Феньку никто не ждал, она появилась вопреки отраве и работе - чтобы не пустить ее, Мама рвала жилы на сплаве. Ноябрь сорок четвертого трещал морозами. Одноглазый учитель нервно теребил шапку, то и время бил о голенище, из-под телогрейки тускло выглянула медалька «За отвагу». Он рванулся на скрипнувшую дверь.
- Тимофеевна, че?!
Баба оперлась на стену, окатила недобрым взглядом.
- Че «че»?
- Матрена как?
- Опросталась, - баба отерла руки. – Пляши, кобель – девка.
- Как «девка»? – учитель выкатил единственный глаз.
- Как надо – без хера.
- Ты же…. – он растеряно оглянулся. – Не может…. Обещала, старая карга!
- Чего выкатился, циклоп? – баба подбоченилась, нижняя губа нервно затряслась. – Обещала. Забирай свою консерву. Нечего шипеть, сам знай, куда писюн совать. Ванька с того света ее спихнул – злится, собака. Говорили люди…. – Фенька за стенкой взорвала голос, женщина сплюнула в грязь, нехотя перекрестилась в небеса. – Прости меня, Господи.
Учитель глядел на ветхий домишко - желваки играют, кирза тонет в грязи. Дернулась занавесочка, под узорами – перепуганное лицо. Учитель сжал кулаки, показал спину.
- Вот же ж, сука! – рявкнул он. Фенька перекричала мат. Сутулая фигура учителя зашаталась вдоль обочины. – Вот сука!
Баба, втянув холодный воздух, засобиралась обратно. Консерву жаль. Не взяла отрава – живучая писюха. Или, правда, покойничек решил неверной женке насолить? С тремя детьми…. Сдохнет, точно сдохнет.
***
Феоньей назвала соседка-ведьма. Девочка слепо тыкалась в «сухую» грудь и разрывалась ором. Мать безразлично глядела на нее. Накатили слезы - жива…. Что теперь?
- Фенька, - мать коснулась лиловой головки, внутри сухо – не тронуло. – Зачем ты…. – Рев скатывался в хрип. Иванова дочь, Файка, привстав на цыпочки, изучала страшного звереныша.
- Ма, ляля, - глубокомысленно заметила она, Сандей спрятался на печи – глаза блестят, нос шмыгает.
- Дай сиську, не бери греха, - ведьма покосилась в угол - иконы здесь отродясь не было, Ванька до фронта Бога клял. Маши не маши комсомольским значком – все у черта на рогах. Ведьма перекрестилась. – Прости Господи!
- Ма, ляля, - Файка скривилась – вот-вот разревется.
- Ну, тише! – мать отдала сосок младенцу. – На, чтоб тебе, на… Ммм! – она охнула, Фенька вцепилась деснами. Матрена прошипела сквозь слезы. – Ну, нету, нету! – Девочка обиженно закряхтела и вновь закричала. Мать опустилась на подушку, закрывая уши. – Господи-и….
***
Декабрь, январь…. Матрена поняла – одна. Соседи чурались, учитель Фрол обходил дом стороной, а к февралю и вовсе, сгинул. Не стало его, Тимофеевна говорила – утек в город. Папаша, кулацкая морда, вернул письмо, да приложил к бумаге «****ь». Матрена смотрела на тетрадный лоскут, перечеркнутый крепким словом, хотелось разреветься – не смогла. Фенька выпила остатки жалости. Тупая горечь повешенницы обвязала Матрену. Каждый день Ванечка смотрит из Файки, да Сандея. Корит – не дождалась.
- Убили тебя, Ванюшко-о, - взвыла она, пальцы царапают фото. – Убили-и. – Под стеклом – чубатый красавец, голубые глаза. За эти глаза бросила богатый дом и поселилась в землянке, среди полыни. Если бы не война….
- Ма, - Сандей тянет рукав, - ма, я кушать хочу. Ма.
Матрена опомнилась, вытерла слезу.
- Сейчас, Санюшко, сейчас….
- Ма, а Феня не умерла? – малыш шмыгнул носом. Матрена посмотрела на крохотный кулек: тряпье на тряпье – собрала, что могла. Синюшний носик едва дрожит. Мать вздрогнула – испугало сожаление.
- Нет, Санюшко, не умерла, - она притянула мальца, обняла.
- Ма, я кушать хочу, - робко напомнил он.
