Камень был горяч – так горяч, как может быть горяч только камень, который нагревается в течении пяти месяцев в году, и никогда за эти пять месяцев не остывает. Температура воздуха днём поднималась чуть ли не до пятидесяти градусов, а ночью редко-редко опускалась до двадцати. Красный пористый базальт впитывал жару как губка, аккумулировал её в своих полостях и медленно испускал в пространство как раскалённая стенка тандыра.
Я говорю «камень», но на самом деле камней было очень много. Камни представляли собой огромный разрушенный красный хребет посреди серой песчаной пустыни Деште-Кевир. С большого расстояния хребет напоминал череду улегшихся одного за другим одногорбых аравийских верблюдов – числом восемь, ибо ровно такое количество горбов наблюдательный путник мог видеть с расстояния в десять фарсахов с поверхности песчаного моря. Но приблизившись на расстояние не более одного фарсаха человек понимал, что эти пологие горбы испещрены множеством крутых ущелий, часть которых затенена ореховыми рощами, зелёнеющими в любое время года. И, увлечённый зрелищем ореховых крон, путник ускорял шаг, поднимал голову, и более не опускал её, не желая терять из виду хотя бы крохотные брызги зелени в мире, состоящем из голубого, красного и серого цветов. И путник терял бдительность, хотя нельзя терять бдительности в тени хребта Жовтанг, среди ущелий которого прячутся дэвы, джины, гули и просто лихие люди.
Каменные красные стены излучали жар, который фокусировался на центре песчаного круга, Представлявшего из себя дно колодца, который в незапамятные времена вырубила рука Ангра-Майнью в одном из ущелий Жовтанга. Колодец представлял собой трубу, уходившую вглубь на две сотни аршин. Его стены состояли из нескольких ступеней, представлявших собой гигантский круглый амфитеатр, некогда предназначенный Богами для своих игрищ.
Но сегодня Богов здесь заменили люди.
Племя Джуры издавна жило с грабежа караванов, проходивших в тени хребта Жовтанг. Когда-то, при старом Хосениян-хане, Племя взимало дань с караванов в размере одной пятнадцатой части от стоимости товара. Но семнадцать лет назад Джура зарубил Хосениян-хана и решил просто отбирать у растерявшихся караванщиков их товары, коней, верблюдов, свободу, а иногда – и жизнь.
Так и сегодня, в забранной решеткой нише сидело восемнадцать – все люди из каравана Резы Дарвоза, схваченные врасплох у устья Кызыл-суу, где они отдыхали после длительного перехода по пескам Дешт-и-Кевир.
Верблюды Резы-Дарвоза, кони Резы-Дарвоза, товары Резы-Дарвоза и сам Реза-Дарвоз теперь принадлежали Джуре. Вернее, Джуре и его людям будут принадлежать деньги, вырученные за товаров и людей Резы-Дарвоза, сам Реза-Дарвоз, возможно, получит свободу за выкуп, многократно превышающий стоимость каравана, верблюды и кони станут достоянием храбрых воинов Джуры, и с их помощью богатство Племени будет расти и умножаться. Но сейчас, ярким солнечным днём, люди Джуры решили позволить себе маленькое развлечение – за счёт захваченных пленных.
Джура – крупный длинноволосый седой мужчина с сухим ястребиным лицом находился на другой стороне колодца, прямо напротив грота с пленниками. Он сидел на искусно вырезанном из корневища гигантского ореха кресле, которое, по его мнению, долженствовало походить на трон. Рядом с ним находились его телохранители – двенадцать меченосцев и двенадцать лучников. Остальные же мужчины Племени толпились уровнем ниже, прямо над ареной, которую боги вырубили здесь, в скалах, для своих игр и для потехи Племени Джуры.
Из грота с пленными на арену вела узкая лестница, вырубленная в красном пористом базальте. Лестнице этой было гораздо больше лет, чем Племени, и, наверное, лишь немного меньше чем арене. Неровные ступени, крутой спуск и отсутствие перил наводило на мысль, что лестницу эту вырубили самые первые люди, поселившиеся в этих местах.
А может быть, и не люди вовсе.
