Так вот как это было.
Оказывается, Светлана не одумалась.
Беременные весной сосульки подтаивали на теплых карнизах. Выжившие зимой воробьи повеселели, сварливо перебивая капель. А Светлана, похожая на яркую осень, синеглазая, рыжеволосая, шла купить для свекрови чай с бергамотом.
Как пыль в солнечном луче, застоялись ее обида на мужа, обрывки ругани со свекровью, воображаемые ответы, хныканье сына.
Всплывал в памяти дрожащий подбородок матери: «Я думала на тебя можно рассчитывать».
На нее все рассчитывали без ее разрешения. Даже весна рассчитывала, что она, тоненькая, высокая, молодая не будет смотреть на нее сквозь капель с ресниц, делая вид, что ее слепит солнце, а не слезы.
И все просчитались. Все просчитались. И глиняные черепки усыпали землю. Не склеить.
Первое, что она сделала - сняла все, до последнего рубля, сбережения с карточки, благо, что муж ею пользоваться не умел. Десять лет они копили на квартиру, полностью откладывая ее зарплату, и конца марафону не предвиделось. И все десять лет Светлана перебивалась в обносках, прятала ноги под сиденье в маршрутке, отводила глаза к окну и сосредоточенно смотрела на дорогу. С двадцати до тридцати лет смотрела на дорогу.
Стыдилась насмешливых взглядов. А месяц назад подняла случайно глаза и поняла, что на нее просто никто не смотрит.
Ее нет. Ее десять лет не было.
С этим открытием повернула ключ в двери, вошла в квартиру свекрови, где они с мужем снимали за деньги «тещину комнату» без окна, с двухъярусной железной кроватью, украденной мужем из общежития напротив. Муж хранил свои вещи в пузатом шифонере матери, а у Светланы все ее вещи умещались на вешалке, криво висящей на вбитом в беленую стену гвозде.
Первоклассник Миша, уже в полдень зажигал перебинтованную изолентой настольную лампу и делал уроки на протравленной марганцовкой "под красное дерево" тумбочке. Сын довольствовался обносками, принесенными из церкви бабушкой и уже научился исподлобья смотреть на мир. Он тоже сосредоточенно глядел на дорогу в маршрутке и сквозь кактусы на подоконнике кухонного окна бабушки. У сына были тонкие кисти, длинные пальцы, руки, висевшие плетью из коротких рукавов чужого костюма и ускользающий взгляд.
Второе, что она сделала — сняла однокомнатную квартиру в центре города на пятнадцатом этаже и привела в нее надувной шершавый матрас. Третье — бездумно тратила деньги на «тряпки». Въевшаяся, как угольная пыль в веки шахтера, психология нищенства набросала было на матрас целый ворох дешевых платьев, пальто, плащей. Но однажды Светлана, бледнея от взгляда консультанта, вошла в бутик и вышла из него в настоящем платье, в настоящем пальто и вприпрыжку побежала за настоящими сапогами, увенчав все настоящей шляпкой.
Так она создала новый мир для себя. Он был голодным (не будет же она есть одна, без сына), но веселым, с холодным еще, но зато весенним ветерком, с запахами обнов, луж, тревоги, мурашками по белой коже, дрожащим от радости сердцем. Только для себя. Не втягивая сына в соучастники преступления.
Миша по-прежнему, положив голову на сложенные руки, сквозь кактусы смотрел на улицу пока бабушка в спальне, возлежала на высоких подушках с открытой настежь форточкой и включенным обогревателем, смотрела сериалы. А потом уходил под тусклый свет перебинтованной лампы.
- Вера Георгиевна, может, нам стоит поговорить? - толкая перед собой сына, спросила осмелевшая невестка. - Вам, наверное, одиноко? Можно Мише не уходить в кладовку при вашем появлении?
- При моей скорбной жизни я легко отношусь к своему одиночеству, - ответила Вера Георгиевна и сжала пальцы в кулак.
Миша сосредоточенно смотрел на побелевший кулак и молчал. Он был "лишний рот".
Красивая, как страшная голая египетская кошка, его бабушка возлежала на своих учтенных подушках.
- Выйдите вон,- велела, не поворачивая головы.
Это омрачало новый мир Светланы, но она верила, что это только временно. До тех пор, пока она не вдохнет в легкие мужества и не расскажет все мужу.
Муж Плахов с лицом официанта, ждущего чаевые, вертикально карабкался по жизни к собственной, отдельной от человечества, квартире.
Ревниво пересчитывал кровную зарплату в белом конверте, удерживая из него бумажки за «тещину комнату», за продукты с просроченными сроками давности для жены и сына, называемые им с усмешкой «протухтами», за проезд к месту работы и назад, а оставшиеся спрессовывал в тайнике под своим матрасом. На будущую жизнь.
