особенно страшным, но приобрело неприятный вид.

Наплыв образов схлынул так же резко, как и появился. Все трое Верховных снова стояли на равном удалении от меня. В воздухе не пахло ничем. Адрамелех не стала опускать вуаль. Она улыбалась мило, но несколько искусственно – как и положено светской даме на официальном приёме.

Бафомет глянул на соратников.
- Коллеги, все высказались? Тогда вернёмся к нашим обязанностям. А ты, - обратился он ко мне, - марш домой: отдыхать и приводить себя в порядок. Завтра утром выходишь на работу. Оформим документы. Получишь инструкцию и инвентарь.
- Как… а как же отпуск?
- Из отпуска ты отзываешься досрочно. Остаток присоединим к следующему очередному. Или возьмёшь материальную компенсацию.
- Но я… как…

Я всё ещё не могла в полной мере осмыслить значение произошедшего. Сейчас бы эликсирчику…
Адская троица, выполнив свою миссию, разом утратила ко мне интерес. Они синхронно развернулись ко мне спиной и шагнули прочь из круга.
Вслед за тем погас свет, словно невидимый техник щёлкнул выключателем.
Но в свете уже и не было необходимости…».   




Эпизод  28.  «Что было, то и будет».


«Шла лесною стороной –
Снова чёрт идёт за мной…».

Песня из м/ф «Летучий корабль».


«…Дни тренинга пролетели, как фанера над Парижем.
Какая странная поговорка. Почему, собственно, фанера должна летать над столицей Франции? Да ещё – летать быстро, как то подразумевает символическое значение фразы.
В настоящее время я и сама пролетала над какой-то частью земной поверхности, вместе с приютившим меня полупрозрачным облачком; а прочие клочки небесного тумана складывались в замысловатую многозначительную вязь. Этой вязью писана была повесть всех моих приключений, наконец-то возымевшая счастливый финал. Я чувствовала себя как-то двойственно: с одной стороны – вновь преисполненной юношеского энтузиазма, способного свернуть горы; с другой – неимоверно повзрослевшей, чтобы не сказать – состарившейся. Возможно, сказались обретённые в процессе учёбы познания об устройстве мира.
Все перипетии моей земной жизни предстали предо мной, наконец, в истинном свете. И в этом свете они смотрелись жалко, плоско и примитивно. Словно младенческие каракули на фоне картин великих мастеров. (В качестве «картин великих мастеров» выступали, естественно, мудрые истины, преподнесённые нам на тренинге высококвалифицированными наставниками). Возникал закономерный вопрос: как Я, высшее от природы существо, угораздилась вляпаться во всю эту муть людских межличностных отношений? И на данный вопрос напрашивался лишь один приемлемый ответ: по юношескому (девическому?) недомыслию, разумеется. Молодая была, глупая.
Да если бы я, со своими нынешними знаниями, вновь оказалась в исходной точке, в завязке тех недавних земных событий!… Да я бы!... У меня было бы всё, о чём мечтала, и много больше. Я знала бы наверняка, как заставить всех окружающих добровольно сплясать под мою дудку. И они бы плясали! Ох, как бы они плясали!...
Оказалось, что раньше я, действительно, очень плохо разбиралась в повадках живых людей. Но теперь всё обстоит иначе. Теперь каждое потенциальное «полено» для меня – открытая книга. Может быть, я по-прежнему не способна читать в душах, но просчитать поведение каждого примитивного индивидуума сумею за раз. Да, меня этому обучили.
Я – супер-демон!!!
…Так мы орали в конце тренинга, в ходе каких-то полуспортивных игр на свежем воздухе. Сначала чувствовали себя немного неловко: всё-таки, все – взрослые демоны, привыкли считать себя солидными персонами, а тут нужно откровенно дурачиться на публике. К тому же, ведь ещё все трезвые были, как сволочи. Поэтому смущались. Особенно когда ведущий дал задание протащить верблюда через игольное ушко, не навредив животному. Но потом кто-то принёс из заначки анашу, и дело пошло…
Как потом объяснило руководство, в такой развлекательной форме отрабатываются навыки работы в команде. Иногда возникает в нашем деле необходимость поработать в команде. Хотя бОльшую часть времени приходится действовать в одиночку.

…Сколь бы ни было пядей в твоём нынешнем лбу, а ни одна из них не позволит тебе переделать собственное прошлое. Можно, конечно, для развлечения помечтать, как бы я, ставшая теперь мудрой и сильной, повела себя, окажись снова в той давней ситуации. Да толку-то? Единственное, что стоит сделать - это принять свершившееся, как данность, перестать за него цепляться и мирно похоронить где-нибудь на обочине памяти. Дабы затем смело двинуться в собственное светлое будущее.
«Я свободе-е-еннн!» - как пропел один менестрель, чей голос подобен иерихонской трубе.
Тем более, что перспективы, открывшиеся мне теперь, на порядок превосходят любые из жалких удовольствий земного бытия. Если раньше я безвольно вращалась вместе с земным шариком, то теперь я – из тех, кто сам вращает Землю. Естественно, в направлении, указанном Администрацией… Мы – как солдаты: выполняем приказ.

…Так вот. Вначале было слово. В смысле, слово Должностной Инструкции оперативного работника Департамента по работе с Людьми. Которую пришлось в экстренном порядке зазубрить от корки до корки, а потом сдавать по ней зачёт в форме каверзного теста.
Не успела я передохнуть от зубрёжки, как вместе с группой других новобранцев оказалась в Учебном Центре. Начался тренинг.
Жизнь наша шла по графику, напряжённому до предела. С утра до вечера – учёба: теория плюс отработка практических навыков с помощью ролевых игр. С вечера до утра – шабаш. И так каждый день.
Нормальный бессмертный демон начнёт загибаться уже после третьего подряд шабаша. Нужно же хоть когда-то и спать! Вообще, как известно, демонам спать не обязательно, но сказывается многовековая привычка. Некоторые пытались вздремнуть в процессе учёбы. Им сильно мешали ролевые игры.
Как бы то ни было, но нам, оперативникам Людского, такие испытания – что два пальца… В смысле, нипочём. Только тот, кто достойно выдержит тренинг, имеет право зваться оперативником.
Ничто так не сплачивает коллектив, как добротный корпоративный шабаш.

…Наш Веррин – регионал по Франкским землям – всегда сидел с нами до последнего, даже если гулянка затягивалась до первых петухов. Некоторые предполагали, будто таким образом он пытается как можно подробнее изучить личные качества новых сотрудников в неформальной обстановке. Но у меня сложилось впечатление, что ему просто нравится живое общение. Он никогда не терял сдержанной корректности, сколь бы ни был пьян. А коллеги по секрету нашептали мне, что в прошлом он был человеком и католиком. Ну, бог ему судья… Впрочем, для него суд уже свершился.
Не отставал от него и регионал  германцев Мефисто. Если Веррин больше отмалчивался и слушал, то Мефисто с удовольствием развлекал публику едкими остротами и всевозможными анекдотами, от абстрактно-интеллектуальных до откровенно неприличных.
Оба показались мне симпатичными ребятами. Как сослуживцы и начальники, ничего личного.

Однажды ночью мы, все вместе, видели ёжиков. Нас было демонов пять – шесть, самых стойких; оставив дотлевать прогоревший костёр, мы двинулись нетвёрдой походкой сквозь предутренний лес. И вдруг прямо нам под ноги из ближайшего куста шарахнулась пара крупных матёрых ежей. Я никогда раньше не видела живого ежа! Или – не замечала… Мы их поймали, разглядели и отпустили.
А ежи, должно быть, разглядели нас. К тому времени я уже вполне освоилась со своим новым обликом. Не знаю, каким он представлялся ежу, но могу предположить, каким он, в общих чертах, покажется среднестатистическому человеку.
Относительно облика демона следует сделать небольшое пояснение. Формально у нас его не существует. Воздушная сущность не нуждается в конкретных внешних чертах. Поэтому люди не способны видеть нас телесными очами. Но фактически, вступая во взаимодействие с демоном, человеческая психика создаёт некоторые образы, которые затем всплывают в снах или фантазиях. Сии образы суть отражения нас. Так мы, не отражающиеся ни в одном из зеркал, можем узреть собственное отображение в психической жизни человека.
Звучит немного сложно. А что делать? Не всё в мире просто…
Так вот. Человек, столкнувшийся со мной, нафантазировал бы (скорее всего!) некий абсолютно чёрный силуэт, напоминающий очертаниями ангельскую фигуру. У силуэта просматриваются контуры причёски в виде длинных локонов, ниспадающих на плечи; контуры длинных прямых одежд, подолом достигающих земли; и контуры тяжёлых величественных крыл, что в сложенном состоянии, сливаясь с очертаниями спины, напоминают горб. Ни черт лица, ни деталей одежды разглядеть невозможно, ибо фигура поглощает любой свет, оставаясь идеально чёрной. Она – как дыра на ткани явленного мира. Как полная тень, противостоящая любому свету. Или – как заноза в заднице… Пардон, шучу, конечно. Заноза не обязана быть чёрной.
Итак, хоть детали фигуры и неразличимы, зато внешние контуры могут воспроизводить различные оптические эффекты: грациозно струиться, расплываться клубами тумана или, напротив, обретать предельную резкость, свойственную разве что мраморной статуе.
Жаль некому похвастаться своей новой, неземной красой. Для моих собратьев она ничего не значит. Хотя… Несколько раз за время тренинга всё же поступали непристойные предложения. Да что толку! Чего такого непристойного может сотворить одно бесплотное существо с другим?! Да ещё пьяное в драбадан… Так, предложить только и может.
Тьфу, нечисть одна кругом вьётся…

На последнем шабаше, носившем статус официального банкета, Бафомет сказал речь новичкам.
- Господа! И дамы. Позвольте вас поздравить. Теперь все вы – полноправные сотрудники нашего Департамента. Департамента по работе с Людьми. Вы – элита, лучшие из лучших, вы – цвет и надежда нашей нации.

По случаю торжества на нём был, наконец-то, бархатный бордовый камзол, по моде текущей земной эпохи. И белые штаны в обтяжку, типа лосин, которые – не знаю уж, насколько моде соответствовали. В кои-то веки великий Шеф выглядел прилично. В обычной рабочей обстановке он демонстративно игнорировал все нормы одёжного этикета. А нынче, видимо, сам проникся торжественностью момента. Я давно подозревала в нём глубоко запрятанную склонность к сентиментальности.

- …Изо дня в день вы вновь и вновь вступаете в бесконечный незримый бой за благо нашего народа, - вещал Верховный. – Вы постоянно находитесь на передовой. На ваши плечи падает вся тяжесть столкновений с противоборствующей стороной. Я ни в коей мере не хочу умалять заслуги остальных наших достойнейших подразделений. Многие из вас начинали свой трудовой путь в Департаменте Воздушных Мытарств. И Мытарства, и Геенна незаменимы на своих местах. И всё-таки, то, чем они впоследствии столь плодотворно занимаются, зарождается здесь, на земле, в тех самых «полях», где мы с вами взращиваем и пожинаем урожай страстей человеческих…

Шабаш, действительно, происходил на земной поверхности, как и бОльшая часть тренинга, дабы условия были максимально близки к реальным, рабочим. А Бафомета вновь повело в сторону садово-огородных ассоциаций. У меня зародилось подозрение, что в свободное время он выращивает в теплице редкие сорта помидоров.
Его слова насчёт нашей элитарности имели под собой некоторую почву. Насчёт Геенны ничего сказать не могу, ибо толком о ней ничего и не знаю. А вот в Мытарствах работа, по сути своей, глубоко рутинная. Каждый сотрудник узко специализирован. Изо дня в день он выполняет один и тот же набор операций: выявить страсть – раздуть её до максимума – перекинуть клиента на следующий этап. Конвейер. Причём формально мытарь должен работать лишь по одному – единственному виду греха, все остальные в его компетенцию не входят, и он не обязан в них разбираться. Если я в своём Чревоугодии и бралась дополнительно раскручивать клиентов на уныние, то исключительно по личной инициативе, из любви к искусству. Могла бы и не делать ничего такого, и получала бы ту же зарплату. Многие из демонов так и застряли навсегда на этом уровне.
Но лучшие из лучших получают шанс возвыситься над остальными.
Оперативник Людского Департамента обязан знать всё обо всём. Здесь каждый индивидуален и универсален.

- Вы только вдумайтесь! – вещал Бафомет. За то время, пока он толкал речь, многие, кто устал держать рюмки поднятыми, уже успели втихушку осушить их, и не по разу.  – В Воздушке каждый из вас, кто там побывал, имел дело только с одной – единственной страстью.  Здесь, у нас, вы работаете со всем спектром человеческих страстей, со всеми его оттенками и переливами!...

Я подумала, что Адрамелех в этот момент не преминул бы вставить своё коронное: «Очень красиво!». Но его на банкете не было: посторонних не пригласили.

-…Бесконечное множество возможных сочетаний грехов и пороков. Безграничный простор для творчества! Бережно отыскать любое крохотное семя греха в каждой душе, даже если оно густо присыпано пылью показного благонравия. Обильно поливать это семя живительной влагой наслаждений, невинных и запретных, пока оно не даст росток. Даровать ему неиссякающий свет искушений, дабы подтолкнуть к росту. Тщательно ограждать молодую поросль от порывов сожалений и раскаяния. А когда, наконец, взращенный вами плод, в смысле – грех, начнёт ветвиться во всей своей силе, начнёт цвести и плодоносить…

«А ещё на молодую поросль может напасть мучнистая роса, - продолжила я мысленно его ассоциации. – Или хрущ. В виде блюстителей общественной морали. И нравственности. Вот уж мороки-то будет – каждый листик опрыскивать…».

- Каждый из вас усвоил к этому моменту определённый набор рабочих техник, приёмов, правил. И в то же время, вы прекрасно понимаете, что каждый клиент уникален. И к каждому мы обязаны найти индивидуальный подход. Когда вы окажетесь в полях, вы будете рассчитывать только на собственные силы. Ни наши почтенные регионалы, ни я сам не сможем постоянно быть рядом с каждым из вас. Вам придётся принимать самостоятельные решения. Именно поэтому вы все прошли тщательную проверку в полевых условиях, прежде чем попали в наш Департамент…

Дальше я не слушала. Речь скоро закончилась, и все радостно зазвенели бокалами, протягиваясь через столы, чтобы каждому – чокнуться с каждым. На одно мгновение показалось, будто мы все – действительно одна большая дружная команда. Или даже семья. Хотя это была, конечно, всего лишь сентиментальная иллюзия. Любой демон – законченный эгоист, и признаёт лишь собственные интересы.

…И вот, несколько недель учёбы пролетели, как фанера над Парижем. Завтра – первый настоящий рабочий день. На передовую. В бой. Немного волнуюсь, немного боюсь, немного жажду.
«Возможности карьерного роста вполне реальные, - сказал Бафомет в частной беседе. – Как себя покажешь. От руководителя районного звена до начальника регионального подразделения».
Плох тот оперативник, который не мечтает стать Верховным. Конечно, не сразу: пройдёт одна, или две, или три тысячи лет… Пожалуй, это единственная достойная цель, ради которой стоит прилагать усилия. Им, Верховным, подвластно всё. Конечно, над ними есть ещё Главный и Самый Главный – но те уж занимают свои места по праву происхождения. А до Верховного, теоретически, можно дослужиться. Если повезёт чуть-чуть…
Адрамелех как-то бросил высокопарную фразочку: дескать, «Дьявол – это все мы». Но на самом-то деле, все МЫ – это так, мелкая шушера, крошки от Дьявола, перхоть на его плече. А настоящий Дьявол – это все ОНИ, Верховные. Они не из тех, кто выполняет приказы; не из тех даже, кто эти приказы отдаёт. Они приказы создают, придумывают. Формулируют. Они знают, что и для чего нужно приказать. Они понимают, как устроен мир и как выжать из него для себя максимум выгоды (а заодно уж – и для всего нашего «общего» дела).
Когда я стану Верховным… ну, помечтать-то я могу?... Так вот, когда я стану Верховным… Я иногда буду являться на землю инкогнито – так, побродить по знакомым местам, поприкалываться над жалкими человечками… И любой из них - сколь бы ни хорохорился, сколь бы ни кичился своими принципами, своим независимым мировоззрением, своей свободной волей, - окажется податливей пластилина в моих цепких когтистых лапах.
«Стану я точно генералом,
Стану я точно генералом,
Если капрала,
Если капрала
Переживу!»28.

Люди мелочны, жалки и слабы. Они оправдывают собственные мерзости стечением обстоятельств и ищут в других причину своих несчастий. Они используют ближнего для удовлетворения своих прихотей, нимало не заботясь о его чувствах, и принимаются громко возмущаться, если ближний начинает вести себя с ними так же. Они предают и лгут, они манипулируют своими сородичами, словно марионетками, они с восторгом кидаются в пучину греха, даже если их туда никто не подталкивает, при этом легкомысленно отмахиваясь не только от голоса собственной совести, но даже и от доводов элементарного здравого смысла.
Их женщины капризны и похотливы. Их мужчины, лицемерно поучающие других нравственности, готовы волочиться за каждой смазливой девкой, попадающей в их поле зрения, щедро раздаривая свой жалкий генофонд. Порождения ехиднины! Ни один из них не заслуживает ни капли сострадания, ни капли любви, ни грамма уважения – лишь отвращение и презрение.
Единственное, на что они пригодны – гореть в Геенне. Дрова! Топливо.
И завтра я приступлю к заготовке дров. Завтра – мой первый настоящий рабочий день».

«…- Поздравляю с началом трудовой деятельности, коллега, - Бафомет доброжелательно-серьёзен.
Утро. Мы вдвоём в его кабинете. Я чуть трепещу, как гончая перед началом охоты. С востока веет лёгкий бриз.
- Готова приступить к исполнению, - рапортую я. – Какое будет задание?
- Инвентарь получила?
- Да.
- Расписалась?
- Да.
- Ну, что ж, - Бафомет одобрительно улыбается. – Вот тебе первое задание, боец. Полагаю, будет логично, если ты поведёшь дальше своих первоначальных клиентов. Один из наших основных принципов: клиентов ведём до конца, вплоть до закрытия дела. Лишь в крайнем случае, граничащем с форс-мажором, клиента можно передать другому сотруднику. А в обычных ситуациях каждый справляется сам. Всё понятно?
- Так точно! – я браво вытягиваюсь во фрунт и расправляю эфирные плечи. – А… кто – первоначальные клиенты? Я же только что с тренинга.
- Как – кто? Разумеется, твоя блудная парочка: Виктор Готье и Мария де Мюссе. Там, в принципе, уже и делать нечего. Они уже и без нас сделали всё необходимое. С твоей, конечно, подачи. Остаётся только оформить завершение дела. Идеальный случай для отработки техник и навыков. Имей в виду: я специально даю тебе такой лёгкий вариант, чтобы ты потренировалась в спокойной обстановке.
Мне кажется, что небо, как штукатурка, крошится маленькими кусочками и потихоньку осыпается мне на голову.
- Как… Виктор? – бормочу я в растерянности. – Виктор? А я думала, что уже всё… того…
- Ты думала, с ним уже всё? Нет пока, прошло не так уж много времени. Но дальше тянуть не стоит: Воздушка уже включила их в планы на ближайшие пять лет. Опоздаем – подведём товарищей. Вот тебе досье, вот расчеты аналитиков, вот рекомендации по закрытию ситуации. В принципе, всё стандартно: разоблачение, общественное порицание, позор, мучения, смерть. Но это – так, общая канва. Девушка ты сообразительная. Если сочтёшь нужным – импровизируй.

В мои эфирные руки ложится пухлая кипа эфирных бумаг. У каждого письменного текста существует свой эфирный прообраз – эдакая матрица, где хранится всё его содержание. Потому-то и принято говорить, что рукописи не горят. Бумага сгорит, а матрица – сохранится. По этой же причине появилась и идиома, гласящая, что «идеи витают в воздухе». Речь идёт о тех же матрицах.

- Ну, - бодро напутствует Шеф, - семь футов тебе под килем. И – ни пуха!
- К чёрту, - машинально отвечаю я. …».

Абсолютно чёрная молния пронзает среди бела дня безмятежно-лазоревый небосвод. Всё происходит настолько быстро, что человеческий глаз не успевает ничего заметить. Просто у кого-то вдруг беспричинно пробежит по спине холодок, а у другого внезапно настроение омрачится дурным предчувствием. Так сходят из воздушных сфер на землю злые ангелы, именуемые также слугами дьявола.
 
   

      
  Эпизод  29.  «Так сходят на землю…».


«…Но спускаемся мы с покорённых вершин, -
Что же делать – и боги спускались на землю».

В. Высоцкий. «Прощание с горами».


«…Бух!
Так сходят на землю аЦЦкие демоны.
Конечно, никто из людей этот «бух» не услышит: их органы чувств слишком грубы, чтобы фиксировать наши перемещения. Но дом – столетняя каменная постройка, послужившая мне посадочной площадкой, - отреагировал вполне ощутимой мелкой вибрацией.
Человек в кресле отложил книгу и настороженно завертел головой.

Когда я пикировала с высот, то вовсе не думала, зачем целюсь именно в этот клочок земной поверхности. Но теперь-то, оказавшись на месте, готова придумать тысячу объективных обоснований своему поступку. Начать с того, что это – единственный на земле дом, куда я могу приходить без предупреждения и приглашения, в любое удобное для себя время. Потому что право моё подтвердил сам хозяин.
Есть и ещё кое-что… Ладно, себе-то можно признаться. Я – на первом настоящем задании и дико волнуюсь. Было бы очень неловко опозориться после того, как мои профессиональные качества расхвалил сам Шеф. Всегда обидно, когда не можешь оправдать ожиданий.
А этот дом – единственное место на земле, где мне хоть чуть-чуть довелось испытать покой. Пусть совсем ненадолго и относительно…

- Ё! - сказал Фламмель. Наверное, в такой необычной форме у алхимиков принято приветствовать гостей. Какие-нибудь масонские тайные знаки…
И я поняла, что сейчас брошусь обниматься. Потому что соскучилась. Потому что предо мной человек, даривший мне кров и хлеб, умевший одним едким замечанием разрушить мой привычный мир и соорудить новый. Умевший варить такой эликсир, который даже демона обратит в истинную веру.
Уже в состоянии разбега я опомнилась… И, со звуком лёгкого хлопка, преобразовалась в иную консистенцию.
Тут надобно пояснить. Эфирное тело демона беспрепятственно проходит сквозь любые физические предметы. Если бы я не учла это обстоятельство, то прошла бы сквозь хозяина дома, вместе с его креслом, и дальше, не получив желаемого. По счастью, любой демон от десятого ранга и выше наделён властью видоизменять материю, из которой состоит. По собственному желанию он может преобразовываться в плотную физическую субстанцию и лепить из неё тело на собственный вкус. Это так называемое «воздушное тело», мало чем отличимое от настоящего человеческого; только его требуется хотя бы раз в три дня обновлять, а то начнёт таять, растворяясь в эфире.
Чтобы приобрести определённую внешнюю форму, надо заранее изучить её во всех деталях. Иначе рискуешь серьёзно облажаться, позабыв, скажем, про пищевод или мочеточники. Чтоб воссоздать правдоподобное воздушное тело, нужно быть педантом. И знать анатомию с физиологией. Иначе выйдет как в песне:
«Сделать хотел грозу –
А получил козу,
Розовую козу
С жёлтой полосой…».
Кстати, именно поэтому среди людей бытует стойкое мнение, будто дьявол имеет какой-то страшный, непотребный облик и является человеку в причудливых, уродливых формах. Далеко не все из нашего роду – племени добросовестно изучили устройство человеческого организма. Вот и лепят всякую хрень. А делают вид, будто так и задумано.
По идее, демоны могут принимать любые обличья. Только каждое нужно сначала проработать до последних мелочей. За время тренинга я еле успела освоиться с одним. Не мудрствуя лукаво, я взяла за основу ту самую личину, в коей обреталась весь последний месяц земной жизни. Со всеми теми же диспропорциями и несовершенствами. И даже не потому, что не сумела бы придать своей новой фигуре более сексапильные очертания. Подтянуть, например, талию или увеличить грудь. А из принципа.
Если раньше они все – жалкие людишки – судили по моему виду меня, прикидывая, какую выгоду им сулят объёмы моей груди, талии и бёдер… То теперь расстановка сил поменялась в принципе. Как бы они ни воспринимали меня зрительно, судить их в любом случае буду я. Вечно!
(Ха-ха!).
Хоть обернись я жабой с туловищем петуха и хвостом змеи!... Нет, это, конечно, литературная гипербола. В техническом плане это было бы слишком сложно и неудобно. Химеры, вообще, маложизнеспособны.
А так… Я явилась в уже знакомый грубый мир в том привычном образе, в котором здешние жители звали меня «Натали».
Был и ещё один нюанс, о котором я старалась не думать, но всё же… Ведь именно так я выглядела, когда он… когда мы с ним… Ах, нет, всё это кануло в Лету и подлежит забвению! Какая, право, ерунда; минутная слабость; утрата самоконтроля.
Меня прежней более не существует. Иной ранг, иная профессия, иной уровень сил и возможностей. Я полностью обновлена. Я стала идеальным орудием для службы АДу. Я – опер! (Звучит ещё круче, чем «мытарь»).

…В последний момент я рухнула из воздуха прямо на колени Фламмелю, а его кресло – качалка, практически коснувшись спинкой пола после моего падения, бешено зашаталось.
- Ёшкин кот! – развил свою мысль Николя. – Ангидрид твою марганец перекись!
При этом он так сжал мои бока, что я радостно взвизгнула и соскочила с него буквально в полёте. Кресло закачалось ещё сильнее. Фламмель еле выбрался из него на ноги.
- Явилась! – констатировал он. – Не прошло и года!
Человек нечувствительный заслышал бы в его словах лишь упрёк. Мне же открылось, что он весьма рад меня видеть, хоть и стесняется в этом прямо признаться.
- Я здесь! Я снова с вами! – провозгласила я бодро. – Я пришла вывести вас на путь вечной погибели!
- Стой-ка, - Фламмель сощурился. – Замри.
Конечно же, я замерла, радостно подчиняясь воле всезнающего.
- Повысили! – присвистнул он, просверлив меня своим непередаваемым проникновенным взором. – Девятый ранг, а?
- А то! – я эффектно выхлопнулась обратно в эфирный облик.
- Ну ты даёшь! – Фламмель восхищённо втянул воздух. – Красавица. Стой, как стоишь. Три минуточки постой, ладно?
Хм, если б нечто подобное мне сказал хоть один из бессмертных… Да хотя бы и смертный, но другой… Впрочем, ладно: всё равно приятно.
Фламмель пошарился на стеллаже и вернулся с какими-то предметами в руках. Предметы сильно смахивали на крупный циркуль и обычную рулетку.
- Стой на месте, - деловито распорядился учёный.
- Крылья расправь, - потребовал он, копошась за моей спиной.
Я послушно распахнула во всю ширь пару великолепных, чернильно-чёрных крыл, приобретая величественный вид зловещего ангела мщения. За спиной раздалось восхищённое:
- О-о-о!

- Четыре метра в размахе! – с гордостью доложил Фламмель, являясь пред мои очи. – Феноменально!
- Так ты меня мерил, что ли?! – дошло до меня с запозданием.
- Ну, да, - он сделал невинное лицо. – А что?
Я перешла обратно в физическое состояние. Потому что обиделась.
- Нет, ну а что? – стал активно оправдываться Николя. – Ты даже не представляешь, насколько ты гармонично сложена. Можно сказать, идеально. В том, эфирном, варианте. Ты же меня знаешь: я – эстет, я не могу спокойно пройти мимо прекрасного. А крылья – они потрясающи! Огромные крылья. У других меньше, относительно общих пропорций.
- И многих ты так уже замерил? – уточнила я настороженно.
- Да есть маленько… Пока «Демонологию» писал, пришлось и этим заниматься. Дюжина-то уж точно будет.
- И что, я правда среди них лучшая?
- Смотря по каким параметрам оценивать. Если рассматривать общую гармонию пропорций, то – да, лучшая. Золотое сечение. Но я ещё подсчитаю на досуге…
Хоть комплименты из уст учёного, собравшегося поверять гармонию алгеброй, звучали странновато, меня они всё ж таки проняли. Обижаться я перестала.
И, наконец, повисла у него на шее, как и собиралась с самого начала.

Когда объятия и похлопывания по спине закончились, я расположилась у стола, а Фламмель занялся традиционной процедурой приготовления кофе.
Сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, захлёбываясь восторгами, я рассказывала о своём возвращении в воздушные пространства, о новой должности, о дифирамбах, пропетых в мой адрес руководством, о захватывающих перспективах, о своих новых способностях и полномочиях. Единственное, о чём я умолчала – это причины, по которым Администрация возжелала вернуть меня в свои ряды. Я лишь пробормотала нечто невразумительное о смене политики компании, пересмотре моего дела, снятии всех обвинений и полной реабилитации.
 Фламмель сочувственно кивал и выразительно мычал, не отрывая глаз от закипающего кофе.
- Я так и знал, что ты снова появишься, - произнёс он с улыбкой, когда поток моих словес иссяк. – Я понял, что тебя освободили раньше срока. А кое-кто весьма беспокоился… Мы ведь, знаешь ли, тебя похоронили.
Сначала я решила, что он шутит. Но Фламмель вовсе не собирался смеяться над своим заявлением.
- Как – похоронили? – попыталась уточнить я, чтобы понять, в чём кроется юмор.
- Как обычно, на кладбище. Хотя это было непросто…
- Как – похоронили?! На каком ещё кладбище?!
- На кладбище святой Женевьевы – здесь, не очень далеко. Да ты, наверно, его знаешь…
- Что значит: похоронили?! – теперь я уже заподозрила издёвку. – Я же живая! Как можно похоронить живого демона? Да ещё так, что он сам ничего об этом не знает?! Ты с ума сошёл!
- Как обычно хоронят, так и похоронили, - Фламмель придвинул мне чашку с кофе. – В землю зарыли, крест поставили. Да ты кофе-то пей…
- Кого вы, к чёрту, похоронили?! – вскипела я.
- Труп, - просто отвечал Фламмель.
- Да что ты такое городишь?! Чей труп?!
- Твой.
- А-а… А-а-а!... А, чёрт!
Я вдруг поняла, откуда взялся труп. И мне стало не по себе.
- Помнится, я уезжал на три дня и просил тебя присмотреть за домом, - заговорил Николя неспешно. – Возвращаюсь под вечер… По гостиной – будто орда кочевников прошла… Всё не на своих местах… Ничего не могу понять. Цветы какие-то… Ковёр весь в пятнах от кофе… Настоящий персидский ковёр, стоит бешеных денег! Мне его из Герата полгода везли, между прочим! Я всё могу понять, Нат, но зачем ценную вещь портить?
Он с упрёком ткнул пальцем в сторону пола. Там, на толстом светлом ворсе ковра, отчётливо желтело навеки въевшееся пятно неровных очертаний.
Когда-то… вечность назад… Неловкий взмах руки… летящая к земле чашка… летящие по сторонам кофейные брызги… И я: ползаю на коленях, пытаясь оттереть моментально въевшиеся следы. Въевшиеся, как видно, навсегда… И не только в ворс… Но и в мою память… Уже похороненную под напластованиями тренинга, корпоративной культуры и служебных задач… Похороненную, как выяснилось, вторично – в земле, под крестом, на кладбище святой Женевьевы.
Я медленно опустилась на колени к достопамятному пятну. Легонько провела по нему рукой. Ворс пощекотал ладонь.
- Да бесполезно! – отмахнулся Фламмель. – Ничего уже не сделаешь. И чем я только ни пробовал! Намертво.
- Намертво, - вздохнула я.
Николя заметил перемену в моём лице, но истолковал её по-своему.
- Ладно, не убивайся, - милостиво разрешил он. – Ковёр, конечно, великолепен. Был. Авторская работа. Второго такого точно уже не будет. И вернуть его в исходное состояние уже невозможно. Как же тебя всё-таки угораздило, а? Ведь из самого Герата, полгода везли… Друг подарил…
Он на мгновение закручинился, а затем встряхнулся:
- Ну да ладно, переживём. Жизнь продолжается. Будут у нас ещё новые ковры. Хотя такого, конечно, больше уже точно не будет…
Я так и продолжала сидеть на коленях на ковре, подле пятна, машинально его поглаживая. А Николя вернулся к исходному рассказу:
- Ну так вот. В доме – разгром, ковёр безнадёжно испорчен, тебя – нет. Я сразу понял, что ты без меня собирала какую-то компанию. Решил дождаться, чтобы высказать своё недовольство. Я же предупреждал, что тебе теперь нужно быть осторожной! Ты ведь привыкла игнорировать то, чего обычному человеку надлежит бояться и избегать, ради самосохранения. Ну, вот… Ждал – ждал… Ты не идёшь… А тут ещё записка на камине эта идиотская!
- Записка? – я искренне удивилась. Не помню, чтобы я писала какие-то записки. Зачем?
- Ну, это… - Фламмель дошёл до камина, приподнял стоящую на полке шкатулку и извлёк из-под неё сложенный вчетверо листок. – Про погост на перекрёстке!
Он развернул бумагу и сунул мне под нос. Почерк походил на мой, только очень неровный.
«Как липкий, кошмарный сон…
Как в череп бьющая трель…».
Теперь я припомнила – правда, всё ещё смутно. Было дело, моя работа. Хотела уйти красиво.
- Я как прочитал – вообще не знал, что думать, - продолжил Николя. – Шляпу схватил – и в город. Прямо с дороги, уставший, не емши, не пимши… Не знал, где тебя искать. Вспомнил, что ты вечно торчишь в храме. Пришёл туда, там – отец Готье. Спрашиваю: где? Он отвечает: понятия не имею! А потом заявляет: она, дескать, в Индию ехать собиралась, к махараджам! Я, как сейчас помню, ору: «Какие, ангидрид, махараджи?! Она же на полпути загнётся! Там здоровые-то мужики не выживают…». В общем, заразил я его своим беспокойством. Он до этого и не предполагал, что что-то дурное может случиться. Он почему-то был уверен, что для тебя в нашем мире проблем вообще не существует…
- Что? Что он был уверен? – слабо вякнула я.
Фламмель не на шутку разволновался. Он уже заново переживал события того злополучного вечера.
- В общем, подхватились мы оба – и по всем злачным местам, город прочёсывать. И меня, знаешь, предчувствие какое-то смутное не покидает. И Виктору уже не по себе. Кабаков пятнадцать облазили… Я папашу Луи нашёл, честно. Чуть не наехал на него: где девка?! Он вообще не понял, о чём речь – даже растерялся. А уже в пятнадцатом, под утро, сели мы , голодные, злые, за стол… Трезвые, как собаки… Выпили по стакану… И Виктора как осенило: знаю, говорит. Потащились мы в парк. Зачем, думаю, в парк, что там делать? А там, знаешь, куст есть такой… сиреневый… Здоровенный! У него середина вся выгнила, и вроде пустое место внутри, как полянка малюсенькая. А на полянке – трупик… Представляешь? Ладно мы ещё бутылку с собой захватили…

Я уже всё поняла. После того, как меня вернули на родину, человеческое тело, изначально служившее моей тюрьмой, утратило последний источник жизненных сил. И умерло, наконец, как и было ему предназначено.
Именно его – ранее принадлежавшее неизвестной особе, пытавшейся свести счёты с жизнью, - и нашли мои добровольные спасатели. Но это тело уже не было мной к тому моменту.
- Отец Готье был глубоко шокирован, - рассказывал Фламмель. – Я даже не ожидал, что он так расстроится. Он всё бормотал, что знает причину. Я объяснил, конечно, что ни хрена он не знает…
- Что же ты объяснил? – вопросила я резко. Мне было неприятно, что они оба обсуждали меня за моей спиной.
- Я всё ему рассказал: кто ты, как попала в наш мир и что в нём делала. И знаешь, что самое странное? Он ни капли не удивился!
- Ещё бы! – фыркнула я.
- Так он знал?!
- Да.
- Значит, знал… Ладно, - Фламмель провёл рукой по лицу. – Нужно было что-то решать. В наличии имелось только мёртвое тело. Мы перетащили твой труп ко мне в дом.
- Это – не мой труп, - процедила я.
- Это был твой труп! – грозно навис надо мной Фламмель.
- …Да знаю я всё, знаю, - отмяк он мгновением позже. – Это был просто труп, с которым мы связывали память о тебе. Я тащил тебя на руках, как перебравшую подружку…
Я слишком живо вообразила эту сцену. Глаза набрякли слезами.
- Ладно, не бери в голову, - Фламмель опустил руку мне на плечо. – Просто мы все привыкли… воспринимать тебя такой… А я подумал, и всё понял. Судя по трупу, тебя поблизости и в помине не было. А это… могло означать лишь одно.
- Что я вернулась домой, - всхлипнула я.
- Да! Так я и сказал Виктору. Мы можем за неё лишь порадоваться, – сказал я. И, кажется, он мне поверил… Оставался вопрос: что делать с телом. По самоубийцам ведь не проводят заупокойные службы, и их не хоронят на кладбищах…
- Да.
- Но мы посовещались. Ведь вторая смерть не имела никакой связи с самоубийством. Я осмотрел тело: смерть наступила в силу естественных причин. Просто прекратилась жизнь… Ничего криминального.
- Я понимаю…
- Мы решили не делать огласки. На следующую ночь отец Готье отслужил по тебе заупокойную. Ну, не по тебе, конечно, а по той, другой… Мы были вдвоём, никто больше не знал. Потом, ночью же, мы тебя и схоронили. Вот так.
- М-да…

Мы помолчали. Я продолжала гладить ковёр. Фламмель смотрел на угли в камине.

- Николя, - я попыталась разом выразить все охватившие меня чувства. – Если бы когда-нибудь… где-нибудь… мне по жизни полагался бы близкий родственник… Им стал бы ты. Ты сделал для меня больше, чем кто бы то ни было.
- Да я знаю, - отмахнулся он нарочито небрежно.
- За мной долг.
- Не стоит, ни к чему это. Я просто делал то, что было необходимо.
- И всё же… Может быть, у меня тоже однажды получится… Ну, как-то тебе пригодиться…
- Не думай об этом.
- Я обязательно хочу взглянуть на свою могилу. Но не сейчас… Предоставим мёртвым хоронить своих мертвецов. Сам знаешь. Сейчас я обязана решить кое-какие дела среди живущих. Служба!
Я виновато развела руками. Фламмель кивнул.
- Ты… заходи, - предложил он на прощание. – Я от своих прошлых слов не отказываюсь.
- Я ненадолго, - пообещала я. – Просто очень нужно… Кое-что решить… А мне сейчас негде жить как раз. А надо у вас где-то тут кости кинуть.
- Так не вопрос!
- А моя комната…
- Пуста и завалена хламом, как всегда.
- Мой любимый расклад! Я буду с вещами. Там же.
- Всегда! Милости просим.

Уходя, я всё никак не могла перестать шмыгать носом.

Совершенно позабыла спросить: сколько же прошло времени с момента моего отбытия? …».      



Эпизод  30.  «Время собирать камни».


«…Время разбрасывать камни, и время собирать камни…».

Екклесиаст.


«…На улице было по-летнему тепло. Но как только на глаза попалось первое дерево, я различила признаки начавшегося увядания в его зелёной шевелюре. Значит, либо позднее лето, либо ранняя осень. Прошло никак не меньше трёх месяцев. А мне показалось – пара недель…
Дорога к храму оказалась неожиданно короткой.
Я не знала, чего жду от этой встречи. Зачем она вообще мне нужна. Между нами давно всё сказано. Он сам лично отправил в последний путь то, что от меня осталось. Не лучше ли, если все воспоминания обо мне у него навеки свяжутся со скромным могильным холмиком? Мы отыграли необходимую роль в судьбах друг друга. А нынче мне будет легче выполнять свои новые обязанности… ну, работать с ним по разнарядке Департамента… ну, в общем, делать то, что положено по службе, мне будет проще, не афишируя своё присутствие и избегая личного контакта. «Полено» для Топки…
На всякий случай я снова перешла в эфирный статус, чтоб оценить обстановку, оставаясь невидимой. Площадь перед церковью была пуста. Лишь кучка осоловевших под полуденным солнцем голубей лениво топталась в пыли. Со стороны дворов выскочила компания взбудораженных мальчишек. Они притормозили, деловито оглядываясь. Из-за их спин выбежала здоровенная жизнерадостная дворняга. Голуби шумно вспорхнули к крышам. Мальчишки определились с направлением и ринулись галопом в ближний проулок. Собака, приветственно гавкнув в мою сторону, помчалась за ними. Опять стало тихо.
Преодолев смятение, я вошла в церковь.

…Виктор был там. Я увидела его со спины. Стоя на табуретке, он тщательно протирал от пыли одну из картин, изображающих Крестный Путь. Я остановилась неподалёку, всё ещё сомневаясь, стоит ли начинать разговор. Или лучше потихоньку ретироваться.
Неожиданно Виктор резко развернулся в ту сторону, где находилась я, и зашарил глазами по помещению. Ничего не увидев, криво усмехнулся. Мотнул головой. Постоял в задумчивости. Затем всё же слез на пол и подошёл ко мне почти вплотную. Могло показаться, что он смотрит прямо на меня, но он смотрел – сквозь. Он не видел.
Зато я обратила внимание, что выглядит он не очень. Весь как-то осунулся, под глазами – тёмные круги, и цвет лица нездоровый. Заболел, что ли?
Выждав минуту, Виктор направился обратно к табуретке. Он сильно сутулился.
И тут тишину разорвал лёгкий хлопок. Это материализовалась я.
- Привет, Вик.
Оборачивался он очень медленно. Словно боялся столкнуться с чем-то таким, что навеки лишит его рассудка. Я почти не шевелилась и почти не дышала. Что за бред: я снова чувствовала себя впечатлительной отроковицей, явившейся на первое в жизни свидание. Да когда же это прекратится?! Когда я повзрослею, наконец? Нет, так невозможно работать! Нужно брать себя в руки, нужно менять самооценку, нужно вырабатывать профессиональное отношение к клиенту. «Дьявол – это все мы!» - сказал Адрамелех. Он прав: Дьявол – и я тоже, страшный, могущественный! Надо об этом постоянно помнить и быть в образе.
Кстати! Для образа стоило бы обзавестись красным платьем. Только не алым – алый мне не идёт, - а ближе к бордовому. И тогда, когда я явлюсь ему в таком обновлённом виде…
- Здравствуй, привидение, - сказал Виктор слабым голосом.
- А я не привидение! – сообщила я радостно. И, больше не в силах сдерживаться, расплылась в самой глупой, блаженной улыбке.
- Ты восстала из могилы? – печально поинтересовался Вик.
Вёл он себя странно. Я ожидала, что он поначалу испугается, или изумится, или (чем чёрт не шутит?) даже обрадуется. Но он воспринял моё явление с Того Света с какой-то тоскливой обречённостью - как должное, хоть и не весёлое, событие. Так человек, на которого навалилась череда неприятностей, покорно принимает ещё одно, очередное, безрадостное звено сей цепочки.
- Я что, похожа на труп? – хихикнула я.
- Ты кажешься вполне живой, - меланхолично признал он.
- Так оно и есть! – воскликнула я. – Я живее всех живых!
- Фламмель пытался мне объяснить, - задумчиво протянул Виктор. – Я тогда понял, что ты как-то отделила от тела свою сущность и вернулась в родные сферы. А тело, естественно, возвратилось в исходное состояние… То есть, в мёртвое состояние. Ведь оно принадлежало самоубийце, кажется…
- Так и было! – бодро подтвердила я.
- Фламмель рассуждал очень убедительно. Сначала я не мог поверить. Думал, что с тобой произошло что-то трагичное. А потом всё же поверил… Там, где речь идёт о потустороннем, привычные человеческие понятия бессмысленны…
Его мрачно-философическое настроение меня насторожило. Помнится, раньше он таким не был, хоть и любил порассуждать на отвлечённые темы.
- Вик, со мной всё в порядке, - поспешила заверить я. – Я живая и настоящая. И даже во плоти.
- Да, теперь я уже ничему не удивлюсь, - кивнул он. – Сначала я думал, что послужил причиной беды, случившейся с тобой. А потом подумал и понял, что, наверное, стал причиной твоей удачи… Ну, что ж, хоть кому-то пользу принёс…
Он впервые за время нашего разговора улыбнулся:
- Так это действительно ты?
- Я, - мне стало неловко, потому что в целом-то ситуацию насчёт моей удачи он просчитал верно.
- И ты в порядке?
- Ох, Вик, ты не представляешь, в каком я порядке! Мне столько нужно тебе рассказать! – я справилась со смущением, и меня снова понесло. Впечатления последних недель всё ещё переполняли меня. – Я теперь всё могу! Всё знаю и могу. Мне теперь ни к чему прогибаться под этот изменчивый мир. Пусть лучше он прогнётся под нас! У меня столько сил, столько планов, столько перспектив… Я прямо как это… начальник Вселенной!
- Князь мира сего? – подмигнул Виктор.
- Да! – я горделиво выпятила грудь. Жест вышел неоднозначный. Впрочем, Виктор и ведать не ведал, что за штуковина, покуда невидимая, покоится у меня под корсажем, прикреплённая к витой золотой цепочке. Перевёрнутая звезда, вписанная в пентаграмму – печать Бафомета. Символ и орудие моей нынешней власти.
- Хорошо, что хоть у кого-то всё хорошо, - бросил Вик туманную фразу.
- Вик! Мне столько нужно тебе рассказать! До сих пор в себя не приду. Столько перемен – башню сносит… Мы можем где-то спокойно поговорить? Здесь полно лишних ушей.
- Пойдём ко мне, - предложил он столь буднично, словно я была завсегдатаем его жилища.
- А… ничего, что я… ну, соседи там…
- А, - отмахнулся он. – Надоели. Все.
- Я всё-таки не хотела бы… Лучше я побуду невидимой. Я буду идти рядом, ладно?

Покидая церковь, мы посторонились, чтобы пропустить внутрь двух монахов-доминиканцев. Я была уверена, что не встречала их здесь раньше, и всё же эта парочка показалась мне странно знакомой. Будто мы где-то в недавнем прошлом уже сталкивались, и они так же были вдвоём. Воспоминание скользнуло столь мимолётно, что я, безрезультатно помучившись, списала его на последствия пережитых нервных потрясений. «Дежавю», как говорят в здешних краях.
    Монахи смерили нас взглядами из-под капюшонов, как будто срисовали портреты наши за единый миг. И тотчас же опустили очи, как и положено смиренным слугам господним.
С запозданием я отметила, что мой-то портрет им срисовать было не под силу, ибо я уже перешла в эфирную консистенцию, когда они вошли в храм. Стало быть, видеть меня они никак не могли и смотрели на Виктора, а я просто попалась на траектории их взоров. И всё же, у меня сложилось впечатление, что они увидели ВСЁ…

- Ты их знаешь? – спросила я на улице, почему-то шёпотом.
- Кого?
- Ну, эти двое, доминиканцы.
- Какие?
- Сейчас нам по дороге попались, в церковь зашли. Они ещё на тебя глянули так…
- Когда?
Дальнейшие расспросы представлялись бессмысленными.