Неподалёку от лестницы, в десяти-пятнадцати аршинах, находилась стойка с оружием. В ней находились пики, алебарды, гизармы, сабли и даже длинные франкские мечи – все ржавые, с расшатанными рукоятями и древками, частью опутанные паутиной. Это оружие никогда не точили, у него был плохой баланс, и никакого шанса на успех в столкновении со сверкающими клинками Племени.
Шанса и не должно было быть, ибо это оружие служило не для состязания, а к развлечению.
Племя радостно галдело под ногами Джуры и пленников, когда старый наваз взял со стены огромный рог, привезённый, по преданию, ещё Боядир-ханом из далёкой Вендии, и протрубил, означая начало потехи.
Джура встал и одёрнул коричневый, крашеный ореховой корой, плащ.
- Мои гости, и ты, достопочтенный Реза-Дарвоз, - начал он без тени иронии. Племя покатилось со смеху, потому что отсутствие иронии тоже было составной частью Игры. Всё, что обещалось, должно было быть выполнено. Могло быть, ибо не бывало выполнено никогда, потому что никто не мог выдержать условий Джуры. – Мои гости, и ты, достопочтенный Реза-Дарвоз, - повторил он ещё громче, потому что конец его первой фразы утонул в диком улюлюкании Племени.
- Вы непрошенными пришли на мои земли, и поэтому я совершенно законно принял от вас виру вашими товарами, вашими верблюдами, вашими конями, а также вашими жизнями. Но у вас есть возможность покинуть мои земли такими же целыми, какими вы вступили на них, и забрать с собой всё ваше имущество и товарищей!
Племя, которое уже, наверное, десятки раз, слышало это обращение, взревело от восторга.
- Это значит, что кто-то из вас должен победить любым оружием моего богатыря – Харман-палвана. Который тоже будет вооружён, - добавил Джура, но этого уже никто не услышал из-за многоголосого рокота толпы.
- Реза-Дарвоз, в знак уважения к тебе и твоим людям, я предлагаю выступить троим мужчинам из числа твоих товарищей против моего телохранителя. По очереди, разумеется, - проговорил Джура, нисмало не сомневаясь, что когда очередь кончится, и Реза-Дарвоз, и его верблюды, кони, товары и люди всенепременно перейдут в его собственность. Так было и так будет во веки веков, да не оставит нас своей милостью Ормузд!
Харман-палван, поединщик Джуры, выступил на арену. Он был без доспехов, в правой руке сжимал тебризскую саблю для пешего боя - недлинную, ловкую, с очень небольшим изгибом. Среднего роста, коричневый и мускулистый, Харман-палван выглядел, как высеченная статуя красного камня – такой же непоколебимый и могучий.
Но никто из посторонних зрителей не подозревал, что Харман-палван прежде всего быстр как гюрза.
У пленников не было выбора. Один за другим на арену ступили стражи каравана – Халим и Салих. Оба они были наняты Реза-Дарвозом за умение не только биться с врагом, но и выбирать безопасный путь; и сейчас им нужно было или освободить товарищей, или умереть.
Оба они некоторое время задержались у стойки с оружием. Салих, вышедший первым на арену, выбрал длинную алебарду. Он не успел сделать ни одного выпада: Харман неожиданно прыгнул с места вверх, выше человеческого роста, и приземляясь за спиной стражника, ударил его клинком между лопаток.
У меча, который выбрал Халим, после первого взмаха отвалился клинок, и тот остался с одной рукоятью в руках. Одним быстрым, едва уловимым движением Харман перерезал ему горло и даже успел отступить назад, чтобы струя свежей, ярко-алой крови, не плеснула ему на тунику.
Наступило затишье. Судьба подсказывала Реза-Дарвозу, что он должен сделать шаг на арену, и погибнуть, для того, чтобы уйти от позора за захват своего каравана. Жизнь подсказывала ему, что его не убьют и не продадут в рабство, а гератские купцы соберут огромный выкуп, он обретёт свободу, и, того и гляди, много лет после ещё и вернёт уважение своих собратьев по гильдии. Но пока Реза колебался, сидевший у самой решётки мужчина встал, набросил на голову куколь серого шерстяного плаща и начал медленно спускаться на арену.
Пленники следили за ним, затаив дыхание – это был их шанс, хотя шанса у них и не было – с последним стражником Харман расправился меньше десяти минут назад. Этот человек, любой другой ли – он был обречён, и вместе с ним были обречены и они.
