А родись счастливой. Глава 21

    
     «И чего я, дура, так мельтешу?- думала Люба, сидя перед зеркалом в своей маленькой комнате.- Ну, характер у неё такой. Понятно. Считала себя самой-самой, а тут  - другая не хуже. Даже лучше. Моложе. Стройнее… Приятнее… А кто виноват? Да никто не виноват. Такие получились… Ты – диктор? Ну, молодец. А я – просто постижёр. Но чего же ты лезешь ко мне на грим, на причёску? Чтобы поиздеваться? Тут не так, это не то? Другим всё ладно, а тебе не так? Иди к другому мастеру. У меня и без тебя очередь в любую смену. Работаю всего месяц, а все почему-то ко мне… Мужики – ладно… А этим-то чего надо? Позлить? Почему я ни на которую не злюсь без дела?.. И нечего там греметь посудой. Она не виновата. А разобьёшь – спросят… Василий Семёныч каждую субботу приходит с проверкой. Проверяет по описи… Знаем мы эту опись… «Почему большую комнату отдала соседке?» Она же – Диктор, Василь Семёныч, а я чего, парикмахер? Ей больше надо! А меня обещали взять учиться на диктора и всё никак?»
     - Кофе готов!- донеслось из кухни.- Где ты только берёшь такую дрянь? Ни запаха, ни вкуса!
     - В буфете на шестом этаже,- отозвалась Люба, не поднимаясь с места.- А где-то есть лучше?
     - В «Елисеевском» на Горького. Не знала что ли?
     - Раньше знала. Сейчас мне некогда туда ездить. Съезди сама. Я – расплачусь.
     - Нужны мне твои копейки!.. Ну, ты идёшь? Я заказала такси, скоро будет. Хватит мазаться там, штукатурки не хватит!
     - Я позже, на метро. Ты сама-то не опоздай,- ответила Люба.
     Уже целый месяц Люба приезжает утром на студию и домой возвращается только поздно вечером. Народ действительно валит к её креслу больше, чем к соседям, хотя там куда опытнее мастера – и гримёры, и стилисты. Жорик - вообще мастер причёсок. А Наташка такой макияж иногда наведёт – заглядишься. Но народ почему-то ждёт Любиных рук. Ну, понятно, Наташка грубовата. Всё у неё получается резко, словно сама никогда не испытала нежности. Закончит работу, помаду, тени бросит на столик, клиента хлопнет по плечу или по спине, мол, приехали, вылезай! А Жорик весь такой манерный и вечно какой-то мокрый. Всё у него потеет – руки, лицо, шея. Укладку сделает, и будто километр пробежал… К ним в работу садятся только когда надо быстро подготовиться к студии, а Люба занята. Но интересно, Жорик с Наташкой на неё не злятся, даже довольны, что успевают передохнуть. А она – целый день, как белка. Устают, правда, только ноги: целый день на них. Иногда и присела бы, закончив работу, но человек не торопится подниматься из кресла: так на себя глянет и эдак, что-то поправит. И ведь не бросишь его, торчишь за спиной, смотришь, что ему не так? А он сидит и улыбается, и смотрит не столько на себя, сколько на неё. И надо тоже улыбаться. Вот так целый день и улыбайся. Скоро морщины появятся от улыбок. Но, слава богу, пока никто не пристаёт. Один только чумной попался. Ростиком с Митрича, на высоченной платформе, на голове взбитая копна выбеленных волос – весь какой-то кукольный и манерный, как Жорик. Слова так же тянет. И гнусавит слегка. Когда его привели в гримёрку, Жорик - к нему: «Слава, здравствуй! Как я рад вас видеть! Вы, как всегда! Гениально! Гениально! Прошу ко мне. Я буду счастлив!» 
     Слава петушком огляделся и, никак не ответив на Жорины всхлипы, прошёл к Любиному креслу. Она заканчивала укладку пожилому диктору, и хотела сразу сбегать в туалет. Но Слава сел в теплое ещё кресло, поставив рядом уклеенный картинками рундучок.
     - Извините, я сейчас,- сказала она, встретившись с ним взглядом в зеркале, и хотела повернуться к выходу. Но он поймал её руку:
     - От меня не ухо-одят!
     - Я быстро. Мне надо…
     - И мне надо быстро.
     - Жорик, ну выручи!- попросила Люба коллегу и высвободила руку из цепкой лапки клиента.
      Оторопело глядя на Любу,  Жорик не двинулся с места.
     - Наташа, может ты пока… Ей богу, я быстро.
     - Она что у вас, ду-ура?- повернулся гость к Жорику.- Я к - ней, а она – от меня-я? Откуда она у вас?
     - Из колхоза я!- ответила Люба и выбежала в коридор. «Господи, такая студия, а туалеты бог знает где! И что за чучело свалилось на мою голову!?»
     Вернулась действительно быстро. Наташа, Жорик и гость сидели по своим местам.
     - Извините,- сказала Люба, встав за своё кресло.- Вас для какой студии приготовить?
     - Ты сама приготовься для моей студии,- ответил он ей в зеркало.
     - Не поняла…
     - Дура, что ли? Я приглашаю тебя в мой сало-он.
