Не дописал я «Мой, Ванинский порт». Почему? Тяжело вспоминать. Мужики поймут меня. А я переступил через свои переживания. Расскажу, в какие позы ставит нас порой судьба-злодейка.
Утром десятых суток многострадальный «Ильинск» бросил якорь на рейде посёлка Эвенск в Гижигинской Губе залива Шелихова. Лёгкий морозец покрыл палубу ледяной коркой. Отгрохотала в клюзах якорная цепь – и тишина. Только шорох ледяной шуги за бортом на лёгкой волне. Странное чувство покоя, отпавшего враз ощущения тревоги. Будто, вот и всё, и делать больше нечего. Будто и не было полуторамесячеого Ванинского сидения, и метания по Охотскому Морю меж этих таинственных и страшных «метеояиц».
Невдалеке от нас чёрной глыбой коптил небо чумазый углевоз. Капитаны связались по радио. Наш получил от угольщика «весёлую» информацию, погрузившую мостик в уныние.
– Торчу здесь вторую неделю. С разгрузкой полный бардак. Катер один, плашкоуты у них вытащены на берег. Льды отогнало два дня назад. Глянь на восток, вон они – падлючья свора. Прижмут, проводки ждать не откуда. Разгрузился на половину, сегодня в ночь ухожу. Кой хрен тебя занёс сюда, сматывайся, по добру, по здорову. Наш ответил подавленно-спокойно. – У меня взрывчатка. Ветру тебе в бизань.
На мостике разговор слушал весь командный состав. И я. Лучше бы меня там не было. Я знал, чем грозило посёлку остаться на зиму без угля, что значило экспедиции остаться без ВВ до следующей навигации, и я знал, что ниже ватерлинии у «Ильинска» всего семь миллиметров борта, а может и пять, кто мерял. На берегу о последнем не знали.
Катер подошёл, где-то, к обеду, пустой, без плашкоута. Собрались со старпомом, и, по обмёрзшему штормтрапу, десантировались вместе с документами. Катерные с нами были не многословны, скорее неприветливы. Они уж обмыли конец навигации, а тут на тебе, новый геморрой. Мужиков тоже можно понять.
Нчальник экспедиции принял нас радостно. Конасамент подписали, стал вопрос о скорейшей разгрузке. Старпом обрисовал ситуацию. Начальник стал рассказывать о трудностях, поскольку флот здесь принадлежит рыбзаводу, и людей, подготовленных для ручной загрузки плашкоутов в море нет. Старпом мрачнел лицом.
И тут начальник экспедиции бросил пробный шар. – А нельзя ли произвести разгрузку силами судовой команды? – Старпом задумался. – Можно, только за ваш счёт. – Начальник расцвёл в улыбке. – Вот и прекрасно, давайте расчетный счёт, и мы сразу же перечислим вам деньги. Старпом лицом не отходил.
– Нет. Расчет только наличными, с командой. Капитан не имеет права использовать команду на таких работах, только добровольно, под роспись. Тем более, что у вас спецгруз. В случае расчета безналом люди получат гроши. Никто из команды на это не согласится. Если не обеспечите разгрузку, согласно вашй радиограммы, и льды прижмут нас, вся ответственность за дальнейшее ложится на вас. Погода терпит. На спокойной воде мы согласны разгружаться ночью, хотя нам ночная рейдовая разгрузка запрещена категорически. Капитан возьмёт ответственность на себя, завтра может оказаться поздно.
Контора экспедиции оживилась топотом экономистов и бухгалтеров, лицо начальника застыло от напряженной работы мысли. Старпом сидел, уткнувшись глазами в пол. А я, как виновник этой суеты, сидел, наполняясь злом и стыдом. За окном сгущались сумерки.
Экспедиция, которой из-за простоя буровзрывных работ, грозили огромные убытки, не могла найти тысячи рублей наличными, ради ликвидации этой угрозы. Не положено, наличными. Я готов был бежать и снять их с книжки, смотреть на старпома я не мог. Наконец, услышав от вспотевшей от напряжения главбуха, что-то, на ухо, начальник, поднявшись над столом, мрачно буркнул – Разгружайтесь, договорились.
