Залаяла наша собака. Я вышел из дома, чтобы открыть калитку. У порога стояла соседка Зина. Она была бледна, губы тряслись, глаза бешено бегали.
- Ой, Сёрёжа! Ой, не могу! Вызови скорую! И милицию!
Прокричав это, она кинулась обратно к себе в дом.
«Что там у неё стряслось?» – с тревогой подумал я и поспешил вслед за ней.
Двор Зины примыкает к нашему. Толкнув калитку, я зашёл на её участок. Из сарая появился её сын Кирилл. Завидев меня, он как-то криво усмехнулся и произнёс:
- Всё. Готов. Можешь глянуть…
Я переступил порожек сарая-курятника. В нос ударил смрад прелого комбикорма, куриного помёта и ещё чего-то. В углу, раскинув руки, лежал на спине Аркадий. Телогрейка распахнута, рубаха вылезла из порток, обнажив голый пупок. Скомканная шапка-ушанка валяется возле головы. Один глаз приоткрыт.
По клетушке прохаживается с важным видом петух. Иногда он останавливается и, встав на одну ногу, косится на открытый глаз Аркадия словно размышляя – не клюнуть ли хозяина в глазницу…
Я вышел из курятника.
- Проходи в дом, - сказал Кирилл и отворил передо мной дверь.
Домик у них маленький, словно пришибленный снаружи, скукоженный внутри… Комнатушки – что клетушки, чуть больше отсеков в курятнике, но не намного уютнее. Отопление – от чадящей печки посреди дома… Запах гари и смрадного варева для домашней живности застревает в горле. Лестница в крошечной кухоньке поднимается к люку на чердак, где Аркадий держит голубей. Аркадий жаловался, что на них то и дело нападают крысы. Иногда они забегают и на мой двор, где их отлавливает наша немецкая овчарка Лада.
За кухонным столом сидит, охватив голову и причитая, тётя Зина.
- Ой, господи! Ой, горе, какое…
- Мать, кончай выть! И без того тошно, - говорит Кирилл. – Чего соседа взбудоражила? Или забыла, что у меня мобильник есть.
Он вынул из кармана сотовый телефон-раскладушку. Открыл крышку, потыкав пальцем, набрал номер.
- Алло! Тёть Кать? Это я, Кирилл. Приезжай. Отец умер.
От этих слов Зина заголосила ещё сильней.
- Ой, что же делать… Что же делать…
- Хоронить. Что же ещё, - отвечает ей Кирилл.
- Сколько ему было? – спрашиваю я у Зины.
- Семьдесят два. Утром говорит, что-то голова побаливает, наверное, давление поднялось. Дай мне, чайку покрепче. Выпил и в курятник пошёл. И вот … на тебе…
Зина снова запричитала…
- Не плачьте тёть Зин, - говорю я. – Все там будем. У него и возраст приличный, и смерть лёгкая.
- То так, Серёжа, - всхлипывает она. – Ты на похороны-то придёшь?
- А как же, - отвечаю я. – Приду непременно…
Я отправляюсь к себе домой.
Вот и Аркадия не стало. Уходят соседи. И старые, и не очень. Худенькая дамочка с косой косит всех без разбора. На прошлой неделе пронесли мимо наших окон Кольку Филимонова. Говорят, желудком он маялся. Лечился водкой. Кольке было сорок с небольшим. А Аркадию всё-таки восьмой десяток. Большая разница.
Аркадий, как и я, из пришлых. Он пришёл на нашу улицу к жене ещё задолго до того как я тут объявился.
Мой тесть, покойный дядя Ваня, относился к нему по-особому. Любви не питал, но никогда и ничем этого не показывал.
- Сосед – он от Бога, - говаривал дядя Ваня. – Это жену ты выбирать можешь. А соседа принимай как данность. И живи с ним.
Его внутренняя, ничем не проявляемая антипатия к соседу объяснялась очень просто. Дядя Ваня – убеждённый коммунист, искренне и непреложно веривший в дело Ленина-Сталина, и в то, что коммунизм – это самое правильное устройство жизни для всего человечества. Он вступил в партию под Сталинградом, где был ранен и награждён орденом Красной Звезды. Всю последующую жизнь гордился званием коммуниста, но орден никогда не носил, даже на демонстрациях. Аркадий же считал, что коммунизм – это химера, а коммунисты – это паразиты и жулики, пытающиеся получше устроиться в жизни за счёт других. Их убеждения были настолько диаметрально противоположны, что они, прожив долгие годы бок о бок по разные стороны забора, предпочитали не обсуждать свои мировоззрения.
