Хисур неторопливо шел по краю мира, по-хозяйски рассматривая заросли чорги – выдержит ли? Черные стволы толщиной в один, а то и два обхвата росли из отвесной стены обрыва и нависали над пропастью, словно короткая челка надо лбом. Один показался слишком старым. Хисур лег на живот, всей кожей ощущая мягкость и теплоту зеи. Дотянувшись до чорги, он покачал головой – чешуйки уже крошились, но не отрывались. Сам по себе ствол долго продержится, но кто знает, как поведет себя завтра, когда к нему будут привязаны люди, а весь мир сойдет с ума? Надо будет проследить, чтобы его не трогали. Хоть община и разрослась с предыдущего обряда, но места должно хватить всем.
Он поднялся и направился дальше. Зея мягко пружинила под ногами – эх, будь она не такой прочной, хоть чуточку рыхлее, людей бы гибло значительно меньше. «Нет, – оборвал сам себя Хисур. – Нельзя так думать. Грех».
Справа доносился разноголосый утренний шум – завтрак, но Хисур за своей порцией не торопился. Не пристало ученику жамлана суетиться, особенно накануне обряда. Старый учитель вряд ли выживет, и тогда к нему – когда-то сорванцу и заводиле, а теперь рослому, крепкому и жесткому мужчине почти трех очищений от роду – перейдет не только вся власть, но и вся ответственность за жизни людей, за их веру, за самого Бога.
Эти мысли невозможно было выгнать из головы, но Хисур не забывал и про цель своего путешествия, внимательно осматривая заросли. Еще пара стволов вызвала подозрения, и только-то. Хорошо. Значит, спасутся многие.
В сорнике – небольшом пятачке, которым заканчивался путь вдоль обрыва, – копошились калеки. Хисур поморщился и повернул обратно. Тут ему делать нечего, этих завтра уже не станет – или раздавит, или смоет. Туда им и дорога. Дай Бог, чтобы не появились новые! Надежда на это, конечно, слабая, но так хочется верить.
Назад Хисур шел не вдоль пропасти, а по другому краю мира, который примыкал к вайте. Ее влажно переливающаяся поверхность уходила в запредельную высь, завораживала и притягивала. К ней хотелось прикоснуться, и не просто рукой, а закрыть глаза и прижаться всем телом, гулко ударить и впитать в себя тяжелую вибрацию. Но сейчас нельзя, еще рано. Только во время обряда.
Белая здесь и в другом конце мира, густо коричневая ближе к центру – священная вайта таила в себе опасность, поэтому и запрещалось приближаться к ней в обычные дни. Только жамлан и его ученик имели такое право, потому что они, как никто другой, осознавали этот мир во всей его простоте и осмысленности. Каждая деталь идеально соответствовала своему предназначению: вайта – для обряда, чорга – для спасения, сорник – для отверженных. Не очень широкая – шагов сто, не больше – полоса зеи между обрывом и стеной загибалась полукругом так, что ее концы не были видны из центра дуги. Лучше места, чем середина мира, для жизни не найти. И сорник глаза не мозолил, и другой закуток не пустовал. Бог все продумал, людям оставалось только следовать правилам.
Завтрак уже закончился, и люди разбрелись по своим делам. Сытая детвора возилась в стороне, мужчины деловито осматривали корзины, проверяли на прочность, латали дыры. Женщины убирали остатки шана – на обед должно хватить, а вот ужинать, похоже, не придется. Ничего, завтра запасы пополнятся.
Хисур отыскал глазами Лою. На душе разом посветлело, улыбка появилась сама собой, а внизу живота возникла приятная тягость. Хороша! Девушка, стоя на коленях, склонилась над грудой веревок и раскладывала их на кучи по толщине и длине. Пышная грудь колыхалась и подрагивала при движениях. Соски крупные, бедра широкие – такие женщины детей легко носят и легко рожают. И мужчине с ней замечательно.
Девушка распрямилась и потянулась. Взгляд Хисура уперся в золотистый треугольник, и кровь гулко застучала в висках. Он будет у нее первым.
– Привет. – Хисур сел рядом. Хотелось сказать что-то особенное, все-таки после обряда они смогут соединиться не только взглядами, но как назло нужные слова где-то замешкались. – Как ты?
– Привет. Хорошо. – Лоя скользнула взглядом по мужчине, едва заметно задержалась на его неприкрытом возбуждении и потупилась.
– Завтра… – тихо сказал он. Девушка кивнула, ловко перебирая веревки.
Скромна, молчалива, покорна, женственна – именно такая пара нужна жамлану. Хисур давно положил глаз на Лою, но пришлось ждать ее второго очищения. Правилам общины должны подчиняться все без исключения.
Сказать больше было нечего, да и подошедшая Азума сбила с настроя. Она бросила на зею еще одну груду веревок и, не глядя на Хисура, села поближе к Лое.
