Пространство детства

Николай Старорусский
             Идут часы, и дни, и годы,
             Хочу стряхнуть какой-то сон,
             Взглянуть в лицо людей, природы,
             Рассеять сумраки времен.
                (А.Блок)

   
      Парадные нашего небольшого  симметричного трехэтажного дома выходили во двор. Сохранились фото, на которых  народ разбирает часть булыжного покрытия и закладывает садик. Это – 1949 год. Я, кажется, помню этот день – хотя, быть может, я просто вспоминаю воспоминания.

      
     Справа, через несколько шагов от выходной двери -  корпус, где была прачечная – хозяйки по очереди топили дровами и стирали в огромных чанах. Там же располагалась конюшня с двумя лошадками. Впрочем, почти все время  Нерв проводил на улице, к радости жильцов, любивших  кормить его. Лошадки и управлявшие ими «гужбаны» числились при жилконторе. Тракторов с тележками ведь не было.

     Во дворе с другой стороны стоял отдельный двухэтажный домик. Мне – но не жильцам – он нравился тем, что на второй этаж заходили по узкой металлической наружной лестнице. Позже мы с приятелем, жившим там, устроили самодельный телефон, перекинув провод по воздуху.

     На улицу выходили через подворотню. Решетчатые ворота  поздно вечером закрывались. Чтобы попасть домой или выйти позже, требовалось звонить дворнику, Тетя Вера жила в подвале. Вход в него был как раз под входной аркой. Там жили еще несколько семей, в том числе дядя Вася. Про него было известно, что в округе он единственный сильнее моего отца. Был он шофером и катал меня на трофейной БМВ. Сейчас на таких разъезжают  капитаны и оберсты в кино.   Напротив дома  располагался большой в городских масштабах Алексеевский сад с высокой стеной-оградой. По вечерам сторож свистками предупреждал о закрытии и выключал фонтан. Нередко проходили бесплатные концерты в саду.

     В глубине сада находился дом с башней, стилизованной под замок. Вход туда был уже с Мойки. На площадке перед входом отец учил меня ездить на велосипеде, а внутри замка с витыми лестницами была детская библиотека. Говорили, что все это принадлежало какому-то князю Алексею, а в нашем доме жила его челядь.

    Чтобы попасть в школу, надо сначала пройти направо два дома. Проезжая часть  была тогда булыжной, а тротуары вымощены– крупными плитками разных светлых оттенков (помнится, всего две по ширине, каждая сторона квадрата не более полуметра). На углу жил известный в городе артист-чтец.  В ожидании такси он застывал с тростью в красивой позе, как памятник себе. За Храповицким мостом через Мойку стояли  две знакомые  нищенки-старушки. Когда на праздники в доме пеклись скромные пироги, мама всегда  относила им  немалые кусочки. Если продолжить путь вперед, вдоль Адмиралтейского канала,  быстро выходили на Неву.

     А если в школу – направо вдоль Мойки. Здесь можно было встретить  человека с пышной седой шевелюрой – то был знаменитый органист Исайя Браудо, направлявшийся в консерваторию – совсем близко.  Детская няня, работавшая в его семье, жила неподалеку, так что  семейные новости обсуждались в округе – сочувственно и уважительно.

     Немного ближе арки Новой Голландии – на противоположном берегу ходили часовые с винтовками – входил в школу. Здание – в прошлом Демидовская гимназия – было великолепно для школы. Правда, младшие классы фактически жили на верхнем этаже соседнего дома, куда спускались из школы по небольшой деревянной лестнице. После войны классы были еще большими – в нашем - 42 ученика.   

    Наша школа была одной из немногих, работавших всю войну. Но моя первая учительница провела это время с детьми в эвакуации. Говорили, что она была очень там суровой и жесткой: за непослушание могла поставить к горячей печке. Но зато она привезла назад ровно столько детей, сколько увезла. Не у всех было так.

     В 1954-м  году  объединили мужские и женские школы. Соответственно, перепутывались составы классов. По правилам, мой дом отходил к другой, гораздо более скромной женской школе; она помещалась во дворе нашей, и через несколько лет была объединена с ней. Но тогда это виделось как трагедия. В результате переговоров директорам удалось обменяться «военнопленными». Я остался в прежнем классе, а школа уступила соседям какую-то требуемую девочку. Тогда же я облачился в гимнастерку мышиного цвета с лакированным ремнем. Хорошо, что в младших классах она была с отложным воротником, у меня -  мягкая фланелевая.