…Добравшись до места, я наконец позволила себе обрести телесность. Обстановка в жилище Виктора ничуть не изменилась. Разве что на столе сиротливо ютилась бутыль вина из тёмного стекла. Он совершенно механически потянулся, чтобы хлебнуть из горла. Я перехватила его руку:
- Стоп! А мне?
- А ты разве пьёшь? – искренне удивился он.
- Ничего себе вопросы! – возмутилась я. – Когда это я не пила?!
- Но раньше… ты… ты была…
- Ну, договаривай.
- Ты была… как человек, что ли…
- А теперь я как кто?
- Как дух, - пожал он плечами. – Демоны – они ведь, по сути, духи. Не самые благие, правда…
- Я те щас покажу духа, - прошипела я грозно. – А ну, гони стакан.
Разумеется, моя злость была полностью наигранной. За ней пряталось растущее беспокойство. С Виктором явно творилось что-то не то.
Я подумала, что, в конце-то концов, первый день на земле, после долгой отлучки, можно потратить просто на адаптацию. Ну, подышать во все лёгкие, получить порцию пыли на кожу и волосы, запустить пищеварение, и всё такое… Встретиться со старыми знакомыми, вспомнить былое, поболтать за жизнь… Побыть нормальным живым человеком. А исполнение непосредственных служебных задач – слегка отсрочить; скажем, до завтрашнего утра. Я подумаю об этом завтра…
Полстакана вина, проглоченные залпом, укрепили мою решимость.
Виктор с интересом наблюдал, как я пью. Он даже слегка повеселел.
- А я всё хотел спросить, - заговорил он. – Почему ты – в таком же виде, как была… до смерти? В смысле, при жизни?
- А мне понравилось. И я решила продолжить. И потом…
«И потом, ведь именно такой я была, когда мы… А впрочем, стоит ли об этом? Ведь нет…».
- Что – «и потом»? – он уловил недосказанность.
- И потом: что значит – была? Я – есть. Вот я сейчас сижу, реально, перед тобою. Это – я! Доходит?
Виктор неопределённо помотал головой:
- Извини, я в последнее время стал хуже соображать. Усталость какая-то навалилась. Ну ладно, это неважно. А ты правда живая?
- Живая. Но сейчас умру, если ещё раз переспросишь.
- Странная ты… То появляешься, то исчезаешь… Как ты это делаешь?
- Это сложно объяснить. Проще научиться выполнять на практике. Что-то, связанное с квантово-волновой теорией. Я не разбираюсь в физике. Но у тебя всё равно не получится, даже если бы я сумела объяснить.
- Да нет, нет, я и не собирался… Ну, давай, рассказывай. Ты говорила, у тебя полно новостей.
Новостей… Да, по отношению к нему лично моих новостей было выше крыши. Но именно сейчас – когда нас разделял лишь угол стола, а сближал единый объём хмельного напитка в сосуде, - именно сейчас так хотелось выбросить из головы все барьеры, вставшие между нами, и просто поделиться радостью, к которой я всё ещё не успела полностью привыкнуть. Радостью нежданного вознесения из бездны отверженности к сияющим вершинам признания. Радостью обретения заслуженного почтения со стороны соплеменников. Радостью открывшихся шансов на совершенствование, возвеличивание, расширение сферы влияния и полномочий.
Я, как одержимая, через слово твердила:
- Я теперь всё могу. Даже если чего-то пока не могу, то потом научусь и сумею. Седьмой, шестой, пятый ранг – это всё теперь реально! В Людском можно так вырасти! Ты не представляешь, как здесь можно подняться, если правильно себя поставить. Нужно только биться, до последнего, за своё!
- С кем биться-то? – встрял Виктор.
- А со всеми. Кто стоит на пути. «Каждый – сам!». Это наш девиз. Понимаешь?
- А чего – сам? – не унимался въедливый собеседник.
- Каждый сам
Отвечает там
За всё!29 – напела я припев одной задушевной песенки.
- А-а-а… Это правильно, - согласился Виктор. – В этом плане – да… Я не совсем понял: тебя помиловали? Или отменили прошлые обвинения? Почему они сначала изгнали тебя, а потом позвали обратно, да ещё с повышением?
- А потому что поняли, что сами облажались и что такими ценными кадрами, как я, разбрасываться глупо… не просто глупо, а преступно даже! Вот.
Я импровизировала на ходу, безбожно смешивая желаемое с действительным. Заповедь «не солги» давно отправилась на заслуженный отдых. Я пачками опускала детали, способные испортить общее впечатление от моего победоносного возвращения в АД (например, подробности успешно пройденной «проверки» или высказывание Бафомета: «Воздушка уже включила их в планы на ближайшие пять лет»). В итоге из моих слов сложилась картина, будто начальство внезапно осознало мои выдающиеся профессиональные достоинства и возжаждало заполучить меня обратно в ряды «аЦЦких демонов». А повышение в должности предстало как справедливая компенсация за причинённый ранее моральный ущерб.
А Виктор слушал. И то ли верил, то ли хотел верить. А то ли хотел, пользуясь случаем, отвлечься от собственных гнетущих раздумий.
- Значит, всё-таки опомнились и оценили тебя по заслугам, - резюмировал он, когда я, наконец, сделала паузу в речах.
- Да. Сказали, у меня высокая креативность.
- Высокое что?
- Способность к принятию творческих решений в нестандартных ситуациях.
- Хм… А у вас это цениться?
- В Людском – да.
- Где – где?
- Структура, куда меня перевели, называется Департамент по Работе с Людьми, - терпеливо пояснила я. – С живыми людьми.
- А-а… Теперь понятно. Стало быть, ты теперь работаешь с людьми. Здорово. Наверное, лучше, чем с мертвецами. Я вот тоже – с людьми работаю…
Вик попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкая. В иной ситуации я бы подхватила и развернула шутку, однако сейчас от одного его вида пропадало всякое настроение юморить. Виктор, между тем, всё ещё пытался иронизировать:
- Ну, и как люди? Много пороков? Уже искусила кого-нибудь?
- Да я так пока, присматриваюсь. Только что с учёбы, ещё не освоилась толком… Ты-то сам как? Вид у тебя усталый. Что-то случилось?
Мои расспросы оказались последней каплей. Вик удручённо повесил голову.
- Плохо, Натали. Всё разваливается. Всё летит в тартарары…
- Враги? – насторожилась я. – Конкуренты? Деньги?
Я вмиг почувствовала себя свёрнутой пружиной, готовой, разжавшись, запустить стрелу в любом нужном направлении. Уже не в первый раз после повышения в ранге меня посетило будоражащее чувство внутренней силы. И готовность эту силу применить.
- Да при чём тут враги! Нет у меня врагов. Сплошные друзья. Нет, Натали, в жизни у меня всё прекрасно. Я имею в виду: во внешней жизни. Понимаешь? Только их у меня теперь две, жизни-то. Одна – для внешнего употребления, другая – для внутреннего. Явная и тайная… Устал я от этой раздвоённости. Смертельно устал. Знаешь, я никак не ожидал, что это настолько тяжело. Думал: нормально, все так живут, ничего особенного, чем я хуже? А вышло, что я – хуже. Гибкости, что ли, не хватает, чтобы приспособиться. Или этого… как ты говорила?... креативности. Чего-то не хватает…
- Извини, Вик, я не совсем поняла: а в чём, собственно, проблема?
- Вот, даже ты не поняла. И это закономерно. Мне самому порой кажется, что все мои проблемы надуманны.
- Я не сказала, что они надуманны! Я только пытаюсь понять…
- Хорошо. Вот суть. По долгу службы я учу людей, как им надо жить. Даю оценки их поступкам. Диктую нормы поведения. А сам живу вопреки всем этим нормам и правилам. Это – как? Нормально?
- Да, - пожала я плечами. – Обычное человеческое состояние.
- Нет! – почти выкрикнул Виктор. – Это НЕ-нормально! Не-нормально. Нельзя так жить, нельзя. Я больше не могу.
Обычный нервный срыв человека, перегруженного ответственностью на работе. Если бы подобные речи повёл кто-нибудь из моих сослуживцев, я бы нашла стандартные фразы для моральной поддержки. «Забей! – сказала бы я. – Ты просто выжат до предела. Тебе нужен отдых. Возьми недельку за свой счёт, ящик aqua vitae да завались к знакомым ведьмочкам помоложе! Устройте хороший шабаш на природе. Чистый воздух, мягкая трава… Деревья над головой качают кронами… По ночам таинственно мерцают звёзды, а Млечный Путь уводит мысли в бесконечность Вселенной….».
- Если ясной ночью пристально вглядываться в Млечный Путь, он уводит мысли от мирских забот в бесконечность Вселенной, - сообщила я. – Хочешь, махнём на денёк на природу? Только не говори, что не можешь вырваться даже на один день. Всё равно не поверю. Запалим костерок, рыбу половим…
- Рыбу?... Не хочу я рыбу. При чём тут рыба?... Жизнь рушится, понимаешь, Натали? А ты – про рыбу…
- Да что у тебя рушится?! И почему? Объясни толком!
- Зачем тебе это?
- Затем! Я твою кислую физиономию уже видеть не могу! Меня от неё тошнит.
- Ну и что! Моя физиономия. Что хочу, то и делаю. А ты можешь идти, если тебе мой вид не нравится!
- И пойду! После того, как всё расскажешь.
- Это вас ТАМ так учили? Людей допрашивать?
- Да! Учили нас. Там! Поэтому говори. Договаривай!
Вик снова сник.
- Уходить мне надо из мира, - сообщил он. – Не могу я тут.
- Что?! – слова «уходить из мира» в моём понимании значили только одно: «покончить с собой». К счастью, выяснилось, что я ошибалась.
- Спасаться надо, - пояснил он. – Пора мне в монастырь, пока ещё душу не растерял.
- От несчастной любви, что ли? – ляпнула я, по старой привычке – первое, что пришло в голову.
- Не в этом дело, - Виктор досадливо поморщился. – Не могу я больше быть священником. Ну как тебе ещё объяснить? Священник – это же не просто специально обученный человек, который разыгрывает спектакль для горстки простодушных зрителей. Он должен… принять в себя Божью благодать и суметь передать её другим. Если ты представляешь, о чём я…
Моя память мгновенно отозвалась, воскресив эпизод прошлого: ослепительно белый, яркий и яростный, огненный вихрь устремляется ко мне со стороны человека, только что дочитавшего формулу изгнания беса. Вездесущий огонь – опаляющий и очищающий, освящающий всего человека… но не демона. Тот вихрь захватил меня и повлёк за собой, как бурный водоворот – жалкую щепку. Это было вечность назад, в какой-то иной жизни. В начале весны. А сейчас – начало осени.
- Я представляю, о чём ты, - сказала я вслух.
- Чтобы освободить место для благодати, нужно выкинуть из себя всё лишнее, - Виктор говорил медленно, будто старался как можно более точно подбирать слова. – Нужно очистить сосуд души, чтобы его могли наполнить. И мне кажется… Я думаю, мне это удавалось.
- Думаю, да, - согласилась я. – Удавалось.
- Ну, вот. А сейчас – нет. Всё! Сосуд безнадёжно изгажен. Нет больше благодати… Нет её. А знаешь, как я чувствовал это состояние? Как будто я – уже не я, а туго натянутая струна, на которой играет Великий Музыкант. Меня самого в такие моменты словно и не было. Лишь струна, Музыкант и мелодия. А теперь… Инструмент сломан. Музыкант к нему больше не притрагивается. Остался только я сам: тварь, из праха созданная и в прах уйти готовая. Иногда пытаюсь что-то бренькать собственными силами, но выходит лишь отвратительный скрип. Без Музыканта всё, что я делаю, в принципе теряет смысл. Месса, евхаристия, исповедь… Всё не то. Не таинства, но – спектакль. Балаган. Вроде говорю те же самые слова, тем же самым людям. Они серьёзны, они слушают. А всё – не то. Фальшивка!... А ещё: мне иногда кажется, будто они всё про меня знают. И посмеиваются за спиной. Но ничего не предпринимают, потому что им так проще. Проще делать вид, что ничего не случилось… Здесь мне делать больше нечего. Значит, пора уходить. Только никак не могу решиться. Привык я к вольной жизни… Монастырские порядки, всё-таки, строже…
- Стоп! Ну зачем сразу в монастырь? Неужели нельзя всё решить на месте? Давай вместе всё проанализируем, взвесим… Что такого ужасного произошло? – засуетилась я. – Многое можно исправить, если тщательно разобраться в ситуации…
- А почему, собственно, тебя так беспокоит моё намерение уйти в монастырь? – Виктор одарил меня долгим испытующим взглядом.
- Да потому что… это глупо!
Я сама толком не поняла, отчего так разволновалась из-за его слов. Ведь не надеюсь же я, в самом деле, что у меня ещё есть шанс… как бы это выразиться?... шанс вновь обрести его расположение? Да нет, конечно, все страсти давно похоронены в прошлом. Вот, и могилка на кладбище имеется. (Каламбурчик?). Нет-нет, я всего лишь опасаюсь, что если он удалится от мирских сует, мне труднее будет выполнить своё первое задание… А, чёрт, задание! Я уже успела о нём позабыть за последние полчаса. Воспоминание о работе окончательно испортило мне настроение. Наверное, не стоило пить – алкоголь высвобождает из-под контроля ненужные эмоции.
- Вик… - (а, пропади оно всё пропадом!). – Вик, тебе нужен отдых. Я могу всё устроить. Прошу, не принимай никаких решений, пока ты в таком состоянии. Давай… давай знаешь что? Махнём куда-нибудь на недельку вдвоём. Туда, где тепло. К морю! Представляешь: огромное море. Вода тёплая и прозрачная, так что на дне видно каждый камешек. А там, на дне, рыбы – яркие, как бабочки! Ты таких никогда не видел. И домик маленький на берегу. И – никого посторонних. И можно просто жить и дышать. Утром просыпаться и радоваться солнышку… Я так сделаю, что здесь никто ни о чём не забеспокоится. Все будут считать, что ты уехал по делу. Вопросов не возникнет. А потом, если захочешь, вернёшься и снова начнёшь думать… Вик?
- Натали, спасибо. Очень заманчивое предложение, правда. Только мне сейчас ничего уже не хочется. Я как-нибудь сам со всем разберусь, потихоньку.
- Да. Да, понятно… - я ощутила неприятное напряжение в правой половине лица. Словно бы мышцы сократились и застыли в таком состоянии. И уголок верхнего века пару раз непроизвольно дёрнулся…
- Извини, если чем-то огорчил тебя. Я теперь не самый приятный собеседник. Пытаюсь делать вид, будто всё в порядке, но, наверное, плохо получается. Сам впадаю в занудство и другим настроение порчу… Вот и Мари уже не хочет меня видеть, - он тяжело вздохнул. – Наверно, это правильно. Пора. Какая ей от меня польза? Ей замуж надо, а она на меня время тратит. И нервы. Хорошо, что она первая нашла в себе силы всё прекратить. Я знал, что мешаю её нормальной жизни. Ну, теперь всё встало на свои места. Может, она даже нашла уже какого-нибудь… Кого-нибудь, кто составит её истинное счастье, - (нужно было слышать, как он произнёс два последних слова. Такой интонацией можно запросто убить не слишком подготовленного слушателя). – Всё кончилось так, как должно было быть… И мне пора. И ей пора. Каждому – своей дорожкой. Так честнее. Если бы мы были вместе, я бы так и продолжал жить по-прежнему, на два фронта. А вот теперь меня уже точно ничто не держит. В конце концов, я знал, на что иду. И чем всё закончится. Настало время собирать камни… Ну что бы я мог ей дать, что?! Только головную боль и дурную славу. Ни денег, ни счастья… Я даже дом ей не могу купить, где мы могли бы спокойно видеться!
- Она требовала с тебя дом? – опешила я.
- Да ничего она не требовала, вообще ничего. Я сам всё понимаю. Это не она должна требовать, а я должен сам предложить, сам! Так что она всё рассудила правильно. Проку от меня никакого. Нечего и время на меня тратить… Чёрт, она просто игнорирует меня, как пустое место! Может, я и заслужил, но это уж слишком! Я знаю, что я сволочь, но так… так даже со сволочами нельзя обращаться! Две недели! Уже две недели! Не подходит, не разговаривает. Ускользает! Я даже не могу застать её одну, чтобы выяснить, в чём дело. Она то соседку какую-то выцепит из толпы, то тётушку, то кумушку, то подругу – лишь бы между нами кто-то был. Если я ей надоел, я готов это понять и принять! Но поговорить-то со мной можно было напоследок?! Просто по-человечески сказать: мы больше друг для друга никто. Ведь нельзя же вот так запросто взять и выбросить человека из жизни! Нельзя… выбросить… как мешок с мусором… Ведь не совсем чужие были друг другу… Простились бы по-хорошему. Неужели она думала, что я стану ей препятствовать?... Я считал, что мы хорошо друг друга знаем. Нет, оказывается…
- Так вы… ещё встречаетесь?
Я искренне удивилась. Мне казалось, что весь их легкомысленный романчик – дело далёкого прошлого. Ведь я оставила их в мае. А ныне, кажется, сентябрь… Или всё-таки август? Как назло, нигде в поле зрения нет ни единого календаря…
- Как видишь, уже нет, - жёстко произнёс Виктор.
- Сейчас какое число?
- Третье.
- Третье – чего? Какого месяца?
- Вообще-то, с утра был сентябрь.
Значит, с сентябрём я угадала. А вот со всем остальным…
- А ведь я к ней привык, - резко выговорил Виктор. – Ладно, всё идёт так, как должно. Каждому – своё. Пора возвращаться в реальность.
Он внезапно усмехнулся:
- А знаешь, так забавно: у меня поначалу было чувство, будто я… не в настоящем мире живу, а попал… в сказку, что ли… или в сон… или в книжку какую-то… Вон, в такую, какие Фламмель пишет. Про рыцарей с драконами. Где всё возможно… И можно делать, что хочешь, и все желания исполняются, просто и легко… И ничего за это не будет… Да. А теперь книжка кончилась. И снова надо жить в обычном мире. В нашем нормальном человеческом мире.
- Да какой же он нормальный! – фыркнула я в сердцах.
- А другого всё равно нет.
Я вспомнила родное Воздушное царство. Потом подумала о Небесной канцелярии, которую представить могу лишь по отрывочным слухам, ибо вход туда мне, естественно, заказан. И, наконец, обратилась мыслью к загадочной Геенне, которую даже по слухам и сплетням невозможно толком вообразить. И вынуждена была согласиться с Виктором: везде одно и то ж. Тоска, мрак и постоянно нужно вертеться, как белка в колесе.
Да, Виктор прав: пора становиться реалистами. Нам всем. Немножко порезвились, расслабились, а теперь вновь начинаются суровые трудовые будни.
Виктор, видимо, подумал о том же. Потому что снова резко помрачнел.
- Натали, извини, мне ещё поработать надо. Бумаги накопились. И проповедь надо новую готовить…
- Да, да. Я уже ухожу. Мне тоже надо… поработать.
Распрощались мы довольно сухо…». 




Эпизод  31.  «Те же и Дьявол».


«Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!».

Н. Гумилёв. «Волшебная скрипка». 


«…Что может быть лучшим лекарством от хандры, чем добросовестное выполнение должностных обязанностей?
  Так думала я, совершая вечернюю прогулку в сторону центра города. Чтобы не привлекать ненужное внимание и вдоволь побыть наедине с мыслями, я вновь переключилась в эфирный статус. Пожалуй, мои планы отложить начало рабочей недели до завтра оказались несколько самонадеянными. Понедельник начинается в субботу, а завтра начинается уже нынешним вечером.
  Ещё одна зыбкая мечта, не выдержавшая столкновения с реальностью. Я втайне надеялась, что, возвратившись в милый, простой и наивный человеческий мир, сумею хоть на несколько часов отринуть, позабыть вселенские заботы, неизбежно связанные с господством над миром. Но, как выяснилось, места для радости нет не только в Аду. Радость кончается гораздо раньше.
  Что ж, надо собраться. Груз ответственности за порученное свыше дело уютно расположился на моих плечах. От этого я чувствовала себя солиднее, но тревожнее. Первое задание! Как первая брачная ночь. Нужно продержаться на высоте.

  Бесхитростные домишки городской периферии постепенно сменились претенциозными особняками. Некоторые из них насчитывали по три, а то и четыре этажа! Ну куда людям столько?... И ведь хоть бы кто из владельцев выстроил своё жилище на честно заработанные деньги! Нет! На трудовые гроши на земле можно влачить лишь жалкое существование, граничащее с нищетой. К счастью, к нашей конторе это правило не относится. У нас размер дохода напрямую зависит от личного вклада в общее дело! Да. Так нам сказали на тренинге…
  Учитывая мой трудовой энтузиазм и способности, очень скоро я смогу позволить себе не только любой дворец в центре Европы, но и гораздо, гораздо больше!...
  Я поняла, что усиленно стараюсь расшевелить в себе пресловутый трудовой энтузиазм.
  В этот момент взгляд упал на вывеску модного магазина одежды. Вывеска изображала безголовую женскую фигурку с вызывающе пышными формами. На фигурке красовалось ярко-красное жестяное платье. Надо бы зайти, осмотреться…
  Дальнейшие размышления о работе протекали у меня на фоне знакомства с коллекцией элитных нарядов. Наряды предлагались из разряда: «Такой фасон носит САМА…». Девочка-продавщица бойко щебетала, что вот эта вещица шита в соответствии со стилем, который выбирает графиня де Ла Фер, а вон та – идеально соответствует гардеробу герцогини де Шеврез… а этот шарфик… а та накидка… а шляпка идеально к ним подходит, и сама баронесса де Ла Брюйе носит точно такую же…
  - Это плохо, - автоматически буркнула я.
  Девочка мгновенно сменила тактику, но я её уже не слушала.
  - А скажите-ка, милочка, - произнесла я, почему-то жеманно растягивая слова, когда девочка на мгновение смолкла. – Как Вы думаете, что самое ужасное один человек может причинить другому? Что-то такое, что невозможно простить, что сродни вечным мучениям?
  - Предательство! – выпалила девушка, ничуть не задумываясь. И лишь потом озадачилась: - А что? Зачем Вы спрашиваете?
  На вид ей было лет шестнадцать – семнадцать, не больше. Интересно, каковы в её возрасте представления о предательстве?
  - Да так, есть одна идейка, - бросила я неопределённый ответ. Я и сама ещё толком не знала, зачем мне это знание.

  Красное платье я у них всё-таки купила. Точнее, бордовое, но достаточно яркого оттенка. Сразу переоделась и вышла на улицу уже в обновке, а прежнее – свернула и вынесла под мышкой. Оно сразу же дематериализовалось, как только поблизости не оказалось свидетелей. Деньги, которыми я расплатилась, были волне настоящими: малая толика аванса, полученного на представительские расходы. Фальшивых я могу сотворить сколько угодно. Через несколько часов они превратятся в глиняные черепки или сухие листья. Но пригодны они лишь для дешёвых фокусов, весёлых розыгрышей и подлых обманов. А за настоящее нужно расплачиваться настоящим. Таков неписаный закон.

  Чтобы попасть в самую сердцевину города, расположенную на острове посреди реки, нужно пересечь мост. Один из трёх или четырёх. При этом из района особняков попадаешь в царство соборов и дворцов. Словно не реку перешёл, а границу между мирами. Я плавно шествовала, попутно отмечая, что новое платье достаточно классично, чтобы подойти как для рабочей атмосферы, так и для развлекательного мероприятия. Всё-таки, я – молодец, девушка со вкусом и чувством стиля.

  …Мост, на который я вышла, оказался непосредственным продолжением улицы. И точно так же, как на улице, по обе его стороны теснились дома, только поменьше. В основном во всех домишках со стороны фасада располагались лавочки: бакалея, галантерея, травы, зелья, вина и тому подобное. Ещё бы: самая высокая проходимость, максимум отдачи с минимума торговых площадей! Бизнес.
  Каким-то чудом я обнаружила щель между домами, куда можно было протиснуться, чтобы увидеть реку. Стены с обеих сторон не имели окон, так что отсутствовала опасность получить на голову ведро помоев или содержимое ночного горшка. Я оперлась ладонями о каменный парапет, достигавший по высоте моего живота. Впереди, метрах в двухстах, маячил лесом построек ещё один такой же мост-улица.
  Внизу зеленовато – коричневые плоские волны размеренно катились, все - в одну и ту же сторону, на запад, в едином ритме, и эта монотонность завораживала, порождая желание созерцать её бесконечно...

  …Я поняла, что готова заниматься какой угодно ерундой, вместо того, чтобы сконцентрироваться на деле.
  Довольно!
  Итак, начнём. «В принципе, всё стандартно: разоблачение, общественное порицание, позор, мучения, смерть». М-да, обычная схема закрытия дела. Зачем нужна смерть – это понятно. Воздушка уже включила в планы. А вот общественное порицание и неизбежно связанный с ним позор – к чему они? Казалось бы, гораздо проще позволить людям умереть по-тихому. Ведь всё равно нагрешили, отвечать придётся. Какая разница, узнают ли об этом сограждане?
  Ан нет, разница есть, и существенная. Многие инструменты, оставаясь по сути своей нейтральными, могут быть с равным успехом употреблены как во благо, так и во вред. Например, хорошо заточенным скальпелем грамотный хирург выполняет точнейшую операцию, спасая человеку жизнь. Но им же можно зарезать насмерть практически любого. Так и общественное порицание – инструмент, чрезвычайно эффективный в нашей работе, позволяющий культивировать в человеке страх, отчаяние, тоску, уныние, озлобленность, ожесточённость. Те самые зацепки, с помощью которых мы в итоге окончательно прибираем его к рукам. Напрочь лишающий человека последних остатков душевного мира. Особенно когда оно – порицание - плавно и незаметно перетекает в безжалостную травлю. 
  Душевный мир для наших целей абсолютно не пригоден. Это шлак. Страсти, страхи, неудовлетворённые желания – вот ценные породы, способные послужить для нас источником энергии. Туда и впрямь уходит львиная доля жизненных сил человеческой души. Наша задача – перекачать максимум человеческой энергии в данные образования, а после выделить её в чистом виде посредством выжигания в Геенне. Вот, вкратце, весь производственный процесс.
  Я согласна, что кого-то общественное порицание может и устыдить, подтолкнуть к искреннему раскаянию, вернуть на путь исправления. Но это случается с единицами – в основном, сильными и уравновешенными личностями. Люди же в большинстве своём слабы и нервозны. И не переносят, когда окружающие выставляют им нелестные оценки.
  Именно поэтому их Мессия призывал: «Не судите, да не судимы будете». Именно поэтому наши оппоненты проповедуют безусловную любовь и милосердие даже к самым отъявленным отщепенцам. Чтобы уменьшить наши шансы на успех.
  Но люди сами склонны поддерживать наши методы. Мы остаёмся для них проще и понятнее, чем триединое божество, которому они молятся. Мы ближе. Мы – тень каждого из них. Там, где ярко сияет свет, человек не может не отбрасывать тень.

  Итак, что я могу выжать для себя из фактов, которыми уже располагаю? Меж двумя людьми возник раздор. По счастливому стечению обстоятельств, оба эти человека – мои клиенты. Да, давно канул в прошлое золотой век, когда на каждого оперативника, то есть дьявола-искусителя, приходилось по одному – единственному клиенту. Сейчас люди расплодились, и каждый из нас должен вести единовременно по 3 – 5 дел. Мне, как новичку, дали пока только два. Действительно, максимально облегчённый вариант.
  Меж людьми возник раздор… Она его бросила. Прекрасно! Ради неё он предал своего Бога, а она – предала его. Ради неё он готов был тянуть адскую лямку душевного разлада ещё в земной жизни. Ради неё он отказался от посмертных блаженств. Ради неё он поставил на кон всю свою духовную карьеру, обещавшую стать блестящей. Музыка её голоса, свет её взора, тепло её объятий стали для него ежедневной потребностью, как и воздух, вода, солнечный свет. Она вползла в его сердце, подобно змее, и разбила его изнутри единым махом. Он ещё пытается держаться невозмутимо, как и положено мужчине в их культуре, но он уже сломлен, раздавлен, уничтожен. Ветреная кокетка, для которой понятие «глубина чувств» - пустой звук! (А ведь был у меня порыв всё это предотвратить…). Она обольстила его своими чарами, скрывая развращённость натуры за маской невинности; она прошла по его судьбе и вытерла об него ноги; она отправилась дальше, не оглянувшись на его чувства, втоптанные в грязь.
  (Я полезла в карман за носовым платком; не обнаружив, вспомнила, что платок остался в прежнем платье и сгинул вместе с ним; раздосадовалась, но лить слёзы уже расхотелось).
 ...Он встретил в её лице свою великую и единственную любовь. Ради священного чувства он презрел обеты, приковывавшие его незримыми цепями к холодным плитам алтаря. «Судьбы насмешкою я в рясу облачён…». (Стоп. Откуда это? Это не моя фраза. Впрочем, все остальные – тоже не совсем мои. Это, скорее, расхожие шаблоны, которыми оперирует человеческий ум в своей повседневной жизнедеятельности. Из таких заготовок, как из кирпичиков, люди возводят здания собственных судеб – хижины, дворцы, сюрреалистичные зиккураты. У кого на что хватает воображения и сноровки. А мы – всегда рядом, всегда готовы помочь).
  …Его душа выпорхнула навстречу девичьей красоте, его тело рванулось навстречу чувственным радостям, доступным любому обывателю, но волею рока запретным для пастыря чужих душ... И вот ныне, отвергнутый, обескрылевший, он обращён лицом ко мраку собственной греховности. Отвергнут и Богом, и той, на которую Бога променял. Выброшен из жизни.
  А что же она? Кого она предпочла, отказавшись от поклонника, не способного дать ей ни богатство, ни славу, ни даже собственное имя? Конечно, в самом начале их отношений её слегка увлекла романтика. Запретное всегда обладает повышенной привлекательностью. Но очень скоро ей стало очевидно, что тайный роман с небогатым священником не сулит ничего, кроме трудностей, расшатанных нервов и вечного риска разоблачения. Постигнув секреты плотской любви, она узнала и цену своему телу, своей молодости. Молодость – скоропортящийся товар. Его надо как можно более выгодно реализовать, пока он свеж, чтобы потом не пришлось выбрасывать гнильё на распродажу. Освоив науку обольщения, она решила применить полученные знания там, где от них будет максимальная отдача. И тут в поле её зрения попал молодой привлекательный граф… или маркиз… или барон… Или, в конце концов, сын и единственный наследник крупного процветающего банкира. Прежний любовник отброшен за ненадобностью. Да здравствуют новые перспективы!
  Да, именно так. Несчастный влюблённый, навек отдавший неверной своё сердце… Что остаётся тебе, человек?! Всю оставшуюся жизнь терзаться болью воспоминаний. Замаливать грехи в глухой келье, но вместо светлого облика Небесной Девы вновь и вновь созерцать внутренним взором вполне земные прелести совсем другой Марии. Кусать локти в бессильном отчаянии, воспламеняясь желаниями, которые отныне невозможно удовлетворить. Что это, если не земной прообраз посмертного ада? Сполна испить неиссякающую чашу Предательства, принятую из рук возлюбленной!
  Способна ли человеческая душа вынести такую пытку? Простить и отпустить, не затаив на донышке ядовитое озерцо зла? Жгучую жажду мести? Всепожирающий огонь ненависти?
  Вряд ли… Вряд ли. Особенно когда поблизости витает грамотный искуситель.
  Как должен действовать в такой ситуации измученный страданиями, воспалённый и помутившийся человеческий рассудок? Тезис первый: «Ты не осталась моей – так не достанься же ты никому!». Тезис второй: «Она очаровала меня ergo она околдовала меня ergo она колдунья ergo она подлежит справедливому осуждению. Ведь не мог же я сам оказаться таким слабовольным глупцом, чтобы раскрыть объятья и душу ветреной развратнице! Стало быть, я поступил так, находясь под воздействием стороннего наваждения. Колдовство!».
  (Я черчу пальцем на парапете блок-схему, как учили нас на тренинге. Слагаемые раздора: внешнеобвиняющая позиция - то есть, поиск причины своих бед не в пределах собственных побуждений, чувств и поступков, а в недостатках ближнего или роковом стечении обстоятельств, - плюс мнимая логическая взаимосвязь основных суждений).
  …Мир для несчастного замкнулся в кольцо. Нет больше ни прошлого, ни будущего. Есть лишь вечная неизбывная боль, безысходное отчаяние и обречённость. И вот нетвёрдая рука нетрезвого грешника тянется к перу, перо к бумаге… И рождаются строки: «Спешу довести до сведения Святейшей Инквизиции, что Мари де Мюссе, ведьма, силою, полученною от дьявола, околдовала…».
  …Всё сходится. Она же была одержима дьяволом (то есть, мною, но кому есть дело до меня лично? Дьявол – это все мы!), об это слышало полгорода. Где гарантии, что нечистый дух отступился от неё насовсем? А вдруг она так и осталась – меченой? Порченой? Это не я говорю, это скажет общественное мнение. Прежде, чем вынести суровое и бескомпромиссное общественное порицание. Дальнейший позор, соответственно, гарантирован. А ответственность за реализацию мучений ляжет на инквизиторского палача.

  Ладно. Первая часть сценария есть. Надо бы выяснить, какую точку зрения на происходящее имеет вторая сторона. В смысле, сама девица. То есть, уже, конечно, не совсем девица, но формально… Хорошо бы, чтоб её восприятие ситуации хоть чуть-чуть соответствовало моим теоретическим построениям. Впереди ещё вагон работы по генерации иллюзий, подгонке деталей, притирке оценок и согласованию поступков. Пойду, навещу подопечную. Остров соборов и дворцов подождёт.
  Разворачиваюсь обратно по мосту. Подол платья эффектно шваркает об камень, вздымая пыль. Оглядываюсь напоследок: за спиной высоко возносятся над прочими строениями башни какого-то храма. Несмотря на внушительные размеры, конструкция выглядит неестественно лёгкой, воздушной, хрупкой. Кажется, они называют это «Нотр Дам». А забавно было бы взобраться на самый верх и осмотреть город с высоты птичьего полёта. Жаль, некогда. Такими вещами могут свободно заниматься лишь философствующие романтики. А для меня экскурсия по центру города откладывается на неопределённое «потом». Что за жизнь у дьявола, право – вечные труды и заботы…

  …Человек чуть не сбил меня с ног. Странно, учитывая, что улица практически пуста. Высокий загорелый мужчина, в простой одежде небогатого путешественника. Возраст определить сложно, но кажется, в пределах тридцати – сорока лет. Голубые, глубоко посаженные глаза весело прищурены. Лицо кажется смутно знакомым.
- Ой, извините, сударыня, замечтался! Не держите зла.
- Ничего страшного, - буркнула я, как можно более угрюмо, намереваясь оборвать разговор и продолжить путь.
- Вы сильно торопитесь?
Так я и знала, что будет приставать. Стоит приличной девушке надеть красное платье, так сразу – начинается. Для этого и толкнул: чтобы завязать разговор.
- Да, сильно тороплюсь. Разрешите.
- Вы кого-то ищете? – он перегородил дорогу. Весьма широк в плечах, а за спиной болтается какая-то ерундовина на ремне – то ли непонятное оружие в футляре, то ли сосуд, то ли дорожный баул странной конструкции. Вот будет забавно, если оружие. Магическое. Против демонов. Как в сказках. В жизни-то – чёрта с два нас убьёшь. Не дождётесь!
- Вы кого-то ищете? – повторил он с игривыми интонациями. – Не меня ли?
- Увы, - я прошлась по нему хмурым взглядом с головы до ног. – Не Вас. Пока.
- Ну, что ж…Вы хорошо сказали: пока. А в будущем – смею ли надеяться?
- Вполне возможно, - серьёзно кивнула я. – Но я бы на Вашем месте не спешила этому радоваться.
     - Отчего ж? А мне почему-то радостно. Вы дарите мне надежду.
Странно: я была уверена, что он абсолютно трезв, хоть и ведёт себя, как поддавший гуляка.
Наверно, я и встречала его прежде в каком-нибудь кабаке. Но лично мы не знакомились, это точно.
     - Забирайте на здоровье свою надежду. И позвольте…
- Вы ведь разыщете меня, когда я Вам понадоблюсь? – перебил он. И вдруг стал серьёзен.
- Всенепременнейше! – а я, столь же неожиданно, развеселилась. – Специально облажу все бордели и притоны. Как только понадобитесь! Ведь именно там Вас проще всего найти?
- Что ж, это тоже вариант, - он качнул головой. – Можно и там, если Вам так проще.
«Хамит», - отметила я. Пожалуй, он сейчас в вежливой форме намекнул, что я похожа на шлюху. Ладно, фигня.
- А Вы похожи на… - начал он.
Я напряглась.
- …на цыганку, - закончил он, обезоруживающе улыбаясь.
Не люблю глупого вранья.
- Нет, не похожа, - сообщила я, вновь мрачнея. – Потому что я еврейка.  Последняя фраза вырвалась как-то сама, внезапно.
- Потрясающе! – мужчина перешёл на шёпот, но стал улыбаться ещё шире. Затем, наклонившись к моему уху, заговорщически произнёс: - Между прочим, я тоже еврей.
Я на мгновение купилась на его доверительные интонации и с новым интересом вытаращилась ему в лицо. Типичные европейские пропорции! «Ну да, - дошло с запозданием. – Ещё один приём, чтобы запудрить девушке мозги».
В ответ на мою укоризненную мину он изобразил виноватое выражение.
- Ну ладно, Вы меня раскусили, я просто хочу Вам понравиться. На самом деле я… испанец!
Эффектным жестом еврейский испанец выдернул из-за спины свою загадочную ношу. Я инстинктивно отпрянула назад, ожидая худшего. Но магическое оружие против демонов оказалось обычной гитарой. Я удивилась, как не признала её сразу. Может быть потому, что для Европы привычнее мандолины.
Уверенным быстрым движением человек пробежал пальцами по струнам. Инструмент отозвался страстным аккордом. Мужчина перехватил гриф поудобнее и завёл жгучую мелодию. Внезапно всю гармонию созвучий оборвала резко задребезжавшая вторая струна. «Испанец» горестно всплеснул руками:
    - О нет! Опять! Что за день сегодня! Вот дьявольское проклятье!
У меня крепла уверенность, что он такой же испанец, как и еврей. И продолжает морочить мне голову, исходя из предпосылки, что женщины млеют от темпераментных южан. Хотя музыку он завёл вполне грамотно. Если б не этот досадный сбой, я бы, возможно, даже послушала.
    - Вы сначала с инструментом своим разберитесь, а потом уже девушек охмуряйте, - посоветовала я беззлобно.
   - Хорошо, - он глядел виновато, как нашаливший школяр на директора. – Я всё исправлю. Вы абсолютно правы. Так Вы меня найдёте?
- Когда-нибудь. Возможно.
- Хорошо. Ловлю на слове.
- Прощайте.
- До свидания!

   Он, наконец, уступил мне дорогу. И, кажется, какое-то время глядел вслед. Но я не оборачивалась. Псих!
   В городе полно шлюх, есть даже вполне приличные. И берут недорого, потому что конкуренция высокая. Давно бы уже обо всём с ними договорился! Нет, надо ему время тратить… И своё, и моё – гораздо более ценное. Вот людям делать нечего!... Шёл бы работать. Жил бы в собственном доме, не болтался без крыши над головой…

   Домик де Мюссе, раньше казавшийся мне весьма состоятельным, теперь, в сравнении с роскошью особняков центра, представился какой-то жалкой хибарой. Надеюсь, я навсегда вырвалась из этого убожества. Стану регионалом – отгрохаю себе дворец на острове. Если понадобится, снесу для этого парочку соборов… Чтобы получить повышение по службе, нужно работать. Лучше и эффективнее других.
   Я развоплощаюсь и сливаюсь со стеной. Со стороны выглядит занятно: женщина идёт на стену, как слепая, не обращая внимания на препятствие, и вдруг – то ли растворяется в ней, то ли проходит насквозь. Зрелищный спецэффект.
Моя сущность клубами невидимого тумана расползается по всем щелям, проникает в помещения, обтекает людей и предметы. Мне больше не нужно дожидаться, пока человек уснёт, чтобы понять, что творится в его черепной коробке. Один кратенький, гаденький миг распада – теперь уже привычная рабочая процедура. Развал собственного «Я» на фрагменты чистого восприятия. Впитываю чувства и мысли клиента, как губка. Дальше последует сборка. И когда я вновь восстановлю целостность, я уже буду знать…

  …Второй этаж. Комната Мари. Девушка сидит за столом, опустив голову на скрещённые кисти рук…».   
 
   

Эпизод  32.  «Баллада о книжных детях. Часть I: Дама».


Девушка сидит за столом, навалившись грудью на столешницу, расставив локти, положив щёку на скрещённые кисти рук. Длинные волосы кое-как собраны в толстый пучок на затылке. Она не зажигает свет. В сумраке близящейся ночи трудно различить в деталях выражение её лица. Девушка кажется то ли сонной, то ли усталой. И ещё: человек с поэтическим восприятием окружающей действительности мог бы сказать, что в её позе угадывается некая обречённость.

 «Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от книжных своих катастроф»,30 -
как пропел один менестрель.

Мария росла книжным ребёнком. Как-то так само сложилось. С другими детьми она сходилась долго, с трудом. Да и не с кем было особо сходиться; так лишь, доводилось иногда в детстве побегать по лужайке под присмотром няньки. Это голытьба безродная целыми днями носится по дворам и проулкам, сбиваясь в шумливые стаи, где есть место и вражде, и товариществу. А Мари, всё ж-таки, родилась в дворянской – хоть и не слишком знатной, да и не слишком богатой - семье.
У родственников дети были либо уже взрослые, либо их не было вовсе. В некоторых соседских семьях, правда, подрастали девочки, не сильно отличавшиеся от Мари по возрасту и социальному статусу. С двумя из них у неё и сложились, в конце концов, достаточно близкие отношения. В детстве дружить проще: разнаряженные куклы и тряпичные зверушки всегда остаются общей темой. Когда же куклы утрачивают актуальность, а формы девичьих фигур начинают приобретать соблазнительную округлость, разница в жизненных установках проявляется всё отчётливее.
Распростившись с безмятежным детством и превратившись в очаровательных отроковиц, ровесницы Мари влюблялись в знакомых юношей и строили планы о предстоящей семейной жизни. А Мари… Не то, чтобы она не хотела в перспективе стать женой. Хотела, конечно. Каждая женщина обязана этого хотеть, ведь замужество есть самое лучшее, что с ней может случиться. Но вот образ потенциального супруга Мари почему-то искала не в реальной жизни, а на страницах романов и волшебных сказок.
Она рано научилась читать, лет в шесть. Всё её семейство читало с увлечением: и отец, и мать. Только душевнобольная бабушка не забивала свои, и без того повреждённые, мозги всякой дополнительной ерундой.
Бабушка умерла, когда девочке было пять. Но Мари прекрасно помнила, как та частенько ругалась с невидимым собеседником (а то и с несколькими сразу), грозно потрясала клюкой и изрыгала шепеляво такие выражения, от которых покраснел бы любой портовый грузчик. Мари слышала, как родители шёпотом обсуждают бабушкино «душевное расстройство». Бабулю она практически не боялась, потому что на своём веку другой её и не видела. От клюки - уворачивалась. Да бабушка никогда и не пыталась причинить вред ребёнку – только грозилась и ругалась, на всех ругалась… Мари не боялась саму бабушку. Но очень боялась стать в старости такой же. «Лучше пораньше умереть», - думала она.
Потом бабушка умерла, и вспоминания о ней отошли на задний план.
А книги – вошли в жизнь, сделавшись самой восхитительной её частью.
Мари не помнила, как научилась читать. Как-то так само собой получилось. Зато потом родители и нянька нарадоваться не могли на тихую умненькую девочку, которая могла часами сидеть в уголке с толстым сборником каких-нибудь легенд. Ребёнок никому не мешал и занимался делом. Все были счастливы.
Ещё Мари любила выстраивать в воображении сцены – картинки и переносить их на бумагу. С бумагой и карандашом она тоже возилась часто и подолгу. Правда, эти предметы стоили недёшево, но отец всегда изыскивал средства. Любя дочку всей душой, он частенько потакал ей в прихотях, которых было не так уж много. Тем более, что как раз рисовать-то в семье толком не умел никто, а у Мари это получалось неплохо.
Специально обучать девочку рисованию не стали: ни к чему это, да и пользы нет от таких умений в семейной жизни. Но и не мешали, когда она бралась за карандаш сама…

…А Мари рисовала замки. Горы, ущелья, реки. И, конечно, средь всех этих пейзажей – благородных рыцарей. Сильных. Надёжных. Верных. Чутких. Бескорыстных. До гроба преданных единственной Прекрасной Даме.
Даму она тоже пыталась рисовать. Дама выходила хрупкая, изящная, с длинными струящимися волосами...

Как уже упоминалось выше, со времён детства у Мари сложились прочные приятельские отношения с двумя ровесницами. Их форму общения можно было бы даже назвать дружбой, если не вдумываться в суть самого понятия «дружба». Мари всегда считала, что друг – это тот, с кем можно поделиться самым сокровенным, таящимся в душе. А глубоко откровенничать ни с Изабель, ни с Анжелой она никогда даже не пыталась. Обе девушки, эмоциональные и непосредственные, её… как бы это сказать помягче?... забавляли, развлекали, интересовали своей инаковостью, непохожестью на неё саму. Приятельницы, в свою очередь, считали Мари странной и замкнутой, но в то же время – умной, доброй и безвредной.
Мари не любила ссор. Уступала в спорах. Больше слушала, чем говорила. Девушки плакались ей «в жилетку» о своих страданиях, делились восторгами – в общем, регулярно изливали на неё потоки чувств. Она казалась им спокойной и рассудительной.
А она о своих грёзах не рассказывала никому. Потому что, в самом деле, глупо грезить о рыцарях, когда давно уже пора подыскивать достойную партию для земной жизни. А то недолго ведь и в старых девах остаться… Приданого за ней большого никто не даст. Значит, нужно брать молодостью и красотой.
Мари знала, что красива – умом понимала, - но абсолютно не знала, что с этим делать.
В глубине души Мари была убеждена, что настоящая женщина должна быть такой, как её подружки – непосредственной, переменчивой, экзальтированной, влюбчивой, лёгкой, болтливой. Должна восторгаться нарядами и блестящими безделушками, щебетать без умолку, не задумываясь о смысле сказанного, ярко демонстрировать свои эмоции по любому поводу, легко принимать решения, исходя из сиюминутных желаний, и так же легко их менять, в зависимости от малейшей перемены настроения. 
А она – Мари де Мюссе, - несмотря на внешнюю привлекательность, исходя из этих критериев, оставалась какой-то ненастоящей, неправильной. Скрывала чувства даже от самых близких. Если переживала из-за чего-то, то лишь больше замыкалась в себе. Никак не умела с толком выбрать платье, терялась, смущалась, и в результате почти всегда получала не то, что хотела. Оставалась практически равнодушной к побрякушкам, высокопарно именуемым драгоценностями. И столь же равнодушно–холодна была к ровесникам мужского пола, вырисовывавшимся порой на жизненном горизонте.
Она осознавала свою «неправильность», но не представляла, как от неё избавиться, враз перемениться, стать такой, как все. И потому ещё глубже зарывалась в чудесные легенды, дотягивающиеся до нашего просвещённого века из тьмы прошлого.
Где-то там, по неведомым тропинкам времён короля Артура, проезжал на своём великолепном коне единственный Рыцарь, который смог бы её понять и принять, который искал именно её – такую, какая она есть, - и ради которого не нужно было бы становиться ветреной кокеткой, чтобы вскружить ему голову.
Он тоже скучал без неё, он искал её по всей земле - она чувствовала. Но их разделяла толща веков и не менее неодолимый барьер между «реальностью» и вязью рукописных слов на желтоватой странице…
Если бы они смогли встретиться, они бы поняли всё друг о друге без слов. По единому взгляду. И никогда бы больше не расставались.

«Вы искали меня
В позапрошлой неведомой жизни,
Узнавая мой дом
В перекрёстках пустых городов.
Бесконечными днями
Шли наши годы – и вышли,
Не оставив следов
На брусчатке минорных ладов»31, -
как пропел уже другой менестрель.

Мари любила их слушать – менестрелей – и всегда ходила на выступления, устраивавшиеся на городских площадях. Она легко запоминала понравившиеся песенки, а потом частенько мурлыкала их себе под нос. Она не знала, хорошо поёт или плохо, но стеснялась делать это громко.

…Довольно долго у Рыцаря с её рисунков не было лица. Она пыталась его вообразить, но каждый раз выходил лишь некий расплывчатый абстрактный образ.
А потом…
С чего бы начать?
Мария сама не могла толком понять, когда всё началось. Сперва она полагала, что совсем недавно. Потом стала думать, что гораздо раньше. В этом было очень сложно разобраться…

…Надобно сказать, что Мари никогда не была особо религиозной. Хотя все окружающие единодушно считали её глубоко верующей особой. У Мари имелось своё личное восприятие Господа, Церкви и всей христианской веры в целом. Она – может быть, не отдавая себе в том отчёта, - воспринимала Господа как Самого Великого Сказочника. Творца, стоящего в конечном итоге за каждой из волшебных, прекрасных историй – и жизненных, и книжных. И, коль скоро Творец везде один, в её представлении всегда сохранялась вероятность, пусть слабая, перетекания одного в другое: книги – в жизнь, жизни – в книгу.
Нужно было лишь отыскать ключ. Или дверь. Или ключ с дверью. Где-то буквально рядом, буквально: ну вот же, чуть-чуть за краем поля зрения, - just out here, как говорят англичане, - возле неё всегда витало Чудо, и она отчаянно стремилась его уловить.
Чудо Преображения, после которого грань между сказкой и явью полностью исчезает.
Она не умела сформулировать для себя это стремление. И только частенько испытывала непонятную тоску в моменты самых радостных праздников - Рождества, Пасхи. Словно ребёнок, которого поманили волшебной палочкой, а вручили в итоге обыкновенную раскрашенную деревяшку. Все эти праздники неразрывно ассоциируются с чудом: о чудесах вещают истории и притчи, о чудесах повествуют пьесы, чудеса поминаются в праздничных проповедях. Но все эти чудеса произошли с другими – с книжными, театральными персонажами, а не с ней.
Отсюда проистекало разочарование.

«…Мы все надеялись на чудо,
Но чуда что-то нет покуда,
Но чуда не произошло…»32.

Мари корила себя за эти чувства. Пристало ли доброй католичке испытывать разочарование на Рождество, под ослепительно разукрашенной ёлкой, подле отнюдь не бедного праздничного стола, да ещё получив приличный подарок? Например, настоящую золотую цепочку?...

И в церковь она шла – на молитву, конечно; и в то же время – с потаённой надеждой, что уж там-то, в непосредственной близости к Богу, заветная Дверь однажды обозначится перед ней. И тогда… Что «тогда» - она сама бы не смогла сказать.

В последние десять лет в их храме бессменно служил один священник: отец Клод Лессанж. Суровый и немногословный, он, может, и знал дорожку к заветной Двери… А может, не знал никогда, и именно от того постоянно был так мрачен. Выражением лица он всегда безмолвно свидетельствовал, что кара Божья неизбежно настигнет любого грешника. Что гнев Божий будет страшен, а суд – неотвратим. Конечно, так оно и  есть, кто бы сомневался… Его уважали, но не любили. Злые языки поговаривали, что мэтр Клод занимается чёрными делами: читает запретные книги и сведущ в магии. Марии это казалось любопытным. Она подозревала, что мэтр Клод тоже бьётся в поисках Чуда. Но вот насколько он в этих поисках преуспел, судить было затруднительно. В любом случае, о том, чтобы поговорить с ним по душам, и мысли не возникало.

Три года назад всё переменилось. Да, как раз три года… Марии в ту пору было четырнадцать.

Руководство епархии внезапно вспомнило, что в этом храме два алтаря. Два алтаря – значит, две службы в день. А две службы – это два священника. Чем чаще будут люди славить Бога, тем больше благодати на них снизойдёт.
Так в храме появился отец Виктор Готье.
Тогда ему было двадцать три. И он являл собой разительную противоположность отцу Клоду. Мари, как книжная девочка, могла бы сказать, что он привнёс с собой в храм лучик солнца.
Лессанж никогда не расставался с мрачным выражением лица. Даже в те, крайне редкие, моменты, когда он улыбался, улыбка его смотрелась трагично. Бедная мимика, глубоко посаженные глаза, постоянно опущенные уголки губ. Редкие движения, скупые слова, глухой голос… В рыцарском романе он бы органичнее смотрелся в роли злого колдуна, чем служителя Господня.
Нет, Мари никогда ничего не имела против отца Клода. Она почитала его и с благоговением принимала из его рук причастие. А в последнее время ещё и от души жалела: два года назад у него погиб младший брат, студент. Смерть вышла нелепая, трагическая: зарезали бандиты. Поговаривали, что за карточные долги. Врач, осматривавший труп, насчитал на теле тридцать два ножевых ранения. С тех пор отец Клод резко постарел внешне и вообще разучился улыбаться.