Ночами, заслышав посвистывание сына на втором этаже железной кровати, деловито сопел на Светлане и методично поскрипывал панцирной сеткой.
Утром завтракал, приготовленным мамой только для него, "сыночки", полезным сытным завтраком, и, не приглядываясь к якобы спящей жене, убегал на трамвайную остановку.
Свекровь, перекрестив сына в окно, обстоятельно позавтракав и спрыснув кактусы из специальной бутылочки, наведя учет продуктов на «своих полках» в холодильнике, удалялась в спальню на высокие подушки и включала телевизор. Это был сигнал. Можно было выходить из своего закутка и готовить полезный, но не сытный (голос мужа: «...не надо раскармливать пацана») завтрак Мише и (голос свекрови: «...не надо превращаться в свинью») стакан чая с подсушенным свекровью хлебом.
Однажды, тщательно пережевав, приготовленный свекровью только для сыночки ужин, Плахов неожиданно, как подводная мина с подлодкой, пошел на сближение с ее новым миром:
- А я тебя вчера видел в центре города.
Плахов имел привычку в разговоре, молча, насмешливо оглядывать собеседника и только потом начинал говорить.
- Меня?
Он насмешливо оглядел ее.
- Да уж. Жалко, что это была не ты. Та была настоящая женщина. С другим выражением лица, - он говорил быстро, до половины четко выговаривая слова, посмеиваясь, брызгая слюной на подбородок и утирая его тыльной стороной ладони.
- А какое у меня лицо? - попыталась вдохнуть в легкие мужества Светлана.
- Как пыльный мешок, - сказал муж и пошел в туалет пересчитывать деньги в белом конверте.
Миша посмотрел на мать и склонился над тетрадью. Она не успела поймать его взгляд, подошла, погладила отстраняющуюся из-под ее руки макушку.
- Как у тебя дела?
- Нормально, мама.
- Хочешь, пойдем в цирк?
У Миши была привычка, встретив взгляд, сощуриться, как от яркого света, быстро-быстро заморгать и отвечать с закрытыми глазами, будто считывал ответ с внутренней стороны век.
- А мы разве не в цирке, мама? - мальчик закрыл глаза.
- Ты его совсем распустила,- с оттопыренным карманом вошел отец Плахов и дал сыну подзатыльник.
Беспомощная макушка ниже склонилась под лампой.
- Не трогай,- выдавила Светлана.
Согбенная фигурка сына казалась тенью, он весь пропитался горечью своего детства.
- Тоже хочешь? - угрожающе посмотрел на нее муж Плахов.
Ночью, сосредоточено поскрипывая панцирной сеткой железной кровати, процедил:
- Жаль, что ты не такая как та.
Светлана вывернулась из-под потного тела:
- Это была я.
- Что-о?
- Я сняла деньги с карточки и купила себе платье и туфли. И еще пальто.
- Не-е-ет,- с таким выражением, будто прочитал телеграмму о смерти близкого и не хочет в это поверить, просипел Плахов и резко сел, ткнув головой в бок сына наверху.- Что за дурацкие шутки!
В темноте она не видела его глаз, узкая полоска серого света из приоткрытой двери (чтобы не задохнуться в каменном мешке) падала на его ступни, похожие на оладьи. Сын замер наверху, он даже побоялся, как обычно, накрыть голову подушкой.
- Или ты ревнуешь? - насмешливо спросил муж.- Да ты ревну-у-ешь. Да? Да? Я спрашиваю, да?
Он встал, подтягивая кальсоны, зажег лампу.
- Нет.
Услышав это «нет», он на секунду полуприсел, как кот в которого кинули щепкой.
- Что нет? Не ревнуешь? Или не шутишь?
- Не ревную.
- Ты так не шути, - Плахов поднял на нее зачумленные глаза.
- Я не шучу. Я купила себе платье, туфли и пальто. Платье, туфли, пальто и шляпу.
Светлане показалось, что муж начал разбухать в страшное чудище. Она взвизгнула, выскочила из кладовки и вбежала в освещенную голубым светом телевизора спальню свекрови.
Египетская кошка с изумлением уставилась на нее.
- Эта тварь сняла деньги с карточки себе на тряпки,- ворвался вслед за женой «сыночка».- Я ее счас убивать буду.
Свекровь вскрикнула, сползла с подушек и застыла с открытыми глазами и открытым ртом.
Сын попятился:
- Это из-за тебя!Это ты всё!
Светлана бросилась к старой женщине.
Свекровь не дышала. Секунду назад она была жива.
Секунду назад!
- Вызывай, вызывай,- Светлана совала мужу телефон, напрочь забыв номер «скорой помощи».
- Подожди ты, -оттолкнул телефон Плахов, - Ну зачем ее мучить? Начнут реанимировать, потом бросят.
