Политическое дело

Вячеслав Чехут
   Макарыч сидел на асфальте у стены, положив голову на плечо и мирно скрестив руки. Здесь было тихо, особенно в этот, б-р-р, час. Он почти заснул... Вдруг что-то садануло по памяти. Эти звуки..., сволочи,  включили радио ровно в шесть. Самый сон. Тяжёлый сталинский гимн долбал по нервам, терзая душераздирающими, всё подавляющими звуками вонючие переулки  Москвы. Да ещё и подпевает кто-то. Не подпевает, а прям воет не по нашему- слов не разобрать. Макарыч поднялся и побрёл, прихрамывая, на Чистопрудый бульвар.


   - Миш, давай расскажи, как вас с Серёгой из института вып...ли. Сашь, налей ему.
   Кедровая роща спускалась по горному склону и внизу у костра понемногу заполнялась темнотой. Собранные мужиками шишки в мешках и просто в кучах окружали шишкодробилку. На земле тут и там валялись стальные когти. Кедры в роще старые- шишкобоем не возьмёшь, вот худякам, вроде Мишки, и приходилось лазать по ним пока светло.


   - Я себе общагу выбил,- начал он,- неделю в деканат ходил. Не мог я с родителями жить, надоело. Да ещё ездить каждый день на электричке по полтора часа. Говорю декану, что вступительные, на пятёрки сдал, отец инвалид войны, работаю, мол, по ночам. Фабрика рядом с институтом. А он мне:" Пять человек на место, жди, когда новый корпус построят". Ну ребята надоумили, принёс я  заявление, перевожусь, как будто, в металлургический, там общагу обещают. Сразу дал направление.
   Мишка перекатился на другой бок, поправив под собой лапник.

   - А комендант, зараза, направил не к моим ребятам, у которых я и так почти каждую ночь спал, а на третий этаж- к вьетнамцам.
   - Так тебя уважили- к иностранцам поселили.
   - Я тоже так думал, пока они готовить не начали. Там ведь такая система была: наши в клетушках фанерных по пять-шесть человек в бывшей библиотеке , а у иностранцев комната на троих, да ещё и с санузлом и кухней маленькой.
    Вот они на этой кухне и стали селёдку жарить. Они к нам из какой-то приморской деревни приехали. А в наших магазинах тогда из рыбы только солёную селёдку можно было купить. Вонь стоит страшная. Они на своём языке галдят, по-русски почти не понимают. Достал я бутылку вина, давайте, говорю, за новоселье. Они руками машут  нет, мол, давай с нами вонючую селёдку есть. Ну и сбежал я.

   Прихожу к Гришке, а он в преф режется. Ну и, как всегда, всем должен. И вот как я расстроен был, ведь знал же, что подлец, а клюнул. Говорит: "Садись, мол, Мишка, мне уже надоело".
   - Нет, не могу, пусть лучше Серёга рассказывает.

   Сергей поднял голову.

      - Просыпаюсь утром, а на соседней кровати между подушкой и раскалённой батареей центрального отопления  валяется  пьяная рожа. Пахнет перегаром, потом и протухшими консервами. Жара невыносимая. Вспомнил всё и стал тормошить его, а он гудит только."  - У-у-у",-  и вяло отталкивается. Ну я и говорю:
   
   - Вставай, придурок,- с трудом перевернул его на правый бок. Смотрю, а левая рука, касавшаяся батареи, покрыта рубцами.
   

   - Вставай, ты себе руку сжёг!
   - Где я?
   - У меня дома.
   - Нахрена ты меня сюда притащил?- Мишка бессильно пытался свести вместе глаза.
   - Не притащил бы, ты б уже в ментовке сидел. А то и ещё где похуже.
   В наступившей тишине Мишка ворочал мозгами.
   
   - Я же направление в общагу получил. Приехал туда... Я заселился?
   - Заселился. Сказал, что с иностранцами жить будешь.

   - Не помню ни фига,- Мишка почесал небритую красную щёку.- Я вроде в карты играл?
   - Играл... Чёртово твоё везение! Гришка, знаешь его? Подлец, каких мало. Он сидел в полной заднице. Вистов триста проигрывал. А играли по десятке за вист. Ты пришёл запуганый какой-то, растеряный.
   - Растеряешься тут. Эти узкоглазые...Они из приморской деревни. У них там только рыбу едят. Стали селёдку жарить, вонища... Я потому к вам и сбежал.
   - Ну да, да, ты рассказывал...

   - Серёг, скажи честно, я ничего не натворил?
   - Нет, тогда нет.
   - Фу, слава богу. А то у меня такое чувство, будто я нагадил где-то.
   - Нет, тогда ещё нет. Просто Гришка своё место тебе уступил...
   - И я проиграл?
   - Если бы...
   - Что... выиграл?
   - Да уж. Два мизера подряд, второй в тёмную. И в прикупах оба раза по две семёрки. Так и пёрло до конца игры. Шереметьев с Мартьяновым чуть не повесились. Все деньги из карманов выгребли. Немного у меня заняли.

   У Мишки не было сил восхититься. Он только шумно вздохнул.
   - Если б ты взял деньги и ушёл к своим вьетнамцам...- Серёга мечтательно закатил глаза.
   - А я не ушёл?
   - Ты же  не англичанин.
   - У меня только прадед австриец.
   - Австриец не считается. Мне кажется, они такие же чумовые, как мы.- Помолчали. Мишка усиленно растирал синяки на руках.

