Время как будто остановилось для Сергея Львовича.
Basil будто забыл о своем обещании и тянул с поездкой в Петербург. Сергей Львович боялся даже намекнуть - вдруг он раздумал! Тогда ему самому придется серьезно озаботиться учебой сына!
Сашка тоже в нетерпении томился в ожидании - уже прошли май, июнь:июль уже кончается, а дядя все молчит...
Он часами сидел от всех где-нибудь в сторонке и думал бесконечную думу. Или ходил по Москве с Никитой, меряя улицы, переулки и переулочки - из конца в конец. Иногда просил дядьку почитать стихи - Сашке нравился тот народный флер, который окутывал все его стихи - веселые и задорные.
Слушая их, он преображался, превращаясь опять в озорного, любознательного и живого мальчишку. Иногда вдруг он бросался бежать за своей палкой, которую пытался кидать от себя как можно дальше. Так и развлекался, то запуская ее вперед или назад, то стремглав припускаясь за ней, если в этот момент не слушал стихи о сказочных делах…
Никита с доброй улыбкой следил за его неуемной энергией , думая про себя: «Пусть потешится, да и полезно ему двигаться - крепче будет. А то вон, никак не вырастет - будет меньше всех на своей этой учебе»...
Ближе к середине лета Василий Львович написал, наконец, друзьям в Петербург и попросил подобрать ему жилье. А сам уже наметил там множество дел: издать некоторые свои сочинения, направленные против шишковистов; обновить, повращавшись в свете, немного остывшие в северном климате дружеские связи; и , между прочим, устроить племянника к иезуитам... Запланировал остаться в Петербурге не меньше двух-трех месяцев.
И вот, наконец, настал такой долгожданный день отъезда. Няня Арина укладывала и перекладывала Сашкины вещи, над которыми провела не одну ночь, штопая их...
Незаметно для других сунула в сундук с десяток тоненьких книжек, которые, она видела, читались барчуком при тусклом свете свечи:" Хоть помогут там скрасить тоску по дому первое время...- Пока была занята делом, собирая вещи, отвлекалась от тоскливых мыслей:- Куда такого маленького отправляют? Как он там будет, среди чужих? Им лишь бы спихнуть его с глаз!» - вздохнув глубоко, утёрла никак не высыхающие слезы.
Побежала вновь на кухню - там тоже почти все готово.
Не находя себе места, отправилась в спальню барчука. Он спал, лежа на боку, и подложив под голову смуглую ладонь. Лицо его было совершенно безмятежным. И даже красивым! Няня перекрестила любимца и на цыпочках вышла, чтоб опять суетиться, собирая в дорогу уже провизию, но отвлеклась, в окно заметив подъехавшую разряженную карету.
«Вот и Василий Львович со своей сожительницей... Чегой-то она мнется, голову не поднимает!Неужто стесняется? Чего теперь стесняться – то:развела уж господ, сумела. Тьфу… А какая пава была Капитолина Михаловна! А он поменял ее на эту вот… Но, кажется, у нее доброе лицо… Может, она возьмет под свое крыло моего барчука?»
Она готова была примириться с кем угодно, лишь бы ее птенчик не оставался совсем один в чужом Петербурге. Не надеялась на Василия Львовича - пустой он человек, хоть и ученый! Принялась вглядываться в глаза Анны Николаевны: " Не зверь ведь она - поймет, как ребенку будет худо и постыло в большом, холодном городе…"
Потом она с Никитой и всей дворней стояла возле ворот. Отъезжающие, заслоняя глаза от жаркого солнца, весело глядели на остающихся.
Она опять поднесла фартук к глазам, и прошептала :
- Его там будут обижать, я чувствую.
Никита услышал шепот тещи и буркнул:
- А тут якобы не обижают!
- Здесь его родной дом и - мы, - горестно вздохнула старушка, осеняя любимого мальчика издали крестом.
Никита поспешно отвернулся.
Только собрались тронуться, как вдруг, вспомнив о чем-то, к коляске заторопилась тетушка - Анна Львовна:
- Сашка! Во-о-от, на-а! Тут сто рублей - на орехи тебе,- протягивая запечатанный конверт. - Смотри же, не потеряй!
Сергей Львович приятно удивился, но посчитал нужным отметить:
- Ты расточительна, Аннет.
- Это от нас с матушкой.- Сестра была довольна, что брат заметил её старания.
