Сегодня проблема фокального персонажа привлекает к себе все больше внимания. Кто же такой этот сакраментальный герой, ставший притчей во языцех, какую роль играет в тексте и какие ошибки может допустить автор, по той или иной причине игнорирующий сие явление? К сожалению, мы так мало знаем о фокальном персонаже, что он неизменно превращается в фатального злодея, которым пытаются запугать начинающих писателей.
В Интернете размещена статья, в которой довольно доходчиво рассказывается о фокализации, но у вдумчивого читателя неизбежно возникает целый ряд вопросов, на которые автор – Рина Грант (по-видимому, псевдоним) - ответа не дает.
Например, она утверждает, что в рассказе должен быть только один фокальный персонаж, что если автор ведет повествование, меняя точки зрения, то редактор вряд ли опубликует такое произведение.
Попробуем разобраться в этом сложном вопросе и рассмотрим начало рассказа Генри Миллера «Представление» («Иностранная литература», 2009, №5).
Повествование ведется от первого лица. В таких случаях, по мнению Рины Грант, существует целый ряд ограничений: герой не может ничего знать о событиях, при которых он не присутствовал, не может « влезать в головы другим персам и описывать, что они думают и чувствуют». Она уверена, что такое произведение «пишет только о том, что пропустил через собственное восприятие главный герой». Это помогает читателю отождествить себя с повествователем, что, в свою очередь, приводит к глубокому эмоциональному переживанию. Впрочем, Рина Грант предоставляет автору некоторую свободу действий, но только при условии применения «фокусов типа «ах, знал бы я тогда, что…»
Фокусы, безусловно, интересны всегда, а если учесть, что сам термин «фокальный» тесно связан со словом «фокус», то интерес этот становится просто профессиональным.
Перейдем, однако, непосредственно к рассказу Миллера. Итак, рассказчик повествует о своей встрече с неким Гарольдом Меем.
Когда мы познакомились, Гарольду Мею было лет тридцать пять.
Белокурыми волосами с пробором точно посередине, очками в
роговой оправе и поразительно круглыми, по-ребячьи любозна-
тельными глазами он напоминал Гарольда Ллойда…
Нет никаких сомнений в том, что мы смотрим на все происходящее с точки зрения рассказчика, его глазами видим Мея, добродушного и забавного человека, напоминающего повествователю известного комика эпохи немого кино
(совпадение имен наверняка не случайно).
Мей хотел рассказать мне какую-то длинную …историю,
поначалу я недоумевал… но потом понял: он надеется, что я
напишу о нем статью. Его привел мой старинный друг Ральф
Бартон, который… полагал, что эта необычная история
может мне пригодиться. Дело, кажется, происходило весной…
Это все еще первый абзац, но точка зрения меняется прямо на глазах. Правда, ненадолго и с помощью незамысловатого «фокуса » - слов рассказчика « я понял» – поскольку только таким образом он может сообщить нам, о чем думает его собеседник, ведь повествователь не может знать,что его визави ожидает от разговора, если только тот сам не объявляет о своих ожиданиях. В случае с Бартоном все более сложно, так как мы можем только догадываться, то ли Бартон заранее сообщил рассказчику о своих предположениях, то ли он сделал это во время встречи, что, однако, выглядит не совсем приличным, то ли тот опять сам пришел к заключению о намерениях друга. Завершается абзац возвратом к изложению событий с точки зрения рассказчика.
Со второго абзаца вся инициатива вообще переходит в руки Мея, именно он выступает в роли фокального персонажа. Формально рассказчиком остается первое лицо, но истинным повествователем становится Гарольд Мей. Это его и только его глазами мы видим запутанные события, которые разворачиваются в рассказе. Первое лицо просто пересказывает их со слов Гарольда.
Точка зрения Мея – второго фокального персонажа - вводится следующими конструкциями: «как рассказал мне в тот день Гарольд…», « Гарольд, как он объяснил, сидя напротив меня за белым мраморным столиком…», "сейчас он изо всех сил пытался объяснить мне, что творилось тогда в его душе", "Гарольд рассказывал об этом посмеиваясь" и так далее.
За этими фразами следует представляющая точку зрения Мея несобственно-прямая речь, которая весьма органично сочетается с его же прямой речью и редкими высказываниями героя, от имени которого ведется повествование в рассказе.