– Я пойду, – чуть более резко, чем следовало, сказал он и встал, не дожидаясь ответа.
Азума и раньше его раздражала своей подчеркнутой независимостью и вздорностью, а в последнее время стала и вовсе невыносимой. То ли по-девичьи ревновала к нему Лою, то ли переживала так из-за недостатка мужского внимания к себе. А что она ждет с такой внешностью? Лицо невзрачное, фигура угловатая, мальчишеская – ни груди, ни бедер. Прилагайся к этому покладистый характер, еще был бы шанс, а так…
Хисур взял себя в руки и решил, что надо будет поговорить с ней по душам, когда станет жамланом. Бог ко всем истинно верующим относится одинаково, но людям почему-то хочется большего. Отсюда и все проблемы. Вера ослабевает, а там и Бога в себе потерять недолго. Чем такое заканчивается – объяснять никому не надо. До сорника рукой подать, любой может сходить и посмотреть своими глазами. И все равно ведь приходится сдерживать и направлять.
Он вдруг вскинул голову и прислушался. Волна удивленных шепотков прокатилась по общине и стихла, люди расступились перед старым жамланом. Следом за ним, опустив головы, шла молодая пара, которая сегодня уединялась на другом, противоположном сорнику конце мира. Хисур поспешил навстречу. Что такого могло случиться накануне обряда?
Жамлан прошел в центр толпы, сел и спокойно дождался, пока остальные устроятся вокруг. Только притихшая пара осталась на ногах. Под тяжелым взглядом старика все замолкли, даже в дальних рядах ерзать перестали.
– Эти люди нарушили главное правило, – без предисловий произнес жамлан. – Они были в опасной близости от вайты. Еще немного, и произошло бы непоправимое.
Перед глазами Хисура пронеслись картинки, одна ярче другой: вот, в порыве страсти мужчина… или женщина – не важно… дотрагивается до вайты… дрожь зеи предупредит об опасности, но укрыться, надежно закрепить детей люди не успеют… нес упадет раньше срока, давя всех без разбора… Чем они думали??? Даже в такой миг нельзя забывать обо всем на свете. Не для секса, не для любви их создал Бог – для чистой и незамутненной веры!
– Наказание – сорник!
Все окаменели. Такой приговор накануне обряда означал верную смерть. Давно жамлан не был столь суров, но и необходимости не возникало. Так, по мелочи грешили, по мелочи и получали.
Девушка зарыдала в голос и упала на колени. Мужчина закусил губу, вскинул голову, но страх в заблестевших глазах скрыть все же не сумел.
– За что? – Азума дерзко вышла вперед и опустилась перед жамланом. – За что их так? Они же не понимали, что творят! По глупости, по неосторожности… неужели это заслуживает смерти?
Отвечать жамлан не торопился. Хисур внимательно оглядел сидящих вокруг людей. Слишком многие отвели глаза – тоже так думают? Как же так?
– А если бы погибли другие? – не выдержал он. – Оглянись – тебе их не жалко?
– Но ведь ничего не произошло! – не сдавалась Азума. – Накажите их, но зачем убивать?
– Затем, что есть правила, которые должны соблюдать все! – Хисур взбеленился. – И потому что решения принимает жамлан – ты собираешься указывать ему, как нужно поступать?
– Наказание – сорник. – Жамлан сказал это негромко, но все разом притихли.
Старик встал. Все, кроме наказанного мужчины, теперь смотрели на него снизу вверх, словно еще надеясь на чудо, но уже зная – не будет. Спорить никто больше не осмеливался, даже Азума молчала.
Этому старцу завтра исполнится уже седьмое очищение – так долго служить Богу не удавалось никому. Редко кто из обычных людей доживал до шестого, а уж жамланы, больше других рискующие своей жизнью во время обрядов, и подавно. Если Бог так долго не забирает его из этого мира, то вера старого жамлана по своей силе не имеет равных. «Как можно возражать ему, даже если сам думаешь по-другому?» – читалось в их глазах.
– Вы забыли, для чего нас создал Бог? Вы забыли, в чем смысл жизни? – Жамлан обвел взглядом притихших людей. Его голос окреп, впечатывая в каждого простые слова и короткие фразы: – Бог не может существовать без верующих в него. Ослабнет наша вера – не станет Бога. Не станет Бога – исчезнет мир, а вместе с ним и мы. Но вера – это не только мысли о Боге. Этого мало. Мы не должны сидеть, сложа руки – мы должны действовать. Действовать так, как нужно Богу. А разве сложно догадаться, чего он от нас ждет? Оглянитесь – в мире все создано для обряда. Ничего лишнего – зея, нес, вайта, чорга, сорник… И даже шан появляется только после очищения. Это знак, что мы все делаем правильно. И раньше мы все делали правильно. Отправляли провинившихся в сорник – правильно. Не подходили к вайте – правильно. Именно это нужно Богу. Не ошибаемся ли мы? Азума, ты ведь об этом спрашивала? Но ты не хуже других знаешь, чем может обернуться такой проступок. Хочешь смерти? – Не дождавшись ответа, он снова повернулся к сидящим перед ним людям. – Если нес упадет на зею, когда мы не готовы, выживут немногие. Оставшихся будет слишком мало, чтобы своей верой поддерживать Бога. Мир исчезнет. Кто из вас хочет умереть раньше срока? Отводите глаза… Что же вы тогда их защищаете? Почему молча слушаете девочку, словно соглашаясь? Или на самом деле считаете правила нашей жизни неразумными?
