Глава 17
На старенькой, раздолбанной «Ниве» мы почти без помех добрались до города. Пару раз останавливались сами, — выставляли и регулировали трамблер. Да еще раз, на Кольском мосту, нас остановила милиция. Паспорт у меня теперь был, а против паспорта не попрешь! — Покрутили в руках, поинтересовались, зевая, дальнейшим маршрутом. Напоследок задали три вопроса: У кого покупали такую хорошую самогонку? Сколько стоит бутылка? И как сделать так, чтобы продали им? На том отпустили. — Даже обидно! Строил, строил самые невероятные планы, а вышло все обыденно, просто и скучно. Как будто в прошедшей жизни. Но когда Витька вырулил на Кольский проспект, я поднял свой стакан «за удачу» и сказал ему:
— Теперь, брат, все прямо и прямо!
Валерка мой тост поддержал. А Витьке сегодня нельзя. Он все равно молчун, так пусть шоферит!
Окруженный «каменными джунглями» деревянный жилой массив длинным языком изогнулся от памятника мурманскому Алеше до «конечной» троллейбусного кольца. В свое время, его чуть было, не отключили от всех систем жизнеобеспечения. Переселение населения в новые микрорайоны, выросшие на Горе Дураков, приняло необратимый характер. Традиционные «отвальные» с массовым мордобоем, справлялись уже не подъездами, а целыми домами. Но грянула перестройка. И оставила все, как есть.
Куда-то сгинула техника «ломать, — не строить», оставив на память о себе горы порушенного хлама. В районе, и раньше не отличавшемся чистотой, вдобавок ко всему, прибывало бомжей, прочей полублатной залетной рвани. И местные аборигены, отчаявшись выпить на радостях, пили уже с горя.
Единственный в районе пивбар, с незапамятных времен работавший только лишь «для своих», начал уже, по чуть-чуть, наполняться незнакомыми рожами. Для Сашки Мордана это явилось крушением всех канонов. Последней сюда повадилась малолетняя шушваль. — Не те «отморозки», что варят в ночных горшках свое ширево, а другие, покруче, —«качки» и спортсмены. Эти знали, чего хотят. Сначала трясли старушек на местных «стихийных рынках». Когда оперились, окрепли, — открыли подпольную лотерею, до боли напоминавшую лохотрон. Дальше, — больше! — «Качки» обложили налогом ларечников, мелких кооператоров, и вплотную подошли к «крышеванию». Дошло до того, что они избрали пивбар, который Сашка считал своим вторым домом, местом отдохновения от трудов праведных. Здесь «забивались стрелки», делилась прибыль, планировались новые безобразия. Сюда приносили большие деньги обложенные налогом кооператоры. По отношению к старожилам, эти детишки вели себя непочтительно.
Имидж Мордана, как авторитета местного значения, стремительно давал трещину. Но он никогда не работал по мелочам. И долгое время сидел, как рыбак в ожидании клева, наблюдая за строительством финансовой пирамиды.
Потом пришло время вспомнить старое ремесло. Еще бы! Неправедно нажитый капитал концентрировался прямо на глазах и тратился без счета. Впрочем, откуда бы знать этим, задыхающимся от собственной безнаказанности, недоноскам, что такое деньги? Они, отродясь, ничего, тяжелей пивной кружки, в руках не держали. И в "общак" никогда ничего не платили. Скорее всего, даже не знали такого слова. Поэтому Мордан волен был поступить с ними, как с рядовыми "лохами", то есть по своему личному усмотрению.
На седовласого дядьку и его пожилых собутыльников шпанята не обращали внимания. Поэтому работалось весело и легко. Не нужно было даже придумывать повод для драки. Достаточно было сделать культурное замечание: Ребята, мол, как не стыдно?! Не материтесь, не шумите, не безобразничайте! -- Здесь отдыхают взрослые люди!
Гонористые петушки "заводились" с пол-оборота. И тогда Сашка трудился, не покладая рук. Если раньше каждый его удар по почкам заменял кружку пива, то теперь -- литра два с половиной. "Будущее страны", пройдя через мозолистые руки старших товарищей, окончательно теряло лицо и содержимое кошельков. А Мордан подсчитывал "выручку", и щедро платил "за ущерб".
