Я попал в какую-то длинную и тусклую аркаду, очень напоминающую те, по которым проходят герои исторических фильмов, попадая в уединенные монастыри, встречая по пути безмолвных монахинь с опущенными глазами. Хотя, на самом деле, может, это была преисподняя того знаменитого бункера в Доме правительства, который, пытаясь вызвать его возгорание, воздушные силы «неизвестного скульптора»* безуспешно бомбили бочками с бензином из единственного своего вертолета. Не знаю.
Миновав внутренний коридор и не встретив на пути ни монахинь, ни иноков - вообще ни одной живой души, я без стука открыл первую же дверь, толкнув ее от себя, и очутился в какой-то келье, такой же тусклой, без окон. За накрытым обеденным столом, застывшие точно медитирующие далай-ламы, подозрительно близко друг к другу сидели двое мужей, трапезой не занятые. Лица у обоих были багровыми и довольно напряженными. Ни один из них не обратил на меня никакого внимания. Эту картину, которую я видел поверх стола, в кино называют поясным планом. Не знаю, что побудило меня присесть на корточки и взглянуть под стол. Тем не менее я это сделал и не пожалел. То, что я там увидел, было гораздо интереснее. Сын моего шефа держал в руке возбужденный член своего президента.
Решив, что не стоит далее обременять эту парочку, своим присутствием отрывая от дела столь государственной важности, я, удаляясь, послал им на прощанье воздушный поцелуй.
* * *
Головокружительная карьера отрока никак не отразилась на мировоззрении Д.И., скорее, наоборот, вопреки всем потугам шизоида привести масс-медиа к единомыслию, газета продолжала печатать то, что считала нужным, - по отношению к официозу ее курс нельзя было признать лояльным. Однако никаких угроз в наш адрес с высоких трибун не слышалось, нам не устраивали погромов, не запугивали телефонными звонками по ночам. Шефа лишь продолжали доставать дамы, мальчики с автоматами и графоманы, но эта традиция сложилась давно, существовала как бы в порядке вещей, и к ней все давно привыкли. Общая неприязнь к его отпрыску не мешала нам продолжать любить и уважать самого редактора, который совсем даже не изменился, оставаясь прежним - порядочным, справедливым и доступным для всех членов редакционной семьи человеком. Единственное, чего мы лишились - это посиделок в его доме, но и в этом случае сменились лишь координаты наших пирушек, теперь он приглашал нас в «Мельницу», самый раскрученный «духан», охраняемый мальчиками с автоматами, всякий раз используя для этой цели микроавтобус из автопарка своего основного бизнеса. Там мы и засиживались, обычно до утра, веселясь, дурачась и безобразничая в соответствие с количеством выпитого. Домой, где интерьер «салона» его супруги был на пределе пропускной способности потока новоявленного бомонда, не тянуло даже его самого; это нетрудно было понять, замечая, что теперь он засиживался в своем рабочем кабинете допоздна, не имея на это особых причин.
Ситуация пребывала в состоянии статус-кво до тех пор, пока вооруженные братишки «известного вора»** с гвардейцами «неизвестного скульптора» наконец-то не взяли штурмом Дом правительства, из бункера которого заблаговременно, в срочном порядке был эвакуирован весьма напуганный и уже вроде бы не президент. Сын редактора слинять не успел или не смог, вполне вероятно также, что его сознательно не взяли с собой «свои» же, бросив на милость победителям. Как ни странно, но те не расстреляли его на месте. Просто били прикладами своих автоматов до тех пор, пока не превратили в бесформенную окровавленную отбивную. Потом «известный вор» лично позвонил Д.И., чтобы он мог забрать сына, добавив при этом, что оставляет его в живых лишь из-за уважения к нему, отцу, но что мальчики с автоматами будет повторять процедуру экзекуции всякий раз, когда только сын решит появиться в публичном месте. «Пусть заткнется и не вылезает из дома»! - таков был вердикт. Исходя из ситуации, данное условие было созвучно деяниям самых великих гуманистов на земле.
Сын провел пару недель в палате интенсивной терапии, после еще месяц отлеживался дома, харкая кровью. А после отец, чтобы не испытывать судьбу, снабдив визой и определенной суммой, отправил его, от греха подальше, куда-то в Европу.
