Васятка

Рассказ из книги «Если в доме теряются ножницы»
Электронную версию книжки можно приобрести по адресу:
http://ebook-rina.ru/product_31.html


Пятилетний Васятка выскочил на пригорок и заплясал на большой  плите  черного камня.  От мерзлой земли и снега ступни ног свело. До этого траверза, идущего рядом с железнодорожным  полотном,  мальчонка скакал,  как заяц от проталинки до проталинки, а то и по щиколотку проваливаясь в ноздреватый, рыхлый снег.

Подошвы Васятки за зиму стали тонкими,  нежными и ледышки, которые попадались в снегу, вызывали боль, но Васятка на боль не обращал внимания.  Если на все обращать внимание, то будешь сидеть с утра до ночи на русской печи, а русская печь надоела ему за долгую зиму.

Большими черными глыбами камня, было выложено основание железнодорожного моста через речушку Базанчу. Васятка помнил прошлую весну, когда «взрывали заторы» потому, что жил на берегу этой речки и взметнувшиеся к небу фонтаны льда, падали на тесовую крышу его избы, а глыбы льда долго таяли в ограде и огороде.  Взрывы  бухали  так, что  закладывало уши,  но все равно было интересно и Васятка,  предоставленный сам себе,  смотрел,  как взрывали лед, сидя на пороге бани, пока ледяная глыба не плюхнулась у его ног.

Камень был теплым,  но не очень. О том, что «черные камни» бывают теплыми и даже горячими - это Васятка знал еще по опыту прошлого лета. На этих камнях было хорошо греться,  накупавшись в холодной горной речушке,  Базанче,  или  в Мундыбаше,  потому, что мост, хотя, и сделан через Базанчу,  но Мундыбаш протекал рядом в двадцати метрах от него.

Летом, в этих камнях жили  большие  зеленые  ящерицы, хотя и мелких, серо-черных было полно. Взрослые мальчишки ловили их, но только если ящерку поймать за хвост, то хвост  отрывается и смешно дрыгается,  словно хочет догнать ящерку, но у хвоста нет глаз и он не знает, куда бежать.  Без глаз ни куда не побежишь - это Васятка знал точно,  потому что видел слепых на железнодорожной станции.  Они  ни  куда не бегали,  а только сидели и просили хлебушка.  Васятка и сам не прочь был пожевать хлебушек, только его в доме не было, а была вареная картошка.

А вот толстые змиюки-гадюки,  те ползли из  болот  на железнодорожную  насыпь  погреться и потому мама боялась,  что они могут ужалить Васятку. Зря боялась; дедушка сказал  внуку  «заветное слово»,  которое ни кому,  ни кому нельзя «сказывать» и гадюки только устрашающе  шипели на  мальчонка,  когда он нечаянно подходил к ним близко.

Только это слово нужно говорить,  когда приходишь к «гадючьему дому», потому что в «заветных словах» так и сказано, что «я иду к вашему дому». А дом у них везде и потому  дедушка  сказал,  чтобы он просил у них разрешение всегда,  когда убегает с ребятишками играть. Однажды, он наступил гадюке на хвост,  она ударила Васятку по ноге и он упал,  но гадюка, злобно  шипя,  уползла.  Очень  было страшно, очень! А гадюка была здоровенная, толщиной в его руку.

Вот Кольку, что старше Васятки и уже учился во втором классе,  гадюка цапнула за ногу.  И еще, мама сказывала, прошлым летом,  другого цапнула. Колька-то поболел, поболел,  да выздоровел,  а того,  другого,  «выздороветь не смогли».

Васятка тоже, однажды, болел и видел, как его болезнь прыгала по стенам и потолку большими,  в  целую  ладонь, пауками.  Пауки были черные,  как уголь, который горит в паровозе, или как этот камень, на котором он стоит. И мама говорила,  что он - Васятка, «горит». Болезнь называлась «корь».  С той поры Васятка знал,  что «корь» – это на самом деле большие,  черные пауки,  которые скачут по стенам и потолку, по одеяльцу.

Пауков Васятка,  стой поры, невзлюбил, но мама говорила что паучки - к  счастью.  Какое  же  счастье,  если «корь» и «горишь»?

