Детям этот рассказ лучше не читать
Последние пятнадцать минут я думаю только о том, как поцелую ее. Вот сейчас дойдем до утонувшего в снегу киоска, разрисованного забавными пингвинами. И поцелую. Летом здесь продают мороженое, и босоногая детвора вечно клубится у резного окошка. Летом никому не пришло бы в голову целоваться у киоска с мороженым, из которого, как собака из будки, выглядывает мордастая краснощекая продавщица. Но сейчас зима. Река скована льдом во всю свою неоглядную ширь, тускло поблескивает под луной ледяной шкурой. Вокруг ни души. Только я, продрогший до мозга костей, по-моему, я уже подхватил насморк. И Лиза( Или Лина?). Мы познакомились сегодня в библиотеке. Кажется, она с филфака. Я увидел ее в кафешке, она стояла в очереди прямо передо мной. У нее худенькая спинка с острыми, как сложенные крылья, лопатками. Тонкий свитерок так соблазнительно обтекал эти трогательные крылышки. Черт его знает почему, но я люблю, когда у женщины остро выпирают лопатки. Меня это заводит. Толстые спины и лопатки, утонувшие в сале - не мой формат. Правда, пахнет от нее цветочными духами. Терпеть не могу цветочные духи. Девочка, ну почему ты благоухаешь, как привокзальная клумба? То, чем ты душишься, больше годится для травли клопов. А я не клоп! Честное благородное слово - женюсь на той, которая вообще не пользуется духами.
Я уже было раздумал знакомиться с крылышками. Но не устоял: мордашка у нее оказалась подходящей. Улыбчивой. И вот два часа она выгуливает меня, как собачку на поводке. Мило лепечет какие-то глупости. Я не вникаю. Я многозначительно молчу и жду момента, когда мы начнем целоваться. Беседы меня утомляют. Я человек действия. Да и о чем можно разговаривать с женщинами? Ну, не о футболе же? Им футбол интересен так же, как мне новый фасон трусиков. Хотя, трусики - это, пожалуй, любопытно. Но я отвлекся.
Ах, это упоительное предвкушение первого поцелуя. Ни с чем не сравнимое ожидание счастливой любовной встречи. Каждый раз восторг, каждый раз полет! Думаешь: вот она, единственная. Твоя! А через месяц понимаешь: не полет, а пролет!
Я искоса смотрю на ее губы. Никакой помады. Нижняя словно припухшая, очень соблазнительная, а верхняя подкачала. Тонковата. Я представляю, какие они горячие и нежные, и мне все трудней сдерживаться. Вот и киоск. Нарисованные пингвины совсем заиндевели и, в отличие от меня, должно быть, чувствуют себя не плохо. Я беру свою спутницу за руку, стягиваю тонкую рукавичку и подношу к губам ее озябшие пальчики. А сам тихонько подталкиваю к стене киоска. Ее руки пахнут влажной шерстью рукавички. Ничего романтичного, но мне наплевать. Совсем близко я вижу широко раскрытые загадочные глаза. Все прелестно, но воротник ее шубы и шарф просто пропитаны резким цветочным запахом духов. Вот клопомор! И мороз не берет! Помоги мне, Господи! Отбери у меня обоняние! Я дышу ртом, как будто у меня в носу полипы, и шепчу ей что-то глупое, но действует безотказно.
- Лиза, Лизонька, сладкая моя девочка.
- Я Лина...
- Конечно, конечно! Лапонька! Я очень волнуюсь! Когда я смотрю на тебя, у меня кружится голова.
Девочка от этих слов тает, закрывает глаза, губки полуоткрыты, я чувствую на щеке ее влажное теплое дыхание. И вот он этот волшебный, восхитительный миг, воспетый поэтами и обгаженный кинематографом. Я едва касаюсь ее губ, словно пробую их на вкус. Я почти люблю ее в этот момент. Нежная, милая! Я погружаюсь в поцелуй, как в сливочный крем. Обожаю сладкое. Она целуется долго и со знанием дела. Ай, да филологиня! Ай да профессор! Но черт возьми, как я продрог! Конечно, ей в такой шубе и таких сапогах, можно целоваться хоть до утра. А у меня гардеробчик не по сезону. Кретин! Надо было надеть теплое белье. Еще полчаса, и я примерзну к этому киоску еще одним пингвином. Да и отлить уже не мешало бы. Пора сворачиваться.