…Виктор Готье улыбался так же, как дышал. Это выходило у него органически. Это было его естественное состояние. Если Лессанж, в представлении Марии, символизировал собой неотвратимость кары Божьей за грехи, то Готье – скорее, радость созидания и любовь ко всему сущему. Он любил поговорить с паствой, и изъяснялся нормальным человеческим языком, а не выспренними книжными оборотами. Проповеди его больше походили на доверительную беседу с единомышленниками, чем на высокопарное нравоучение. В наплыве умиления Мари порой думала, что вот так же и сам Христос мог беседовать со своими апостолами во время Тайной Вечери… Вскорости после начала служения отец Виктор затеял в храме основательный ремонт, после которого в помещении стало как-то светлее и просторнее. Если он был увлечен каким-либо делом – тем же ремонтом, - то уже не расхаживал чинно, а словно бы порхал, летал, умудряясь оказываться везде, где мог быть полезен. «Мальчишка!» - ворчали некоторые консервативные старики. Впрочем, результаты ремонта одобрили даже они: скамьи в церкви поставили новые, более удобные.
Мари стало казаться, что с приходом отца Виктора возможность Чуда в храме обозначилась как-то явственнее…

А потом были эти случаи с одержимостью. Мари доподлинно знала о двух. Всё происходило в её районе, об этом болтали все соседи. Сначала: девочка двенадцати лет, одержимая дьяволом, заставлявшим её изрыгать жуткие ругательства. Мари даже немного была знакома с её родителями. Потом булочник, внезапно переставший разговаривать и двигаться, всё сидевший в постели, уставившись остекленевшим взглядом в одну точку.
Процедуру изгнания нечисти оба священника проводили вместе. И в каждом случае – успешно. Люди, освобождённые от бесовского воздействия, вернулись к своей нормальной жизни.
Но все в приходе знали: до появления отца Виктора Лессанж никогда не практиковал экзорцизм. По крайней мере, успешный экзорцизм…

Мари, со свойственной юности экзальтированностью, решила для себя, что отец Готье – почти святой. И когда-нибудь непременно станет святым.
Она, конечно, не возражала бы оказаться в числе его сподвижников. И там где-то, вдалеке, в туманном светлом будущем перед ней снова замаячила мистическая дверь к Чуду. Но что она, простая мечтательная девочка, могла предложить будущему святому? Она не обладала ни одним выдающимся качеством. В её простеньком уме не зародилось ни одной великой идеи. Она понятия не имела, как приблизиться к выдающемуся человеку, что ему сказать. Но точно знала, что все слова, какие она сумеет выдавить из себя, прозвучат глупо и наивно – как и положено словам, произносимым обычной шестнадцатилетней девчонкой. Мари знала, что отец Виктор так к ним и отнесётся: снисходительно – покровительственно, как к детскому лепету.
Она была одной из нескольких сотен прихожан храма. Отец Виктор, возможно, запомнил её в лицо – как и всех прочих, - но вряд ли знал её имя.
По вечерам Мари грифелем или угольком, как умела, набрасывала на очередном листе его лицо. А потом лёгкими полупрозрачными штришками дорисовывала нимб над макушкой…
Однажды, когда лицо получилось особенно удачно, Мари, следуя наитию, вместо нимба дорисовала контуры шлема. А потом – и всю фигуру конного всадника в латах.
Так у Рыцаря появилось лицо.

Да! А почему бы, собственно, Рыцарю не обрести лицо достойного человека? Ведь это – совершенно иной персонаж, полностью вымышленный, да ещё и живущий в далёком книжном прошлом, не менее, чем пятисотлетней давности. Мало ли, на кого он там, в фантазиях, похож. Ведь это выдумка, игра воображения. А реального священника, отца Виктора Готье, Мари чтила и будет чтить, как духовного наставника.

Так минул ещё год.
Родители временами спохватывались, что стоило бы присмотреть дочке жениха, но – видимо, в силу природной неорганизованности, - не проявляли особого усердия в данном вопросе.
Мари пользовалась всей свободой, доступной девушке её происхождения – свободой читать, рисовать, мечтать, гулять. Она полюбила долгие прогулки в заброшенном старом парке, расположенном неподалёку от храма. Собственно, она гуляла там с детства, но теперь, без навязчивого общества суетливой няньки, парк всё чаще казался ей сказочным лесом, в котором возможно всё.
У неё была любимая скамейка. За этой скамейкой рос огромный старый куст сирени, существенно выше человеческого роста. Середина куста давно выгнила, и на её месте образовалась уютная круглая площадка. Густо растущие стебли, переплетающиеся ветви окружали площадку плотным сплошным кольцом. Летом, когда разрастались листья, в этой стене не было видно просветов – куст казался сплошным.
Он стал для Марии Волшебным Замком. Люди не знали, что внутри куста есть пустое место. Замок принадлежал только ей. Впрочем, однажды, раздвинув ветки, она обнаружила в своих владениях безмятежно спящего бродягу – грязного, оборванного, дурно пахнущего. На следующий день бродяга исчез и больше не появлялся, и Мари успокоилась.

В нынешнем марте ничто не предвещало перемен. Разве что мысли о необходимости как-то решить свою судьбу приходили всё чаще. У Мари появилось чувство, что время уходит. Раньше она не задумывалась ни о времени, ни о смерти. Теперь ей стало казаться, будто она ежеминутно упускает нечто важное.
У одной из двух её вечных приятельниц – Изабель – уже появился настоящий жених. У них состоялась помолвка. Вторая, Анжела, всё никак не могла выбрать из полудюжины вертящихся вокруг неё поклонников.
Мари подумала, что, возможно, найдёт своё призвание в монастыре. Там, вдали от мирских сует, невестам Христовым открывается дорожка к их Небесному Жениху. Может быть, в этом смысл её жизни? Может, к этому она неосознанно стремилась долгие годы?
Но жёсткий регламент монастырской жизни вызывал у неё стойкое отвращение. Мари привыкла к свободе распоряжаться собой, своим временем и мыслями. К тому же, как говорили знающие люди, и в монастырских стенах процветают интриги, зависть, склоки, тупость и подлость.
В этих сомнениях она встретила начало марта…

…В то воскресенье Мари, как обычно, с утра была на мессе. Чем занималась в последующие часы, уже стёрлось из памяти. Её дни в те времена так походили один на другой…
Кошмар начался на закате.
Она прилегла вздремнуть. И, кажется, действительно ненадолго заснула. Когда же глаза её снова открылись… Да, именно так: не она открыла глаза, а глаза – открылись. С этого момента всё, что вытворяло её тело, происходило помимо её воли. Она самостоятельно не могла не то, что шевельнуться – а даже моргнуть, сглотнуть слюну. А где-то совсем рядом – буквально just out here, - ну прямо словно внутри головы, хотя и непонятно, как такое возможно… Где-то совсем рядом, до ужаса реальное, сущее, настоящее (а не книжное!), находилось Оно: Чудо.
- Эй, послушай! – говорит Чудо. – Мария! Послушай меня, Мария де Мюссе. Меня зовут Натанаэль, и я буду жить в твоём теле ровно год…
С тех пор Чудо временами пыталось с ней заговаривать. Его – или её? – голос звучал прямо внутри головы, внутри ушей, из ниоткуда. Голос казался Марии знакомым; не сразу она поняла, что он похож на её собственный.
Так сходят с ума. «Началось», - решила Мари. То, чего она боялась всю сознательную жизнь, настигло, не дожидаясь, пока она состарится, как бабушка. Мари помнила, как бабуля подолгу препиралась с собеседниками, существовавшими лишь для неё одной. И Мари попыталась найти выход: «Главное – не заговорить! Главное – с ними не говорить! Тогда ещё можно как-то спастись…».
Действительно: не дождавшись ответа, Чудо очень скоро перестало к ней обращаться. Это была единственная маленькая победа Мари. В остальном ей не удалось изменить ничего.

Страх парализовал мысли. Мари не могла действовать, не могла строить планы. Нечто по имени Натанаэль вело её через притоны и трактиры, сводило с бандитами и шулерами, вливало в её горло спиртные напитки и заставляло заигрывать с мужчинами. К счастью, у этого нечто то ли тоже имелись некие моральные принципы, то ли свои предпочтения, поскольку, доведя очередного мужчину  до белого каления, оказавшись всего в шаге от интимной близости, оно резко переменяло поведение и отвечало решительным отказом на все дальнейшие попытки сближения.
Оно словно вело какую-то игру, на которую Мари никак не могла повлиять.
Пока однажды ночью ей не повстречался человек в чёрном. Учёный. Николя Фламмель… Имя она запомнила потом.
Фламмель не считал её сумасшедшей. Он видел и слышал существо, поселившееся в ней. Он сказал, что существо – демон. У Мари уже тогда словно камень с души свалился. Всего лишь демон! С ним можно справиться! Это лишь настоящее безумие неизлечимо!
В переговорах с демоном Фламмель выторговал некоторые уступки. Демон пообещал отступить на несколько часов, чтобы дать Марии возможность сходить в церковь. Это был шанс!
Сперва Мари надеялась, что Святое Причастие изгонит нечисть. Ничего не вышло: демон оказался сильнее и отторг Тело Христово. Мари не сдалась. Она знала, кто сумеет ей помочь. Она пошла на исповедь к отцу Виктору Готье.
Конечно же, отец Виктор был почти святой. Его духовному восприятию было открыто присутствие нечистой силы. Он тоже ни секунды не сомневался в здравости рассудка Мари. Он призывал Марию к стойкости и упованию на Бога. Он говорил с демоном, и демон произносил странные слова, значения которых Марии так никто и не объяснил. Наверняка какие-нибудь непристойности…
После этого разговора демон, казалось, ослабил свою власть над ней. Словно затаился, испугавшись. Он перестал вытаскивать её на ночные прогулки по злачным местам. А однажды даже завёл в гости к тому самому учёному, Фламмелю, где вёл с ним долгую беседу об особенностях взаимоотношений мужчины и женщины в современном мире. Мари чувствовала себя совсем не плохо, поэтому внимательно слушала. И узнала много нового.
Демон, похоже, тоже узнал нечто важное для себя. Поскольку в ту же ночь предпринял очередную вылазку. Через окно. Демон умел выпрыгивать в окно и не разбиваться о землю, а волшебным образом превращать падение в медленный спуск, почти полёт. Это было единственное из переживаний, связанных с демоном, которое Мари могла бы назвать приятным. Могла бы – если бы оно не было связано с демоном.
В этот раз демон даже не летел к земле, а словно бы плавно нисходил по невидимой лестнице. Как языческие, ныне прОклятые, богини нисходят к смертным. И, сколь ни ощущала Мари свою обособленность от завладевшего ей существа, даже ей передалось демоническое чувство восторга и нервного возбуждения…
Дальнейшие события выпали из её сознания полностью. Словно бы кто-то загасил свечу, а через время зажёг снова. Когда свеча её сознания вновь загорелась, Мари обнаружила себя уже дома – мокрую, дрожащую, промёрзшую и практически без одежды.
Впоследствии, валяясь в постели с сильной простудой, она бессчётное число раз пыталась вспомнить: что же произошло с ней в ту ночь? Она чувствовала: случилось нечто очень важное. Касающееся не только демона, но и её самой. Но память словно опечатали семью печатями, заперли семью замками. По крайней мере, с телом, кроме лихорадки, ничего дурного не случилось. Доктор Жирандоль её осматривал и сказал, что всё в порядке.
Лихорадка, видимо, сыграла ей на руку: демон снова ослабил хватку. Мари опять принадлежала самой себе.
Говорят, что беда не приходит одна. Так оно и есть… Но и счастье – счастье, оказывается, тоже имеет тенденцию приходить кучно, в компании! Сначала ослабел демон. А потом на болящую Марию свалилось счастье, о котором она не смела даже мечтать!...
Лёжа в постели, в полузабытьи, она улавливала отзвуки родительских голосов из комнаты на первом этаже. К их голосам примешивался ещё один, непривычный для их дома. Она, безусловно, слышала его раньше не раз, но только не в стенах своего дома! Потом зазвучали шаги на скрипучей лестнице. Отворилась дверь… И – Мари не поверила глазам: уж не начала ли она бредить от болезни?
- Мадмуазель де Мюссе? – в её комнату неуверенно заглядывает отец Готье, всем своим видом и интонациями испрашивая разрешения войти.
У Мари закружилась голова. Наверное, от того, что она слишком резко попыталась приподняться.
После их короткого разговора она точно знала, что будет спасена. Он не позволит ей пропасть. В конце концов, чьё лицо с гордостью носит её Волшебный Рыцарь? И кто, как не Рыцарь, способен спасти Даму от злобных происков Врага?... Немного озадачивала, правда, короткая реплика демона про какую-то рубашку. И реакция святого отца, едва не свалившегося с лестницы… Ну, да ладно: дьявольские шуточки, чего ещё ждать от чёрта.

…Процедуры экзорцизма побаивались все, кроме самой Марии. В ней окончательно упрочилась уверенность, что отныне (уж не с того ли момента, как отец Готье навестил её в родительском доме?) всё происходящее будет ей только во благо. Она вообще перестала бояться – даже чёрта, по-прежнему соседствующего с её душой! А чёрт как будто съёжился и утратил остаток сил… Заболел, что ли?
Как и ожидала Мари, изгнание беса прошло безо всяких проблем. Правда, было немножко не по себе, когда по спине пробежали судороги. А за ними последовал удар, похожий на вспышку молнии внутри головы… Как объяснил потом отец Виктор, это был огонь Божьей благодати – опаляющий, очищающий, освящающий всего человека. Во время вспышки Мари даже потеряла сознание. Но буквально на пару минут.
Когда она пришла в себя, то почувствовала, что наконец-то снова находится внутри своей головы одна. Сама по себе. Безо всякого постороннего присутствия!
Враждебное Чудо безвозвратно ушло. А огненное Чудо, покатившееся валом по её душе, - осталось…               



Эпизод  33.  «Баллада о книжных детях. Часть II. Рыцарь».


…Итак, в последний день марта Мари окончательно избавилась от общества навязчивого нечистого духа. Но вместе с этим обществом она лишилась ещё кое-чего: душевного покоя.
Теперь Мари де Мюссе знала наверняка, КТО её Рыцарь. И КАК она к нему относится. Но вот что ей с этим делать – решительно не знала.
Поначалу она пыталась убедить себя, что можно же любить человека абстрактно, как-нибудь так, на расстоянии… Просто испытывать счастье от того, что он есть на белом свете, и не где-нибудь, а совсем рядом, так что можно видеть его хоть каждый день… И у неё даже есть шансы встретить в свой адрес тёплые чувства, пусть абсолютно братские по своей сути…
Общая борьба с нечистью их, безусловно, сблизила. Отец Готье уже выделял Марию среди толпы прочих прихожан. Мари цеплялась за любую возможность задержаться после службы, чтобы удостоиться хоть краткого разговора с ним. И он никогда не возражал. Разумеется, из великодушия.
А им было, что обсудить. Как два бывалых солдата вспоминают пройденные вместе бои, так и они вспоминали свою победоносную битву с дьяволом. Мари уже не чувствовала себя перед святым отцом наивной глупенькой девочкой. Нет, она сумела подняться если и не до его уровня, то хотя бы приблизиться на несколько ступеней! Пусть она моложе и менее опытна, но они вместе соприкоснулись с огнём битвы, и огонь – объединил их.
Пусть они никогда не смогут любить друг друга, как мужчина и женщина… Нет, им досталась иная, гораздо более возвышенная стезя: любовь духовная, идеальная, а потому неизмеримо более стойкая и величественная. Именно так, в идеале, и должны относиться друг к другу Благородный Рыцарь и Прекрасная Дама.

…Её возвышенных помыслов хватило ровно на две недели. А потом Мари взвыла в подушку, разумеется, абсолютно беззвучно, как и подобает воспитанной девице благородного происхождения. Она поняла, что ей напрочь не нужна идеальная возвышенная любовь. Рядом с бездной восторга разверзлась бездна отчаяния.
Она чувствовала себя балансирующей на лезвии ножа, меж двух бездн. Будущего для неё не существовало. Она уже не могла вообразить себе последующую жизнь с другим мужчиной.  Она не могла вообразить себе жизнь, из которой исчезнет человек по имени Виктор Готье. И тем более, она не могла вообразить себе жизнь, в которой он будет присутствовать.

«…Нужно ль говорить
О том, что жизнь моя свелась
К ожиданью мига, где, возможно,
Или встречу смерть,
Или утихнет в сердце страсть –
И второе было безнадёжно!»33 -
как пропел ещё один из множества менестрелей, посещавших город.

Для Мари стало существовать только «сегодня». Каждое «сегодня» она приходила в церковь, видела своего единственного, если повезёт – обменивалась с ним несколькими фразами. А затем удалялась в небытие до следующего «сегодня».
О том, чтобы рассказать кому-то о своих переживаниях, не могло быть и речи. Мари знала: все станут смеяться. Или притворно жалеть. Или ругать, обвиняя в греховности помыслов. Но не поймёт – никто! Никто никогда не поймёт, что они двое – она и Виктор – от природы созданы друг для друга, и для неё никогда в жизни не будет иного мужчины, кроме него. Скажут: бредни мечтательной девицы. Хуже всего было то, что в глубине души она подозревала: кто скажет так – окажется близок к правде.

Мари перестала исповедаться. Утаить чувства, мучившие её душу, было бы греховно. Рассказать о них – невыносимо, немыслимо.
Отец Виктор не догадывался об её терзаниях и относился к ней, по-прежнему, с ровной доброжелательностью. О, как тяжко было в каждый миг общения с ним осознавать навеки разделившую их преграду. Невидимую, неощутимую. Неодолимую.
Марии чудилось, что меж ними выросла бескрайняя стеклянная стена. Они могли видеть и слышать друг друга, но не могли держаться друг к другу ближе, чем позволяла толщина стены. А толщина стены составляла где-то не менее полутора метров.

Теперь Мари знала, почему бес сумел завладеть ею. Конечно же, по причине её неисправимой порочности. Бес проник через врата греха, поразившего её душу. Благодаря вмешательству отца Виктора бес ушёл. А вот зерно греха из её души никуда не делось. И проросло по весне, как и положено зерну. И, разросшись, зацвело буйной греховной страстью.
Самое печальное, что у Марии не осталось выхода. Чтоб получить благодать Причастия, необходимо прежде исповедаться. Быть искренней на исповеди она не могла. А без причастия одолеть греховное наваждение не представлялось возможным.
Проблемы замкнулись в кольцо.
И Мари плыла, плыла по волнам прихотливого рока, скользила по лезвию судьбы – не выбирая направлений, не строя планов, не имея надежд…

Слава Богу, отец Виктор ни о чём не догадывался. Иначе бы, конечно, прогнал её от себя с возмущением. Нет, хуже! Гораздо хуже. Не прогнал бы. Он стал бы говорить с ней, как с маленькой глупой девочкой. Объяснил бы, что подобные влюблённости встречаются в юности почти у всех, не имеют ничего общего с реальной жизнью и проходят полностью по мере взросления. И этим нужно переболеть, как простудой, чтобы затем вновь обрести полное душевное здоровье.
«А пока, - сказал бы он, - Вам лучше подыскать для себя другого духовника, дабы нам всем наиболее быстро и безболезненно пережить сей сложный период…».
Нет! Уж лучше бы – прогнал с возмущением. Тогда у неё хотя бы появились основания думать, что её воспринимают всерьёз.

От безысходности Мари вместо карандаша взялась за перо. В результате на свет появились следующие строки:

«…Поверьте, я не собиралась ждать!
И зная Вас, я в то же время знала,
Что не дано для Вас мне чем-то стать.
Да, видит Бог, ничем я и не стала…

И зная Вас, я знала, что пройдёт,
Перегорит, осядет, перебродит…
Что просто возраст знать себя даёт,
И первые влюблённости проходят
Всегда – как по весне уходит лёд.

То было время, странное весьма:
На грани меж реальностью и бредом
Пыталась я порой сойти с ума,
Но всякий раз одерживал победу
Мой трезвый ум; и знала я сама,
Что новый приступ неизбежен следом».

Потом она ещё подумала и добавила новый куплет. И в очередной раз ужаснулась собственной испорченности.

«…Ах, сколько было их – в стакане бурь!
Ветров в стакане и штормов с цунами…
И ревность – жгучая бессмысленная дурь! –
Ко всем, кто был, и есть, и будет с Вами,
Ко всем, кто отнимал Вас у меня.
Я с ними конкурировать не властна:
К Кресту и к Алтарю, к проблемам дня,
И к многоликой, но безликой Пастве…

Сгореть совсем – где столько взять огня?!
А тлеть – оно не так уж и опасно…».

Ревновать к пастве – это ещё как-то могло сойти. Но к Кресту, к Алтарю – святотатство!...

Ещё она попыталась навести справки по вопросу первой любви в доступной ей литературе. Самой доступной, почему-то, оказалась «История моих бедствий» Абеляра. Мари пролила слезу над страданиями знаменитых любовников прошлого, но также и утешилась тем, что счастья в жизни нет не только у неё, а и у других достойных людей тоже. Её почему-то заинтересовало: а что стало с сыном Абеляра и Элоизы, оставленным всеми на попечение тётке? Но в книге об этом ничего не говорилось. Да и кого, в самом деле, волнует, судьба какого-то сопливого младенца, оказавшегося всем помехой, когда кипят такие страсти и решаются столь глобальные вопросы развития философской мысли?!
Зато средь мыслей Абеляра о браке Мари нашла идеи, перекликающиеся с высказываниями Фламмеля. «С житейскими заботами следует бороться, не распутывая эти заботы, а удаляясь от них», - поучал мэтр Абеляр, вкладывая, кажется, эту фразу в уста своей возлюбленной, чьи высказывания он частенько цитировал в книге. По крайней мере, он категорически утверждал, что она сама обращалась к нему с подобными речами, а он ещё пытался ей возражать. И ещё – опять-таки, точка зрения Элоизы на статус Абеляра, приведённая якобы с её слов: «Как непристойно и прискорбно было бы, если бы я – человек, созданный природой для блага всех людей, - посвятил себя только одной женщине и подвергся такому позору!».
«А может, ну его – этот брак? – в смятении подумала Мари. – Может, не в браке вовсе женское счастье? Может быть, современная просвещённая девушка – (а она в глубине души относила себя именно к этой категории) – может позволить себе отношения с мужчиной, не узаконенные брачным союзом? Вот, Абеляр с Элоизой всё ж-таки обвенчались, но кому из них от этого стало лучше?...».
Вопросы так и остались без ответа. Мари попыталась было ненавязчиво обсудить их с Анжелой и Изабель, но обе даже не услышали её, всецело поглощённые заботами о собственной предстоящей семейной жизни.

…Последняя неделя перед Пасхой далась Марии особенно тяжело. Все нормальные люди, конечно, провели эти дни в посте и покаянии, и им тоже было нелегко. А кое-кто – ещё и в неустанных трудах. Например, отец Виктор Готье. Но Мари страдала не в порыве очищающего раскаяния, а исключительно по той причине, что у святого отца не находилось времени на разговоры с ней. В очередной раз Мари убедилась в своей никчёмности.
В результате её меланхолический стих дополнился ещё несколькими строчками:
«…Вы – нарасхват, Вы каждый Божий день
Нужны кому-то позарез и срочно.
Две спутницы мои – Хандра и Лень –
Встать на пути у Вас неправомочны,
И Меланхолия на Вас не бросит тень...».

В предпасхальные дни Марии всё-таки удалось собраться с душевными силами и покаяться. Ей просто больше ничего не оставалось: либо кусать локти в тоске по любимому мужчине, либо хоть как-то позаботиться о собственной изъязвлённой душе. Она даже сходила на исповедь к Лессанжу. Внезапно пробудившийся поэтический дар позволил ей облечь признания в собственных грехах в какие-то совершенно завуалированные формы, в которых бы не разобрался даже хитроумный чёрт. Разобраться в них мог только сам Бог, умеющий читать в душах, и, соответственно, зрящий суть сквозь словесные нагромождения. На это Мари и надеялась: ведь исповедь адресуется Богу, а не священнику.
Лессанж грехи девице отпустил. А потом, уже от себя, посоветовал поменьше читать. Сказал, что она может принять этот совет в качестве епитимьи.
Мари почувствовала себя обновлённой. И окрылённой. И, строго следуя епитимье, читать перестала. Зато снова начала рисовать.   
У неё появилось странное предчувствие: всё ещё наладится. Всё в её жизни ещё будет хорошо. 

Эту Пасху она переживала так, как ни одну другую раньше. Ей казалось: она сама готова превратиться во вспышку чистого Света, чтобы выразить переполняющую сердце радость. Раскаявшись в греховных притязаниях, которые посмела проявить в адрес святого отца, но не желая отказаться полностью от любви к нему, Мари снова решила преобразовать свои чувства в разряд «братско – сестринских». И столь благой порыв был немедленно вознаграждён. Господь внял её смиренным мольбам. Не успели прихожане разбрестись после службы, а отец Виктор уже искал её общества. Его как будто не интересовал больше никто из присутствующих.
У них завязалась прекрасная беседа о сущности христианских праздников. Мари чувствовала себя вполне компетентной: ведь перед тем, как начать выполнять епитимью Лессанжа, она успела пролистать немало томов. И Виктор Готье слушал её, только её одну – ах, как он слушал!...

Народ долго не хотел расходиться. Увлечённые разговором, Виктор и Мари брели вокруг храма, пока не остановились в уединённом уголке у северной стены. Последними, кажется, уходили Фламмель и та забавная евреечка, что в последнее время постоянно убиралась в церкви. Ходили слухи, что она – родственница Фламмеля, но Мари не была в этом уверена. Учёные тоже имеют право  на личную жизнь… В своём опьянении любовью Мари была готова щедро раздавать сие право всем окружающим.
 
В воздухе витало нечто. Оно пронизывало душу Мари, порождая беспричинную радость. Мари просыпалась с этим чувством и жила с ним каждый день. Поэтому она часто улыбалась. Даже на улице незнакомые люди иногда спрашивали: «Барышня, чему Вы улыбаетесь?». А
какой-то бесцеремонный моряк, или путешественник, с лицом обветренным и загорелым, даже бросил ей шутливо: «Барышня, да Вы влюблены! Уж не в меня ли, случайно?». Мари, всё так же улыбаясь, легонько мотнула головой. «Да он счастливчик!» - заявил моряк с притворно-преувеличенной завистью. И Мари так же легонько кивнула.
Да, она была всё так же влюблена, и всё в того же человека, и в их общении ничего не изменилось, и рамки допустимого всё так же держали их на расстоянии друг от друга. И оба по отношению друг к другу вели себя предельно корректно. Ведь просто сидеть молча рядом на лавочке, в полуметре друг от друга, напротив алтаря, скользя невидящим взглядом по штукатурке стен, не глядя даже друг на друга… и предаваясь мыслям… конечно же, вполне благочестивым… какие же ещё мысли должны посещать человека в храме Божьем?!... ведь всё это вполне корректно, правда?
И ничего необычного не происходило. И ни демонов, ни ангелов поблизости не наблюдалось. Только в воздухе витало нечто, похожее на предчувствие, наполняющее сердце необъяснимой радостью.

Прошло чуть больше недели после Пасхи. Мари не считала дни. Она сделалась очень рассеянной.
После каждой церковной службы для них с Виктором уже стало традицией  поговорить – или помолчать – несколько минут ни о чём, а потом долго прощаться, всё находя предлоги, чтоб задержаться. Тема экзорцизма давно себя исчерпала, и про неё благополучно забыли. Тема церковных праздников после Пасхи тоже как-то отодвинулась на второй план. Мари всё чаще упоминала Изабель, чья свадьба планировалась на сентябрь. С Изабель и её жениха – бравого гвардейца городской стражи по имени Поль – речь плавно соскальзывала на романтический аспект взаимоотношений мужчины и женщины. После чего диалог, как правило, сам собой затухал, сменяясь глубоким, насыщенным смыслами молчанием…

В тот день – кажется, это было третье мая, - события начинались по обычному сценарию. Внезапно Виктор оборвал на середине какую-то свою очередную из ничего не значащих фраз.
- Мадмуазель Мари…
- Да?
Она вдруг поняла, что уже очень давно не слышала, чтобы он называл её «дочерью». Хотя должен был бы.
- Нам нужно… Мне нужно с Вами поговорить.
- Да, - серьезно кивнула Мари, вся цепенея внутри. – Хорошо.
Человек, пребывающий в нормальном состоянии, на её месте резонно заметил бы: "Но ведь мы и так уже говорим!". Однако, для Мари вся фраза имела совершенно особое значение.
- Мне бы не хотелось… начинать этот разговор здесь, - сказал Виктор. – Может, мы куда-нибудь пройдёмся?
- Да, - сказала Мари ломким, чуть дрожащим голосом. – Здесь рядом есть парк. Совсем близко.
- Да. Я знаю. Давайте пойдём туда.
Пять или десять минут до парка они шагали в полном молчании. И, как обычно, не глядя друг на друга. Впрочем, Марии достало ловкости, не поворачивая головы, несколько раз до упора скосить глаза, чтобы пробежаться взглядом по фигуре идущего рядом отца Готье. Хотя «отцом» она его в мыслях уже не называла. Вместо этого в сознании вспыхнуло праздничным фейерверком одно короткое слово: «МОЙ!». И так же быстро, как фейерверк, погасло, оставив краску смущения на девичьих ланитах.
Мари никогда не считала себя наделённой даром предсказывать будущее. Но сейчас у неё возникла стойкая уверенность, что её – ИХ! – ближайшее будущее ей доподлинно известно.
Реальность на глазах утрачивала свою жёсткую объективность, обретала податливость и лепилась заново из её, Марии де Мюссе, самых заветных мечтаний. Происходящее казалось сном – настолько оно не вписывалось в рамки обыденного привычного мира.
А в снах – возможно всё. И можно – всё.
Они дошли до её любимой скамейки. Кажется, Мари сама выбрала к ней дорогу, а Виктор не стал возражать.
Присели на нагретые солнцем доски.
Парк был абсолютно пуст.
Мари пыталась вообразить, что он ей сейчас скажет. Что он думает. Чего он от нее ждёт. И как ей следует себя повести в ответ.
Может быть, он начнёт свою речь так, как рассказывал когда-то учёный Фламмель? «Мадмуазель! До встречи с Вами моя жизнь была похожа на опалённую солнцем пустыню… Я старый солдат, и я не знаю слов любви!...». Нет, не так. При чём тут солдаты? Это Поль высказывал Изабель нечто похожее. Нет, в данном случае должно быть иначе: «Я – не светский человек, и  я не знаю слов любви!... Безумец, прежде я не знал, что значит страсть!...». А она скажет в ответ: «С тех пор, как я впервые увидела Вас…». Или даже так: «Моё сердце навеки принадлежит лишь Вам! Я буду любить Вас вечно, всю свою жизнь, сколько бы её ни осталось. И после смерти - в жизни вечной – тоже… Тоже!... До грани и за гранью, в жизни и смерти…». Хотя, глупо, конечно, говорить такие выспренние фразы, ведь всем же ясно, что за пределами смерти ничего толком не существует. Какая  уж там может быть любовь «после гроба», если само сознание распадается вместе с гниющими мозгами. Это раньше, во времена короля Артура, люди ещё верили во что-то великое, потустороннее, ДУХОВНОЕ. А ныне, в наш просвещённый век, всё давно взвешено и сосчитано – и вес духовной субстанции, покидающей мёртвое тело, и скорость распада лишённых источника жизни тканей. Всё происходит строго согласно плану.
Впрочем, к чему эти неприятные разглагольствования о непонятных предметах? Ведь жизнь лишь началась, и впереди – всё самое прекрасное! Сейчас ли думать о неизбежности ухода?! Нет, впереди ещё полно времени, чтобы получить все мыслимые удовольствия. А счёт принесут когда-нибудь потом.

Так вот, когда все положенные фразы будут произнесены, он должен будет встать перед ней на одно колено (так всегда делают рыцари в романах!) и поцеловать ей руку. А она бы… она бы вручила ему розу, если бы у неё была роза, чтобы он вечно хранил этот цветок как знак их любви… Вот только где взять розу в начале мая? Мы же не в Индии какой-нибудь…

- Мадмуазель Мари… Не знаю, право, как сказать… Я собираюсь сказать Вам нечто, о чём не следует… не следует говорить человеку в моём положении. Извините, если я изъясняюсь странно. В общем, Вы должны знать. И Вам решать, что со всем этим делать…
Мари слегка растерялась. И потому слушала внимательно.
- В общем… Я Вас люблю… кажется… - выдохнул Виктор. – Если вы считаете, что это ужасно – давайте сразу всё забудем. Обещаю, что больше никогда не вернусь к этой теме. И никогда ничем Вас не побеспокою.
- Нет! – выпалила, почти выкрикнула Мари, плохо соображая, что делает.
- Нет? – он впервые глянул ей в глаза. – Что – нет?
- Не надо меня… не-беспокоить, - Мари совсем запуталась. – То есть, не надо забывать. Ничего не надо забывать.
- Так Вы… не обижаетесь на меня?
- Нет.
- И Вас не пугают мои слова? И чувства?
- Нет!
- И Вы не…
- Нет, нет и нет! – перебила его Мари.
Так, вопреки всем законам психологии (выдуманным, наверняка, АДскими умниками), три (а то и четыре, и пять!) «нет», высказанные в разговоре подряд, перетекают в одно великое, глобальное: «ДА!».

И как-то так вдруг оказалось, что они уже держатся за руки и сидят очень близко, почти вплотную друг к другу, практически соприкасаясь коленями… Причём, Мари не была уверена, что это именно он к ней придвинулся…

Нормальные люди в такой ситуации обычно перестают болтать и начинают целоваться. Но нормальным людям, как правило, и не нужно столь тщательно скрывать свои отношения от окружающих. Виктор, изначально настроенный забыть хоть что-нибудь, кажется, готов был сейчас напрочь забыть об осторожности. Но Мари – не забывала, потому что на кон была поставлена не только её собственная репутация, но и репутация её любимого мужчины. Ах, если бы только они могли сейчас оказаться в каком-нибудь волшебном мире, вдали от всех посторонних, где не нужно прятаться, не нужно притворяться, а можно просто хоть чуть-чуть побыть самими собой! Волшебный мир? У неё появилась идея. Ведь существует же её персональный волшебный замок!
…В общем, целовались они внутри того самого сиреневого куста, который благоволил к Марии ещё со времён её детства. Сирень как раз начала распускаться, наполняя воздух волнительными ароматами, и оттого их свидание вышло особенно романтичным…

 Что и говорить: поцелуи готовы были перерасти в нечто, гораздо более далеко идущее. Но не под кустом же!
- Я что-нибудь придумаю, - шептал Виктор на ухо девушке. – Я обязательно всё решу. Надо найти место, где мы сможем спокойно побыть вдвоём, где никто не мешает. Завтра, ладно? Завтра к вечеру всё будет… Ты не передумаешь?
- Нет…
- Если передумаешь, ничего страшного – только скажи… Я же понимаю…
- Да нет же!...


…За всё в жизни приходится платить. На время Мари позабыла этот простой закон. Но теперь пришлось вспомнить. И чем значительнее приобретение – тем выше плата. И если приобретение – это сбывшаяся мечта всей твоей коротенькой жизни, то и платить нужно тоже ею же. Жизнью. Или мечтой. Тем более, что они суть одно и то же…
В начале той новой фазы, в которую перескочили их с Виктором отношения, Мари чувствовала себя буквально опьянённой безграничным счастьем. Прошли недели, месяцы, и счастье стало частенько сменяться грустью от того, что встречи – редки и коротки, что нужно постоянно лгать близким, придумывая поводы для отлучек, скрываться от всех и вся, на людях сторониться любимого мужчины, в то время, как тело и душа в едином порыве жаждут прижаться к нему, обнять, не отпускать…
Ей приходилось чинно и чопорно блюсти дистанцию.
А Изабель, между тем, практически каждый вечер гордо разгуливала по улицам под ручку со своим суженым. Ему, мужественному красавцу, кокетливо улыбалась половина городских девушек, но прогуливался-то он вот так, на виду у всех, лишь с одной Изабель!
А Анжела появлялась регулярно на прогулках то с одним, то с другим кавалером. И даже поговаривают, что, пренебрегая приличиями, она целовала кого-то из них прилюдно!
А тёплые длинные летние вечера, кажется, только и созданы для любви! И никак не для одиночества.
Мари же чувствовала, что всё глубже вязнет в морально тяжёлой, безвыходной ситуации, и не может ни оборвать её разом, ни спокойно переносить дальше. Она, как всегда, то ли недооценила поначалу свои возможности, то ли переоценила. Мари надеялась, что сумеет благополучно вписать в свою жизнь восторженно-лёгкие отношения с возлюбленным, изначально лишённые всяких перспектив на будущее. Она не представляла, как конкретно этим отношениям суждено закончиться, но в целом финал был предопределён. Их союз с Виктором никак не подходил под описание: «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день». А ведь именно этот идеал отношений – как Мари поняла в ходе безрадостных размышлений одинокими вечерами – она несла в своей душе. Она не могла даже вообразить, что когда-нибудь полюбит кого-то другого. Значит, она обречена любить Виктора до конца своей жизни. А вот он, скорее всего, рано или поздно решит с ней расстаться – по моральным ли соображениям, или просто ради личного спокойствия, или в угоду карьерным интересам. Или (и это представлялось самым ужасным) – увлекшись другой женщиной! Ибо, увы, раз ступив на скользкую дорожку, человек редко с неё сходит. А мужчины по самой природе своей склонны к полигамии.
Мари старалась об этом не думать. Она корила себя за мрачные предчувствия. Она попрекала себя тем, что не похожа на Анжелу, умеющую легко сойтись и разойтись с любым человеком. Она злилась на себя из-за того, что хотела бы каждую ночь засыпать и каждое утро просыпаться рядом с любимым мужчиной, а вынуждена лишь грезить о нём, натянув на голову одеяло. Она досадовала на себя за то, что утратила способность радоваться окружающему миру, если Виктор далеко или занят. Весь белый свет сошёлся для Мари клином на нём одном, и чувство счастья сделалось для неё возможным лишь при наличии его благосклонного внимания к ней.
А ведь ни Крест, ни Алтарь, ни Паства никуда не делись и по-прежнему отбирали большую часть его времени и сил.
Мари совсем забросила рисование.
Во время свиданий, которые всё же случались (кстати, с точки зрения стороннего наблюдателя, не так уж и редко, а непременно каждую неделю, а то и чаще – не считая обычных, повседневных встреч), Мари как будто забывала обо всех горестях и бывала весела. А даже если иные переживания и омрачали порой её настрой, она поспешно гнала их прочь, чтобы не портить настроение Виктору. В конце концов, он делал для неё всё, что мог, и не его вина, что её жизнь складывается не так, как ей хотелось бы. Она сделал свой выбор сама, и винить теперь некого. Разве что, себя же.
И потом, женщина, вечно пребывающая в меланхолии, очень скоро станет в тягость любому, даже самому пылкому, любовнику. И тогда он отыщет повод, чтобы перестать с ней общаться. Мужчины предпочитают общество весёлых подруг.
Поэтому на время свиданий Мари забывала – спонтанно ли, или изрядным усилием воли – про все свои печали. Она улыбалась. И со стороны производила впечатление вполне благополучной жизнерадостной особы.
 
…А потом ещё и это. Ну, ЭТО – то самое, чем пугают всех молодых девиц, дабы побудить их тщательно сберегать свою девичью честь для законного супруга. Когда ОНО случается с другими, кажется, что так и должно быть. Проявила слабость, согрешила – нажила неоспоримое свидетельство своего грехопадения. Девять месяцев носишь знак позора в собственном чреве, а потом ещё лет двадцать – на собственной шее, если только не решишься сразу же подбросить новорожденное чадо в корзинке на крыльцо ближайшего монастыря. Умом-то всё понятно.
Всё это случается с прочими – с теми,  о ком ты болтаешь с подружками, с любопытством разглядываешь, встретив на улице, или выспрашиваешь последние сплетни у всезнающей служанки. Когда оно случается с другими, то воспринимается как вполне естественное природное явление. По сути, так оно и есть.
А вот когда однажды утром просыпаешься и понимаешь, что внутри тебя уже завёлся ДРУГОЙ!... Ты ещё никак не ощущаешь его присутствие – он слишком мал. И внешне нет никаких признаков. Только уже третью неделю каждое утро тошнит, хотя желудок пуст, и ему даже извергнуться нечем. А вот если забросить в него, преодолевая отвращение к пище, пару кусочков хлеба или ложку каши, то тошнота как раз и отступает.
И уже дважды подряд не наступают те дни, в которые женщина считается нечистой…
Зато теперь – чище некуда!...
Вот именно в такой момент и осознаёшь особенно остро, что в будущем тебя не ждёт уже абсолютно ничего хорошего. Если раньше оставалась слабая надежда хоть на какой-то положительный поворот событий, то теперь уже – точно надежды нет.
Плод человеческий не имеет обыкновения самопроизвольно рассасываться в материнском чреве. Он обычно растёт девять месяцев, а потом рождается на свет. Бывают, правда, ещё и выкидыши, но они чаще случаются у замужних женщин, отчаянно желающих иметь ребёнка. А вот у молодых девиц, наживших приплод вне брака, он как-то на редкость прочно закрепляется, и ничегошеньки ему не делается – хоть с лестницы скатись, хоть из окна прыгай. Скорее себе руки-ноги переломаешь, чем с ним что-то случится.

Сколько Мари ни ломала голову, она не видела ни единого приемлемого выхода из этой ситуации. Иногда ещё закрадывалась мыслишка, что она слишком мнительна и на самом деле вовсе не беременна, а просто больна – может даже, на нервной почве, от постоянных переживаний. Но новый приступ утренней тошноты… Но странное притупление ума, неловкость движений… Да и лицо уже какое-то не такое, как прежде, а словно начинает расплываться… И сны, эти сны с прозрачными водоёмами, в которых медленно плавают крупные рыбы, а вода – чистая-чистая, и видно всё дно, до самых мелочей. Ведь известно же, что рыбы снятся молодой женщине к беременности.
Ей бы с врачом посоветоваться. Но с Жирандолем – нельзя, он всё родителям расскажет. А других врачей Мари не знала. И денег заплатить у неё не было. О том, чтобы признаться родителям, и речи быть не могло. Как она после этого будет смотреть им в глаза?! Ведь они до сих пор относятся к ней, как к примерной девочке.
Можно было бы выждать ещё пару месяцев.… А когда начнёт заметно расти живот – сбежать из дома, попроситься в какой-нибудь монастырь, доносить там дитя, разродиться и постричься в монашки. Ребёнок вырастет в приюте, там он будет одет и накормлен. А она сама, возможно, обретёт ту судьбу, которая уже являлась ей в догадках и от которой она попыталась убежать – безуспешно!
Другой вариант: продать немногочисленные украшения и всё-ж-таки найти врача. Бывают такие врачи, что знают средство, позволяющее изгнать плод.
Так было бы удобнее всем. Объективно. Но сама мысль об этом вызывала у Мари очередной приступ тошноты, не слабее утреннего.
Что-то было не так со вторым вариантом.
Младенец каким-то образом ассоциировался у Марии с её отношением к Виктору. Ей чудилось что-то, что она не могла окончательно сформулировать словами. Как будто, если ребёнок родится, то ей, конечно, будет плохо, но она хотя бы сохранит в душе воспоминание о чём-то хорошем, значительном, что было некогда в её жизни. Даже если это хорошее останется только в её памяти.
А вот если она сейчас ребёнка убьёт (хотя, какой там ребёнок – так, сопля…), то и это хорошее тоже погибнет навсегда, даже в памяти.
И останется она, вполне живая оболочка, и даже репутация её не пострадает, если всё будет проделано втайне. А вот внутри у неё – ничего нет останется. Душа умрёт, что ли? Или любовь? Или душа или любовь по сути одно?
Мари умом понимала, сколь непрактичны, пафосны и наивны её рассуждения. Но невидимые флюиды ДРУГОГО, поселившегося в её теле, уже размягчили её мозги. Она стала очень сентиментальной: от  любой мелочи на глаза наворачивались слёзы. Она не привыкла плакать при людях и очень стеснялась, а слёзы всё равно лезли – приходилось прилагать максимум усилий, чтобы держаться по-прежнему ровно, спокойно. Она замечала за собой, что готова зареветь даже из-за ерунды, которую раньше бы просто не заметила. Она жалела себя, жалела нерождённое, но уже обречённое на несчастья дитя, жалела родителей, для которых её позор станет тяжким ударом…
И никак не могла собраться, сконцентрироваться, чтобы продумать дальнейшие действия. Чтобы хоть на что-то решиться.
Виктору она не говорила ничего ни о своём состоянии, ни о мыслях про будущее. Ей вдруг стало страшно, что он разозлится и прогонит её. Ведь она, получается, и его подставляет… И если ей от собственного дитяти деться просто физически некуда, то ему – очень даже есть куда. Ему достаточно просто заявить: «Ты же знала, что нам рано или поздно придётся расстаться. Так вот, сейчас настал именно такой момент». В лучшем случае, он подыщет ей более-менее подходящую обитель и договорится, чтоб её туда приняли без помех.
Так было с Элоизой, когда она превратилась для Абеляра из радости в обузу…
А Мари так не хотелось остаться без общества Виктора именно сейчас. Ей так отчаянно хотелось, чтобы рядом был ОН – сильный, умный, надёжный. Тот Рыцарь, которого она рисовала в юности. И в то же время, она подозревала, и боялась получить объективное подтверждение своим опасениям, что между реальным живым человеком Виктором Готье и благородным, но вымышленным персонажем из её девичьих грёз слишком мало общего. Слишком.
Потому что в жизни всё оказывается не так, как в мечтах. Жизнь безжалостно рушит любую мечту. Даже самую прекрасную. Как мальчишка одним пинком разносит вдрызг песочный замок, который девочка до этого со всем тщанием возводила и украшала часа два.
Мари и ощущала себя такой несчастной девочкой… И готова была зареветь от обиды, потому что песчаные башни её мечты оплывали сейчас кривой нелепой горкой, получив походя  сокрушительный удар от ноги пробегавшего мимо бесшабашного хулигана.
В итоге, Мари настолько запуталась, что уже вторую неделю не находила в себе сил, чтобы с кем-то общаться, кроме домашних. Она почти не выходила из комнаты. Она стала избегать встреч с Виктором, хоть и скучала по нему. Она боялась, что не сдержится и разревётся при нём в три ручья, и тогда придётся всё рассказать, и тогда уже точно всё кончится, и ничего-ничего хорошего в будущем уже не будет никогда…

…Девушка ревела беззвучно, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки; а когда руки намокли, переместилась на постель, лицом в подушку, где места для влаги было гораздо больше, так что хватило бы и на целую ночь…




Эпизод  34.  «Сатана там правит бал! Да, правит бал!!!».


«Скажи, зачем, Начальнег Мира,
Твой ладен курицца бин серой?..».

В. Пелевин. «Empire V».

 
«…Тьфу!...
То есть, превосходно.
А вы ноктюрн сыграть смогли бы
На флейте водосточных труб?...
Не знаю, как насчёт флейт и труб, а вот на струнах человеческих переживаний – запросто. И чем переживания ужаснее, тем наш ноктюрн звучнее.
Вся техника нашей работы сводится к манипулированию иллюзиями. Дьявол ничего не создаёт – как подчёркивают и наши оппоненты, и мы сами. Термин «иллюзия» означает «искажённое восприятие реальности» - УЖЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ реальности!
Я отчего-то разволновалась и никак не могла сосредоточиться. Детали мозаики готовы были сложиться в цельную, завершённую картину. Достаточно лишь подтолкнуть их в нужном направлении, лишь правильно рассчитать усилия и вектор действия. Я не могла понять, что же привело меня в столь странный трепет. Ощущение ли собственного могущества? О, да, в том числе и это. Я чётко осознавала, что располагаю необходимой силой, чтобы привести судьбы обоих клиентов в наиболее плачевное (с их, человеческой, точки зрения) состояние. Ощущение ли хрупкости существ, волею Провидения… хм, нет, не так: мудрым решениям Шефа вверенных моему контролю? Безусловно. Давно ли я сама была щепкой, которую бесцеремонно швыряет от берега к берегу бурный поток? И вот я уже сама – тот поток, что распоряжается щепками; тот шторм, что крушит Армады. 
Успех настолько близок, что даже не верится. Я привыкла сталкиваться с препятствиями в достижении целей. А здесь не просматривается ни одного мало-мальски существенного препятствия. Лишь шахматная доска, пара фигурок и просчитанная последовательность ходов, чтобы разыграть учебный этюд. Не партия с опасным противником, не слепое метание в чужой игре, а простой учебный этюд с полностью прогнозируемым финалом. И я – игрок! Не пешка, не ферзь даже – а тот, кто передвигает их по полю в запланированном направлении.
Князь мира сего. Так вот какое содержание кроется за этим странным словосочетанием!
Чтобы справиться с нахлынувшими переживаниями, я завернула в кабачок, попавшийся по дороге. Кувшин доброго вина и жареная курица призваны были настроить меня на более умиротворённый лад. Кабатчик низко поклонился, подавая заказ, и изобразил на лице почтительную улыбку. Должно быть, признал на мне наряд, шитый для коллекции герцогини Бургундской.

Итак. (После второго стакана мысли упорядочились). Девчонка. С девчонкой всё ещё лучше, чем я могла себе предположить. Обесчещена. Беременна. Позор для родителей. (Родители ещё не знают, но можно спрогнозировать их реакцию). Обуза для любовника, который поспешит избавиться от её общества, как только узнает о её «интересном» положении. Не нужна в своём нынешнем состоянии никому, включая саму себя. Не найдётся сейчас ни одного добропорядочного гражданина, кто откажет себе в удовольствии швырнуть в неё метафорический камень упрёка, упиваясь чувством собственного морального превосходства.
Занятный нюанс: плод, находящийся в её утробе, до сих пор не имеет собственной души. Это всего лишь быстро растущий, вполне здоровый физический организм. Обычно душа вливается в эмбрион вскоре после зачатия, иногда даже присутствует рядом с будущей матерью накануне, подталкивая её к беременности. Существенно реже зародыш обретает душу в более поздние сроки. Но в любом случае, если к возрасту четырёх месяцев с момента зачатия плод не получает собственной души, он неизбежно погибает. И у матери случается выкидыш. Этому, зародившемуся во чреве моей подопечной, уже около трёх месяцев. Стало быть, в ближайший месяц судьба его должна окончательно решиться. Интересно, какие планы строит на него Администрация? Когда мне передавали двоих клиентов, о третьем речи не шло.