Вскоре он уяснил, что так называемый гастрольный круг
охватывает Будапешт … и полдюжины других восточноевропейских
городов – стало быть, известность ему обеспечена. Однажды
представив публике номер, можно будет исполнять его круглый
год, снова и снова возвращаясь в те же клубы.
- Зритель любит, когда ничего особенно не меняется, - сказал он.
Степ, впрочем, был совершенной новостью: неизвестный в Европе, чисто американский танец, придуманный неграми с юга, пленил немало европейцев, которые сочли его забавным проявлением оптимистичной американской натуры.
Первый абзац – это несобственно-прямая речь Мея: именно от него первое лицо рассказа узнает все подробности жизни своего собеседника, ведь они видятся первый раз и ранее рассказчику о Мее ничего известно не было.
Вторая фраза – прямая речь Гарольда, благодаря которой повествование становится более живым и разнообразным. Легкое изменение ритма, интонации, ракурса придает тексту объемность, многогранность. Последняя фраза представляет особый интерес: она может принадлежать как первому лицу, так и Гарольду, а возможно, и третьему, неизвестному нам, повествователю.
Таким образом, мы наблюдаем не только присутствие нескольких фокальных лиц в одном абзаце, но и соединение в одной фразе различных точек зрения, принадлежащих разным персонажам, но вряд ли здесь следует искать какую-то ошибку, скорее, перед нами блестящий пример писательского мастерства большого художника.
Такие случаи встречаются в рассказе неоднократно, они весьма выразительны и интересны с точки зрения анализа произведения.
Однажды вечером, в Будапеште, когда Гарольд после
удачного представления снимал грим в старенькой уборной
клуба, в дверном проеме возник высокий, хорошо одетый
джентльмен, слегка поклонившись всем корпусом, он
представился по-английски с немецким акцентом… Гарольд
пригласил его присесть в кресло, обитое драным розовым
атласом.
Кто же из героев замечает «драный розовый шелк»? Конечно , Гарольд Мей, который только при виде изысканно одетого незнакомца обратил внимание на убогую обстановку в клубе, на ветхую обивку, способную отпугнуть и не такого безупречного господина, как его гость. Но и тот после приглашения наверняка непроизвольно взглянул на престарелое кресло и … предпочел разговаривать стоя. По крайней мере, нигде дальше в тексте не сказано, что он воспользовался вежливым приглашением Гарольда. Перед нами опять совмещение нескольких точек зрения в одной фразе, совмещение, которое придает тексту объемность и особую выразительность.
Все это говорит о виртуозном мастерстве Миллера в использовании фокальной точки зрения. Вот еще один пример умения писателя жонглировать фокалом:
Еще никто не называл Гарольда артистом.
- Хм, спасибо, - выдавил он. - Весьма польщен.
Я представил, как раздулся от гордости этот розовощекий
юнец из Берна, штат Огайо, получив похвалу от такого
элегантного европейца в высоких ботинках.
Несложно заметить, что все эпизоды построены по одной и той же схеме: несобственно-прямая речь - прямая речь - речь от имени 1 лица (рассказчика). Замечания последнего могут носить в тексте амбивалентный характер (их можно приписать разным персонажам), но иногда автор намеренно маркирует его высказывания.
Оно и понятно, в конце концов, он был лишен ВЕРБАЛЬНОГО
общения с публикой, не мог читать местные газеты и потому
был весьма далек от того, что творилось в городах, в
которых выступал.
Вряд ли бы Гарольд, окончивший только среднюю школу, мог употребить лингвистический термин, который между тем весьма органично звучит в устах рассказчика, ставшего к тому времени, о котором идет речь в рассказе, известным писателем.
Схема не остается абсолютно застывшей, периодически она варьируется: в текст, например, включаются диалоги, в некоторых случаях третий компонент опускается, а иногда вдруг появляется всеведущий автор, который не предусмотрен логически, категорически ошибочен, но тем не менее имеет место быть.
...по залу пролетел лишь легкий ропот удивления, и
несколько сотен завсегдатаев, взяв свои вещи, вышли на улицу.
Некоторые пошли пешком, другие сели в такси, а
задержавшиеся на обочине одиночки с благоговением
наблюдали, как появляются и поворачивают в соседний
переулок знаменитые длинные "мерседесы".