После нескольких подобных "занятий по этике", наиболее отмороженные представители нового молодежного движения, нагрянули на Сашкину "хату". Они надеялись выразить свой протест, имея на руках два пистолета ПМ, обрез охотничьего ружья, четыре довольно приличных ножа и кастет.
Ножи и кастет, за ненадобностью, Сашка выбросил на помойку, а три ствола с благодарностью принял. Тех же, кто не умел ими пользоваться, строго по очереди, "отпетушили" его "торпеды". Зафиксировав всю процедуру на видео, Сашка посовестил незваных гостей. И посоветовал им на прощание никогда больше в этот район "ни ногой". Иначе, в следующий раз, они "так легко" не отделаются.
Как итог, в оставшемся без присмотра "хозяйстве", Мордан стал надежной и в меру справедливой "крышей".
Посмотрев на него, никто не подумает, что этот человек может быть очень опасен. Тут и возраст под сорок, и фигура далеко не бойца. Сашка напоминал статую старика из мемориального комплекса "Хатынь". -- Столь же непомерно широкие плечи, плоская грудь и тощие длинные руки. Лицо в крупных оспинах, было достаточно благодушно. Внушал, правда, некоторые опасения лоб. -- Промежуток между кустистыми белесыми бровями и седеющим непокорным "ежиком", был не толще корочки букваря. Но этот недостаток перекрывали глаза: огромные, светло-карие, в зеленую крапинку.
Боксерская карьера Сашки Ведясова, известного в узких кругах, как "Мордан", или "Мордоворот", была сродни кратковременной вспышке на солнце. Апофеозом ее стал канун Олимпийских игр в Мехико. Тогда его, курсанта третьего курса Ленинградского Арктического училища, пригласили "поработать грушей" у великого Валерия Попенченко.
Сашка работал в открытой стойке. До сантиметра чувствовал дистанцию. Двигался по рингу в сумасшедшем и рваном ритме, и обладал нокаутирующими ударами с обеих рук. Следовательно, именно он наиболее полно соответствовал образцу "вероятного противника". Это и предопределило выбор главного тренера сборной страны.
Во время "совместных тренировок" юный атлет лишался права на ответный удар, чтобы случайно не травмировать лидера сборной перед ответственными соревнованиями. Впрочем, и у Попенченко не очень-то получалось реализовать свое "полное право". Крепко попало Мордану только однажды, после ночного кутежа в стрельнинском баре "Бочка". Тем утром его не спасла ни техника, ни реакция.
Но все эти "издержки производства" с лихвой компенсировались осознанием собственной необходимости, причастности к важному государственному делу, а, самое главное, -- четвертаком наличными. При курсантской стипендии в шесть рублей, это была очень солидная сумма!
Закатилась карьера Мордана тоже в пивбаре. В "Вене" на Староневском. Это было после громких побед его бывшего спарринг-партнера, которые Сашка на радостях "обмывал". Как часто бывает, кто-то что-то не так сказал, завязалась драка. И надо же такому случиться, что подвернулся ему в качестве "груши", окончательно приборзевший депутат Ленсовета.
На суде Сашка Мордан не юлил, и не изворачивался:
- Был?
- Был.
- Бил?
- Бил.
- И ты получи!
Депутат слег в спецбольницу, а Сашка долгих четыре года "ставил удар" в мурманской зоне на Угольках. Он "вырубал" на спор самых здоровенных хряков из подсобного хозяйства колонии. Так пивбары и стали вехами в его непутевой жизни. А бокс -- традиционной темой для долгих застольных бесед.
С Морданом меня познакомил отец. Не знаю, зачем. Разработка преступных авторитетов тоже входила в его компетенцию. Но тут, по-моему, было что-то другое. Какие-то давние ленинградские дела. Я этим почему-то не интересовался, и, честно сказать, никогда не задумывался: Почему Сашка мне помогает? Почему эту помощь я всегда принимаю как должное? Я считал его агентом отца, внештатным сотрудником, осведомителем. — Кем угодно, — только не другом. Как человек, он был мне глубоко симпатичен. Но симпатию эту я нес на задворках души. А при личном общении, даже на людях, относился к нему с глубокой иронией. Он отвечал тем же.
Сашка — мужик без комплексов. Он не лезет в чужие дела, если они не касаются личных его интересов.
— Не пьешь? — Хозяин — барин! Нам больше достанется!