Никто из них, даже Реза-Дарвоз не знал имени этого человека. Он был странник, авест, приставший к каравану в Куше, и заплативший за место в корзине верблюда тремя золотыми монетами с ликами никому не известных царей. Реза-Дарвоз взвесил их в руке и решил что этого золота будет достаточно. На стоянках авест жил отдельно, ставил крохотную палатку, и на маленьком тканом коврике играл сам с собой в кости. Оружием его была бронзовая чернильница с длинным тонким горлышком и тростниковый калам, которые он носил, заткнутыми за кушаком своего плаща. И этот человек, в грубом сером балахоне спускался вниз, по ступеням, вырубленным то ли дикарями, то ли чудовищами, на залитую кровью арену.
Никто не понял, как он оказался внизу. Он не карабкался, не придерживался руками за красные базальтовые выступы, он не нащупывал ногами ступени. Он просто сплыл вниз, как сползает по шипастому стеблю брюхоногий моллюск, без каких либо усилий.
Он ступил на песок арены – прямой, как калам для письма – и сразу же двинулся вперёд. Солнце перевалило зенит, его тёмная фигура, словно гвоздь, возвышалась на арене, а он, совершенно безоружный, двигался к противоположному её концу, там, где находился Харман-палван. Тот не шевелился – убить безоружного он не мог по правилам Игры, кроме того, авест не дошёл до него шести аршин и повернул обратно.
Не совсем обратно. Он двигался под углом в тридцать градусов к своему первому следу, который читался на песке как чёрная линия, оставляемая подошвами рыжих остроносых канибадамских сапог. Перейдя арену обратно, он развернулся и снова двинулся к противоположному краю, проводя прямую линию, замыкающую равносторонний треугольник.
Племя кричало ему оскорбления и проклятья, призывая взяться за оружие, но авест продолжал идти, проводя по песку линии одной ему известной фигуры.
И Харман-Палван следил за ним, как серый полосатый варан следит за прыжками предназначенного ему в пищу тушканчика.
Авест замкнул последнюю линию и встал у основания начерченной пентаграммы. Мгновение он постоял, глядя то ли перед собой, то ли на подножие трона Джуры, то ли сквозь миры и время.
- По-моему, пора его пристрелить, - процедил сквозь зубы Джура, готовясь отдать приказ, но авест неожиданно повернулся и направился к стойке с оружием. Полторы сотни пар глаз последовали за ним, и потому никто, кроме маленькой двенадцатилетней Гульназ, захваченной с караваном и предназначенной в рабство, не успели заметить главного происходившего на арене.
Цепочки следов авеста, замкнутые в пентаграмму, залились багровым, красным светом…
Авест подошёл к стойке с оружем, протянул над ней руку, и Гульназ готова была поклясться, что один из прислонённых к стойке мечей просто прыгнул ему в руку!
Авест заткнул меч за кушак и направился к Харману, тупо глядевшему перед собой, как будто он наблюдал трёхголового лошака Бао на ярмарке в Техране.
Серая пыль надвинулась из пустыни. В воздухе, несмотря на чистое синее небо, запахло песчаной бурей. Тысячи песчинок с краёв следов взмывали вверх и повисали дымной пеленой над ареной. Лица стоящих вокруг арены людей шевельнуло дуновение жаркого ветра. Ещё миг – и воронка песчаной бури закружилась внутри колодца, словно смерч, обращённый воронкой к земле и хоботом в небо.
Не трогая идущего сквозь неё авеста.
Который подошёл вплотную к палвану. Клинок, словно световой луч – а может это и был световой луч – выпрыгнул из руки авеста и пробил насквозь тело Харман-палвана, выйдя у него из спины. Время на это ушло меньше, чем нужно ширазской красавице чтобы взмахнуть ресницами.
Поток ветра взмыл вверх, унося с собой песок с арены. Оставляя заклятые, залитые кровью следы в виде пятиконечного знака.
Авест едва уловимым движением стряхнул тело Хармана с клинка и неподвижно уставился в сторону Джуры.
- Я даю тебе верблюдов, товар, пленников и мои люди проводят тебя до границы Кафиристана, - торопливо сказал Джура, не смея больше ни секунды задерживать страшного гостя.