Мальчонка вспомнил прошлое лето,  пока отходили, сведенные  холодом,  ноги и ему захотелось, чтобы оно скорее пришло.  Летом хорошо потому,  что растет «колба» и «петушки».  Можно накопать «кандыка» и «саранок», можно пожевать «медуницу»,  а там «пучки», «пекана», ягода всяка разная... Хорошо летом! Сытно не то, что зимой.
Прошлым летом Васятка еще не умел плавать, но этого и не нужно было уметь потому, что летом воды в речке было, как говорил отец, «воробью по колено». Он просто ложился на  гальку в двух шагах от берега и горная вода набегала на него,  перехлестывая через спину. Взрослые ребята купались под мостом, где было «с ручками», но туда Васятка не ходил, не зачем, когда и так хорошо.

И еще,  Васятка любил сидеть на гальке в воде и смотреть,  как красноперые рыбки,  не больше пальца на  руке отца, щекотали его ноги и даже попку. Взрослые мальчишки ловили их марлевыми тряпками,  приносили домой.  Они выдавливали из них «кишки»,  а мамы,  порубив сечкой в корытце с луком и укропом, делали из них вкуснятину - котлеты.
Сейчас, на дворе был еще апрель и большие черные камни  еще не вобрали в себя столько тепла,  чтобы отогреть ступни ног у мальчонки.  Он поплясал на них и метнулся к железнодорожному полотну.

Васятка знал  куда  бежал,  мужественно   преодолевая преграды оставленные зимой. Если пробежать с полкилометра вдоль железнодорожного полотна, то будет тупичок, а в том  тупичке  стоят  красивые зеленые вагоны - «эшелон».

Это мама так говорила - «эшелон».  В тех  вагонах  живут офицеры.  Офицеры - это такие дяди, у которых много самых интересных вещей. Они воевали, как его папа с фашистами, но папа не офицер, а солдат. Все это объясняла ему мама, в то лето,  когда он с ней и папой  ходили  к  офицерам.

Офицеры полюбили Васятку и он ходил к ним, хотя мама ругалось и очень боялась,  что  Васятку  могут  украсть.

Этого мальчонка не понимал, а офицеров любил потому, что они давали Васятке «колотый сахар».  Колотый  сахар  был тверд, как камень и если грызть его ночью сухим, то видно как от зубов проблескивают искры. Это свойство сахара давать искры, открыл для Васятки соседский пацан, Вовка, который все знал, потому что ходил в школу.

Когда Васятка принес в кармане большой,  в пол своего кулака, кусок сахара, то Вовка сказал ему: «Хочешь, я покажу тебе фокус?»

Васятка не знал,  что такое «фокус» теперь-то он знает, что фокус, это когда грызут сахар под одеялом и между сахаром,  и зубами пролетают голубые искры, точно такие же,  если тереть друг о дружку «белые камни». Именно белые,  потому что «черные камни» дают искры, когда ударяют ими по головке железнодорожных рельс. 

Васятка пробовал, но у него не получалось. Большие мальчишки сказали, что тут нужна «сноровка», а вот искры из «белых камней» Васятка умел получать.  Он всю зиму этим развлекался,  только «белые камни»,  когда их трешь, пахнут плохо, словно вату жгут.  Вату жечь Васятка пробовал, но больше не хочет потому,  что мама исхлестала его березовым прутом из веника.

Вовка грыз  под  одеялом  Васяткин  сахар,  и  тот мог сколько угодно наблюдать этот фокус,  пока сахар не кончился.  Сахара было жалко, потому что он сладкий. Конечно,  «кандык» тоже сладкий и «медуница»,  но куда им  до сахара!  Сахар хоть и твердый,  но если его подержать во рту,  то он пропитается слюной и раскрошится  на  мелкие «сладчатины».

Как же ему не бежать за таким лакомством? Да и кто бы ни побежал на его месте?

Однажды, Васятка изгрыз и иссосал пол буханки  черного, замороженного до звона, хлеба. А отец удивился: «Это же надо? И куда в такого шкета столько влезло?»    Влезло бы и больше - это Васятка точно знал,  да мать отобрала, и сказала: «Это бог знает что!»

Очень Васятке понравилось эти слова. Он их запомнил и всегда,  когда удивлялся чему-нибудь, говорил тоном мамы: «Это бог знает что!»