Передел собственности, начавшийся с приходом новой власти, коснулся нашего редактора лишь отчасти. Он по-прежнему оставался в табачном своем бизнесе, только уже не в ранге полновластного патрона, а одним из совладельцев. В нашей жизни это событие мало что изменило, мы выпускали газету, как и прежде. Писали о том, что творится на свете, оппонировали как бывшей «оппозиции», представшей теперь в качестве «позиции», так и бывшей «позиции», ставшей мало кого волнующей «оппозицией». Следили за причудами моды, иронизировали над возгорающимися «звездами» эстрады, подиума и телевидения. Счастливили женщин любовными историями и рецептами сохранения молодости, шутили, сердили, в общем, развлекали читателей. К шефу, как и раньше, наведывались всевозможные просители. И снова, безошибочно распознав в их массе мнимых, он безвозмездно выдавал по настоящему нуждавшимся определенную сумму денег.
Традиция посиделок вернулась на круги своя, редактор приглашал нас к себе даже чаще, чем раньше. Мы снова засиживались там допоздна: пили, ели, сплетничали и веселились. Единственной темой, на которую шефом было наложено негласное табу при наших визитах, да и вообще, было упоминание об отпрыске. «Салон» его супруги, естественно, опустел, и желающих нанести ей визит теперь можно было пересчитать по пальцам. Но ее, это, кажется, совершенно не волновало, стремительный взлет сына и последующее за ним болезненное падение со всеми вытекающими последствиями стали для нее как бы катарсисом. Теперь все ее интересы сосредоточились на одном и единственном для нее в мире существе - внуке, которому было уже годика полтора, и которого она заполучила лишь благодаря тому, что бывшая невестка ее снова вышла замуж. Заботу о малыше разделяли с супругой редактора две няньки и горничная в придачу, и рос он в условиях, не худших, чем какой-то дофин. Она же сама, сразу помолодевшая лет на десять, больше не доставала нас своими устными мемуарами, превращаясь на наших глазах, точно в какой-то сказке, из антипатичной особы в нормальную и даже приятную женщину. Шеф уже не засиживался до ночи в офисе, наоборот, он научился уходить домой гораздо раньше, чем когда-либо, спеша поскорее вернуться к очагу, к жене и внуку. Короче, в их доме воцарилось нечто, что, казалось, навсегда было ими утеряно - аура счастливой семейной жизни. И все было бы замечательно, если бы не случилось то, что случилось.
В один прекрасный день, точнее, в половине девятого часа 26-го октябрьского 1993 от рождества Христова вечера редактор был застрелен. По словам очевидцев, он подъехал к собственному дому, вышел из машины и направился к подъезду. В это время откуда-то возникший молодой человек в натянутой на лицо вязаной шапочке с амбразурами для глаз бесшумно нагнал его сзади и выстрелил из пистолета в затылок. Даже не успев вскрикнуть, шеф повалился, точно срубленное дерево. Молодой человек, прежде чем исчезнуть, произвел на всякий случай еще один выстрел - контрольный. И все… Конечно же, парень выполнил заказ. Но чей и за что? Познать эту, еще одну causa finalis никому из нас не было суждено.
Вместе с убийством Д.И. закончилась идиллия, которой мы жили эти три года. Почти, как в кинотеатре, когда кончается фильм от «фабрики грез», экран гаснет, в зале зажигается свет, женщины вытирают слезы, мужчины напрягаются, стараясь вразумить, что именно они смотрели, и все зрители расходятся кто куда, возвращаясь к реальной жизни. Я оказался «свободным агентом» в мире совсем иной журналистики, подзарабатывающим на писанине для одного российского женского журнала. В силу этого мне и приходилось ежедневно мотаться по городу, дабы не упустить кульминации событий, способных вызвать интерес у представительниц прекрасной половины северного географического соседа.
* * *
В сквере у самого фешенебельного отеля «Гранд Метехи Палас», в присутствии важных персон из политической элиты, лидеров всех вооруженных формирований, банковских воротил и великосветских львиц проходило какое-то знаменательное событие. Я это определил по количеству охраняемых, хорошо одетых и плохо воспитанных людей.