К «Ильинску» мы шли с плашкоутом. Плоская стальная баржа, под сто тонн груза, тащилась за нами в темноте раздвигая ледяное сало. У теплохода вышли на чистую воду, и плашкоут загрохотал, как пустая бочка на довольно крутой зыби. Его распяли вдоль борта на кнехтах, где он поплавком болтался, спрятавшись от волны и ветра за высоким бортом «Ильинска». Не обученный цирковому искусству, вслед за старпомом, я вскарабкался по обледеневшему штормтрапу на борт. Удивительное дело, но я почувствовал себя, как дома. Словно в своём коллективе. Парни улыбались мне, как своему. Осталась позади береговая нервотрёпка. Старпом собрал команду за чаем, объяснил обстановку – По сотне на нос, до утра разгрузиться, боцман командуй. Возражения, против? Нет. Начали. Разгрузку начали при свете люстр на крон-балках. Пять человек – на плашкоуте, четверо в трюме, боцман на лебёдке. Представить себе эту работу не возможно, описать – очень трудно. Оправдать риск этой работы могло только чувство безисходности ситуации у капитана, команды – единого коллектива, жившего единой целью, выбраться из капкана любой ценой.
Четыреста тонн – четыре плашкоута, успеть в один прилив. Волна усилилась, и плашкоут швыряло на ней, колотя о борт «Ильинска», где-то там, внизу. Вдобавок ко всему, ветер швырял заряды мокрого снега, тут же укрывающие металл ледяной коркой. Сквозь снежную пелену было трудно различать матросов, укладывающих ящики в штабели на плашкоуте. Среди них метался шкипер, отвечающий за доставку груза на берег.
Сорок килограммов для мужика не груз, только вот палуба плашкоута была скользкой и уходила из под ног. О какой технике безопасности здесь говорить? И не дай Бог потерять в море хоть один ящик – от «органов» не отпишешься. Матросы об этом были предупреждены. Капитан со старпомом, вцепившись в леера, перегнувшись за борт, рвали нервы. Капитан отвечал за всё. А мне оставалось считать ящики, строп за стропом, успевая за командами боцмана – Вира, майна.И всё это сквозь снежные заряды, в полутьме, на приличной волне.
Там, внизу муравьями сновали парни, многие из которых годились мне в сыновья. Это были рисковые ребята. Они зарабатывали свою сотню, они прорывались в Ванино.
За всю разгрузку в море упали три ящика. Все три были вытащены. Как это было, представьте сами. Уже засветло, попрощавшись с капитаном и командой, я уходил на берег с последним плашкоутом. Рядом со мной на катере был и старпом. Не бритый и похудевший лицом за ночь, он шёл за последними подписями и деньгами для своих мужиков.
Начальник экспедиции бодро благодарил старпома, пожимая еиу руку, а затем, слегка потупившись, официальным голосом произнёс, словно ударил – Экспедиция не может рассчитаться с вами наличными, мы перечислим вам деньги, согласно расценкам.
Старпом был мужиком. Он не взвизгнул, не разрешился крепким флотским матом, молча глядя в глаза моему начальнику. Я, будто умытый плевком верблюда, молча визжал всем нутром своим. Я слышал, что молча изрёк старпом. Он и ушёл молча, даже не хлопнув дверью.
Я старался догнать его по дороге к берегу. Он шёл быстро, не оборачиваясь. Поднялся на катер, не дождавшись меня, не пожав на прощание руку, и сразу ушёл с кормы. Он забыл про меня, ему было плевать на мою прощальную отмашку.
«Ильинск» уходил «по-английски», без прощального гудка. Силуэт его растворялся в сером горизонте. «Чёрный монах» долго смотрел ему вслед, у ног его шелестела «салом» холодная зимняя волна. На свою беду он был сентиментален. Он точно знал, что провожал «Ильинск» в последний путь, и тот уносил от него навсегда, людей, для которых он, навсегда, останется «Чёрным монахом».