Взрослые смеялись и  говорили  маме:  «Какой  у  тебя смышленый парнишка растет».
Быть «смышленым» и удивлять взрослых нравилось Васятке потому, что тогда они становятся добрыми. Но взрослые люди ни всегда удивлялись и однажды, Васятка  получил  по губам и совершенно ни за что.

Это было еще в прошлое лето, когда мама сказала отцу: «Опять ходил к этой ****и, Наташке?»

Васятка был дружен с тетей Наташей и не понимал,  почему мама сердится на папу,  и на тетю Наташу? И еще, он не знал,  что тетя Наташа - «****ь» и как было не  спросить об этом, когда она пришла в их избу за спичками?
 
- Тетя Наташа, а ты ****ь? - Спросил Васятка и тут же получил  от мамы по губам.  Вот тетя Наташа,  Васятку по губам не била,  а только хохотала: «Ой, не могу! Ой, умру!
-  Да, ****ь я, Васятка, ***** отчаянная!»

Папа тоже смеялся,  а мама сердилась и называла  всех дураками и еще «похабниками».
Васятка понял,  что «****и» - это веселые и  добрые тети,  как  тетя  Наташа,  только говорить об этом нужно так,  чтобы мама не слышала,  не сердилась и не била  по губам.
На следующий день, когда тетя Наташа пришла к ним, он улучил момент,  мать вышла в сенцы, подошел к ней и сказал: 
«Тетя Наташа,  ты ****ь, но про это я ни когда, ни когда не скажу при маме,  только когда ты одна, буду говорить»...

Она засмеялась,  схватила  его и прижала к своим грудям.  От грудей тети Наташи пахло вкусно, но не молоком, как от другой тети, тети Лиды, маминой сестры. Тетя Лида кормила грудью его двоюродного брата  и  Васятка  видел, что из груди у тети Лиды «идет молоко».
Тетя Лида сказала: «Это, Васятка, твой двоюродный брат, Юра».
Ну, брат так брат,  а что с ним делать?  Он еще только ползает.  С ним ни в прятки, ни в «считалочку» не сыграешь.

А тетя Наташа хорошая,  хотя и не мама. Она любит Васятку.  Он это чувствовал.  Васятка рано начал «чувствовать»,  еще, когда этого слова не знал.  Это  опять  мама сказала: «Ты за километр чувствуешь, когда я хлеб пеку».

Еще бы не почувствовать!  Когда отец пол  мешка  муки привез, и мать оладьи кислые принялась печь,  еще как почувствуешь!

Но тогда,  тетя  Наташа посмеявшись вдоволь,  шепнула ему на ухо: 
«Ни когда, ни когда Васенька так не называй тетей. Они не любят, когда их так называют».
Васятка хотел с ней поспорить,  спросить  почему  «не любят»,  ведь она сама говорила,  что она «****ь отчаянная», но вошла мама, а при маме разве поспоришь? А потом охота спорить пропала,  раз тетя Наташа говорит - не надо, то и не надо. Поди, разберись во взрослых?!

Сегодня, как  всегда,  мама  ушла  на работу и потому мальчонка полностью предоставлен своей воли.  А отца,  с прошлой осени, у Васятки, не стало. Пришли дядьки в алых, как кровь,  не солдатских и даже не в офицерских погонах и увели васяткиного отца. 
Васятка хорошо,  на всю жизнь запомнил эти погоны и люто,  до обморока ненавидел  этих дядек потому,  что они уводят отцов.  Васятка знал,  что этих дядек называют - НКВД.  Он это подслушал, хотя мама с тетей Лидой говорили шепотом.

Тетя Лида,  мамина сестра,  шептала маме,  что  нужно «отречься»,  а  мама  почему-то «отрекаться» не хотела и тетя Лида назвала маму - дурой. Из этого, мальчонка сделал заключение,  что «дуры» - это такие мамы, которые не «отрекаются».  Как нужно «отрекаться» и что  это  такое, Васятка не знал,  а спросить не у кого.  У мамы спросить боялся,  потому что мама всегда говорила,  что подслушивать и подглядывать не хорошо, и грозилась, что «даст по заднице». 
А тетю Лиду не спрашивал потому, что она назвала маму - «дурой», а так называть нельзя, это и дедушка ему говорил.  И другие слова говорить нельзя  потому, что  -  «боженька за язык подвесит».
Васятка все «другие слова» знал, но не говорил потому, что маленький и боялся боженьку. Только дяди и тети не боятся «боженьки» потому,  что они взрослые,  а взрослые ни кого не  боятся, кроме НКВД.

