Глава 4. Унисол Тайхон
http://www.proza.ru/2010/12/04/1597
Глава 5. В ожидании суда
Не сказать, что Тайхон был верующим: он не верил в Бога, и считал себя достаточно закоренелым атеистом, чтобы не поддаваться на всю эту чушь. Хотя, по правде говоря, никогда не вникал в этот вопрос. Но в тот момент он об этом не думал. Как заведённый, он продолжал обращаться мысленно к Тому, в существование Которого не верил. Странно всё-таки устроено подсознание...
И вот, наконец, возня у пострадавшего закончилась, и преподавательница пригласила ребят в аудиторию. Она не стала ничего говорить ребятам, и держала себя так, будто ничего не произошло. Но Тайхон, пристально следивший за нею, заметил, как её бил нервный озноб - едва приметный, но всё же...
А он - ждал расправы над ним. Нет, не ребят, а преподавателей. Интересно, когда они намерены учинить суд над ним? И что он будет говорить?
Он не знал, что говорить. Да и не хотел ничего говорить. Да и что говорить? Что избил однокурсника только за то, что тот посмел заикнуться в сторону отцовской шинели, которую он носил в то время, когда другие парни красовались в модных куртках? Он не стыдился этой шинели, и носил её с достоинством. Шинель эта, как символ отцовской любви - согревала его лучше всякой куртки, и он не променял бы её ни на какую куртку, пусть даже самую дорогую и новомодную. И всё же...
Сейчас он и сам бы не смог объяснить даже себе, за что всё-таки избил его. Понимал только, что за шинель. За его любимую шинель. За старую отцовскую шинель. Отцовскую. И понимал, что точно так же изобьёт любого другого, кто посмеет зацепить её кривым взглядом. Кажется, до этой минуты он и сам не подозревал, насколько дорога ему эта шинель...
Наверное, так и должно быть. Должно быть что-то дорогое каждому, к чему никто не имеет права прикасаться. То, что составляет его тыл, почву под ногами, и броню на плечах. Ведь, позволь он Эрвесу растоптать даже эту шинель - он бы вообще остался морально голым... Наверное, даже не в самой шинели дело, а - в границах...
Шёл урок. Тайхон сидел за своей партой, как и прежде, - тихо, спокойно, и сосредоточенно. Преподавательница продолжала в волнении дрожать. А Тайхон обдумывал, что может означать это волнение... Наверное, по окончании урока тут же побежит в учительскую, и расскажет обо всём случившемся всем преподавателям и директору... Потом его вызовут на "ковёр", и начнут допрашивать, за что он избил сокурсника...
Он пытался представить себе картину суда над ним, пытался спроецировать собственные реакции, слова... Искал слова, объяснения - и не находил ничего вразумительного. И понимал, что будет просто молчать... И наверняка глаза ему придётся спрятать, - не потому, что стыдно. А потому что чувствовал, что собственное бессилие что-либо объяснить поднимало в нём волну глухой ненависти, и что глаза его будут метать молнии, испепеляющие, и жар этих молний не понравится преподавателям, и его просто исключат... скорее всего...
Досада и предчувствие обрёчённости давило на его психику, заставляя ненавидеть весь этот дурацкий мир с его глупыми законами, в которых нет пощады никому. В нём клокотала буря, которую можно было увидеть лишь заглянув в его глаза, - потому что внешне он держал себя по-прежнему: как ни в чём не бывало, отрешившись от всего мира, где-то в своих мыслях затерявшись, не глядя ни на кого...
Закончился этот урок, закончилась переменка, закончился следующий урок, и следующая переменка, - а руководитель группы всё не приходил, чтобы учинить разборки. А руководитель был тот ещё: горяч и на расправу скор, - поэтому-то Тайхон и ожидал его прихода скоро... Но закончился последний урок; теперь наверняка собрание группы устроит, - ведь он всегда после последнего урока приходил: как только звучал звонок, извещающий об окончании последнего урока, - он тут же входил в аудиторию...
Так было и на этот раз. Прозвучал звонок, и Григорий Степанович вошёл в аудиторию. Поздоровался со всеми, спросил, как дела, - впрочем, как обычно. Тайхон ждал: сейчас, вот сейчас он посмотрит на него, и спросит об этой драке!
