Что-то сегодня раскачало!
Душно. Наш «кубарь» – четырёхместная каюта не имеет вентиляции. Тут даже иллюминатора нет, только дверь. Когда переделывали старый СРТ-450 под гидрологическое судно, об этом почему-то не подумали.
Да ещё Джон дымит без перерыва. Джон – ветеран, ему всё можно. Он старше нас, практикантов, на целых два года, а на этом судне уже пуд солёной воды выпил. Потому он и ведёт себя как бывалый.
Джон оригинал. И работает и спит он в одной одежде – брезентовой робе на голое тело, которую стирает, когда уж сильно запачкается, в соляре, и сушит на солнышке или прямо на себе. Джон уважает литературу. Он единственный среди всех нас читает. Правда, библиотека не богатая, всего одна книга – 22-й том собраний сочинений В.И. Ленина. Вот его Джон и читает постоянно и сосредоточенно. Я тоже пробовал приобщиться – не пошло как-то.
Вообще, Джон нормальный парень. Законы морского братства для него святы. Работает как зверь, не угонишься за ним. Но, когда не работает, всегда лежит на своей нижней койке. И курит. А курит он «Партагас» или «Лигерос», жутко вонючие и фантастически крепкие кубинские сигареты. Курит постоянно, по две пачки в сутки. Но, каким-то образом к концу рейса сигареты у него не кончаются. Наверно потому, что у него никто не «стреляет».
Моя койка верхняя, вдоль борта. И весь этот лигеросно-солярный коктейль я пью полными лёгкими. Подташнивает. Но на палубу в такой шторм не выйти. Каюты экспедиционного состава расположены в бывшем трюме, выход через тамбучину на открытую палубу. А там волны сейчас гуляют.
Пытаюсь уснуть. Судно идёт то носом на волну, то вдруг становится бортом, и тогда волны лупят в борт, как кувалдой, а качка пытается выбросить меня из койки. И кто придумал кровати расположить вдоль борта?
– Рыскает на курсе, – бурчит Джон, не отрываясь от чтения, – Генка на вахте. Понаберут салабонов…
Матроса Генку я знаю. Он не на много старше меня. Сачок. Чуть устал – сразу замену просит. Я сколько раз его подменял. Мне нравится стоять на руле. Судно меня слушается. Капитан даже хвалил.
Судно пошло ровнее. Я, кажется, задремал. Необычайно резкий крен на левый борт, меня вышвыривает из койки, я становлюсь ногами на дверь, и затем, схожу по ней на палубу каюты. Удивительный кульбит, нарочно ни за что не повторил бы! В каюте всё, что не было закреплено, слетело на палубу. Даже графин умудрился вылететь из гнезда.
– Гидрологу Квашину подняться на мостик! – команда из динамика.
– Давно пора, – говорит Джон. – Иди, Витёк, замени салагу. Мы хоть поспим спокойно.
Одеваюсь: брезентовые штаны, дерматиновая зюйдвестка, матросские ботинки-«гады». Выбираюсь в тамбучину, подгадываю момент между волнами, проскакиваю в надстройку. На мостике капитан и вахтенный помощник.
– Можешь на руле подменить? – спрашивает капитан.
Он не имеет права мне приказывать, я в экспедиционном отряде.
– Разрешите принять вахту, – говорю я вместо ответа.
На самом деле меня распирает от гордости – сам капитан меня просит!
Принимаю в буквальном смысле – из рук в руки рукояти тяжёлого, большого, мне по грудь, рулевого колеса. И сразу начинается работа. Руль как живой, бьётся, рвется из рук в разные стороны. На нашем старом «Экваторе» передача штурвала штуртросовая. Это значит, что вращение рулевого колеса передаётся на перо руля с помощью стальных тросов, проходящих под палубой по системе блоков. Это вам не гидравлика! Тут весь напор воды, всю мощь волны ощущаешь буквально своими ладонями.
– Держи строго против волны.
– Есть, держать против волны.
Против волны не самое сложное. Главное, не дать судну увалиться под ветер. Штормуем – просто удерживаем судно в положении, когда меньше всего качает. Двигатель надрывается, когда нос врезается во встречную гору воды. Над баком поднимается белая стена, несется навстречу и разбивается о надстройку, полностью закрывая видимость. Судно ползёт наверх, наверх, переваливается через пенный гребень, заваливается на нос и начинает скользить вниз по наклонной плоскости. Корму задирает в воздух, оголённый винт бешено вращается, корпус трясётся… и бак снова врезается в волну.
Шторм всё усиливается. Поверхность моря уже кипит, брызги летят навстречу сплошной стеной. Сбрасываю куртку – жарко!
