К сорока годам Никита Леопольдович Апостолов с женой Инной Платоновной обзавелись дачным участком недалеко от города. Как и мечтали - с домом и баней, чтобы можно было круглый год ездить и париться. А уж зимой, выскочив из парилки, даже нырять голышом в снег.
Первую печку для бани Апостолов приобрёл на заводе «Большевик», этому поспособствовал один его знакомый инженер. Могучее ранее оборонное ленинградское предприятие переживало тогда тяжкие времена, и высококлассные специалисты с государственных военных заказов переключились на частные. В основном, на печки для бани, выполненные из высококачественной стали.
Печка получилась громадная, под стать заводу, и заняла треть всего банного помещения.
Топить её приходилось более трёх часов, но зато и жар она держала долго.
Натопил, и парься потом целый день, даже зимой.
Топкой всегда руководил отец Никиты Леопольдовича, Леопольд Никитич, в годы блокады бывший кочегаром на паровозе Октябрьской железной дороги. Всё делалось основательно и сообразно с основными постулатами кочегарской науки.
Но зато и баня у Леопольда Никитича всегда получалась знатная. И не беда, что не было в бане тёплой комнаты отдыха, ведь всем членам семьи импонировал обычный деревенский вариант, где мылись и парились в одном помещении.
К парилке Апостолова отец и приучил, когда они жили в коммуналке на Литейном. Раз в неделю, будьте любезны в баню. Ведь в семикомнатном советском общественном жилище на первом этаже, не то что ванны, а даже и горячей воды-то никогда не знали, а существовала только холодная.
Зато Никита Леопольдович хорошо запомнил, как отец впервые привёл его пятилетнего мальчишку, тогда ещё просто Никитку, в Сергиевские бани, что находились на улице Чайковского. В те годы это заведение было похожим на современный культурно-развлекательный центр. Лишь кинозала в бане не было, да ещё, пожалуй, дискотеки. А всё остальное – в лучшем виде: и кафе, и пивная, и парикмахерская, и ларёк с вениками, и даже мозольный кабинет.
Вдоль широкой парадной лестницы стояли кадки с фикусами. В раздевалках банных отделений тоже росли какие-то цветы, а на стенах висели картины, типа, «Девятый вал» Айвазовского. Никто не курил, не шумел, не пьянствовал.
Этим делом, но культурно, обычно занимались в пивном зале, где тоже имелся свой «Девятый вал», только большего формата.
Пока сидели в очереди, Никитка читал по складам непонятные надписи. Его удивила, к примеру, такая: «За пропажу денег и ценностей баня не отвечает». Никитка спрашивал отца, как это «баня не отвечает»?! Она, что, живая, и может говорить? Отец смеялся и объяснял, что таким образом предупреждают людей, чтобы не брали сюда часы, кольца, крупные суммы денег, потому что их могут украсть, пока моешься. Поэтому, если уж взял всё это с собою, сдай на хранение банщику.
Наибольшую тревогу у маленького Никитки вызвали первые походы в парную. Ему почему-то казалось, что там обязательно должен был вспыхнуть пожар, или произойти взрыв, потому что какие-то дядьки, всё время кидали в печку керосин, а он там пыхал. Про керосин Никитка знал от бабушки. Она наливала этот керосин в примус, и загорался огонь. Но отец снова объяснил Никитке, что там вовсе не печка, а горячие камни, на которые бросают кипяток, чтобы получился пар.
Никитка садился на нижнюю ступеньку огромной деревянной лестницы, ведущей на полок, и смотрел на отца, забиравшегося на самый верх, и размахивавшего там веником. Затем, напарившись, отец кричал Никитке:
- Поднимайся ко мне, сына, я и тебя попарю! - Рядом на нижней ступеньке крутились такие же, как он, малыши, и не подняться на полок, означало струсить. Поэтому Никитка зажмуривался и поднимался к отцу, стоически выдерживая, как он несколько раз обдаст его веником. Потом они выходили из парной и обливались холодной водой. Налил полный таз, и на голову, ух!
А ещё Никитке нравилось наблюдать за соседями в раздевалке, но более всего, за инвалидом, располагавшимся на специально отведённом месте. Особенно Никитку интересовал процесс отстёгивания, или пристёгивания деревянной ноги. Трудно сказать, один и тот же это был инвалид, или они были разные. Вполне возможно, что и один, ведь Никитка с отцом ходили в баню всегда в конкретное время и обязательно по понедельникам, поскольку Леопольд Никитич в этот день был выходной.
