Борис Рыжий. « Свердловск – это и есть поэзия».
Кейс Верхейл, голландский славист, знаток современной русской литературы и большой поклонник екатеринбургского поэта Бориса Рыжего (1974-2001), обозначил Рыжего как замечательного российского и европейского поэта. Когда Рыжий ушел, некрологи сравнивали молодого поэта с Лермонтовым, ассоциировали утрату поэта со смертью Есенина и Маяковского.
В январе 2000 года Борис Рыжий получил престижную премию «Антибукер» и в том же году принял участие в международном поэтическом фестивале в Роттердаме (Голландия). Журнальные и газетные отзывы характеризовали Рыжего как поэта со своим голосом, своим языком, «пронзительной чистотой звучания», Рыжего называли «последним советским поэтом», «поэтом новых русских», «воплощением колебаний между прошлым и будущим», «символом эпохи», «культовым поэтом». Студенты литинститута при анкетировании почти поголовно и поныне указывают Рыжего как своего главного кумира.
Премия 26-тилетнему екатеринбуржцу вызывала подозрения: не магнат какой-нибудь папа юноши-лауреата, не мафиози ли сам лауреат, в стихах которого столь органична блатная тема? Но, прочитав или перечитав стихи уральского юноши, все согласились с премиальным жюри.
Легенды, конечно, не исчезли. Сам Рыжий не просто виртуозно стихотворствовал, увлекал своей неповторимой интонацией, он и сам создавал поводы для легенд. Появились и такие соображения, что Рыжий сознательно, продуманно выбирал «актуальные темы», умело мистифицировал из себя «самого» свердловского и «самого» российского, самого «крутого» поэта.
Он вел порой как хулиганствующий Есенин. Своей темой «поэты и бандиты» Рыжий стимулировал мифы о себе как поэте криминальных окраин. Это была явная поэтическая мистификация, но многие не заметили игры метафор.
Ночь. Звезда. Милицанеры,
парки, улицы и скверы…
. . .
Четверо сидят в кабине.
Восемь глаз печально-синих.
Иванов. Синицын. Жаров.
Лейкин сорока двух лет,
На ремне его «макаров».
Впрочем, это пистолет.
Вдруг Синицын: «Стоп-машина».
Скверик возле магазина
«Соки-воды». На скамейке
человек какой-то спит.
Иванов, Синицын, Лейкин,
Жаров: вор или бандит?
Ночь. Звезда. Грядет расплата.
На погонах кровь заката.
«А, пустяк, - сказали только,
выключая ближний свет, -
это пьяный Рыжий Борька,
первый в городе поэт».
Между тем, как поэтическая российская постсоветская мода фокусировала свое внимание на Осипе Мандельштаме, Иосифе Бродском, Рыжего интересовали не так уж широко известные советские лирики В.Луговской, Б.Слуцкий, поэты 19-го века Я.Полонский, А.Полежаев. Он любил своих простых друзей детства («кентов»). Снисходительно и с теплым юмором восхищался «тормозными» творениями сотоварищей по поэтическому цеху, то вдруг возмущал их дерзкими строками: «Пушкина убили… пить не с кем, пил один».
В нем оставалось старомодное серьёзное увлечение поэзией и верифицированием, тем самым умением «ямба от хорея отличить». По воспоминаниям друзей и знакомых он много знал по памяти, иной раз из озорства чужие незнакомые стихи выдавал за свои. Коротко говоря, обладал тем редким даром «слезами умываться над стихами».
Тогда, как мир наблюдал, как «российский слон» становится лучшим другом «американского слона», Рыжий дистанцировался от «Америки Квентина Тарантино» с «сентиментально глупыми боксерами», «Мерседесами» и «БМВ» и в качестве «нездешней ауры» он выбрал ни экзотических стрекоз, ни бабочек, ни Париж, ни даже «бескрайние просторы России», а нечто, кажущееся для эстетики мусором: «Свердловск советский». И не в смысле - «опорный край», «утраченный левый рай», а в смысле - «Вторчермет», металлолом, окурки, «кенты», школьный двор, «улица Титова», - нечто «обыденное», если вообще не «безобразное». Его «прекрасный безобразный мир» - не только ржавое железо, это весь трагизм эпохи. Но Рыжий не жалуется - скорее, старается «оправдать» даже совсем не гладкую, не ухоженную, совсем не фирменную, «несовременную», отставшую от «американского бога» жизнь.
Ничего не надо, даже счастья
Быть любимым, не
Надо даже теплого участья,
Яблони в окне.
Кейс Верхейл удивляется и восхищается, что Рыжему удается в могильно-минорных темах оставаться «задорным», оптимистичным, звучным, ясным, даже «каким-то веселым». Екатеринбургский поэт и филолог Юрий Казарин, больше того, определил поэтику Рыжего как «ужас красоты», эстетику отчаянья. Да. «Боря» всё же разительно похож на «Сережу». Серёжа воспел пугающую и наступающую на него «советскую эпоху», а Боря эту эпоху отпел:
И мыслю я: в году восьмидесятом
Вы жили хорошо, ругались матом,
Есенина ценили и вино.
А умерев, вы превратились в тени.
В моей душе ещё живет Есенин,
СССР, разруха, домино.
Для Кейса Верхейла, воспитанного, учтивого европейца, Рыжий – «замечательный российский и европейский поэт, не похожий на простого пост-модерниста». Столь явный дифирамб, конечно, нас удивляет – мы так сильно поэтов не хвалим. Мы, кажется, свыклись с той мыслью, что поэты ушли из наших городов. И когда погиб друг Рыжего свердловский поэт Роман Тягунов, Рыжий сокрушался, говоря как раз об этом. Рыжий и сам вдруг неожиданно «оставил этот мир» как Лермонтов в 26-лет. Вокруг его смерти возникло также множество легенд. Одна из них, что Рыжий всё предвидел, ведь тема смерти была для него столь характерной:
Приобретут всеевропейский лоск
Слова трансазиатского поэта,
Я позабуду сказочный Свердловск,
И школьный двор в районе Вторчермета.
Но где бы мне ни выпало остыть,
В Париже знойном, Лондоне промозглом,
Мой жалкий прах советую зарыть
На безымянном кладбище свердловском.
И жизнь, и смерть, и поэзия Бориса Рыжего кажутся загадочными, до конца не понятными. И голландец Кейс Верхейл, скорее всего, прав. В этом «городе Е» жил великий поэт, оставивший нам в наследство тоску по его преждевременной утрате («мы с Борей не договорили») да россыпи его стихов, немножко литературной критики и несколько страниц трогательной и остроумной прозы.
ЕЩЁ О ПОЭЗИИ ЧИТАТЬ:
http://www.proza.ru/2010/11/18/295