Перед центральным входом в лучшее здание столицы, на постаменте находилось скрытое от наших взоров белым шелком нечто, какое-то изваяние, формой напоминающее фаллос, в народе заменяемый популярным синонимом «ваучер».*** Женщина (как мне показалось, сексуально не слишком озабоченная) сообщила собравшимся, что нечто - это высоко художественное, истинно национальное явление, выполненное по самым современным евростандартам, но в то же время - совершенно новое слово в искусстве, гармония классики и авангарда. Мало что поняв, а может просто ее не слушая, присутствующие вяло поаплодировали.
Флегматичный распорядитель презентации подал знак, и из стерео динамиков системы «Маршалл» полилась чарующая мелодия, положенная на не менее чудесные слова «подарим друг другу тюльпаны». Под аккомпанемент этой музыкальной рвоты две полуголые путаны проводили какого-то хрена к пьедесталу, огороженному перилами с красной лентой, и там вручили ему ножницы. Нелепо улыбаясь, он совершил обряд обрезания, показав публике налево и направо кусочек ленточки, оставшийся у него в руках, как иллюзионист, убеждающий зрителей, что никакого обмана здесь не было. Потом этот хрен с не слишком озабоченной женщиной довольно проворно потянули за шнур, и белый шелк, обрамлявший изваяние, точно в стриптиз шоу, медленно пополз вниз, обнажая под собой, увы, не совсем уж, чтобы ваучер, но… членоподобное пугало, точно. Отлитое в бронзе воплощение национальной идеи - новогрузин в европейском костюме с жилетом при галстуке, обутый в азиатские ичиги и со сванской шапочкой на голове. Отряд из отборных частей вооруженных формирований дал автоматный залп по парочке лампионов, после чего та женщина (как оказалось, все же озабоченная), вдруг истошно заорала: «Самая большая страна в Европе - Украина, признала нас!» и все вокруг, включая автоматчиков, пустились в пляс. Мне показалось, что само пугало на постаменте заерзало.
Пляска закончилась так же стремительно, как и началась. Теперь особые избранники на глазах остальной публики (куда входил и я), стали занимать столики, чтобы приступить к контрапункту сегодняшнего торжества - фуршет халяве. Не знаю почему, но мне стало стыдно за всех - за этих длинноногих, накрашенных и надушенных путанок, и их прилично одетых спутников - бандитов, вымогателей и насильников, и даже за мальчиков в камуфляже, охранявших эфемерный здешний покой. Мне было стыдно за певиц и певцов на эстраде, за их вокальные потуги, за бездарного конферансье, изрыгающего какие-то сальности, стыдно за официантов, подобострастно разносящих напитки и еду, метрдотелей, чинно наблюдавших за наиболее важными персонами в надежде угадать их гастрономические пристрастия. И вместе с тем, мне почему-то было жаль их всех; непонятно почему. По логике жалеть надо было меня самого - полуголодного, не способного купить и пачки нормальных сигарет на собственные деньги. Но себя я не жалел, пожалуй, мне было лишь неловко за свое присутствие здесь.
И вот, наконец, наступила кульминация праздника. Двое людей в униформе работников прокуратуры, с прилизанными гелем волосами, вынесли на эстраду перламутровый унитаз. Под несмолкаемые овации вкушающего еду и напитки бомонда, поднявшиеся на подиум и с чувством брезгливости рассматривающие друг друга - отлученный от власти президент и призванный к этой власти глава государства, поочередно стали в него испражняться, подтирая задницы газетой "Свободная Грузия".
Продолжение: http://proza.ru/2010/12/12/129
_________
*Тенгиз Китовани, выпускник Академии художеств, глава национальной гвардии Грузии, части которой под его командованием вышли из подчинения президенту Гамсахурдиа.
**Джаба Иоселиани, глава «Мхедриони», бывший «вор в законе».
***Чек, выдаваемый правительством гражданам якобы с целью участия в процессе приватизации госимущества. Чек этот никакой выгоды владельцам не приносил, поэтому и шутили, что государство оставило народ с ваучером, т.е. с...