Она смело, почти по-хозяйски, вошла в редакционный кабинет. Невысокая, худощавая, осматриваясь, поводила по сторонам острым носом, увидела нужный ей стул, села, устроила на коленях хозяйственную сумку. Сквозившие во взгляде внутренняя сила и уверенность совсем не вязались с её затрапезного вида одеждой и сумкой, судя по всему, ровесницей старой хозяйки.
- Здравствуйте. Я к вам по очень личному делу.
- Что случилось? – не успев окончательно составить мнение о посетительнице, спросила Вероника. Что-то отталкивающее было в этой женщине.
- Меня обзывают колдуньей. Вы должны положить этому конец.
За всё время, что девушка работала в редакции, с такими просьбами к ним ещё не приходили. Тема предполагала быть интересной, материал читабельным, и журналист в ней уже пошёл по следу, как опытная охотничья собака.
- Кто Вы? Откуда? Расскажите Вашу историю.
Старушка вся подобралась, губы поджались, в глазах промелькнул озорной огонёк, но он тут же был спрятан за опустившимися веками.
- Рассказывать свою историю я не буду. Приезжайте к нам в деревню, поговорите с людьми, пусть они вам объяснят, за что они меня ненавидят. Зовут меня Вера Гавриловна.
Назвав свою деревню, она добавила, что в редакцию пришла из райкома партии. Там обещали разобраться. «Вместе и приезжайте!»
Вера Гавриловна ушла в полной уверенности, что будет именно так, как она сказала.
Всё, что отталкивало в этой старой женщине, пока отошло на задний план. Остался «охотничий» инстинкт: «Надо съездить. Вдруг это тема станет гвоздевой в номере. За «гвозди» - двойной гонорар. А, может, и старухе помочь получится, если она действительно в этом нуждается. Сильная натура, такую не обидишь». Доложив редактору, что хочет выехать в Кулики по жалобе вместе с работником райкома партии, девушка пошла в райком договориться о выезде.
Вероника и инструктор райкома Семён, которого вместе с ней направили в Кулики, разумеется, не верили ни в бога, ни в чёрта. Правда, у девушки в душе иногда закрадывались сомнения, но партийная совесть тут же загоняла их глубоко в тайники души, и атеистическое мировоззрение брало верх.
Приехав на райкомовском газике в Кулики, они сначала зашли в магазин. Там, в приспособленной под торговую лавку кирпичной кладовушке, кроме продавца были ещё две старушки. Вероника рассказала им о цели приезда. Женщины засмеялись: «Выдумки всё это. Никто колдуньей её не называет. Сама она на себя наговаривает. Да вы сходите к её родственнице, она вам всё расскажет». Спросив, как найти родственницу, молодые люди отправились по указанному адресу. Вслед за ними вышла одна из покупательниц.
- Погодьте-ка, что скажу. Вера Гавриловна ко мне за молоком ходила. Потом корова захворала. Я никому ничего не говорила. А она всей деревне раззвонила, что я её в колдовстве обвиняю, будто она корову испортила. Наоборот, когда корова поправилась, я говорила ей, чтоб за молоком приходила, но она больше не приходит. Сама она на себя наговаривает. И зачем ей это только надо? А то зайдите по пути ещё к Марье Васильевне. Вон она в том голубом доме живёт, где палисадник с цветами. Коль дома, она вам тоже про Веру Гавриловну скажет.
Постучались в дверь дома, оббитого тёсом и покрашенного голубой краской. В ответ тишина, только запах свежеиспеченных пирогов настойчиво звал внутрь дома. Может, ушла куда хозяйка? А, может, через сени стук не доходит до обитателей дома. Постучали громче. Было слышно, как, словно вздохнув, отворилась дверь избы.
- Не закрыто у меня. Заходите, кто там…
Действительно, даже на щеколду не заперта лёгкая сенная дверь.
Седовласая, повязанная косынкой «под галочку», пожилая, но ещё не утратившая былой красоты женщина стояла в проёме широко распахнутой избы. Запах пирогов с зелёным луком, витавший на крыльце, теперь мощно ударил в ноздри.
- Вот и гости к пирогам! – обрадовано встретила незнакомцев хозяйка дома.
Мария Васильевна сразу сникла, когда узнала, что интересует её нежданных гостей.