- Сейчас, сынок, мама что-нибудь придумает.
В хате холодно, едва томится печь, земляной пол промерз. Файка на кровати, запеленатая, как капуста, играет с куклой. Время от времени дочь дышит на руки. На стенах иней. В единственное оконце едва пробивается свет. Остальные заколочены, чем попало. Темно, как в могиле. Могиле….
- Санечка, - она заглянула малышу в глаза. – Поедем в город?
- Не хочу! – закапризничал он.
- Там кушать будет, - пообещала она. – Там дядя Фрол…. Помнишь дядю Фрола? Он леденец приносил.
- Да, - глаза Сандея загорелись, парок оторвался ото рта. – Там правда кушать будет?
- Помнишь, Фрол… дядя Фрол рассказывал про магазины? Вокзал – ты хочешь на вокзал?
- Угу, - Сандей поставил в тупик. – А па? Можно ему тоже вокзал? Он у деды, да? - Земля опрокинулась, рука едва поймала угол печи. Голос задрожал.
- Санечка…. У деды.
***
Потеплело, с крыш закапало, вылезли полудохлые воробьи. Матрена дернула замок – брякнула на гвозде уключина.
- Ну, скоро? – Онисим глянул исподлобья, рука нащупала плату - отрез сукна.
- Ща, - отозвалась Матрена, колени задрожали, ладони прилипли к замку. – Ща, проверю….
- Давай шибче! До вечера поспеть бы.
- Ща, - Матрена закрыла глаза, переставила ватные ноги. Под валенками заскрипел снег, пахло гарью и лошадью. Рыжая «старушка» повела ушами. Фыркнула.
- «Ща, ща», - передразнил Онисим, - К вечеру не поспеем – брошу в поле с выводком. – Карие глаза дополнили: «Курва». – Где сыкуху то оставила? – возница подул на руки, одел рукавицы. – У соседей, че ли?
- У соседей. - Спина встала колом, сердце давит под горло. Матрена машинально вцепилась в подол – сыканул мочевой пузырь. Онисим смекнул по-своему.
- Горит передок? А то гляди….
- Сам гляди, - Матрена подсадила Файку - из-под платка одни глаза. Сандей давно увлечен лошадью, щупает вожжи, пока дядька засматривается на мамку. Матрена с усилием отвела глаза от окна. – Поехали.
- Ну, поехали, - согласился Онисим, шлепнул «рыжуху» по крупу. – Но-о, пошла, зараза! -
Лошадка переступила с ноги на ногу, потянула оглобли.
- Ну, с Богом, - Онисим перекрестился.
- С Бо…, - Матрена осеклась, спрятала лицо под рукавицей. Сзади прижались Файка и Сандей.
Вдруг возница натянул поводья.
- Тпру!!! – телега встала. В щебечущем воздухе тихонько «квакало».
- Что случилось? – не поняла Мать.
- Ребенок, кажись, - Онисим заломил шапку на затылок.
- Ма, ляля? – переспросила Файка. Платок покрылся инеем, как белой бородой. Матрена еле вскрикнула – сердце вот-вот выскочит, язык онемел.
- Поехали, че ты? – пробормотала она.
- Слышь, баба – точно дитя! – Онисим недобро оглянулся. Фенька уже не кряхтела, крик пробивался сквозь одеяло на окне.
- Тимофеевна с ним. Поехали! - потребовала мать.
- Тимофеевна? – они оба смотрели на замок.
- Тимофеевна….
- Ну, Матрена…. – потянул возница. – Мне че! – плевать….
- Мама, там ляля? – Файка заглянула в лицо. Матрена не выдержала, брызнула слюной.
- Заткнись! Заткнись! Мы сдохнем с ней, сдохнем! – она вырвала вожжи, хлестнула по лошадиной спине. Рыжуха, дернув сани, засеменила рысью. – Сдохнем….
Плач Феньки кромсал под лопатку, мать лупила и лупила лошадь, пока Онисим, прыгнув на сани, не отобрал повод. Так Феньку убивали во второй раз.
***
Матвей жену побаивался, плевать, что ведьма – люди до ерунды охочи – больно на руку тяжела. Но за полночь не выдержал.
