Глава 9
После того злополучного вечера я часто видел Марию в доме матери, все такую же озабоченную, спешащую. Приходил иногда Григорий, но он всегда упорно молчал, не отвечая на мои вопросы, поговорить с ним не пришлось. Я часто думал: когда и отчего Григорий стал пить? Но сам ответить на этот вопрос не мог и лишь позже, когда узнал от Марии всю его жизнь, снова спрашивал себя: может семейная обязанность, которую он взял на себя, ему стала не по силе, и он сдался, струсил? Но почему не по силе? Все от той же выпивки? И отвечал: да, от нее!
Самогоноварение, принятое по селам играло в этом огромную роль. Бабы старались умалить своих мужей жгучей снедью, думая, чтобы они отдохнули от работы, от усталости, и не понимали, что беду приносят сами себе. Потом… Ой, худо будет потом!
Григория за последние пять лет в поселке все знали как давно спившегося, неисправимого алкоголика, и все настолько к этому привыкли, как будто не знали его другим, как будто он всегда таким был, как будто он родился пьяницей. Никому в голову не приходило, что в пьянстве его есть начало, а в этом начале - какая-то причина. Причины этой никто не знал. Может, она известна самому Григорию? Но он давно забыл о ней, наверное, никогда больше не вспоминал и не задумывался о прошлом. А если вспомнить его детдомовское детство, вспомнить вернувшуюся с Гулага больную мать, которую он, будучи еще совсем молодым, похоронил. Где и когда начались его первые забвения спиртным? Не в детдоме, конечно. Хотя и там ребята умеют тайком совершать друг перед другом «подвиги» взрослых. На похоронах матери? На стройке? Где мужики без выпивки не заканчивают свой рабочий день.
На этот вопрос никто не ответит. Не ответит потому, что начинают пить не от причин внешних, а от причин внутренних. Как душа и разум человека отнесется к этому миру, насколько он слаб или силен перед ударами судьбы, как он воспримет разгул и праздность или убожество и нищету этого мира. Как сможет он завидовать или не завидовать, наконец, его видение и познание самого себя. Потому и делится мир на пьющих и трезвенников, на умных и дураков, на сильных и слабых.
Бывали у Григория и «светлые дни». Он приводил себя в порядок, мылся, брился, надевал чистую рубашку, костюм. Если выпадали воскресные дни, он не забывал принести детям конфет или игрушки. Он играл с детьми, читал им книги, даже помогал Марии по хозяйству. Но если он оставался трезвым среди недели, то, придя домой, увидев, что детей нет дома, он сердился и упрекал Марию за то, что она отдала детей в интернат. – Зачем им быть среди чужих людей? – возмущался он и жаловался, что скучает по ним.
Мария в такие минуты разговора, старалась объяснить, что если бы он не пил, всегда приходил домой трезвым, не устраивал скандалов, то и дети были дома.
- Разве мне самой не хочется их видеть рядом? – говорила она ему, - Покормить их получше, поиграть с ними, почитать книги, уложить в чистую постель…Думаешь мне легко без них? Мне легко держать нашу трехлетнюю дочурку, твою дочурку, в детском доме? Из-за тебя все! Из-за тебя! – и Мария начинала рыдать, сквозь слезы продолжая высказываться. – Словно дети наши больны? Или калеки, или уроды? Что надо скрывать их по интернатам и детским домам, - упрекала она Григория, а он тупо опустив голову, молчал.
- Почему ты не можешь понять, - продолжала Мария, - что всему горю в доме обязан ты, твоя несдержанность, слабоволие, из-за которого ты вечно пьян! Даже появление на свет Аринки, твоего ребенка, тебя не остановило! Ты помнишь, когда я купала ее, а ты пришел, ничего не видя вокруг себя, упал на ванночку с Аринкой, опрокинул их и сам валялся мокрый? Как ты таким не противен сам себе?
- Противен, противен, - отвечал Григорий. – Но что, что я могу сделать с собой?
- Что?! Надо опомниться, надо пойти в больницу полечиться. А ты не хочешь! Зачем ты рвешь направление, которое тебе присылает врач? Зачем? Да тебе направление и не нужно! Тебя все знают, и врачи, и милиция, тебе все хотят помочь, только бы ты этого захотел… Вот приди в больницу, тебя примут, только приди…
- Нет, нет, - закачал головой Григорий, - только не это!
- Вот, опять нет. Значит незачем думать о том, что ты перестанешь пить, и детей нечего звать домой. Я не могу привести детей в дом, где отец пьяница, приносящий раздор, грязь и пошлятину! Я так больше не могу! О, Боже! Что мне делать?! – Мария затянулась глубоким рыданием.
Так иногда относительно спокойно можно было поговорить с Григорием. Однако этот разговор заканчивался слезами Марии, потому что ни он, ни она не находили выхода. Григорий в такие минуты настолько отчаивался в себе, что ему не хотелось жить. Ему казалось – сейчас он пойдет и бросится в реку, или уйдет в поле, ляжет в снег и замерзнет… Но ни того, ни другого он не делал, только одни мысли овладевали ним.