Ни рассказчик, ни Гарольд Мей не могли видеть, что делают вышедшие из клуба люди: рассказчик знает только то, о чем ему поведал Гарольд, а Мей из клуба не выходил. Если за людьми в зале он ещё мог подглядывать в щель занавеса, то видеть происходящее за пределами клуба он не в состоянии. Таковы строгие законы фокала, благополучно, однако, нарушаемые известным писателем.
Хочется обратить внимание читателей на еще один интересный эпизод в рассказе Миллера.
Гарольд Мей выступил со своей небольшой труппой перед Гитлером, которому представление артистов чрезвычайно понравилось. Переговорив с Фуглером (это тот самый изысканный господин, который сделал Гарольду заманчивое предложение), фюрер собирается уезжать, а Фуглер пересказывает содержание разговора Мею.
Фуглер откашлялся и повернулся к Гарольду, держась подчеркнуто
официально.
- Утром мы поговорим обстоятельнее, но сейчас герр Гитлер желает предложить вам ... -Фуглер сделал паузу - вероятно, как выразился Гарольд, чтобы он с должным вниманием отнесся к предложению фюрера.
Гитлер, натягивавший перчатки из мягкой коричневой кожи, смотрел на него с каким-то напряженным любопытством. - Говоря в общих чертах, фюрер хочет, чтобы вы создали здесь, в Германии, школу и научили немецкий народ танцевать чечетку. <...> Ваш танец произвел на фюрера сильное впечатление. ЗАЛОЖЕННОЕ В НЁМ СОЧЕТАНИЕ ПОЛЕЗНЫХ ФИЗИЧЕСКИХ НАГРУЗОК, СТРОГОЙ ДИСЦИПЛИНЫ И ПРОСТОТЫ ПОСПОСОБСТВУЕТ УКРЕПЛЕНИЮ ЗДОРОВЬЯ НАЦИИ. СОТНИ И ДАЖЕ ТЫСЯЧИ НЕМЦЕВ, ОБЪЕДИНЯТЬСЯВ ТАНЦЕ В ЗАЛАХ И НА СТАДИОНАХ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ. ЭТО ВООДУШЕВИТ И
ОЗДОРОВИТ НЕМЕЦКИЙ НАРОД ЕЩЁ БОЛЬШЕ, УКРЕПИТ СВЯЗЫВАЮЩИЕ ЕГО ЖЕЛЕЗНЫЕ УЗЫ. <...>
Выделенная часть текста - это несобственно-прямая речь Гитлера, на что указывают и лексика, и синтаксис, и даже энергетика, резко отличные от той части, в которой передается речь Фуглера, насыщенная церемонно-вежливыми оборотами, забавно сочетающимися с деловой лексикой. В результате, с логической точки зрения, вырисовывается совершенно головокружительная картинка : слова Гитлера передаются в речи Фуглера, чье высказывание Гарольд Мей пересказывает рассказчику, который, в свою очередь, уже и доносит его до нас.
Такова формальная логическая цепочка. Впрочем,почему же формальная? Все четверо персонажей налицо: фюрер в несобственно-прямой речи, Фуглер - в прямой, Гарольд и рассказчик во фразе: Фуглер сделал паузу - вероятно, как выразился Гарольд, чтобы он с должным вниманием отнесся к предложению фюрера... Вот такая пирамида. Или матрешка - кому как больше нравится...
В заключительных абзацах рассказа инициатива опять оказывается в руках (точнее сказать, в устах) рассказчика.
Больше мы не виделись, но за последние полвека эта история
всплывала в моей памяти добрую сотню раз, а я в силу ряда
причин гнал её прочь.
Литературное произведение - это сложный организм, который не всегда подчиняется строго установленным правилам, напротив, частенько талантливая вещь ломает все привычные нормы и отметает навязанные предписания. Умелое использование различных фокальных ракурсов не только не является ошибкой, но и помогает избежать монотонности изложения, придает рассказу многомерность, расширяет его художественные возможности.
Завершить первую статью хочется высказываниями читателей статьи Рины Грант.
Увлеченность фокальной точкой зрения может привести (и по-моему, уже приводит) к тому, что начинают искать ошибки, а тем более грубые, там, где их нет.(с)
Никаких ограничений фокал не накладывает. На начальном этапе он помогает избегать откровенных ляпсусов, но не стоит замыкаться на следовании фокалу. Не стоит себя загонять на прокрустово ложе фокала.(с)
Невозможно не согласиться с этими суждениями.
В следующей статье речь пойдет о повествовании от лица всеведущего автора.