- Мань, че это, а? - Баба заворочалась, зло уколола локтем. Матвей хрюкнул. Собаки за околицей надрывно кашляли – со двора на двор. Сон как рукой смело, Матвей обижено вякнул. – Че эта? – вдруг неожиданно предположил. – А можь фрицы, а? – По спине пробежал холодок, ужасно захотелось «до ветру».
- Какие, ****ь, фрицы?! – сетка под Тимофеевной заскрипела. – Спи!
- Так невмочь, - обиделся Матвей.
- Невмочь…. – пробурчала баба. Плоскостопного Матвея на фронт не взяли, но немчура донимала того по ночам – дед повизгивал даже на ведро. Ведьма съязвила. – Топор возьми – глянь.
- А как шлепнуть?
- А и ладно - отдашь Богу душу.
- Чаво ты?! - старый сел, сунул ноги в валенки.
- Да надоел.
- Ведьма, - Матвей дотянулся до телогрейки. – Бес тебя приберет.
- Так нету его, - хихикнула баба, - Карл Маркс один – с ним и поцелуешься.
Он долго целился через окно, ночь – глаз выколи, дома пялятся мертвыми глазницами. Матвей обернулся.
- Мань, дите надрывается….
- У Скалкиных чель? – Тимофеевна зевнула. – И че?
Матвей задрал брови.
- Нет же ее!
- Как нет? – удивилась баба.
- Онисим в город забрал…. Всех. – Старый охнул. – Ох, прошмандовка!
Он вернулся под одеяло, кряхтя, устроился.
- Вот, люди то! Наплодят котят…. Что ж это деется, а, Мань? – Баба закусила губу.
Ребенок не унимался, собаки едва перелаивали визг. Через полчаса стало ясно, на помощь никто не придет.
- Сидят за печками, ждут, кто жопу первым оторвет, - выругалась Тимофеевна. Фенька повизгивала с хрипом.
- Так и мы сидим, а, Мань? – робко вмешался Матвей.
- А нам надо?
- Жалко ж, Мань. Не по-людски….
- О людях вспомнил, - пробурчала баба. – Пусть председатель думает. Он за попа….
Фенька захлебнулась, старый приподнялся на локте.
- Можь я схожу?
- Лежи! Другие сходят….
Они вцепились в одеяло, псы постепенно затихли. Прошел еще час, сон не шел.
- Представилась? – шепнул Матвей. Тимофеевна дернула плечами. Старый вздохнул. – Оно и к лучшему – измучилась бы с такой матерью….
- Да заткнись ты! – шикнула баба, Матвей обиженно вперился в потолок. Старый будильник отсчитал набатом новые полчаса. Старый прикорнул, вдруг одеяло дернулось, он раскрыл глаза. Баба повязала платок.
- Мань, куда? – встрепенулся Матвей.
- В срамные пруда! Спи! – цыкнула баба, накинула тулуп.
- Так параша….
Дверь захлопнулась, окатив хату морозным паром. Матвей подслеповато изучил будильник. Четыре. Можно чего-нить кинуть в печь. Нехотя выбрался из постели, не расставаясь с одеялом. Доковылял к дровам. Холодок жалил под исподнее.
- Ща, - пообещал себе Матвей, уселся под печью. Из-под топора поползла первая стружка. – Ща.
Чугунок с картохой мозолил глаз, требовал пустить туда руку, но Матвей с опаской зыркнул на дверь. Как заклинание повторил. – Ща. – Огонек пробежался по березовым «вихрам», лизнул дрова, горький дым ущипнул глаза. Старый вытер слезу, вслепую запер топку. Весело затрещало. Можно обратно в койку. Он застыл, в сенях заскрипели половицы, ведьма ворвалась в дом – расхристанная, волосы выбились из-под платка. Ну, чисто ведьма!
- Че, Мань? – спросил Матвей.
- Топор! – Тимофеевна протянула руку.
- Зачем? – Матвей наклонился, поднял его с пола. Ему стало жутко. – Че там, Мань? Ты чего это, а? Может, эта - я?
Ведьма отобрала инструмент.
- Живо оно еще! – крикнула Тимофеевна, прежде чем уйти.
- Кто?!
- Да дите!
- Маня-а! – заголосил Матвей, хватаясь за сердце. – Можь оно само, не бери греха-а!
Ведьма остановилась в проеме, словила ртом воздух.
- Ты белены объелся, старый? – съязвила она. – Замок сбить…. Воды нагрей. Снегурочка теперь у тебя. – И захлопнула дверь.