   - Так что я натворил-то?
   - Тогда ещё ничего. Шереметьев только возбухать стал, что ходят тут, мол, всякие везучие и деньги выигрывают у честных людей.
   - А я не стерпел?
   - Стерпел тогда. Гришка вызвался за водкой сбегать. Ты ему отвалил из выигрыша. Когда по второй выпили, стали понемногу отношения выяснять.

   - Серёг, а здорово я сыграл! Правда?
   - Да, правда. Потом морды стали бить. У тебя вон фингал на лбу.
   - Да ладно, зато повеселились. Не помню правда ничего. А потом я, наверное, спать пошёл?
   - Нет, тогда ещё нет. Ты Шереметьеву нос разбил. И в компенсацию ещё денег дал. Гришка сбегал.
   - И как я к себе дополз?
   - А ты не дополз. Ты песни орать начал. А времени было часа два ночи. Мартьянов тебе рот затыкать стал. а ты его  за палец укусил.
   - О, боже. Серёг, ты же знаешь- я тихий. Не люблю людей обижать.
   - Да он не обиделся, кричал только громко от боли.

   - Ну всё, что ли?
   - Не совсем. На крик комендант пришёл.
   - Ё- моё. Меня ж из общаги выпрут!
   - Ты его сукой обозвал.
   - Сукой?
   - Ага, сукой, - с удовольствием повторил Сергей,- потом встал и дверь у него перед мордой закрыл.

   - Ну всё кончено. Теперь он рапорт напишет и меня коленом под зад. Серёг, меня же мать домой не пустит. Там жрать нечего. Отец пьянь, она ерунду получает.
   - Ты же работаешь.
   - А жить где? Не могу же я на работу за сто километров ездить. Квартиру снять не на что. Вся надежда на общагу была.
   - Ну что я могу сказать? Пить надо меньше.
   - А он что сказал? Выселит?
   Нет, он опять вошёл, красный стал, надулся весь и как-то запыхтел. Потом увидел у тебя в руках денег кучу и на них уставился. А ты сообразил и Гришка третий раз побежал. Мне, блин спать хотелось, а вы всю ночь гудели до шести утра.

   - Не пойму, так он не злой на меня?
   - Ты что, когда вы там все переругались, так он защищать тебя стал. Ты у него теперь в любимчиках.
   - Фу, отлегло. Хорошо, что всё хорошо закончилось.
   - С комендантом да.
   - Как хорошо! А то я уж отчаиваться начал. Рука, зараза, болит.- Мишка снова стал растирать покрасневшие места.
   - Так я, значит, со всеми помирился?

   - Тогда да. Вы все обниматься стали и Гришка четвёртый раз побежал. А ты заподозрил, что он сдачу в карман прячет. Так оно, конечно и было. Но, с другой стороны, он же бегал. Били вы его четверо.
   - Боже мой! Меня за это должны были в ментовку...
   - Нет, обошлось. Только деньги ты ему последние отдал.
   - Хрен с ними, с деньгами. Надеюсь, я тогда ушёл?
   - Нет, ты хрипеть начал. На жизнь жаловаться. Сказал, что встать не можешь, а если два шага сделаешь, то сдохнешь. У меня уже башка от вас болела, но чтобы скорей спать лечь, я с тобой попёр.

   - Ты у меня спал?
   - Если бы... У тебя второе дыхание открылось. Когда мы ввалились, вьетнамцы храпели в два голоса. Так ты их поднял, сказал, что тебя назначили начальником и они должны тебя слушаться. И обязательнло, как весь советский народ, петь гимн. Построил их у стены. Тут радио включилось. Как раз шесть утра. Ты гимн услышал и завыл дурным голосом. Я уйти хотел, так ты и меня подпевать заставил. Вот, воем мы в два голоса, смотрю и вьтнамцы подпевать начали. Орём в четыре горла: "Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, и Ленин великий нам путь озарил..."

   Ну, думаю, скандал будет. А тебя уже не остановить. Но, наконец, музыка кончилась. Ты так строго на них посмотрел и говоришь: "Каждое утро все в нашей стране должны петь гимн, иначе расстрел" и рухнул.

   А на следующий день замдекана нашего факультета приходит, он в тот день дежурным по общаге был.
   - Я,- говорит,- не буду вас ругать за то, что вы на семинар не пошли. И за то, что рожи красные- не буду- сам молодым был. А вот за политику, уж извините, ответить придётся. "Политики" тогда очень боялись.

   - Что Вы, Семён Дмитрич, говорим мы с Мишкой, какая политика. Надрались мы вчера до чёртиков - это было. Ну подрались немного- вроде никто не в притензии, а политики никакой не было.

   - Не было? Я спокойно внизу дремал, в дежурке. В семь утра вваливаются два иностранца и на ломаном русском языке говорят: " Миша и Серёжа, мол, заболели и проспали гимн Советского Союза. Вы их, пожалуйста не расстреливайте". Сейчас они бумагу ректору понесли. Хлопочут, чтобы вас в живых оставили.

   - Ну собрали мы пожитки и сюда улетели, здесь у меня дядька после зоны пахал. А документы нам замдекана, дай бог ему здоровья, по почте выслал.- Мишка замолчал, потом добавил: "Как здесь хорошо! Ни замдекана, ни бюро ВЛКСМ, ни гимна."