[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1940 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 3
После смерти отца мать говорит нам:
— Ну, как мы теперь будем жить?
Нас оставалось в семье три брата: Егор, Пётр и я. Егор уже был женат на Вере, Пётр ещё не ходил на службу. А Максим был в солдатах. Жена его, Катерина, жила у отца. Варлаам, Иван и Андрей жили отдельно, каждый со своей семьёй.
Хотя у нас был хороший дом, лошадей на двухлемешный плуг, две коровы и другой мелкий скот и птица, но семян не было. Придёт весна, а у нас сеять нечего. Мать предложила:
— Детки, одним нам будет трудно жить. Я — старая, вы — молодые, неопытные. Давайте примем старшего брата Варлаама. Пусть он будет в нашем доме за главного.
Мы согласились. Варлаам перешёл к нам. Продали несколько овец, нетель и купили семян. Посеяли. Ждём урожай. Год оказался засушливым, и мы собрали немногим больше того, что сеяли. Расплатились с податями, а сами остались, можно сказать, без куска хлеба.
— Дела наши плохие. Надо что-то думать, — говорит Варлаам, обращаясь к матери. — Я вот что на уме держу. Хозяйство наше не такое уж большое, а работников у нас, почитай, пять человек, трое мужиков, не считая Ваську, да две женщины. Куда нам столько работников, особливо мужиков? Не лучше ли Егору и Петру пойти в работники на годочек? Себя прокормят и нам, может, помогут.
— Ну что ж, делай как лучше, — согласилась мать. Согласились и братья. Отдали их в батраки к богатым мужикам в село Савинку, в 60 вёрстах от нас. Возил их нанимать сам Варлаам.
Весной засеяли мы весь свой надел. Но не успели отсеяться, как началась жара, потом подул суховей, и всё выгорело. Вот тут мы загрустили. Бьёшься как рыба об лёд, а ничего не получается. Как говорится, ты на гору, а чёрт тебя за ногу.
— Пока не поздно, нам надобно продать дом, — говорит Варлаам, — а себе купить поменьше. На оставшиеся деньги прикупить хлеба, корму для скота, а может быть, даже пару или две бычков. Подрастут — пахать будем.
Мать замахала руками:
— И не думай! Такой дом больше не наживём. Продавать не дам!
— На что нам такие хоромы? Голубям да воробьям гнёзда вить? — доказывал своё брат. — Дело твоё. Ты — хозяйка. Но мой такой совет — продать дом. Тогда мы вывернемся из нужды.
Мать долго не соглашалась, но видит, деваться некуда и говорит:
— Делай как хочешь, мне немного осталось жить...
Когда нашёлся покупатель, другие братья — Иван и Андрей — запротестовали. Ежели наш пай не выделите, говорят, то мы вам продавать дом не дадим. Варлаам кое-как договорился с ними. Ивану дали старую избу и лошадь, Андрею — жеребчика, весьма резвого, и несколько овец.
Свой дом мы сменяли на дом, который был хуже, чем наш, зато взяли впридачу 250 рублей. Весной поехали в окрестные деревни — Кривую Луку и Бздуновку — и купили три пары бычков. На этих бычках, припрягая к ним лошадей, стали пахать. Засеяли весь надел, в котором было, наверно, не меньше двадцати десятин.
Живём год, второй. Всё идёт хорошо. Мы — дома, братья — в работниках. И вдруг опять неурожай. Егор и Пётр возвращаются из работников. Пётр хоть приоделся, а Егор вернулся гол, как сокол. Петру нужно было идти в солдаты — призывался его год, а Егор больше не захотел работать у хозяина, надумал жениться.
Долго советовались, что делать. Варлаам говорит:
— Чем тут страдать, горе мыкать, давайте лучше уедем в Сибирь. Там, бают, по сто пудов с десятины собирают. Хлеб дешевле пареной репы. Целинной земли непочатый край. Скота помногу разводят — дворы ломятся от тесноты. Люди живут в достатке, как сыр в масле купаются. И переселенцы подати не платят первые годы...
Мать напугалась и говорит, что там живут, наверно, одни каторжники и ехать туда опасно, разбойники могут убить.
— А дядя Меркул разве разбойник? — спросил Варлаам. — Ведь он тоже в Сибири... Так и не пишет нам ничего. Жив ли? Али давно уж нет на свете?
Мать заплакала, вспомнив брата. А Варлаам добавил:
— Разбойники не убьют. А здесь голод скорей убьёт нас.
Меркул — младший брат матери. В молодости он не поладил с отцом и ушёл из дома. Долго скитался по Волге. Работал и грузчиком, и землекопом, и дворником, и плотником, и маляром. Служил на пароходе матросом. Когда надоела скитальческая жизнь, он вернулся в родное село. Женился. Построил себе хату. Занимался ремеслом — делал тазы, вёдра, паял самовары, красил крыши. Не хуже нашего отца любил выпить. И тоже, как и отец наш, пострадал из-за водочки. Однажды он подрядился позолотить кресты на церкви и покрасить купола. Нашёл себе помощников, каких-то бродячих мастеров. Кончили работу, получили расчёт, крепко выпили, и мастеровые ушли из села. А Меркул пил ещё два или три дня. А тут случилась беда. Ночью пьяным он пошёл домой, присел на паперть и уснул. А ночью церковь кто-то обворовал. Когда обнаружили продажу, подняли Меркула с паперти и увезли в волость. Судили и приговорили к восьми годам каторжных работ, а после отбытия их — на вечное поселение в Сибирь. Он как ушёл на каторгу, с тех пор о нём ничего не было слышно.