Стало быть, что мы имеем? Приличная девочка из хорошей семьи. Дворянской семьи. Тихая, скромная, застенчивая. Умная и добродетельная… Хм. Одно с другим плохо сочетается. Почему-то на практике всё время оказывается, что чем человек умнее, тем труднее ему придерживаться добродетельной стези. Лучше отбросим оба последних эпитета. Скажем так: идеалистка, романтичная и мечтательная. И вот, эта идеалистка сталкивается с самой что ни на есть прозой жизни. Результат? Идеалы разбиты, грёзы втоптаны в грязь, мечты издохли в жутких конвульсиях. Впереди – безрадостное существование в роли презренной парии.
Именно в данный момент любое дальнейшее развитие событий, которое она способна себе вообразить, представляется ей неприемлемым. Её положение несёт на себе тяжкий оттиск безысходности. Из состояния безысходности люди очень легко впадают в отчаяние. А пребывая в отчаянии – окончательно утрачивают способность рассуждать здраво (каковой способностью и раньше-то мало пользовались, иначе не оказались бы в столь печальной ситуации).
Попробуем сгустить краски. Коль скоро лейтмотивом для этюда мы (ну, ладно, я!) избрали Предательство, к нему и обратимся.

…Наивная и романтичная девица попадает в лапы к начинающему ловеласу.
Грезя о благородном рыцаре, она избирает себе возлюбленного, наделённого – с её точки зрения – наибольшим количеством добродетелей. Да он практически стоит на одной ступеньке с Господом, ибо каждый день транслирует Божью благодать в сердца доверившейся ему паствы!
О, да! Он умеет обращаться с человеческими сердцами. Скрывая эгоизм  и расчетливость за маской простодушной доброжелательности, он легко может расположить к себе любого! Или любую. (Я саркастически усмехаюсь). Он завоёвывает симпатию людей, вызывая доверие. Незаменимое качество для ловкого манипулятора! Для него существуют лишь собственные интересы, и он идёт на всё, чтобы их реализовать. (Моя правая кисть непроизвольно сжимается в кулак. Вот мерзавец! Да как же я раньше сама не догадалась?!).
Девочка влюбляется в него без памяти. Едва ли не боготворит. Она готова вручить ему и душу, и тело; следовать за ним в качестве тени или служанки; выполнить любое его желание, дабы заслужить благосклонность.
Да, а что делать? Сердцу не прикажешь. Миром правит любовь, и любовь - та самая сила, которая…

/Ох, я сбиваюсь с мысли. Кажется, предыдущая тема несчастного Виктора Готье шла намного легче. Но то был персональный сценарий для него, а Мари с её страданиями нужно проработать отдельно. Что со мной? Уж не усталость ли накопилась к вечеру первого рабочего дня? Приходится подкрепиться стаканом вина, чтобы прояснить голову. Кто сказал, что жизнь дьявола легка и приятна? Так и спиться недолго…/

…Вы только вдумайтесь, почтеннейшие! Ведь для Мари это – первая в жизни любовь. Мне ли (Дьяволу ли!) рассказывать вам, каким потрясением оборачивается для юной души такое переживание? Каждый, кто испытал, согласится со мной: первая любовь, явившись, представляется тем самым чувством, которое неизбежно проследует с человеком сквозь всю его жизнь, до самой смерти. Никто не верит, что за первой любовью (этим переворотом основ мироздания!) может когда-нибудь воспоследовать вторая. Десятая. Пятидесятая…
«Только он!» - выстукивает сердце. «Только с ним!» - пульсирует в мозгу. «Либо с ним – либо ни с кем и никогда! И лучше уж навеки остаться старой девой, чем принадлежать другому мужчине». 
И разве девушка, окрылённая этим чувством, станет внимать доводам рассудка?

«И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем…»34.

Что ей оставалось делать? Страдать! Ибо возлюбленный представлялся ей сколь прекрасным, столь и недосягаемым.

/…Я вновь наклоняю сосуд с вином над кружкой. Откуда такой дробный стук? Да это же моя рука, держащая кувшин, ходит ходуном! И посуда бьётся краями. Однако, из кувшина злорадно изливается лишь одна последняя капля. А где всё остальное? Испарилось?! Или мне подали неполный? Безобразие! Эй, человек! Да где ж ты, чёрт тебя раздери?! Вина! За всё плачу золотом!
Судя по тому, как забегал трактирщик, я произнесла это вслух. Ладно, пускай…/

…А что же он, соблазнитель? Коварный тип, волчище в овечьей шкуре? А тут всё очень просто. Поначалу он вовсе не замечал бедняжку. И совсем не из благочестивой воздержанности. Его вниманием целиком владели иные заботы. Он занимался упрочением собственного положения в обществе. Создавал репутацию. Обзаводился полезными связями. Обретал знания, необходимые для успешного карьерного рывка. И что же? Благодаря природным дарованиям, каковых отнюдь не лишён, он таки получил всё перечисленное. А заработанная репутация уже сама начала работать ему во благо.
И вот тут у него появилось время, чтобы подвести первые жизненные итоги. И некоторая порция свободного либидо, как сказал бы старина Фрейд. (Кстати, кто это? Знакомая фамилия…). Наш благополучный клирик осознал, что в жизни есть место не только трудам, но и наслаждениям. И пожелал вкусить наиболее прекрасные из них. (В самом деле, мужику за четверть века перевалило – самый расцвет сил, пора бы уже…).
Да… И к этому вопросу он так же, как и ко всему прочему в своей жизни, подошёл с позиций трезвого расчёта. Окинув оценивающим взором своё окружение, лицемерный пастырь не мог не заметить обращённых к нему прекрасных девичьих глаз, исполненных стыдливой страсти. (Стыдливой страсти? Такое бывает? Допустим, что да…). Он восхитился красотой Мари и возжелал сорвать сей нежный цветок. Однако, прежде, чем начать действовать, он – опять-таки, весьма предусмотрительно – ещё и уточнил справедливость своих догадок, обратившись к знакомому демону…

/…Вот подлец, а! Да он с демонами должен вести непримиримый бой, а не услугами их пользоваться! Богомерзкий еретик! Уж не колдун ли он?! Нутром чую, без колдовства здесь не обошлось. Да ведь он, пожалуй, и прежде-то демонов не именем Господним изгонял, а колдовством своим, хитро вымудренным…
Ой, мамочки, вот когда вся правда о человеке всплывает! Даже как-то страшно будет рядом с ним находиться. А ведь я ему так верила!.../

…Итак. Девица – трепетная лань, бессильная перед охватившей её страстью. И он – змей-искуситель, готовый воспользоваться её доверчивостью. Он, наконец, выказывает ей свой интерес. Демонстрирует притворные сомнения, якобы отражающие его духовные колебания. Девица окончательно теряет голову, тронутая разыгранным спектаклем. И он заполучает её в свои объятья.
И вновь…

/Ах, нет сил продолжать, в горле пересохло… Стоило бы смягчить его вином… Эй, человек, что за кислятину ты мне подал? Да ты знаешь, холоп, КТО перед тобой?! Ужель в твоей грёбаной дыре не найдётся пойла поприличнее?!!
Пока трактирщик бегает за новой порцией вина, я медленно остываю. И что на меня накатило? Вино, на самом деле, точно такое же, как в первый раз. Так что же изменилось? Я, что ли?
Зато надо видеть, какое подобострастие написано на физиономии трактирщика, когда он почтительно подносит мне запотевшую бутыль из погребов. Вот странный народ – люди. Пока обходишься с ними по-человечески, они держат тебя за скотину. Но стоит применить к ним самим скотское обращение – и окажут тебе уважение, достойное человека. Никогда не смогу понять их до конца…/

…И вновь, прежде чем кинуться в пучину разврата, наш порочный духовник обращается за помощью к знакомому демону, чтобы обеспечить себе максимальный комфорт. Даже не заплатил демону, зараза…

/Нет, люди добрые, да что же это делается?! Недаром всё прогрессивное человечество давно твердит о моральном разложении духовенства! Духовная гниль поразила всю католическую церковь, начиная с папского двора, о непотребствах которого ходят легенды, и заканчивая рядовыми служителями! Доколе мы, честные граждане, будем терпеть их произвол?! Их выспренние речи несут в себе лживый опиум для народа, в то время как дела – воплощают все мыслимые грехи и пороки!...
Стоп. А чего это трактирщик смотрит на меня такими большими круглыми глазами? Вон и парочка служителей Господних в белых рясах за дальним столиком прекратили жевать и уставились в мою сторону. Один даже взялся что-то записывать в длинный свиток. Должно быть, их поразила оригинальность моих идей. Я что, опять говорила вслух, сама с собой? Дурной признак: значит, напиваюсь. Ну и что?! Благородная дама имеет право нажраться в хлам в паршивом кабаке за свои наличные! За наличные, щедро выделенные мудрой Администрацией на представительские расходы… Пшёл прочь, холоп! Иди, работай!.../

Так вот… (Ах, как же трудно работать… Руки совсем не слушаются, проливаю половину вина на стол…  А, ерунда, подадут ещё!...). Знает только рожь высокая, как поладили они… Ну, не совсем рожь, а скорее чей-то чужой диван. А возможно, даже ковёр…
Мари оказалась на редкость удобной любовницей. Она прекрасно понимала, что не имеет ни малейших прав на мужчину, с которым свела её судьба. Она не требовала для себя ничего. Она нуждалась лишь в его любви, как нуждается растение в солнечном свете. А он? Он пользовался всем, что она могла ему предоставить.
И, наконец, случилось то самое, что неизбежно случается меж молодыми и здоровыми мужчиной и женщиной, вступившими в плотскую связь. Она зачала. Не сразу она догадалась об этом. Но через пару месяцев факт беременности сделался для неё очевидным.
Бедная женщина. Не жена, не наложница даже, а так – тайное приключение, мимолётное развлечение. Блудница, покрывшая себя позором. Да, выносить и родить дитя в наше время – далеко не всегда благо. И новая, едва затеплившаяся жизнь сулит породившим её не радость, а сплошные страдания. Это ли не дьявольский сарказм над Божественным замыслом?! Так Противник мстит Творцу за собственное вечное чувство неполноценности.
Каким же образом развиваются дальнейшие события?
Мари пребывает в полнейшем смятении. Она уже не может наслаждаться своим романом, ибо её снедают страх и тревога. Но в то же время она не смеет рассказать о случившемся любовнику, поскольку боится, что он рассердится и не захочет больше её видеть. (Надо сказать, опасения её отнюдь не беспочвенны). В итоге, она начинает избегать встреч с ним, от чего сама страдает ещё сильней, а он – испытывает смутные подозрения. Нет, более того: он возмущён! Привыкнув к регулярным любовным утехам, он вдруг оказался полностью их лишён, а это состояние – не из приятных. Он не желает проигрывать! Виктор не понимает мотивов поведения Мари и, в силу собственной испорченности, начинает думать, что она изменила ему, завела новый роман. А ведь он уже привык считать её своей собственностью! Его самолюбию льстило, что столь красивая женщина принадлежит именно ему, причём совершенно бесплатно. И её внезапную отчуждённость он воспринимает как личное оскорбление.
В конце концов, меж ними происходит откровенный разговор. Виктор ли улучил момент, чтобы остаться с Мари наедине? Или она сама, не выдержав гнёта переживаний, набралась решимости для объяснений? Или вмешался грамотный искуситель, сумевший подстроить их встречу без свидетелей?
Как бы то ни было, но женщина рассказывает возлюбленному о своей беременности.
Какой реакции она ждёт? Сколь ни велико её чувство вины, но в глубине души она надеется встретить со стороны своего мужчины сочувствие, поддержку, намерение вместе справляться с выпавшими на их долю трудностями. Ведь они любят друг друга! И удовольствие от тех деяний, что привели к зачатию ребёнка, получали оба, вместе! Разве не должны любящие разделять не только радость, но и заботы? Тем более, что беременность сделала её особо ранимой. В конце концов, ей откровенно страшно!
Какую реакцию она получает? Убийственный холод упрёка и отчуждения. Так режет сталь клинка, проникая в сердце. «Ты рушишь всю мою жизнь! – бросает ей мужчина. – Я не готов принять на себя эти заботы. Ты же сама всё прекрасно понимаешь. У меня – другая стезя». Он не просто гонит её от себя. Гораздо хуже! Он вновь манипулирует её чувствами, искусно перекладывая на неё одну всю ответственность за сложившуюся ситуацию.
Беременная любовница из приятного развлечения разом превращается в досадную обузу. Виктор не намерен обременять себя хлопотами о незаконном потомстве. Плод находится во чреве женщины, и она сама должна решать, что ей с ним делать.
А ему, мужчине, некогда тратить время на всякую ерунду. Ведь он должен продолжать своё высокое Служение! Он занимается слишком важными делами, исполняя свою миссию пред Богом и людьми. Да и карьерные интересы никак не подразумевают интрижку с далеко зашедшими последствиями…
К тому же… За те две недели, что он подозревал Мари в измене и жаждал мести, в поле его зрения уже появилась другая женщина.

…Да. Другая Женщина. Этот персонаж совершенно необходим, чтобы красиво разыграть трагический сценарий. Она подобна молнии, рассекающей мирный небосвод. Чёрная молния на безмятежно-лазоревом небе… Даже если бы её не было, её стоило бы выдумать.
Какова же она, сия загадочная незнакомка, блистательная и безжалостная? Она умна, но и достаточно мудра, чтобы не кичиться своим интеллектом там, где его не способны оценить по достоинству. Она интеллигентна и образованна, но достаточно хорошо знакома с изнанкой жизни, чтобы оставаться реалисткой в любых обстоятельствах. Она изящна и наделена тонким вкусом, но не изнежена. Она лишена моральных предрассудков, но не развратна. Она обладает страстной натурой и тонкой чувствительностью. Её сердце способно испытывать безграничную нежность, а тело готово даровать избраннику любые вообразимые наслаждения. Она – совершенство среди людей!...

…Да тьфу! Ну что за день сегодня?! Мало того, что я пьяна, так ещё и впадаю в истерику. Не могу больше! Хватит с меня, хватит! Сколько можно посылать эту сногсшибательную женщину к чертям собачьим, обратно в Ад, где почему-то ей единственно и отведено место? Не дождётесь! Я лучше сразу сама туда пойду, с гордо поднятой головой и строевым шагом! Лучше вечным огнём полыхать в нашей старой доброй Геенне (хм, а она уже кажется вовсе не такой ужасной!), чем жить женщиной среди людей. Пиявкой быть медицинской в банке – и то комфортнее!
Нет, жалкие созданья, интеллигентная и чувственная не достанется никому из вас!
А рушить судьбы моих клиентов отправится совсем другая особа. Пусть это будет… Ну, скажем, какой-нибудь характерный типаж. Например, рыжая стерва с раскосыми глазами убеждённой блудницы и пышным бюстом, магнетически притягивающим лапы и взоры любого человеческого самца! Да, идея неплоха: в этой девке есть то, чего недостаёт рафинированной Мари. Некая животная сила, помесь страсти и агрессии, безусловно пробуждающая в мужчинах древние инстинкты. Они бросаются к ней бездумно, повинуясь велениям собственной глубинной природы. И Виктор не станет исключением.
Другой вопрос: где я возьму такую персону? Решим по ходу дела. Если не найду настоящую, опять придётся всё делать самой. Благо, мне теперь доступен любой внешний облик, нужно лишь как следует потренироваться. А вдруг я настолько войду в образ, что Виктор бездумно бросится? Нет, между нами всё кончено, я профессионал и при исполнении.

Итак. Мари беременна и отвергнута. Бывший любовник не обращает на неё более внимания. Во всём произошедшем она винит лишь себя и жестокую Судьбу. ('Anagkh!). Что остаётся тебе, женщина?! Вещь, в полной мере использованная, а затем выброшенная на свалку истории за ненадобностью? Игрушка, утратившая прелесть новизны?! Деталь интерьера, переставшая удовлетворять запросам хозяина? Существо, обречённое всю жизнь оставаться бесправным приложением к властителю жизни – самцу рода человеческого?...
Скорее всего, её удел – провести остаток дней в каком-нибудь глухом монастыре, замаливая грехи молодости. А чадо обречено будет вырасти в убогом приюте, лишённое не только родительской ласки, но и малейшего представления о том, что за люди дали ему жизнь. Одно лишь знание дано будет ему, чаду, слишком рано. Знание о том, что оно – досадное недоразумение природы! - вообще не должно было появляться на свет.
Таким представляется будущее, своё и ребёнка, самой Мари. И вот, когда её сердце и так уже готово разорваться от стыда и тоски, она получает новый удар.
Тщась унять душевную боль, в предвечерний час отправляется она на прогулку в старый добрый парк, где проводила лучшие мгновения ещё во времена детства. Медленно бредёт по знакомым тропинкам, рассеянно поглядывая по сторонам, ненадолго освободившись от тяжких мыслей. Путь её ведёт к той самой скамье, где познала она первый поцелуй любимого… (Вот тут главное мне не сорваться, потому что момент очень ответственный). Она погружается в светлые воспоминания о счастливых днях их взаимного чувства…

/…И где опять мой носовой платок?! А, чёрт, я его так и не купила, а старый – безвозвратно сгинул, как наивность юности. Усиленно шмыгаю носом, тру глаза рукавом. Эй, человек! Подай ещё вина, что ли… Ик…/

Вот она, та самая скамья. Но что это? Знакомый силуэт человека, сидящего на ней. Нет, не один – два силуэта! Мужчина и женщина. Любимый и… Другая. О чём они говорят? Почему Другая так звонко смеётся? Почему на лицах обоих светятся обращённые друг к другу особенные улыбки? Ведь раньше именно эта улыбка предназначалась только Мари, ей одной! Как странно видеть эту сцену со стороны, оставаясь простым наблюдателем, но никак не участником. «Как больно, милая, как странно – сроднясь в земле, сплетясь ветвями, - как больно, милая, как странно раздваиваться под пилой…»35. А парочка на скамейке уже не разговаривает. Ибо уста их смыкаются в страстном поцелуе, а руки тянутся друг к другу, смыкая объятья.

/…Вот тут я сейчас подумала, что парк – довольно людное место, и не гоже Виктору, при его-то предусмотрительности, назначать там свидания всем подряд своим любовницам. Для разнообразия всю сцену можно перенести в какое-нибудь совершенно иное место. Например, под городской мост! Там точно никто не ходит, кроме бродячих собак и городских бомжей. И вполне романтично. Река, размеренное движение волн, сырой камень, влажный песок… Тайная жизнь – под носом ничего не подозревающих горожан. Точнее, под их ногами, топающими по мосту. А Мари – отправилась прогуляться вдоль воды по берегу… Суть от этого не меняется./

Мир плывёт перед глазами ошеломлённой Мари. Она не верит, не хочет верить, но факты, открывшиеся взору, не оставляют места для сомнений! Некоторое время она не может сдвинуться с места. Так и стоит: растерявшись, не зная, как же прекратить этот кошмар - то ли немедленно убить их обоих, то ли разом оборвать мучения одной-единственной неудачницы, то есть себя самой. А что? Мост рядом, и глубина под ним изрядная.
Её, застывшую поодаль, метрах в семи, парочка не замечает. Как и весь окружающий мир, Мари в этот миг для них не существует. Они видят и слышат только друг друга, продолжая обмениваться знаками взаимной симпатии.
Не в силах больше наблюдать отвратительное зрелище, Мари разворачивается и идёт домой. Она словно в бреду. Давешние призраки помешательства, пугавшие её с раннего детства, выплывают из кладовых ума, исполненные новых сил.

«Предательство, предательство,
Предательство, предательство -
Души незаживающий ожог.
Рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал над мёртвыми рожок...»36.

Мари не хочет больше жить. Но и не хочет оставлять на земле в живых предателя, обошедшегося с нею, словно с дешёвой вещью. Разбившего её сердце, сгубившего её душу, сломавшего её судьбу. Прежде, чем она уйдёт в мир теней, он должен понести заслуженное наказание.
Мир замкнулся в кольцо. Нет больше ни прошлого, ни будущего, как нет и смысла продолжать этот бесконечный, бездумный, безумный бег в колесе. И вот нетвёрдая рука отчаявшейся грешницы тянется к перу, перо – к бумаге… И рождаются строки: «Спешу довести до сведения Святейшей Инквизиции, что пресвитер Виктор Готье, колдун и чернокнижник, силою, полученною от дьявола, околдовывает молодых и привлекательных женщин, дабы использовать их для удовлетворения собственной непомерной похоти…».
А что? Всё сходится. Изгонял бесов силою князя бесовского. Мари сама видела и слышала, как он вёл разговоры с одним из демонов. Вот, стало быть, и договорился. А даже если дьявол тут вовсе ни при чём – какая разница! Приговор один: умри, предатель!
Собаке – собачья смерть!
Немножко грубо звучит, да? Но наиболее точно отображает переживания оскорблённого достоинства.
Уж я-то знаю…
Стоп. Откуда взялась я? Меня в сценарии вообще не должно быть. Я – режиссёр, я незримо присутствую за кадром, расставляя свет и декорации.
Кто я, в конце концов: искуситель или хвост собачий?! И личные чувства не имеют никакого отношения к выполнению ответственного задания. Да у меня их вовсе нет! Есть только вечные «интересы дела». И пара кружек прокисшего вина.

…Дальнейший ход событий более чем предсказуем.
Арест. Дознание. Допросы и пытки. Приговор. Публичная казнь, бессмысленная и беспощадная. Ну, само собой – позор, общественное порицание, нечеловеческие мучения… Раскалённые клещи впиваются в бренную плоть… Ту самую плоть, из-за влечений которой и покатились по наклонной судьбы главных героев…

/Ик… Так, вино точно несвежее. Меня уже мутит. Всего лишь после третьего кувшина. Или не третьего? А, не помню, неважно…/

И вот тут прорисовывается самый интересный момент. Самый тонкий, самый изящный. На Мари внезапно нисходит прозрение. В то утро, когда измученного узника волокут на казнь, на центральную площадь (Как она у них называется? Гревская? Или это не у них, а в каких-то других краях? Или это название попадалось мне вообще не в реальной местности, а в одной из фламмелевых книжек? Хоть убейте, не вспомню, да и не принципиально это…). В то утро узника волокут на казнь, на потеху взбудораженной публике. Разве можно узнать в этом искорёженном существе прежнего сокрушителя дамских сердец?! Где лоск, где гонор, где амбиции, где гордыня? Сломлен, раздавлен, унижен. Червь, по которому проехалось тележное колесо! (ох, что-то мне совсем худо… пора на воздух…).
Итак, Мари видит его – и что же она чувствует? Удовлетворение ли от сполна свершившейся мести? Восторг ли от восторжествовавшей справедливости? Находит ли она хоть каплю радости от заслуженных страданий предателя?!
Нет! Именно в этот миг с её глаз и рассудка как будто спадает пелена. (Ну, вы понимаете, чья задача – сначала навесить пелену, а потом своевременно её сдёрнуть. К вашим услугам!). Мари понимает, что как бы он с ней ни обошёлся, она по-прежнему продолжает любить только его, всей душою, всем сердцем, всем разумением своим. И каждая толика его страданий стократной мукой отзывается в ней.
Сказать, что она потрясена, значит не сказать ничего. В человеческом языке не хватает слов, чтобы охарактеризовать тот кошмар, в который она оказывается повергнута.
И пока на площади полыхает костёр, распространяя сладковатый аромат горелого человеческого мяса… Мари выбегает на мост, что соединяет периферию города с центральным островом. И, с трудом отыскав прогал меж постройками, в последнем порыве, вобравшем все остатки её душевных сил, бросается навстречу ленивым плоским волнам, монотонно катящимся на запад.

Да, именно так. Одного принял огонь (опаляющий и очищающий, освящающий всего человека, превращая его в горстку безгрешного пепла! О, что за едкая ирония судьбы! Ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам отмерят! Впрочем, последние слова, кажется, не мои…). Другую в то же время приняла вода. Вместе с матерью гибнет и нерождённое дитя. Самоубийство вкупе с детоубийством – двойной грех! Двойная прибыль в наш бюджет. Двойной "выхлоп" от проекта.
Красивый финал.
Чётко выдержана структура работы с клиентом. Начальству обязательно понравится.

/Эй, господин трактирщик! Счёт, пожалуйста. Ой, что это я? В смысле, так: тащи щёт, паскуда, я покидаю твою грёбаную харчевню!... Скорей бы на воздух…/

…Как выяснилось, у физического организма есть одно интересное свойство. Он способен вместить в себя довольно много алкоголя, пребывая в сидячем положении, и при этом не будет чувствовать себя особо опьяневшим. Но стоит ему после длительного продуктивного застолья подняться на ноги… Как весь запасённый где-то хмель моментально ударяет именно в мозг. Как бы прыжком выскакивая из засады. Забавный казус, не правда ли?...

…Когда, через некоторое время, я снова начала осознавать себя как отдельную интегрированную личность, оказалось, что я лежу в смутно знакомой постели, а сквозь задёрнутые шторы пробивается нечто, подозрительно похожее на дневной свет. Дневной свет, даже изрядно приглушённый, моментально резанул по глазам с такой силой, что череп едва не раскололся на части.
- Лежи уж, - ворчливо повелел голос, показавшийся не менее знакомым, чем постель. – Я тебе уже говорил, что ты слишком много пьёшь?
- Я работаю! – выдавила я, почти членораздельно, чему сама немало удивилась.
- Не болтай, - строго сказал Фламмель.
- Работа вредная, - упрямо возразила я.
В теле ломило каждую частицу, каждый клочок, словно его накануне долго били ногами, обутыми в сапоги, или переехали гигантским тележным колесом. Возможно, переехали многократно. В голове пульсировал ком боли, живо отзывающийся на малейшее шевеление, даже просто на удары моего же сердца. Вот, наверное, так же чувствует себя узник после сеанса общения с палачом… Странные люди: пыток боятся, а пить до беспамятства не боятся, хотя результат примерно одинаков…
- Неча на зеркало пенять, коли рожа крива, - хмуро бросил Фламмель загадочную фразу.
Стоит ли говорить, что на работу в тот день я так и не вышла…». 



Эпизод  35.  «Реализм».


«Реализм – направление, стремящееся к отображению действительности. …Попытаемся выяснить  – с какой именно действительностью имеют дело реалисты?
Вероятно, с наиболее очевидной,  предсказуемой и обобщенной, поскольку она соответствует типичным представлениям о внешнем мире подавляющей массы людей. …Жизнь обычного человека безобразна, скучна и сера. Она наполнена до предела коллективными штампами и нереализованными возможностями. Стандартный герой реализма, как правило, самоутверждается,  дерзко нарушая традиции царящего вокруг него  консервативного общества, но при этом читателю исподволь внушается мысль, что эти традиции вечны и незыблемы, словно сама действительность».

Татьяна Чечельницкая. «О реальности реализма».

 

Слёзы закончились. Накануне Мари так и заснула, уткнувшись лицом в мокрую подушку. Правда, ночью, во сне, всё же отползла на сухой её уголок.
А утром слёзы закончились.
Прошлым вечером, утопая в безбрежной жалости к себе, она мельком уловила странное ощущение. Но тогда она была слишком поглощена переживаниями тоски и отчаяния, чтобы в нём разобраться. Теперь же, вспоминая, Мари поняла, что ощущение сильно походило на загадочное предчувствие. Предчувствие, от которого холодок пробегает вдоль позвоночника, и напрягается затылок, и сжимается сердце, и перехватывает дыхание. Совершенно неясно было, к чему оно. И всё-таки, каким-то образом оно сумело повлиять на её душевное состояние.
Мари попыталась привычно себя пожалеть, припомнив все свои несчастья, но ничего не получилось. Там, где раньше гнездилась мягкая липкая жалость, теперь образовалась холодная твердь, словно всю реку за одну ночь сковало льдом. Как будто повреждённый кусок души, долгое время причинявший боль и страдание, наконец отмер и перестал что-либо чувствовать. Как будто все её неприятности вот-вот закончатся.
Она медленно приблизилась к зеркалу. В зеркале отразилась помятая расплывающаяся физиономия с припухшими веками и узкими щёлками глаз. Со вздохом девушка взялась за расчёску.
Она очень долго и тщательно причёсывалась, укладывая каждую прядь. Умылась водой из кувшина над тазом. Осушила лицо полотенцем. Ещё раз критически его осмотрела. Подумав, придвинула шкатулку с нехитрой косметикой, которую приобрела в прошлые месяцы, исходя из предпосылки, что настоящая женщина должна уметь красить лицо.
Красить лицо… Хм. Всегда было непонятно: зачем? Теперь она поняла. В далёких жарких африканских краях живут дикие племена. Они почти не носят одежды, не знают грамоты и поклоняются идолам. Они не умеют строить дворцы и соборы. Они напоминают животных. Их ловят и продают в рабство. Здесь, в цивилизованном мире, их можно даже, для забавы, обрядить в изысканные одежды и обучить хорошим манерам.
Но там, у себя на родине… Собираясь на охоту или войну, они разрисовывают себе лица: яркими красками, широкими штрихами. Зачем? Чтобы перестать быть похожими на самих себя – маленьких, жалких, смертных человечков. Чтобы стать похожими на кого-то другого – сильного, грозного, несокрушимого.
Мари обмакнула пуховку в баночку с пудрой и прикоснулась ею к щеке. В носу защекотало от мелких пылинок. Она принялась рисовать новое лицо. Вот ровный слой «штукатурки», дарящей коже благородную бледность. Розовые мазки румян вдоль скул. Штрихи чёрной краски на ресницы. Чёрные стрелки по краю верхних век, игриво убегающие вверх в наружных уголках глаз. В завершение: хищный багрянец помады на губы.
Так лучше. Боевая раскраска дикаря.
Одевшись, Мари спустилась в холл.
- Ты куда, дорогая? – мать оторвалась от книги. – Уходишь?
- Я ненадолго, мама. Дойду до церкви.
- А, хорошо. Только ты поздно собралась. Месса уже наверняка закончилась.
- Ничего страшного. Я… так просто.
- Ну ладно. К обеду вернёшься?
- Обязательно.

*         *          *

«…Сутки с лишним ушли у меня на то, чтобы восстановить растраченное в непосильных трудах здоровье. Фламмель делал вид, что сердится, но на деле проявлял заботливость, достойную лучшей из сестёр милосердия.
Наконец, я собралась с духом (разумеется, нечистым) и вознамерилась перейти к дальнейшим действиям. По некотором размышлении, я решила рассказать Виктору всё. В смысле, всё о нынешнем состоянии его любовницы. Ничего лучшего на мой похмельный ум так и не пришло. Я рассудила, что он будет шокирован известием, а в состоянии шока – натворит каких-нибудь глупостей. А уж я на месте сориентируюсь, какую пользу из них извлечь.
Согласна, план был сыроват. К тому же, он охватывал лишь ближайшие тактические задачи, никак не решая глобальных стратегических. Основная моя стратегия базировалась на появлении Другой Женщины, а я до сих пор не представляла, где буду её брать. Похоже, опять придётся всё делать самой. Роль слишком ответственная, чтобы доверить её дилетантке.
Оставалось положиться на собственную хвалёную креативность и импровизировать, импровизировать…

На пути к дому Виктора я пыталась отрепетировать предстоящее выступление.
«Поздравляю, дорогой, ты скоро станешь отцом!».
Нет. Что-то не то. Этой фразой обычно в сентиментальных романах молодая жена оповещает супруга о предполагаемом прибавлении семейства. После чего он падает в обморок от восторга, а очнувшись, подхватывает благоверную на руки, да так и носит всю оставшуюся жизнь.
Ага. Дарю эту банальщину какому-нибудь бесталанному ангелу-хранителю, которому недостаёт фантазии на собственные сюжеты.
А мне требуется нечто поострее.
«У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. Начну с хорошей: ты не бесплоден».
Пошло. Старый анекдот.
«Твоя любовница беременна».
Слишком официальный тон. А где бесовская издёвка? Где фарс? Где дешёвый балаганный эпатаж, столь милый сердцу Мефистофелеса? Впрочем, наш Веррин обошёлся бы вполне корректными объяснениями. Что-нибудь типа того: «Милостивый государь, позвольте сообщить Вам пренеприятнейшее известие…». Я удивляюсь, как он вообще в регионалы-то попал. Видать, оказался в нужное время в нужном месте.

Не сбавляя скорости, я прошла сквозь стену, глубоко погружённая в раздумья. Автоматически переключилась в физическую консистенцию, едва оказалась в комнате. И плюхнулась на стул, вытянув перед собой ноги.

Хозяин дома одарил меня долгим взглядом, не выражающим ничего хорошего.
- Наверное, я должен сказать: добрый день, - процедил он.
- Да, да, конечно, - кивнула я, думая о другом.
- Боюсь показаться невежливым, - продолжил он таким тоном, каким обычно посылают в не столь отдалённые места навязчивых посетителей, - но сегодня я не настроен принимать гостей.
Я среагировала не столько на смысл сказанного, сколько на интонацию. ТАК он со мной – да, кажется, и ни с кем – ещё никогда не разговаривал. Даже когда я была врагом народа. То есть, врагом рода человеческого. Даже когда он требовал, чтобы я убиралась обратно к себе в ад и не мучила несчастную девушку, его слова звенели праведным гневом. Гневом!
А теперь он был откровенно зол.
Глядя на него, я изумлялась всё больше. До чего, всё же, интересно открывать в человеке новые грани! Как там говаривал Шеф? «Весь спектр грехов и страстей человеческих, во всех полутонах и переливах!». Дословно не помню, но примерно так.
Я испытала сразу два противоречивых чувства. (В последнее время это случалось со мной систематически). С одной стороны – восхищение столь эффектным проявлением человеческой эмоции (каковая, смею надеяться, произросла не без моей помощи). С другой стороны, небезосновательный страх, что он меня сейчас придушит. Ну почему каждый раз, сталкиваясь с этим человеком, я напрочь забываю о своём бессмертии?
- Ты чего такой злой? – брякнула я в лоб.
- Я – злой? – он шипел, как змея, которой наступили на хвост. Точнее, как змей. – Я – злой?! Да я вообще никогда не злюсь! Я добрейший человек! У меня всё замечательно! Только не знаю, кому сказать спасибо!
- А что случилось? – осведомилась я осторожно, испытывая некоторые подозрения.
- А случилось то, что жизнь идёт своим чередом, - провозгласил он тоном, в котором явственно дребезжали истерические нотки. – И скоро я стану счастливым отцом!
- Правда? – вытаращилась я. Меня поразило не столько само известие, сколько тот факт, что он узнал обо всём без моего посредничества. (Вот что значит: упустить всего лишь один рабочий день! Да, такой халявы, как в Воздушке, больше не будет. Теперь всё очень серьёзно). – А с чего ты взял?
- Только не делай вид, что ты не в курсе!
- Я в курсе, - честно призналась я. – Но не думала, что ты тоже в курсе.
- А почему я всегда обо всём узнаю последним?! Все в курсе! Скоро весь город будет в курсе! А меня только сейчас соизволили уведомить!
Он нервно полез в шкаф. И, естественно, извлек оттуда бутыль с вином. Плеснул себе в кружку, выпил залпом. Я молча проследила за ним взглядом, изобразив на лице кроткий укор. Виктор не замедлил среагировать:
- Что? Ну что?! Ну, говори!
- А почему ты так кричишь? Как будто у тебя есть ко мне какие-то претензии.
- У меня? К тебе?! Да что ты! - он саркастически усмехнулся. – Я тебе, наоборот, по гроб жизни благодарен. Что бы я без тебя делал!
Виктор отвесил в мою сторону театральный поклон.
- Ты разговаривал с Марией? – попыталась уточнить я.
- Это ОНА разговаривала со мной. Снизошла! Вчера. После трёх недель молчания! Я чуть с ума не сошел!...
В самом деле, странно. Я не ожидала, что она решится. И что на неё накатило? Или я её изначально недооценивала? Сложно сказать, насколько мне на руку сие обстоятельство.
- Помнится, ты сам жаждал с ней пообщаться, - заметила я. – Переживал, что она тебя игнорирует.
- Переживал, – скривился Виктор. – Да лучше б я сразу в монастырь ушёл!
Он опять наполнил себе кружку. Я на выпивку даже не замахивалась, остро осознавая, что нахожусь при исполнении.
- А чего не ушёл? – снова встряла я.
- Да что ты лезешь? – дно кружки стукнулось об стол. – Что ты в душу лезешь?! Какое твоё дело?!!
- Работа такая, - скромно потупилась я.
- Да иди ты! Работа…
Некоторое время Виктор, сидя на кровати, смотрел в пространство перед собой остекленевшим взором. Потом внезапно встрепенулся в порыве слабой надежды:
- Слушай… А это точно? Она ведь могла ошибиться?
- Могла. Но в данной ситуации ошибки нет. Всё точно.
- Да откуда ты знаешь?
- Видела.
Виктор страдальчески сморщился:
- А что делать?
- А я откуда знаю? – пожала я плечами. Потом вспомнила стандартную схему и предложила: - Страдать и подвергаться позорному общественному порицанию.
- Иди ты к чёрту!
Виктор закрыл лицо руками и шумно вздохнул. Помолчали.
- Ты ещё здесь? – поднял он на меня глаза.
Я неопределённо качнула головой.
- Уйди, - потребовал он.
Я послушно встала, решив, что думать можно и на улице.
- Стой, - приказал он, стоило мне сделать шаг к выходу.
- Это ты во всём виновата! – сообщил он, когда я вернулась к столу.
Я хмыкнула. Хотелось бы и впрямь присвоить себе все лавры, но врождённая правдивость сильно мешала.
- Что ухмыляешься? Весело? Разрушила мне всю жизнь и довольна? Да, есть чем гордиться! Полный абзац, полный…
Он уставился в пол.
- Неужели? – спросила я – тихо, но многозначительно.
- Что - «неужели»? Да, ты! Ты! Всё ты! Куда я ни двинусь, везде оказываешься ты! Со своими мороками! С ворохом иллюзий, за которыми я кидаюсь, как дурачок!
- Неужели? – повторила я.
- Да, ты! В моём приходе! В моём доме! В моих мыслях! В моей постели! Везде оказываешься ты! Даже если формально тебя поблизости нет, ты всё равно словно незримо присутствуешь. Флюиды испускаешь! Отраву! И она сначала опьяняет, а потом разъедает всё к чёртовой бабушке!
Объяснять, что у меня никогда не было бабушки, в данной ситуации представлялось бессмысленным.
- У меня всё было хорошо, - продолжил Виктор срывающимся голосом. – Всё было замечательно. Я сам всего добился. Сам! Сам сделал себя тем, кем я стал. Вместо того, чтобы всю жизнь торговать галантереей в глухой провинции…
- Чем торговать? – опешила я.
- Да я же тебе говорил!
- Ничего ты мне не говорил!
- Странно. По-моему, говорил. У моего отца галантерейный магазин в Сен-Маре. Отец был уверен, что со временем я перейму все его дела и продолжу торговлю. А я в четырнадцать лет сказал себе: никогда! И через год уехал поступать в семинарию…
- Поступил? – задала я откровенно тупой вопрос. Больше по растерянности, чем из умысла.
Виктор недоумевающе глянул на меня, потом иронично фыркнул.
- Ещё полгода назад у меня было всё, о чём я мечтал. И даже о чём не мечтал… - печально констатировал он. – А потом появилась ты, и всё полетело к чертям.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать. И снова закрыла. Ещё чуть меньше полугода назад я думала, что всё в моей вечной жизни полетело к чертям. А теперь у меня есть всё, о чём я даже мечтать не пыталась. Впрочем, чертей от этого вокруг меньше не стало…
- Натали, - Виктор почесал в затылке. Нервно потёр ладонью шею. Шмыгнул носом. В глаза мне он не смотрел. – Слушай... А бывает так… Ну, что… плод… в утробе… сам как-то… Ну, девается куда-нибудь? Может он там как-нибудь… обратно рассосаться?
- Не может, - мрачно заявила я. – Может быть только выкидыш, если у матери недостаёт здоровья. Или…
- Или? – он встретился со мной взглядом.
- Или если она примет специфическую отраву. Сохраняющую жизнь ей самой, но убивающую плод. Вытяжку из спорыньи, к примеру.
- Из спорыньи?
- Спорынья, или «маточные рожки» – паразит, поражающий злаки. Рожь, пшеницу… Не говори, что не слышал. Народное средство. В ходу ещё со времён славной Римской Империи. Содержит целый набор сильнодействующих веществ. Вызывает усиленные сокращения матки. Плод отделяется от её стенок и извергается наружу. Всё очень просто.
С минуту мы напряжённо смотрели друг другу в глаза.
- Ты что предлагаешь? – хрипло выдавил Виктор.
- Ничего.
- Хочешь навесить на меня ещё и это?!
- Что?
- Правильно, чего уж там, - он изобразил кривую усмешку, больше похожую на нервный тик. – Если уж идти вашей дорожкой, так до конца.
- ТЫ сказал, - произнесла я веско. Потом вспомнила кое-что. – Открою маленькую тайну. Ребёнок, которого носит Мари, по сути ещё не является человеком. Он до сих пор не получил души. Это просто физический организм. Комок плоти без духа.
- Как это?
Я вкратце объяснила ситуацию и перспективы. Такое нечасто, но случается. Скорее всего, плод обречён. Ещё месяц – и он, не получив искры духа, погибнет, после чего будет благополучно исторгнут из материнского организма.
- Так что не всё так плохо, - подытожила я. – Возможно, вы оба отделаетесь лишь лёгким испугом.
- Погоди, погоди! Это точно?
- Нет. Нет стопроцентной гарантии. Но есть высокая степень вероятности.
- Какая ещё степень?
Я задумалась. И не смогла вспомнить. Все числа и степени должны быть в расчётах аналитиков, которые передал мне Бафомет. Но я, оказывается, до сих пор не удосужилась их как следует просмотреть, закрутившись в вихре земных сует.
- У меня дома есть бумажки с расчётами, - сообщила я. – Надо туда заглянуть. Тогда я скажу тебе точные цифры.
- Значит… есть шансы? Шансы, что всё станет, как прежде? Что мы сможем дальше спокойно жить?
Меня слегка покоробило словечко «мы». Кого, интересно, он имеет в виду? Но я решила, что сейчас не время вдаваться в детали, и лишь солидно кивнула.
- Ты… мне скажешь? – с надеждой спросил Виктор.
- Да.
Его правая рука вновь нервно потянулась в сторону горлышка бутыли.
- Ты слишком много пьёшь, - произнесла я строго.
И, прежде чем он успел ответить, развоплотившись, вывалилась сквозь стену на улицу. Мне уже самой не терпелось заглянуть в бумажки…


Сначала я предполагала просто по-быстрому просмотреть расчёты. Но по-быстрому не получилось. Потому что уже второй или третий беглый взгляд на цифры намертво приковал меня к бумагам. Я перечитала всё и взялась читать по второму кругу. На третьем круге я поняла, что мой жалкий ум не справляется без допинга, и отправилась на второй этаж, в гостиную, за эликсиром.
Да, всё происходило в доме милейшего Фламмеля, чьим гостеприимством я не преминула воспользоваться по полной программе.
Николя возился у камина, спиной ко мне. Я принюхалась, гадая, что за алхимические экзерсисы он затеял на сей раз. Николя обернул ко мне радостную физиономию.
- Картошку будешь? – спросил он.
Вопрос застал меня врасплох. Я судорожно кивнула, чтобы ответить хоть что-то.
- Вот, - Фламмель вывалил на блюдо с полдюжины картофелин, завёрнутых в какие-то обгоревшие лопухи. В камине источали жар добротно прогоревшие угли.
- Ник! – я всплеснула руками, не находя слов.
- Знаешь, - Фламмель задумчиво возвёл глаза к потолку, - в последнее время что-то к природе потянуло. Старею, что ли? Надо бы выбраться куда-то, пикничок устроить. Ведь последние погожие деньки остались.
- Мне бы твои заботы, - прочувствованно вздохнула я.
Одновременно я вспомнила, что растение «картофель» на данном континенте не культивируется и в принципе не известно. Что вовсе не мешало ему присутствовать сейчас в запечённом виде передо мной на столе. Один из множества парадоксов, коими буквально насыщено пространство вокруг Фламмеля.
Пока я меланхолично ковырялась в полученной картофелине, Николя пристально меня разглядывал, не забывая при этом есть.
- Что случилось? – выдал он, наконец, вопрос, подведя итоги своих наблюдений.
- Не знаю… Ничего.
- Неужели?
У меня промелькнуло ощущение «дежавю»: показалось, будто этот же самый речевой оборот совсем недавно уже прозвучал в каком-то диалоге, и сработал вполне успешно.
- Ник… Ты как свои книжки пишешь?
- Ну, я… - Фламмель непроизвольно надулся, приобретая важный вид. – Сначала собираю объективные данные, подвергаю их тщательному логическому анализу…
- Да нет, - перебила я. – Я не про это. Я про другие книжки – те, что с драконами и принцессами. С феями и рыцарями.
- Что? – от неожиданности он уронил кусочек картошки на пол. – Какие драконы?
- Да не прикидывайся ты, я всё знаю, - отмахнулась я. – Весь город знает, что за трактаты ты слагаешь, отгородившись от мира дымящимися ретортами. «Сага о Френегонде и доблестном Гекторе»! А? «Френегонда шагнула ему навстречу, не в силах более скрывать переполнявшие её душу чувства. И в тот миг, когда их взгляды встретились, она прочла в его глазах все невысказанные признания…».
Всё невысказанное, что я прочла в тот миг в глазах Фламмеля, лучше было бы никогда и не облекать в слова.
- Ты! рылась! в моих! бумагах! – выпалил он, слегка справившись с дыханием. 
- Слушай, я сейчас не хочу говорить, от кого и при каких обстоятельствах узнала о твоём увлечении. Но потом я – таки, да: порылась в твоих бумагах. Я же, всё-таки, демон, а не дух святой. А ты чего ждал?
- Ты!... Ты!... Предатель ты, вот ты кто!
Зрелище было достойно занесения в анналы истории. Я впервые видела, как краснеет невозмутимый философ – стоик духа и циник интеллекта.
- И мне, между прочим, понравилось. Понравилось твоё творчество, - завершила я свою мысль.
Я старалась сохранить максимально проникновенный тон и максимально серьёзное выражение лица. Его писанина действительно порадовала меня и лёгкостью слога, и забористостью сюжета, и накалом страстей, бурлящих среди героев. Но ведь он мог сейчас и не поверить в мою абсолютную искренность!
- Да? – обмяк Фламмель.
- Да, - уверенно кивнула я.
- А-а… А-а… А почему ты об этом заговорила?
- Я… Мне… - теперь настала моя очередь мяться и жаться. – Мне тоже приходится сочинять что-то наподобие книги. Или сценария пьесы. Про людей. С бурными страстями и выяснениями отношений.
- Вот как? – Фламмель оживился. Он уже сумел взять себя в руки. – Графомания – заразная болезнь. Я даже не удивляюсь. И в чём суть твоего сюжета?
- Ну… Если вкратце… Жили люди… Немного любили друг друга… А потом возненавидели друг друга. Немного помучились… Нет, лучше так: много помучились. И умерли.
- Хм, - Фламмель скорчил пренебрежительную мину. – Так я и думал. Голый реализм.
- А что ты имеешь против? – напряглась я.
- Против? – алхимик изобразил задумчивость. – Против… Против реальности трудно что-то иметь. Мы все в ней живём. И всё же…
- Так все живут, - встряла я.
- Вот именно! – Фламмель почему-то обрадовался моим словам. И выразительно поднял указательный палец. – Вот именно так, как ты сейчас описала, все и живут. Согласно обрисованному тобой сюжету. А почему? Стоило бы задуматься! Как будто всем при рождении выдан один и тот же сценарий. Разница лишь в декорациях. Кто-то изображает из себя царя, кто-то – рыбака или разбойника. Но общая схема у всех одна: жили-были, немного любили, больше ненавидели, много мучились и умерли. Всё! Занавес!... Почему? Почему именно так?
Я догадалась, что Фламмель задаёт вопрос сугубо риторически, в пространство. Он даже и не глядел сейчас в мою сторону. Но, как ни странно, у меня имелся ответ. И я торопливо опустила глаза.
Известное дело – стандартная схема: «Разоблачение, общественное порицание, позор, мучения, смерть». Это наиболее полный вариант. У многих он реализуется в редуцированном виде. Но «мучения» и «смерть» присутствуют практически у всех, а зачастую и «позор» тоже.
- Я много об этом думал, - продолжил Фламмель негромко. – И… мне это не нравится. Я не знал, что с этим делать. И попытался вообразить: а что было бы, если бы люди сумели вырваться за рамки этой жёсткой схемы. И впустили бы в свою жизнь что-то хорошее. Доброе, светлое… Если бы они только осознали, что сценарий со страданиями и ненавистью им навязан извне! – (Я вздрогнула. Но он по-прежнему на меня не смотрел. Он смотрел в вечерний сумрак, сгущавшийся в дальнем конце комнаты). – А они могут самостоятельно выбрать для себя радость и счастье!

«Законченный интроверт и идеалист, - подумала я с отчего-то резко накатившей тоской. – Как он до сих пор выживать умудряется в этом мире!».

