Город слепит неоном, яркие огни режут воздух, проваливаясь в пространство, раскалывая его на части. Ничья осень, задохнувшаяся в промозглом зябком ветре, давит на плечи.
Я вешаю на балкон простыню, словно белый флаг перемирия. Знаю, что он из своего окна увидит и поймет… На полотнище тут же диафильмом ложиться реклама соседнего бара.
Я люблю тебя, ночь! Я вдыхаю тебя, как наркотик, прогоняя пульсом по всем клеточкам тела, превращая тебя в биение сердца, и кардиограммой падают на бумагу строчки, живой нитью штопая душу.
Днем, в паутине переулков, я меряю шагами серый ноздреватый асфальт. Ставлю оттиски своих ботинок в жидкой субстанции, когда-то бывшей землей. Ничья девочка, ничья жизнь… Толпа обтекает меня, как вода обтекает валун на своем пути. Лишь иногда из безликой массы выныривает чей-то взгляд – липкий, оценивающий, обшаривающий. Чужой, чуждый мне… А тот, чье окно светиться вечерами желтым светом, никогда больше не посмотрит на меня. Наше время ушло, как уходит ночь, растворяясь в солнечных лучах. Не хочу верить…
Но… Никто и никогда не сможет заполнить пустоту в сердце человека. Одиночество – серый плен, засасывающая воронка. Оно завораживает, манит к себе, как искус, дьявольская приманка. Ты бьешься в нем, как в паутине, и лишь ночь – твое спасение. Она приходит, обнуляя прошедший день. И можно снять кокон, скрывающий тебя днем, отложить его в уголок и открыть душу темноте.
Я прижимаюсь лбом к холодному оконному стеклу. Потом глотаю никотиновую отраву, мешая слезы с чернилами…
***
Каждый вечер она выходит на балкон – пьет кофе, пишет, курит. Сегодня вешала простыню на веревку и зачем-то смотрела в мою сторону. Странная девчонка. Другая, не из этого мира. Ничего особенного – маленькая, худенькая, крысиные хвостики, тяжеленные армейские бутсы. Только въелась она в меня хуже всякой отравы, я источен ею - как кусок швейцарского сыра дырками.
На прошлой неделе она заявила мне, что нам нужно расстаться. Сказала, что я ее не понимаю, что создаю дисгармонию в ее душе, а она хочет полного баланса. Метафизика, понятная лишь ей одной. Она всегда любила умничать, подчеркивая свою непохожесть на других. А на деле – просто куча комплексов, плавно перерастающая в шизофрению.
Любил ли я ее, люблю ли сейчас – не знаю. С ней хорошо, без нее плохо – все очень просто. Это она любила из обычных житейских понятий делать лабиринт Минотавра.
Никогда я не спрашивал – учиться она, работает, или просто бездельница с наследством от богатого дяди. Просто звонил в дверь ее однушки условным звонком, дверь приоткрывалась. Оттуда на меня смотрели одним глазом. Потом появлялся другой, а с ним и остальные части ее тела. Я подхватывал ее на руки – легкая, почти ничего не весящая моя девочка прижималась ко мне. Доверчиво так! Странно, что она открылась мне – с ее то жизненной позицией улитки, ползающей по кромке сумасшествия. «Я препарирую мир, разлагая его на составные части». Фраза эта была ее любимым выражением.
Была… Почему я говорю о ней в прошедшем времени? Ведь она живет – ходит, дышит, жжет до утра свет в своей квартире, заваленной странными рисунками и муляжами Вселенной. Я каждый вечер вижу этот свет. До него – всего лишь три этажа на лифте, десять метров до подъезда и потом три этажа вверх. По лестнице, потому что лифт сломан и не заработает никогда…
Июнь – июль 2009