Этой зимой, отцовых сапог в доме не было, больших сапог вкусно пахнущих дегтем. В прошлую зиму Васятка, чтобы сбегать «доветру»,  влазил в отцовы  сапоги,  правда, голенища упирались в пах и, приходилось волочить ноги,  а голенища держать руками. Особенно тяжело было спускаться с крыльца, но зимой доветру не сходишь без обувки.
Отец ругался и говорил,  чтобы Васятка надевал  мамины чуни,  Когда бегает «до ветра», но в чунях было еще хуже потому, что ноги то и дело выскакивали из чунь. «Выбегали», как говорил Васятка.

За что увели отца - этого Васятка не  уразумел.  Мать три  дня волосы на себе рвала и говорила всякие страшные слова о смерти. Было жутко, так жутко, что Васятка подумал, что нужно умереть,  уйти к  боженьки.
К боженьки ушел его дед. Он все время говорил Васятке, что скоро уйдет к боженьке. С дедом хорошо. С дедом не страшно, а с мамой, которая «рвет на себе волосы» -  страшно.  Так  страшно, что умереть не страшно.
И еще,  дедушка рассказывал ему сказки,  но отчего-то не страшные,  а смешные про «вятских»,  а отец,  если не ругался, то рассказывал страшные, про чертей и бабу-ягу.
Когда мама  плакала  и  хотела  умереть,  тетя Наташа пришла к ним,  в избу, и увела к себе Васятку, хотя мама кричала: 
«Не бери! Не дам! Мы с ним вместе помирать будем».
И тетя Наташа сказала маме: 
«Дура!  Ни хрена с тобой не случиться, а мальчонка перепугаешь своей истерикой».
Мама была страшная, как ведьма из сказок папы и пальцы на руках были страшные,  как петушиные когти, она ими царапала себе лицо, но все равно Васятка её любил, и хотел умереть вместе с мамой. Он тогда, тетю Наташу не любил потому, что она на маму кричала и, наверное, мамины, страшные пальцы,  назвала «истерикой».  Истерика  -  это когда  мамы становятся страшными,  как ведьмы из сказок, только ведьм ни кто не любит, а мам - любят.

А тетя Лида не пришла за Васяткой. Тетя Наташа сказала,  что она, «тетя Лида, боится НКВД, а она, тетя Наташа, НКВД не боится».

Не боится,  наверное, потому, что тетя Наташа «отчаянная ****ь»,  только она не хочет, чтобы ей об этом говорил Васятка.

Теперь, когда зима прошла и солнышко припекло, и можно добежать до заветного «эшелона», Васятка вовсе не хотел  идти к боженьке.  Когда дедушку в землю закапывали, он видел что у боженьки темно,  сыро и страшно,  а вовсе «не светло и ласково»,  как говорил дед. Взрослые всегда говорят так,  чтобы непонятно было,  да еще и  сердятся.

Редко  говорят о самом главном,  а главное, по мнению Васятки, заключалось в хлебушке и сахаре.

И еще, Васятка умел петь песни и умел читать «длинные стихи».  Что стихи,  то это сказала тетя Лида.  Она была учительницей  и все на свете знала.  Вот,  когда Васятка подрастет,  тетя Лида будет его учить,  как  других  она учит,  а  пока  она читает Васятке стихи,  а стихи – это когда складно.  И опять, что «складно», сказала тетя Лида,  а ему просто нравились стихи, и песни, которые тоже как стихи, но протяжные, и жалостливые.

Васятка, когда пел,  то плакал,  а когда читал стихи, то не плакал,  потому что стихи не плачут,  а песня плачет. Но эта неправда, что стихи не плачут, это потом Васятка понял,  что стихи тоже «плачут»,  но понял,  когда пошел  в  школу и научился читать,  а сейчас он этого не знал.