- Но ведь так не бывает! – вырвалось у меня. Я испугалась, что Фламмель сейчас обидится и замкнётся.
Но он с жаром ответствовал:
- Так бывает! Только люди называют такие истории сказками. И тогда я попытался сочинить сказку…
- И сочиняешь их до сих пор, - заключила я.
- Да! – Фламмель с вызовом вздёрнул нос. – Да. В мире полно ненависти, мучений и смерти. Люди сталкиваются с ними ежеминутно. Это атмосфера, которой они дышат. А что будет, если какой-то несчастный, желая отдохнуть душой – сделать, так сказать, глоток свежего воздуха, - заглянет в книгу – и найдёт в ней всё то же самое? Тот же беспросветный мрак? То же отчаяние? Безысходность?... Единственное, что ему останется: немедленно удавиться. – (Я невольно кивнула. Мысль Фламмеля полностью согласовывалась с моим жизненным опытом). – Именно поэтому я спрашиваю тебя сейчас: ну зачем тебе вся эта чернуха? Ужели её недостаёт в жизни, чтобы вбирать её ещё и с книжных страниц?
- Ты не понимаешь! – начала я. И осеклась.
Ну как объяснить человеку, что в жизни всё должно быть, как в жизни, и незачем смешивать реальность с выдумкой, потому что таковы правила игры, и не мы их устанавливаем. Мы можем только постичь эти правила и попытаться под них подстроиться, чтобы порой успеть увернуться от удара, подстелить соломки при падении или урвать себе лично сверхплановую кроху благополучия. Мы лишь солдаты на поле боя, «пушечное мясо», «шестёрки» в колоде карт, пешки на шахматной доске. Мы можем манипулировать другими, заставляя их разыгрывать нужные нам комбинации, но сами при этом по-прежнему остаёмся деревянными фигурками, которые перемещает по полю рука невидимого игрока. Все мы – поленья для чьей-то Топки.
Странно. Ещё совсем недавно, упиваясь новоприобретённым могуществом, я мнила себя Начальником Мира, водоворотом, вращающим щепки чужих судеб. И вновь, как прозрение – осознание собственной никчёмности перед великим мировым порядком, придуманным и установленным не мной, но довлеющим надо мной, как приказ фельдмаршала – над рядовым.
Судьба. Рок. 'Anagkh.
Наверное, надо всегда вовремя читать служебную документацию, чтобы сохранять трезвость оценок и здравость суждений.

- Вообще, как хочешь, - Фламмель отреагировал на мою фразу по-своему. – Каждый, конечно, сам выбирает, в каком жанре ему работать. Если книга талантливая, то она в любом случае имеет право на жизнь. Творческое самовыражение может принимать самые разные формы.
- Ага, - кивнула я. – Разные.
- Так что не слушай мою болтовню, а твори, как подсказывает тебе вдохновение, - напутствовал Фламмель. – Один поэт сказал: «Каждый пишет, как он дышит». Я с ним полностью согласен. Лучше и сказать невозможно!
- Ага, - снова кивнула я.
«Так природа захотела.
Почему – не наше дело.
Для чего – не нам судить…»37.

- Кстати, ты завтра на свадьбу идёшь? – вдруг ни с того, ни с сего спросил Николя.
- На какую ещё свадьбу? – не поняла я.
- Изабель д'Асти, моя соседка. Хорошая девочка. Замуж выходит.
- А с чего я туда пойду? Меня что, кто-нибудь пригласил?
- А я не знаю, - пожал он плечами. – Меня вот пригласили. Хочешь, тебя с собой возьму? Ты ведь, как-никак, моя кузина.
- Никуда я не пойду. Развлекайтесь без меня. Мне работать надо.
- Ну, как знаешь…».

 

Эпизод  36.  «Встреча с ведьмой».



Свадьба Изабель и Поля состоялась в субботу. Мари была среди тех, кого пригласили на венчание.
«У церкви стояла карета.
Там пышная свадьба была…».
На самом деле стояли даже две кареты. И ещё штук пять осёдланных лошадей. Народу собралось немало.
Мари специально заказывала платье к этому событию. Она в первый раз должна была присутствовать на свадьбе, да ещё у одной из самых близких приятельниц. Мари выбрала для платья нежно-кремовый атлас с тонким золотистым рисунком в виде переплетающихся лоз. Она хотела чувствовать себя счастливой на всеобщем празднике жизни.
Пошив платья затевался два месяца назад.
…Чтобы не пугать жениха с невестой каменным выражением своего лица, Мари пристроилась в самый последний ряд скамей в храме. Анжела бурно уговаривала её пересесть вперёд, но вскоре отстала, отвлекшись на другие хлопоты. Изабель вообще мало что замечала вокруг из-за огромной охапки роз в руках, падающей на лицо фаты, которую постоянно приходилось поправлять, а также из-за то и дело подскакивающих к ней гостей, жаждущих выразить свои переживания. Мари тоже подошла, чтобы поздравить невесту, сумела изобразить на минуту счастливую улыбку, а после – забилась в тёмный уголок.
Она ничего не могла с собой поделать: чужая радость не несла ей ничего, кроме прямого указания на безнадёжность собственного положения. Мари стыдилась того, что своей кислой миной может испортить подруге праздник.
Изабель походила на ангела: изящная, белая, воздушная, ажурно-кружевная. С завитками длинных тёмных локонов, уложенных в замысловатую причёску, и розочками в волосах. Поль в парадном мундире блистал, как Архистратиг. В будущем их не могло ожидать ничего, кроме безбрежного счастья. Уже этим вечером они войдут вдвоём в общую спальню, как муж и жена. Красивые, молодые, чувственные. Полностью исполнившие закон. Абсолютно чистые во всех своих поступках перед общественной моралью. И перед собственной совестью…
А месяцев через девять… В крайнем случае, через год они осчастливят многочисленную родню известием о рождении законного наследника.
О том, что ожидает её саму примерно через полгода, Мари предпочитала не думать. Не думать, хотя бы сегодня!
Венчал молодых отец Виктор Готье. Праздничный, как и все присутствующие. В бело-золотых парадных одеяниях. С серьёзно-торжественным выражением лица. О да, его мимика полностью соответствовала моменту!
Значит, он сумел взять себя в руки. Выкинуть из головы лишнее. Например, её с их общим отродьем. Три недели. Единственный разговор за прошедшие три недели. Или четыре? Сколько их прошло – кажется, вечность. Вечность между счастьем и кошмаром. Единственный разговор – и единственная из него фраза, застрявшая в мозгах: «Ты рушишь всю мою жизнь. Я не готов». Может быть, Мари запомнила её не совсем дословно, но суть сводилась именно к этому. Забавный парадокс: одна новая зародившаяся жизнь самим фактом своего появления рушит другую, уже сложившуюся. Занятная штука – жизнь. Смешная.
Звучат высокие торжественные слова. Эхом отзываются своды. «В богатстве и бедности…В болезни и здравии …». А в голове отзываются совсем иные строки:
«Никто не сошьёт нам наряд подвенечный,
И хор в нашу честь не споёт…».
Никогда? Никогда.
Никогда не будет бело-ажурного, воздушного, праздничного в жизни Мари де Мюссе – неудачницы, навеки опозорившей свой бедный, но гордый род. Никогда ей не стоять, уподобившись принцессе или ангелу, рука об руку с любимым мужчиной пред Богом и толпой восхищённых гостей. Отныне ей предназначен иной удел: изгнание, позор, забвение. Судьба. 'Anagkh. Никогда больше ей не взглянуть в глаза ближним с гордостью за свой выбор и свои поступки. Никогда с чистой совестью не предстать пред Господом в качестве достойной Его дочери.
Знакомый холодок предчувствия пробежал вдоль позвоночника. Тяжесть, ставшая в последнее время привычной, навалилась на сердце. Вместе с этими ощущениями из глубин утробы, над которой Мари уже не чувствовала себя властной, всплыл ком тошноты. Он подкатывал всё выше к горлу, сколь Мари ни пыталась волевым усилием загнать его обратно. Наконец, не выдержав, она вскочила со скамьи и заспешила к выходу, стараясь не привлекать к себе внимание.
 
*      *      *

- Отец Готье, мы просим Вас присоединиться к нашему празднику. Если Вы согласитесь с нами отобедать, мы почтём за честь, - Изабель лучезарно улыбалась, как и обязывало положение, но выглядела слегка рассеянной. На самом деле за последние дни она уже успела устать от постоянного морального напряжения, связанного с предпраздничной суетой и подготовкой.
- Да? – священник растерянно пробежался глазами по толпе гостей.
- Пожалуйста, поедемте с нами.
- Да… Кстати, господа де Мюссе тоже будут присутствовать?
- Да, они где-то здесь. Конечно, они все приглашены. Мы с Мари выросли вместе. Она моя лучшая подруга. Наверно, она ждёт на улице… Отец Готье, мы с Полем приглашаем Вас в свою карету. Вы не против?
- Да, конечно. Только переоденусь…

*      *      *

Мари пришлось немало протопать пешком, чтобы справиться с гадостными физиологическими реакциями. Всё-таки, разум и воля одержали верх, и ей не понадобилось сгибаться подле какой-нибудь стены, выворачивая на дорогу содержимое желудка.
Она дошла до самой реки и ступила на мост, служивший продолжением улицы. Мост весь был застроен мелкими домиками, так что пришлось потратить некоторое время, чтобы найти просвет между ними и добраться до парапета. Каменный заборчик доходил Марии до живота. Она оперлась об него ладонями и глянула вниз. Зеленовато-коричневые плоские волны размеренно катились, все в одну и ту же сторону, на запад. Их монотонность завораживала, притягивала взор и всё, что следует за взором – как бы призывая присоединиться.
Вот оно – решение всех проблем. Реализация давешнего предчувствия! Наконец-то стало ясно, к чему оно было. Одно усилие воли, один рывок, пара минут ужаса и боли – и всё закончится. Станет темно и очень, очень спокойно. Не придётся ни смотреть ближним в глаза, ни отвечать за собственные просчёты, ни совершать новые ошибки. Бремя мирских забот вместе с речными водами уплывёт на закат, а солнце, подцепив его последним лучиком, навеки сгинет с ним за горизонтом. Оно – солнце – потом, конечно, взойдёт снова, но уже не для Мари де Мюссе.
…Почувствовав, как из носа ползёт совсем не эстетичная капля, Мари торопливо вытащила из кармана носовой платок. Ну вот, новый приступ плаксивости. Кто ж ещё оплачет её труп, если не она сама, заранее, покуда ещё способна лить слёзы?
Внезапно показалось, что за спиной кто-то есть. Почудилось даже напряжённое дыхание и тяжёлый взгляд. Мари поспешно обернулась, но никого не обнаружила. Померещилось. Нервы сдают.
Всё ещё озираясь, она прижалась спиной к ограждению моста, упёрлась ладонями в его поверхность, подтянулась и уселась на камень. Никто не следил за её перемещениями. Люди скользили по середине улицы, не обращая внимания на то, что творится за обочинами их пути.
Мари осторожно развернулась лицом в сторону реки, свесив ноги с парапета. Теперь вполне можно было бы вообразить себя, парящей в одиночестве над бездной, между небом и водой, на крыльях безграничной свободы, имя которой – смерть. На крыльях единственной свободы, снимающей оковы с человеческого духа, устраняющей необходимость следовать многочисленным нормам и условностям, разрушающей притяжение земного бытия и всевластие времени. Ужели есть на свете существа, кому эта свобода доступна в полной мере? Кому не надо для начала умереть, чтобы после безмятежно витать в эфирных потоках вечности? Кому доступно прошлое и будущее, открыты мысли и чувства людей, известны все на свете песни и стихи? Как они, должно быть, счастливы и прекрасны! Как бы ни называли их люди – демонами ли, ангелами ли…
Станет ли она одним из этих невероятных существ, если умрёт на земле? Взовьётся ли к облакам бесплотной дочерью воздуха? Или всё же обернётся в речных водах грациозной русалкой, выплывающей в лунные ночи со дна в заросли кувшинок? Смущающей сердца редких прохожих таинственной песней? Зазывающей одиноких путников к себе на глубину?...
«…Не отыщет никто мои кости!
Я русалкой вернуся весною
Приведёшь ты коня к водопою –
И коня напою я из горсти…».
Как уже говорилось, всё это можно было БЫ вообразить себе в полной мере. И насладиться грёзами. И даже броситься им навстречу. Если бы всю линию горизонта впереди напрочь не перечёркивал второй точно такой же мост-улица, маячивший метрах в трёхстах. Сплошной забор сероватых стен, мутные окошки, перекрестия деревянных балок. Как только взгляд упирался в эту картину, полёт фантазии над речной гладью мгновенно обрывался.
Мари снова взглянула на воду. Внезапно вода показалась ей мутной и грязной. Она даже различила какой-то малопривлекательный мусор, влекомый течением. Вспомнилось, что утопленники тоже выглядят крайне неприятно – синие, раздувшиеся, жуткие.
В сердцах она сплюнула в воду и резко развернулась обратно к суше. В привычном, реальном мире ничего не изменилось. Она осталась жить – а ничего не изменилось! Как не изменилось бы, умри она сейчас, захлебнувшись грязной водой. Разве кто-то свернул бы из-за этого со своей привычной дорожки? А сели нет, тогда – какая разница?
- Не дождётесь! – зло процедила Мари в пространство. И вспомнила, что именно этой фразочкой любил бросаться владевший некогда ею демон. А что? И у демонов есть своя правда. Может, не так уж и безосновательно они ненавидят весь род людской. Может, люди именно такого отношения только и заслуживают! Вот, например, она сама: соблазнила человека, которому по долгу службы не положены близкие отношения с женщинами. Ведь соблазнила же? Посмотрим правде в глаза: да! Под таким психологическим давлением, какое способна оказать одна влюблённая идеалистка, сдался бы и аскет. А он, пастырь душ человеческих? Долго ли сопротивлялся? Предпринял ли хоть единую слабую попытку наставить её на путь истинный? Попытку-то предпринял, и не слабую, и не одну, но не словом, а делом – да и наставления вышли своеобразные.
А тот безымянный субъект, что уже завёлся у неё внутри? Он поинтересовался, вообще, готова ли она стать матерью?! Он что, не мог подождать, пока она благопристойно выйдет замуж? Или подыскать себе парочку родителей поприличнее, если уж ей вовсе не светит семейное счастье? Ведь это неродившееся чадо, это невообразимое существо – тоже уже разумная душа, если верить духовникам.
А каково верить духовникам, Мари теперь представляла на редкость ясно.
Она ощутила вскипающую в душе непривычную ярость. Словно поток лавы, заполняющий нутро просыпающегося вулкана.
Ладно! Если больше некому позаботиться о ней, слабой и беззащитной перед жестокостями мира, она позаботится о себе сама. Она изыщет средства!
Есть такие люди… Которым хватает смелости, чтобы противопоставить свою волю безликим основам мироздания. В ответ на суровое «так надо» они бросают дерзкое: «Я хочу!». И им наплевать, какие это повлечёт последствия. Они вечно рискуют сами и подвергают риску других. Они постоянно оказываются по ту сторону социальных норм и законов. И социум всячески давит их – а точнее, вешает, колесует и сжигает, - понуждая принять «так надо». А они сгорают, но продолжают стоять на своём. Почему? Чего им не хватает? Не всё ли равно - денег ли, или элементарной справедливости… У каждого – свой мотив. Главное, что они знают средства, чтобы хоть на время возвести «я хочу!» в ранг вселенского закона.
В народе их зовут еретиками, колдунами и ведьмами. В повседневной жизни они вынуждены носить те же личины, что и прочие граждане. Но чёрного кобеля не отмоешь добела, и из-под маски благопристойности всегда вытарчивают дьявольские рожки. В метафорическом смысле, разумеется.
Мари поняла, куда ей следует направиться. Травная лавка Марго Лавуазон. Все говорили, что Лавуазон – ведьма, и кроме обычных настоев от прыщей или лихорадки, у неё всегда можно приобрести что-нибудь «эдакое». Как раз «эдакое» Мари сейчас и требовалось.
Мари никогда не видела ведьму Лавуазон. И в жизни даже близко не подходила к её заведению. Но адрес знала. А пока шла, заочно уже почти прониклась симпатией к этой старой подлой карге. Ведьма даст ответы на все её вопросы. Точнее, запросы. Потому что сама Мари так толком и не решила, что же будет делать: то ли всё-таки попытается избавиться от плода, коль скоро тот никому не нужен, так же, как и её бестолковая влюблённость (и пусть тогда умирает и душа, и тело, и что угодно – нечего уже терять!); то ли закажет ядрёное приворотное зелье, чтобы отравить бывшему любовнику остаток жизни. Пусть сохнет по ней, как осенний лист, как пучок травы посреди пустыни!
Конечно, такие ужасные вещи стоят недёшево. Денег у Мари нет. Зато на шее болтается довольно толстая золотая цепочка. Её наверняка хватит, чтобы расплатиться хотя бы за одно из зелий!
Мари шагала размашисто, периодически спотыкаясь на колдобинах дороги. Один раз даже упала, основательно приложившись коленом о камень. Каждый раз на очередной колдобине она вполголоса чертыхалась, вспоминая забористый лексикон покойницы – бабушки. Память подсказала много интересного. Мари вошла во вкус. Сквернословие как нельзя лучше соответствовало охватившему её бешенству.

…На стук дверь открыла рыжая деваха. Первым, что бросалось в глаза в её фигуре, был выдающийся бюст, плохо прикрытый весьма откровенным декольте. После бюста внимание плавно соскальзывало на пикантную родинку над верхней губой. А потом уже в поле зрения попадали всякие прочие детали – например, оттенок волос, наводящий на мысли о том, что они имеют свой цвет не от природы, а крашены заморской хной; начинающая оплывать талия, утянутая корсажем; а также хмурое выражение лица, никак не подходящее для прислуги, встречающей покупателя. Да и странно было, что лавка закрыта посреди бела дня, так что приходится стучаться. Впрочем, может, хозяева обедают.
Облезлая вывеска «Травная лавка Лавуазон» над дверями не оставляла сомнений в том, что Мари пришла по адресу.
- Мне нужна мадам Лавуазон, - решительно потребовала Мари. Даже если хозяева обедают – пусть прервутся! Ей надо сделать заказ, и её не волнуют чужие обстоятельства. С этой минуты она сделается законченной эгоисткой и будет заботиться лишь о собственных интересах, пренебрегая чужими. Так все живут! Мир жесток, и в нём выживает не тот, кто жертвует, а тот, кто принимает жертвы – сильнейший!
- Заходите, - вздохнула деваха, посторонившись, чтобы пропустить посетительницу.
Мари завертела головой, ища признаки ведьмовской атрибутики. Должны же где-то здесь быть мётлы, сушёные жабьи лапки, крылышки летучих мышей, пучки трав, свечи из чёрного воска, амулеты с пентаграммами… Да, и ещё – хрустальный шар, в котором видно прошлое и будущее. Вот бы заглянуть!
Из всего перечисленного нашлась только метла за дверью. Дальше всё было, как в обычном магазине: комната, скамья для посетителей, прилавок и ряд закрытых шкафов за ним.
«Самое интересное – в шкафах! – поняла Мари. – Недаром они закрыты. Есть, что прятать».
Она разом вспомнила все байки, что слышала про ведьм. И с восхищением уставилась на метлу, вообразив, как именно на ней страшная старуха вылетает каждую ночь в каминную трубу.
- Я Лавуазон, - устало бросила ей в спину деваха. – Чем могу быть полезна?
Мари поспешно развернулась и уставилась уже на хозяйку. Почему-то вместо страха она почувствовала ещё большее восхищение, чем от метлы. Так вот она какая, настоящая ведьма! Совсем молодая, лет двадцати пяти от силы. Ещё раз глянув в её декольте, Мари испытала острый укол чувства собственной неполноценности. Как же шикарно должна смотреться такая женщина в голом виде на метле! Вот у кого точно от поклонников отбоя нет. И уж она вертит ими, как хочет! Она же ведьма, ей всё можно.
- Барышня, что Вам предложить? – уже настойчивей поинтересовалась Марго. Она не выглядела ни довольной, ни приветливой (как и положено настоящей ведьме!), но старалась быть вежливой.
- Я… мне… - Мари растерялась. Одно дело – думать дерзкие мысли, бросающие вызов моральным устоям; другое дело – их же озвучивать. – Мне нужно средство… от головной боли.
Марго поначалу округлила глаза, в обычном состоянии имеющие миндалевидную форму, а потом растянула губы в понимающей усмешке:
- От головной боли… Головная боль вызвана мужчиной, не так ли?
- Да, - подтвердила Мари, ободрённая догадливостью хозяйки. – И ещё, знаете… средство, чтобы сохранить фигуру. Потому что в ближайшее время… в ближайшие месяцы… фигура обязательно должна испортиться. А мне бы этого очень не хотелось.
- Проблемы с фигурой тоже связаны с мужчиной? – уточнила Лавуазон.
- Да.
Мари порадовалась тому, как смело звучит её собственный голос. Она уже чувствовала, что, пребывая рядом с ведьмой, сама становится похожа на ведьму.
- Тогда начнём с фигуры, - задумчиво рассудила Марго. – Тут есть варианты. Сколько месяцев?
- Что? – Мари вздрогнула.
- Беременность – сколько месяцев? Два, четыре? Ведь Вы же беременны?
Прямолинейность хозяйки моментально сбила с Мари весь гонор.
- Месяца два… - пролепетала она слабым голосом. – Или три… два – три…
- Это хорошо, - глубокомысленно протянула Лавуазон. – Риск всё равно, конечно, остаётся… Но, как Вы понимаете, он есть всегда.
- К-какой… риск?
Марго выразительно возвела очи в сторону Небес, а в данном случае – к потолку.
-  Я бы посоветовала Вам делать всю процедуру под контролем врача. Если Вам удастся найти того, кто согласится. Да они есть, я точно знаю. Если не хотите искать, я тоже могла бы помочь, хоть в университетах и не обучалась. Но тогда потребуется дополнительная плата.
Дрожащими пальцами Мари оттянула на шее цепочку:
- Эт-того х-хватит?
Марго наклонилась поближе:
- Должно хватить. Только знаете что… Вы её сдайте в ломбард сами. Тут через дорогу как раз хороший ломбард. Не хочу, чтобы ко мне были лишние вопросы. По Вам сразу видно, что она – Ваша, а мне такие вещи иметь не положено. А уж деньги получите – так со мной и расплатитесь.
- Да, - Мари растерянно стояла посреди лавки, продолжая машинально теребить цепочку.
- Я Вам сейчас всё объясню, а Вы уж сами решите, как и что будете делать, - Марго ушла за прилавок и полезла в шкаф. На полках что-то зловеще звякало. 
Мари ощутила приступ нарастающей слабости. Ноги подкашивались, воздуху не хватало, изображение перед глазами тихонько плыло. Она почти рухнула на скамью у стены. «Сейчас вытошнит прямо здесь, - мелькнула мысль. – Как неудобно!».
- Мадам, - позвала она из последних сил. – У Вас не будет чего-нибудь… просто попить?
Марго уже выставила на прилавок склянку из тёмного стекла. Она окинула девушку критическим взором:
- Да не бойтесь Вы так. Всё же ещё можно переиграть. Вы же сами решаете, как Вам жить. Посидите да подумайте толком, чего вам надо. Хотите отвару от нервов? У меня как раз такой заварен, с мелиссой. Сама его пью.
- А он… не опасен? – выдавила Мари.
- Никому из вас он не опасен, - усмехнулась рыжая ведьма. – Как родниковая вода.
- Тогда хочу.
Хозяйка удалилась в другую комнату и вернулась с кружкой чуть тёплого напитка.
- Вот. Только он остыл уже. Я подогревать не стала.
Коричневатое пойло остро пахло лекарственными травами. Мари осторожно отхлебнула пару глотков…



Эпизод  37.  «Свобода  выбора».


«…Почему героиня расстроилась?) чувства она получила !!!
и ДОКАЗАЛА себе, что умна, красива, желанна =
вот на этой волнующей ноте отношения и ДОЛЖНЫ обрываться///…».

Татьяна Чечельницкая. Из рецензии на рассказ автора  «Записки одинокой женщины. Часть 4».
http://www.proza.ru/2009/10/18/100


…Пресвитер Виктор Готье честно отбыл за праздничным столом не менее двух часов. За это время он раздал около десятка благословений, три или четыре раза провозглашал тосты, а уж сколько выдал в окружающее пространство дежурных улыбок – и не сосчитать. Когда он полагал, что на него никто не смотрит, лицо его делалось рассеянным, а взгляд вновь и вновь обегал собравшееся общество, в тщетной попытке кого-то отыскать. Среди пяти десятков гостей никак не попадалась лишь одна персона, ради возможности встречи с которой он, собственно, и согласился прийти.
Несмотря на обилие яств, кусок не шёл в горло. Глоток – тоже. Сидевшая по левую руку матушка жениха настойчиво пыталась накормить святого отца всеми блюдами, что подавались поочерёдно в ходе пиршества. Устав отнекиваться, Виктор туманно сослался на некий особый пост, после чего от него, наконец, отстали.
«Господи, ну что я здесь делаю?» - всё чаще приходила мысль.
Конечно, его пригласили в качестве «свадебного генерала» - для украшения стола, а заодно с целью получить бесплатную порцию благодати от захмелевшего служителя Господня. Благодать, как мы знаем, штука недешёвая, и в обычное время ради неё приходится изрядно раскошеливаться. Взять хотя бы те же индульгенции…
Виктор практически не пил, растягивая один бокал на десяток тостов. А в качестве украшения за столом имелся вполне представительный «свадебный капитан» - капитан городской стражи, в которой доблестно нёс службу и сам жених.
Виктор знал, что Мари должна присутствовать на празднестве. И шёл с единственным намерением: улучив момент, поговорить с ней наедине. Или хотя бы условиться о новой встрече. Но, как назло, все два часа её нигде не было видно.
Их прошлый разговор, случившийся позавчера, в четверг, застал его врасплох. Он старался сдержать свои эмоции и не терять рассудка. Он старался быть честным. Он полагал, что НУЖНО быть честным. Женщина, которая… которая так много для него значит… которую он привык воспринимать, как очень важную часть собственной жизни… Эта женщина, считал он, не заслуживает лжи. Она имеет право на его откровенность. И он честно сказал, что перспектива рождения ребёнка рушит все его планы на жизнь – и ближайшие, и отдалённые. Что он не готов к такому шагу. Что не знает, какое решение принять.
Как-то так он всё сказал. Он был предельно откровенен. И всё-таки, Мари, кажется, ушла очень расстроенная. Он и сам был сильно расстроен. И злился. На себя, на неё, на судьбу, на всех ангелов и демонов, незримо витающих за людскими спинами и ведущих собственные закулисные игры.
Да, а что ещё он мог сделать? Соврать: «Не волнуйся, любимая, я счастлив, у нас всё будет прекрасно!»?!
Обычно во всех жизненных ситуациях он умел быстро принять решение. Знал, как следует действовать. Например, если требовалось загнать обратно в ад зарвавшегося демона. И думал, что так будет всегда. Но только не в этот раз! Прошло двое суток, а он до сих пор не представлял, как поступить. И это состояние полностью выбивало из колеи.
«Я ещё ничего не решил», - пробормотал он себе под нос.
- Отец Готье, Вас что-то беспокоит? – сочувственно дохнула на него свежими винными парами мамаша жениха.
- Да, - очнулся Виктор. – Боюсь, что да. Боюсь, что мне пора.
- Как, уже? Но ведь ещё так рано! Вы же совсем мало с нами побыли. Неужто Вы не можете себе позволить хоть немного отдохнуть?
- Увы, но боюсь, что нет. Не в этот раз. Извините, неотложные дела.
Некоторое время ушло на прощание с хозяевами дома и сотрясение воздуха пустыми ритуальными фразами типа: «Ну останьтесь с нами ещё хоть немного!» - «Простите, всё было чудесно, но сейчас мне действительно надо идти, дольше оставаться никак не могу. Служба!». Наконец, все приличия были соблюдены, и Виктор двинулся к выходу вдоль бесконечного праздничного стола.
Возле супругов де Мюссе Виктор на миг задержался. В последнее время он числился у них чуть ли не на положении друга семьи, так что не будет ничего странного, если он простится с ними отдельно.
- Мсье де Мюссе… Мадам де Мюссе…Позвольте проститься, долг вынуждает меня отбыть…
- Как, уже?
- Увы, да… А что-то я не видел мадмуазель Мари – она вышла?
- Она была на венчании в церкви, но потом плохо себя почувствовала. Сказала, что скорее всего вернётся домой и будет отдыхать. У неё слабое здоровье, Вы же знаете. А каждую весну и осень обостряется воспаление желудка. Вот и сейчас началось то же самое. Конечно, ей в таком состоянии не перенести все эти деликатесы и возлияния.
- Как жаль, ведь они с Изабель так давно дружат.
- О, я думаю, они ещё успеют наобщаться, когда закончится вся эта суматоха. Изабель и сама уже устала, бедная девочка! Столько хлопот в последние дни, столько приготовлений…
- Да, Вы правы, мадам. Желаю Вам приятно провести время. Всего хорошего, мсье.
- Всего хорошего, отец Готье!...

Виктор выбрался на улицу и с удовольствием вдохнул свежего воздуха после духоты банкетного зала. Значит, Мари дома – одна, не считая служанки. Тем лучше. Проще будет спокойно пообщаться.
Наверное, в прошлый раз он что-то всё же сказал не так… Хотя, винить себя ему не в чем – ведь он повёл себя честно. Но на дне души шевелились смутные сомнения. У него сложилось неприятное впечатление, что Мари во время прошлого разговора обиделась на него. Хотя он не сделал и не сказал ничего обидного. Он только сказал правду. А вдруг Мари теперь, после этой правды, вовсе не захочет с ним разговаривать?
…Коварная девчонка! Да это ему следует обидеться на неё по-настоящему. Почему она столько времени скрывала?! Да расскажи она обо всём вовремя, может быть, можно было успеть что-то предпринять!
Угу. Что-то предпринять. То же самое, что можно успеть и теперь. То, о чём говорила Натали. Старое, испытанное народное средство. Виктору и самому доводилось о нём слышать: работая с людьми, чего только не наслушаешься. Спорынья… Болезнь, поражающая злаки. Вызревающая на колосьях ржи в виде маленьких чёрных рожков. Или рожек? РожкИ – рОжки…
Стоп. К чему, вообще, такие мысли? Ведь это же ужасное злодеяние! Убийство! И, кстати, опасность для здоровья женщины.
Хотя… Убийство ли? Ведь Натали сказала, что у плода ещё нет души. Значит, его нельзя считать человеком, как и его физическую ликвидацию – убийством. Так, просто ликвидация… Или она его обманула? В своих корыстных бесовских целях? Раньше, как правило, не обманывала… Хотя, от демонов в любой момент нужно ждать подвоха.
Эх, знать бы, знать бы… Она что-то говорила и насчёт того, что неизбежен выкидыш. Или не так: возможен с высокой степенью вероятности. Вот был бы наилучший исход для всех! Грешно, конечно, так говорить. Зато честно.
Процедура, конечно, неприятная, болезненная… Для женщины… (Виктор безрадостно усмехнулся, сообразив, что рассуждает так легко, поскольку ему лично никаких болезненных ощущений испытывать не придётся). Но ведь большинство женщин после этого благополучно восстанавливают здоровье. И в дальнейшем успешно беременеют, рожая здоровых детей.
Да, беременеют, выйдя замуж, и рожают здоровых детей. Другому мужчине. (Виктор скрипнул зубами). Грубому примитивному хаму, который воспримет, как должное, то сокровище, что достанется ему в лапы. И этот потный козёл будет беззастенчиво тискать нежное хрупкое существо… Нежное хрупкое неземное создание по имени Мари. И, возможно, Мари это понравится…
Виктор споткнулся о колдобину, с размаху шваркнул коленом о камень и вполголоса смачно выругался. Несмотря на боль в разбитом колене, стало немного легче.
Господи, ну почему именно он? Почему всё это происходит именно с ним?! Жил ведь спокойно, благопристойно, никого не трогал… А потом потрогал – и началось.
Может, и впрямь нужно было остаться дома, как хотел отец, и перенять дела в его магазинчике?
Нет, там тоже намечался кошмар. Ведь ему даже невесту подыскали – дочку торговца тканями. Хорошую трудолюбивую девочку. У неё немножко косил правый глаз, но это почти не портило её миленькую внешность. И отец давал за ней хорошее приданое.
Жил бы сейчас, как все, нарожали бы кучу детей…
…Как все? А КАК – все? Виктор до сих пор не представлял, что можно вот так взять и связать свою жизнь с совершенно чужим человеком, навсегда, из сугубо прагматических соображений. Видеть эту особу ежедневно подле себя? Терпеть её близость? Зачинать с ней потомство? Подсчитывать долгими зимними вечерами семейный бюджет? Судачить о ценах на уголь и оптовых поставках атласных лент?
Зачем???!!!
Она, та девочка, которую прочили ему в жёны, возможно была (и остаётся!) прекрасным человеком. Но не для него! Для кого-то иного она окажется подлинным сокровищем. Только этот кто-то должен её отыскать. А ему, Виктору, на дух не надо такого счастья.
В ту далёкую пору он, конечно, не вдавался в столь глубокие рассуждения по данному вопросу. Он просто сбежал. Нет, формально, не сбежал, а выбрал путь высокого служения: заявил, что будет поступать в семинарию. И какой, скажите, родитель воспрепятствует любимому чаду в столь благом порыве?!
А по сути получается, что – сбежал… Как был балбес, так и остался…
За те четыре года, что он помогал отцу в трудах по магазину, у Виктора сформировалось стойкое отвращение ко всему, что связано с торговлей. И ещё: он изрядно устал от постоянной возни с маленькими детьми. Он родился старшим, и трое младших – брат и две сестрёнки – поочерёдно поступали на его попечение, по мере появления на свет. Обычно няньками для всей малышни в семье становятся старшие дочери. Но его родители не сподобились первой произвести на свет девочку. А родили подряд двух пацанов. Была ещё одна младшая сестрёнка, которая умерла, когда ей шёл второй годик, зимой, от пневмонии… Да, такое часто случается с младенцами, им труднее выжить, это в порядке вещей… Но всё равно все плакали…
Размышляя о перспективах сделаться лицом духовного звания, юный Виктор Готье пришёл к выводу, что жить, не будучи обременённым семьёй, - это не столь уж и тяжкий крест. А может даже и вообще не крест, а вовсе наоборот. Что-то вроде помилования, если сам крест рассматривать как кару.
В общем, в семинарии он рассчитывал «откосить» от занудного обывательского существования. Поначалу так всё и было. К студенческой жизни Виктор относился, как к забавной игре. В свободное время куражился по пирушкам, как все. А потом, курса с третьего, неожиданно ощутил Призвание… Его душе открылась Благая Весть, Евангелие.  Впрочем, и после этого пирушки он всегда воспринимал весьма позитивно… Есть вещи, которые друг другу не мешают…
Да. Что теперь переживать. Прошлого не изменишь. И по большому счёту (Виктор остановился посреди дороги, осенённый мыслью) – по большому счёту, ничего бы не стал менять. Ничего! Только в некоторых аспектах бытия вёл бы себя поосмотрительней.
Сам дурак. И ведь знал, что такое может случиться, а не думал. Ни о чём не думал. Плыл по течению.
А теперь, как сам сказал, прошлого уже не изменить. Значит, нужно действовать в настоящем.
Эх, знать бы наверняка, случится этот выкидыш или нет… Тогда можно было бы что-то планировать. А Натали, как назло, со вчерашнего дня не показывается. Вот ехидная судьба: то обе женщины со всех сторон наседают, то ни одной не найти!
Итак, рассмотрим все варианты. Первое: плод не приживётся и будет исторгнут. Хорошо, если это произойдёт втайне и под присмотром грамотного врача. Понадобятся деньги. У Виктора имелись кое-какие накопления «на чёрный день», положенные в банк под хороший процент. Снимать он их в ближайший год не сбирался, именно для того, чтобы процент набежал… Но раз уж такие обстоятельства… Хватит и на врача, и на то, чтобы снять удобную комнату на несколько дней. И чёрт с ними, с процентами.
Вариант второй. Плод всё-таки приживется… Здравая логика подсказывает, что это будет самый проблематичный вариант для всех. Так не свести ли второй вариант к первому, пока это ещё не опасно и, можно сказать, не очень-то грешно? (Если исходить из предпосылки, что плод действительно пока ещё не имеет души).
Пока здравая логика подсказывала наиболее разумные решения, где-то на уровне чувств поскрёбывалось нечто неприятное, мерзостное. Наверное, то подавали голос впитанные с детства стереотипы общественной морали, высокопарно именуемые порой совестью.
Когда Виктор подошёл к дому де Мюссе, в его уме так и не сформировалось ни одного окончательного решения. Оставалось надеяться, что правильные мысли придут в голову сами, в ходе беседы с Мари. Одно он успел понять точно: ни в какой монастырь он не собирается, как бы ни обернулись события. Его место здесь. Хотя… как просто можно было бы сбежать, разом избавившись от всех трудностей…

 Дверь отворила неизменная Марта: горничная, кухарка, экономка. Единственная служанка на трёх господ.
- А господ нет дома! – с готовностью доложилась она. – Разве Вы не знаете? Они все на свадьбе у мадмуазель д’Асти… То есть, теперь-то она уже не мадмуазель…
- Ах, на свадьбе… Ну да, конечно. И что, ещё никто из них не возвращался?
- Нет, разумеется. Вы что, там такое роскошное торжество! До ночи теперь не придут. Столы просто ломятся! А вином все подвалы забиты. Мне их кухарка рассказывала… А ночью ещё будут фейерверк устраивать! Ох, я и сама пойду смотреть, точно. Брошу всё и пойду. Там же два ящика петард!
- Ясно. А я слышал, мадмуазель Мари нездорова. Она уже поправилась?
- Да конечно поправилась. Праздники всегда человеку радости прибавляют и здоровья. А какая она сегодня красивая, нарядная – Вы бы видели! Как принцесса.
- Угу. Спасибо, Марта.
- А Вы что туда не пошли, святой отец?
- Некогда. Дела. Прощай, Марта, спасибо.

…Так значит: красивая и нарядная. Как принцесса. А ведь он видел её сегодня в церкви, только не успел разглядеть, не до того было. Да и сидела она в самом дальнем углу, там и при желании ничего не разглядишь. Уж не нарочно ли пряталась?! И вот, эта красивая, нарядная – дома сказала, что идёт на свадьбу, на свадьбе – что идёт домой, а сама… Куда, спрашивается, подалась?!
А вдруг его прежние опасения оказались верны, и она действительно завела себе какого-нибудь… Пристойный слов для названия предполагаемого соперника у Виктора не нашлось. Одно он знал точно: при своей внешности Мари способна заполучить любого мужчину, какого пожелает.
А что, если она и воспользовалась всеми своими преимуществами? Вскружила голову удобному кандидату и сейчас быстренько выскочит замуж, утерев нос всем заинтересованным лицам. (Виктор злобно пнул ногой попавшийся на глаза обломок какой-то глиняной посуды, валявшийся на краю дороги. Черепок с грохотом поскакал по брусчатке). Вдруг именно сейчас она и занимается вплотную урегулированием, так сказать, вопросов собственного замужества? Вдруг свадьба подруги наконец-то пробудила в этой сумасшедшей девице способность к здравомыслию???
А ведь у Виктора были определённые планы на те деньги, что «крутятся» сейчас в банке. Он надеялся, что сумеет набрать средства на небольшой уютный домик. Где-нибудь в пригороде, где их никто не будет знать… Может быть даже, возле домика будет старый тихий пруд…
Ну конечно, пока он будет наскребать гроши, появится некто с туго набитыми кошельками. И кинет к ногам Мари всё. Такой женщине положено, чтобы к её ногам кидали всё.
А он сам останется со своей сутаной и Призванием.

…Да куда же она могла податься? Одна в стотысячном городе?! Взять бы след, да способностей не хватает. Что может быть мучительнее неизвестности?...



Эпизод  38.  «Перекрёсток миров».


«Я больше не играю со своей душой.
Какая есть – кому-нибудь сгодится.
Но медь – не золото, и твой герой –
Последний, кем бы ты могла гордиться…».

БИ-2. Песня «Последний герой».




…Что может быть хуже неизвестности? Когда понимаешь, что нужно немедленно действовать, но полная неопределённость сковывает по рукам и ногам? Когда дрожишь от нервного напряжения, но разрядить его нет никакой возможности, потому что все тщательно выстроенные планы опять рухнули, словно карточный домик? Виктор понял, что все чаяния и надежды, весь смысл сегодняшнего дня связывал для себя с единственным событием, имеющим значение: новым разговором с Мари, в ходе которого рассчитывал прояснить все гложущие его сомнения. И вот теперь она вновь ускользнула, ситуация полностью вышла из-под его контроля, а взвинченные нервы гудят, как натянутые канаты.
Что теперь делать? Пойти домой? Только не это – там он на стенку полезет! Вернуться на банкет? Так он уже заранее ненавидел все те довольные пьяные рожи, в которые придётся глядеть. Отправиться в церковь и найти себе какое-нибудь дело? Всё будет валиться нынче из его рук, и вместо созидания он посеет вокруг одно сплошное разрушение.
  …Коварная девчонка! Это всё из-за неё. Вся реальность вокруг разваливается из-за неё! Она превратила его в марионетку, лишённую собственной воли! Вертит им, как хочет. Вот и сейчас: наверняка, нарочно морочит ему голову, чтобы окончательно деморализовать. Она всё спланировала заранее! Знала, что он захочет увидеть её на свадьбе, немного помаячила, вильнула хвостом и сгинула. Чтобы ударить побольнее, а затем насладиться собственной властью над ним.
Да, властью…

Лучшее средство унять нервное возбуждение – это пешая прогулка. Виктор решил пройтись в сторону центра. Там красиво. Опять же, на воду можно посмотреть, а это успокаивает.

…Власть. Странная власть одного человека над чувствами другого. Каким словом её назвать? Наваждение, одержимость, страсть, помутнение рассудка? Или, всё-таки, проблеск истины среди серых буден? Радуга средь черноты грозовых туч?
«Мне нравится заниматься с ней любовью. Мне нравится её гладить. У неё удивительно приятная кожа… Да и сама она вся… удивительно приятная. Когда её гладишь по спине, она потягивается и жмурится, как кошка. Едва ли только не мурчит от удовольствия. А я раньше и не знал, что так бывает…
Мне нравится, когда она наклоняется надо мной, лежащим, и её волосы колышутся вокруг моего лица – словно шалаш, укрывающий нас обоих от мира. А потом – схватить её в охапку и опрокинуть на спину, навалившись сверху, так, что она оказывается прижатой к постели, в полной моей власти… Тогда ей уже не вырваться! А она не только не пытается освободиться, но и наоборот: закинув на меня ногу, норовит прижать к себе теснее… Я сначала боялся её придавить, сделать больно – ведь она кажется такой хрупкой. Но она сказала, что ей вовсе не тяжело и даже приятно, когда я её вот так «придавливаю»…
Моя, вся моя, вся!... 
Да, но: причём тут любовь? Это влечение, нормальное физическое влечение, заложенное в природе тела. Этому есть полно научных биологических объяснений.
 Мне нравится с ней разговаривать. В последнее время часто случается, что она начинает какую-то фразу, а я заканчиваю. Или наоборот. Или она вспоминает ту строчку из стихотворения, которую позабыл я.
Да, но: причём тут любовь? Это просто несколько общих интересов. Такое довольно часто встречаются с близко общающимися людьми.
Мне нравится смеяться вместе с ней над пустяками. Когда поблизости нет посторонних, и можно просто болтать, не заботясь, кто и что услышит…
Да, но: это всего лишь детство у обоих никак не закончится. А пора бы уже. Пора бы повзрослеть, наконец, и взяться за ум… Например, найти ей достойного жениха. Чтобы этот достойный человек обеспечил ей достойную жизнь. Чтобы этот козёл…. Тьфу!».
Виктор резко повернул на перекрёстке и так же - рывком, волевым усилием - развернул мысли к иным, менее болезненным, темам.
«…А ещё мне нравится, засыпая, чувствовать рядом её тёплый бок… или спину… или что придётся… а она нарочно подбирается поближе и прижимается… Наверно, ей тоже нравится? Не знаю, никогда не спрашивал. Что ей, вообще, нравится?...
Но ведь же это естественно для человека: тянуться во сне к теплу. Например, к теплу близкого тела. А причём тут любовь?...
Мне нравится, когда при мыслях о ней кружится голова, и земля уходит из-под ног, и лицо расплывается в самой глупой улыбке… И шагаешь по тверди земной, как по облакам, вообще не замечая, что там, под ногами, творится. И мысли уносятся в такие дали, которых нет ни на одной географической карте. И краски ярки, и звуки дивны, и запахи блаженны, и всякая мелочь исполнена великого смысла… Но ведь это же не любовь. Это просто эйфория – одно из состояний человеческой психики.
А причём тут вообще любовь?....».
Виктор постоял посреди улицы в задумчивости. Понятие «Любовь» всегда представлялось ему чем-то величественным, гордым, грозным, недостижимым в обыденной жизни, среди повседневных мирских забот.
«Любовь – это когда… когда готов отдать за человека жизнь. Или свободу. Или… душу. А я… я ведь не готов? Нет, не готов… Я не готов.
Значит, любовь тут ни при чём. Просто – нравится. И всё. Нравится вместе проводить время. Это приятно. И всегда можно разбежаться, если к тому принудят обстоятельства.
Да, обстоятельства…».
Значит, всё-таки не любовь. Так проще, когда назовёшь все вещи своими именами. Подберёшь для каждого явления верное суждение, правильную оценку. А исходя из правильных оценок, легче принимать логически обоснованные решения.
Вот, например, определишь для себя: пришла она – Настоящая Любовь! «Сильна как смерть любовь», - как сказано в Писании38. И значит, надо совершать подвиги во имя её, творить невозможное, сворачивать горы, доставать луну с неба. Отказываться от себя прежнего, жертвовать жизнью и свободой, возводить хрустальные дворцы, и всё такое прочее. И это правильно. Так принято. Это неизбежно. Даже если делать этого вовсе не хочется… Хотя, когда Любовь окажется Настоящей, таковые сомнения не возникнут в принципе. И откуда-то сами собой в избытке явятся решимость и отвага. И сам влюблённый преобразится и обретёт ангельское благородство внешности и черт характера. И подвиги получатся тоже сами, как по-писаному, их даже не придётся планировать и просчитывать. Даже сам Господь, умилившись, протянет руку помощи растрогавшей Его парочке, позабыв о собственных жёстких указаниях для рода людского. Точно как в волшебных сказках у Фламмеля.
Но в обычной жизни всё почему-то выходит иначе. И вместо Настоящей Любви приходят грёзы, иллюзии, вожделения, страстишки, размолвки, проблемы, раздражение и усталость… Иллюзии умирают, усеивая жизненный путь человека своими скорченными трупиками, как верстовыми столбами. Сверкающие идеалы внезапно обращаются в трухлявые пни, рассыпающиеся в щепки от хорошего пинка. 
Чтобы эти метаморфозы бытия не стали шокирующей неожиданностью для хрупкой человеческой психики, лучше сразу отринуть иллюзии и назвать вещи своими именами.
И любовь тут совершенно ни при чём. Есть просто затруднительная ситуация, из которой надо выходить. Всеми доступными путями.

Виктор споткнулся о крыльцо, на сей раз успел удержать равновесие и не упал. Подняв голову, он прочёл вывеску: «Травная лавка Лавуазон».
О! Марго Лавуазон. Вот куда вывели ноги. Может, это неспроста? Может, знак судьбы? Уж она-то должна знать всё про спорынью. Зайти, что ли, спросить? Только надо как-то поделикатней вопрос сформулировать, чтобы не вызвать подозрений. Например, сослаться на то, что «одна прихожанка на исповеди говорила».
Марго Лавуазон торговала травами – лекарственными и не очень, - а также продуктами их переработки. Не будучи специалистом, трудно было определить, насколько она хорошо разбирается в свойствах растений. Но до сей поры никто ещё не отравился её продукцией. По крайней мере, о таких случаях не было слышно. Уже неплохо.
Однако, репутации лавочницы Марго было мало. И она всеми силами раздувала слухи о том, что она – настоящая ведьма. Наверное, это давало дополнительную известность, приводило новых клиентов и увеличивало доход. А может, льстило её самолюбию.
На самом деле, из неё бы вышла такая же ведьма, как из Виктора Готье – торговец галантереей.
Виктор немного знал её. Марго изредка появлялась в церкви - в основном, когда её одолевали приступы меланхолии, - и каждый раз изливала священнику душу в весьма откровенной исповеди. Исповедь, естественно, всегда подразумевает полную откровенность исповедующегося, но вовсе не обязательно, чтобы эта откровенность была столь детализирована. Виктор узнал много интересных подробностей о личной жизни Марго. С тех пор он её почему-то всегда жалел. Хотя, с чего бы? Она не подавала поводов для жалости. Роскошная женщина, самостоятельно зарабатывающая себе на жизнь. Всеми доступными способами. Дело своё открыла, сама себе хозяйка. И всё же… Была на ней какая-то печать одиночества, неприкаянности.
«А ведь она, кажется, мне ровесница, - вспомнил Виктор. – Или чуть моложе, но ненамного. Пора бы уже в жизни как-то определиться…».
Благодаря репутации Марго, ею пару раз интересовалась Инквизиция. Приходили к Виктору, въедливо расспрашивали, какие нечистые дела водятся за девицей Лавуазон. Он им доходчиво объяснил, что сию скандальную девицу можно скорее обвинить в лёгком поведении, чем в малейшей осведомлённости в вопросах колдовства. После чего инквизиторы побывали у неё в лавке и разговоры про неё прекратили. Может, убедились в её невиновности. А может, получили хорошего отступного…
 А ведь Марго, при всей своей бурной личной жизни, наверняка не раз рисковала забеременеть. И умудрялась как-то с этим справляться. Детей у неё, вроде бы, нет. В любом случае, коль скоро она пытается изображать из себя матёрую ведьму, то должна хоть немного разбираться во всяких щепетильных вопросах, которые общественная мораль с негодованием изгоняет из сферы осознания в глубины кладовых ума. Короче, разбираться в том, о чём не принято говорить в приличном обществе. Что в приличном обществе положено считать недопустимым и, следовательно, несуществующим.
Надо бы заглянуть на разведку. Вдруг подскажет что полезное?