От холода меня пробирает дрожь, но это даже кстати, дрожащий голос вполне сходит за любовное волнение. Я глажу филологическую ручку и несу откровенную чушь о судьбе, о том, как я несчастен ( Еще бы! Яйца скоро обледенеют и зазвенят на этом чертовом морозе!), о том, какая у нее восхитительная кожа, нежная, как лепестки белых роз. Девочка млеет. А меня охватывает скука. Ну, почему? Почему они так утомительно однообразны? Почему они верят откровенной пурге? Неужели они все так примитивны, даже самые умные? Во задачка для науки! Пока я чешу языком, мы подходим к остановке, быстро обмениваемся телефонами, хотя звонить не собираюсь. Я нежно целую ее на прощание, сажаю в автобус и пулей мчусь в ближайшие кусты отлить.
Лина (или Лиза?) позвонила на следующий день. Вечер оказался свободным. Пошли пошлялись, пообжимались в подъезде. И покатилось. Мы встречаемся через день, когда у нее три пары лекций. Никак не могу запомнить ее имя. Поэтому называю лапонькой. Она славная девочка и классно целуется. Я подстраиваюсь под ее расписание. Раза два водил ее в кино на последний ряд. Не помню, что мы смотрели, но очень хорошо помню горячий шелк ее комбинашки под свитером и упругие соски. Оказывается, лифчик она не носит. Любопытно, какие еще сюрпризы меня ожидают? Надеюсь, такие же приятные, как отсутствие лифчика. Одно только раздражает. Уже смотрит на меня кроличьим взглядом, уже готова на все. Сценарий известен. Сначала слезы и упреки: ты меня не любишь! Потом упреки и слезы: почему ты меня разлюбил? И так до тошноты. Хорошо, если ума хватит не залететь.
Сегодня у Лины (или Лизы?) четыре пары, и я веду в кино Ксюшу. Она с юрфака, так же, как и я. Но на два курса младше. Я подцепил ее на кафедре, где сдавал хвост по нравственным принципам гражданского права. Ксюха подрабатывает на кафедре. То ли секретарит, то ли еще что. Я не вникал. Ксюха - красавица. Абсолютно мой тип женщины. Этакая хищная щучка: тонкая, гибкая, ироничная. Хватка у нее железная. Сразу видно будущего юриста. Ухо с ней надо держать востро, а то не успеешь оглянуться, как потопаешь по ковровой дорожке под марш Мендельсона. Но даже такая стервозная щучка не устояла. Долго я ее приручал, вываживал, не торопился подсекать. Медлил. А у самого сердце из груди выскакивало. Щучки, они ведь не сразу наживку заглатывают. С ними нельзя спешить, надо дать им время. Пусть наживку на вкус попробуют, поглубже заглотнут. Ну, рыбаки меня поймут. Распалился я до того, что готов был завалить ее прямо на кафедре. А она только посмеивается. Смех у нее шалый. От одного смеха голову потерять можно. Я и потерял. Цветы таскал, и конфеты, и билеты на балет! покупал. И почти подтянул рыбоньку к берегу, осталось подхватить подсачком - и на песочек ее, на солнышко. Вот он миг торжества: смотреть, как эта хитрая скользкая речная стерва извивается и прыгает, таращит безумные глаза, судорожно глотает смертоносный воздух.
Пришлось придумать семейный праздник, пригласить Ксюху на дачу. Дальше - дело техники. Сладкая моя, горячая девочка! Какая у тебя нежная кожа, как лепестки белых роз. Да я и не врал. Кожа у Ксюхи, действительно, словно подсвечена изнутри. Я такой красоты ни у одной бабы не видел. Хвастать не стану, но баб я повидал! Есть, с чем сравнивать.
А в постели Ксюха оказалась так себе - ни рыба, ни мясо. Ни фантазии, ни страсти. Хоть поджаривай ее, чтобы запылала. Вот облом! Глянешь - фотомодель, ляжешь - фотообои.