На мостик поднимается стармех, что-то говорит в полголоса капитану.
– Внимание экипажу! – говорит по громкой капитан. – Судно будет совершать поворот. Возможен сильный крен. Всем закрепиться! Повторяю: всем приготовиться к крену судна!
Поворачивается ко мне:
– По моей команде положишь лево на борт. Понял? По моей команде!
Он долго, как мне кажется, вглядывается в залитый белой пеной иллюминатор, выгадывает, потом очень спокойно произносит:
– Лево на борт.
Я бешено кручу штурвал. Чтобы полностью переложить руль, нужно сделать двенадцать полных оборотов.
– Руль лево на борту!
– Хорошо. Держи.
Судно сначала нехотя, потом всё быстрее начинает крутиться влево. Корпус боком скользит по наклонной плоскости, выворачиваясь по волне.
– Одерживай! – командует капитан.
Перекладываю руль немного на правый борт. Волна поднимает корму, винт и руль зависают в воздухе. Корпус трясётся, как в лихорадке, вибрация бьёт по ногам. Летим вниз, всё увеличивая скорость. Зарываемся на полкорпуса в воду. Следующая волна наносит удар по корме. Штурвал вырывается из рук и, вращаясь с бешеной скоростью, перекладывается до упора. Судно разворачивает бортом к волне и кладёт на правый борт.
Именно кладёт! Я удерживаюсь на ногах только потому, что держусь за штурвал. Краем глаза замечаю над собой ноги капитана, который на чём-то там висит. Моё внимание приковано к мачте: её верхняя часть лежит на волне. Лежит, лежит… бесконечно долго лежит, и не собирается подниматься. Наконец, как в замедленном кино, мачта отрывается от воды, судно начинает выправляться, затем всё быстрее… и ложится на противоположный борт. И лежит. Но не так уже долго.
Начинаю без команды орудовать рулём. Судно, порыскав, принимает направление по волне.
– Держи пока так, – невозмутимо говорит капитан и удаляется в штурманскую. Через некоторое время он немного изменяет курс.
Вахтенный помощник пробирается ко мне, смотрит на кренометр. Я тоже смотрю. Отметка максимального крена застыла на 55 градусах – на десять градусов дальше красной полоски, отмечающей критический крен для нашего судна.
– Ни фига себе! – только и произносит помощник.
Мне не до эмоций. Я взмок, выкручивая штурвал налево и направо. Идти по волне гораздо труднее, чем любым другим курсом.
На главной палубе появляются матросы во главе с боцманом. При крене оторвались закреплённые у борта гидрологические груза – трехсоткилограммовые чугунные «чушки». И теперь они с грохотом перекатываются от борта к борту, круша всё на своём пути.
– Иди, помоги, – говорит мне капитан.
На кренящейся и уходящей из-под ног палубе мы вчетвером бросаемся на словно живые чугуняки, пытаемся удержать, но очередной крен швыряет их в противоположную сторону, и тут уж сам берегись, чтоб не покалечило. Наконец, угадываем момент и накрепко закрепляем груза к фальшборту.
Вымокшие насквозь, вваливаемся на камбуз.
– Петровна, организуй нам чайку, – просит боцман.
– Какой чаёк! Ты глянь, что у меня делается! – кричит возмущенная повариха, откидывая со лба мокрые волосы. – Кто там сегодня на руле? Он у меня до конца рейса нормальной пищи не получит!
Заглядываю в окошко раздачи. Около камбузной плиты на кафельной палубе горкой лежит каша, растекается компот из сухофруктов, и во всем этом месиве сплошь осколки битых тарелок.
Часа через полтора показался высокий берег – остров Жилой. Курс ещё изменили, чтобы зайти с подветренной стороны, подошли под берег и отдали якорь.
Оказалось, что в тот день высота волны в нашем районе достигала шести с половиной метров – максимальная для того года на всём Каспийском море. Да и вообще волны выше шести метров для Каспия редкость. Каспийские моряки говорили, что это самое коварное море. Не уверен теперь, так ли это – «каждый кулик свое болото…», но то, что на Каспии штормовая погода наблюдается около трехсот дней в году – это данные официальные.
Я ввалился в кубрик мокрый и усталый, скинул робу.
– Джон, дай закурить.
Джон оторвал взгляд от книги, кивнул на пачку.
– Какое сегодня число?
Я опешил.
– Семнадцатое, кажется…
– Отметь себе в мозгу эту дату, Витёк: семнадцатое июля 1970 года, – наставительно произнес Джон. – Придёт время – вспомнишь.
Вот я и припомнил.