- Вызывай!- взвыла Светлана.
- Столько лет копили на квартиру, - зашептал Плахов и оглянулся вокруг. - Вот она! Трехкомнатная ласточка!
Его лицо, похожее на утюг, с узким лбом и широкой тяжелой челюстью, порозовело.
А Светлана никак не могла вспомнить номер скорой.
Она босиком выскочила в подъезд и стала колотить во все двери. Никто не открывал. Наконец, соседка напротив приникла к глазку:
- Че надо?
- Вызовите скорую, свекровь умирает!
- А сама чего?
- Не могу номер вспомнить!
Металлическая дверь гулко бухнула о стену.
- Иди сама говори, я наберу тебе, - соседка посторонилась.
Веру Георгиевну спасли, но ее полностью парализовало.
Плотно сжатая в сухом теле она следила за невесткой горящими глазами.
Светлана не знала благодарна Вера Георгиевна ей за спасение или ненавидит ее, "роющуюся" на ее учетных полках (надо было менять больной мокрую рубашку, простыни и наволочки на высоких подушках поэтому приходилось открывать "святую святых" - шкаф).
Плахов, после работы, сцепив зубы, проходил в самовольно занятую им самую просторную и светлую комнату и баюкал под матрасом новые белые конверты, не вычитая из них ни рубля, и самовольно смотрел учтенный "материн" большой телевизор.
Он не хотел платить сиделке и потому расправу с женой оставил до более выгодных времен.
Светлана старалась не смотреть вместе с застывшей мумией кошки в телевизор на стене.
Однажды она, смирно сидя на стуле у постели больной, увидела на экране восьмидесятилетнюю женщину и поняла, что у нее, Светланы, будут именно такие, темные щеки - запеченными яблоками, такой же кожаный лоскут второго подбородка и такая же пергаментная шея. Ей показалось, что это свекровь транслирует ей этот прорыв в будущее.
Светлана посмотрела на нее, и Вера Георгиевна глазами злорадно улыбнулась в ответ.
Светлана не хотела стать унылой старухой со злыми глазами и ртом и, делая вид, что ходит по аптекам,все чаще удирала в снятую квартиру, и валялась на надутом матрасе, глядя в потолок.
Ни на что другое сил уже не было.
Через месяц такой жизни в дверь позвонила соседка:
- Ваш сын занимается хулиганизмом, - нацелив в лоб Светлане палец,сообщила она скрипучим голосом.
- Что он сделал? - стараясь говорить тихо, спросила Светлана.
- Угощает дорогими конфетами всю шпану во дворе. Откуда у него такие деньги?
Плахов за спиной Светланы сдавленно всхрипнул и кинулся к матрасу, - пересчитывать.
Светлана побежала к сыну в кладовку.
Миша бубнил домашнее задание:"...а есть покой и воля, а есть покой и воля".
Мать заслонила сына собой, когда на пороге разбухло уже виданное ею однажды чудище.
- Я его убью! - орал Плахов и тянул лапы в сторону Миши.
По проросшим в зрачках сына кактусам Светлана поняла, что это он взял деньги и устроил себе новый мир, вдалеке от больной лампы, «тещиной-свекровьей» кладовки, светлого завтра в новой, отдельной от человечества, квартире.
- Червивое яблоко от червивой яблони!- раскаленное злобой лицо мужа нависло над ними, и Светлана, нашарив за спиной лампу, выдернула ее вместе с розеткой, зажмурилась и ударила.
Чудище яростно изрыгнуло клубы мата и согнулось, хватая раззявленой пастью спертый воздух кладовки.
Из спальни бабушки послышались хрипы и глухой стук.
Толкая сына перед собой, закрывая его спиной от Плахова, Светлана вбежала в спальню, повторяя про себя номер «скорой».
Свекровь лежала на полу.
***
- Люди умирают потому что их не берегут, - энергичный старый врач ясными глазами смотрел на Светлану с тонкой улыбкой.
Светлане странно было видеть на мужских губах доктора женскую тонкую улыбку и она перевела взгляд на мужа.
Он счастливыми глазами обводил "квадратные метры".
Он был счастлив!
И последнее, что сделала Светлана — ушла от него, забрав сына.
Вот так это и было.
- Одумайся,- звонил бывший муж. - Теперь у меня есть своя отдельная трехкомнатная квартира. О сыне подумай! Твою зарплату будем откладывать на машину. А мою — на жизнь.
Светлана не одумалась.
Беременные весной сосульки подтаивали на теплых карнизах.
Выжившие зимой воробьи повеселели, сварливо перебивая капель.
А Светлана, похожая на яркую осень, синеглазая, рыжеволосая, молодая шла купить чай с бергамотом для себя и сына, глядя на прохожих сквозь ресницы прищуренных от солнца глаз.
От солнца, а не как обычно, от слез.