— Не дышишь? — Твое дело! Главное, нам дышать не мешай!
Для Мордана, «очистить душу» и «очистить карманы» — примерно одно и то же.
— Ты что-то имеешь против него? — как-то спросил отец. — Последний Хранитель уголовнику не товарищ?
— Почему же? — смутился я. — Кстати, Сашка, а кто он такой?
— Что ж ты его не спросил?
— Я думал, двойной агент, твой человек в криминальном мире…
— Выше бери. Мордан тебе почти родственник. Это старший брат нашей Натальи.
Вот так!
Мне кажется, что-то из этого разговора дошло до Сашки. А может, отец и с ним провел разъяснительную беседу. Во всяком случае, он спросил:
— Почему ты меня все время Морданом зовешь? По поводу, и без повода? Я его, главное дело, по имени, а он меня погонялом?!
— Боюсь уронить твой имидж, в присутствии подчиненных. А как вас прикажите величать?
— Ну, имя у меня есть, — Александр… — замялся Мордан.
— А отчество?
— Отчество как у Пушкина.
— Стало быть, Александр Сергеевич?
— Ну!
Да, действительно, отчество у него, как у Натальи, неожиданно вспомнил я. Все нормально, брат и сестра. А ведь совсем не похож!
— Знаешь, Сашка, — сказал я, и хлопнул его по плечу, — погоняло твое, звучит оборотисто! Есть в этом слове сумасшедшая энергетика. Прислушайся сам: «Мор-рдан!» Все равно что «брусника, протертая в сахаре». А если серьезно? Когда-нибудь я скажу: «Есть у меня, хоть и хреновый, но друг, — Ведясов Александр Сергеевич». Но это случится только тогда, когда ты сделаешь для людей хотя бы одно доброе дело.
— А если и я?
— Что, «если и я»?
— Тоже тебя погонялом? Не Антон, а, допустим, Сид?
Сид — мое звездное имя. А в совсем недалеком прошлом — псевдоним для служебных сводок. Производное от английского «sea» — «море» и «diabolic» — «черт». «Sea diabolic» — так когда-то меня прозвала одна из испанских газет. Только для Сашки Мордана проще считать, что Сид — мое «погоняло».
— Допускай, — усмехнулся я, — в отличие от тебя, не обижусь.
Не знаю, вынес ли Сашка что-нибудь путное из этого разговора, но в своем резюме он был краток:
— Ладно, сволочь, попомнишь! В гробу я тебя видел! — Это у него шутки такие, солдатские.
Подружились мы с ним года два, или три назад. Подружились по настоящему. Я тогда в ремонте стоял. И как-то, устав от пьянки, вдруг вспомнил, как Сашка хвалился, что знает грибные места. Я вытащил его из пивбара, взял «тачку» и много пива. Что удивительно, — Мордан не протестовал.
Пока бродили по склонам, болтать было некогда. Грибов — хоть косой коси! Пиво пили вместо воды, и оно выходило потом. Ближе к вечеру сели перекурить. И тут я обнаружил, что буквально помираю от голода. Надо же! Нагулял аппетит!
Кстати, здесь рядом тайник, — хмуро сказал Сашка. Наверное, потому, что сказать было больше нечего.
- Что за тайник? — спросил я из вежливости.
- Тайник твоего отца. Там оружие, деньги, и немного жратвы.
- Откуда ты знаешь? — хмыкнул я с недоверием.
- Мамой клянусь! Он сам мне показывал!
Оп-па! Я, малость, осекся:
— Раз так, доставай жратву!
Огромный, плоский булыжник, казалось, не сдвинуть и трактором. Но если нажать, куда
надо, он вставал «на попа». Из еды там была тушенка, сухари и галеты, и большая фляга со спиртом. Мы, естественно, причастились.
— Давай постреляем? — вдруг предложил Мордан.
— Давай! Выбирай оружие!
— Мое всегда при себе! Ты выбирай! — Сашка вынул откуда-то из подмышки простой и надежный «ТТ».
Я вынул из ямы промасленный сверток, разложил на траве его содержимое, и принялся пристально изучать. Подумал, и выбрал «ПБ».
— Отличная вещь! — одобрил Мордан. — «Пистолет бесшумный». — Модель пистолета Макарова с несъемным глушителем. Разработан для элитных подразделений спецназа.