Виктор решительно дернул дверь и вошёл.
- Добрый день, отец Готье! – Марго торопливо подалась навстречу. – Ваш визит – честь для бедной травницы. Чем могу служить?
- Я…
Виктор был разочарован. Он почему-то не сомневался, что окажется один на один с хозяйкой. А в лавке обнаружилась ещё одна посетительница, рассевшаяся у дальней стены на скамеечке. И как теперь вести разговор? Марго всегда соблюдает конфиденциальность, таков её принцип, хоть она и не знает это длинное учёное слово. А вот на досужих свидетелей сей принцип не распространяется. 
- Вы что-нибудь хотите купить или просто так зашли? – задала Марго наводящий вопрос.
Теперь придётся как-то выкручиваться. Женщина на скамейке, похоже, и не собирается уходить. Может, она вообще не за покупкой пришла, а так – поболтать. Вон, прихлёбывает что-то из кружки.
- Мне нужно средство… от головной боли, - заявил Виктор. Чтобы хоть что-то сказать.
Брови Марго поползли вверх. На лице отразилась работа интеллекта.
- А головная боль у Вас… связана с болезнью… или… с каким-то человеком? – осторожно осведомилась она.
Виктор не успел ответить. Посетительница лавки, до того ничем себя не проявлявшая, резко вскочила со скамьи, и движение привлекло его внимание. Он удосужился вглядеться в неё более пристально.
В следующий момент Виктор уже подскочил к ней в два прыжка. И говорил, а потом и вовсе орал, повышая тон от фразы к фразе.
- Ты?... Ты!... Ты что… ТЫ  ЧТО  ЗДЕСЬ  ДЕЛАЕШЬ?!!!
Все слухи относительно ведьмовских деяний Марго, которые он прежде упорно отметал, вдруг разом ожили в памяти, в самых чёрных красках. Ум наполнился жуткими опасениями и подозрениями. Виктор испытал приступ дикого страха, что вот прямо сейчас, на его глазах, свершится нечто ужасное, непоправимое, и он снова ничего не сможет изменить.
- Ты? – выдохнула Мари. А затем уже тоже перешла на крик, не заботясь о производимом впечатлении. – Как ты сюда попал? Ты что, следил за мной?!
- Ты что здесь делаешь?!
- Не твоё дело!
- Моё дело! – Виктор перехватил кружку в руке Мари. – Что это?!
- Ты следил за мной?!
- Да! Следил! Что это за пойло?! Яд?! Зелье?
Виктор зыркнул в сторону Марго. Та, временно утратив дар речи, торопливо замотала головой.
- А хоть бы и яд! – злорадно выпалила Мари. – Тебе-то что за дело?
- ЧТО ЭТО, я спрашиваю?!
- Помилуйте, барышня! – возопила Марго, к которой наконец-то вернулся голос. – Какой ещё яд! Зачем Вы меня подставляете?!
- Что в кружке?! – рявкнул Виктор так, что дрогнули стёкла в окнах.
- Отвар, - ядовито ухмыльнулась Мари. – Просто травяной отвар! Успокоительный! Я нервничаю!
- Отвар?!
- Да, отвар! Мелисса! Знаешь, травка такая есть, истеричек успокаивает! Не веришь – сам попробуй!
Виктор сунул нос в кружку. Оттуда резко шибануло лекарственными ароматами. Яды так точно не пахнут. Скорее уж, валерьянка. Или мелисса. На всякий случай, он всё же выпил залпом оставшийся глоток напитка. Фу, гадость. Но, кажется, и впрямь успокаивает.
- Пошли, - он схватил Мари за руку и потащил к выходу. – Нечего тебе здесь делать.
Мари, естественно, как всякая порядочная женщина, покрепче упёрлась ногами в пол. Ноги были обуты в туфли, а на туфлях имелись острые каблуки, так что сцепление с поверхностью пола вышло хорошее. Она не сдвинулась с места.
- Никуда я не пойду!
- Пошли. Разговор есть.
- Мы уже поговорили! Ты мне всё сказал!
- Нет, не всё!
- А я больше не хочу слушать!
- А придётся!
- Оставь меня, я сама разберусь!
- Да ни в чём ты сама не разберёшься! Пошли!
- Никуда я с тобой не пойду, отпусти! У тебя своя жизнь, у меня – своя, - Мари тряхнула рукой, пытаясь вырваться из его хватки.
- Мари, - Виктор резко сбавил тон. – Пошли, а? Действительно, нужно поговорить.
- Да? – девушка тоже с крика перешла почти на шёпот. И то ли судорожно вздохнула, то ли всхлипнула.
- Да. Пойдём, - он мягко потянул её за собой, продолжая крепко сжимать её запястье.
- Пойдём…
Ну какая женщина устоит, если ЕЁ мужчина позовёт пойти вместе с ним? Они ушли вдвоём.

…Марго наблюдала всё происходящее, можно сказать, с разинутым ртом. Разыгравшаяся в лавке сцена впечатлила её гораздо больше, чем все спектакли, которых она успела немало повидать на своём веку. Нет, пожалуй, парочка спектаклей была не хуже. Остальные – явно хуже.
Когда визитёры вышли, она кинулась к окну, чтобы смотреть дальше. Священник и девица, идя по улице, продолжали довольно бурно выяснять отношения. Скандал между ними происходил прямо-таки семейный.
Не очень, конечно, повезло девчонке с ухажёром.  Он никогда на ней не женится. Но есть и существенный плюс: он никогда не женится на другой. В отличие от Поля. А у Поля сегодня свадьба…
Марго знала, что Поль никогда на ней не женится. Но всё же тешила себя надеждой, что их отношения имеют для него значение. И сама от себя не ожидала, что так болезненно воспримет известие о его женитьбе. Женитьбе на порядочной девочке из хорошей семьи, с приличным приданым… Марго даже не стала с утра открывать лавку – так было тошно на душе. Вообще никого не хотелось видеть. Да и торговля всё равно не идёт. Сплошные убытки. Все вот так же приходят, поболтаются у прилавка, позадают вопросы – да и отчаливают, ничего не купив. А у неё, между прочим, магазин, а не сквер для прогулок!
Скрип дверной пружины заставил Марго обернуться. Заглядевшись на чужие чувства, она проворонила появление новых клиентов.
- Ох! – вырвалось у неё, когда она узрела, ЧТО это за клиенты.
Вслед за тем она тотчас вывесила на лицо самую радушную из имеющихся в арсенале улыбок.
- Мир дому твоему, сестра! – мягко провозгласил один из двоих людей в чёрном. Точнее, чёрными был лишь накидки на их плечах. А рясы блистали девственной белизной – как и помыслы обоих монахов ордена св. Доминика. Как известно, именно членам этого ордена чаще всего поручают исполнение инквизиторских обязанностей.
- Мир вам, святые отцы! – Марго почтительно склонилась, при этом её бюст предстал в наиболее соблазнительном ракурсе.
- Да пребудет с тобой Господь, сестра. Да оградит он тебя от бесовских искушений.
- Вашими молитвами, святые отцы! Чем могу быть полезна?
- Можешь, сестра, можешь. Запри-ка лавку пока, разговор наш займёт какое-то время.
Марго нехотя направилась задвигать щеколду на двери. Отвернувшись от монахов, она огорчённо сморщилась. Видать торговли сегодня не будет вообще. Эта лавка её совсем разорит! Уж не продать ли её, пока не поздно? Старый Жак Бенетт давно на это место зарится…
Однако, когда Марго вновь обратила к инквизиторам свой лик, он опять сиял радостной благостностью.
- Чем угостить вас, святые отцы? Хотите сладкого морса? Или вина?
- Хотим только истины, сестра. Впрочем, и от морса не откажемся…
Они расположились в небольшой комнате за торговым залом. Монахи уселись за стол, Марго – чуть поодаль, на застеленный сундук.
- Будут к тебе вопросы, сестра, - провозгласил тот, что был более худощав и выглядел старшим из двоих. – Отвечай чистосердечно, как на исповеди.
- Да я… всегда…
- Это хорошо, что всегда. Слушай внимательно. Непосредственно перед нашим приходом из твоей лавки вышли два человека: мужчина и женщина. Говори всё, что ты о них знаешь. Кто такие, зачем приходили, что спрашивали, о чём разговаривали между собой. Что в народе о них говорят. Важны любые сведения. А Вы записывайте, брат Фома, записывайте…
Второй из монахов уже разложил на столе походную чернильницу и бумажный свиток.
Марго судорожно сглотнула слюну. Опять придётся как-то выкручиваться. Всё, что происходит в стенах её лавки, остаётся внутри этих стен – таков неписаный закон её бизнеса, иначе она растеряет последних клиентов. Но, с другой стороны, дача ложных показаний карается согласно закону. А закон в данных вопросах весьма суров.
Что за день сегодня! Вот когда пригодилось бы средство от головной боли…
Зато не скучно. Да и про злополучную свадьбу Поля она уже практически позабыла…».



Эпизод  39.  «Damned for all time».


«Я был богом
В прошлую ночь,
Я отыскал дорогу
И выбежал прочь.
Богом быть просто,
Если уже невмочь…».

А. Иванов. Песня «Боже, какой пустяк».


«I don’t want your blood money!...».

 “Jesus Christ Superstar”, the musical. Judas: “Damned for All Time” (“Blood Money”)39.


 

«… - А я кидаю камешки
С крутого бережка
Далёкого пролива Лаперуза…

Я нашла его под мостом. Понадобилось часа два времени  и высочайшая концентрация всех психических ресурсов, чтобы разыскать собственного подопечного. И вот он, пожалуйста: сидит под городским мостом, прислонившись спиной к каменной опоре, мурлычет себе под нос залихватскую песенку и, действительно, беспечно бросает в воду мелкие камешки. Где он их взял, остаётся загадкой, потому что весь берег образован глинистой почвой, без малейшего намёка на щебень. С собой, что ли, принёс?
С удивлением я отметила, что слова песни мне абсолютно не знакомы. А казалось, что я знаю всё в этом жанре.
- Что поём? – осведомилась я вместо приветствия, плюхаясь на землю рядом.
- Как, ты не знаешь? Это же старинная пиратская песня! Я, правда, не помню её целиком…
- Только не говори, что ты в детстве мечтал стать пиратом!
- Нууу… - Виктор смущённо заулыбался. – Не то, чтоб мечтал… Но была одно время такая мыслишка, лет в шесть. А потом я ещё немного мечтал стать рыцарем и отправиться в крестовый поход. А потом оказалось, что крестовых походов больше не бывает…
- Да ты прям Балтазар Косса! – присвистнула я.
- Кто?
- Стыдно не знать. Папа был ваш Римский. В начале века. Иоанн XXIII. В миру – Балтазар Косса, граф Беланте. С юности пиратствовал вместе со старшим братом на Средиземном море. Потом решил остепениться и поехал учиться в Болонью, на теологический факультет местного Университета. Пользовался большой популярностью у женского пола и отвечал им взаимностью. Действительно, кто может быть привлекательнее для романтичной фемины, чем молодой темпераментный студент-богослов, к тому же – граф, покрытый неотразимым средиземноморским загаром? Чьи волосы пахнут морскими ветрами, а в глазах бушуют шторма… Не чета некоторым тыловым крысам! В конце концов, он увёл любовницу у самого кардинала, за что подвергся политическим преследованиям и чудом избежал казни по приговору суда инквизиции. После целой вереницы передряг парень понял, что проруха найдётся и на графа, и никакие титулы не спасут, а не судят только деятелей высшего ранга. Тогда он устремил стопы свои в политику, наконец-то принял сан и резко пошёл в гору. Видимо, помогла пиратская закалка. Вот, дослужился до папской тиары… Женщин совратил – страсть сколько. Даже его личный секретарь не успевал записывать всех поимённо, только общее количество подсчитывал, да и то приблизительно. Особливо любил молоденьких монашек, но и светскими красавицами не брезговал… Монашки, они, понимаешь, от постоянных ограничений становятся чрезвычайно темпераментными, пылкими. Просто огонь в жерле вулкана! Кажется, спит вулкан – а он вдруг кааааак полыхнёт! Да что я тебе рассказываю… Ну, он не только по женской части специализировался. Была ещё парочка политических убийств, пара сотен имущественных махинаций, шантаж, коррупция, всё такое… Естественно, ничто из перечисленного не было доказано, существовали только слухи. Пост Папы он, правда, со временем потерял, но кардиналом оставался до самой смерти.
- И уже другие молоденькие студенты-теологи уводили у него любовниц, - задумчиво протянул Виктор в продолжение моего повествования. – М-да. Пожил человек. На широкую ногу…
- А то! Но его биография, всё-таки, ещё далеко не самая бурная… - я хотела завернуть привычную назидательную фразу про загнивание морально-нравственных устоев высшего католического духовенства, но вовремя спохватилась. Ибо цель моего визита заключалась совершенно в ином. 
Нужно было с чего-то начать, а у меня язык не поворачивался.
- Ты где камней набрал? – брякнула я.
- Что?
- Камни откуда взял? Те, которые в речку бросаешь?
- Насобирал по берегу, - рассеянно сообщил Виктор.
- А что ты тут, вообще, делаешь? Я тебя по всему городу ищу!
- Я? Гуляю.
- Давно?
- Не знаю… Кажется, давно…
Я заглянула ему в лицо. И поразилась кошмарному несоответствию между его выражением и теми обстоятельствами, что ожидали человека в ближайшем будущем. Такой счастливой улыбки я у него не видела с самого мая. Поводов для радости, а тем более счастья, у него не должно было быть никаких, и это настораживало.
- Ты что, опять пьян? – осведомилась я безапелляционно.
- Да, я пьян… Пьян любовью!
- Чем-чем ты пьян??? – я принюхалась. Не знаю, как любовью, но ни спиртным, ни анашой от него действительно не пахло. Впрочем, анаша в данном социуме, кажется, вообще не в ходу. Её употребляют где-то восточнее.
- Я люблю – и, значит, я живу, - проникновенно сообщил он.
- Чего? – растерялась я. – Кого?
- Её, конечно. Единственную женщину на земле.
Предчувствуя недоброе, я вгляделась в его лицо повнимательнее.
- Ты встречался с Мари?
- Да, - подтвердил Виктор. – Да. Мы объяснились.
- Что ты такое городишь? Вы уже давно объяснились!
- Мы просто поговорили. Просто по-человечески поговорили. Представляешь? Она меня любит!
- Да ну?! – я постаралась, чтобы слова мои прозвучали как можно более иронично.
- Ну да!
- Она что, раньше никогда тебе об этом не говорила?
- Говорила. Конечно, говорила. Но раньше… всё было как-то иначе. Раньше я по-другому воспринимал… Может быть, я был другой. Или она…
- И когда же вы оба успели так разительно перемениться?
- Вчера, наверное. Или не вчера…
- Дай-ка сюда, - я забрала из его руки аккуратный плоский камешек, примерилась и запустила. Первый прыжок по водной поверхности, второй… Камешек прошлёпал девять раз, прежде чем окончательно провалиться в воду. Плохо. В лучшие времена доходило до двадцати.
Виктор проследил за его перемещениями с искренним восторгом:
- Здорово! А у меня никогда больше шести прыжков не получалось.
- Потому что ты лох, - буркнула я еле слышно.
- А?
Я снова глянула ему в лицо. И не выдержала:
- Да съешь ты хоть лимон! Нельзя же так!
- Зачем лимон? – Виктор впервые за время беседы посмотрел на меня. Глаза глядели удивлённо, но улыбка никуда не делась. Он, кажется, просто не мог сейчас не улыбаться.
- Чтобы морда такой довольной не была, - пояснила я угрюмо.
-  Что-то не так? – озадачился он. Не переставая блаженно улыбаться.
- Да, не так! Это уже неприлично! Тебе, при твоём статусе, неприлично так выглядеть! С такой физиономией только… только цветочкам на лугу проповеди читать.
- Цветочкам… - Виктор снова уставился на воду. Камни у него кончились, и теперь он просто созерцал. – Цветочкам мои проповеди ни к чему. Они и так живут в согласии со своей природой. Это нам стоило бы к ним прислушаться. – Он ещё помолчал, а потом заявил: - Опять всё переворачивается с ног на голову. Или с головы на ноги. Я уже запутался. Но, кажется, я уже давно не чувствовал себя так хорошо.
У меня сложилось стойкое впечатление, что вчерашнее свидание не ограничилось одними человеческими разговорами, и всё его нынешнее благодушие имеет не только психологическую, но и сугубо физиологическую подоплеку. Но сейчас и это уже не имело значения. Я больше не могла молчать.
- Вик…
- Да?
- Как ты думаешь, у демонов совесть бывает?
- Не знаю. Нет, наверно.
- Почему это?! – обиделась я.
- А им ни к чему. Они – как солдаты на боевом посту. Вместо совести у них приказы командования. Совесть только помешает.
- Вик… Это всё из-за меня.
- Да, я знаю, - спокойно кивнул он.
- Что ты знаешь? Ничего ты не знаешь! Ты хоть слышишь меня вообще?! – взбесилась я.
- Из-за тебя я познакомился с Мари. Из-за тебя я набрался решимости сблизиться с ней… - Виктор задумчиво замолк.
- Ты ничего не понял, Вик! Очнись! – я с силой тряхнула его за плечо. – Проснись, безумец! Вы оба гибнете из-за меня!
- Натали, - Виктор наконец-то посерьёзнел. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Тебе не нужно так волноваться. Демонам по долгу их службы положено толкать человека к духовной погибели. Я всё понял. Но человек… Он – нечто большее. Он больше и шире… то есть, многограннее… сложнее… чем простая марионетка для демона. Ведь человек – дитя Божье. Да, да, именно так: не раб, не слуга (хотя некоторым больше нравится быть слугами), а именно родное дитя. И дитя – любимое. Несущее в себе образ и подобие Отца Небесного. А что делают любящие родители со своими малыми детьми? – (- Не знаю, - буркнула я, - я сирота. – Но Виктор всё равно не слышал и не слушал). – Они, прежде всего, принимают своих детей. Принимают такими, каковы они есть, со всеми их сложностями, особенностями…
- Дурью, - подсказала я.
- Да… Со всеми ошибками и промахами. Как сказано, помнишь: «Кто примет одного из малых сих, тот принимает Меня»? – (Я не была уверена, что цитата к месту, но спорить не стала). – И далее… Родитель наставляет ребёнка, развивает его, стремится передать ему свою мудрость…
- А если родитель – дурак? – встряла я.
- Не будем разбирать частные случаи, - отмахнулся Виктор. – Я тебе сейчас про Отца Небесного толкую. Или у тебя и к Нему есть претензии?
- Нет, - поспешно отвечала я. Отчего-то вспомнив про квартальную премию.
- И правильно. И у меня нет. И, возвращаясь к моей мысли: любящий родитель стремится передать чаду всё лучшее в себе, сделать дитя подобным себе по силе и мудрости… И если чадо способно воспринять и возжелать стать подобным Отцу, у него есть все возможности!
- А если дитя не желает становиться подобным отцу? Если оно желает развиваться собственными путями, а не предуготованными?
- И в этом случае: у него есть все возможности! – радостно воскликнул Виктор. – Вот она, свобода воли! Дитя может сделать любой осознанный выбор, и Отец примет его решение. Как у меня… - он запнулся.
- Что у тебя? – не поняла я.
- Ну, я ж тебе говорил… Батя хотел, чтобы я принял на себя дела в магазине. А я заявил, что буду поступать в семинарию. И отец принял мой выбор. Год деньги копил мне на учёбу. А потом сказал: «Езжай, удачи». «Там тоже не всё так просто, - сказал он, - как тебе сейчас кажется. Но если ты твёрдо решил – действуй».
- А-а-а…
- И если таковы родители наши земные, - продолжил Вик, - то не таков ли и Родитель наш небесный, чей образ мы все отображаем? И если таков Отец наш небесный, то мы, дети его, ужели не больше, сильнее, разумнее, чем бездушная игрушка, которую чуждый дух - злой ангел, как тебе нравится говорить, - дёргает за ниточки? Нет, Натали, всё сложнее. Человек может преобразиться, ежели он осознает себя как образ и подобие… Он поймёт… Человек – это… это звучит… гордо! Да, пожалуй так: это звучит гордо! Это – великолепно!
В ходе прослушивания я мысленно констатировала, что если у одних людей крышу сносит от неудавшейся личной жизни, то у других, наоборот, от удавшейся.
Всё, что он мне сейчас наплёл, в их лексиконе именуется термином: ересь. Вот что значит: завести тесное общение с силами зла – еретические идеи в уме гарантированы. (Впрочем, ещё один показатель качества моей работы. Я же, как-никак, профессионал. Само моё присутствие уже влияет). Я машинально огляделась: не прячется ли где поблизости внимательный инквизитор с записной книжечкой. Но нет, местность на берегу оставалась пустынна…
- Вик! – воззвала я. – Вик, послушай меня! Забудь ты на минуточку о своих грёзах! Мы на земле! Послушай меня. Я… мы… это всё из-за меня…
- Да, - Виктор внезапно словно вспомнил нечто важное. – Я накануне был груб с тобой. Прости, пожалуйста. Сорвался. Не должен был, но сорвался…
- Вик, я из-за тебя…
- Ты из-за меня пострадала, я помню. А я ещё попытался перевалить на тебя ответственность за собственную глупость… Извини. Ну, дурак был…
- Вик, из-за тебя меня повысили в должности, - наконец, сумела вытолкнуть я нелегко давшиеся слова.
- Не стоит… Что???
- Из-за тебя меня перевели работать в более престижную структуру, на более престижную должность. И повысили в чине сразу на два ранга. Из-за тебя. Из-за вас. Из-за успешно организованного падения.
Я говорила каким-то плоским, деревянным голосом. Даже не деревянным, а словно бы состоящим из ДСП.
- Как… это?
- Клянусь, это была чужая игра, о которой я ничего не знала! Я думала, всё взаправду! Меня подставили! Меня использовали! Точно так же… как и тебя.
- Вот как.
Улыбка, наконец, полностью сползла с его лица.
- Вот как, - повторил он. – Ну… знаешь… я не думаю, что для меня всё обернулось так уж плохо… В конечном итоге. Только я не предполагал, что ты… тогда… Ты, кажется, говорила, что испытываешь ко мне… какое-то влечение? Значит, это тоже было частью игры? Ладно…
- Нет, не частью! Нет, не было! То есть… Было, конечно. Только не с моей стороны! Я – не играла!!!
- Не надо. Оправдываться не надо. Что сделано, то сделано. Можно было сразу догадаться. Но ведь всем же было… неплохо? Весело. На славу повеселились… И не в чем оправдываться.
- Нет, есть! Есть! Потому что на самом деле всё было совсем не так, как ты сейчас говоришь! Не так! Ты мне не веришь? Не веришь, что я ничего не знала?!
- Я пока сам не знаю. Не знаю, как реагировать. Я должен переварить эту новость. Но, наверное, ничего уже особо не изменится… Ты хочешь, чтобы я на тебя обиделся? Зачем ты мне всё рассказываешь? Ведь это уже не изменит случившегося.
- Это ещё не всё, Вик. Я вернулась на землю, потому что мне поручили работу. Работу в новой должности. Пользуясь вашими понятиями, я теперь бес-искуситель. ТВОЙ бес-искуситель.
Некоторое время Виктор просто молча переводил взгляд: с меня – на собственные колени, потом на воду, потом – в неведомое… потом – обратно…
- Я знал, - наконец, сказал он. С видом весьма отрешённым. – Догадывался.
- Ну… и?
- И – что?
- Ты – идиот?
- Чего ты от меня добиваешься? – произнёс он медленно, со вздохом.
- Моё присутствие рядом с тобой изначально нацелено на причинение максимального вреда. Любой торг, любая сделка, любая договорённость со мной – изначально для тебя убыточны. Любая слабость, проявленная в моём присутствии, многократно аукнется тебе посмертно. За любую мою услугу тебе придётся расплачиваться сторицей. Я – враг.
- Да?
- Да!
- Чушь!
- Нет!
- Ты хочешь сказать, что даже простое твоё присутствие рядом со мной, вот непосредственно сейчас, причиняет мне вред?
- Да!
- Но почему?
- По определению.
- Ты много на себя берёшь.
- Да. Это моя работа. Мой долг.
- Ты себе льстишь. Погляди, - он мотнул головой в сторону воды.
Я глянула. Река – как река. Грязноватая, как и положено в большом городе.
- Нет, ты подойди вплотную и погляди, - потребовал он.
Я подошла к кромке воды – для чего пришлось подняться с земли – и уставилась  в колышущееся вечной рябью отражение действительности. Лучше всего просматривались контуры мостов и построек на них. Моя величественная фигура в вызывающе бордовом платье всё время расплывалась, теряя чёткость.
- Ну и? – поинтересовался Виктор. – Что там? Кошмар?
- А хрен его знает, - честно призналась я, пытаясь поправить разлохмаченную сквозняками прическу.
- Вот именно,  - сказал за спиной Виктор. Небрежно, но многозначительно.
- А? – я быстро обернулась. В его туманных словах чудился подвох.
Так и есть. Он снова улыбался. Он сошёл с ума!
- Ты не боишься меня? – осведомилась я осторожно.
- А хрен его знает, - усмехнулся он. И запустил по воде новый камешек. Камешек прыгнул семь раз, прежде чем утонуть.
Мне показалось, что выразился он не совсем теми фразами, каковыми пристало бы изъясняться человеку его социального статуса. Но, по всей видимости, ему в сложившейся ситуации это было безразлично.

Потом я сгоняла… точнее, меня сгоняли за плюшками. И мы ели под мостом плюшки, запивая их морсом, подозрительно похожим на недобродившее молодое вино. А потом я рассказывала всё, что сумела вспомнить, про Балтазара Коссу и ещё полдюжины последних Римских Пап, со всеми солёными подробностями, полувымышленными байками и псевдо-историческими анекдотами. А потом начало смеркаться и холодать, и пора стало по домам…

- А ты чего, собственно, приходила? – опомнился Виктор перед прощанием. - По делу или так поболтать?
- А? А-а-а… Приходила-то… Да: Фламмель просил передать, что приглашает на пикник.
- Куда приглашает?
- На пикник, на природу. Пока погода самая подходящая. Скоро дожди начнутся, и так уже не посидишь. Он хочет организовать шашлыки. Говорит, что знает отличное место за городом, совсем недалеко. На берегу.
 - А с чего вдруг он пикник затевает? Да ещё гостей зовёт? Праздник какой?
- У него вчера был день рождения. Хочет отметить.
- Вот чёрт, а я и не знал. Неудобно как получилось. А кто ещё будет из гостей?
- Он звал только тебя. И Мари. Ну, и мы с ним сами будем, соответственно.
- Странно. Ну, ладно. Я – за. А что Мари?
- Её он сам пошёл приглашать. Думаю, она тоже не будет против.
- Хорошо.
- Тогда на завтра ничего не планируй. Мы утром за тобой заедем. Фламмель обещал организовать транспорт.
- Ладно. Спасибо. Буду ждать. С меня – вино.
- Хорошо. Шашлык  с нас.
- Договорились…

…Я так и не сказала ему. Язык не повернулся. Шла, чтобы рассказать всё. Всё, что успела прочесть в служебных бумагах. Даже начала. Начала признаваться. Практически, исповедаться. Но не смогла договорить до конца. Наткнувшись на его улыбку, что ли… Нельзя приличному солидному человеку так улыбаться.

I don’t want your blood money!...
Откуда это? Неважно…

Смертники. Оба моих клиента. Улыбаются, разговаривают, выясняют отношения. Едят, пьют. Зачем? Зачем всё? Ничто уже не имеет значения. Сроки смерти предопределены. Впереди – вечность… чего?
Да, я знала, когда спускалась на землю: Воздушка уже включила обоих в планы на ближайшие пять лет. И мужчину, и женщину. Но пять лет земной жизни… Они почти сопоставимы с внеземной вечностью. Где мы все – и где окончание пятилетнего срока? Ещё столько всего успеет произойти. Тут завтра-то не знаешь, что случится…
Так и я: не знала, пока не перечитала прогнозы аналитиков. Вероятностную раскладку событий.
Воистину: во многия знания – многия печали.
Мари умрёт через месяц. Умрёт в любом случае. Плод, который она носит в себе, так и не получит души. Ему изначально не предопределена душа. Её просто НЕТ в разнарядках Небесной Канцелярии.
Такое случается сплошь да рядом. Яйцеклетки оплодотворяются, принимаются делиться, но очень скоро извергаются, не успев даже толком зацепиться за стенку матки. Ибо нет предписания свыше, чтобы они стали детьми. Они не включены в текущие планы Небес.
Это даже не выкидыш, женщина вообще не успевает ощутить, что внутри неё что-то произошло.
Крайне редко такие бездушные организмы успевают просуществовать в теле матери месяца два-три, после чего опять-таки исторгаются, ибо жизнь им не предуготована.
Женщина испытывает определенную боль, несколько дней себя плохо чувствует. Теряет какое-то количество крови. А потом выздоравливает и продолжает активную, во всех смыслах, жизнь.
Как правило, так и происходит.
Бывают исключения.
Например, проблемы со свёртываемостью крови. Поначалу вроде всё в порядке. Только кровь сворачивается чуть медленнее, чем ей положено по правилам. Выкидыш на сроке четыре месяца грозит основательной кровопотерей. В ответ на этот сбой в работе организм мобилизует все ресурсы системы свёртывания. Ведь нельзя же, в самом деле, растрачивать драгоценную влагу жизни. Чтобы остановить кровотечение, нужно, чтобы кровь свернулась – об этом знают даже малые дети. Но не все знают, что если это свойство крови резко усилится, она примется превращаться в сгустки – тромбы – прямо в тех сосудах, где должна свободно протекать. В сосудах почек, печени, лёгких, сердца, мозга.
Нетрудно догадаться, что такое осложнение, как минимум, вызовет существенное ухудшение самочувствия.
В случае Мари оно вызовет смерть. Так указано в прогнозах. Смерть в течение двух-трёх суток, и весьма мучительную.
Это произойдёт в том случае, если она вознамерится сохранить беременность.
Другой вариант: она соберётся избавиться от плода. Исход – тот же самый, обусловленный теми же причинами и механизмами.
С вероятностью 99,99 %. Даже для математических систем такая степень вероятности соответствует понятию «достоверность». Жёсткая предопределенность. Как будто человек родился лишь затем, чтобы определённым образом выполнить определённую задачу, а затем уйти из жизни определённым же путём. Что это? Судьба? Рок? ‘Anarkh?
Я была настолько взволнована открывшимися сведениями, что не поленилась слетать непосредственно в аналитический отдел и затребовать более широкий расклад. «Что было бы, если бы Мари отказалась от связи с Виктором и, соответственно, избежала бы нынешней беременности?».
Получилось три варианта развития событий.
Ветка первая. Мари вообще ни с кем не была близка, так и не вышла замуж, осталась старой девой, постепенно разучилась радоваться жизни. Воспоминания о первой и единственной любви с течением времени переболели, затуманились, подёрнулись дымкой идеализации. Мари порой возвращалась к ним, но больше по привычке, чем из-за реально сохранившихся чувств. Чувства как бы покинули её вовсе. Порой ей казалось, что душа в ней застыла, окаменела. Или даже умерла. И она, внешне вполне живая женщина, способная передвигаться, улыбаться, хмуриться, говорить нужные слова в ответ на чужие высказывания, внутри – уже давно труп.
После тридцати пяти она резко увяла, на лице появились морщины и складки, в волосах – проседь. К сорока годам она нажила букет болезней, включая хроническую депрессию, гастродуоденит, анемию и онкологическое поражение яичников. И медленно угасла, не дожив до сорока одного года.
Ветка вторая. Мари всё-таки вышла замуж на третьем десятке. Без любви, но лишь ради того, чтобы организовать свою жизнь по общепринятому образцу. «Так принято» и «стерпится-слюбится». «Брак нужен, чтобы вдвоём было легче выживать в этом мире тягот и забот», - как говаривали старые, много повидавшие, житейски опытные люди. Муж был старше её на пятнадцать лет. Человек, в общем-то, неплохой, но сильно далёкий от Мари по психическому складу. Душевной близости меж ними так и не возникло. Муж, в меру своих сил, делал попытки расположить к себе жёнушку. Та, сохраняя формальную вежливость, всё больше тихо его презирала, всё чаще сравнивая с единственным желанным мужчиной – своей первой, так и не реализованной любовью. Или влюблённостью – кто ж её теперь разберёт, по прошествии стольких лет… Образ Виктора с течением времени превратился в её воображении в недосягаемый идеал, на фоне которого собственный муж представлялся примитивной посредственностью.
Физическая близость, именуемая «супружеский долг», меж ними всё же периодически случалась, в результате чего на свет появились двое детей. Детьми больше занималась нянька, чем мать.
Мари всё реже улыбалась. Её лицо приобрело вечно кислое выражение, в коем уныние переплеталось с презрительностью. Её характер сделался брюзгливо-раздражительным. Слова, обращённые к домашним, звучали резко и больше походили на приказы. Она часто впадала в гнев по незначительным поводам. В глубине души, несмотря на наличие внешне благополучной семьи, Мари ощущала себя абсолютно одинокой неудачницей, чьи шансы на счастье безвозвратно утрачены вместе с минувшей юностью. Все радостные, светлые переживания остались для неё только в прошлом – в тех годах, когда она была единственный раз в жизни влюблена.
Порой ей казалось, что и душа в ней была жива лишь в те далёкие годы, а нынче безвозвратно умерла, при оставшемся жить теле.
После тридцати пяти Мари резко увяла. К сорока – нажила букет болезней и постепенно угасла, не дожив… Ну, в общем, смотрите первый вариант – финал точно такой же.
А, был ещё третий путь… Менее вероятный, но всё-таки не исключённый. Отчаявшись добиться расположения со стороны своего первого возлюбленного, Мари потосковала пару лет да и «ударилась во все тяжкие». Она сделалась содержанкой у богатого и влиятельного человека. (Не знаю уж, где и как ей посчастливилось такого отыскать: в прогнозах об этом не говорилось ни слова – видимо, не хотели выдавать тайный рецепт женской удачи). Она научилась шлифовать свою внешность и манеры, доводя их до совершенства. Она обрела своё место в светском обществе. Стала богата. Несколько раз меняла любовников. Несколько раз беременела и делала аборты. Обзавелась собственным домом в центре города, загородным земельным участком и дачей, больше похожей на дворец.
Следуя собственным эстетическим влечениям, Мари взялась на досуге писать картины – небольшие лёгкие зарисовки, городские и сельские пейзажи. Проявившиеся ещё в юности способности к рисованию получили своё развитие. Её произведения сделались модными, отчасти благодаря весьма пикантной репутации художницы, и украсили гостиные многих богатых особняков в столице.
В общем, жизнь удалась.
Единственное, что безвозвратно исчезло – это переживание счастья. Было что угодно: триумф, ощущение превосходства, гордость, упоение очередной победой в битве за место под солнцем. Только вот счастье – размягчающее, растопляющее лёд в душе лучами весеннего солнышка, а после уносящее душу бурным потоком в океан восторга… Где-то оно затерялось, за повседневными заботами, битвами и победами. Картины давали лишь короткую передышку, желанное забытьё, не более того.
Впрочем, однажды выяснилось, что и эту проблему можно решить. И не просто решить, а купить решение за деньги, даже очень дёшево. Ближе к сорока годам Мари начала страдать частыми головными болями и бессонницей. Ей порекомендовали принимать вытяжку из опийного мака. Лекарство оказалось действенным, проблемы со здоровьем благополучно разрешились. А потом выяснилось, что если принимать его не только на ночь, но и с утра… и в обед тоже…
На сорок первом году жизни, блаженно улыбаясь, богато одетая дама – изящная, как статуэтка, грациозная и гибкая, как юная лоза, - стояла, чуть покачиваясь от существующего лишь для неё одной ветра, на парапете моста, над рекой, протекающей через центр города. Огромного богатого города, роскошного города соборов и дворцов, лежащего теперь, фактически, у её ног. Где-то чуть впереди, над водной гладью, маячило её счастье. Оно покуда было бесформенным, колыхалось и плыло, как мираж в мареве пустыни. Но временами обретало форму человеческой фигуры, чьи черты выглядели смутно знакомыми. Кажется, что-то из очень далёкого, совсем забытого прошлого… Нужно было подойти к нему поближе, чтобы разглядеть. И поцеловать. Обязательно поцеловать.
Со счастливой улыбкой Мари шагнула вперёд, навстречу своему счастью…

- Ты какая-то гружёная, что случилось? – спросил парнишка из Аналитического Отдела, передававший мне все выкладки. – Чего у вас там, в Людском, трудно, да?
Он был совсем молод, этот демон, и безнадёжно интеллектуален. Из юных гениев, великолепно разбирающихся в какой-то единственной сфере, в которой все прочие ничего не смыслят, и абсолютно оторванный от всех прочих сфер реальности.
- Нормально, - буркнула я. – Просто зуб болит.
- А? – не понял он.
- Шутка, - пояснила я мрачно. – Из человеческого юмора.
- А-а-а, - он сделал вид, что понял.
- Спасибо, - сказала я.
Он не обязан был, по долгу службы, делать для меня дополнительные расчёты. Но сделал – просто потому, что я попросила. Он даже на «злого ангела» не тянул. Он злился, только если в цифрах и формулах возникали какие-то нестыковки.

…Итак, Мари обречена. Вот странно: казалось бы, красивая и отнюдь не бедная женщина, имеющая все основания стать счастливой. И – ни единого варианта счастливой судьбы. Откуда это? Чья задумка? Чья извращённая ирония?
Я никогда не любила Мари, это понятно. Мы даже не дружили. Она оказалась на моём пути к мечте и сделалась моей соперницей. Одно время я горячо желала ей смерти. Но всё же… Почему? Почему – так?!

С Виктором всё было менее предопределено. У него тоже имелось несколько вариантов смертельного исхода в ближайшую пятилетку, но вероятности как-то относительно равномерно распределялись между ними, предоставляя мне возможность выбора цепочки событий. У него даже были кое-какие шансы вообще отделаться от уготованного нами рока, если он поторопится отречься от мирских искушений, затворится в скиту и проведет остаток жизни в покаянии и искренних молитвах. Стандартная схема бегства.

Но Мари… Смерть в девяти тысячах девятистах девяносто девяти случаях. Из десяти тысяч возможных. Один шанс на десять тысяч. Эфемерная математическая абстракция. Даже если обещаны пять шансов из ста, их уже можно не брать в расчёт. «Пять шансов из ста, что кошка могла бы жить». Откуда это? Кажется, эти слова я сама когда-то кому-то весьма прочувствованно говорила. Но вместо живой кошки остался белёсый скелет в верёвочной петле, подвешенный к балке в подвале…

Я хотела всё рассказать Виктору. И не смогла. Наткнувшись на его улыбку.
Почему? Потому ли, что смертельно боялась увидеть, как эта улыбка умирает, уступая место отчаянию?

Damned for all time!…».

 

Эпизод  40.  «Пикник на обочине».


«…- Глумитесь? Ну что ж… Наслаждайтесь. Вы, может быть, и правда мой создатель – но есть создатель и у Вас. И Он всё видит. Он не допустит, чтобы… Всё не так, как Вы говорите… Мир не может быть таким на самом деле!».

В. Пелевин. «Т».




«…Ничто не предвещало…
Точнее, так: ничто в мире не предвещало неминуемое нашествие осеннего упадка на летний расцвет. В воздухе ещё отсутствовал характерный запах увядания природы. Ну, может, вкрадывалась лишь мизерная, еле различимая его нотка… И густая зелень, и солнечное тепло обманчиво свидетельствовали о позднем лете. Лишь та особенно пронзительная, тревожная осенняя синь в оттенке небес уже выдавала правду о положении дел внимательному наблюдателю.
Меня тянуло на лирику. И не от красот природы. А в качестве защитной реакции на неотрывно гложущий стресс. Последователи некоторых научных школ называют такое поведение «эскапизм» - бегство от действительности в мир иллюзий и фантазий.
Дым костра бередил сердце.
Мы сидели втроём на берегу реки, покато спускающемся к воде, заросшем подсыхающей травой. Солнце стояло высоко. Фламмель последовательно готовил костёр к жарке шашлыка. Он подкидывал в огонь толстые короткие полешки, нарубленные из окрестного сухостоя. Временами, когда интенсивность горения, на его взгляд, падала, Николя бросал в костёр тонкие сухие прутики, мгновенно вспыхивавшие.
Виктор – второй раз в жизни я видела его в гражданской одежде – расположился рядом с нами. Он отрешённо наблюдал за мельтешением языков пламени, которыми мудро руководил Фламмель.
Мари бродила босиком по кромке воды, подобрав подол.
Я поочерёдно разглядывала всех собравшихся. Мысли ворочались вяло, нехотя, скованные тяжким неразрешимым противоречием. Внутренним конфликтом.
Повышенный интерес Мари к воде показался мне символическим. Утопание в реке фигурирует как один из вариантов смерти в нескольких версиях её судьбы. В том числе, и в моих креативных проектах.
Равно как и взаимосвязь Виктора с костром, коему он сейчас уделяет всё своё внимание.
«Смертники», - гулко бухнуло в голове.
Я делаю своё дело, закономерным итогом которого будет малоприятная смерть обоих в самом ближайшем будущем. Это нужно моему народу. Это справедливо с точки зрения ключевых законов, по которым существует наш мир. Наш общий мир: и демонов, и человеков, и всех прочих… которые с крылышками и светятся… «Не нарушить Закон я пришёл, но исполнить». Как-то так. «…Обрекая себя тем самым на то, чтобы быть слугами, которым предназначено нападать на человека…». «Но повеление о нападении – от Бога, Который знает, как правильно использовать зло, направляя его ко благу». Злые ангелы…

I only want to say:
If there is a way -
Take this cup away from me!
For I don't want to taste its poison,
Feel it burn me.
I have changed, I'm not as sure
As when we started…40

Как пропел один менестрель из далёких западных земель.

А, чёрт! Будь что будет. Я знаю, что сейчас самый неподходящий момент для такого разговора. Но потом момента может уже не оказаться вовсе.
- Вик! – окликнула я тихо. И потом уже громче: - Мэтр Виктор Готье!
- А? – встрепенулся Вик. Всплыл на поверхность из омута своих размышлений. – Уже пора?
- Рано ещё, - буркнул Фламмель, нарочито серьёзно. – Угли ещё не готовы. Имейте терпение, господа.
- Вик, у меня есть пара слов… Давай пройдёмся.
Виктор машинально бросил быстрый взгляд в сторону Мари.
- Может, потом? – предложил он. – Так не хочется день портить. Можешь ты хоть один день побыть просто нормальным человеком?
- Нет, не могу! – с отчаянием возразила я.
- Опять работа не даёт покоя? – съязвил он.
- Пять минут, - процедила я. – Максимум десять. Это в продолжение вчерашнего разговора. Я не всё тебе сказала. Только выслушай, а думать будешь сам.
- Ладно, - он нехотя поднялся с земли. – Давай пройдёмся.

Мы отошли по тропинке вглубь леса метров на десять, так что наш разговор уже не мог долететь до слуха тех, кто остался на берегу. Виктор, шедший впереди, внезапно остановился и развернулся лицом ко мне. Наши взгляды встретились. Я снова искала и не находила нужные слова.
- Натали, - он заговорил первым. И вдруг положил руки мне на плечи, словно пытаясь остановить, удержать от чего-то или придать весомость собственным словам. – Послушай… Я знаю, ты сейчас опять начнёшь разговор о делах посмертных… Или об искушениях, которых нужно избегать… Про рай, и ад, и бесовские наваждения… Меж нами столько об этом говорено… Ты хороший человек, я знаю. То есть, это, конечно, совсем не так, но… В общем, ты меня поняла. Но вот именно сейчас… Именно сейчас я так устал от вмешательства потусторонних сил в мою жизнь! От всех вас: демонов, ангелов и Бог знает кого ещё. Я хочу просто нормально по-человечески пожить. Просто спокойно пожить, так, как сам сумею. Ты хороший человек, повторяю, и я хотел бы видеть тебя в числе своих друзей… если такое, конечно, возможно… - (он на мгновение отвёл взгляд, но потом снова заглянул мне в глаза). – Но я не хочу больше патетических разговоров о посмертных перипетиях существования души. И о тех существах, которые обращаются с ней, как с болванкой. Я вообще не хочу думать про загробный мир. Я хочу пожить здесь и сейчас. И пожить так, чтобы было хорошо и мне, и тем, кто вокруг меня. Так что если ты можешь…
«Эскапизм» - вспомнила я замысловатый термин. Забавная вариация: бегство в реальность из трансцендентных сфер. Обычно происходит наоборот.
- Вы умрёте! - выпалила я ему в лицо.
- Я знаю, - отвечал он почти спокойно. – Людям свойственно умирать. Все умрут когда-нибудь. И я тоже. И… Мари тоже. Все. Ты только нас переживёшь.
- Вы СКОРО умрёте.
- Возможно.
- Точно. Не возможно, а точно.
- То есть? – Виктор нахмурился.
- Я… вчера не договорила. Пять лет. Максимальный срок. Воздушка уже включила вас в планы на ближайшие пять лет. Ты понимаешь, что это значит?
Виктор предпринял искреннее усилие, чтобы понять. Отчасти ему удалось.
- Моя судьба предопределена?
- Судьбы вас обоих предопределены, - жёстко отвечала я. – Посмотри правде в глаза.
(Ах, опять вышел негаданный каламбур! Ведь он смотрел сейчас в глаза МНЕ! Мне, сестре и матери лжи, владетельнице людских иллюзий и миражей…).
- Мы… умрём? Через пять лет?
- Вы… в общем, да. Не позже.
Опять! Я опять не договариваю. Я не смогла сказать ВСЁ.
- Ну, что ж…
Я знаю, что он ошарашен. Моя новость сбивает с ног. «Это круче, чем пять литров текилы и удар в челюсть», - как говаривал герой одной культовой сценической постановки. Но внешне он сохраняет устойчивость. Юркий ум пытается увернуться от пресса реальности.
- Откуда ты знаешь про нашу смерть? – чеканит он слова.
- Вот, - я протягиваю ему бумаги. Это подлинники. Расчёты наших аналитиков. Служебная документация. В принципе, секретная информация. Не подлежит разглашению, если только… Если только её разглашение не способствует итоговому успеху предприятия. По большому счёту, можно всё, лишь бы получить нужный результат. Но ведь я не для этого иду сейчас на должностное преступление? Не ради того результата, каковой подразумевает моя должность? Я ведь по-настоящему, честно пытаюсь спасти? Или…

I only want to say:
If there is a way…

- Вы умрёте с вероятностью девяносто пять процентов. Оба. В течение ближайших пяти лет.
Я катастрофически не договариваю. Девяносто пять – это среднее арифметическое. На двоих. У одной – девяносто девять целых и девяносто девять сотых. У другого – просто девяносто. Я поясню, что это значит. У одной выжить – один шанс на десять тысяч. У другого – один шанс из десяти. Гораздо больше, чем было у кошки.
- Почему мы умрём?
- Потому что так решили за вас. Другие.
- Нет, я не так выразился. Я хотел спросить: от чего мы умрём?
- Ну… От естественных причин. Если можно так выразиться.
- С этим можно… что-то поделать?
- Вик, - я максимально сосредоточиваюсь. – У вас разные шансы. Она – обречена. Это полная предопределённость, без вариантов. С тобой – другое дело. У тебя есть приличные шансы спастись.
- В смысле?
- В прямом. Избегнуть предписанной участи.
- Разве такое возможно?
- Для тебя – да. И я даже знаю, как. Только нужно бежать – прямо сейчас, в ближайшие дни, а лучше – часы, пока наверху не спохватились. Помнишь, ты сам собирался уходить из мира? В монастырь? Ещё неделю назад ты говорил об этом. Так вот, ты интуитивно выбрал единственно верное решение. Только уходить нужно ещё дальше. Бежать без оглядки. В скит, в пустынь, в отшельничество. Я знаю такие места, где нет наших. И можно будет договориться, чтоб местные жители периодически подбрасывали провиант. Там вполне можно жить. И очень долго. Помнишь, как Антоний – сто восемь лет…
- Что нужно делать?
- Собраться и уехать отсюда, как можно быстрее. А потом – сам знаешь. Род наш изгоняется молитвой и постом.
- Почему ты мне это говоришь?
- Я хочу, чтобы ты жил.
- Зачем?
- Просто. Ты сам признал, что мы друг другу не чужие.
- А если ты опять врёшь?
- Что значит – опять?!
- Как докажешь?
- Вот, - я ткнула пальцем в бумаги.
- Клясться не будешь?
- Сам знаешь: «Не клянись». Впрочем, если хочешь, такая клятва: чтоб я сдохла.
- Ты же бессмертна.
- Ну, вот видишь. Лучше просто поверь на слово.
Виктор держит отданные мной листки. Он честно пытается пробежать строчки глазами. И не в силах сосредоточиться на смысле прочитанного.
- Давай ещё раз, - выдыхает он. – Значит, есть шансы сбежать от вас от всех. Даже если ради этого нужно поселиться в пустыне.
- Примерно так.
- А что я там буду делать?
- Жить! Разве этого мало?
- Да, это много. А если вы и там до меня доберётесь?
- Молитва и пост.
- И это говоришь мне ТЫ?
- А кто ещё тебе это скажет? Балтазар, блин, Косса, что ли?!
- М-да. А тебе-то что со всего этого?
- Как – что?
- Какая тебе выгода?
- А почему мне обязательно должна быть выгода?
- Ты же демон. К тому же, кстати, мой персональный искуситель.
- Хорошо. Скажу так: я лично хочу, чтобы ты жил. Это моё персональное желание.
- Зачем? Опять какая-то закулисная игра? Как в прошлый раз?
- Да нет же!
Проклятый параноик. Он собирается попрекать меня до самой смерти? Так это событие можно приблизить! Он меня когда-нибудь достанет!
- Зачем тебе это? – спрашивает он, уже тихо.
- Хочу. Для нас, демонов, наше «хочу» главнее всего прочего. Пора бы уже понять.
- Я понял… Но… если я ускользну… У тебя, наверно, будут неприятности?
- Неважно. Не настолько существенные, как…
«Как будут у тебя, если ты останешься», - мысленно заканчиваю я. Он, кажется, догадывается.
- Ладно, про себя я уяснил. А какие выходы для Мари?
«А почему я должна искать для неё выходы?» - первая мысль. Вслух:
- М-м-м… Никаких.
- Как это: никаких? Ты не хочешь говорить?
- Я уже сказала, - терпеливо, как слабоумному, повторяю я. – У вас разные шансы. Она – обречена. Рок, понимаешь? Судьба! Вот тут прочти, всё ясно расписано.
- Нет. Я НЕ понимаю. Ты собираешься поторговаться? Хорошо, давай. Твоя цена?
- Это не от меня зависит! – воплю я.
- А от кого?
- От них! – я тычу пальцем в неопределённую высь.
- А ты?
- Я ничего не решаю.
- Нет, ты решаешь! Ты решила, что я могу сбежать. Почему она не может сбежать?
- Я не знаю! Так написано! В бумагах!
- Ты знала это с самого начала.
Мне стыдно признаться. Я должна была знать. Но я… не прочла об этом в положенное время. Какая теперь разница.
- Вы умрёте, - повторяю я тупо.
- Мы умрём, - Виктор неожиданно вновь делается спокойным. И от его спокойствия на меня веет жутью. – Когда-нибудь. Все. Потом. А пока это не случилось, я намерен жить. Так, чтобы было хорошо и мне, и тем, кто рядом.
- Ничего не получится, - слабо протестую я.
- Я так хочу, - заявляет он.
И, панибратски приобняв меня за плечи, увлекает куда-то с собой. При этом декламируя не знакомые мне стихи:
«Не нанося стране урона,
Я отрекаюсь, друг, от трона.
Кому нужна моя корона?
А жизнь моя – скажи, кому?
Какой тебе я, к чёрту, светлость!
Оставим чопорность и светскость!
Пойдём-ка лопать макароны
В ту симпатичную корчму…»41.