Жамлан перевел дух и уже спокойнее добавил:
– Идите… Уже завтра мы поймем – чья вера дала трещину. Кого Бог признает недостойным.
– А если ты сам не переживешь обряда? – В голосе Азумы дрожали злые слезы. – Кто тогда будет прав?
– Скорее всего не переживу, – усмехнулся жамлан. – Моя вера крепка, но я уже слишком стар, чтобы действовать во благо и во имя Бога. Пусть мое место займут молодые, – он перевел взгляд на Хисура, – они смогут сделать больше. А тебе следует призадуматься – что ты говоришь и зачем. Слова порой ранят сильнее, чем поступки. Мы должны радовать Бога, а не причинять ему боль. Те, кто этого не понимает, покидают мир раньше остальных.
Люди расходились торопливо, но молча, пряча глаза даже друг от друга. Видимо, многим было о чем подумать накануне обряда, который переживали только самые достойные, чьей веры было достаточно, чтобы поддерживать существование Бога. Никто не хотел умирать, но из раза в раз без жертв не обходилось. Община сокращалась и очищалась. До следующего обряда.
– Ты зря так жестко осадил девочку, – укоризненно произнес жамлан, когда они дошли до зарослей чорги и сели на самом краю, подальше от людей. – Нельзя давить властью, нельзя заставлять подчиняться. Люди должны делать это добровольно.
– Добровольно? – переспросил Хисур. – Разве такое возможно? Если они все будут делать добровольно, то в чем смысл жамланов? Сам обряд стал бы ненужным. Если бы в каждом горел огонь истинной веры… Нет, мир слишком мал, и через десяток-другой поколений здесь было бы не протолкнуться. Ты же сам меня учил, что все для чего-то…
– Да, – перебил его жамлан, – многому я тебя научил. Пришла пора рассказать и то, о чем другим людям знать не следует.
Хисур обратился во внимание. Пауза затянулась, но он не торопил старика.
– Ты спросил – способны ли люди добровольно следовать правилам? Да. Но только если ими будет двигать страх. Любовь, понимание – все это ерунда. Ты сам сегодня видел, до чего могут довести чувства. Азуму же сбивает с истинного пути именно разум, желание объять своим крошечным умишком необъятное, непознаваемое. И только страх наказания удерживает людей от ложного шага, даже если никто не видит. Бог не наблюдает издали – он читает в душах, от него нельзя укрыть ни грешных мыслей, ни поступков. Но забирать людей он может только во время обряда. А чтобы вера не спадала и после них, есть мы – жамланы. Руки Бога, глаза Бога. Только мы имеем право карать, и нам решать – кто прав, кто виноват. Это огромная ответственность, у нас нет права на ошибку… Если люди перестанут почитать жамлана, страх пропадет, и от истинной веры ничего не останется.
– Ты отправил сегодня двоих на верную смерть, чтобы остальные боялись – только поэтому? – прошептал Хисур.
– Да. – Жамлан довольно улыбнулся. – Ты быстро схватываешь суть. Я спокоен за общину и за Бога – у меня вырос достойный преемник.
– Но почему ты пощадил Азуму? – ученик пропустил лесть мимо ушей. – Разве ее слова не так вредны, как этот глупый поступок в пылу страсти? Она-то понимала, что говорит. И люди к ней прислушивались.
– Я надеялся, что ты сам придешь к этой мысли, и не разочарован. Да, только страхом общину не удержать. Иначе после самой малой провинности человек может махнуть рукой и пойти в разнос – все равно терять уже нечего. Пусть девочка сегодня наговорила не на одно наказание – я дал ей шанс исправиться. И люди это почувствовали – сам же видел по глазам. Они поверили, что такой шанс есть у каждого, жамлан может не только наказывать, но и прощать. Надежда – не меньшая сила, чем страх. И что бы ни случилось с Азумой завтра, на остальных это подействует единственно верным образом. Если девочка выживет – возрастет надежда. Если погибнет – усилится страх. Для жамлана важно чувствовать настроения людей, вкладывать им в головы нужные мысли и самих подталкивать к нужным поступкам. Нельзя только давить властью и заставлять.
