В Пушкинском музее хранится портрет поэта Черевякина. Принадлежит он кисти авангардиста Булкина, к несчастью, забытого еще современниками. Да, да, того самого Булкина, прославившегося талантами дизайнера. Ему принадлежит знаменитая суповая тарелка с надписью на дне «Во имя Коминтерна!», послужившая прототипом всей революционной живописи на посуде в начале 20-х годов прошлого века. Увидев на дне тарелки подпись, обедающий, как правило, начинал дергаться и просить добавки. Говорят, сам Радек обожал хлебать щи из подобной тарелки, но никогда, почему-то, не доедал до конца. А кто не видел кофейник работы Булкина, выполненный в форме головы Карла Маркса с надписью «Проснись, пролетарий!»? Его копиями заполнены сувенирные лавки на Старом Арбате. Увы, принципиально предпочитавший не подписывать свои работы, Булкин логично предполагал, что почерк автора узнает профессионал, а дух революционера мгновенно аукнется в родственной по склонностью к мятежу душе. Поэтому его гениальные работы большей частью выставляются как «произведения неизвестного художника». Нам, истинным почитателям его таланта, остается гадать, чего не хватало и не хватает больше искусствоведам прошлого и настоящего - революционности или профессионализма.
Портрет поэта Черевякина воплотил в себе главную идею авангардиста Булкина. Искусство обязано трансформировать мир человека и Вселенную. Пресловутое эстетическое восприятие, идейная направленность и философское содержание, по Булкину, не имело никакой ценности, кроме информативной, достойной разве что эклектического набора статей в энциклопедиях и справочниках, если произведение искусства не приводило к трансформации зрителя, читателя или слушателя. К подобным пережиткам прошлого относил Булкин и эстетическое наслаждение зрителя от созерцания произведения искусства. Предоставим слово художнику: «Новое искусство должно ставить свои цели и задачи выше примитивных инстинктов зрителя и творить его. Как при искусственном осеменении скота важно не удовольствие, а последствия творческого акта». Его искусство действительно явилось авангардистским прорывом в будущее. Вроде ничем не выделяется портрет Черевякина. Примитивные, скупые штрихи, убогий антураж квартиры, лицо поэта заурядно, художественное впечатление ниже среднего. Спроси обычного посетителя музея о портрете Черевякина и работе Булкина, посетитель только плечами пожмет: «Булкин - не помню такого Булкина. Черевякин? А, этот серенький типчик, пьющий водку у роскошного самовара из потрясающего своей экспрессивностью зеленого, граненого стакана! Стакан помню, простой стакан, а бездна оттенков. Черевякина - смутно».
Между тем, глядя на портрет Черевякина, зрители невольно начинают меняться, впитывая как губка черты характера давно забытого служителя Полигимнии (музы лирической поэзии). Многие начинают сочинять стихи, невольно копируя произведения поэта. Хотя только очень умудренный филолог еще помнит авторство строк, гремевших целый месяц в 1932 году на московском радио песен: «Твои губы, зарёю алеющие» и «Лейся ток Днепрогэса могучей волной по заводам». А кто вспомнит его лирическую поэму, посвященную встрече с его будущей женой Машей Капустиной «Я увидел тебя в проходной», хотя в реальности встреча состоялась не в проходной завода «Красный утенок», а в ресторане Метрополь, где поэт праздновал получение гонорара от своих знаменитых текстов к песням? Но нет, сочиняют стихи и повторяют невольно произведения Черевякина от первого абзаца до последнего. Как говорится, полный абзац и ничего лишнего, то есть отсебятины. После начала сочинения стихов, бывшие зрители срочно разводятся с женами и заводят двух любовниц - молодую и на десять лет старше, словно копируя сложную личную жизнь Черевякина. Они начинают подражать Черевякину в привычках пить чай, прогуливаться по субботам в ближайшем скверике, повторять старые шутки, ухаживать за черноволосыми дамами и записывать свои примитивные мысли слюнявым карандашом в маленький, умещающийся в кармане пиджака, блокнотик. Никакие современные органайзеры и прочие чудеса электроники не способны отучить их от копирования привычек поэта уже отжившего своё двадцатого века. Даже часто меняющиеся выражения лица усердных зрителей напоминают эскизы Булкина к портрету Черевякина.
Современники-авангардисты боялись общаться с художником Булкиным и устроили вокруг него истинный заговор молчания. Шепотом передавались слухи, как Малевич после просмотра картин Булкина потерял способность к творчеству, впал в тоску и начал писать чёрные квадратики. Потом он бесплодно ходил к цыганкам снять порчу и лечился у знаменитого, эстрадного гипнотизера Мейера. Гений гипноза заставил Малевича забыть сам факт просмотра картин, но сам надорвался, потерял дар и был вынужден переквалифицироваться в весьма заурядного дрессировщика гиппопотамов.
И вот, что удивительно. Никто не при каких обстоятельствах и самом тщательном просмотре портрета не начинает перенимать черты художника Булкина. Последний остается творцом за кадром, некой мистической величиной, создавшей образец для творения зрителей по созданному им образу и подобию, и тем самым скрывшим самого себя от чужих взглядов. Да, именно так! Если бы образ не творил зрителя, мы, возможно, и сумели бы разглядеть за образом поэта черты характера художника. Но, уподобляясь поэту Черевякину, мы начинаем смотреть на личность Булкина равнодушно, с ощущением превосходства и интереса в первую очередь к собственному таланту. Увы, стать талантливее заурядного поэта Черевякина никому не удается. Сейчас приходится только гадать, что на самом деле является проявлением авангардизма в искусстве - стремление заставить зрителя познать суть поэта Черевякина через познание его образа в себе, уравнение личностей через их нивелировку перед некой навязанной извне или придуманной личностью или искусство скрыть себя через превращение наблюдателя в такое же произведение искусства, как холст после работы кисти художника. Не знаю. Возможно, ответ таится в скромной мысли из дневника Булкина «Идея «искусства ради искусства» выросла из глубокого мистического миропонимания и неизбежно смыкается с идеей «зритель ради искусства». Тут, разумеется, искусство кончается и начинается подлинная проза жизни и поэзия власти ради власти». Здорово сказано, почти как выписан граненый стакан в руке Черевякина. Здорово, но не понятно. Зато филигранно выписанная форма стакана указывает на тесную связь авангардизма и реализма, которую многие авангардисты упорно отрицали. О заурядной же личности Черевякина у меня в голове возникла одна толковейшая мыслишка. Сейчас достану блокнотик и запишу.