Так, под неторопливый ритм незамысловатого стишка, мы выбираемся из чащобы обратно к костру. Виктор покровительственно похлопывает меня по плечу, прежде чем окончательно выпустить из полу-объятья. Своего рода бравада: пройтись тридцать футов в обнимку с собственной погибелью. Мари одаривает нас недоумённым взором – впрочем, без особого возмущения. Фламмель уже насаживает на шампур кусочки телятины.
- А пока готовится горячее, - провозглашает Виктор, откупоривая бутылку, - у меня есть тост. Давайте поднимем кубки, господа и дамы, за здоровье нашего почтенного новорожденного, да продлит Создатель его дни!...

…Когда всё хорошее заканчивается, остаётся кострище, ещё источающее жар, пустая стеклотара, ещё хранящая ароматы вин, и кучка сытых осоловевших обывателей, дремотно клюющих носами на лоне природы. Солнце перекатилось через зенит к западу. А по восточному краю небосвода прорисовалась чёткая прямая линия раздела между тёмным и светлым полем. Обычно так наползает грозовой фронт. Но он ещё настолько далёк, что его боевые действия никак не проявляются в нашем мире.
Мари и Виктор, предаваясь тихой беседе, убрели куда-то за изгиб береговой линии и скрылись с глаз.
Невольно подумалось: а что, если бы – насовсем? Вдруг, предположим, существуют параллельные варианты мироустройства, с разным набором установок, и эти двое, шагнув за поворот, одновременно пересекли и грань между мирами? И больше никогда не появятся здесь. Их станут искать, но тщетно. Их сочтут погибшими и заочно похоронят. И мне уже не понадобится завершать их жизненные сценарии согласно стандартной схеме. «Дело прекращено в связи с обстоятельствами, граничащими с форс-мажором», - напишу я в отчёте.
Я с наслаждением повалилась на спину, разлеглась на мягкой траве, раскинув руки, словно крылья в парении. Я вижу небо, в нём – тишина… Я проваливаюсь в синюю бездну, продолжая ощущать всей поверхностью тела прочное притяжение земной тверди. Меж двух первооснов – земли и неба – восприятие странным образом меняется. Повседневные заботы, определяющие жизненный уклад, съёживаются и обесцвечиваются. Из них утекает прочь первостепенное значение, которым мы обычно наделяем их с избытком. Но мы привыкли за них цепляться. Цепляться за сетку координат – определений, представлений, логических умозаключений, - составляющих тот жёсткий каркас, по которому мы движемся сквозь жизнь. Который мы держим под контролем, и который держит нас. Если каркас исчезнет, держать будет нечему. И мы неизбежно рухнем – или воспарим? – в синюю бездну.
Нечто, привыкшее именовать себя: «Я». Четверо таких нечто, расползшихся сейчас по берегу. И в каждом бьётся искорка: «Я» - «Я» - «Я» - «Я»! Чего «Я»? Какое «Я»? К чему оно вообще? Кому оно нужно, кроме себя самого? И почему, хоть единожды заявив о себе, оно так отчаянно не желает исчезать?
 И нет промеж небом и землёй ни демона, ни человека, ни колдуна, ни жреца, ни девы, ни шалавы. А есть лишь горстка перемещающихся «Я», совершающих замысловатые маневры друг вокруг друга и складывающихся периодически в разные комбинации, как цветные стекляшки в калейдоскопе. Зелёные, оранжевые, голубые… Если созерцать сию картину абстрактно, временами чуть-чуть поворачивая игрушку-калейдоскоп, то зрелище выходит завораживающее. «Очень красиво!» - как сказал бы Адрамелех.
То-то, должно быть, некий всемогущий эстет, вращающий игрушку – мироздание, успел налюбоваться на наши пируэты!
…Запах догорающего костра приобретает странную окраску, словно в него добавили какой-то новый ингредиент, помимо хвороста. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы осмотреться. И застаю Фламмеля за странным занятием. Он сжимает в зубах, в углу рта, тлеющий бумажный цилиндрик. Самокрутка! Никогда раньше не видела, чтобы он курил. Здесь вообще никто не курит – наверно, не принято.
- Эй, а на меня найдётся? – вопрошаю без особой надежды.
Вопреки ожиданиям, Фламмель медленно кивает. И молча выполняет ряд действий. Он расстилает на коленях бумажный лист, уже надорванный, испещрённый неровными строчками рукописи, со множеством исправлений и зачёркиваний. Аккуратно отрывает от листа кусок размером со свою ладонь. Извлекает из кармана куртки небольшую шкатулку, которую я раньше неоднократно видела у него на каминной полке. Берёт из шкатулки щепоть зеленовато-серого порошка, похожего на перемолотую сухую траву. Выкладывает порошок на бумажный обрывок. Аккуратно сворачивает в трубочку. И протягивает мне.
Прежде, чем прикурить от угольков, я принюхиваюсь. Какая странная анаша! Запах совершенно непривычный. Новый сорт, что ли? Местная модификация?
С первой затяжки едко-пряный дым дерёт горло и щекочет в носу. Пару минут я добросовестно чихаю и кашляю. Вторая затяжка идёт легче. Но, кроме ощущения вредного дыма в дыхательных путях, никаких изменений в переживаниях я по-прежнему не замечаю. Ни капли веселья или душевной лёгкости, каковых следовало бы ждать от психотропных составляющих. Нет, не та трава – знать, доморощенная какая-то! Только на верёвки и годится.
Из-за поворота речного берега появляется парочка моих клиентов. Увы, даже если они и выпадали на время в иную реальность, то возвратились в полном объёме.
За их спиной с востока по небу ползёт чернота. Просто удивительно, насколько ровную, прямую линию может образовывать край облачной завесы. Будто кто ножом обрезал. Далеко среди туч промелькивает беззвучная молния. Со стороны направляющейся к нам грозы доносится первый порыв тревожного ветра. Где-то через полчаса здесь станет очень дискомфортно…
Я встаю на ноги. Отряхиваюсь от травинок.
- Куда? – сонно бормочет Фламмель. – Далеко?
- В город.
- Чего? – он протирает глаза. – Зачем?
- Дела. Неотложные.
- Опять? Договорились же: на сегодня ничего не планировать!
- Извини.
Я пожимаю плечами. После чего гордо их расправляю. Как-никак, я – всё ещё Князь Мира Сего. Пусть очень маленького мирка, состоящего всего лишь из ста квадратных метров земной поверхности, кучки потухших углей и трёх человек. Двое из них только что попытались покинуть пределы моих владений, но у них ничего не вышло, и они вернулись. И, покуда я здесь Князь, здесь царит воля моя, и сила моя, и слово моё, свободно перетекающее в дело.
И, как несущийся в небесах грозовой фронт неотвратимо покрывает своей тенью всё живое и неживое, попадающееся на пути его – не спрашивая, не уговаривая, ничего не объясняя, а просто ставя перед фактом, - так и воля моя неизбежно накроет всякую тварь, попавшую в сферу моей власти.
Я решительно шагаю прямо в непролазную чащобу, ощущая спиной слегка растерянный взгляд Фламмеля. Остальные двое, кажется, напрочь позабыли о моём существовании и вовсе не замечают моего ухода. Тем лучше – не нужно ничего объяснять, можно хоть на время избежать очередной лжи. Я с хрустом вламываюсь в гущу подлеска. И разом исчезаю из данной точки пространства. Чтобы через ничтожно малую долю секунды объявиться в совершенно ином месте.

…Конечно, я ушла не потому, что испугалась попасть под дождь. Просто не хотелось терять ни капли времени - с того самого момента, как решение всех проблем и противоречий вдруг ясно высветилось в моём измучившемся уме. Оно поражало своей очевидностью. Удивительно, как я не находила его раньше. Должно быть, требовалось как следует расслабиться на природе, чтобы работа мысли, наконец, обрела продуктивность.
Итак, в начале было Слово. Слово же было и в продолжении, и в завершении любого процесса. Все прогнозы аналитиков состоят из тех же самых слов. Везде одни только слова: мельтешат, как тараканы в кладовке.
И если обстоятельство, которое меня столь гнетёт, состоит из слов, писано словами по бумаге, то отчего бы мне не воспользоваться словами, чтобы описать иное обстоятельство, которое меня всемерно порадует? Слова представились мне разноцветными кубиками, пригодными для возведения абсолютно любого архитектурного изыска. Элементарными частицами явленной Вселенной. А я, как Вселенский Архитектор, вознамерилась выстроить новый её кусок.
Чувство глубочайшего прозрения, непосредственного прикосновения к Истине будоражило и пьянило. Я должна была немедленно действовать.
У меня имеется полный набор бумаг с прогнозами аналитиков. В них оговорены все варианты развития событий. Ни один из них меня на дух не устраивает. Значит, я сяду и напишу новый! Свой собственный! Как Фламмель.
Да, обязательно как Фламмель. И даже за его столом.
Таким образом, из хрустнувшего сломанными ветками лесного кустарника я шагнула прямо на порог его дома. Переход получился на удивление точный – раньше я частенько промахивалась в пределах пятисот метров. Первая удача ободрила, вселяя уверенность в успехе всех дальнейших действий.
Запертая дверь, как известно, демону не помеха, и я прошла сквозь неё без малейшей заминки. Только в прихожей по пальцам правой руки будто бы вдруг ударил огонёк, обжигая кожу. От неожиданности я вскрикнула и тряхнула рукой. На пол полетел, вспыхнув красными искорками, коротенький остаток бумажной самокрутки. Оказывается, я всю дорогу тащила его с собой. Это немного смутило. Ибо: если я прошла сквозь дверь, пребывая в эфирной консистенции, то каким образом сумела удержать и протиснуть сквозь неё вполне материальный бычок? Если же тело моё оставалось всё время столь же физически плотным, сколь и недокуренный косяк, то вообще не понятно…
Вдаваться в дальнейшие размышления мне стало не интересно. Я придавила окурок ногой и пошла на второй этаж.

…Стол оказался громадным. Тёмного дерева, покрытый ровным слоем лака - мощный, незыблемый, величественный. Я застыла пред ним в безмолвном восхищении. Странно, как это прежде я умудрялась считать его обычным предметом мебели. Кое-где по его бескрайней поверхности в беспорядке разметались отдельные бумажные листки. Некоторые из них были девственно чисты, неся в себе символическое отображение пресловутой свободы выбора; иные же пестрели жёсткими конфигурациями словосочетаний, пресекающими, подобно забору из колючей проволоки, любые попытки самодеятельности. Над равниной столешницы горным пиком высилась чернильница, чья островерхая крышка походила на купол храма.
Я приблизилась к столу ещё на шаг. Тело охватила мелкая дрожь. Дух трепетал в порыве энтузиазма, смешанного с благоговейным восторгом. Пальцы сами потянулись к перу. 
В комнате внезапно резко стемнело, будто кто-то разом задёрнул все шторы. Я перевела взгляд на окна. Нет, шторы оставались на прежних местах, а вот свет дневной действительно померк: на город налетела гроза. Порывистый ветер – предвестник ливня – ударил в стёкла. Над тротуаром взметнулась пыль. Прокатилось эхо громового раската.
Плевать на погоду, она снаружи.
Трясущимися пальцами хватаю перо. Нужно унять дрожь, чтобы почерк вышел ровным, как на всех прочих служебных бумагах. И я медлю, пытаясь выровнять дыхание, чувства, движения. Сжимаю в правой руке перо, а левой медленно тянусь за чистым листом. Стоило бы зажечь свечу, да только слабое голубоватое свечение и так уже откуда-то изливается на бумагу, и белый лист послушно отражает его, словно маленький экран.   
Непроизвольно оглядываюсь в поисках источника света. В окно впечатываются первые капли дождя. В комнату с улицы проникает свежий запах озона. Вокруг по-прежнему темно, и лишь бумага под моей рукой… да ещё лакированная поверхность стола слабо поблескивает тем же отражённым светом. Я убираю руку от листа, и блики по столешнице перемещаются синхронно с её движением. Я подношу руку к лицу. Она светится.
Сколько времени я тупо всматриваюсь в собственную ладонь, испускающую противоестественную голубоватую флюоресценцию? Этого не может быть, но это есть, и парадоксальность наблюдаемого явления вводит в ступор. Свет, хоть и невозможный физически, мне, определённо, нравится.
Осторожно перевожу взгляд с кисти на предплечье. Рукав сдвинулся к локтю, и обнажившаяся кожа светится точно так же, как и ладонь.
Свет набирает силу. Он уже пробивается сквозь ткань одежды, сквозь нежнейший батист просторного белоснежного хитона, сквозь переплетение мелких металлических колец, укрывающих грудь и живот… Я пробую пошевелиться, не веря глазам своим, и сияющая серебряная кольчуга на мне отзывается тихим мелодичным звоном. Она практически невесома, но производит впечатление абсолютной неуязвимости. Я провожу по своему облачению левой рукой и ощущаю холодок металла.
Теперь я знаю, что сжимаю в руке правой. Тонкое, как луч света, лёгкое, как то самое перо, что призвано вывести в книге жизни судьбоносные знаки, неотвратимое, как осуществление наших самых потаённых желаний, разящее, как сама правда, - лучезарное копьё, готовое беспощадно пронзить, повергая в вечное небытие, змия боли, отчаяния, страха, тоски, страданий. Змия, каплющего ядом в сердца, чтобы лишить их способности испытывать счастье.
Я ли это?
Нет нужды смотреть в зеркало, чтобы знать, как видоизменились сейчас черты моего лица.
Я ли это?
В серебряной кольчуге, с копьём, подобным молнии – готовлюсь поразить дракона?
Я ли это?
Намереваюсь изгнать вековечное зло из жизни людской?
И наконечник копья-пера касается дна чернильницы, вбирая капли тёмной влаги – крови ли, чернил ли? И после чертит на бумаге знаки тайные, несущие в мир волю – мою ли, меня ли Пославшего? И воля молнией пронзает мироздание, разрывая ткань старого бытия, чтобы освободить место для новой правды. И бьётся в предсмертной агонии змий ехидный, змий лукавый, породитель страданий, и каждая конвульсия его громом отзывается под небесными сводами.

…Я спасу всех! Я сделаю их счастливыми! В МОЁМ сценарии будет счастливый конец, в нём победят любовь и добро, и Жизнь попрёт Смерть. Ой, нет, как-то коряво прозвучало. Лучше так: и Жизнь восторжествует над Смертью! И предавшие – покаются и будут прощены; и обречённые – избегнут кары; и влюблённые – соединятся; и жестокосердые – умягчатся слезами умиления. Рыбак, бросив сети, отпустит обратно в море выловленную рыбу и сделается пророком. Мытарь, бросив деньги, сделается поэтом. Книжник, бросив книги, уверует не умом, но самым сердцем. И обратит воду в вино. И отправится вместе с пророком пить молодое вино в компании с бывшим мытарем. И выбросят они старые мехи, и наполнят вином молодым мехи новые. И тогда все, наконец, поймут!... Поймут, что нельзя жить так, как мы сейчас! Все забыли, как надо на самом деле… А я – я знаю, как! И я докажу! Покажу!...
…Нельзя – в одиночестве, в холоде, в страхе и озлобленности. Это ошибка, это неправильно, нужно срочно всё исправить! Человек прекрасен, он рождается для счастья, и лишь ядовитые мороки застят ему взор, понуждая бессмысленно страдать и мучить других. Но теперь точно всё будет хорошо, потому что пришла я, и у меня есть копьё, и я пронзаю им извечного врага рода людского.
Я люблю вас, люди! Я с вами, я не отступлюсь, я пойду до конца. Я сумею вас защитить! Покуда ещё я – Князь вашего Мира, а значит мне и быть за вас в ответе, что бы вы ни натворили. Вот оно – истинное княжение! Не то, где набиваешь мошну собранной данью или помыкаешь безответными холопами. А то, где ложишься костьми… или чешуёй… или что там ещё есть – перьями, пухом?... хвостом, копытами?... за тех, кто тебе вверен…

Рука. Остриё. Тёмная жидкость. Знаки. Всё, к чему сводится начало и конец. Змей, поражающий змея. Вцепившийся в собственный хвост. Так вот откуда эта символика! Только бы успеть дописать, пока…».



Эпизод  41.  «Зелёная, зелёная трава…».


«…Этот рассказ мы с загадки начнём –
Даже Алиса ответит едва ли:
Что остается от сказки потом –
После того, как её рассказали?

Где, например, волшебный рожок,
Добрая фея куда улетела?
А? Э-э!... Так-то, дружок,
В этом-то всё и дело…».

В. Высоцкий. «Песня Кэрролла».



 

«…А, чёрт, пора на работу!

Одна эта фраза способна расставить по местам все понятия, смешавшиеся – в доме ли, в уме ли - накануне вечером. Вскакиваю с постели, опрометью бросаясь… куда?
Мысль настигает меня на середине лестницы. Вслед за первой потоком накатывают остальные. «Кто я?». «Что я здесь делаю?». «А сколько время?». «Ой, мама, а что вчера было???!!!».
Некоторым утешением неожиданно оказывается осознание факта, что никакой мамы у меня нет. Я даже облегчённо вздыхаю, обмякши всем телом, навалившись на перила. Потому что, если бы мама была, мне было бы перед ней очень стыдно. Кажется, я вчера натворила каких-то неблаговидных дел – настолько неблаговидных, что даже память поспешила от них избавиться, скинув поглубже в свои тёмные кладовые. Да, сами воспоминания сгинули, но вот провал – образовавшаяся на их месте дыра – постыдно зияет, вопия о случившемся красноречивее любого оратора.
Какими ужасными фразами я, однако, мыслю…
Необходимо срочно вспомнить всё. Попробуем применить метод свободных ассоциаций. Что было вчера? Река, берег, солнце. Хорошо: это чистая природа и здоровый образ жизни. Вино, шашлык… Уже не совсем здоровый образ. Гроза. Гостиная. Первая нестыковка: каким образом я от костра попала в гостиную? Это далеко, миль десять друг от друга.
А, я же демон, а демоны могут мгновенно перемещаться в пространстве.
Ладно, допустим. Возникает следующий резонный вопрос: зачем мне понадобилось перемещаться в гостиную с речного берега? Ах, да, вероятно, подальше от грозы.
Гроза, впрочем, добралась и до города. Но мне в это время было уже тепло и сухо. Значит, я находилась в доме. Здесь! Да… Ах, как же сложно восстанавливать события буквально по крупицам…
Ещё один ассоциативный заход. Природа, лес, река, вино… Фламмель, Виктор… И я. Интересная компания, наводит на размышления о характере наших совместных занятий. Впрочем, нет, был ещё кто-то четвёртый. Эта, как её?... Мари, разумеется. И кажется, мы все вели себя вполне пристойно.
Тогда почему же я сбежала? А все прочие – остались… И ещё какое-то значение имеет сдохшая кошка, повешенная в подвале. Фу, какая гадость – это ваше трупное разложение…
Труп. Смерть. Смерть!
Точно: смерть! Я думала про смерть, прежде, чем сбежать. Чья смерть? Уж не от смерти ли я бежала? Возможно. Но, с учётом того, что я бессмертна… Вряд ли от своей.
Бежала от чужой смерти? Чушь!
Странно. Раньше я, кажется, мыслила гораздо более быстро и связно. А нынче – словно расправляю дико запутанный моток ниток. Какой кусочек ни потяни, всё лишь затягивается ещё хуже. Совсем здоровья не стало.
…И светилась ещё вчера, точно огни святого Эльма на мачтах в непогоду… Редкий феномен. Но объяснимый: непогода-то, действительно, имела место быть. Может, у меня магнитная полярность поменялась?
Кстати, серебряная кольчуга могла как-то поспособствовать наведению индукции. И копьё сыграло роль антенны, приняв в себя определённую долю атмосферного электричества. А говорят, от сильных электромагнитных полей даже люди начинают галлюцинировать…
Всему есть простое и ясное естественнонаучное объяснение.
Как известно, мощные электромагнитные поля – такие, как от близко прокатившейся грозы, - способны влиять не только на свойства металлов, но и на состояние психики. Отсюда проистекают мои нынешние проблемы с памятью. И все экзотические переживания, случившиеся накануне.
Кстати, где кольчуга? И копьё?
Я глянула на свой живот. Из одежды он был прикрыт лишь белой батистовой нижней рубашкой, подолом доходившей до лодыжек. А я сама торчала на середине лестницы, ведущей в доме Фламмеля на второй этаж.
Прикинув, с какой стороны я на неё попала – и осознав, что снизу, - я продолжила путь наверх.
Коль скоро все вчерашние события происходили в гостиной, возможно, я найду там и кольчугу, и недостающие ответы.

…Что-то изменилось. Стол. Вчера он выглядел безграничным плацем, предназначенным для свершения казней и торжеств, а сегодня как будто съёжился, превратившись в обычный предмет мебели. И бумаги, ранее хаотически по нему размётанные, ныне чопорно громоздятся в три аккуратно подобранные стопки.
Бумаги! Вот – ключевое звено для разгадки! Моя служебная документация…
Не помня себя, кидаюсь к столу, трясущимися пальцами перебираю листки.
Правая стопка… Не моё… Какая-то ахинея: алхимическая свадьба, пятые врата, седьмая печать… Какая, к чёрту, свадьба, когда хоронить пора?!...
Средняя стопка. «…Леди Элеонора выбежала из замковых ворот на дорогу, навстречу приближающемуся со стороны гор всаднику… Сэр Эдвард пришпорил коня, узрев знакомый хрупкий силуэт. Во всех странствиях лишь память о ней позволяла ему выбираться живым из самых жестоких испытаний, преподносимых грозной Судьбой, стремящейся подчинить себе каждый его шаг, любой малейший порыв, душевный или физический… И вот, сама Судьба, смирившись с его волей, покорно отступила, склонив главу перед упорством чудаковатого одиночки. Но он уже и не был одинок! И напрасно тянули к нему лапы деревья из заколдованного леса. Напрасно хмурила лоб мощёная улица маленького королевства, напрасно смотрел исподлобья булыжник… И ветер, как лодочник, грёб по листьям… Всё это были уже не более, чем подобья. Множественные тени, какие отбрасывает в ночи фигура, если на неё попадает свет сразу от нескольких фонарей…».
Тьфу, да что за ерунда! Где мои документы?!
Третья стопка. «…После тридцати пяти она резко увяла. К сорока годам нажила букет болезней…». А, вот это – моё! Мои бумажечки, мои славненькие, опора моего существования и благополучия! Хвала Люциферу, вы нашлись! Прогнозы аналитиков. Досье. Рекомендации по закрытию ситуации. В принципе, всё стандартно: разоблачение, общественное порицание, позор, мучения, смерть. Один лист, два, три… Всего должно быть тридцать четыре. Торопливо пересчитываю. Тридцать три… тридцать четыре – хвала Люциферу!... Тридцать пять.
Тридцать пять.
Я не заметила, как на что-то села. Что-то оказалось стулом, с заботливо подложенной на сиденье плоской бархатной подушечкой.
Лист за номером «тридцать пять». И почерк - знаком слишком хорошо, чтобы вопрошать, откуда он взялся: мой собственный.
«…Они решили начать новую жизнь – вдвоём. И уехали в другой город, где их никто не знал. У него были кое-какие накопления, которых вполне хватило для жизни на первое время, пока он не нашёл хорошую работу, приносившую приличный доход. Они сняли небольшую квартиру и жили, как муж и жена, да и сами считали себя таковыми. Из-за слабости здоровья матери ребёнок родился на два месяца раньше положенного срока. Сами роды тоже протекали непросто, послужив причиной большой кровопотери. Но младенец – мужеского пола – после рождения быстро был приведён в чувство благодаря умениям доктора, да и мать скоро поправилась. С первых дней сын стал величайшей отрадой для обоих родителей. Впоследствии родились у них и ещё дети. Семейство их процветало, и во всех добрых начинаниях сопутствовал им успех. И жили они долго и счастливо. Ибо сказано в Писании: «Кто примет одного из малых сих, тот принимает Меня. Они же – приняли…».
…Я вспомнила. Всё вспомнила. Всю вчерашнюю эпопею. И, вспомнив, возжелала провалиться под стол. Или ещё каким-то действенным способом стереть позорные розовые сопли своего вчерашнего сентиментального припадка, случившегося в состоянии наркотической интоксикации.
Костёр. Фламмель. Клочок бумаги. Зеленовато-серый порошок. Косяк. Мистическая флюоресценция. Кольчуга, копьё… «Я спасу всех!»… Я сжала голову руками и бухнулась лбом о столешницу.
Ну, Фламмель! Ну, трава! Воистину, адская штука… или шутка?...
Хорошо, хоть никто не видел. Всё ещё можно переиграть.
Я-то переживала, что трава не вставляет… А она, проклятая, так вставила, что вышло по самое это… «Князь Мира Сего!»… «Начальник Вселенной!»… «Спасу всех!»…
Тварь, вечно дрожащая – вот я кто. Вошь конопляная, каким-то образом завалившаяся в калейдоскоп с цветными стекляшками.
Снова машинально перебираю листки. Тридцать пять, так и есть. Тридцать четыре подлинных документа, основанных на фактах, логике, математических формулах, стратегии и тактике нашего ведомства. И одна вымышленная пустышка. Сладкая фантазия. Плацебо.

- Доброе утро! – бодрый и, кажется, свежевыбритый Фламмель вступил в комнату, источая аромат лёгкого дневного парфюма. Одет он был в домашний халат, а на плече болталось полотенце.
- Доброе, - процедила я.
- Чуть свет – уж на ногах! И я – у Ваших ног! – театрально продекламировал он.
В своей показной позитивности он явно перегибал палку.
- Ни-и-ик! – протянула я, с трудом сдерживая эмоции. – Что вчера было?
- Ты о чём?
- Ты знаешь, о чём.
- Боюсь, что нет. Ты хоть намекни. Вчера был длинный день.
- Хорошо, Ник. Я намекну, Ник. Что за дьявольскую дурь ты подсыпал мне в косяк???!!!
Я чувствовала себя на грани срыва.
- Я не понимаю! – Николя честно смотрел мне в лицо широко распахнутыми глазами. – Что ты имеешь в виду? Какая дурь? Какой косяк? Что за бред???
- А вот что имею, - злобно прошипела я, - то и в виду! Не надо мне здесь валять дурку!
- Натали! – Фламмель вскинул брови. – Следи за своей речью, будь любезна. Ты мне сейчас откровенно хамишь, а ведь я не сделал тебе ничего плохого.
- Не сделал? Плохого?! – я попыталась выровнять дыхание. Нет, истерикой сейчас правды не добыть, надо сбавить обороты. – Хорошо, я сейчас…
Я вспомнила, что прежде он всегда хранил шкатулку с травой на камине. То есть, раньше-то я и представления не имела о её содержимом, но видела её всегда на одном и том же месте.
Бросившись к камину, я, действительно, сразу же нашла маленькую деревянную коробочку. И, сжав в руке, победно тряхнула ею над головой.
- Вот, Николя! Вот эта самая вещица. Этот самый порошочек. С этим самым порошочком мы шмалили вчера косячки – ты да я! И не пытайся меня уверить, что вчера днём этой коробочки не было при тебе на нашем пикнике. Вот она, самая, даже уголок сколот, я запомнила…
- Натали, - Фламмель выкатил глаза в картинном удивлении. – Я и не подумаю отрицать, что вчера брал эту шкатулку с собой. И в ней, действительно, находится сушёная трава, размолотая в порошок. Она была мне вчера необходима. Только… я не ожидал, что ты с ней так обойдёшься, - он хихикнул. – Я и предположить не мог, что ты станешь курить укроп!
- Что?!
- Дай, - Фламмель требовательно протянул руку. И я послушно вложила коробочку ему в ладонь. Николя откинул крышку и сунул шкатулку с содержимым мне прямо под нос. В ней находилась именно та субстанция, о которой мы только что вели бурный диалог. Та же самая, что и вчера. В ноздри ударил знакомый пряный запах. 
Я могла бы возмутиться, обвинив его в колдовском подлоге. Я могла бы решить, что он пытается по-глупому меня разыграть. Но запах… Так пахнет только сушёный укроп. И вчера запах был тот же самый. Сомнений не оставалось. Лишь одно никак не поддавалось объяснению: почему вчера я так и не додумалась, что же это такое?!
Вчера я курила укроп. Факты говорят сами за себя. Ладно, дальше катиться всё равно некуда.
Но Фламмель… Он же тоже!...
- Но ты же тоже… его курил? – пролепетала я растерянно.
- Я???
- Я видела!
- Натали, - Фламмель посерьёзнел. – Я действительно вчера вытаскивал шкатулку, чтобы приправить мясо. Понимаешь, так вкуснее. Но мне бы и в голову не пришло курить укроп. Даже если бы я сильно напился. А я не так уж много и выпил. Если честно, и пить-то особо не хотелось – и так было хорошо.
Я потерянно стояла возле стола, перебирая уголки своих драгоценных бумажек. Сознание раздваивалось и щепилось на фрагменты, не в силах охватить происходящее. Перед мысленным взором прокручивались картинки со вчерашней вылазки на природу: Фламмель, удобно рассевшись на земле, отрывает клочок бумаги, высыпает на него порошок из шкатулки – той самой, с отбитым уголком, - сворачивает в трубочку… На вчерашние воспоминания, как второй фотоснимок на один и тот же участок плёнки, накладываются слова Николя, прозвучавшие несколько секунд назад, и теперешнее бесхитростное выражение его лица. Это два совершенно разных снимка, запечатлевших совершенно разную реальность, но они оба оказались зафиксированными на одном-единственном кадре. И этим кадром почему-то стала я. Получившееся от их наслоения изображение уже не похоже ни на одну из двух реальностей, вообще ни на что не похоже. Но единственное, что в данном коллаже и понятно, и объективно для обоих миров – это запах укропа.
- Слушай, а какая гроза вчера была! – возобновляет Фламмель светскую беседу. – Ты вовремя сбежала. Могла бы и нас предупредить! Мы еле успели ноги унести. Ладно, там рядом есть деревня, отсиделись… А до города бы не добрались…
Разговаривая, он неспешно водружает шкатулку на её обычное место. Потом начинает перекладывать бумаги на столе. Я судорожно хватаю свои листочки, вцепляюсь в них, даже прижимаю к груди. Он видел вчера мои бумаги!
- Ты трогал вчера мои документы! – бросаю я ему то ли упрёк, то ли вопрос.
- Я убирался вчера на своём столе! Ты же там всё перемешала. И разложил всё как положено. Все твои документы положил отдельно. Да не переживай ты так, меня они совершенно не интересуют. Я их вовсе не читал. Так только, проглядел вскользь…

Тридцать четыре. Тридцать четыре листа серьёзной служебной документации. Прогнозы аналитиков. Досье. Рекомендации по закрытию ситуации. И ещё один, тридцать пятый, лист. Сладкая подкрашенная пустышка, призванная на время отвлечь от бесконечных внутренних угрызений. Отвлечь меня от мучительно-бесплодной вечной грызни с самой собой – от вечного пожирания собственного метафорического хвоста. Последняя жалкая попытка уцепиться за красивую иллюзию. Забыть о неизбежном, обманув себя ещё на несколько дней или часов.
Дьявол – отец лжи. Но лжёт он, прежде всего, самому себе.
Кого я хочу обмануть?!
На Небесах давным-давно всё решено, решено…
Я вновь перебираю листы, уже осмысленно. Отделяю от стопки тот самый, с собственной писаниной. Ухватываю за край кончиками пальцев. И рву напополам. Потом соединяю получившиеся половинки и разрываю их поперёк. И ещё раз, и ещё… Получившуюся пригоршню мусора забрасываю поглубже в камин.
- Эй! – протестует Фламмель. – Там не помойка! Мусорное ведро в другом углу!
- Бумага. Всё сгорит.
- Ну и что? Это ещё не повод! Давай туда и старые тряпки бросать, и объедки – тоже ведь сгорит… Всему есть своё место. В камин кладут – дрова. А мусор – в ведро!
Я даже не обижаюсь на его придирки.
Надо что-то решать. Я так больше не могу. Всё объяснимо. И мои вчерашние галлюцинации, и сегодняшняя рассеянность. Я просто схожу с ума. Идя либо против собственных желаний, либо против чести, совести, представлений о долге. В какую сторону ни двинусь, везде выходит какое-нибудь из «против». Что ни сделает дурак – всё не так.
Я проиграла. Я не могу закрыть своё первое дело по «стандартной схеме». Наверное, со своими дурацкими интеллигентскими замашками я слишком плохо подхожу для работы с живыми людьми. Бафомет просчитался, сочтя меня перспективным сотрудником. Они там скоро всё поймут… Скоро – но не сейчас. Сейчас я пока ещё на своём месте и располагаю кое-какими полномочиями. Пока я веду своих клиентов, ими не станет заниматься никакой другой бес. Всем хватает собственной работы.
Любая моя деятельность лишь усугубляет бедственное положение вверенных мне людей.
Я не хочу усугублять их положение, тем более, что они и так уже приговорены, и дата исполнения приговора обозначена. Даже способ казни…
Что самое лучшее я могу сделать в данной ситуации? НИ-ЧЕ-ГО. Ничто. Вот именно этим я и стану заниматься отныне, до самого последнего момента. До последнего ИХ момента.
Я подбросила служебные бумаги в воздух, и они сгинули, слившись со своими энергетическими матрицами.
- Хороший фокус,  - одобрил Фламмель. – Есть будешь?
Мы позавтракали, как обычно, бутербродами с кофе. Безмятежно болтали о пустяках. Фламмель посетовал на сложности с типографией. Недавно один предприимчивый деятель завёз в город из Германии последнее чудо техники – книгопечатную машину. Фламмель возгорелся организовать с ним совместный проект, но они всё никак не могли прийти к согласию в вопросе распределения взаимных финансовых обязательств.
Я слушала, поддакивала, жевала – и словно бы сбросила с плеч неимоверный груз последних пяти месяцев, вновь перенесясь в тот – воистину, благословенный! – апрель своей юности, когда мы вот так же жили вдвоём, разговаривали, а после я принималась вытирать пыль, читать книги или готовить пищу, и этими простыми вещами ограничивались все мои земные задачи. Лучшие дни – но понимание приходит слишком поздно…

…НЕДЕЛАНИЕ. Кажется, оно применяется в каких-то восточных религиях как практика для достижения духовного просветления. Ну, вот и сбылась моя давнишняя мечта: приобщиться к путям, ведущим к соприкосновению с Истиной.
Я гуляла по городу, впервые откровенно, полностью осознанно предаваясь абсолютной праздности. Я, право, даже не знала, как теперь убивать время. Раньше его постоянно не хватало. Но стоило отказаться от построения коварных планов, плетения интриг и водворения бесконечной вереницы иллюзий в слабые человеческие умы, как выяснилось, что мне совершенно нечем заняться. Правда, оставались ещё еженедельные отчёты для руководства, но предыдущий я уже выслала, а новый понадобится ещё не скоро. Да и что в нём писать?
Я выбрала планомерный и тотальный саботаж служебных обязанностей, чтобы подыграть симпатичным мне фигуркам на игровом поле. Вот и весь сказ.

…Синдром выходного дня – так это называется в одной из научных школ. Синдром тотального одиночества, пронизывающего всё бытие субъекта. Поток невостребованных душевных сил целиком сбрасывается в работу. Работа захватывает и затягивает в себя, как в запой, отсекая ненужные мысли о наболевшем. Одурманивает ум не хуже сильнодействующего наркотика. Но стоит такому субъекту получить выходной день, особенно – внеплановый… И всё, скопившееся где-то на краю осознания, одиночество разом обрушивается на него, как цунами – на беззащитное побережье мирного островного государства, превращая хрупкие представления о собственном благополучии в груду безобразного хлама. И разбитый, раздавленный, растерзанный на куски монстрами тоски и отчаяния, мечешься лихорадочно в поисках малейшей отдушины, чтобы хоть на миг почувствовать себя хоть кому-то хоть капельку нужным…
Мне смертельно захотелось общения хоть с мало-мальски близкой живой душой. Поговорить о своих переживаниях или даже просто молча посидеть рядом на лавочке. Лишь бы не чувствовать себя полностью выброшенной из жизни. И вдруг оказалось, что в этом городе не так-то уж много жителей, к кому я могла бы подойти ради обмена парой дружеских реплик. Фламмель, конечно, всегда меня стерпит, но я только что покинула его общество и сразу же возвращаться обратно не собираюсь. Виктор с Мари теперь должны быть полностью вычеркнуты из сферы моего внимания, согласно выбранной мною тактике.
И кто остаётся? Неунывающий стражник Поль? Но ему не понять моего лирического настроя. Все разговоры у него на одну тему; к тому же, ведёт он их теперь с молодой женой.
Шайка мошенников? Они никогда не были мне духовно близки. До сих пор не знаю, зачем я участвовала в их махинациях. Скорее всего, по инерции, пытаясь всеми способами быстрее интегрироваться в человеческое сообщество. Будь я сейчас веселее, сыграла бы с ними краплёными костями на три желания. Но сетовать на собственную незавидную участь… Только не перед ними!
Не перед ними… А кто бы сумел выслушать мои жалобные излияния и утешить душеполезным ответом?... Как же я могла забыть! Есть на земле такой человек! Ну, конечно: Лессанж!  От одного лишь воспоминания о нём губы сами дрогнули, расползаясь в улыбке. Трагикомичный персонаж, вечный неудачник, влачащий свой скорбный крест, который, кажется, намертво в него вколочен. Это не я придумала. Всё вышеуказанное ясно читается в его облике, манерах, осанке. Не знаю, к какому кресту и за что он себя прибил, но выбираться за рамки собственной душевной тюрьмы, кажется, не намерен в принципе. Нам есть, о чём поговорить. Я ведь тоже теперь, в некотором роде, узник совести. А что я о нём, в сущности, знаю? Да ничего! Мы так давно знакомы, да и виделись довольно часто, а перекинулись за всё время менее, чем дюжиной фраз. И в то же время, нас объединяет одна великая тайна: лишь мы двое были свидетелями мистического исхода тараканов из храма. С тараканами получилась смешная ситуация. Так, может, и ещё раз удастся развлечься?
Я выбралась к церковной площади, исполненная неясных, но оптимистичных предвкушений. Тощую сутулую фигуру мэтра Клода Лессанжа я узрела издалека. Как по заказу, он не только был на месте, но и маячил в церковных вратах, точно портрет в рамке.
Только портрет вышел какой-то групповой. Поскольку в тех же самых вратах маячили ещё целых две человеческие фигуры.
Я остановилась в проулке меж домами, не спеша приближаться к компании. Двое собеседников Лессанжа заставили меня призадуматься. С момента моего возвращения на землю они попадались мне на глаза неоднократно. И каждый раз их лица казались до скрежета зубовного знакомыми. И каждый раз не хватало единственного мига, последнего малого усилия, чтобы понять, откуда я их знаю.
 Двое монахов-доминиканцев внимательно вслушивались в тихие слова священника, которые я, при всём желании, не могла разобрать. Они стояли боком ко мне, их профили скрывались за капюшонами, но я была уверена, что это – та же самая парочка, которая встречалась мне здесь несколькими днями раньше.
Выслушав Лессанжа, монахи ответствовали ему так же тихо и кратко, распрощались кивком головы и двинулись в мою сторону. Лессанж остался стоять на крыльце, скрестив руки на груди и глядя им во след. Я, на всякий случай, сместилась в ближайшую подворотню.
Вместо одного духовного лица прямо ко мне топали целых два. Вот прекрасный случай разобраться с провалами в собственной памяти!
Прежде, чем заводить разговор, я решила немного за ними последить. Позволив им пройти мимо, я тенью заскользила следом. Монахи, меж тем, шли быстро и уверенно, как люди, имеющие чётко обозначенную цель пути. Миновав несколько перекрёстков, они остановились перед каким-то домом. Старший поднялся на крыльцо и деликатно стукнул в дверь костяшками пальцев.
Я разглядывала их, оставаясь вне поля их зрения. Тот, что казался старшим в паре, был более высок и худощав. Ему уже основательно перевалило за сорок. Младший, который, судя по виду, тоже подступил к сорокалетнему рубежу земного бытия, имел более рыхлое телосложение. Но оба, несмотря на смиренные одеяния служителей Господних, производили впечатление людей физически крепких и бывалых. У младшего, к тому же, нос носил следы старого перелома. Вряд ли от молитвенного усердия.
А потом я поняла, в чей дом они стучатся.
Сколько раз моя собственная нога ступала на это крыльцо. Теперь же я не должна к нему даже приближаться. Таков мой сознательный выбор. Единственный способ не усугублять ситуацию.
И уже в развороте, уже занося ногу для отступления, уже отворачивая лицо, чтобы выкинуть из головы лишние мысли… Я вспомнила! Вспомнила, где встречала их раньше.
И рывком повернула обратно. На сто восемьдесят градусов…».




Эпизод  42.  «Огнём  и  мечом».


«…И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
- Как жизнь? – спросил меня палач.
- Да так себе…
Спросил бы лучше он: «Как смерть?» -
За час до казни…».

В. Высоцкий. «Когда я об стену разбил…».