***
Фельдшера не дождались, ветеринар Савелий, запыхавшись, притопал со скотного двора.
- Крепко вы…. – повесил пальто, круглые очечки заблестели. Следом ввалился Матвей.
- Маня, ну че там? – он обошел ветеринара, наклонился над свертком. Пальцы зажали нос. – Че-та вонят.
- Ты, вон, ромашками серешь, - пробурчала Тимофеевна. – Утром не продохнуть.
- Че ты, Мань?
Ветеринар брякнул умывальником, неторопливо вытер руки.
- Давали ему чего? – поинтересовался он.
- Ага, титьку свою, - отбрехалась баба. – Думай, что говоришь!
- Не приучЁн, - Савелий трепетно, одними пальцами развернул бельишко. Фенька кряхтела, из открытого рта раздавался сип. – Чья ж? – он обернулся к старикам.
- Известно чья, Матренкина, - они переглянулись.
- Так она….
- Ага, - кивнул с готовностью Матвей, хотел прибавить крепче, но ойкнул.
- Квелая совсем - помреть, - подытожил Савелий, не заметив. – К участковому надо….
- Ну тя! - вскинулась бабка. – Баба-дура перебесится, что она не человек? Не в себе.
- Живое дитя холодом морозить – человек? – Савелий нахмурил брови. – Не телок, чай. Да и того жалко.
- Ты-то больно бежал! – напомнила Тимофеевна.
- Не слышал я… - Савелий поправился. – Не думал я!
Фенька вдруг очнулась, прорезался писк. Савелий потрогал шейку - вздулись венки.
- Надорвалась, бедная, - пробормотал он.
- Не квохчи. Скажи - поможешь? – надавила Тимофеевна.
- Ты же ведьма, вот и наколдуй.
- Что она курица? – взбесилась Тимофеевна, старый опасливо отодвинулся.
- Вот и я говорю – не курица, - Савелий вздохнул. – Попробую….
***
Минула четвертая весна, Фенька росла смышленой. Она уже многое понимала. Баба Маня больше не материлась. Сразу после смерти дедушки Матвея, в горнице появилась икона. Из светлого угла смотрела добрая тетя с лялькой. Баба Маня часто прикладывалась к ней и нашептывала.
- Что же ты, Митя-а… - Дедушка праздновал Победу и провалился в прорубь. Тетя за ним не углядела.
Однажды Феня подтащила табурет, едва не опрокинув лампадку, забралась в заветный угол. Маленькие пальчики потрогали лицо, Феня собралась с духом.
- Мама? – Тетенька смотрела ласково, немного в сторону. Фенька погладила ляльку. – Холосая. - Слова пропали – захотелось расплакаться. Фенька побоялась не успеть. – Ма, плиежай, – всхлипнула она и поцеловала краску. За спиной охнули, Феня обернулась, готовая драпануть. Баба Маня. Старуха уронила веник, нижняя губа дрогнула.
- Ба, я…. – Фенька села на коленки, глянула по щенячьи.
- Фенечка, - запричитала Тимофеевна, - что ж это ты?
- Ба, можно гулять?
- Горюшко ты мое, - старуха обняла Феньку, чуть не придушив пахучей телогрейкой.
- Можно, ба?
***
Она играла. За забором – белая степь, грязная колея скачет по холмам, бурые проталины прорезались через снег. Фенька перелезла через дровяник, вцепилась в забор. Бабушка перемотала егозу пуховым платком, драповое пальтишко великовато и цепляется за коленки, ноги не гнутся в огромных валенках. Девочка вцепилась в штакетник, глазенки уставились на горизонт. Сейчас… Час, два….
- Фенечка! – зовет от крыльца баба Маня. Фенька прильнула носом к доске, ноги дрожат – тяжело на цыпочках. Бабушка прикрикнула. – Фенька, выдеру! – Не выдерет, обещает только. Баба добрая. Сердце вдруг заколотилось – от сгоревшего хутора отделилась точка. Подвода. Варежки вцепились в доски, Фенька замерла и, пока не прояснилось, начала играть. Она представила: лошадка весело перебирает копытами, салазки шлепают в мокром снегу, а на санях сидит добрая женщина. Она правит подводу к крайней хате, на глазах слезы и грустная улыбка не сходит с лица. Мама.
23.01.2011. Владивосток.
1