— Надо же?! А я и не знал!
— Напрасно ты так, — почему-то обиделся Сашка. — Я действительно хорошо разбираюсь в оружии. Можно сказать, с детства. Мои ведь родители тоже…
— Помнишь их?
— Не–а, — ответил он с деланным безразличием. — А вроде был большенький, когда их… не стало. На фотографии сразу узнаю, а на память совершенно не помню! Даже представить себе не могу. Бывает, приснятся во сне, а вместо лиц — белые пятна. Они ведь все время по заграницам. Только работой и жили. Возможно, и нас с Наташкой сделали для прикрытия. Я, кстати, в Брюсселе родился. А рос на Тамбовщине. Меня, в основном, дед воспитывал.
— Хреново воспитывал!
— Много ты понимаешь! «Хреново!» Я ведь в школе отлично учился. В мореходку играючи поступил. А конкурс был сумасшедший! Семнадцать рыл на одно место! Избрали комсоргом роты. Был кандидатом в члены КПСС…
Сашка сделал короткую паузу для возгласов и оваций, но я промолчал. Только мысленно спросил: «А потом?» Но он этого не заметил:
— А потом все в одночасье рухнуло. На плавпрактику только трое из нашей роты уходили индивидуально. Я в том числе. Попал в СМП, в Архангельск. Оттуда вернулся с волчьим билетом. Представляешь характеристику? – «В политических убеждениях занимает левую сторону. Партийная, комсомольская, и общественные организации теплохода «Пионер Онеги» считают, что курсант Ведясов не достоин звания советского моряка».
— Как, как ты сказал?! Левую сторону?! Или ты что-то путаешь, или ваш помполит с теорией не дружил!
— Мамой клянусь! — Сашка чиркнул ногтем большого пальца по верхней челюсти. — Цитирую без купюр!
— Ну, не знаю, — задумался я, — такой слог, такой пафос! Что ж такого ты смог сотворить?! Но, бьюсь об заклад, это будет покруче любой контрабанды! Может, «шерше ля фам»?
— Какой там, на хрен, «ля фам»?! Мы стояли на линии Игарка – Италия. Есть у них порт такой, — Монфольконе. Экспортный пилолес сплавляли для макаронников. То ли бес попутал, то ли к слову пришлось? Точно не помню, с какой такой стати я решил процитировать Маркса? — Один, мол, из признаков отсталости государства, если оно торгует сырьем. — А этому пегому донесли. Он и давай слюной брызгать:
— Щенок шелудивый! Тебя на народные деньги учат, кормят и одевают! А ты, своим языком поганым, грязью страну поливаешь!
Кто бы другой сказал, я бы стерпел. А этот…. Помполит называется! Весь рейс у матросов сигареты стрелял! Ну, я и взвился:
— Ты, — говорю, — дерьмо из-под желтой курицы! Это ты, своим языком поганым, у буфетчицы секель лижешь! Она же, за это, в сейфе твоем свою контрабанду прячет! И весь экипаж закладывает: кто, что, кому говорил!
— Так и сказал?!
— Так и сказал!
— А он?!
— А у него инфаркт! Чуть не помер. С тех пор и пошло-поехало. Из мореходки чуть не поперли. Спасибо отцу твоему, отстоял. Вызвал меня замполит отделения, трахнул кулаком по столу:
— Запомни, — сказал, — за тебя ручались очень большие люди. Я пошел им навстречу. Сделай так, чтобы мне не было стыдно за это решение.
Да только куда там! — В жизни, как в боксе. — Одно дело, если ты поднимаешься сам, и совсем другое, — если тебя поднимают другие. Покатился я под уклон, и нет ему конца-края…
Сашка задумался и вздохнул. Я промолчал. И он оценил это молчание. Молчание человека, прошедшего путь, на который ему не хватило терпения. Или удачи? Ведь все мы в те годы были такими…
В свой первый «загранзаплыв» я подался сопливым юнцом. Сразу после четвертого курса мне «стукнуло» девятнадцать. Это была групповая практика на учебно-производственном судне. Теплоход назывался «Профессор Щеголев», и принадлежал знаменитой «Макаровке».