Совсем бы я затосковал, если б не Натаха. Ну, Натаха - это особая песня. Я по ночам детский сад сторожу. Подрабатываю, чтобы на сигареты у матери не стрелять. Ночь дежурю, две - отдыхаю. А Натаха в этом садике поваром подъедается. Формат, конечно, не мой, а килограммов на двадцать больше. Так ведь мне ее замуж не брать. У нас с ней партнерское соглашение. Истосковалась баба без мужика, почему ж не помочь? Тем более она свое место знает. Ей уже тридцатник. А тут подвалило такое счастье - молодой мужик, в самом соку, только дай порвать. Чего ж не побаловаться? Но в постели Натаха - бог! Куда там Ксюхе! Вот, верите ли, мужики, я такой страстной бабы еще не встречал. Если б помоложе была - женился. И ласковая, и покорная, и такое вытворяет - не соскучишься. А как готовит! Язык проглотишь!
Но сегодня Натаха красный флаг выбросила, пришлось звонить Ксюхе. Сговорились в кино идти. Жду я, значит, Ксюху у кинотеатра. Она, как всегда, опаздывает. Заявилась, когда сеанс уже начался. Пойдем, предлагает, к подружке в гости, раз в кино все равно не попали. К подружке, так к подружке. Все лучше, чем по холоду таскаться. А у подружки стол накрыт, музычка играет. Сама подружка - то ли Вера, то ли Лера - так себе, средней поганости. Невзрачное существо. Но готовит классно, почти, как Натаха. Сели мы за стол, выпили по рюмочке. Вера-Лера и объявляет, что еще одну девицу ждем. А мне от водки захорошело, кровь вскипела, побежала по жилам. А чего ж, говорю, пусть подходит, я и с тремя управлюсь. Ну, юмор у меня такой. Солдатский. Девочки переглянулись, но промолчали. Мне бы мозгами-то пораскинуть, чего ж это они промолчали? А я, дурак, расслабился.
И тут открывается дверь и в комнату входит... Угадайте с трех раз! Короче, входит Лина (или Лиза?). Глазки горят, щечки пылают. Немая сцена. "Ревизор" отдыхает. Наверное, у меня было очень смешное выражение лица, потому что Ксюха с подругой начали хохотать, как ненормальные. А лапонька Лина подходит к столу, садится рядом с девчонками, наливает водки и выпивает. И все это молча. Те дуры ржут, как кобылы, просто катаются по столу. А Лина и не улыбнулась. Протягивает мне руку и спокойно так говорит:
- Ну, дорогой, посмотри, какая у меня кожа? Как лепестки белых роз, да?
Те кобылы враз ржать перестали и уставились на меня в ожидании.
А Ксюха с подковырочкой:
- И мою руку посмотри, любимый, есть там лепестки или все опали? А может, ты их Линочке подарил?
И протягивает свою руку.
Я понимаю, что влип по самые помидоры! И если мне удастся унести их отсюда целыми, то можно считать, что мне крупно повезло.
- Но как? Как вы узнали? - Я ошеломлен, оглушен, раздавлен.
Подружка налила всем, кроме меня, по новой и говорит:
- Предлагаю выпить за здоровье кобеля! Кобелю выпить не предлагаю! Эх, ты, Казанова хренов! Я учусь с Линой и дружу с Ксюшей. Усекаешь? Случай!
Вот уж, подвезло, так подвезло! И теперь, благодаря этому случаю, благодаря тому, что эти идиотки не могут держать язык за зубами, я сижу, как дурак на именинах. Три оскорбленные разъяренные телки порвут меня в лоскуты. Что же мне драться с ними что ли? Я представил себе эту сцену и заржал. Я может, и раздолбай, но женщин не бью.
Ксюха выпила, со стуком поставила рюмку на стол, нехорошо так улыбнулась и говорит:
- А давайте, девочки, мы его накажем. Обрежем ему достоинство по самые яйца. Чтобы он впредь девушек не обижал. Верочка, ножницы найдутся?
