Глава пятая. О том, как после порчи волшебного ведерка в квартире Станислав Станиславовича наступил голод
“Мухи дохнут с голодухи”.
Шотландская народная песенка.
Не закусывая вторые сутки, Станислав Станиславович, поэт-лирик и прозаик-баталист, сидел в старом уютном кресле, поджав ноги, и деградировал как творческая личность. Раньше он жил под девизом “ни дня без строчки” и каждое утро переписывал содержимое холодильника. Лишившись источника вдохновения, он скучал, хандрил и болел коньюктивитом.
— Какая-то необъяснимая внутренняя опустошенность присутствует во мне, — говаривал он Владимиру в минуты откровения.
— Аналогичный случай, — соглашался Владимир. — Причем, прошу заметить, что со вчерашнего дня я в уборную даже не заглядывал.
Владимир перестал посещать уборную, а в квартире Станислав Станиславовича наступил голод. Хотя, возможно, все было как раз наоборот. Сначала...
Так или иначе, сначала было слово. Слово было не матерное, а самое что ни на есть литературное. То есть, цензурное. То есть, я хочу сказать, что и сам брат Пушкин, и даже Федор Достоевский не раз вворачивали его хоть при дамах, хоть при детях — и ничего. Вернее, это было даже не слово, а некая более объемная лексическая единица, на которую был способен только Станислав Станиславович.
Короче, он сказал “Гм”. Да-с, точно так оно и было.
— Гм, — сказал Станислав Станиславович. — Ничего не понимаю.
Везде — на диване, в креслах, в гамаках, на стульях, кушетках и попросту на полу — лежали, полулежали, полусидели и сидели: а) пухнущие от голода гости; б) усыхающие от голода гости.
Добрый доктор Прямокарандашко выдавал всем по два шарика аскорбиновой кислоты, затем щупал пульсы, приподнимал веки, осматривал зрачки и кое-кому рекомендовал приступить к составлению завещания.
— Надо что-то делать, — решительно и безапелляционно заявил Станислав Станиславович, посверлив в ухе мизинцем.
— А не пойти ли тебе поработать, Стас, — сказали все хором, а Станислав Станиславович еще раз сказал “Гм”.