Были у Аркадия свои резоны… Ещё молодым человеком где-то, как-то он иронически отозвался о политике товарища Сталина вообще и в области сельского хозяйства в частности. Мол, в рабов превращены колхозники. К земле пришпилены, как бабочки под стеклом… И не будут они никогда на Москву ишачить, потому что человек завсегда первейше на себя работать хочет.
Мир не без добрых людей. Кто-то из присутствовавших «стукнул» на Аркадия. (Аркадий считал, что это работа Ваньки Хохлова с соседней улицы, который умирал от зависти к его голубям.)
Через некоторое время в дверь Аркадия постучали. Люди в штатском из очень официальной государственной организации увезли его …
Суд был скорый и не обременённый процессуальными излишествами. Статью Аркадию нашли быстро и без проблем. Лучшие годы своей жизни он провёл в отдалённых, но экологически чистых, местах, махая киркой и лопатой…
Отбыв срок, Аркадий вернулся в родной город, затаив крепкую нелюбовь к советской власти. После долгих мытарств устроился на работу в завод. В цехе познакомился с женщиной по имени Зина. Была она немолодая, но и не старая. Не красавица, но и не уродина. А главное – добрая. Аркадий женился. Пришёл к ней жить в частном доме в Заречье. Вот где раздолье! Особенно – для голубей. Перво-наперво Аркадий соорудил голубятню. Голубей завёл классных - дутышей, турманов… Такие Ваньке Хохлову и не снились. Чуть погодя сын Кирюшка родился. Всё нормально. Жизнь как-то налаживалась.
Кроме голубей Аркадий ещё любил собак. Просто обожал. Во дворе держал не менее двух (а иногда и трёх) псин весьма сомнительной породности. Будь у него возможность – он подобрал бы, приютил и обогрел каждую дворняжку. Я часто видел его прохаживающимся вдоль забора. За пазухой – очередной представитель семейства псовых.
- Это карликовый пинчер, - говорил Аркадий, целуя собачку в чёрный нос. – Мой милый Маркиз. Ты только глянь – какая прелесть.
Я глядел и думал, что такие маркизы бегают по улицам нашего города стаями…
Проходило какое-то время, и Аркадий мне жаловался.
- Умер мой Маркиз. Чумка его одолела. Что сердцу дорого – то долго не живёт, - он вздыхал и вытирал навернувшуюся слезу.
Практичный был Аркадий… Поскольку сельское хозяйство страны хронически не могло накормить население, он взял этот вопрос под личный контроль. Покупал поросёночка, выкармливал шесть-семь месяцев, и в нужное время, чтобы зря корм не изводить, собственноручно закалывал. Столь значительное событие обычно приурочивал к какому-нибудь празднику, будь то Покров или ненавистная Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Подвешенная освежёванная тушка свисала с дерева, а в доме Аркадий печёнку по собственному рецепту готовил. Зина из чулана самогон доставала. Праздник...
Это сосед-коммунист только болтать может про железную диктатуру пролетариата. А как дело до крови доходит, хоть ту же курицу зарубить, так слабака даёт. Фронтовик называется. Вот и кличет соседа на помощь. Шёл Аркадий помогать. И резал кого надо, будь то кролик или курица …
Двор свой немалый Аркадий по-хозяйски использовал. Кроме курятника и свинарника, ещё теплицу построил, в которой помидоры и огурцы выращивал. Собрав созревшие плоды, Зина ездила торговать ими на рынке. Лишние деньги никогда не помешают.
Время от времени, ближе к ночи, подъезжала к дому Аркадия машина. Покрякивая, Аркадий с Кирюхой заносили в дом мешок с сахаром. Через день-другой над печной трубой поднимался дымок, а из дома доносился запашок браги, возвещавший о том, что «процесс пошёл».
Иного напитка, кроме самогона собственного изготовления, Аркадий не признавал. Приняв нужную дозу, он выходил на улицу. Летом – в сатиновых «семейных» трусах по колено. Зимой – в засаленной телогрейке с неполным комплектом пуговиц. В руках – палка.
- Что-то ноги мне, Серёга, ломит. Артрит замучил.