– Смогу ли я когда-нибудь рассуждать и действовать так же мудро, как ты? – медленно проговорил Хисур. В его взгляде, обращенном на учителя, светилось восхищение, но в голосе сквозила неуверенность.
– Сможешь, не сомневайся в этом. Поддерживай в себе огонь веры – он подскажет тебе в трудную минуту и что говорить, и что делать.
Хисур кивнул. Мысли роились в голове, чувства бушевали, мешая сосредоточиться.
– Завтра обряд. – Голос жамлана предательски дрогнул. – Я пойду проверю – все ли готово, а ты проследи, чтобы эти двое ушли в сорник.
Хисур кивнул еще раз и поспешно покинул старика.
Пара покорно шла впереди. Мужчина обнимал девушку за талию, и что-то тихо говорил. Странно… Не только обреченность выражали их фигуры – какую-то неощутимую близость, словно даже на пороге смерти они продолжали жить друг другом, выпивая каждый миг до конца. Хисур попытался представить на их месте себя и поежился. Ничего, кроме холодного липкого ужаса он не испытал. Не зря жамлан отправил их в сорник, ох, не зря – неправильные они.
Калеки притихли, увидев странное шествие. Хисур шепотом выругался – Лоя и Азума пришли раньше и теперь раздавали шан тем, кто уже давно не имел права на жизнь. В последний день, когда еды могло не хватить на общину – зачем? Кто распорядился? Или просто забыли отменить сегодняшнюю кормежку? Как не вовремя они здесь оказались. Почему-то присутствие девушек смущало и раздражало.
Пара, не глядя на конвоира, ушла в сторону. Они сели рядом, словно незримой стеной отгородившись от остального мира. И ладно. Главное, приказ жамлана выполнен.
Хисур огляделся. Лоя неторопливо выдавала крошечные порции, переходя от одного калеки к другому. Азума же сидела рядом с мужчиной, ноги которого были изломаны, вывернуты под невозможными углами, живот пересекал страшный шрам, стекающий на бедра. Раны давно зажили, кости срослись, но ходить он не мог. Хисур даже вспомнил его – не успел добежать до чорги, поскользнулся в самый последний момент.
О чем можно говорить с отверженным, проклятым, самим Богом вычеркнутым из списков людей? Да еще так – то улыбаясь, то оживленно споря, с горящими глазами? Даже только как мужчина он не мог представлять интереса, с таким-то уродством. Зря жамлан мягок с этой девчонкой. Если переживет завтрашний обряд, надо будет приструнить ее.
– Лоя, Азума – пора возвращаться, – не терпящим возражения тоном скомандовал он.
Азума замешкалась, прощаясь как-то слишком долго. Лоя отдала остатки шана сидящему рядом калеке – от Хисура это тоже не укрылось, могла бы и с собой забрать, – и покорно подошла к нему.
Он направился в сторону общины, девушки шли следом. И все же… Он ведь почти уже жамлан, так?
Хисур резко повернулся и впился взглядом в Азуму:
– О чем ты с ним говорила?
– Какое это имеет значение? – дерзко ответила она.
– Большое.
– О жизни.
Ответ, который не говорил ровным счетом ничего. Не слишком ли она умна?
– О жизни можно говорить по-разному. Мне показалось… я видел, что ты с ним говорила, как с человеком.
– А он и есть человек!
Хисур замолчал. Она не могла не понимать – что говорит. Такое признание значило отрицание основы основ их жизни. Это уже выходило за грань дозволенного, такое нельзя прощать. Но Хисур еще не был жамланом и не имел права принимать решения.
– Я отведу тебя к жамлану, – сквозь зубы процедил он. – Пусть решит, какого наказания ты заслуживаешь.
– А то я не знаю, каким оно будет, – без малейшего намека на страх усмехнулась Азума. – Зачем тянуть?
В ее взгляде вдруг сверкнула странная радость, словно она давно хотела это сделать, но что-то мешало. А вот теперь решилась. Она подошла к Лое, порывисто обняла ее и прошептала:
– Прости. И прощай. – Бросила быстрый взгляд на Хисура, кусающего в бессилии губы. – Дай Бог и тебе счастья!
И ушла обратно, срываясь на бег.
Немыслимо! Она сама – добровольно! – выбрала смерть. Ради чего? Ради кого? И, самое главное – почему? Что заставило ее так считать, так думать, так чувствовать? Есть ли в общине те, кто считает так же, кто не испугается наказания, променяв веру на что-то другое, непонятное, неправильное? Это же конец их мира…
Хисур взглянул на Лою – по ее щекам текли слезы.
– Тебе ее жалко? – в его голосе не было ни малейшего сочувствия. Скорее, угроза.
– Да… – прошептала девушка, чья покорность, смирение и вера никогда не вызывала у него сомнения. – И нет…
– Так да или нет?