Когда приезжали  чужие дяди из Таштагола,  «проверять тетю Лиду»,  то они заночевывали в избе тети Лиды и пили там водку. А когда водку, у тети Лиды пьют, то она завет маму и папу. А где мама и папа, там и Васятка. Тогда его просили читать вот это стихотворение: «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич».
Дяди были строгие,  но Васятку хвалили и маме говорили, что она «правильно воспитывает мальчонка».

Только Васятка не понимал, как проверяют теть, но догадывался, что эта как-то связано с кирпичами и камнями, и с тем, кого называли - «дедушка Ленин».

У тети Лиды в избе висел портрет,  дедушки  Ленина  и дедушки Сталина,  а в школе,  было полно «портретов вождей».
«
Вожди - это дяди на портретах и они все время думают о Васятке, о тете Наташе и всех-всех!» - Так ему говорила  тетя  Лида,  правда про тетю Наташу она не поминала, это уж сам Васятка так подумал.  Ему страсть  как  хотелось, чтобы вожди не забывали о тете Наташи.
Только тетя Наташа рассердилась и сказала: «Пошли они в жопу!»
Так говорить плохо, за это по губам бьют. Сама же говорила: «Ты Васятка плохих слов, которые я говорю, не запоминай, мало ли что с языка у взрослых срывается».
Трудно это понять,  что «сорвалось с  языка»,  а  что нет.  Так трудно,  что не поймешь, шутят с тобой, или не шутят?

А в  избе  Васятки  таких  портретов  не было,  кроме «портрета» боженьки,  но его называли -  икона.  Дедуля, перед  иконой  на колени становился и что-то говорил боженьки, но разобрать что, было нельзя потому, что он говорил быстро и тихо.
Когда папы дома не было,  дедушка рассказывал Васятке про «молитву», но она была не понятная, хотя Васятка запомнил и её,  как запоминал все,  что его просили и даже требовали запомнить, как дедушка «Иисусову молитву», или «слово против змеюк». Вот только стоять на коленях он не хотел. На коленях стоять неудобно и больно.
И еще дед,  рассказывал ему о боженьке,  который  все «видит», и все «слышит», и Васятка боялся боженьку, хотя дедушка говорил, что он добрый и милосердный.
«Добрый» - это понимал Васятка,  как тетя Наташа,  а вот «милосердный» - не понимал,  хотя дедушке вовсе не нравилось, что он  сравнивал боженьку с тетей Наташей.  Он её называл - «блудница».

Отец Васятки ругался с дедом и говорил, что тот «сбивает мальчонка с толка». Дедушка виновато улыбался и Васятке было жалко деда - он добрый,  и ничего,  если «сбивает его с толка», можно ведь и потерпеть. Сам же отец, когда сильно  хотелось кушать, говорил: «Потерпи».

А сейчас Васятка знал длинное  предлинное  и  сказочно-непонятное  стихотворение и от того страшное.  Но Васятка любил страшное, если оно сказочное.

Там, в  «эшелоне»  его  просили  прочитать именно это стихотворение, длинное. И тогда Васятку ставили на табуретку,  чтобы всем было видно и он начинал читать «с выражением». «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том...»

Иногда, он хотел понять,  что такое «лукоморье» и море,  и  многое чего другого.  Ему объясняли,  но от этих объяснений у Васятки была полная путаница в голове. Разве  может  быть вода и вода «сколько глаз хватит»?  Глаза-то вон до куда «хватают», а если еще на черемуху старую забраться?  И что же, до самой, что ли горы, все вода и вода? 
С боженькой не понятно и с морем  непонятно.  И вообще ни чего не понятно,  когда взрослые начинают объяснять.

Правда, Васятка не мог долго думать об одном и том же, скучно и все равно ни чего не понятно,  потому  и  думал обо всем понемногу. Например, о том, от чего рельсы горячие, а шпалы между рельсами холодные?

Эта мысль пришла ему сейчас, когда он встал на головку рельсы и, балансируя на ней, направился в сторону  эшелона. Когда нога срывалась с рельсы и попадала на шпалу, то было ноге холодно, а на рельсе тепло.

«Это потому,  - думал Васятка, - что по рельсам ходят паровозы,  а по шпалам не ходят. А паровоз, вон какой - горячий! Там топка и в ней «уголь горит».
Васятка видел паровоз и когда стоит,  и когда  проносится рядом с домом, и окна от него дребезжат. «Он дышит паром». - Это Васятка сам видел и не  раз.  Как  дыхнет, дыхнет,  аж все в пару.  И свистит паровоз паром, потому что им дышит. Кто чем дышит, тот тем и свистит».