- Как появилась Вера Гавриловна, неспокойно стало в деревне. Она местная, но долго жила где-то на Севере. Вот под старость вернулась, купила избёнку и мутит всех.
- А у Вас с ней тоже был какой-то инцидент?
- Такой, что и говорить-то грех. Я учительницей работала, пока в нашей деревне начальную школу не закрыли. Сделала я как-то Вере Гавриловне замечание, что сама она на себя всякую чертовщину напяливает, хотела усовестить её, а в ответ услыхала грязную частушку, будто ходит ко мне по ночам наш пастух. А он молодой, в сыновья мне годится. Такое меня зло взяло, схватила её за шалёнку, сорвала да хотела отхлестать по наглой роже, а она мне в волосы вцепилась. Потом бахвалилась по деревне: «В её руках остался мой платок, зато в моих руках остался прекрасный клок её седых волос». Это ж надо, что удумала! Я, как мужа на войне потеряла, ни одного мужчины больше не знала. Детей вырастила одна, высшее образование всем дала. Все - в славе да почёте, в городе живут.
Мария Васильевна подолом передника утирала слёзы.
- И за что нам под старость лет такое?! Жили мирно-тихо, а нажили себе лиха.
Узнав, что её «гости» собираются к Зинаиде Ивановне, родственнице Веры Гавриловны, гостеприимная хозяйка завернула для них пирогов в газету, другой свёрток попросила передать подруге Зинаиде. А та уже ждала приезжих «из района», стояла у дома.
Передав ей гостинец от Марии Васильевны, молодые люди стали объяснять, что привело их в Кулики.
- Знаю, знаю. Сказали уж. Пойдёмте в дом. У меня есть, что рассказать вам. Давно бы надо покончить с этим безобразием. Уж девять лет, как она тут, так всё с ней, полавекшой, и маемся.
Войдя в избу, Зинаида Ивановна сначала поставила на электроплитку чайник, положила в тарелку пироги, поставила чашки с блюдцами – и стол для гостей готов. Затем она вышла в переднюю комнату, вернулась оттуда с потрёпанным конвертом.
- Пожалуй, и рассказывать ничего не придётся. Эти бумаги она писала в Москву моей дочери Галине. Галька хотела поговорить со своей двоюродной тёткой. А эта халда, провалиться бы ей в тартарары, как узнала, такое отчублучила. Вот, читайте. Четыре открытки, везде одно и то же, и без подписи. Да письмо ещё…
Вероника и Степан взяли по открытке. Стали читать. «Галина, твоя мать Верхотурова Зинаида Ивановна имеет весьма неприятное прошлое. До коллективизации у них была собственная водяная мельница. Владельцев у неё было двое: одни – твои мать с отцом, другие – родители твоего отца. Это не устраивало твою мать. Уговорила она своего мужа (твоего отца) убить его родителей. Нашли таких людей – Яшку Волкова да Федьку Степанова из Инелейки, подговорили их. За это убийцы должны были получить от твоих родителей пятистенные срубы. Нанятые убийцы допустили измену. Срубы взяли, а убивать не пошли. Позднее всем об этом рассказали. Только поэтому остались хозяевами мельницы твои дедушка с бабушкой. Только поэтому твои родители избежали тюрьмы. Какая подлая натура твоей матери. Способна на все гадости. Любимое её занятие склоки, сплетни, ругань».
Прочитав, Вероника взглянула на Семёна. Тот скривил губы и отрицательно покачал головой. Понятно, в газету этот материал райком уже зарезал.
- Спасибо, Зинаида Ивановна, нам ещё нужно с самой Верой Гавриловной встретиться.
- Не торопитесь. Чайку попейте. Верку вы сегодня не застанете. Она, как узнала, что вы приехали, утрепала в сторону кладбища. Она часто туда ходит.
В характере Зинаиды Ивановны тоже чувствовалась, видимо, присущая их роду, твёрдость, напористость, властность.
- Я не боюсь показывать вам эти бумаги, потому что это всё бред сивой кобылы. И терпит же Господь эту грымзу. Она и Витьку, сына моего, «доставала», написала в институт, в Москву: «Вы приняли учиться сына кулаков».