– Мне жаль, что Азума умрет. Но они любят друг друга… Сегодня они будут вместе. И завтра тоже… вместе…
Мир рушился на глазах. Если уж Лоя такое смеет говорить вслух, то что происходит в душах и сердцах других? Или он зря так переживает, и страх по-прежнему прочно держит людей в узде?
Сегодня еще есть возможность посоветоваться с мудрым стариком. Но что будет завтра, когда верховной властью станет он? Если сейчас у самого внутри что-то сжимается от одной мысли, что его Лоя… Нет! Он не имеет права на жалость. Он отвечает перед Богом за всех, не только за эту девушку, которая покорно склонила голову, ожидая наказания за свои слова. Он отвечает и за самого Бога, который зависит от веры людей.
Срочно к жамлану!
– Ты должна молчать, пока не вызовет жамлан. Он решит, что с тобой делать.
– Хорошо, – едва слышно прошептала Лоя и последовала за Хисуром.
Старик долго молчал, вздыхая и задумчиво почесывая затылок. Через короткие седые волосы просвечивала кожа. Хисур в ожидании пытался отвлечься на другие мысли – что угодно, лишь бы не думать о Лое.
Он вспоминал, как его самого ловкие женские руки освобождали от выросших с предыдущего обряда волос. Небольшие прядки одна за другой отрывались поближе к голове, чтобы их длины хватило на плетение крепких и прочных веревок. Из них потом изготавливались корзины для шана и канаты. Было больно, но эта процедура необходима. Каждый жертвовал частичку себя, морщился, стискивал зубы, но терпел. Только чтобы шана удалось запасти побольше, а дети могли пережить обряд и поддерживать огонь веры в общине, передавая его следующим поколениям.
– Ты поступил правильно, – наконец произнес жамлан.
Хисур вскинул на него глаза. Неужели он в такой сложной ситуации смог выбрать единственно верное решение? Значит, и дальше справится?
– А что будет с Лоей? – не удержался он от рвущегося изнутри вопроса.
– Я поговорю с ней, но решать будет Бог. Завтра.
Хисур кивнул. Все верно. Лоя последний раз будет среди тех, кто укрывается в зарослях чорги. Там тоже может случиться всякое, но шансов выжить гораздо больше.
– Иди, – жамлан мягко улыбнулся, но в его глазах стояла горечь. – Тебе самому надо подготовиться к обряду. Не дело вступать в роль главы общины, примера для всех верующих с таким смятением в душе. Побудь один. Разберись в себе, очистись от грешных мыслей.
– Ты считаешь, что у меня есть такие мысли? – Хисур вздрогнул. По спине пробежал холодок.
– Они есть у каждого. Жамлан тоже человек. Бог судит не чувства и даже не слова – веру. Сомнения и борьба с ними – естественный путь очищения. Если ты сегодня победишь в себе скверну, то завтрашнее утро встретишь достойным назваться жамланом.
Хисур молча встал, помялся, не зная, что сказать, и надо ли что-то говорить, резко отвернулся и направился к дальним зарослям чорги.
Край мира, где обычно уединялись пары, встретил его тишиной. Пространство за обрывом светилось ровной голубизной, стволы чорги пронзали и дробили его, поэтому Хисур лег на спину и уставился вверх.
Когда-то в детстве он любил сидеть на краю, смотреть в бесконечность и мечтать обо всем на свете. Почему-то больше всего ему хотелось встретиться с Богом: тот представлялся мальчику огромным человеком с добрым, но суровым взглядом. Образ Бога-человека преследовал Хисура всю жизнь, и, наверное, именно это и определило его судьбу. Жамлан заметил шустрого пацана давно, еще до его второго очищения. Уже потом старик признался взрослому и зрелому Хисуру, что таких глаз – пронзительных и искрящихся верой – не видел больше ни у кого.
Но что происходит с ним сейчас? Все было так просто и так понятно… Завтра обряд, который должен оставить только самых чистых, самых верующих. Так было и так будет всегда. Чистота души, сила веры всегда были главным мерилом всех и вся. Никто не смел в этом сомневаться, а уж сам Хисур и подавно.
Почему тогда так больно от одной мысли, что его девушка, его Лоя может погибнуть во время обряда? Если Бог признает ее недостойной, то ради остальных, ради общины она должна исчезнуть, умереть. Нельзя выделять одного человека и устанавливать для него другие правила – перед Богом все равны. Но почему так хочется, чтобы она выжила несмотря ни на что?
Как избавиться от этих мыслей? Как вернуть себе чистоту и уверенность?
Хисур закрыл глаза и застонал. Если он не разберется в себе, то и сам может не пережить завтрашний день. Умирать страшно, потому что община тогда останется без жамлана – некому будет следить за правильностью жизни, и мир скатится в пропасть, Бог исчезнет.
И просто страшно умирать…
Как же Азума могла сделать такой выбор? Что для нее оказалось ужаснее смерти? Что стало важнее веры? Может, сходить и спросить? Только захочет ли она говорить с ним, если Лоя права, и те двое сейчас наслаждаются каждым мгновением вместе?