      Мама входила в родительский комитет класса.  Вопросы он обсуждал действительно актуальные: где найти деньги на новые ботинки одной из учениц или сделать новую, линолеумную доску вместо скользкой деревянной. Иногда в школе проходили благотворительные концерты –актовый зал в два этажа подошел бы и театру. Недорогие билеты печатались на машинке. Как распространялись – не знаю; однако, если выступал Печковский, об этом как-то  узнавали все его поклонницы. Долго не отпускали своего кумира старушки... (Напомню, до войны -  известный певец,  он утратил свой статус, выступая перед немцами в захваченном Пскове. Говорили, остался из-за болезни матери).

    В канун восьмого марта родительский актив решал сложную стратегическую задачу: как вручить учительнице очень скромный по нынешним масштабам подарок. Думаю, обе стороны были «за» , но не полагалось. Каждый раз  устраивались родительские засады с убеганием учительницы, но исход всегда был благополучный. А в конце учебного года   актив с учительницей скромно отмечали вскладчину – обычно у одного из немногих родителей со свободными жилищными условиями. Многие из наших учителей занимали по небольшой комнате в квартире во дворе школы. Ходили слухи, что оттуда есть тайный проход в школу. Но, возможно, это был местный фольклор.

                ****************

      А что бы мы увидели, повернув по Мойке налево, от школы? Река была тогда активно судоходной. Маленькие буксиры тащили по ней баржи с песком, дровами… Перед мостом матрос веревкой наклонял трубу – чтобы не задеть. Иногда приходил земснаряд углублять фарватер и собирал много наблюдателей.

     Большой дровяной склад  находился недалеко за домом-замком. Здоровые веселые  мужики почти бегом перевозили на одноколесных тачках дрова по железным полосам, цепляя их скобами и складывая в поленницы.  За забором шумела лесопилка. 

     Склад располагался « на углу» Мойки и Пряжки. А на другом таком же углу виднелась знаменитая психиатрическая больница «на Пряжке», она же св.  Николая Чудотворца. Множество голосов сразу доносилось оттуда летом при открытых окнах. Одни рассказывали свою жизнь, вторые звали кого-то, третьи издавали нечленораздельные звуки. (Эффективных успокаивающих лекарств еще не было). Тяжко было там даже если недолго; а ведь в домах напротив жили постоянно.

     Еще немного вдоль Пряжки – и вот уже дом с последней квартирой Блока.  Я, правда, впервые услышал, точнее – увидел эту фамилию, возвращаясь с отцом почти ночью из бани.  Жизнь тогда затихала поздно, например, гастрономы работали до полуночи. Так вот, рядом с больницей почему-то была улица Блока  - на противоположном от квартиры берегу. Несомненно, Блок с его любовью к прогулкам бывал и там, может, слышал и такие же крики. Больница тогда работала. А  умер он летом, 7- го августа.

                *******************

      Если же идти по нашей улице налево – она упиралась в Офицерскую (Декабристов), прямо в контору, куда платили за квартиру, газ и электричество. В первые годы после войны жуткие очереди скапливались на улице возле «инкассатора» - именно так называли контору. Чаще поэтому не всегда платили вовремя. Тогда в квартире появлялся управхоз - описывать имущество.  Мама всегда говорила, что ее – только старинная керосиновая лампа, остальное – мужа, который на работе. Этот ритуал повторялся многократно. Видимо, предполагалось, что вещи могут быть отняты за неуплату; но я не слыхал ни об одном таком случае. Управхозу казалось, что залог слишком мал; много позже такую же лампу, правда, с более изящным абажуром я встретил в Эрмитаже.

                *********************

      Исчерпалось  ближайшее пространство моего детства.  Но пространство памяти бесконечно. И кто знпет, что вспомнится следующий раз  о тех же местах?

                Время больше пространства.
                Пространство – вещь.
                Время же, в сущности, мысль о вещи.
                Жизнь – форма времени…
                Иосиф Бродский, цит.по
                http://www.chronos.msu.ru/quotations/tsitaty-vremya.htm

На фото: слева - уголок Алексеевского сада и дворец в. кн. Алексея Александровича - напротив моего дома через улицу (с сайта http://community.livejournal.com/fotopiter/4151550.html); в середине - перспектива улица Писарева-Алексеевской; справа - мой родной дом