Выходило, что спасать надо было не Веру Гавриловну, а куликчан от неё. Вероника попросила Зинаиду Ивановну доверить ей её «бумаги», сказав, что поработает с ними, потом вернёт. Зачем она это сделала, если уже знала, что писать про «колдунью» не будет? Наверное, желание «идти по следу» ещё не остыло в ней. А Зинаиду Ивановну попросила: если со стороны родственницы снова будет что-то предприниматься, сообщить об этом ей, Веронике, в редакцию, или Степану Петровичу Мартынову в райком партии.
Уже вернувшись во второй половине дня в редакцию, девушка взялась за письмо, которое, как и открытки, тоже было адресовано Галине. Сначала в нём повторяется та же история о мельнице. Но дальше Вера Гавриловна и о себе сообщает некоторые подробности. «…Долгое время меня донимали сплетней, будто я лишена материнства и сидела за это десять лет в тюрьме. Последние десять лет я работала на Севере учительницей. Там же я пошла на пенсию. Любители сплетен, свои-родные, почему-то решили, что я в это время сидела в тюрьме. Позднее твоя мать несколько раз приставала ко мне с вопросом, за что я сидела. Она говорила: «У нас в Горьком лишённых материнства не сажали». Разгневавшись, я ответила, что сидела по политическим делам. После этого от Зинаиды пошли сплетни, что сидела я за воровство. Люди меня стали преследовать, подозревать в воровстве. На этом они не успокоились, пропустили ещё сплетню, что я занимаюсь колдовством. Причиной этому послужили прогулки в поле до кладбищ в связи с болезнью склерозом.
Твоя мать стала меня избегать, говорила: «Я её опасаюсь, она заколдует». Я в ответ ей на это сказала, что она убийца. А она бросила реплику: «Кто бы ни говорил, да не ты». Намекала на что-то. У неё наготове была ещё сплетня, будто бы я в девушках родила, задушила ребёнка и бросила в речку. На самом же деле, был допущен грех, но я сделала аборт около трёх месяцев. Народ Зинаиде верит. Они, мол, свои, друг о друге всё знают.
Когда я услыхала, что ты хочешь со мной поговорить, я прямо сказала Зинаиде, что если у тебя есть ум, ты должна дать проборку матери, чтобы она в восемьдесят годов не занималась сплетнями. Как не стыдно, ведь она врёт, а клянётся, божится, что всё правда. В общем, во всей полноте предстаёт кулацкое отродье, способное на все гадости. Если уж убийца, то что говорить об остальном. Я ещё кое о чём умалчиваю. Пока ладно. Не пиши мне ничего, в противном случае, всё будет доведено по месту твоей работы».
На что надеялась Вера Гавриловна, прося защиты у редакции? Наверное, она не ожидала, что Зинаида Ивановна решится показать эти «бумаги», где витают чёрные тени прошлого. А они-то выставили Веру Гавриловну совсем не в том свете, в каком бы ей хотелось, то есть не страдалицей и мученицей, а как раз делающей всё для того, чтобы прослыть в народе именно тем, кем она и прослыла.
Вероника заметила, стоило ей чем-то сильно «заболеть», как это «что-то» начинало притягиваться к ней, как к магниту. Решила, например, записать частушки, которые раньше пела молодёжь их села, и они сыпались, как из рога изобилия. Не давали покоя ни днём, ни ночью – всё вспоминались и вспоминались… А во время дружеских застолий случись выйти плясать, ни одна в голову не идёт.
И теперь, «колдуньи» словно сговорились быть у неё на слуху. В райцентр приехал экстрасенс. Он принёс объявление в газету о том, что приглашает на встречу всех желающих пообщаться с ним. Но газета принципиально не публиковала такие объявления от магов, колдунов и прочих ясновидящих. Из любопытства на эту встречу пошла Марина, подружка Вероники. Возвратилась возмущённой.
- Ника, представляешь, одна женщина спросила у этого мага: «Есть ли в зале люди, владеющие чёрной магией?» - «Есть, - ответил он. Вот дурак-то! И указал: – Такой человек сидит как раз за Вами». Не понимаю, почему женщина, сидевшая за той, которая спрашивала, не возмутилась. Ведь теперь все о ней будут думать, что она колдунья. А, может, она подумала, что не о ней речь, ведь позади, кроме неё, полно людей.