Нет, никуда он не пойдет. Самому нужно во всем разобраться. До утра еще есть время…
Весь вечер и всю ночь Хисур ворочался, вскакивал, нервно ходил и ложился снова. Иногда проваливался в тяжелый сон и просыпался от кошмаров.
Ответов он так и не нашел. Лишь решил для себя, что во имя Бога и ради людей он должен и будет делать все, что требуется, и даже больше. Но задавленные сомнения все же ворочались где-то в дальнем уголке души, не позволяли вернуть утерянные накануне покой и уверенность.
Утром он вернулся в общину. Все уже проснулись и суетливо готовились к обряду. Дети притихли, особенно те, для кого это очищение должно было стать первым. Подростки, которые уже пережили один обряд, хорохорились перед малышней и нетерпеливо поглядывали на старших. Второе очищение – грань между детством и зрелостью. Уже сегодня те из них, кто переживет обряд, начнут новый виток жизни – взрослой.
Женщины принялись сгонять детей к чорге, где мужчины уже приготовили прочные канаты. Совсем маленьких отдавали тем, кто постарше. Остальных привязывали поодиночке. Хисур с трудом вникал в происходящее, но все же заставил себя проверить каждого ребенка, каждый ствол. Он должен и он будет…
– Я хочу быть с вами во время обряда, – вдруг прозвучало за спиной.
Хисур резко обернулся. Лоя смотрела прямо на него, в ее глазах бился страх. Но почему-то казалось, что боится она не того, чего следует.
– Ты с ума сошла? Марш в чоргу к остальным!
– Я хочу быть с вами, – настойчиво повторила девушка.
– Но почему? – Хисур растерялся окончательно. Вчера Азума, сегодня Лоя…
– Ты сомневаешься во мне. Пусть Бог решит – достойна ли я… тебя. Если останусь в живых, тогда ты мне снова поверишь. Иначе и жить не стоит.
– Достойна меня? – в голове это не укладывалось. – Ты должна думать о Боге – чтобы стать достойной…
Достойной чего?
Хисур потряс головой, отгоняя крамольные мысли.
– Если Бог решит, он заберет тебя и из чорги. Иди, и прекрати нести чушь!
– Я останусь! – Лоя развернулась и направилась ко взрослым.
Что случилось с прежде такой покорной девушкой? Ради чего? Почему??? Шансов погибнуть так гораздо больше, как же он будет без нее?
Нет! Он же решил, что правила едины для всех… Вот именно! Никому нельзя участвовать в обряде в таком возрасте!
Хисур бросился к жамлану.
– Что ж, пусть, – прозвучало словно приговор. – Она хочет доказать свою чистоту перед Богом – никто не может ей этого запретить.
Наверное, так правильно. Будь он жамланом, не иди речь о Лое – сказал бы то же самое.
Он должен и он будет.
Когда все приготовления были закончены, взрослые собрались плотной толпой вокруг жамлана. Хисур встал рядом со стариком, поймал себя на том, что пытается разглядеть среди людей девушку, и опустил глаза.
– Я многое хотел бы вам сказать, – начал жамлан. – Но все слова стали бы лишь повторением того, что вы и так знаете. Я хочу лишь попрощаться – этот обряд для меня станет последним, я чувствую. Мое время пришло. Но я верю в вас! А Хисур станет хорошим жамланом…
Старик обвел взглядом толпу, задерживаясь на каждом, кому-то улыбаясь, кому-то кивая. Ободряя и поддерживая. Настраивая.
– С Богом! – прозвучало наконец, и люди направились к вайте.
Жамлан и Хисур встали в центре, остальные выстроились по одному вдоль стены. Края цепочки скрывались за изгибами – община стала большой, слишком большой.
– Во имя Бога! – крикнул старик и со всей силы ударил кулаками по вайте.
Слова, повторенные каждым, волной прокатились по цепочке. Гул от множества ударов сотряс мир. Вайта задрожала, по ней заструилась вода, пока еще ручейком стекая в сторону сорника.
Хисур забыл про все свои страхи и сомнения, охваченный священным трепетом.
– Во имя веры! – разнесся новый клич.
И снова сотни рук заставили мир содрогнуться. Зея уже ходила ходуном – пора!
– Все назад! – в тот же миг крикнул старик, и все бросились к спасительной чорге.
Хисур одним из последних, как положено жамлану, достиг зарослей, распластался на стволе, крепко вцепился руками в канаты и только тогда повернул голову.
Нес – как две капли воды похожий на зею, даже чорга в нем росла так же, – упал с громким чавком, закрыв собой все до единого клочка. Верхние стволы ударили по нижним, но канаты выдержали. Люди вроде как тоже? Нет, не все – кто-то с долгим криком сорвался в пропасть…
Через несколько мгновений, показавшихся вечностью, нес оторвался от зеи и понесся обратно. И только тогда Хисур увидел, что и добежали не все. Расплющенное тело жамлана оторвалось от неса и полетело в пропасть.