 

«…- Добрый день, братья! – мой бодрый звонкий голос заставил их синхронно обернуться. Милые лица. Я окончательно удостоверилась в справедливости своих догадок.
- И тебе доброго дня, девушка, - неторопливо проговорил старший, пристально меня разглядывая.
- Что, не открывают? – осведомилась я участливо.
- Нет, - сокрушённо качнул головой монах. – А сказали, дома должен быть хозяин.
- Да точно ли сказали?
- С той или иной степенью вероятности, - пробурчал собеседник.
- Так, может, спит человек? Или вышел куда по срочному делу?
- Может, и так, - кивнул доминиканец задумчиво.
Я проверяла. Скользнула чувствами сквозь щели в пространство дома. Никого!
Никого. Неужели? Неужели всё-таки послушался? Уехал? Неужели мне впервые в жизни по-настоящему повезло?! Так вот оно какое, бесовское счастье! Кто бы мог подумать, при каких странных обстоятельствах я его обрету.
Впрочем, надобно всё равно перестраховаться. На людей ни в чём нельзя положиться. Они походя нарушат любые обязательства и разрушат любые планы. Особенно – планы, возлагаемые на них нечистой силой. В моём положении полагаться можно только на себя, да и то с известной осторожностью.
- Мы подождём, пожалуй, - резюмировал старший. – Время есть.
- Так прямо на крыльце и станете дожидаться? – уточнила я. – Посреди улицы?
- И то верно. Не гоже, - старший глубокомысленно потёр подбородок.
Затем извлёк из кармана загнутую на конце железную спицу, сосредоточенно перекрестился, пробормотав нечто вроде: «Именем Господа», вставил спицу в замочную скважину и принялся аккуратно проворачивать. Я заинтересованно наблюдала. Простенький замок сдался сразу. Но, невзирая на простоту замка, профессионализм взломщика заслуживал глубочайшего восхищения.
Монах толкнул дверь. Неспешно убрал отмычку в карман. Обвёл меня испытующим взглядом.
- А тебе, девушка, придётся пройти с нами. Таковы интересы дела, - сообщил он с ноткой лёгкого сожаления. Не знаю, о чём он сожалел: о судьбе ли безвестной горожанки, затянутой волею случая в следственный водоворот, или о собственном времени, каковое придётся затратить на общение с некстати подвернувшейся любопытной дурёхой.
- Зачем это?! – я изобразила настороженность.
- Именем Святейшей Инквизиции, - пояснил он равнодушно. – Для дачи показаний.
- Ничего я вам не покажу!
- Идём, дочь, не бойся, - второй монах незаметным, но увесистым тычком в спину подтолкнул меня в дом. – Разговор у нас выйдет мирный. Если найдём общий язык.
В отличие от меня, монахи в жилище Виктора никогда прежде не бывали. И потому, затворив дверь, завертели головами, ориентируясь на местности. Я протиснулась меж ними и сразу прошла в комнату. Ломать комедию было уже ни к чему, но мне хотелось ещё чуть-чуть подурачиться.
- А ты здесь уже бывала, - не преминул отметить наблюдательный старший.
- Угу, - легко согласилась я, забираясь с ногами на кровать.
Доминиканцы, обойдя комнату, обшарив глазами всю обстановку, подсели к столу. Младший тут же принялся раскладывать походный письменный прибор: чернильницу, перо, свиток.
- Я являюсь полномочным дознавателем Инквизиции по здешнему округу, - доложился старший, вяло сунув мне под нос какую-то грамоту с гербовой печатью. Прежде, чем я успела прочесть хоть слово, он спрятал её обратно за пазуху. – Можешь звать меня брат Алексис. Мой помощник, брат Фома, будет вести запись нашей беседы. На всякий случай. Сама понимаешь, письменное слово надёжней, чем память человеческая.
- Это допрос? – вскинулась я. – Ни слова не скажу без своего адвоката!
- Покуда это всего лишь частная беседа. Допросы мы ведём с подозреваемыми. И c обвиняемыми. Им же предоставляем государственного адвоката. Тебе нужен адвокат?
- Я ни в чём не виновата! – я молитвенно сжала руки на груди.
- Естественно. Именно поэтому следствие обращается к тебе за помощью. Ты согласна помочь следствию?
- О, да, - я часто закивала, сделав радостное лицо.  – Конечно, всего лишь помочь…
Алексис поморщился.
- Итак, - продолжил он. – Давно ли ты знаешь пресвитера Виктора Готье, проживающего в данном доме?
- Увы, да, - скорбно вздохнула я. – Но почему он интересует вас?
- Ты не должна задавать вопросы. Ты должна только отвечать.
- Но я имею право знать! Ведь мы вошли в его дом тайком, противозаконным путём, значит на то есть веские причины. К тому же, вы сами сказали, что меня ни в чём не обвиняют.
- Пока, - уточнил Алексис.
- Это произвол! Меня забрали с улицы, без предъявления обвинений и ордера на арест! А теперь удерживают здесь насильно! Это похищение человека!
- Разговаривай тише, пожалуйста, - попросил Фома. – На улице могут услышать. Не нужно беспокоить соседей.
- Слушай, девушка, - Алексис устало потёр лоб. – Мне кажется, ты плохо понимаешь. У нас есть определённая задача и не так уж много времени. Либо ты сотрудничаешь с нами и уходишь отсюда одна, своими ногами… Либо…
Я смотрела на него. Сквозь него. И видела свежезарубцевавшуюся язву на внутренней поверхности его желудка. В пилорическом отделе, если быть точной.
- Хорошо, - я подарила им одну из самых неотразимых улыбок. Мои пальцы меж тем подобрались к золотой цепи, охватившей мою шею. Подцепили её. Потянули вверх. Холодная металлическая бляха поползла наружу из корсажа. Перевёрнутая пентаграмма, вписанная в пятиугольник. Печать Бафомета.
Любому нормальному человеку сей знак показался бы лишь образчиком маргинальной бижутерии. Вызовом обществу, облечённым в благородный металл. Как серьга в носу, например.
Только не моим собеседникам. И я знала. И они знали. И я знала, что они знают.
И всё же, я ожидала большего. Хотя бы проблеска удивления на донышках глаз. Как выяснилось, во мне до сих пор осталась жива тяга к театральным эффектам. Но всё, что мне досталось – это две гримасы искреннего разочарования.
- А-а-а, - протянул Алексис.
- Здравствуйте, мадмуазель, - мягко произнёс более деликатный Фома.
- Так бы сразу и сказали, - проворчал Алексис. – И не нужно было бы попусту тратить время. Ни Ваше, ни наше. Вы же понимаете, что мы при исполнении.
Язва в пилорусе слабо запульсировала, наливаясь алым: сдерживаемое раздражение. Стыдно. Почему опять – стыдно мне? Мне! Не им, облечённым в белые одежды, чей цвет никак не вяжется с тонами их промысла. Мне!
- Мне хотелось проверить вашу выдержку, - я постаралась выглядеть невозмутимой.
- Проверили, - констатировал Алексис.
- Вы не обижайтесь, - чуть суетливо встрял Фома. – Просто со временем беда. Вертимся, как белки. Вы же понимаете. Приходится иногда проявлять резкость. Если бы только жизнь чуть поспокойнее…
- Брат, - одёрнул Алексис.
- Я думаю, у нас всех найдётся несколько минут на добрую беседу, - произнесла я примиряюще. – Тем более, что нам уже доводилось встречаться ранее.
Алексис приподнял бровь, но ничего не сказал. Фома, извиняясь, развёл руками: дескать, простите, не припомню.
- Водку будете? – пошла я напрямик. – Aqua vitae? – пояснила в ответ на их непонимающие взгляды.
- Водку?! – грозно насупился Алексис. Должно быть, тем же тоном он выносил обвинение в ереси очередным незадачливым арестантам.
- Будем, - тяжело вздохнул Фома.
Алексис мрачно кивнул.
Приоткрыв дверцу старого шкафа, я, не глядя, пошарилась в нём левой рукой. Естественно, графин и стопки явились не из самого шкафа, а из гораздо более далёких пространств, коих удалось достигнуть силой категорического намерения. Оттуда же нам досталась разделанная селёдка в продолговатой тарелке и стеклянная банка с очень мелкими маринованными огурцами.
Первую порцию напитка разливали в сосредоточенном молчании.
- Ну, за встречу, - предложила я. Возражать никто не стал.
Я вспомнила, где мы встречались в прошлый раз. В нашей бухгалтерии. Возле окошка кассы. Только у нас были разные окошки: у меня – номер один, для постоянных сотрудников; у них – номер два, для временных работников по срочному договору. Обычно такой договор заключается на год и перезаключается каждый раз заново, если администрация решает продлить сотрудничество. А выплаты идут ежеквартально. В тот раз я, помнится, быстренько получила аванс под нынешнюю операцию. А хмурые контрактники нервозно переминались с ноги на ногу у своего закрытого окошка. Меня они словно бы и не замечали, но я спиной уловила тот самый срисовывающий взгляд. Видимо, один из их профессиональных навыков. Когда я уходила, их окно так и оставалось закрытым. Не знаю, получили ли они деньги в тот день.
- Ну, и как она, жизнь? – поинтересовалась я, чтобы завязать непринуждённую беседу. А побеседовать ох как было нужно.
- Идёт, - веско ответствовал Алексис, прохрустев огурцом.  – Своим чередом.
- Как работа? – продолжала расспрашивать я.
Мимика обоих инквизиторов отреагировала быстрее, чем речь. Алексис болезненно сморщился. Фома фыркнул с изрядным возмущением.
- Вы бы лучше спросили: как оплата! – выпалил он.
Напарник наступил ему под столом на ногу.
- А я не буду молчать! – не унимался Фома. – Я не бесплатно работать нанимался! И тут говорю, и там скажу. Это безобразие!
 - Задерживают? – сочувственно вскинула я брови домиком. – Надолго?
- Не то слово!
  Фома нервно потянулся разливать водку. Стопку он опустошил, словно принял дозу успокоительного лекарства. Но лекарство не подействовало.
- С апреля, - выдохнул он. – Как за первый квартал выплатили – так и всё. Ни гроша. Ждите, говорят. Идёт, говорят, перераспределение бюджета.
- С апреля? – ахнула я. – С апреля – ничего?
- Ни-че-го, - отрезал Алексис.
- Неужели некому разобраться с этим вопросом?
- А кому?! – воскликнул Фома. – Кому это надо? Это нам надо, и только, и больше никому. Ваш Бафомет станет разбираться, что ли?! Еле-еле один раз к нему пробились. Так он нам четверть часа зубы заговаривал: дескать, потерпите, всё образуется, со всеми рассчитаемся, ещё и компенсацию накинем. Ага. Накинут они. Компенсацию. На Страшном Суде. Ваш казначей как твердил, так и твердит: перечислений не было.
- А компенсация?
- А что – компенсация?! – Алексиса тоже прорвало. – С прошлого года расценки не менялись. А план, между прочим, поднять не забыли. И не в чём-нибудь, а в количестве человек! Человек, отдельных человеческих единиц, понимаете?
- А раньше как было? – опешила я. Действительно, я совершенно не знала специфику их работы. Мы, «белая кость», никогда не вдумывались, как выполняют свою работу существа, которых мы нанимаем по временному договору. Они, как бы, второй сорт. Их мелочная возня нас не волнует, мы стоим неизмеримо выше на социальной лестнице.
- Раньше… - Фома мечтательно улыбнулся. – Раньше план мерили в количестве малефиций. Арестуешь, бывало, одного такого малефика, а за ним – целый букет статей тянется. Тут тебе и сделка с дьяволом, и порча, и святотатство, и ересь, и отравления, и падёж скота, и лишение мужской силы… И чего только нет. С одной, бывалоча, матёрой ведьмы план на целый месяц готов был.
- Да-а-а, - покивала я, - неплохо было. А когда ж поменяли установку?
- Да вот, с прошлого года и поменяли. Пересмотрели эффективность работы и говорят: плохо работаете, граждане братья. Мало с вас шкур сходит. Надобно ещё содрать. И ведь дерут, дерут…
- То есть, теперь выходит, что надо хватать каждого, мало-мальски уличённого? – попыталась прояснить я.
- Выходит, - вздохнул Фома. – Вот и бегаем по городам и весям, как язычники в древней Греции.
- А почему в Греции? – не поняла я.
- А потому, что у них всё время спортивные состязания проводились, - пояснил Алексис с каменным лицом. – Олимпиада называется. Типа, кто первый на Олимп забрался, тот нынче и громовержец. Вот они и носились, как угорелые, с факелом. Днём с огнём человека искали…
- Ага, - Фома радостно заулыбался мрачноватой шутке своего партнёра. – И мы – и днём, и с огнём, и с мечом… Как угодно, в общем. Со всех сторон. Откровенно скажу: планы на этот раз нереальные поставили. Не сделаем мы их.
Алексис наступил ему под столом на ногу. Фома демонстративно вывернул лапу из-под его сандалии.
- И не надо меня одёргивать, - заявил он. – Станем молчать – будем работать бесплатно. Много и бесплатно. Вам не нужны деньги, брат Алексис? Вы трудитесь за идею?
Алексис молча влил в себя стопку. Я пошарилась в прежнем шкафу. Из обильной вселенной удалось вытащить миску с тёплыми пирожками. Кажется, пирожки были с зелёным луком и яйцом. Братья-контрактники оживились. Язва Алексиса окончательно затухла, подёрнувшись плёнкой защитной слизи.
- И много вам по плану надо человеко-единиц привлечь к ответственности? – снова заговорила я.
- В этом месяце ещё пятнадцать, - прочавкал Фома. – На двоих. Двух колдунов, одного еретика, одного оборотня и одиннадцать ведьм.
- И-и-и… все они уже известны? Осталось только арестовать?
- Ха, - Фома мотнул пирожком. Несколько крошек начинки вывалилось на стол. – Если бы. Их ещё найти надо! Вычислить. Идентифицировать. Распознать козлищ среди овец, так сказать.
- А почему именно столько? Почему одного еретика и одного оборотня? А не двух, скажем, еретиков? Ведь так было бы проще. Оборотня – поди найди, а еретиков кругом пруд пруди.
- А вот это Вы у своего Бафомета спросите! Нам такая разнарядка дана. У нас ведь теперь по каждой категории отдельно план стоит. Отдельно по ведьмам, отдельно по колдунам… И заменять нельзя. Иначе – пиши объяснительную. Да ещё в деньгах урежут.
- Ужас какой, - искренне ужаснулась я. Никогда не думала, до чего у людей тяжкий, неблагодарный труд. А ведь вся их деятельность сводится лишь к тому, чтоб максимально облегчить нам завершение обработки каждого клиента по стандартной схеме: разоблачение, общественное порицание, позор, мучения, смерть.
- Да как же вы всё терпите-то! – воскликнула я в сострадательном порыве. – Неужто не было мысли бросить всё?
- Да были, сто раз уж, - отмахнулся Фома. – А куда денешься? Где средства на жизнь брать? Где ещё в наше время порядочному человеку можно найти нормальный заработок? Я уж не говорю про достойный заработок – но хотя бы просто: нормальный! Не на большую дорогу же идти.
- Вы обратили внимание, как сейчас распределяются материальные блага в человеческом обществе? – подал голос Алексис. – Кучка толстосумов распоряжается всем. А остальной народ живёт на грани нищеты.
- Или за гранью, - встрял Фома.
- Честному человеку заработать собственным трудом на достойную жизнь практически невозможно, - докончил мысль Алексис. – Потому что для этого надо грабить и убивать. Причём не эпизодически, а систематически, масштабно, так сказать… Или к вам, вон, наниматься.
- Да, я понимаю, - кивнула я. – Но позвольте один вопрос: вам-то для чего деньги? Вы же монахи. У вас же это… обет… нестяжательства, - вспомнила я слово.
- А что, монаху кушать и пить не надо? – возразил Фома. – Одеваться, опять же. Думаете, нам рясы бесплатно выдают? Сандалии вот эти?
- Думаю, да, - растерянно отвечала я.
- Ничего подобного! За бесплатно можно выпросить только старые отрепья, полные вшей. Да и то ещё кастеляну кланяться придётся в ноженьки. А хорошая ряса из приличного материала никогда дешёвой не была. Зимой обязательно шерсть надо, летом – лучше лён, чтоб и не мялась, и тело дышало. Кстати, шить лучше на заказ, а это тоже деньги. А сапоги на зиму! Вы знаете, сколько стоят сапоги из хорошей кожи, шитые на заказ?!
- Кажется, я поняла, - пробормотала я, - дорого.
- А дом содержать, семью кормить! – продолжал Фома в запальчивости.
Я не стала выяснять, какую такую семью приходится содержать бедному монаху, принесшему обет нестяжательства.
- Инфляция каждый год растёт, - вздохнул Алексис. – Земля дорожает, стройматериалы. Налоги всё время повышают…
- Лошадей обещали служебных дать ещё зимой, - посетовал Фома. – Сентябрь уже. И где они, спрашивается?
- А где?
- А не знаю, - развёл руками Фома. – Никак не могут из Ахал-Текина к нам доставить. Обоз застрял на полпути в горах. Так и приходится на своих двоих топать. Обувь горит – жуть! Все ноги уже по колено стёрли! Вот такая жизнь. А говорят: инквизиция у нас зажралась, мошны бриллиантами набивают, сортиры из золота себе строят, как сыр в масле катаются. Сами бы так покатались!
- Да, не позавидуешь, - согласилась я. – А что, отечественных коней не хотят выдать?
- Не хотят. Говорят, наши дохнут быстрее. Особенно от работы.
- А-а-а, - возразить мне было нечего.
- Ну, а у Вас как дела? – сделал жест вежливости Фома. – Как сами живёте-можете?
- И-э-э-э-эхххх! – я прочувствованно махнула рукой. И махнула стопарь.
- Неужели всё так плохо? – изумился инквизитор.
- И не говорите, - замотала я головой. – И не спрашивайте!
- А у вас-то чем плохо? – не унимался Фома. – Неужели тоже… того… перераспределение бюджета?
- Да что там бюджет! Чистый кризис.
- Да ну?! – синхронно вытаращились оба контрактника.
- Вот оно что,  - глубокомысленно добавил Алексис.
- На земле весь род людской чтит один кумир священный, - тихонько затянула я скрипучим голосом, повесив нос в чарку с водкой. Стало по-настоящему грустно.
- А здесь… тоже по работе? – сочувственно осведомился Фома, чтобы отвлечь меня от печальных мыслей.
- А, кстати, да, - опомнилась я. – Вот что, господа. Зачем вам Готье?
- Дык, того… В разработку.
- Как колдун? Или, извиняюсь, как оборотень?
- Да хорошо бы, как оборотень, - отвечал Фома, а вздохнули оба одновременно. – Только нету материала на оборотничество.
- А на что есть?
- Вон, - Фома небрежно сунул мне под нос сложенный вчетверо листок. – Связь с нечистой силой, дьяволопоклонство, бесоодержимость…
- Надо подумать, - добавил Алексис, - кто нам сейчас, всё-таки, актуальнее: колдун или еретик?
- А где оборотня брать будем? – резко спросил Фома.
- В монгольской орде, - огрызнулся Алексис. – Пролетаем мы с оборотнем.
- Какой чёрт его вообще в план засунул? – возмущённо запыхтел Фома.
- Тебе конкретное имя назвать? Ты пойдёшь ему свои претензии высказывать?
Пока братья по вере вели дружескую перепалку, я развернула бумажку. Без сомнения, то был донос. Ибо какое ещё человеческое литературное произведение начинается словами: «Спешу довести до сведения Святейшей Инквизиции, что известный мне пресвитер католической церкви Виктор Готье состоит в тесной связи с нечистыми духами, именуемыми чертями, или бесами, или также демонами…». Далее выяснилось, что донос, как и подобает такому документу, полностью анонимен. Каждый добропорядочный католик наделён неотъемлемым правом написать анонимный донос в инквизицию. Это одна из величайших свобод, завоёванных прогрессивным человечеством в ходе жесточайшей брани, ведущейся не на земле. «…Оные бесы наделяют его сверхчеловеческой силой, - сетовал безвестный поборник справедливости, - позволяющей вершить любые магические действа, как то: подчинять человеческую волю, находить подземные клады, выплавлять золото из свинца и повелевать животными, крупными и малыми – к примеру, тараканами, каковым он отдавал приказы, и они в точности повиновались…».
Ох, что-то мне сие описание напомнило. Как пропел один бард с далёких северных просторов: «…А я узнал по почерку родную невидимку».
- Кто сдал? – спросила я напрямик.
- Да свой же, напарничек, - фыркнул Фома. – Коллега, так сказать, по цеху. Вместе, небось, философский камень пилили, да Готье ухватил кусок поувесистее, вот во втором зависть и взыграла.
- Нету у вас ничего святого, святые отцы, - укоризненно покачала я головой.
- Почему нет! Это у них вон, - Фома ткнул пухлым пальцем в бумажку, - ничего святого нет. А у нас очень даже есть. У нас есть квартальный план по количеству виновных. И соответствующие выплаты за его реализацию.
- Вынуждена вас разочаровать, господа, - я сделала скорбное лицо. – Лессанж поспешил. Готье находится у меня в персональной разработке. И любое вмешательство на данном этапе недопустимо.
- Я так и понял, - заявил Алексис. – Как только вы печатью перед нашим носом покрутили. Ну, что ж… Новые поиски, новые труды. Вся жизнь земная есть не больше, чем юдоль страданий. Ничего удивительного. Удивительно было бы, если бы Вы нас хоть чем-то обрадовали.
- А ведь выходит, не соврал отче… - с некоторым удивлением заметил Фома. – В отношении связи с нечистыми… пардон… духами.
Я развела руками, давая понять, что не намерена разводить дискуссию.
- Ну, Вы хоть дайте знать, что ли, когда у Вас того… разработка закончится, - попросил Фома. – Лишний еретик никогда не помешает. План-то всегда горит.
- Всенепременнейше, - солидно кивнула я. – Как только, так сразу.
Водка в графине закончилась. Как и пирожки в миске. Инквизиторы вспомнили, что их заждались совершенно неотложные дела.
- Мир полон греха, - провозгласил Алексис. – И покуда по тёмным задворкам душ людских коренится гнусная ересь, не будет нам ни покоя, ни отдыха…
Он даже на миг сделался похож на борца за идею.
- Да, волка ноги кормят, - подытожил прагматичный Фома. – Засиделись мы тут. Хорошо, конечно, с Вами… А, кстати, у Вас свободные часы выдаются? А то у меня на сегодняшний вечер…
Но узнать о его намерениях по поводу сегодняшнего вечера я не успела.
Поскольку, создав непродолжительный шум в области прихожей, в комнату ввалился сам хозяин дома.
Последовавшая немая сцена была достойна пера лучшего из классиков.
Первым опомнился Алексис.
- Здравствуйте! – произнёс он, со всем присущим ему достоинством.
- И Вам… не болеть, - буркнул совершенно сбитый с толку Виктор.
- Да благословит Вас Господь, святой отец! – весело провозгласил Фома. Он на удивление быстро оправился от разочарования, связанного с провалом запланированного мероприятия.
- С-спасибо, - выдавил Виктор. – А могу узнать, чему, собственно, обязан?...
- Братья приходили ко мне, - вмешалась я. – Мы уже всё обсудили, и теперь они вынуждены откланяться.
- А чего ж так скоро? – осведомился Виктор с плохо скрываемой язвительность. – Вы окажете мне честь, если разделите мой скромный обед…
- Вы счастливый человек, святой отец, - назидательно произнёс Алексис. И его тон, а особенно – двусмысленность фразы, напрочь отбивали охоту иронизировать. – Ибо у Вас есть время и возможность вкушать обед. А нам, увы, надобно поспешать. Долг зовёт. Мир, знаете ли, полон скверны…
- Ну, что ж, как скажете. Благодарю, что почтили моё скромное жилище своим визитом.
- Не стоит благодарности, - оскалил зубы в улыбке Алексис. И стал похож на волка. Я обратила внимание, что зубы его на редкость чисты, здоровы и ухожены.
Потом я отправилась провожать гостей. Или выпроваживать, что вернее. Алексис вышел сразу. Фома замялся в дверях.
- Слушайте, - быстро зашептал он. – Если вдруг Вам лично понадобится надёжный агент… Я не намерен задерживаться на нынешней работе. Понимаете?
- Понимаю, - вздохнула я. – Только я и сама, боюсь, на нынешнем своём месте долго не задержусь.
- А куда же тогда? К конкурентам подадитесь? – последнюю фразу Фома пролепетал еле слышно, с благоговейным придыханием.
- Возможно, - ответствовала я уклончиво.
- У них контора посолиднее, - Фома мечтательно закатил глаза. – Хорошо, если там, у них понадобятся надёжные агенты… Я умею быть надёжным. Вы мне верите?
- Вполне. Если вдруг возникнет надобность, Вы будете первым, о ком я подумаю.
- Вы ведь сумеете меня разыскать? – произнёс он с великой надеждой.
- Легко, - заверила я. – Пентаграмма, хрустальный шар, пара свечей из чёрного воска – и всё, как на ладони.
- Хорошо. Спасибо. Мы ведь все в одной лодке?
- А то!
- Ну, удачи Вам.
- С Богом! – напутствовала я.

- Это что за весёлая компания? – спросил Виктор недовольно, как только я вернулась. – И как вы сюда пролезли? Я забыл запереть дверь?
- Не переживай, всё уже закончилось. Ребята приходили обсудить кое-какие вопросы по работе. Мы пришли к консенсусу.
Виктор подхватил пустую рюмку со стола и тщательно обнюхал. Заглянул в пустую миску из-под пирожков.
- Инквизиторы? – уточнил он.
- Как ты догадался? – изумилась я. – По запаху?
- Да нет, - Виктор пожал плечами. – Просто слегка с ними знаком. Доводилось встречаться прежде.
- У них были к тебе претензии?
- У них всегда есть претензии. К кому-нибудь.
- Ну и как они тебе?
- Да так… Нормальные инквизиторы. Должно быть, долго и успешно служат на своём поприще. Работа, говорят, накладывает отпечаток…
- Ладно, они больше не вернутся.
- Да пусть делают, что хотят, - чересчур легкомысленно отмахнулся Виктор. – Мне, в принципе, уже всё равно.
Он выдержал эффектную паузу. Но, не дождавшись моей бурной реакции, сдался первым, заулыбался и пояснил:
- Уезжаю я.
- Да? – я так и всплеснула руками.
Неужели мечта сбывается? И человек впервые в жизни решил поступить благоразумно? Бежать, бежать надобно от нашего бесовского брата, или сестры, всё одно – в скит, в пустынь, в Гималаи…
- Да, - Виктор заулыбался ещё шире. – Такое странное состояние: вроде, переживать положено, а меня веселье пробирает. Совсем не к месту. Как будто я снова впал в детство. И убегаю из дома, чтобы уплыть в море с пиратами. Глупо, да?
- Ты куда собрался? – я остро почуяла подвох. В пустынь с таким настроением не бегут даже праведники.
- А-а-а! Наконец-то спросила. В Рамс. Есть такой городишко, милях в ста отсюда. Только никому не рассказывай, это тайна. Мы с Мари решили уехать. Начать новую жизнь. Как говорится, с чистого листа.
- А-а… - у меня не нашлось слов.
- Ты не пугайся, мы же не совсем в чужие края едем. Я всё продумал. У меня там сокурсник осел. На службе в мэрии. Он хороший парень. Думаю, поможет обустроиться на первых порах. Работу я найду. В юности пять лет, считай, галантереей торговал, кое-чему успел научиться. В последний год у отца, вообще, весь учёт вёл. Может, со временем удастся и дело своё открыть… Не буду пока загадывать.
- А как же…
- Да Бог его знает, - отвечал Виктор на все невысказанные мои вопросы. – Сам себя спрашиваю: а как же? Это как нырять в реку с обрыва в незнакомом месте. Никогда не знаешь, какое там дно. Выплывешь ли благополучно или шею свернёшь…
- Но…
- Но сейчас я почему-то почти уверен. Что мы все выплывем.
- Ну, да…
- Да! У тебя бывают такие предчувствия?
- М-м…
- У меня иногда бывают. Умом понимаю прекрасно, что сам создаю себе проблемы. А что-то внутри подсказывает: всё замечательно!
И я опять промолчала. И даже не удивилась, не возмутилась уже собственному малодушию. МЕСЯЦ. От силы месяц они будут думать, что живут новой жизнью, с чистого листа. Месяц они будут думать, что ЖИВУТ. А потом начнут умирать… По очереди, не все сразу.
Что лучше: провести последний месяц на земле, предаваясь радужным надеждам или погрязнув во мраке отчаяния? И кто я такая, чтобы решать этот вопрос за других?
- Вик… Ты сейчас заигрываешь с собственной судьбой. С Провидением, если угодно. Ты отдаёшь отчёт?
- Да, - заявил Виктор с безмерно довольным видом.
- Рассчитываешь выиграть?
- Нет… Не так. Не выиграть. Договориться. По-хорошему. По-честному.
- Ты наглый, но наивный, - констатировала я. 
- Я скромный. А когда я не скромный, то красивый и умный.
- Понятно. Боишься, но пытаешься хорохориться. А не жалко всё бросать?
- Что именно?
- Всё, чем ты жил до сего момента. Служение, статус, приобщённость к священным таинствам. Станешь, как все. Человеком из толпы. Сереньким обывателем.
Виктор состроил мрачную мину.
- У меня ещё будет время это обдумать, - произнёс он. – Потом. А сейчас я должен действовать.
Может, это и к лучшему, пришло мне на ум, что никакого особого «потом» для него не предвидится. Утрата смысла жизни порой стократ мучительнее, чем скоропостижная кончина.
- Натали, - Виктор снова встряхнулся, собрался, отринув прочь тревожащие сомнения. – Извини пожалуйста, я должен бежать. Договорился с одним человеком: он покупает дом. Платит прямо сейчас, наличными, всю сумму. Редкая удача. Нужно немедленно оформить сделку. Он меня уже ждёт. Ты, если хочешь, оставайся здесь…
- Да нет, я тоже пойду.
- Ну, тогда пошли.
Мы распростились на крыльце.
- Ты это… не пропадай, - заявил Виктор напоследок. – Как только мы с Мари там малость обустроимся – милости просим в гости. Ты ведь сумеешь нас найти? Я напишу Фламмелю. Он в курсе.
- Ладно. Может, загляну как-нибудь. Не обещаю. Как получится.
- Хорошо. И всё-таки, не хочу прощаться надолго.
- Ни пуха тебе.
- К чёрту.
Он вдруг порывисто притянул меня к себе. Со всей дури хлопнул по спине (кажется, хрустнул, вставая на место, смещённый позвонок). И, выпустив из объятий, не оглядываясь, умчался в лабиринт переулков.
Продаст дом. Молодец. Возможно, у него даже останутся деньги на грядущие похороны.
Я запрокинула голову. По уходящему в вечность небу неспешно плыли аккуратные чистенькие облака…». 



Эпизод  43.  «Вместо эпилога».


«…Над землей бушуют травы.
Облака плывут, как павы.
А одно, вон то, что справа, -
Это я, это я, это я....
И мне не надо славы».

В. Егоров. «Облака».

 

«…Я осталась стоять на крыльце. На деревянном крыльце, прогретом благодушным сентябрьским солнцем. В который уже раз. Именно эта точка пространства неизменно оказывалась в центре всех витков моего земного бытия, свершившихся за последние полгода. Зарисовка номер один: мартовская ночь, босые ступни, белая ночная рубашка, трепещущее тело под ней, маленькое колдовство с засовом… И я же, кубарем летящая по ступеням часом позже, в хляби весеннего ливня. Второй стоп-кадр: ясный тёплый день в конце апреля, и снова – я на крыльце. При мне – пара новеньких вёдер. И я символизирую собой прихотливую Судьбу, способную повернуться к каждому то полным ведром удачи, то пустым – беды. Перескакиваем через очередной отрезок времени и получаем третью картину. На этом же месте, незримая для человеческих глаз, но оттого лишь ещё более зловещая, маячит громадная крылатая тень, готовая осенить жилище вечной скорбью. И это тоже была я? Да, и была, и есть, и осенила-таки.
Переступаю с ноги на ногу. Что-то катится в сторону, задетое краем туфли. Машинально приседаю, чтобы взглянуть на предмет. Гвоздь. Длинный железный гвоздь, в разводах ржавчины. Зачем-то подбираю его, хоть он мне совершенно не нужен. Верчу в пальцах, медля уходить.
Вот и всё. Теперь уже точно – всё. The point of no return42, как говорят жители туманного Альбиона. Любой мой шаг, сделанный с этого места, будет лишь – прочь. И это – страшно. Хотя, теперь со мной останется небольшой сувенир на память: гвоздь. Он прекрасно успокаивает, если достаточно долго вертеть его в руках. А можно даже приставить остриём к ладони, в самую её середину, в мягкую впадинку… И если я прижму сейчас тыльную сторону кисти к дереву двери, а кто-нибудь добрый со всей силы треснет по шляпке гвоздя кувалдой… Железо прорвёт плоть, раздробит кость, разлетятся кровавые брызги… А я останусь навсегда пришпиленной к трухлявым вратам собственных воспоминаний, и уходить не понадобится. Хорошо бы тогда добавить ещё пару гвоздей в лоб, чтоб меньше думалось…
Давлю на гвоздь сильнее, чем хотела бы, и торопливо отдёргиваю руку: больно. А ведь даже кожу не проколола. Да ну его к чёрту, что ещё за странная тяга к членовредительству. Просто на миг показало, что боль и кровь способны ослабить навалившийся на сердце гнёт. Нет, это не выход, мы пойдём другим путём.
Решительно перехватываю орудие правой рукой. Сжимаю покрепче. Остриё вгрызается в рыхлую древесину дверной доски, выскребая в ней линии-желобки. Я черчу старательно, как первоклассник - свои первые закорючки. Даже разеваю рот, высовывая язык от усердия.
Царапины на двери существенно светлее общего фона, посему – хорошо заметны. Линии и загогулины складываются в знаки алфавита. Знаки алфавита сливаются в семантическую конструкцию.
Закончив фразу, отступаю на шаг, чтобы полюбоваться произведением. Оценить его в целокупности.
«Да любите друг друга», - красуется на двери, на уровне человеческих глаз, выцарапанный текст. Общеизвестный девиз наших вечных соратников-конкурентов.
Надпись получилась прекрасно. Но сохраняется какая-то недосказанность, незавершённость. Чего-то не хватает, чтобы испытать полное удовлетворение от содеянного. Некоторое время размышляю, покачивая головой. Затем вновь хватаюсь за кисть – то есть, за гвоздь – и кидаюсь к импровизированному мольберту. Есть! Я поняла, каким должен быть последний штрих!
Снова увлечённо скребу доски. Через минуту отхожу, величественно скрестив руки на груди. Читаю результат.
«Да любите друг друга, блин!!!».
Теперь точно всё. Фраза до конца выразила все мои мысли и чувства по поводу сложившейся ситуации.
Гвоздь летит в придорожную канаву, а я ухожу в собственное неведомое будущее.

…Все решения приняты. Они – уезжают, чтобы вскорости бездарно умереть. Я – остаюсь здесь, чтобы изо дня в день бездарно проживать своё бессмертие. Наверное, придётся ещё как следует поискать, чем себя занять, чем заполнить ту всепроникающую, парализующую пустоту, что уже сочится сквозь душевные бреши, заполняя трюмы, нижние ярусы, люксы и эконом-класс, подбираясь к самой капитанской рубке. Но я справлюсь. И, кстати, нужно придумать, что написать в следующем отчёте. Нечто обтекаемое, но убедительное, чтоб у начальства не возникло сомнений в благополучном течении трудового процесса. Мне ведь ещё жить и работать с этими чертями вечность!
Я подумаю об этом завтра.
Потому что сегодня, сейчас, передо мной разрастается круг света, который уже не обойти, и приходится шагать прямо в него.

…В круге света
Были мы рождены, чтоб друг друга найти
В круге света!...

Круг расширился до пределов обозримого пространства. Во все стороны от меня, насколько хватало глаз, расстилался сплошной ковёр цветущего луга. Лишь по самому краю, на горизонте, на пределе видимости, его окаймляли синеватые силуэты гор, похожие и на миражи, и на облака, и на плоды воображения.
Мир полнился светом, и впитывал, и источал его, хотя солнца нигде не было видно. Свет присутствовал в самом воздухе.
Я обнаружила себя на земле, в нелепой растопыренной позе человека, у которого почва внезапно выскочила из-под ног, а в момент его неожиданного падения в бездну – подскочила обратно. Руками и ногами я судорожно упиралась в землю, боясь снова лишиться равновесия, а растерянным взором обводила окрестности. Они выглядели слишком красиво, чтобы быть настоящими.
Свет, как я уже отметила, пронизывал каждую частицу пространства. Но прямо передо мной он сконцентрировался в столь ослепительный сгусток, что больно резанул по глазам, выбивая слёзы и вынуждая зажмуриться. Я не успела разобрать, что происходит, но начала догадываться.
Собрав всю волю в кулак и сощурив глаза в две узенькие щели-амбразуры, я уставилась прямо. Сквозь пелену слёз проступили очертания фигур. Так и есть.
Ладно, пусть не думают, что любой из нас станет валяться пред ними в грязи. Я постаралась принять более пристойную позу. Подобрала ноги под себя, расправила подол на коленях, и получилось, как будто я просто присела отдохнуть на травку. Затем я со всей силы протёрла глаза кулаками, проморгалась – и, как ни странно, это помогло.
Теперь я могла смотреть. Хоть и щурясь, и часто моргая. Так человек смотрит на солнце в ясном небе, если его одолеет эта прихоть.
Их было трое.
Высокие статные фигуры. Золотые локоны струятся по плечам. Складки белых свободных одежд ниспадают до земли. Прекрасные лица завораживают нечеловеческой гармонией черт. Очи сияют огнём небесной благодати. За спиной каждого вздымается пара величественных белоснежных крыл. Крыл, осеняющих души людские чистой радостью духовных стремлений. В отличие от моих, непроницаемо чёрных, несущих лишь страсти, страхи, смятение, разрушение, страдание… О, как прекрасны они, и как отвратительна пред ними я, жалкий земляной червь, извивающийся в грязи!... Пусть лучше они убьют меня прямо сейчас!...
Так, стоп, это не моя сказка. Я дёрнула головой, стряхивая наваждение. Вот что значит: систематическое злоупотребление алкоголем! И укропом.
Это были ангелы. Нет, не ангелы: архангелы. Первые среди равных.
Один из них, поверх традиционного хитона, облачён был в тончайшую серебряную кольчугу – столь же невесомую, сколь и неуязвимую. Могучей десницей архангел сжимал столб света. Копьё! Оружие, вечно разящее посмевшего вскинуть голову змия… Архистратиг! Михаил! Он – НАСТОЯЩИЙ! Светоч всех моих девичьих грёз…
От волнения я попыталась привстать, невольно потянувшись в сторону кумира. А поскольку досель я сидела на коленях своих, то теперь оказалась стоящей на них же. И вновь торопливо тёрла глаза, дабы не потерять чудесное видение из виду…
Свет ангелов слепил, но я всё же могла их видеть и даже всматриваться в детали их облика, в выражения лиц.
Выражения лиц. Ничего дурного, но у меня холодок пробежал по спине. Где-то в недавнем прошлом мне уже встречалось точно такое же выражение.
Они улыбались. Так могла бы улыбаться любящая бабушка, глядя на повзрослевшего внука-студента, заехавшего погостить на каникулы в родимую провинцию.
Я никогда не встречалась лично ни с одним из них – лишь слышала в мифах и легендах их имена. И всё же, я необъяснимым образом точно знала, кто есть кто из троицы. Михаил. Гавриил. Рафаил. Воитель Господень. Вестник Господень. Целитель Господень.
- Молодец! - нарушает тишину тот, что стоит посредине – Вестник.
Ох, что-то меня не радует сие обращение. В последнее время слово «молодец» не приносит мне абсолютно ничего хорошего. Одни неприятности.
- Да, неплохо, - глубокомысленно кивает Рафаил.
Михаил втыкает копьё в землю, наконец-то освободив себе руки, которые с видимым удовольствием засовывает в карманы.
Я с удивлением обнаруживаю, что они разные. Не карманы, конечно - архангелы. Михаил прям и жилист, и причёска у него заметно короче, чем у прочих. Гавриил сухощав, высок – выше всех остальных – и ироничен. Рафаил немного рассеян и, кажется, больше поглощён собственными мыслями, чем происходящим.
Странно. Раньше я всегда считала, что все ангелы выглядят одинаково. Не, не так: я просто воспринимала их одинаковыми, потому что никого из них не могла разглядеть толком.
Да и сейчас… Веки мои вновь непроизвольно сжимаются от чрезмерного напряжения. Новые порции слёз просачиваются по углам глаз.
- Эй, вы! – взываю я. – Убавьте яркость, невозможно же так!
- Мы и так на минимуме, - весело сообщает Михаил. – Меньше уже не можем.
ОН говорил со мной! Мне следовало бы сейчас кататься по траве в приступе щенячьего восторга. Великий Архистратиг – прямо напротив меня! Сколько раз в мечтах рисовала я себе нашу встречу! Блистательный Воитель спасает безвестную, но умную и обаятельную демоницу… «Позвольте Вас проводить!» - «Почту за четь!»… Под аккомпанемент вальсов и менуэтов… И что теперь? Лицом к лицу – лица не увидать.
Я снова фокусирую на них истерзанные глаза. Держу паузу. Они тоже отмалчиваются. Артисты. Как будто все знаем нечто особое друг про друга, что пока не умеем облечь в слова и пытаемся передать выразительным молчанием.
- Ну, что ж, - Гавриил не выдерживает первым. Полагаю, просто не хочет терять время. – Коллеги, кто-нибудь желает высказаться?
- М-м-м… - Рафаил понимает, что пока не произнесёт пару предложений, от него не отстанут. – А, что, собственно, комментировать? Красивая девушка, искренне старалась, достигла желаемого. Прелестно! Нам остаётся только поприветствовать.
- А Вы что скажете, любезнейший? – Гавриил поворачивается к Архистратигу.
- Добротная ученическая работа, - уверенно констатирует Михаил. – На твёрдую «тройку». С плюсом. 
- Я тоже так считаю, - кивает Вестник. – Есть ещё, над чем работать. Много сырых моментов. Но это всё дело наживное… А в целом – зачёт. 
- Думаю, сейчас обойдёмся без разбора полётов, - предлагает Михаил тоном, изначально отвергающим потенциальные возражения. Он делает еле заметное движение рукой, я успеваю заметить блеснувший круглый циферблат на запястье.
Словно пробудившись от наваждения, я со стыдом обнаруживаю, что до сих пор нахожусь перед ними в унизительной коленопреклонённой позе. В груди вскипает злоба. Не дождётесь! Я злюсь не на трёх конкретных ангелов, с чего-то решивших, что им необходимо поболтать со мной, а на весь мир в целом, так и норовящий кинуть меня на колени, да ещё придавить сверху горой неодолимых обстоятельств. Разгибаю затекшие ноги, поднимаюсь во весь рост, отряхиваю с подола прицепившиеся былинки. Расправляю плечи – это даётся тяжело, будто на них и впрямь лежит гора. Если светлейшие Архангелы явились лишь затем, чтобы полюбоваться мной, то, полагаю, времени у них было уже достаточно.
- Господа, я прекрасно представляю вашу занятость, - слышу собственный голос как будто со стороны: он звучит ровно и чуть устало, - и ценю ваше время. Вероятно, я понадобилась вам для решения каких-то рабочих вопросов. Предлагаю перейти непосредственно к ним, я уже успела морально подготовиться. В чём меня на этот раз обвиняют?
- Обвиняют… - задумчиво произносит Гавриил. – Всех нас периодически в чём-нибудь обвиняют… Ладно, речь сейчас не об этом. Извини, если заставили поволноваться. Мы и сами немного волнуемся. Перейдём к делу. В общем, твой вариант принят и одобрен. И утверждён. Наверху.
- Передан для реализации, - добавляет Михаил.
Рафаил молча кивает.
Лица у всех троих делаются чрезвычайно сосредоточенными.
Зато мои ясны очи непроизвольно выкатываются из орбит. И даже слепящий свет, испускаемый собеседниками, не мешает мне изумлённо таращиться.
- Мой… вариант? Вариант чего?!
Гавриил протягивает мне свёрнутый в трубочку листок. Я послушно беру, разгибаю краешек. «…С первых дней сын стал величайшей отрадой для обоих родителей… Впоследствии родились у них и ещё дети… И жили они долго и счастливо…».
- А… откуда? – лепечу я. – Я ж того… на кусочки… и в камин…
- Сама знаешь – не горят, - разводит руками Гавриил, со странной смесью виноватости и ехидства.
- Ну и ладно, - обиженно надуваюсь я. – Ну, позволила себе капельку сентиментальности. Ну, раскисла на минутку в розовые сопли… Да, вот такая я – сентиментальная дура! Да! Смейтесь, если угодно! Знакомым расскажите! И бумажку эту вместо стенгазеты повесьте! Вкупе с моим портретом. Пусть потешаются все – и ваша Канцелярия, и наша Администрация!
- Твой вариант официально утверждён, - очень медленно и внятно повторяет Гавриил.
И я давлюсь очередным истерическим выкриком. Вместо которого лишь издаю жалкое блеяние:
- Э-э-э?
- Главный сказал: добротная ученическая работа, - поясняет Михаил. – И дал делу ход.
- А-а…
- Правда, возник вопрос: как быть с ребёнком? – вступает Рафаил. - Его, сама знаешь, в планах не было.
Я невольно усмехаюсь двусмысленности фразы. Ни у кого не было в планах: ни у Небесной Канцелярии, ни у пары существ, непосредственно его зачавших. Совершенно лишний персонаж получается. Нигде не предусмотрен, никем не ждан.
- Но мы эту проблему решили, - сообщает Рафаил с чрезвычайно довольным видом.
Решили. Чудесно. Я уже сама радостно улыбаюсь вместе со всеми. Как приятно, что хоть кто-то сумел решить хоть одну свою проблему. И мне одной головной болью меньше…
- Коллега, огласите, пожалуйста, - обращается Рафаил к Гавриилу.
Тот солидно кивает. Развязывает золотую тесьму на свитке, которого ещё секунду назад не было в его руках. Медленно разворачивает пергамент.
- Демон девятого ранга Натанаэль, - зачитывает он размеренно, - оперативный работник Департамента по Работе с Людьми… призывается к воплощению в качестве человеческой души в теле младенца мужского пола, пребывающего в утробе девицы… кхм… в утробе девицы Мари де Мюссе… всё-таки, мне кажется, семантическая нестыковка… да ладно, не суть… девицы Мари де Мюссе, проживающей…

Дальше я не слушала.

- Чего меня куда? – издаю то ли  хрип, то ли визг, с трудом формулируя вопрос.

- Это очень ответственная миссия, - назидательно сообщает Гавриил. – Но мы уверены: ты выполнишь её с честью. Как и все прочие возлагавшиеся на тебя задачи. Ты уже успела себя зарекомендовать.

Этого не может быть. Так не бывает. Просто потому, что не может быть никогда. Наверно, я ослышалась. Или неправильно поняла услышанное. Дуракам закон не писан; если писан, то не читан; если читан, то не понят… Пусть я лучше буду дура.

- Вы что?! – ору во всю глотку. «Охренели?!» - рвётся следующее слово. Но в связи с непосредственной близостью копья Архистратига слово сие проваливается обратно в глотку и благополучно проглатывается. А вместо него снова глупо твержу: - Вы что?... Вы что….

- Всё в порядке, - Рафаил улыбается мне, как добрый доктор – неизлечимому душевнобольному. – Главный утвердил. Мы рассчитываем на тебя. Лично я уверен, что на тебя можно положиться.
- Да на меня и так уже все положили, кому не лень… Но так же нельзя! Так не делают! Это неправильно!
- Неисповедимы пути, - Михаил в неотразимой улыбке демонстрирует два ряда идеально ровных белоснежных зубов.
- Я с места не сдвинусь без своего адвоката, - заявляю я решительно, скрестив руки на груди. – Вы не имеете права! Это произвол. Я буду жаловаться. А Бафомет в курсе вашей самодеятельности?
- Его резолюция, - Гавриил протягивает в мою сторону пергамент. – «Ознакомлен. Не возражаю».
Знакомая размашистая подпись плывёт перед глазами. И ты, Брут!...

Нет, они не посмеют! Ведь это немыслимо! Неслыханно! Меня, великолепную – и в какой-то склизкий комок смердящей плоти?! Я найду на них управу. До Люцифера дойду, если понадобится. Не для того он тьмы веков неуклонно вёл к свободе наш маленький, но гордый народ… Не для того я там, в далёком детстве, на заоблачных помойках грезила, как Вселенная однажды покорно ляжет к моим ногам пёстрым ковриком! Нет! Я ещё молодая! У меня отчёт не писан! Мне ещё карьеру делать, ранги зарабатывать! Мне обязательно нужно стать регионалом и величественно пройти по тем самым местам, где ранее…

Стойте! А кто выключил свет?!...

Следующим, что я испытала, было ощущение увесистого пинка под зад. И я ещё подумала: «Ну, вот. Опять дежавю». А дальше, кажется, был полёт сквозь тёмный-тёмный туннель, в самом конце которого зловеще маячило размытое пятно света. И мой собственный вопль, уносящийся в равнодушную бесконечность:
- Вы не имеете пра-а-а-а…». 


      
 
Примечания

Примечания

1. «Свет озарил мою больную душу… Рай – обещают рай твои объятья!».
Строки из песни «Belle», мюзикл «Собор Парижской Богоматери». 

2. «Надежда – глупое чувство».
Макс Фрай. «Наваждения».

3. «Что остаётся от сказки потом –
После того, как её рассказали?».
В. Высоцкий. Песня Кэрролла из дискоспектакля «Алиса в Стране Чудес».

4. «Я просил тогда у старшины:
Не уводите меня из весны!».
В. Высоцкий. «Не уводите меня из весны».

5. «Credo quia absurdum est» - латинское выражение, означающее: «Верую, потому что абсурдно». Является парафразом фрагмента сочинения Тертуллиана «О плоти Христа»  (лат. De Carne Christi).


6. «Человек по имени Антоний провозгласил эту точку зрения вслух, а человек Афанасий зафиксировал его слова на бумаге. «Диавол и все с ним демоны низложены пред нами, чтоб, как на змей и скорпионов, наступать на них нам, христианам. … Не должно нам … бояться демонов, хотя по видимости нападают на нас, даже угрожают нам смертью, по-тому что они бессильны, и не могут ничего более сделать, как только угрожать… Должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их»».
Здесь цитируется книга «Житие преподобного отца нашего Антония, описанное святым Афанасием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах».

7. «Их признанные теологи уже открыто заявляют: «Люди слабы и несведущи, в то время как демоны сильны и проницательны»».
 Здесь цитируется книга Фомы Аквинского «Сумма Теологии».

8. «Из искры возгорится пламя!».
А. И. Одоевский. «Струн вещих пламенные звуки».

9. «По пришествии Господа враг пал, и силы его изнемогли… Пусть же каждый из вас рассудит сие и тогда в состоянии будет презирать демонов».
Цитата из книги «Житие преподобного отца нашего Антония, описанное святым Афана-сием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах».

10. «industrial exemption» – англ.: индустриальное освобождение. Согласно роману Пелевина «Empire V», одежда, выдержанная в данном стиле, «демонстрирует, что человек освобо-жден от тяжелого унизительного труда».

11. «Структура магии». В названии главы использовано название книги Д. Гриндера и Р. Бэндлера «Структура магии», посвящённой нейро-лингвистическому программированию.


12. «Здравствуй, Бог! Это же я пришёл! Так почему нам не напиться?...».
Слова из песни «Молитва» группы «Агата Кристи».

13. «Мы не можем понимать этой тайны, ибо конечный, ограниченный человеческий ум не может вместить бесконечную сущность Бога».
Свящ. С. Тышкевич. Краткий Катихизис. Рим – 1942.

14. «И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками Его».
Мф. 9 : 10.

15. «Пришёл Сын Человеческий, ест и пьёт, и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам. И оправдана премудрость чадами её».
Мф. 11 : 19.

16. «Кто из вас без греха, первый брось на неё камень».
Ин. 8 : 7.

17. «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы».
Мф. 6 : 34.

18. «Да прилепится муж к жене своей».
Быт. 2 : 24: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене сво-ей; и будут [два] одна плоть».

19. «Sancta simplicitas!» - латин. "святая простота". «O sancta simplicitas!» - («о, святая просто-та!») — выражение, приписываемое Яну Гусу. Приговорённый католическим церковным собором к сожжению как еретик, он будто бы произнёс эти слова на костре, когда увидел, что какая-то старушка в простодушном религиозном усердии бросила в огонь костра прине-сённый ею хворост. /Сведения из Википедии/.
«Donnerwetter!» - нем. разг. «чёрт побери!», «гром и молния!». 

20. Sanct Graal – sang royale. Игра слов во французском языке, связанная с легендой о святом Граале. «Sanct Graal» - «Святой Грааль». «Sang royale» - «королевская кровь».

21. 'ANAГKH. ;;;;;;. – Греч.: судьба, рок, предопределение (свыше), необходимость, неиз-бежность. Слово используется также в значении «закономерность, закон», «страдание, му-чение», «принуждение, насилие», «пытка».

22. «Меня не любят – это минус.
Но и не гонят – это плюс!».
Строки песенки из мультфильма «Псы-мушкетеры».

23.  «Мы – осенние листья,
Нас бурей сорвало,
Нас всё гонят и гонят ветров табуны…».
А. Вертинский. «Сумасшедший шарманщик».

24. «Снова дом, всё тот же дом.
Как я - ему, он – мне знаком.
Он меня считает чудаком…».
Строки из песни «Моя любовь на пятом этаже», исполняемой группой «Секрет».

25. «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой!».
Строки из песни «Belle», мюзикл «Собор Парижской Богоматери». 

26. «Ангелы здесь больше не живут, ангелы…».
Строки из песни «Ангелы здесь больше не живут» в исполнении Ульяны Каракоз.

27. «Праздник кончится, праздник пройдёт.
Что-то сбивает нас влёт, но никто не умрёт,
Никто не умрёт…
…Чёрные ветви ставят сети, но я – за тебя.
…Если действительно знаешь – вперёд!
Если действительно веришь, что никто не умрёт –
Счастливый полёт!».
П. Кашин. «Праздник».

28.   «Стану я точно генералом,
Стану я точно генералом,
Если капрала,
Если капрала
Переживу!».
М. Танич. «Как хорошо быть генералом».

29. «Каждый сам
Отвечает там
За всё».
А. Елин. «Волонтёр». (Песня из репертуара группы «Ария»).

30. «Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
      Средь военных трофеев и мирных костров
     Жили книжные дети, не знавшие битв,
     Изнывая от книжных своих катастроф».
     В. Высоцкий. «Баллада о книжных детях».

31. «Вы искали меня
В позапрошлой неведомой жизни,
Узнавая мой дом
В перекрёстках пустых городов.
Бесконечными днями
Шли наши годы – и вышли,
Не оставив следов
На брусчатке минорных ладов».
П. Кашин. «Вы искали меня».

32. «…Мы все надеялись на чудо,
Но чуда что-то нет покуда,
Но чуда не произошло…».
В. Долина. «Средневековый диалог».

33. «…Нужно ль говорить
О том, что жизнь моя свелась
К ожиданью мига, где, возможно,
Или встречу смерть,
Или утихнет в сердце страсть –
И второе было безнадёжно!».
П. Кашин. «Нужно ль говорить».

34. «И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем…».
Н. Гумилёв. «Озеро Чад».

35. «Как больно, милая, как странно –
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой…»
А. Кочетков. «Баллада о прокуренном вагоне».

36. «Предательство, предательство,
Предательство, предательство -
Души незаживающий ожог.
Рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал над мёртвыми рожок...».
А. Городницкий. «Предательство».

37. «Так природа захотела.
Почему – не наше дело.
Для чего – не нам судить…».
Б. Окуджава. «Я пишу исторический роман».

38. «Сильна как смерть любовь».
«…ибо крепка, как смерть, любовь…». Песнь Песней 8 : 6. 

39. «I don’t want your blood money!...». (Англ. «Я не хочу ваших кровавых денег!»).
«Jesus Christ Superstar», the musical. Judas: «Damned for All Time» («Blood Money»). (Мюзикл «Иисус Христос - суперзвезда», ария Иуды «Проклят навсегда» («Кровавые деньги»)).

40. «I only want to say:
If there is a way -
Take this cup away from me!
For I don't want to taste its poison,
Feel it burn me.
I have changed, I'm not as sure
As when we started…».
«Jesus Christ Superstar», the musical. «Gethsemane».
(Англ.: «Я лишь хочу сказать:
Если существует способ -
Забери от меня эту чашу!
Ибо я не хочу пробовать её яд.
Чувствую, как он жжёт меня.
Я изменился, я не так уверен,
Как тогда, когда мы начинали…».
Мюзикл «Иисус Христос - суперзвезда». «Молитва в Гефсиманском саду»).

41. «Не нанося стране урона,
Я отрекаюсь, друг, от трона.
Кому нужна моя корона?
А жизнь моя – скажи, кому?
Какой тебе я, к чёрту, светлость!
Оставим чопорность и светскость!
Пойдём-ка лопать макароны
В ту симпатичную корчму…».
В. Долина. «Средневековый диалог».

42. «The point of no return» - англ.: точка невозврата.