Спустя несколько дней, когда Вероника шла с обеда на работу, её остановила давняя знакомая. Когда-то девушка написала о ней очерк. Сейчас женщина была на пенсии.
- Погоди, постой со мной немного. Дух переведу, да поделюсь с тобой. Тяжело на душе.
- Что с Вами, Екатерина Фёдоровна? Что-то серьёзное? Может, смогу Вам чем-то помочь?
- Можешь. Послушаешь, того и достаточно. Ты ведь знаешь, что у меня за стеной молодая соседка живёт. Что-то хандрит последнее время. Болезни замучили. Выхожу я однажды вечером из подъезда, она на лавочке сидит. Как накинется на меня с матом: «Это ты, такая-сякая, колдуешь, уморить меня хочешь!» У нас с ней мира давно нет. То из-за куриц поругаемся, то мужика моего назло мне начнёт обольщать. А уж, какой теперь из него жених?! Я может, и ругаться бы не стала, да ведь она, сука вредная, так и вынуждает, чтобы я ей ответила. Ну, а теперь не иначе, как колдунья, и имени мне нет. Если б знала ты, Вероника, как мне тяжело! А кому пожалуешься?! Дети, говорят, брось, не обращай внимания, муж – тоже. А я так переживаю, что будто бы от этого жжёт всё внутри.
- Екатерина Федоровна, Вам же в больницу надо…
- Оттуда и иду. Сдавала анализы. Что я тебе рассказала, это не для печати. Просто на душе полегче стало, спасибо тебе. Этим я ни с кем не делюсь. Скажи кому, ведь и поверят, что колдунья. Народ у нас падкий на чертовщину, в каждом норовят колдуна увидеть.
От переживаний, от рака желудка Екатерина Фёдоровна быстро сошла на нет – умерла.
Спустя некоторое время, когда «тема», казалось, перестала быть актуальной, тётя Нина Подгорная с первого этажа дома, где жила Вероника, попросила её купить хлеба. Ей магазины - по пути, а старой женщине только из-за хлеба семь вёрст киселя хлебать по рыхлому снегу - тяжело. Вечером девушка занесла хлеб, тётя Нина предложила чаю: «Он у меня особенный, на черносмородинных почках. Дочк, посиди со мной маленько. Нравишься ты мне. Добрая, внимательная, светлая, так и хочется с тобой покалякать».
- Давай, теть Нин, покалякаем. Может, расскажешь что-нибудь из прошлого. Я так люблю слушать разные истории.
- Ну, давай, поделюсь, пока чайник на плите греется. Давно мне хотелось с тобой поговорить. Дружили мы в нашей деревне с одной женщиной, чопорная была, форсистая. Долго не виделись с тех пор, как я сюда, в райцентр, переехала к детям. Вдруг слышу, про неё говорят – «колдунья». Я хоть и верила, что колдуны бывают, но ни разу в жизни их не видела. И тут сомнение взяло.
И вот как-то остановилась она у меня ночевать, в больницу приезжала, здесь - рядом. Я ей и говорю, вот, мол, что о тебе слышала, чай, обидно-то как. Она ни чуть не смутилась: «Нет, - говорит, - я не переживаю. Пусть говорят. Даже нравится, что меня боятся». Мне тогда как-то не по себе стало. Подумала, может, не зря говорят. Водой крещенской всё окропила после неё.
В памяти Вероники сразу же возникла Вера Гавриловна. А, может, и ей нравилось, что её боятся?
- И представь, дочк, потом мне самой пришлось испытать, как это страшно, когда тебя обвиняют в том, в чём ты не виновата. У моего брата заболела жена. Сначала коленки заболели. Уговаривали её вместе с Борисом: иди в больницу, помогут, пока не поздно, вдруг ревматизм. Потом Боря чуть не силой её прогонял. А Лида всё не идёт: «Я, - говорит, - верю, что Бог мне поможет. Я молюсь». Ей совсем плохо стало, скрючило всю. Боря вызвал на дом врача. Он посмотрел. Сказал, чтобы везли в больницу, у неё артрит. Выписал каких-то лекарств. Она и их пить не стала, и в больницу не поехала. А тут, как-то пришла я к ним, навестить Лиду, она и говорит: «Это ты меня сгубила, ты наколдовала, ты моей смерти захотела». Представляешь, дочк, перед глазами у меня всё поплыло. Только и смогла сказать: «За то тебе Господь и не помогает, что невинных людей оговариваешь». Не меня первую она тем же самым поклепала. С тех пор, до самой её смерти, не бывала я у брата. И ведь что я за дура! Может, и не слыхал бы никто, в чём она меня обвинила, а мне так невыносимо больно было, что я одной знакомой рассказала, с другой поделилась своей бедой, с третьей. А тут, гляжу, меня люди сторониться начали. Господи, да ведь я сама о себе сплетню разнесла! Опомнилась, да поздно.