Вот и все… Теперь он главный. И должен довести обряд до конца.
Выждав, не вернется ли нес, Хисур гаркнул:
– Все вперед!
Толпа послушно – его признали? – бросилась к вайте, спотыкаясь в воде. Уже не ручеек, а набирающие силу потоки текли под ногами.
Хисур успел заметить еще два тела – потом, все потом.
Дождавшись, когда цепочка выстроится у стены, он срывающимся голосом крикнул:
– Во имя очищения!
Новый удар. Вайта содрогнулась. Теперь уже нельзя делать больших пауз, и Хисур скомандовал отход. Все бросились обратно.
Вода сбивала с ног, но помогать упавшим никто не торопился. Самим бы спастись, да и неправильно это – кто не успеет, тот недостоин.
Маленькая девичья фигурка справа вдруг споткнулась и распласталась в воде. Хисур рванулся было к ней, но тут же остановился.
«Лоя!!! Лоя… Бог… Люди…»
Нет, он не может… он должен…
Хисур со всех ног бросился к чорге, не видя ничего перед собой. Вода под ногами, вода вокруг, даже в глазах почему-то мутно, все расплывается. И дышать тяжело, больно. Крики ужаса заставили его на бегу поднять голову.
Еще никогда он не видел нес так близко. Еще никогда он не испытывал такого ужаса… Секунда промедления оказалась решающей – он успел бы, не замешкайся при виде падающей Лои.
Откуда-то взялись силы на рывок. Уже в прыжке Хисур даже не услышал – всем телом ощутил, как близка была смерть.
Удар о ствол чорги вышиб воздух из легких, но боли Хисур не почувствовал. Его окатило водой – уже не страшно. Успел? Он жив?
Пальцы царапали поверхность в надежде зацепиться. Почему здесь нет канатов? Чешуйки рассыпались в руках. Это же тот самый ствол – старый, к которому он приказал никого не привязывать…
Теряя сознание, Хисур еще успел почувствовать, как скользит по мокрой чорге, как с глухим хлопком ствол вырывается из оков зеи, как сжимается все внутри от вида удаляющегося мира, которому молодой жамлан оказался не нужен.
Он очнулся, но еще долго лежал без движения. Память возвращалась волнами, и каждая картинка словно заново убивала. С этой болью, шедшей откуда-то изнутри, не могло сравниться даже ноющее от удара тело.
Хисур медленно сел и огляделся.
Вокруг расстилалась ровная поверхность без конца и края, словно зею растянули во все стороны, сделали тверже, местами взбугрили холмами, а между ними проложили глубокие овраги. Лишь мягкий розовато-бежевый цвет напоминал о покинутом мире, да бесконечная голубизна вверху приковывала взгляд. Вдали смутно прорисовывался странный силуэт чего-то огромного.
Где он? И почему еще жив?
Почему-то ответы на эти вопросы казались неважными.
Хотя тело и требовало покоя, Хисур встал и побрел, даже не задумываясь – куда и зачем. Просто надо было что-то делать.
Так же неторопливо сменяли одна другую мысли. Бог изгнал его из того мира, но не убил. Что это значит? Еще один вопрос без ответа. Что теперь будет с ним? А с общиной, оставшейся без жамлана? Лучше бы он попытался спасти Лою – тогда они хоть погибли бы вместе.
Хисур вдруг отчетливо осознал – какая сила заставила Азуму выбрать смерть рядом с любимым. И что толкнуло Лою отказаться от спасения в чорге. Да, ее решение привело к тому, что он здесь. Но она не могла по-другому – теперь он это понял. Но поздно…
Что-то мелькнуло на дальнем холме, и Хисур замер. Пятно не двигалось. Похоже на…
Он бросился туда.
Азума дышала, но была без сознания. Хисур хлестал ее по щекам, тряс, тормошил, пока девушка, закашлявшись, не открыла глаза. Растерянность в ее взгляде быстро сменилась колючей и злой настороженностью. Она отшатнулась и подобралась, готовая дать отпор, бежать или броситься самой.
– Где мы? – хрипло пробормотала Азума, поняв, что Хисур не опасен.
– Не знаю.
Покрутив головой, не выпуская при этом Хисура из поля зрения, она снова уставилась на него:
– А как ты сюда попал?
– Сорвался в пропасть, – он не хотел вдаваться в подробности, но Азума их и не ждала.
– Значит, и ты тоже… А Лоя?
Хисур отвернулся.
– Ты видел?
– Она поскользнулась и упала, – он с трудом протолкнул слова через непослушное горло.
– Поскользнулась? Но почему она была не в чорге?
– Она так решила.