На сивушный запашок слетались друзья Аркадия – сосед Сашка Чижов по кличке Чижик и Мишка Орлов, мужик пенсионных лет с улицы напротив. Сашке чуть больше тридцати. Он среднего роста и хлипковатого сложения. На рябом лице – нос картошкой. Видок совсем не выдающийся. Но это обманчивое впечатление. Сашка – малый оборотистый, наш уличный бизнесмен. На базаре мясом торгует. Куда-то в деревни выезжает, там мясо у частников скупает, потом на рынке продаёт. Периоды лихорадочной рубки мяса и подсчёта доходов сменяются у него глубокими запоями. Тогда жена Любка норовит его из дома выгнать. Слышно как она кричит за забором: «Пьянь! Скотина поганая! Проваливай отсюда!» Чижик слабо отбрёхивается: «Ты не очень-то гоношись! А то врежу!» «Что?!» - свирепеет Любка. – А я тебе не врежу? Иль у меня рук нет?»
Любка – бой-баба. Чижик её боится. Её вся улица боится. Однажды курица Аркадия, отыскав дырку в заборе, забрела сдуру в Любкин огород. Поклевала там какой-то овощ. На том жизнь её закончилась. Любка хоть и толстовата, но ловка как куница. Изловила курицу и, схватив за шею двумя руками, резко их повернула в разные стороны. Ещё трепыхавшуюся птицу перебросила через забор.
Спустя некоторое время Аркадий обнаружил дохлую курицу. Глянул поверх забора и, увидев Любку, окликнул её.
- Эй, дорогая! Ты зачем мою курицу порешила?
Любка подошла к забору.
- Смотри за своим курами, старый хрыч! Или я ТЕБЕ голову сверну. И забор свой почини.
Да, у Любки не забалуешься. Чижик, заполучив от неё очередную порцию ласки, вылетает, как пробка шампанского, спешит к дому Аркадия. Знает, что друг не откажет в приёме, нальёт мутной самогоночки (и про себя не забудет), выслушает и всё поймёт...
К душевному разговору подключался третьим Мишка Орлов. Аромат Аркадьева самогона влёк его неодолимо, как запах цветка пчёлку.
Шум пьяных голосов доносится до нашего дома.
- Опять птички слетелись, - заслышав галдёж, говорит дядя Ваня. И то верно. Учитывая, что Аркадий носит фамилию Журавлёв, вся троица – с птичьими фамилиями.
Слышен голос Орлова: «Самые первые воры – это коммуняки. Вот кто Россию сгубил»
Его поддерживает Чижов: «Это точно. Но и жиды – не лучше. Банки захапали, кредитами душат. А на базаре что творится? Одни чёрные, развернуться не дают»
- Чёрных с коммунистами надо из России поганой метлой выметать, - заключает Журавлёв.
Проходит ещё немного времени, и троица начинает петь. Поют о том, как в тёмную ночь шумел камыш, и гнулись деревья. Зина дискантом подпевает нестройному мужскому трио. Мужики не могут не налить хозяйке дома.
Дядя Ваня молча слушает хор и скрипит зубами… Заходит в дом и, матюгнувшись про себя, с силой захлопывает дверь…
Иногда дядя Ваня давал мне задание.
- Там в одном месте на улице хорошая труба валяется. Я давеча, как из магазина шёл, её в кустах заметил. Прямо под тополем. Надо бы принести. Мне-то неудобно, а тебе – ничего.
Я шёл за трубой. И, приближаясь к тополю, обнаруживал Аркадия, идущего мне навстречу с трубой подмышкой.
- Привет, дядь Аркаш!
- Привет, Серёга!
Я проходил мимо. Облом…
Ближе к ночи выходил Аркадий на охоту. О возвращении возвещал грохот железной тележки, на которой мог быть кусок кладбищенской изгороди или шифоньер, подобранный на помойке. Аркадий тянул тележку спереди. Зина толкала сзади. Добро не должно пропадать зря. Разбив шифоньер на доски, Аркадий делал из них пристройку к голубятне. Изгородь использовал для расширения теплицы. Хозяйственный был Аркадий.