Подруга метнулась в соседнюю комнату, и возвращается оттуда с портновскими ножницами. Здоровыми такими. У меня от одного вида этого пыточного инструмента мошонка в задницу влипла. И пот прошиб! У нас как раз весь город в сладком ужасе пережевывал историю о том, как ревнивая дама оскопила своего мужа. Отстригла член ножницами - и каюк мужику. Истек кровью.
Ну, думаю, пропал! Надо как-то выгребаться.
- Ладно, девочки, пошутили и будет. Ну, простите меня.
И голову склонил, мол, виноват. А сердце екает.
Ксюха усмехнулась:
- С тобой никто не шутит, урод! В водке - снотворное, - она посмотрела на часы - через пять минут ты уснешь. И все - капут Казанове!
Вот тебе и Ксюха! Вот тебе и щучка! Я ж говорил, что хватка у нее железная. Но такого поворота сюжета и я не ожидал. Девчонкам со мной конечно не справиться, хоть их и трое. А вот финт со снотворным я не учел.
- Дуры, вас же посадят!
- Ничего! Зато избавим общество от великого негодяя. Не теряй время, дамский любимец! У тебя две минуты на последнее слово.
Прокурорша чертова! А подруга ножницами щелкает. Хана, думаю! Если выживу, придется в хоре кастратов петь.
А Ксюха кричит:
- На колени, сволочь!
Делать нечего, падаю на колени и рву на себе рубаху. Пуговицы летят во все стороны. Девочки должны быть довольны:
- Ну, простите меня! Ну, миленькие, ну, хорошенькие! Зачем вы так? Зачем? Так не правильно! Ну, я же не со зла! Я же любил вас! Любил!
- Обеих? - хором кричат Ксюха и Лина и вдруг начинают рыдать. Обе. И причитать по-бабьи, подвывая, - Сволочь! Гад! Казанова хренов.
А я женских слез не выношу. Они мне мозг выносят. Не могу видеть, как они плачут - и все тут. " Ай,- думаю,- пропадай все пропадом! Погибать, так с песней!"
- А зачем вы мне верили? Дуры! Зачем звонили? На дачу зачем ездили? Зачем билеты на последний ряд брали? А? Зачем присасывались ко мне? Зачем ноги раздвигали? Вы же сами хотели! Я видел! А теперь я виноват? Да плевать мне, что со мной будет! Можете меня грохнуть. Но знайте! Есть женщины! Есть! А вы - вы нет! Вам до них никогда! Они! Они - о-о-о! Они себя уважают! Вот! А вы... Вы... Нету у меня слов для вас.
Я ору что-то еще такое же невнятное. Стучу кулаком по полу. Снова ору. И кажется, даже плачу. Эк, меня прорвало. Сам от себя не ожидал. Надо же! Про настоящих женщин вспомнил! Ты бы еще бы про любовь завернул, придурок.
Я утираю слезы и сопли, вздыхаю. А девчонки молча смотрят на меня.
Я поднимаюсь, на негнущихся ногах, выплетаюсь в коридор. Никто меня не держит. Хватаю в охапку дубленку, шапку и кубарем качусь по лестнице. Скорей! На свежий воздух! Подальше от этих чокнутых! Сколько мне еще осталось, прежде, чем снотворное начнет действовать? Минута? Две? Я бегу к остановке, распугивая прохожих, вскакиваю в первый попавшийся автобус и облегченно вздыхаю. Пусть я усну в автобусе, но здесь я в безопасности. Натянув дубленку, я сажусь у окна, тревожно прислушиваюсь к себе. Странно. Никаких признаков сна. Автобус рассекает снежную темь и резво катит куда-то на окраину. Мне все равно, куда, лишь бы подальше. Через двадцать минут я начинаю догадываться, что никакого снотворного не было и нет. Вот заразы! Ну, и девки! Ах, стервы! И я с облегчением вздыхаю. Слава Богу, жив-здоров, и хор кастратов мне не грозит. Надо бы радоваться. Но почему-то не радуется. Во рту погано, как будто я нажрался клопов. И на душе муторно. Я закрываю глаза и все еду, еду, еду. Один в пустом промерзшем автобусе.
Репродукция картины Отто Мюллера: Мальчик, две стоящие девушки и одна сидящая