Инвалид, вероятно, во время войны был моряком, потому что всегда надевал тельняшку на плотное тело, разукрашенное якорями, русалками и прочими символами боевой и бесшабашной молодости. А уж после, надев чистое исподнее, начинал приспосабливать деревянную ногу к культе. Перетягивал её какими-то жёлтыми ремнями, затем отец, если они сидели рядом, или другие мужики, помогали натянуть брюки, и инвалид, бросив свои пожитки в чемодан, уходил, мерно постукивая деревянной ногой.
Вообще, людей, покалеченных войной, в 60е годы в бане встречалось изрядно, без рук, без пальцев, с огромными рваными шрамами.
Буфетчик, наливающий отцу пиво в большую кружку, а Никитке клюквенный морс в маленькую, тоже был инвалид. Переваливаясь с боку на бок, он скрипел протезом и суетился возле пивных бочек, выбивая при помощи специального молотка из них пробки.
Однажды буфетчик показал класс, удивив всех своею реакцией и силой, вышибив из пивной, словно пробку, какого-то распоясавшегося пьянчугу.
Так и ходили с отцом в баню, каждую неделю лет до четырнадцати, а потом уже Никита бегал туда в компании одноклассников. Отец не обижался, с ребятами, так с ребятами.
А там уже и дурачились, вызывая сердитые замечания моющихся взрослых. Первым приколом был такой. Ошпарив кипятком мраморную скамью, приложить горячий таз к заднице своего товарища, несущего в этот момент свой таз с водою. Затем в парной, улучив момент, когда на полок полезут все ребята, а затем отвлекутся, накидать очень быстро на камни ковшей пять, а самому удрать, прислонив к входной двери швабру.
Но главным развлечением было разыграть Толяна, медлительного, основательного и ровного, как лифт. Толян, приступая к мытью головы, всегда садился на мраморную скамью верхом, словно на коня, ставил перед собою таз с водою, а затем начинал намыливаться до такой степени, что его пену с успехом, наверное, можно было использовать при тушении пожаров.
Непосредственно перед тем, как Толян начнёт лить на голову воду, надо было у него из-под носа этот таз свистнуть. Кто-нибудь, наиболее шустрый, таз с водою потихоньку убирал, а все остальные, и даже окружающие, затаив дыхание, следили за развитием событий.
И вот Толян, намылившись, двумя руками делал зачерпывающее движение, но попадал ими вместо таза по голой скамье. Затем начинал загребать всё дальше и дальше, и тут уже раздавался хохот, усиливаемый эхом моечного зала. А таз ему, в конце концов, возвращали. А однажды, не дождавшись таза, Толян обиделся, и, шаря перед собою руками, словно слепой, потащился в душ, благо тот находился рядом. Но и там его опередили, кто-то запрыгнул на стенку душевой кабинки и развернул дуршлаг в другую сторону. С тех пор Толян мыл голову лишь в душе, да и то, когда после парилки все шли освежиться в раздевалку.
Правда, номер с тазом проделывался не только с Толяном, со всеми, и с Никитой в том числе. Просто каждый разыгрываемый шарил руками, ища таз с водою, по-своему, а Толян это делал смешнее всех.
Порою, встретить в бане можно было какого-нибудь известного артиста, или футболиста. Все ведь жили примерно в одинаковых условиях, без джакузи.
«Смотри, смотри… вон Лёва Бурчалкин* в душ пошёл…»
«Иди ты?!»
«А вон Федя из «Операции Ы» в очереди сидит…»**
«Не может быть?!»
Ходили в Сергиевские бани и Никиткины одноклассницы, поэтому в очереди перед женским отделением иной раз можно было встретить знакомую девочку, но в обществе мамы. Этот факт почему-то всегда смущал девочек, ввергая их в краску, зато приятелей побуждал к специфическим шуточкам, типа, хотел бы ты иметь шапку-невидимку...
Однажды в парную заявился, поставив всех на уши, в строгом галстуке на голое тело старший одношкольник Никиты - Милюков. Дело в том, что Милюков поспорил со всем своим выпускным классом, кажется на ящик портвейна, что проживёт целый месяц, не снимая галстука ни при каких обстоятельствах.