     - Любочка, это – счастье – работать у Славы!- запел Жорик.- Оно даётся не каждому!
     - Каждая даёт мне-е. А я беру только по вы-ыбору,- упёрся он в неё глазами.
     - А я – только по любви!- не отвела она взгляда и повернула кресло к выходу.
     - Дура! Нос мне припу-удри, чтобы не блестел на съёмке.- И развернул кресло обратно.
     Люба нажала ногой на педаль, чтобы кресло поднялось выше, как она это делала при работе с детьми, потянулась за пудрой и бархоткой. Но клиент поднял на колени свой рундучок,  и тот открылся с тихим, мелодичным перезвоном, подняв из бархатной глубины полочку с пудрой, тенями, набором кисточек и бархоток – одна миниатюрнее другой.
     - Две штуки ба-аксов стоит. Не твоя метла!- отверг её бархотку гость.
     - Я умею работать только своим инструментом. А ваш, по дурости, боюсь испортить,- в Наташкиной манере ответила Люба и так же резко опустила кресло.
     - Вот дура колхо-озная! Ну, дура… Больше я никогда сюда не приду, и ты ответишь за это.- И ушёл, прихватив рундучок.
     - Что ты делаешь, Любочка? Он сейчас нажалуется  редактору. Редактор нажалуется Василию Семёновичу или сам прибежит сюда. Представляешь, что сейчас будет?- задыхался от волнения Жорик.
     - Ну что же, я на пару минут в туалет не могла? И сразу – «Дура»?
     - У Славы такая манера! Все это знают,- продолжал Жорик.
     - Ну, а я – дура: не знала ни Славу, ни его манер. И что теперь?
     - Он хотел взять тебя в свой салон. Это же счастье!
     - Взять на пару раз,- вставила Наташка.- Мы ему помешали, он бы и здесь тебя взял, кобелёк тот ещё!
     - Что ты такое говоришь, Натали? Он – гений!
     Разговор прервал редактор. Вошел, сел к Любе в кресло, спросил:
     - Вы чего со Зверевым сделали? Прибежал красный, как варёный, и сам теперь пудрится… Вы помягче с ним в другой раз, он всё-таки лицо нашей программы.
     - Хорошо,- согласилась Люба.- Только в следующий раз отводите его к тёте Нине, пусть он её приглашает в свой салон.
     Наташка хмыкнула:
     - Она сама его задавит, как котёнка!
     - Ой, Натали! Учитесь прощать слабости таким людям. Они – редки в наше время.
     - Ну да! А мы – пыль вокзальная, нас навалом!- взвилась Наташка.
     - Я этого не говорил, Натали…
     «Гениальный» Зверев и ещё раз пришёл к ним на грим, и опять дождался, когда освободится кресло Любы. И снова, надувая пухлые губы, открыл перед ней рундучок. И Люба опять выпроводила его пудриться самостоятельно.
     Больше он не появлялся в их гримёрке, и Люба мельком видела его только на экране, и однажды столкнулась с ним в коридоре.
     - Ну, ты надумала переходить ко мне в салон?- спросил он, преградив ей дорогу.
     - Извините,- сказала Люба,- я и не начинала думать.- И обошла его стороной.
     Думать ей пришлось в другой раз. В кресло к ней посадили военного средних лет, чем-то отдалённо похожего на Сокольникова, может, чуть покрупнее и более светловолосого, но с такой же хитринкой в серых глазах. Ему нужно было уложить непослушные жёсткие вихры, и пока Люба занималась ими, он заинтересованно, до беззастенчивости оглядывал её с головы до ног. В общем-то, привыкшая уже к таким сеансам «обладания глазами», Люба слегка смутилась и в конце работы с его головой посмотрела на гостя в зеркало с вопросом: «Ну, и что дальше?» Он «прочитал» этот её взгляд.
     - Извините, я не представился. Полковник Орлов, военврач,  профессор.- Он встал перед ней.- А вы – Люба Сокольникова? Мы говорили о вас в студии с профессором Воробьёвым…У нас возникла идея…
     - Составить птичий базар?- хмыкнула Наташка.
     - Что-то вроде… Орлов, Воробьёв, Сокольникова… Не могли бы мы обсудить её после записи передачи?
     - Могли бы, могли бы!- опять сунулась подруга.
     - Это, если я буду свободна. А где?- спросила Люба.
     - Можно здесь, если вам удобно. Можно у Воробьёва.  У него здесь своя комната. Или где-то у вас тут кафе… Выбирайте сами. Разговор серьёзный. Мы хотим предложить вам принять участие в одном эксперименте…
     - Но я же работаю… И скоро должна ещё учиться,- не определилась с ответом Люба.
     - Понимаю. Давайте обсудим это чуть позже. Поле записи передачи мы с профессором зайдём к вам?
     - Хорошо.
     Они зашли примерно через час вместе с Василием Семёновичем. Люба только что присела отдохнуть после сложной работы с пожилой капризной дамой, потребовавшей убрать с её лица «следы времени». Василий Семёнович жестом попросил Любу встать, задвинул кресло к столу.