Мы вошли в устье Темзы теплым субботним утром. По сложной системе шлюзов поднялись к самому сердцу города — магазину маклака Когана. А если серьезно, — место нашей стоянки носило такое название: «Док короля Георга четвертого».
Представьте себе прямоугольник воды величиной с доброе озеро. Вокруг него склады, пакгаузы и портальные краны. С другой стороны — еще один такой же прямоугольник, чуть дальше – еще и еще. В них вода спокойная и прозрачная, без водорослей и пятен мазута. И корабли вдоль причальных стенок, как бумажные кораблики в лужах.
— Чертовски красиво, — сказал помполит, — хоть и создано тяжким трудом рабочего класса.
В том, что революция в Англии дело ближайшего будущего, никто из курсантов не сомневался. Так говорил Макарий Степанович Ясев, — преподаватель политэкономии, — и мы ему верили! В этом чуждом, враждебном мире, где правит только нажива, его вдохновенный голос был для нас единственной путеводной звездой:
— Буржуазные ученые ходють как коты, понимаете, вокруг этой каши, заваренной Марксом, и разобраться не могут! — вещал он с высокой кафедры. — А Маркс, он во всем разобрался! Все по полочкам разложил! Он сказал: «Те-те-те-те! Постой-постой, буржуй, Федот — да не тот! Вот ты крик поднял, охо-хо, граблють, понимаете! А какой же это грабеж?! Это же справедливость! Кем созданы народные достояния, народом? Они и должны принадлежать народу, понимаете!
Все, свободные от вахт и работ, а таких оказалось человек триста, скопились на правом борту. Мы, будущие радисты, держались отдельной кучкой. Воздух отдавал заморским, ненашенским духом Я впитывал все оттенки, запахи, звуки. И душа замирала от сладкого счастья.
— Ты здесь! — говорила она. — А значит, все позади! Муштра, наряды вне очереди, косые взгляды старшин и ротного командира, балансировка на грани вылета…. Осталось еще чуть-чуть, и ты войдешь во взрослую жизнь (Тьфу, тьфу, тьфу!) не с черного хода.
…Нас толкал нарядный портовый буксир. Лучики солнца рассыпали по воде мириады стремительных отражений. Матросы готовили к спуску парадный трап. На баке и на корме проворачивали шпили и брашпили, готовя к отдаче два шпринга, и два прижимных…. Но причал был подозрительно пуст.
— Я шо-то не понял! У них шо, забастовка?! — раздался над правым ухом вечно рассерженный голос.
Это был наш ротный завхоз, Павел Павлович Боровик. Прежде всего, он во всем искал и всегда находил непорядок. Казалось, еще чуть-чуть, и перед чьим-то опущенным носом замаячат два растопыренных пальца. Во всем цивилизованном мире этот жест заменяет слово «виктория», у Паши, носившего старшинские лычки, — «два наряда на хозработы».
— Так сегодня суббота, — пояснил помполит, и пытливо глянул в мои глаза. Потом попытался дотянуться взглядом до Паши, но не сумел, и продолжил развитие темы, — А суббота в Англии — выходной!
Дескать, как оно вам? Не слишком ли впечатляет? Не подвержены ль вы, друзья, тлетворному влиянию запада? Я заметил, помполиты всегда появляются там, где зарождаются мысли. Наверное, чтобы пресечь на корню симптомы этой болезни.
— А хто же концы будэ крепить? — столь же строго заметил Паша, по привычке не обращая внимания на «мелкие отговорки»…. И замер.
Я тоже замер. Замерли все. Потому, что в этот миг на причал въехали две белоснежные «тачки». Синхронно хлопнули двери, и на всеобщее обозрение вышли два красномордых парубка.
— Докеры, что ли? — предположил кто-то из наших. Робко предположил, с оглядкой на помполита.
— Да ты офигел! — возмутился я. — Где это ты видел докера в фирменном джинсовом костюме, да еще при такой машине?! Скорее всего, — подстава, контрпропаганда. Собрали всем миром, как женихов на смотрины, и пыль пускают в глаза!
Все дружно кивнули. Очень уж эти хлопцы не «тянули» на пролетариев, измордованных тяжким трудом. Не такими рисуют английских рабочих в учебниках политэкономии.
— И такое возможно! — благосклонно кивнул головой помполит. — Оскорбления наших граждан, шантаж, провокации, и даже попытки вербовки, — здесь это не редкость.