- Верно, тёть Нин. У французского писателя Андре Моруа есть такое изречение: «Мы почти всегда сами распространяем о себе злобную клевету, когда стремимся опровергнуть её перед теми, кто о ней и слыхом не слыхивал». Тёть Нин, не волнуйтесь, всё пройдёт. Только Вы постарайтесь забыть об этой обиде. Иначе она погубит Вас.
- Спасибо, тебе, милая. Да забыть-то не получится, невозможно. Вот я и думаю. Ведь сказано, что без воли Господа ни один волос с головы не упадёт. Как же он допускает, что невинных в таком непотребстве винят? А, может, всё, что случается с оклеветавшими, и есть им кара Божья? Больно мне, а всё-таки порой хочется молить Господа: прости грехи их тяжкие, ведь не ведают, что творят. Да раздумаюсь: а вдруг, ведают… Видишь, клевета Лидии на какие размышления навела. А до сути так и не дойду. Видно, и впрямь, тут разум не поможет. Верить надо, что Господь Бог не оставит в беде. Молиться стала, а то ведь раньше и молитвы-то ни одной не знала. Много я поплакала. Ну, да вроде ещё бегаю. Поживу, сколько Господь отпустил. А то и помирать уж можно, восьмой десяток пошёл.
Попили ароматного чайку с рулетом, который Вероника купила в качестве гостинца соседке по дому. Полистали семейный альбом. А тут и внук Нины Егоровны пришёл бабушку навестить, хлеба и ещё разных продуктов принёс. Вероника поблагодарила за чай и ушла.
«Странно, думала она, словно кто-то подталкивает меня к тому, чтобы я снова взялась за эту больную «тему». Вот и тётя Нина на хитрость пошла, к себе заманила. Неужели никак нельзя защитить этих людей? А церковь? Кто же, если не она?! Ведь и тётя Нина об этом же говорила».
Отца Иоанна журналистка остановила, когда он выходил из кабинета редактора. Иногда батюшка сам приносил объявления о службах в церкви.
- Иван Андреевич, можно у Вас спросить?
- Да, пожалуйста.
Вероника пригласила его в свой кабинет и поделилась размышлениями по поводу того, как просто можно обидеть, оболгать человека, и всё это остаётся без должного возмездия. Спросила, может ли церковь встать на защиту этих людей. Ей очень хотелось, чтобы святой отец подтвердил догадки тёти Нины. Священник, похоже, не был готов к такому вопросу. Ответ получился несколько уклончивым. В церкви, мол, нельзя распознать человека, колдун он, или нет. Ведь даже сатана, бывает, приходит на помощь людям, так он кроется под личиной добродетели, а сам только и ждёт момента, чтобы нанести удар.
- Но ведь это, наверное, тяжкий грех обвинить человека в том, в чём он неповинен?
- Конечно, грех. Лжесвидетельство. Если виновный в этом грехе раскается, Господь простит его.
- А что делать тому, кто оболган?
- Придти в церковь, исповедаться, причаститься и ему станет легче.
- Простите, я мало что в этом смыслю, но если бы я была священником, я бы придумала специальную проповедь, в которой всем, кто ничтоже сумняшеся, без веских на то оснований, называет людей колдунами, обещала бы геенну огненную.
- Специальную проповедь читать смысла нет. Всё это есть в других проповедях.