– А ты даже не попытался ее спасти…
– Да! – взорвался Хисур и вскочил на ноги. – Даже не попытался! Давай, добивай меня! Я виноват в ее смерти. Я! Не помог, не спас! Не умер рядом! В чем еще обвинишь?
– Обвинить тебя? – протянула Азума. – Да проще перечислить, в чем ты прав! Вы все помешались на глупой вере. Кто сказал, что именно это нужно Богу? Кто? Покажи мне его! Сколько смертей на вашей совести? Не считали?
– А что, по-твоему, ему нужно? Ты умнее всех?
– Не я умнее – любовь!
– При чем здесь это?
– Как ты не понимаешь? Бог создал нас не для того, чтобы мы в него верили – ему нужна наша любовь. Ему нужно самому кого-то любить! Без этого жизнь не жизнь. Ничем другим это заменить невозможно.
Хисур открыл было рот, но ничего не сказал. Кусочки разбитой картинки вдруг сложились в одно целое. Все, что так терзало его в последнее время, предстало совсем в другом свете.
Богу нужна не вера, а любовь? Если взглянуть на жизнь с этой точки зрения – сомнениям места не остается, все становится простым и понятным.
Как же он раньше этого не понял? Почему до сих пор никто не усомнился в правильности той линии, которую такой ценой, такими усилиями, страхом удерживали жамланы?
Вскрик Азумы вывел его из ступора. Девушка, распахнув глаза и зажав рот рукой, смотрела вдаль. Хисур взглянул в ту же сторону – невнятный силуэт вдали вызывал странное волнение, но что она в нем увидела?
– Это же… это же Бог! – наконец, прошептала Азума. – Неужели ты не видишь?
Девушка вскочила, рывком развернула Хисура за плечи и ткнула пальцем:
– Смотри! Это голова, шея, грудь… А мы, получается… в его руке?
Еще одна картинка сложилась.
Хисур стоял, не в силах пошевелиться. Его детские мечты о Боге-человеке воплотились в реальность. Внутри звенела пустота, и только порывистые, прерываемые всхлипами слова Азумы долетали, словно издалека:
– Наш мир… это же его глаз! Конечно! Зея и нес – веки, чорга – ресницы… А вайта… Боже! Как же ему должно быть больно, когда мы… во время обряда… Он же плакал! Хисур – он плакал!!! А мы считали, что делаем это для него… Тебе еще нужны доказательства? Он плакал, но терпел… Потому что любит нас! И надеется, что мы когда-нибудь поймем…
Она не выдержала, рухнула на зею и зарыдала. Хисур с трудом перевел взгляд на девушку, не замечая, что и по его щекам текут слезы.
Все было напрасно. И даже более того… Смерть Лои и остальных не имела смысла. Кто и когда придумал, что Богу нужна вера? Не узнать. Кто-то решил, и все покатилось совсем не в ту сторону. Кто-то убедил остальных, запугал, и все покорно пошли за ним. И страх нужен был именно потому, что идеи не находили отклика в душах и сердцах людей. Приходилось заставлять.
И никто там, в их мире не сможет понять то, что осознали они. Для этого нужно выйти за пределы, перешагнуть грань. Не только в буквальном смысле – в душе, в сердце, как Азума. Как Лоя. Есть ли еще среди людей те, кто способен усомниться в основе основ? Кто сможет убедить других?
Он любит нас… значит, сможет простить? Но нужно прекратить эти бессмысленные и жестокие обряды. Чтобы больше ни одной смерти! Никакое это не очищение – обряд не нужен ни Богу, ни общине. Мир на самом деле так велик – места всем хватит.
Но как?
Хисур вдруг отчетливо понял – что нужно сделать, чтобы смерть Лои не стала напрасной. Только так он сможет облегчить не только свою боль. А иначе не имеет права даже думать о Боге – ведь он любит его и всегда любил, с детства.
Но просто любить мало. Пусть Бог может заглянуть в душу и сам увидеть, чем на самом деле наполнен человек. Разве можно любить по-настоящему и молча взирать на то, как мучается тот, кто для тебя дороже всего?
Надо все изменить.
– Я возвращаюсь, – хрипло сказал Хисур.
Азума вскинула на него разом просветлевший взгляд – она все поняла сразу.
– Я с тобой.
– А он… тот, с кем ты…?
– Он столкнул меня в пропасть, а сам погиб.
Хисур кивнул. Ему теперь тоже не нужны были лишние слова. Сердце понимает быстрее и правильнее.
Он посмотрел вверх – туда, где их прежний маленький мир был так близок и так бесконечно далек от Бога. Смогут ли они дойти? Дорога вряд ли будет простой. Но эта цель стоит жизни.
Чтобы больше не было ненужных смертей и бессмысленной боли.
– Прости меня, – прошептал Хисур, глядя в глаза Богу. – Я все исправлю. Ты больше не будешь страдать. Обещаю! И сделаю. Потому что люблю.