Но Григорий Степанович ничего не говорил, и о драке - ни слова.
"Неужели не знает ничего?... - подумал Тайхон. - Нет, не может такого быть... Ведь ему всегда обо всём докладывают тут же, о любой мелочи, вплоть до того, кто какую отметку получил сегодня! Нет, не может быть, чтобы ему не доложили..." - Тайхон выжидающе следил за каждым движением лица Григория Степановича, взглядом... И вот, наконец, он обвёл всех ребят взглядом, словно искал кого-то, посмотрел в глаза Тайхона... мельком, и, не задержав взгляда, отвёл его в другую сторону...
Во взгляде его не было абсолютно ничего угрожающего. И всё же он посмотрел на Тайхона. Пусть всего лишь миг! Но на долю секунды дольше, чем обычно! А это значит, что он - всё-таки знает о случившемся...
И что же? Неужели он ему ничего не скажет даже? и не спросит ничего?...
А может, он сейчас, распуская ребят, скажет, обращаясь к Тайхону: "А ты останься на пять минут..."? Да, наверное, скажет...
И вот, Григорий Степанович, наконец, говорит, как всегда:
- Ну что, оболтусы мои? давайте по домам?
"А ты, Тайхоне, останься..." - сейчас скажет он...
Секунда, две... Ребята покидали аудиторию, оживлённо суетясь; после всех, как всегда, выходил и Тайхон: неспеша, с некоторой ленивой медлительностью, наслаждаясь осознанием, что можно никуда не торопиться... Поэтому Тайхон обычно продолжал недвижно опираться о парту, ожидая, когда выйдут все, чтобы потом, не толкаясь в дверях, спокойно выйти последним.
И вот, он сидел, как всегда... Ребята выходили. И тут произошло неожиданное: Григорий Степанович, повернувшись спиной к Тайхону, влился в поток ребят и тоже вышел...
Тайхон опешил сперва, а потом догадался: "Наверное, он будет ждать меня в коридоре!" - и, обречённо вздохнув, направился к двери...
Каково же было его изумление, когда в конце коридора он увидел удаляющуюся спину Григория Степановича, направляющегося в сторону преподавательской комнаты! Тайхон растерянно остановился, продолжая смотреть в спину руководителя. И вот он, дойдя до двери преподавательской, повернулся, чтобы открыть дверь, открыл её, и тут боковым зрением увидел одиноко стоящего Тайхона на другом конце длинного коридора. Остановился, улыбнулся ему:
- Чего домой не идёшь?
Тайхон не нашёл слов, чтобы ответить, и потому только пожал плечом.
- Всё нормально? - спросил Григорий Степанович.
Тайхон в ответ неуверенно кивнул.
- Тогда иди! - отправил тот, и шагнул вглубь кабинета...
Конечно же, Григорий Степанович знал о том, что произошло. Равно как и знал о том, что Эрвесе давно задирает Тайхона, и что Тайхон стоически терпит его задирания. И Григорий Степанович знал, что рано или поздно Тайхон даст ему отпор. Он предвидел эту драку давно, поэтому, когда услышал о том, что тот избил того, то ничуть не удивился, лишь отметив про себя: "Надо же! целых полгода продержался... Молоток парень! Из него выйдет толк..."
Конечно же, он знал и о том, до какого состояния избил Тайхон задиру. Само собой, он спросил медсестру о самочувствии пострадавшего, опасаясь: мало ли чего... Сестра сообщила ему, что у того "лёгкое сотрясение мозга, переломанный нос - который она ему уже вправила - ну, и множественные гематомы": "Но жить будет ваш студент, ничего с ним не случится," - улыбнулась она, и улыбка её успокаивала.
Выйдя в коридор, он подошёл к Эрвесе, взял его за подбородок, рассматривая отёки, и спросил:
- Что, студент, болит лицо?
- Угу...
- И голова болит, небось?
- Угу...
- И тошнит, наверное?
- Угу...
- Понятное дело!... Ну что ж... Сам виноват, браток, - согласен? Что заработал, что и получил... - и, не дожидаясь ответа, отвернулся и зашагал прочь, заложив руки за спину. Эрвесе хмуро проводил его взглядом.
По окончании учебного дня Григорий Степанович, как обычно, направился в аудиторию к свои ребятам.