Где-то балку железобетонную отыскал. На той же музыкальной тележке привёз. Прикопал на улице напротив окон своего дома, чтобы машины здесь не останавливались для помывки из рядом расположенной водоразборной колонки. Правильное решение. Нечего грязь разводить. И вот однажды слышу я шум на улице и возбуждённые возгласы, сдабриваемые крепким русским матом. Выбегаю и вижу такую картину. Стоит на улице намыленный Форд-Фокус. Это машина Ахмеда, что в конце нашей улицы живёт. Ахмеда я хорошо знаю. В прошлом году я его подряжал крышу мне на веранде перекрыть. Рядом с машиной – его сын Рустам, пацан лет четырнадцати. А сам Ахмед грудью на Аркадия наступает и кричит на русско-азербайджанской смеси. Тут же и жена его, чернявая симпатичная Зульфия вертится, палкой размахивает. Я к Ахмеду подбегаю, пользуясь приятельскими отношениями, спрашиваю – в чём дело.
Оказывается, Ахмед отправил сынишку помыть машину. Завидев намыленный Форд у себя под окном, Аркадий послал мальчика обмывать его в собственном дворе. А мальчик послал дядю куда подальше. Не стерпел такого непочтения Аркадий. Его на зоне никто не посылал. А тут – шкет нерусский так позорно опускает. Ах, ты гниль подзалупная! Сейчас я тебе уши надеру!
И только он руки протянул, как Рустамчик – бац его по рукам. И домой побежал к папе с мамой. Теперь они на Аркадия прут, орут и руками машут. Зульфия вопит: «Ты за что малчик обидел? Балшой, да? Сейчас я тебе палка в зопа суну!» И сзади заходит с намерением выполнить своё обещание.
На подмогу отцу выбегает из дома Кирюха, малый совершенно не спортивный, но крупногабаритный.
Он отталкивает Ахмеда от Аркадия. В образовавшееся пространство я вклиниваюсь. Хватаю Ахмеда за руки.
- Дорогой! Ты меня уважаешь? Прошу тебя – кончай бодягу!
Ахмед со мной считается. Я его всегда восточным «салам алейкум» приветствую. Да ещё однажды мусульманские поговорки продекламировал, которые узнал, работая в Египте. Ахмед после этого зауважал меня безмерно. Сейчас он что-то восклицает на родном языке жене и сыну, они садятся в автомобиль и уезжают.
- Понаехали тут! – прокричал Аркадий и направился домой.
- Черти нерусского бога, - добавил Кирилл и последовал за отцом.
Вечером того дня был Аркадий особенно шумным. Из-за изгороди орал Зине:
- Змеюка подколодная! Я тыщи раз тебе говорил, чтоб не ставила сюда кастрюли, курва рваная. Чтоб тебе…
Далее следовали пожелания и эпитеты, не разрешаемые цензурой.
* * * *
Выхожу я однажды из дома. Вижу, из калитки Аркадия Орлов выходит. Слегка покачивается. Похоже, что с очередной посиделки с другом.
Я его окликнул.
- Здорово, Михаил!
- Здорово, - отвечает он и ко мне подходит.
- Я пьян, Серёга.
- Да не больше обычного.
- Нет, я сегодня особенно пьян. День рождения у меня сегодня.
- Поздравляю.
- Не надо меня поздравлять.
- Отчего так?
- Не заслуживаю я этого. Алкаш я конченый.
- Зачем ты пьёшь, Миша?
- Потому что дурак. И потому что жить без вина тошно. Вот день рождения у меня, так? Ты думаешь, Танька меня поздравила? Хрен!
Танька – дочь Михаила. Жена у него давно умерла, оставив на руках маленькую дочку. Он растил её один, второй раз не женился.
Таньку я хорошо помню. Бегала по нашей улице кареглазая девчушка. И как-то сразу в девушку превратилась. Да какую! Стройная темноволосая красавица. Работала продавщицей в галантерейном магазине. А потом за границу уехала. Говорят, в Испанию, ухаживать за какой-то богатой старухой. После сиделки работала официанткой. Познакомилась с испанцем. Вышла замуж. Вроде бы порядочный испанец попался. Не старый и не бедный. Живёт с ним в Мадриде. Как-то трудно представить, чтобы Танька с нашей убогой замызганной улицы обитала сейчас на родине Дон Кихота.
- На новый год хоть бы открыточку прислала, - жалуется Орлов. – Хоть бы позвонила… Нет… А я ли с ней ночи не спал? Вот на этих руках не носил? (он протянул передо мной руки). Эх…
Орлов заморгал глазами, из которых потекли слёзы.
- Я же ей всю жизнь отдал. Обидно, Серёж! Чем так жить – лучше сдохнуть.
Он повернулся и пошёл прочь, крупный грузный мужчина с обвислыми плечами и поникшей головой. Я смотрел ему вслед, и мне его было нестерпимо жаль.