     - Прошу ко мне, Любовь Андреевна. Вот уважаемые учёные хотят с тобой поговорить.
     Много всего перебрала Люба по дороге к месту разговора из того, чтобы ей могли предложить «уважаемые учёные», но в точку не попала. Думала, будут приглашать в секретарши к кому-то, в помощницы, в «инженеры по соцсоревнованию», соображала, как ответить, что хотела бы остаться на месте. Но…
     - У нас в госпитале есть несколько тяжких последствий выполнения нашего интернационального долга,- заговорил полковник. – Это молодые солдаты и офицеры, искалеченные войной в Афганистане. Некоторые из них осознают своё положение и нашими усилиями идут на поправку, готовятся к жизни в новых условиях. И, как вы, очевидно,  представляете, есть молодые люди, считающие, что жизнь для них завершена. Они очень трудно поддаются реабилитации и лечению. Есть, кто полностью отказывается от любых процедур и медикаментов.
     - Они потеряли главное – надежду,- вставил профессор Воробьёв, ведущий на телевидении передачи о психологии личности в сложных условиях.
     Люба застыла в кресле, не понимая, куда клонится разговор.
     - Я предложил коллеге Орлову попробовать в работе с ними использовать, как мы говорим, «якорь надежды», понимаете, Любовь Андреевна?
     - Нет.
     - Должно быть нечто, за что им захотелось бы уцепиться,- уточнил Воробьёв.- Пробудить интерес к жизни…
     - Мы пробовали подключать родителей, их бывших подруг, невест,- добавил Орлов.- И пока не видим тенденции к улучшению. Потому что родители сами впадают в тяжёлое состояние, а у подруг начинается некое отторжение, сразу заметное этого рода больным.
     - Я понимаю это… И не представляю себя на их месте,- сказала Люба, с ужасом начиная догадываться, о чём дальше может пойти речь.- Вы хотите предложить мне работать сиделкой при этих раненых?- Она вдруг ясно представила себя сидящей в центре просторной палаты, уставленной по кругу больничными койками, на которых в одном нижнем белье лежат молодые раненые ребята с забинтованными лицами и со всех сторон тянут к ней чёрные руки, пропахшие порохом и йодом, стараются схватить за плечи, за грудь, за ноги… И её передёрнуло от страха, что сейчас они раздёргают её на куски, растащат по койкам и начнут прятать под одеяла.- Я не могу…У меня же нет никакого медицинского образования,- жалко вымолвила она, с надеждой посмотрев в светлые глаза полковника. 
     - Но, как я уже успел заметить, у вас достаточно добросердечности с одной стороны и решительности – с другой,- сказал Воробьёв.
     - И вы очень привлекательны внешне, чтобы действительно стать «якорем надежды»,- добавил Орлов.- Мы не хотим сделать вас сиделкой. Но было бы интересно попробовать, чтобы вы появлялись у нас в палатах на сколько-то минут хотя бы раз в неделю. Чтобы больные, увидев вас однажды, ждали следующего появления. 
     - А нельзя им раз в неделю показывать какое-то кино?- растерянно спросила Люба.
     - Кино не может заменить живого общения,- возразил Воробьёв.
     - Ну, пригласите хорошенькую актрису, лучше поющую... Какую-нибудь «Девушку с гитарой», помните такой фильм?
     - Нам нужна более естественная ситуация… Скажем, вы придёте в палату со своими инструментами, предложите им подстричься или побрить их…
     - Поняла… А почему - я?
     - Мы обсуждали это. Вы подходите им по возрасту, внешней привлекательности, вы, насколько я знаю, добры,- начал перечислять Воробьёв.
     - У вас тёплые и очень… мягкие руки,- добавил Орлов.- То есть, с нашей точки зрения, у вас есть всё, чтобы пробуждать… интерес к жизни. Это и есть «якорь надежды» для больного.
     - Поняла… Только скажите,- она лихорадочно начала придумывать другие причины для отказа и ухватилась ещё за одну:- А если кто-то из ваших раненых так зацепится за этот якорь... Потеряет голову… Мне как тогда быть?.. Отвечать взаимностью? А если я не смогу?
     Учёные мужи уставились друг на друга вопросительными взглядами. Взволновался и Василий Семёнович, поняв тревогу Любы.
     - Понимаете… Важно сдвинуть ситуацию с места,.. с мёртвой точки. Потом можно будет её купировать,- неуверенно заговорил Воробьёв.
     - «Потом»  это когда меня кто-то будет звать в жёны?
     - Это - проблема, коллега,- сказал военврач.- Как-то мы с вами промахнулись с нашим «якорем». Сдвинув ситуацию, можем тут же усугубить её… Да, Любовь Андреевна, спасибо вразумили… Вот, что значит чуткое женское сердце…
     - И вам спасибо за предложение,- почувствовав, что «пронесло», выдохнула Люба.- Я подумаю, если можно… Может быть, как-нибудь в выходной день я могла бы помочь ребятам привести себя в порядок… Подстричь, если у вас некому…
     - Спасибо. Но сначала ещё раз подумаем мы,- ответил Орлов, давая понять, что разговор окончен.