Побуждающие мысли близки к поступку, но требуется еще шаг, который Григорий и не мог преодолеть. Для этого он был слишком слаб, но другого выхода он не находил и все его размышления заканчивались тем, что он снова напивался сильнее прежнего и приползал домой в беспамятстве.
Глава 10
Как-то ранним утром я встретил Марию, вышедшую из дома матери. Мы оба спешили к автобусной остановке. Я смотрел на ее согнувшуюся фигуру, такую худенькую и озабоченную, что она, совсем еще молодая женщина, вызывала во мне чувство жалости больше, чем внимание мужчины к женщине. В это утро, я спросил ее, о чем не решался раньше и, как мне казалось всегда, не хотел вмешиваться в чужую жизнь.
- Мария, почему вы не оста..., - я не договорил это слово, заменив его другим, - не разведетесь с Григорием? Разве можно так себя губить? Да и дети ваши страдают, а с него толку не будет, алкоголик есть алкоголик, в могилу может только свести.
Мария вопросительно и удивленно посмотрела на меня, улыбнувшись с насмешкой.
- Разойтись? Легко сказать! – лицо ее стало снова грустным и серьезным. – Как же я брошу его? Пропадет ведь без меня… Разве вы не знаете, что пьяному море по колено, а лужа по уши? Когда прослежу, то выпить не дам, а когда напьется – в чувство приведу, к утру на работу выпровожу. Сам на работу без меня не выбрался бы…
- Так что же это вы как нянька ему? Детей по детдомам, а сами с пьяницей нянчитесь?! Уж лучше наоборот – ваш присмотр детям нужнее…
- Детей скоро заберу, - бодро ответила она. – Аринка до трех лет в «Доме ребенка», а старшие дети пусть учатся в школе-интернате. Я уж знаю, там хорошо им: накормят вовремя, присмотр ответственный, кружки интересные у них … За них я спокойна.
- Это хорошо, что у нас государство может так о детях заботиться, но вот ваш отчим жаловался, что бьют их? ..
- Да, это бывает, мальчишки подерутся, на то они и мальчишки…
- Но не только мальчишки, воспитатели применяют палочное наказание?
- Это было один раз, как исключение. Кто выдержит не послушных детей, доведут…
- А может не единожды?
- Не знаю, не жаловался Витя больше.
- Он может не жаловаться, потому что запугали. Я знаю случаи, когда бывшие интернатовцы рассказывают о побоях, будучи взрослыми. В детстве молчат, бояться следующих наказаний. Вы как-нибудь расспросите своего Витю полюбезней…
- И все же, Мария, как вы можете любить Григория такого?
- Любить? – снова удивилась она, задумалась и ответила. – Ах, да, любить?.. Да любовь, она что? Как пыль в ветреный день, побушевала в свое время, да и прошла…
А жизнь – она, какая? Все заботы, заботы, работа, стирка, шитье, мытье…- вот и вся любовь…
Подошел автобус, которого мы ждали сорок минут. И это в утреннее время, когда все спешат на работу! Я-то никуда не опаздывал, мое рабочее время начинается «когда приду». А как же она? Не успел спросить. Мария побежала, я помог ей втиснуться в переполненный людьми автобус. Закрывшаяся дверь, защемила ее голубое пальтишко. Я остался…
- Вот как? – подумал я. – Что говорит эта женщина? Для нее любовь, что пыль в ветреный день! Такие взгляды на жизнь укрепились в ее понимании при муже – алкоголике. Про ласки-то, наверное, совсем забыла? И что такое помощь мужская – тоже не знает. А вот кулак мужицкий – испытала! И сама того не знает, что вся ее любовь и состоит в ее повседневной заботе, беспокойстве и помощи этому человеку.
Вот он свет перевернутый – мужичье! Чтобы на бабьих плечах держалось?!
От этих мыслей мне стало жутко и стыдно. Стыдно за себя, что не могу ничем помочь, стыдно за Григория и за всех таких, как он.
Подошел автобус, мне удалось зайти и даже сесть на сидение. Вдруг на мои плечи облокотилась тяжелая фигура. Обернувшись, мне тотчас в нос ударил зловонный перегар водки.
- Осторожнее, молодой человек! – сурово произнес я, оттолкнул пассажира, и
подумал. - Вот, еще «одно создание» такого же рода. И где это можно «нализаться» с утра? Много ли вас таких? Ох, много же, много…
- Нет! – продолжал размышлять. – Недостаточно тех запретов на алкоголь. Больше надо, резче, так чтобы прилавков со спиртным не было, только по великим праздникам, и тогда – только лимонад и соки! Но тут же одернул себя. – Не бывать такому! Заводы остановить придется. А может и остановить?! Лучше на этих заводах производить фруктово-ягодные соки для детей и всего человечества! Но и этому не бывать! Тогда в каждой кухне самогон варить станут. Здесь культура нужна! Да, только культура и разум! Другого выхода нет.
А Григорию надо помочь. В больницу его надо, в принудительном порядке! В этом я Марии помогу.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/12/17/53