Через несколько дней Аркадий мне сообщил, что Орлов умер.
* * *
А сегодня мы Аркадия хороним. Народу перед его калиткой собралось на удивление много. Казалось бы, не ахти, какая фигура, но проститься да и просто поглазеть пришли многие. Сгрудились возле дома, тихо переговариваются. На дороге мужик стоит, держит крышку гроба, поставленную на притоптанный снег. Мне кивает. Мол, подойди. Я подхожу. Мужик сильно пьян. На ногах с трудом держится.
- Ты, это самое… Далеко не уходи, - говорит он. – Мне нести поможешь.
Вдруг появляется Чижик. Трезвый как стёклышко. Суёт кулак мужику под нос.
- Крышку ты понесёшь. И только ты! Понял?
- Понял, - мямлит мужик.
Выносят Аркадия. Выносящие, если присмотреться, крепко под мухой. Как положено по ритуалу, ставят гроб на несколько минут возле дома. Подняли. Понесли. Впереди, покачиваясь, словно на волнах, плывёт крышка гроба. Я – среди несущих. Похоже, я среди них единственный трезвый. Эх, до чего же тяжёл Аркадий! Я вспоминаю молодость и тренировки со штангой…
Вот и кладбище. На свеженасыпанный бугор ставят гроб. Аркадий лежит очень серьёзный и торжественный. Впервые я вижу его в костюме. Огромный узел неумело повязанного галстука упирается в подбородок. Первой подходит проститься Зина.
- Мальчик мой! Миленький! Прости меня! Прости.
Её не без труда оттаскивают. Следующий – Кирилл. Он склоняется над отцом, здоровенный малый. Слёзы льются ручьём по его щекам.
Последним подходит Чижик. Наклоняется над другом. Что-то шепчет, шепчет… Сколько вместе выпито, сколько спето. Есть что вспомнить.
Заколоченный гроб начинают опускать. За верёвочные концы со стороны изголовья берётся могильщик-бугай. Со стороны ног за верёвку храбро хватается Чижик. Но он явно переоценил свои силы. Ногами глину месит, но гроб сдвинуть не может. Я к нему подбегаю, давай вдвоём. Но Чижик меня отталкивает. Он хочет один справиться. Зря, что ли мясо кушает? Кое-как проталкивает гроб, который устремился в яму и … Чижик заскользил вслед за ним. Я успел схватить его за рукав и вытянуть, прежде чем он приземлился в могиле. Плохой знак, говорят…
Всё. Уже в сторонке одна из родственниц суёт купюры в грязные руки могильщиков. Мзда кладбищенская. Русская классика.
Я оглядываюсь. Этот участок кладбища мне хорошо знаком. Я тут с сыном-малышом гулял часто. Место генеральское. Недалеко от него – могила поручика Александра Прудникова, героя войны с Наполеоном. И церковь рядом. Знатно лёг Аркадий.
Ко мне подходит Кирилл.
- Пошли помянем. Спасибо тебе, сосед.
- Чего уж там. Свои люди.
***********************************
Самая большая комнатушка Зининого дома не поместила всех, кто пришёл помянуть. Поэтому поминали в две смены. Перед тем как сесть за стол я заглянул за занавеску в смежную каморку. Там на койке лежали внавалку, как костяшки домино, те мужики, что давеча гроб несли. Поверх всех тот, которому Чижик поручил крышку.
Перед первой поминальной стопкой какая-то тётка долго и заунывно читала молитву. После второй народ оживился. После третьей, можно сказать, что повеселел… Царство тебе небесное, Аркадий!
******************
Прошла неделя или две. На нашей улице мне встретилась Зина.
- Здравствуйте, тёть Зин. Как поживаете?
Она посмотрела на меня печально.
- Плохо я поживаю. Какая мне жизнь без Аркашеньки? Одно хорошо – недалеко от дома лежит. Проведывать могу часто.
- Да, место у него отличное. Как на заказ.
- Так мы ж его заказали. Там нельзя хоронить. Но мы с роднёй собрались, дали кому надо. И нам разрешили…
- Тёть Зин, вы уж не убивайтесь так. Ему теперь всё равно. А вам жить надо.
- Я понимаю, Серёж, понимаю. Но мне без него жить не хочется…
Она повернулась и пошла к своему дому, тощенькая ссутуленная женщина в чёрных чулочках на тоненьких ножках.