КИНО
Электричества в деревне не было, и кино крутили в клубе от движка. Киномеханик по прозвищу Сахар клеил на магазине афишу, а мы, ребятишки, вертелись возле него и допытывались: «Дядя Володя, а про что кино?» Он неизменно отвечал: «Все про любовь, а в конце танки». Вход для взрослых был 20 копеек, а для детей пятак. Усаживались на длинные лавки (после кино их отодвигали к стене и начинались танцы).
Чаще всего Сахар привозил фильмы о войне или индийские. Простодушная, доверчивая аудитория, затаив дыхание, следила за происходящим на экране. Чем ближе дело двигалось к кульминации, тем чаще бабы хлюпали носами, и в конце концов небольшое помещение клуба с первой до последней скамейки оглашалось рыданиями. Мужики прикрикивали: «Ну-ка замолчите, хватит вам голосить», но сами покашливали, покряхтывали и лезли в карманы за папиросами. Этот своеобразный катарсис испытывали все, после чего, излив душу слезами, успокаивались развязкой, где наши побеждали, а злодеи были наказаны.
ТАНЦЫ
В последние годы существования клуба молодежь окончательно вытеснила оттуда старшее поколение. А я еще застала время, когда и молодые семейные пары, и не очень молодые, плясали в клубе под гармошку барыню («барыня ты моя, сударыня ты моя»), русского («ой, русского, русского, русского, ой, а без русского ой не пускает мать домой»), цыганочку с выходом («я цыганка, ты цыган, оба мы цыгане, ты воруешь лошадей, я ворую сани»), краковяк («краковяк мы не танцуем, краковяк мы не поем, ребятишек не балуем – целоваться не даем») и пели страдания («Печку письмами топила и подкладывала дров, все глядела, как горела моя первая любовь»). Толя Стручков (по-уличному Семин), вернувшись из армии, привез очень красивые песни, которые мы тут же запомнили и запевали, расходясь из клуба. Толя хорошо играл на баяне, девки уговаривали его играть без передышки, а он выставлял на обозрение ладонь со свежими мозолями и требовал от самой бойкой: «Целуй!»
Твист я впервые увидела в Чернитове. Дядя с женой ушли в кино, оставив меня и мою двоюродную сестру Валю, гостивших у них, на попечение сына. Тот абсолютно не знал, чем нас занять, поставил пластинку и стал под музыку двигать ногами и руками через всю комнату: «Учитесь, это твист». Я, глядя на это фантастическое безобразие, просто укатывалась со смеху, а Валя (у нее и музыкальный слух был, и пела она замечательно) пристроилась сбоку и с серьезным видом повторяла за ним движения. Так что появление твиста в Погореловке я как-то пропустила. А вот шейк помню. Толя Медведев и Слава Леснов под музыку ритмично, серьезно и старательно поднимали плечи, трясли руками, ставили негнущиеся ноги циркулем, а зрители, окружив их, показывали пальцем: «Гляди, гляди» и хохотали до упаду.
СВЯТКИ
На святки мы гадали. Тогда, в шестидесятые, деревня активно строилась, и срубы стояли по всей улице. Надо было постучать палкой по срубу. В каком конце деревни собака забрешет – там и жених живет. Валенки бросали через забор. Куда носок валенка укажет – в той стороне и жених. Мужики частенько хулиганили – бабы накидают валенки, а они их подберут и спрячут. Я запомнила, как мы гадали по овечьей шерсти. Надо было вытащить из сарая во двор овцу или барана. Если белая шерсть – жених будет блондин, а если черная – брюнет. В нашей компании заводилой была Таня Стручкова, по-уличному Пашкова. Она говорит: «Пошли к нам, у нас овец много. Только тихо, а то мать проснется, заругает». Через сенцы мы должны были пройти во двор. А в сенцах висела на крюке свиная туша. Ну не могли мы, вечно голодные, мимо пройти! Мы вставали на цыпочки, пытаясь достать до нее, откусывали кусочки замороженной свинины, которые таяли во рту. Какая вкуснота! В конце концов собрались во дворе и по очереди стали нырять в сарай. Одна вытащила овцу – черная, другая – тоже черная. Дошла очередь и до меня. Долго я шарила в темноте сарая, где метались разбуженные и напуганные овцы. Наконец ухватила мягкую шерсть, потащила к выходу. Попался баран. Я маленькая, а он здоровенный. Все-таки вытащила – белый!
Зря только мучилась – за всю жизнь ни один блондин на меня не глянул.
СТЕНКА НА СТЕНКУ
Не всегда молодежь в деревне по-хорошему развлекалась, случались и драки, и даже очень жестокие. Враждовали обычно деревнями. Парни из соседних деревень и сёл ездили к нашим девкам, погореловские ребята гуляли с кадыковскими, канадскими, дьячинскими девками. Вот из-за них, из-за девок, чаще всего и дрались.
Помню одну такую драку, в начале семидесятых. Я тогда работала в Канаде завклубом (в Погореловке клуба уже не было). Как-то к празднику, то ли на 1 Мая, то ли на Октябрьскую, много молодежи съехалось из города. Прошел слух, что дьячинские ребята собираются идти бить погореловских. Парни посовещались и решили нанести упреждающий удар. Сколько я их ни останавливала, ничего не вышло. Набрали кольев, оторвали штакетины от заборов и двинулись на Дьячи. Моя подружка, Ира Карякина из Кадыковки, работала в Канаде фельдшером. Ну как кидать своих? Ребята идут стеной со своим оружием, а мы с ней потихоньку следом топаем.
Ночь – хоть глаз коли! Тишина. Вошли в село, заняли по ширине всю улицу. Мы с Иркой тоже осмелели, поближе подтянулись, думаем: ничего не будет, ложная тревога, спят тут все в Дьячах. И вдруг из темноты ринулся навстречу серый вал!
Мы с Иркой, как только все началось, кинулись к первому попавшемуся дому, спрятались на крыльце, головы пригнули и затаились, не дышим.
Я такой драки больше никогда не видала: темнота, полная тишина, без выкриков, без ругани, и только непрерывный сухой, деревянный стук и треск! Страх Господень! Лучше бы орали!
Сколько это длилось, не знаем. Долго. И потом так же тихо эти стенки разошлись, расползлись по обе стороны улицы, а мы все сидели на крыльце без движения. Потом высунули головы, осмотрелись – глаза-то уже попривыкли. Вроде никого. И заспешили назад, домой. Вдруг, откуда ни возьмись, незнакомые парни: «Стой! Вы кто такие? Вы не наши! А-а, это вы с ними были?». Господи, ну все! Душа в пятки ушла. И тут на наше счастье дьячинская девчонка подоспела. Она смекнула, что к чему: «Ребята, да вы что! Они ко мне приходили в гости! Я вот их провожать иду». Парни поворчали и расступились. Ой, сколько «спасибов» мы этой девчонке сказали! Она проводила нас до околицы.
И вот мы вышли к реке и увидали своих: веселые, довольные, шумные, они омывали в проточной воде свои раны. Увидев нас, завопили: «О-о! Вы там были? Вы видели? Как мы их!»
Когда мы уже легли спать, в окно застучали: «Ира, умоляю, дойди до нас! У сына голова пробита». Деваться некуда, пошли. И так всю ночь: Ирка выстригала волосы на макушках, обрабатывала раны, бинтовала. А я только рядом стояла. Я очень крови боюсь!