И для того,  чтобы подтвердить это умозаключение, Васятка всунул в рот два пальца,  набрал воздуха побольше и свистнул.  Пусть не так громко, как свистят паровозы и взрослые пацаны,  но все равно это был  самый  настоящий свист,  а не «пшик», как говорил папа.
А папа умел свистеть так, что больно было в ушах, потому дедушка называл папу «соловей-разбойник».  И тоже не понятно. Сам же дедушка говорил,  что соловей - это такая  маленькая,  серенькая птичка на подобие воробья,  только «похудее будет» и она поет «сладко и звонко». 
А  разбойник  -  это дядька  с топором в руке и людей убивает,  а свистит для того чтобы испугать. Так размышляя о том, о сем, Васятка добрался до «эшелона».

У «эшелона»,  на «самокатке»,  сидел безногий солдат. Васятка  его раньше не видел,  наверное, приехал из Сталинска.  Из  Сталинска всегда приезжают калеки.  Так говорила мама и тетя Наташа. «Самокатка» была на блестящих колесиках. Васятка знал, - это подшипники, из них достают  круглые блестящие шарики.  Эти шарики - «биллиард».  Правда, Васятка с трудом выговаривал это слово, ну и что из того?  Зато он видел, как по ним ударяют специальной палкой и шарики - «трах!» - разлетаются в  разные стороны. Вот если бы он был по выше, то и он мог бы ударить палкой по шарикам, а так, только смотрел.

Вот тоже,  говорят:  Сталинск  - это большущий город и дома повыше будут, чем пихта возле  сельсовета.  Разве могут быть такие дома? Сельсовет-то, вон какой, «двухэтажный»!

Солдат был интересный,  еще и потому, что в руках его  был диковинный инструмент в два раза больше чем гармошка у дяди Семена. Васятка направился к нему: «Это что? Гармошка такая? - Спросил Васятка калеку.

- Нет, малец - это аккордеон. - Сказал безногий.

- А на нем песни играют? - спросил Васятка протягивая грязные,  в цыпках,  ручонки к блестящим металлом, бокам инструмента.

- Играют,  малец.  -  И калека отстегнул застежки. 

-  Сыграть что ли? - Спросил он.

- Сыграй, дяденька, а я тебе спою. - И Васятка с ходу затянул:  «Как по речке по  пескам,  по  большим  протокам...»

И в детский, не окрепший, пронзительный дисконт вплелась  мелодия аккордеона.  Из окон вагонов стали высовываться люди в офицерской форме.

- Ни как Васятка прибежал?  Оклемался от зимы-то. Эй,  Васятка, иди к нам! - Крикнули из окна.

Но как уйдешь от такого блестящего чуда, от завораживающего беганья пальцев по длинным,  белым и черным  палочкам? От этих звуков?

- Хорошо поешь,  сердцем, - сказал безногий. - Давай я тебе спою, малец, свою песню, вот и будем квиты.

Калека поправил ремни аккордеона.  Звякнули о  металл инструмента  его ордена и медали,  поглядел куда-то выше головы Васятки,  и поглядел так,  что  Васятка  обернулся.  Он хотел увидеть, на что  смотрит калека, но там не было ни чего,  кроме кочкарного болота,  на котором уже появились  проростки  колбы,  но отсюда их не увидишь,  потому что они маленькие. 
Васятка,  вчера хотел сходить,  благо болото было всего в пятидесяти метров от избы, но побоялся застудить ноги.  Там ведь нет ни рельс,  ни  камней,  чтобы согреться.
Между тем,  безногий солдат развернул меха и запел свою песню:   
- Торфяною, тяжелой водой, что не видела света дневного,  мы обмыли тебя,  дорогой и зашили «цыганской  иглой»,  в серый саван,  сукна фронтового. Ни на крест, ни на гроб деревца, не найти в той проклятой округе, Командира хороним, отца, под молитву суровую вьюги...
Васятка стоял и плакал,  и не заметил, как возле безногого солдата собрались офицеры из «эшелона».  Когда песня кончилась, кто-то сказал:
«Спой еще раз, гвардеец».
И к ногам калеки упали несколько мятых рублей.
Во второй раз,  голос Васятки нет-нет, да вплетался в тенор калеки и вплетался не просто,  а именно в тех местах, где у солдата не хватало дыхания вытянуть самую жалостную ноту.  И ни кто ему не сказал, как отцу, что «он своим голосом портит песню».
Только вечером,  всполошенная  мать  забрала Васятку, сонного от солдатской еды и наевшего вдоволь сахара.