Почувствовав, что батюшка остался глух к движению её души, Вероника решила отложить пока в сторону светскую литературу и начать читать религиозную, чтобы в ней самой искать ответы на возникающие вопросы. И вот, купив православный календарь, она снова «примагнитила» занимающую её тему: в нём оказался листок с духовным наставлением Иоанна Дамаскина «О колдунах». Нет, видимо, церкви всё-таки не безразлично то, о чём пеклась её душа. Вот что было написано в этом наставлении. «Диаволы не имеют ни власти, ни силы против кого-нибудь, разве когда будет сие попущено по смотрению Божию, как случилось с праведным Иовом и как написано в Евангелии о свиньях гадаринских. Поэтому народное поверье, будто колдуны портят людей, то есть поселяют диаволов в каких угодно им людей – нелепое и совершенно неосновательное. Не следует поэтому приписывать им особенной силы и страшиться их. Диавол поселяется в людей по попущению Божию, стало быть, сам по себе никакой посторонний человек или колдун не может иметь в этом бедствии никакого участия или посредства. Поселяется диавол в бесноватых людей потому, что они нераскаянными грехами своими вместо жилища Божия делаются вместилищем духа нечистого». «Религиозный ликбез нужно будет начать, пожалуй, с Библии, - подумала Вероника. – И узнать из неё, что же такое случилось с праведным Иовом, и при чём тут гадаринские свиньи». А позже Веронике встретилось и такое изречение свт. Афанасия Великого: «Угроз диавола вовсе не бойся, потому что они бессильны, как нервы человека мертвого. Бойся Господа, Который может спасти и погубить, соблюдай заповеди Его — и будешь жить с Богом. Не человеческое, но Божие дело повелевать бесам и изгонять их».
Раз уж пришла ей на память Вера Гавриловна, то припомнилось и ещё одно её посещение редакции. Второй раз она появилась, примерно, через полгода после того, как впервые побывала здесь. И почему-то сочла нужным зайти сначала к редактору. К Веронике они пришли уже вдвоём.
- Посмотри, чем мы тут можем помочь, - дал ценное указание редактор и удалился. Вероника поняла, что он даже не пытался выслушать старую женщину, а сразу привёл её в отдел писем.
Вера Гавриловна на сей раз выглядела сникшей, уставшей. Села, достала из хозяйственной сумки обычный почтовый конверт. Вытряхнула из него на стол несколько бумажек.
- Вот тут у меня доказательства, что на меня поклёп возводят. У соседки заболел муж, она хотела везти его в больницу, а другая соседка говорит: «Не нужно, у него другое». Вот эту бумагу мне подписала жена больного, что соседка именно так и сказала, то есть обвинила меня в колдовстве. А вот у меня ещё расписка. Свидетель, механизатор, подтверждает, что в ссоре с одной старухой я выразилась более мягко, чем услышала она. Я тут прямо пишу, как я сказала, а свидетель подтвердил.
Этой женщине Ника не сочувствовала и потому сразу оборвала её монолог.
- На вас ещё никто не жаловался, а вы уже готовы защищаться, собираете расписки. Вы готовите сам случай… А сплетня, где возникла, там и исчезнет, если не подливать масла в огонь. Поговорили и перестали. Вы же, подняв дела более чем полувековой давности, пишете дочери Зинаиды Ивановны открытку за открыткой…
Похоже, Вера Гавриловна несколько растерялась от такого неожиданно резкого напора, но быстро взяла себя в руки:
- Пусть знает, какая у неё мать, пусть на неё подействует, чтоб не распускала сплетни.
- И письмо... Вы третируете Галину. Ведь на Вас могут подать в суд.
- Так что же, выходит, я же и виновата?
- За доброе имя нужно бороться добрыми делами. Давайте договоримся так: если из Куликов будут жалобы на Вас, или Вам будут очень досаждать с обвинениями в колдовстве, тогда опубликуем в газете, всё, о чём Вы писали в своих открытках и письме, и всё, что рассказали нам старушки вашей деревни.
Вероника знала, что рассказ о черных тенях прошлого деревни Кулики никогда не появится на страницах газеты, но вдохновенно врала. Ей казалось, что это может остановить старую женщину, что она не будет больше предпринимать никаких действий, что это послужит для её же блага.
- Ну, ладно, - окрепшим голосом и многообещающим тоном согласилась Вера Гавриловна, сунула конверт с расписками в сумку, решительно встала и, не прощаясь, вышла.
Наверное, по молодости лет мыслила Вероника наивно. Однако жалоб в редакцию из Куликов больше не поступало. А открытки и письмо, как и было обещано, вернулись к Зинаиде Ивановне.