Красномордые хлопцы лениво курили, «стреляя» глазами расстояние до нашего борта. Наконец, оба раскрыли багажники, достали аккуратные красные свертки с яркими лейблами и мгновенно облачились в комбинезоны. Не снимая костюмов, как фокусники. — Шаг, другой, движение рук, треск закрываемой «молнии», — и они уже ловят выброску, запущенную кем-то с кормы. Вторая выброска ушла с полубака. По воде заскользил тяжелый манильский канат....
— Ну-ка вы, двое, — неожиданно сказал помполит, обращаясь ко мне и Паше, — помогите капиталистам. Вишь, как упираются, бедные! Неровен час, кишки через задницу повылазиют!
Было бы сказано! Мы лихо махнули через фальшборт, затопали по бетону.
— Раз — два! Раз — два! — командовал Боровик.
Я упирался, а он сматывал выброску. Англичане, управившись на корме, поспешили на помощь, и тоже стали тянуть, подчиняясь его командам.
— Do you speak English? — спросил между делом Паша, обращаясь к местным аборигенам. Наверно хотел уточнить, говорят по-русски шпионы и провокаторы, но сказал то, что сказал. — Вырвалась фраза с первой страницы англо-русского разговорника.
— Yeas…. — озадаченно протянул англичанин и подавился жвачкой.
— Ну, тогда крепим, на хрен! — прорычал Боровик, хватаясь за тяжелый конец. И его, представляете? — поняли!
Паша развеял свои сомнения. Убедился, что это шпионы. Он возвращался героем. Я семенил позади
У главного трапа нас уже ждали:
— Давайте, хлопцы, за мной! — Помполит по отечески улыбался. Наверное, мы пришлись ему по душе.
Он шел налегке. За ним поспевал старший помощник, — при фуражке, в парадной форме. И последним, — подшкипер Кирпу, с тяжелой железной свайкой, и мотком проволоки-катанки.
— Куда это мы? — вопросил Паша на правах старшины, и пристроился рядом с ним.
— Так срать то куда-то надо? — философски ответил Кирпу. — А судовые сортиры все уже опечатаны!
Искомый объект находился в торце, между двумя доками. Это был нарядный домишко из белого кирпича со слегка обозначенной ажурной оградой. Судя по отсутствию настенных надписей на славянских наречиях, здесь еще не ступала нога нашего человека. Был домишко о трех дверях, что само по себе дико. «For ladies» — гласила надпись над первой из них. «For gentles» — на той, что с другой стороны. А третья, с торца, была обозначена очень туманно: «Asiatic type».
— Мне кажется, есть у них чувство юмора, — заметил я, имея в виду англичан.
— Пойдем, поглядим? — предложил Боровик. — Никогда не встречал азиатских сортиров!
Открывая дверь, я готов был увидеть все что угодно. Но дохнуло родным. В переносном, понятно, смысле. Потому, что в этом отсеке напрочь отсутствовал запах фекалий. Но много чего присутствовало. — Розовый кафель, яркий рассеянный свет, зеркало во всю стену, белоснежные раковины, мыло, полотенца, дезодоранты и озонаторы. А чистота! Так стерильно бывает только в приемной большого начальника. Впрочем, все это мишура. Исконная сущность предмета — стандартный совдеповский унитаз. Тот самый, на который взбираются в шапке и в сапогах. А делают свое дело в классической позе орла.
— Насколько я понял, — сумрачно выдавил Паша, — джентльмены в такие не ходят. А я вот, такой джентльмен, что отвез бы его в деревню, да использовал вместо дома. А старую хату и не жалко пустить под сортир!
И как не услышал его помполит?!
— Вы еще здесь? А я уже волноваться начал! — скороговоркой выпалил он,
Бравым шагом он прошел мимо нас, просквозил «вдоль рядов». Затем, загибая пальцы, по хозяйски пересчитал унитазы:
— Итого пять! Если повар не начудит, — нашему брату хватит!
На улице было немного светлее. Кирпу насвистывал «Арлекино». Он закончил свою работу. Все остальные двери были забиты крест накрест, и заделаны для надежности скрутками толстой проволоки.
Я стоял, как оплеванный. Почему-то вдруг показалось, что меня, гражданина и патриота Великой Державы опустили до уровня азиатского унитаза!