С той поры, эта песня, стала самой любимой песней Васятки из всех его песен,  даже «как по речке по камням», была отодвинута на второе место.

Тетя Наташа,  «****ь» и «блудница», часто просила Васятку:
- Спой мне про командира, что-то плакать охота.

И Васятка был рад спеть, тем более просила Наташа.

С той  поры прошел год и однажды,  уже следующей весной,  Васятка увидел,  что люди куда-то бегут по высокой грейдерной дороге. И тетя Наташа бежала. А по этой дороге - это Васятка знал точно,  прибежать можно  только  в сельсовет.  Конечно,  место  у сельсовета достойно того, чтобы туда бежать,  хотя бы потому,  что там, на столбе, висит  радио  - большая черная тарелка и говорит человеческим голосом,  а иногда играет и поет. Правда поет веселые  песни,  а веселые песни Васятка не любит,  но все равно интересно.

Утерпеть и  не побежать вместе со всеми,  было невозможно и потому Васятка припустил вслед за тетей Наташей.  Мама не бежала потому, что была на работе.

Столько народу, возле столба на котором радио, еще ни разу  Васятка не видел и самое главное,  самое страшное, что все стояли и молчали,  а по радио играли  музыку,  и музыка была невеселая,  а такая, как песни, которые нравились Васятке.

Он подергал  за  полу тетю Наташу, и когда та наклонилась к нему,  он спросил: «От чего играют такую грустную музыку?»

Она прошептала ему: 
- Сталин умер.

А потом вышел дядька из тех,  что папу уводили, и сказал громко:
- Товарищи! В наш дом пришло горе. Горе великое и непоправимое,  сегодня скончался наш вождь,  Иосиф Вессарионович Сталин.  Снимем товарищи, головные уборы в знак нашей скорби.

Он еще что-то говорил,  но Васятка многого не  понял, только страшно и тревожно стало ему.  Он потихоньку, потихоньку ушел от этого радио и от дядьки,  с алыми погонами на плечах.

А через месяц,  из «лагеря» пришел отец,  потому  что умер  Сталин,  а  Васятке  исполнилось  шесть  лет и он,   осенью,  пошел в школу в собственных,  кирзовых сапогах. В сапогах,  как у отца, но конечно меньше.

Тогда Васятка понял,  что когда умирают вожди   -  отцы приходят из лагерей. А тетя Наташа уехала в свой Ленинград, и вся «изрыдалась» вместе с Васяткой.
В школе был урок пения,  но тетя Лида, мамина сестра,   почему-то не хотела  Васяткиных песен и строго настрого запретила  ему  петь свои песни.
Она сказала:  «Нужно петь не свои, а общие, хоровые».

И  они  пели  «Интернационал» и «Гимн Советского Союза».  Песни были хорошие,  громкие,  но свои Васятке нравились больше, потому что жалостливые. Да и сам Васятка рос жалостливым, а жалостливых в школе бьют. Васятку били.
«Нужно уметь давать «сдачи». - Говорил отец и страшно сердился, что Васятка не умеет давать «сдачи».

Если бы  Васятка тогда знал,  что жалостливых бьют не  только в школе,  то, наверное,  снова захотелось бы  ему, чтобы «боженька забрал к себе»,  ведь там дедушка?  Дедушка ни когда не говорил, что «нужно давать «сдачи» потому, что «добрые люди сдачи не дают». Добрее дедушки не было.    Но к счастью, Васятка не знал, что взрослым еще хуже,  если  они не умеют давать «сдачи»,  да к тому же,  после зимы всегда приходила весна,  а за ней лето,  а  кто  же весной, или летом,  когда нет школы,  захочет «уйти к боженьке»?
                2002 год. Май.