Нам понравилась мысль старшего брата. Уехать из засушливого Заволжья на привольные сибирские земли — куда лучше!
Наши отношения с некоторыми жителями села стали осложняться. Начали распространяться разные сплетни о нас. Нас обзывали «ворами» или «каторжниками». Это не нравилось матери и нам тоже. Поэтому нас стала всё больше тревожить мысль об отъезде. А старший брат уже начал искать компаньонов.
Мать мы уговорили. Она согласилась на отъезд в Сибирь. Мы стали собираться. К нам припарилось ещё несколько семей.
Поп, услышав, что мы собираемся в Сибирь и сманиваем с собой других, написал губернатору донос: они, мол, задумали переселяться, бросают-де Божий храм и уезжают без всякого спросу.
В село приезжает губернатор. Было это летом, стояла сильная жара. Мужики только начали покос, кто уже уехал косить, кто только собирался. Побросали всё и бегут встречать губернатора. А он влетел в село на тройке, кони лихие, играют с жиру. С ним свита, кто тоже на тройке, кто на паре. Конвой из полицейских, бряцают шашками, гарцуют на взмыленных лошадях. Рессорная коляска лаком блестит на солнце.
Часа через два староста послал вестовых на луг, где мужики косили траву, сзывать народ на сходку. Тут же десятские пошли по селу, крича под окнами: «На сходку! Губернатор приехал!». По улицам тарахтели телеги. Это возвращались домой покосники: мужики, бабы с ребятишками.
Вскоре на церковной площади, у дома попа, собралось много народа. Долго ждали, когда губернатор пообедает. Наконец, на крыльцо вышел сам губернатор в сопровождении свиты. Это был высокий тощий старик с чёрной козлиной бородой, красивым белым лицом. Усы пышные, лоб с большими залысинами. Чёрный сюртук, рубаха с белым воротником и галстуком. Одну руку сунул за борт, другую держит на свободе. Осмотрел всех внимательно, заговорил:
— Ну, здравствуйте, господа старички, православные христиане! Вы меня, конечно, не ждали, а вот приехал... Приехал за тем, чтобы узнать, как вы тут живёте, не обижает ли вас кто... Мирно ли, в ладу живёте друг с дружкой... Все ли ходите в Божий храм, соблюдаете ли посты... А то до меня дошли слухи, что кое-кто из вас стал забывать о своих христианских обязанностях....
И пошёл, и пошёл пробирать тех прихожан, которые ходили в церковь причащаться и исповедоваться один раз в год, не соблюдали постов, кто подрался на Пасху или кто был наказан розгами по приговору схода за ту или иную провинность перед обществом. От стыда и испугу виновные стояли бледные, как полотно.
— А потом, до меня дошли слухи, что многие из вас собираются ехать в Сибирь. А спросили ли вы у своих начальников, — он указал на земского начальника и волостного старшину, стоявших рядом с ним, — разрешение на переселение? Кто дал вам право без спросу покидать родные места и Божий храм, и ехать в какую-то Сибирь?
Вблизи крыльца стоял старик Мельников. Он первым из односельчан поддержал предложение о переселении в Сибирь. Видимо, поп заметил старика в толпе, шепнул об этом губернатору и тот набросился на Мельникова, стал пробирать его за «смутьянство». Старик стоял ни жив ни мёртв, опершись на палку.
— Вот что, почтенные старички, — в заключение сказал губернатор. — Горе тем будет, кто тронется с места. Если только дойдут до меня слухи, что кто-то поедет в Сибирь без нашего на то разрешения, заставлю догнать и судить. А суд будет короткий — тюрьма, каменный мешок. Забью и засмолю все выходы! Знайте это!
Так зло и свирепо кричал, что люди боялись пошевелиться, не только рта открыть. Старик Мельников после этого схода заболел и через неделю помер.
Многие из тех, кто собирался с нами ехать, пошли на попятную. Остались только самые смелые: Федот Визиров, Серёга Горнак (бездетный) и Лукьян Пушкин.
Мы собрались и решили: «Будь, что будет — поедем!» Продали дом, коров, лишних лошадей, уплатили подати. Варлаам поехал в волость и выхлопотал два паспорта — себе и Егору. Паспорта выдали как отходникам, сроком на один месяц. Но мы и этому были рады: по дороге или на месте продлим срок.
Для отъезда приготовили большую крытую фуру* на железном ходу. Запрягли в неё пару лошадей. Оставили себе самых лучших. Насушили сухарей, взяли куль муки — стряпать лапшу и лепёшки, свиного сала, вяленого мяса, постель и одежду. Из имущества ничего не взяли.
Ехало нас одиннадцать человек: мать, я, Егор, Вера (его жена), Дуня (сестра), Варлаам, Матрёна (его жена) и их дети — Николай, Семён, Анна и Настя.
Это было весной 1891 года. Выехали мы, а сами не знаем дорогу, знаем только, что в Сибирь надо ехать на восток.
В Беляевке осталось три брата — Иван, Андрей и Максим. Пётр служил в солдатах, в полковом оркестре. Полк их стоял в городе Чарджоу.
______________________
*Фура (устар.)— большая длинная телега.
*****
Продолжение воспоминаний в главе 4: http://www.proza.ru/2011/01/11/1772