Милюков шёл на медаль, и труднее всего ему приходилось на уроках физкультуры. Преподаватель ни за что не хотел впускать его, доходягу, в трусах, майке и галстуке в спортзал, потому что он нарушал форму одежды.
Значительно позже, когда уже все выросли, и отслужили в армии, в баню стали ходить реже, ведь многие переселились в отдельные квартиры со всеми удобствами.
Но баню на Чайковского не забывали, иногда встречаясь там по выходным, где и пропадали по много часов. Правда, и баня с течением времени как-то поблёкла. Сначала исчез «Девятый вал», а заодно и пивная с колоритным буфетчиком-инвалидом, и появились автоматы с газированной водой, а после и кадки с фикусами исчезли. Остались лишь парикмахерская и мозольный кабинет, да и те в скором времени тоже пропали.
А теперь Сергиевские бани и вовсе закрылись, и в этом здании поселился дорогой бизнес-центр «Сенатор», перед парадным входом которого теперь швартуются роскошные тачки. Спрашивается, откуда подобный пафос?
- Ничего удивительного! - усмехнулся как-то его отец, Леопольд Никитич, когда Никита Леопольдович рассказал, до чего дошла бывшая баня в новейшие времена, - При царе Горохе здесь находилась гостиница для ямщиков под названием «Сеновал». Поэтому, что Сеновал, что Сенатор, один хрен, однородные члены…
Не так давно Апостолов встретился на улице со своим другом детства, Толяном, который, как выяснилось, снова шёл в баню.
- Куда ж ты теперь ходишь? Ведь Сергиевские давно закрылись… - так вышло, что Толян оказался единственным из их компании, кто до сих пор посещает общественную баню, поскольку так и живёт в коммуналке, и баня для него осознанная необходимость.
-Так в «Ямские бани» и хожу, на Достоевского, - ответил Толян, - Там, конечно, немного не того, как было на Чайковского, но пар неплохой…
Эх, банька, банька…для нашего человека ты словно мама родная: и тёплая, и заботливая, и от хворей разных спасающая.
Теперь Апостолов зимою на даче баню топит сам. Отца надо и пожалеть, старенький он стал, правда, ещё боевой.
Печка у Никиты Леопольдовича новая, с этим, с турбо-наддувом, как он говорит. Полтора часа топки, и камни уже раскалённые. Правда, быстро и остывает, поэтому, пока паришься, приходится печку всё время понемногу топить.
Если баня топится летом, то обязательно следует наломать веников с дуба, который тут же и растёт, возле бани. А невдалеке от взрослого дуба, из-под валуна, появился однажды дуб маленький.
- Не выживет… - махнул рукою Никита Леопольдович, глядя, как тоненький дубок вылезает из травы, - Уж больно каменюга огромный.
- Ну-ну… - усмехнулся его отец, Леопольд Никитич, - Ты на него через пару годков посмотри.
И точно, через несколько лет, молодой дуб отодвинул камень в сторону, и растёт, как ни в чём ему не бывало.
Хотя, веничек берёзовый, тоже ничего. Но Апостолов уверен, что дубовый веник лучше, жАру от него больше и бархатности. Вот интересно, духота этим летом была адская. А приехал на дачу, помахал в баньке дубовым веником, и немного отлегло. В парилке ведь температура до плюс 70, а на природе, всего-то ерунда - плюс 35. А разность температур, как известно, даёт эффект охлаждения.
В этом году зима выдалась снежная и сухая, но пока ещё всего в меру. Ровная зима, без лютых морозищ и оттепелей. Встал пораньше с утреца, принёс в баню дров, натаскал воды, а потом затопил её, родимую. А уж когда дело до парилки дошло, то тут уже и дашь волю эмоциям. Прямо с полка в снег, затем, продираемый холодом до костей, снова на полок, так что вода с тебя на пол ручьём. Сгоняешь туда-сюда с десяток раз, а под занавес, стоя по колено в снегу, на голову воды из ведра, что уже ледяной коркой покрылась.
А вечером усядешься возле камина с пол стаканом коньяка, прислушиваясь к потрескиванию поленьев и завыванию вьюги за окном, и предаёшься воспоминаниям…
*Лев Бурчалкин – известный в 60е годы футболист «Зенита».
**Федя из операции Ы – киноартист Алексей Макарович Смирнов.