ДО...
Она даже не знает, что я хотел на ней жениться. Да и откуда ей знать? Я же ничего такого ей не говорил. Ни тогда, ни потом, когда расстались. Потом уже ее мать хотела мне что-то сказать из автобуса. Она в автобусе ехала, а я стоял на остановке. Вот тогда она мне и помахала рукой. Сильно махала, наверное, что-то важное сказать хотела. А что там было говорить: расстались, так расстались. Впрочем, я потом еще разговаривал с ее отцом. Случайно вышло, тоже на остановке. Он ничего не спрашивал, я сам к нему подошел. Сказал, какая она замечательная и что очень жаль, что так вышло. Вернее, что ничего не вышло. Не получилось. А так она чудесная девушка. На самом деле. Даже удивительно, что мы расстались.
Помню, испекла она, чтобы угостить меня, «грецких орешков». Таких сладких пирожных. Просто диво какое-то! Я подобных сроду не едал. И все один к одному. Вроде бы, сама напекла. Но больно уж хороши, даже не верится. Все такие аккуратные, ни один не помялся, ни один не раздавился. Ни капли крема нигде не выступило. Очень опрятные орешки. Не по-нашему! Оно и не удивительно – у нее бабушка немка была. Баба Ирма. Так вот, эта бабка заранее все знала. С самого начала. Еще когда я в первый раз к ним зашел. Так, говорит, сразу вслед и сказала: «Этот точно не женится…» Конечно, тогда еще у меня жениться и в голове не было. Просто зашел. То есть, не просто так, а пригласить ее с собой. Прогуляться там, и вообще.
А вообще – ничего не вышло. Даже не знаю, что мне помешало на ней жениться. Все, вроде, шло хорошо. Даже не к чему придраться. А потом – раз, и тут же и закончилось. Как бабушка и сказала намедни. Баба Ирма, по фамилии Зиберт. Это я случайно фамилию запомнил. У нее-то самой другая фамилия, простая. А у бабушки вот – Зиберт. А так я с бабкой мало разговаривал – раз или два. А что мне с ней говорить – я же не к ней пришел! Поздоровались, да и ладно. В смысле, по-русски, а не как-нибудь «Guten Tag!» Мы же все-таки в России живем.
Вроде, все так хорошо с ней начиналось. С такого густого и холодного сока манго из жестяной баночки. Я приноровился угощать ее коктейлем, вроде «кровавой Мэри». На два пальца сока в бокале – водки с палец. По краюшку ножа. Она не то чтобы выпивала со мной. Кажется, ей нравилось, как я с ней канителюсь. И, на самом деле, было интересно высматривать на свет границу сока и водки. А потом доставать сок языком со дна бокала. Да так, чтобы ничего не смешать. У нас не сразу получалось. А потом раз – и все оборвалось….
Просто непонятно получилось. Я не то, что жалею теперь, не то слово. Я сам там как-то промахнулся, без всякой помехи. Впрочем, баба Ирма как раз ни в чем и не виновата, которая Зиберт. Вообще-то ее бабка сильно на учительницу смахивала. На старенькую учительницу из начальной школы – худенькая, беленькая, в очках с толстыми стеклами. Такие только в младших классах встречаются, если повезет.
Вот и у меня почти такая же была в первом классе. Не такая старенькая, но тоже пожилая. Очень чистенькая, аккуратная, нарядная. Анна Пална. И строгая. Наверное, так и положено учительницам. Она нас и в пионеры принимала. То есть, конечно, не она. Но на самом деле она была там самая главная. И весь класс приняла. А потом сказала, что мы теперь отряд, и у нас будет имя. Как будто у нас до того имени не было: а третий «А»? Чем не имя? Я так подумал, но ничего не сказал тогда. Потому что никто ничего не сказал.
А может, пионеры не должны спорить со старшими. Там были такие правила, но я их больше не помню. Они еще на задней обложке тетради были записаны. Помню: «Пионер – всем ребятам пример». И всё! И Анна Пална сказала, что мы теперь будем имени Героя Федотова. Такого героя я не знал. Похоже, его вообще никто не знал. Но весь класс проголосовал за него. Все сразу подняли руки, как будто сдались.
А два моих друга и я руки спрятали. Потому что я договорился с ними, что мы будем имени героя-разведчика Николая Кузнецова, который в тылу у немцев сражался. Только нас никто ничего не спрашивал. Совсем ничего, а то я бы им рассказал.Хотите, я вам теперь скажу, как звали Кузнецова у немцев в тылу?
Sibert, Paul Sibert.
...МИНОР
Не умею плакать. Последний раз плакал, когда в детстве убили мою собаку. Никто не видел ее погибшей, но сказали, что застрелили. И тогда - плакал. Теперь плакала она. Было странно смотреть, как плачет женщина. Никто же не умер. Просто нам надо расстаться. Я должен уехать. Ничего же не меняется вокруг. Все остается на месте. Кругом люди, хорошие друзья, престижная работа у нее. Чего же плакать?
Никогда не видел так много слез. Наверное, она раньше долго не плакала. Даже когда ее бабушка сказала, что я на ней никогда не женюсь. Откуда бабушка знала? Она же тогда меня первый раз видела. Тем более была почти слепой, с огромными линзами в очках. В смысле, стеклами. Такой рисовали бабушку у Красной Шапочки. Но я же не Серый Волк. Мне просто надо ехать. Но не надо так плакать.
Она плакала молча. Так что была слышна тихая мелодия по радио. Очень тихая, но мешала, отвлекала. Я почему-то слушал эту ненужную музыку и ничего не мог сказать ей.
У нее были огромные ресницы. Я не замечал, что у нее были такие неимоверные ресницы. Наверное, у нас были бы красивые дети. С большими ресницами. Но я уезжаю.
Почему-то рад, что уезжаю. Это же не измена, почему она плачет? Откуда она знает, что никогда не вернусь. Нам же было так хорошо вдвоем. Так хорошо, что я поверил, что все могу. Если могу сделать женщину счастливой, значит мне все по силам. И я решил, уезжаю. Надо ехать. Здесь уже ничего не держит. Любовь? Разве она меня любила? Никогда об этом не говорила. Так чего же она плачет?
Слезы цеплялись за ее ресницы и выкатывались на щеку. И скатывались вниз. Сначала очень медленно, а затем почему-то полосками. А потом они куда-то девались. Как будто она их глотала. Может она действительно глотала слезы? Такими же маленькими глотками она заканчивала минет. До последней капли. И каждый раз что-то похожее на судорогу прокатывалось тогда вдоль ее тела. Сначала дергалась шея, потом вздрагивали маленькие груди размером с ладошку, наконец пару раз рывками дергался кругленький животик. И после этого она обычно успокаивалась. Замирала в беззвучном расслаблении.
А сейчас она никак не могла успокоиться.
…Капля летела в глубину колодца нескончаемо долго. Дольше, чем падает звезда в ночи. Так ни разу и не успел в детстве загадать желание, пока звезда летела. Потому я, мальчишка, обязательно хотел рассмотреть, как падает капля, срываясь с конца колодезного крюка. Я просто обмакивал длинный крюк в далекую темную воду, быстро вытягивал обратно и слизывал те несколько капелек, которые успевал. А пара оставшихся на шесте капель срывались обратно в темноту влажного сруба. И невозможно было напиться. Но если проглотить все капли взахлеб, не останется ни одной, которая полетит.
Позже мне сказали, что она устроила там свою бабушку в дом престарелых. Правда, перед этим сделали старой операцию на глаза, и та стала почти все видеть.
Может, мне надо туда съездить?