А Василий Львович посмотрел на племянника, который не знал, что делать с конвертом и вертел его в руках и так и эдак, и забрал его у него из рук со словами:
- Дай-ка сюда! Я их сберегу лучше. Потом напишу тебе расписку…
Саша сразу же забыл об этом эпизоде: он в нетерпении вертелся на месте, ожидая, когда карета тронется. Выхватил глазами из толпы провожающих Олю и нерешительно махнул ей рукой… Перевел глаза на мать, держащую за ручонку Лёльку и увидел ее безмятежное лицо. Отвернулся: "У нее как раз - никакого волнения! Впрочем, она, как и отец, собиралась провожать…"
Родители проводили их с дядюшкой по Тверской дороге до самой заставы…
Сашка ехал, с любопытством высовываясь в окошко и разглядывая уже начинающие желтеть поля. Его мучили пыль и жажда, но больше всего - дядины нападки на каких-то "Шишкова и Шаховского".
Вдруг он прочел на станции в Торжке название небольшой лавки, которое врезалось почему-то в память: "Евгений Онегин - портновских и булочных дел мастер» … Всю дорогу он обкатывал эту фразу во рту,повторяя раз за разом: "Евгений Онегин - портновских и булочных дел мастер»...
Иногда дядя заводил разговор о Мольере, Расине, Вольтере, и тогда Сашка с удовольствием слушал его рассуждения. Василий Львович иногда просил почитать что-нибудь из их сочинений и Сашка торопливо декламировал ему требуемое - без особого удовольствия - он томился неизвестностью.
Дядя отчего-то вспомнил про экзамены и теперь неустанно экзаменовал его по французской литературе и русской грамматике... Утомив его донельзя, и сам утомившись, наконец, отстал: "Кажется, остался доволен моими знаниями", - усмехнулся Сашка, глядя на прикорнувшего на спинке коляски дядю. - Какой-то он весь кругленький. И старенький уже..."
Но Василий Львович недолго дремал. Тут же завертелся и заговорил быстро. Саша задумчиво глядел на беспечного дядю, который не умолкал ни на минуту, живо интересуясь теперь всеми его делами. "Кажется, он решил наверстать то, что не хотел знать обо мне в течение двенадцати лет!". Но отвечал ему охотно. И, пока они доехали до места, где им предстояло жить, он как-то стал намного ближе, чем за всю его жизнь...
И вот он - Петербург! Двигаясь по широченным проспектам столицы, он из окна коляски обозревал город, такой непохожий на Москву - с ее уютными улочками, соборами, башнями Кремля, храмами и вельможными дворцами, парками, небольшими особняками усадеб Приарбатья.
Он не удержался от вопроса, удивленно указывая на вдруг возникшие перед ними высокие строительные леса:
- А что это такое высоченное?
- Исаакиевский собор, Сашка. Он еще, видишь ли, строится. Будет еще выше, чем сейчас, - ответил ему дядя с отрешенным видом, который весь уже был в заботах, не успев приехать. Василий Львович перебирал заранее намеченный план, мучаясь - с чего же начинать?
Петербург, с пустынными проспектами, прямыми, как стрела, улицами, показался Сашке серым и безликим. А где же здесь люди? Казалось, весь он состоит из стройки. Куда ни посмотри – только строительные леса, возвышающиеся по обеим сторонам их пути. Поежился – ему стало неуютно, когда представил, что ему жить в этом пустом и неприветливом городе. Но, вспомнив о доме, который покинул, тут же примирился с этой мыслью.
По приезде они устроились сначала в гостиницу «Бордо», которая ему понравилась красивым убранством. Но дядя решил, что здесь очень дорого жить, и после ремонта дома, переехали на Мойку.
Обосновавшись и окончательно успокоившись насчет жилья, Василий Львович стал наносить визиты. Чаще всего он ходил к Тургеневу - знал, что, если Александр Иванович возьмется за дела Сашки, все сам и решит. Но тот был неуловим – сколько бы он ни ездил к нему, так и не смог застать ни разу. «Придется действовать через Дмитриева, а как мне этого не хочется!» - насупился.
Вернувшись после очередной неудачной поездки к Тургеневу, дядя позвал к себе Сашку:
- Сегодня мы с тобой едем к Ивану Ивановичу. Дмитриеву. Помнишь его? Ты еще ему сказал: "Зато не буду рябчик", когда он обозвал тебя арапчиком. Помнишь? - Сашка отрицательно мотнул головой. - Все равно! Будь с ним любезен. От этого зависит твоя судьба.
Дмитриев, хоть и встретил их с улыбкой, предупредил, разведя руками:
- Я ограничен во времени - больше часа не смогу вам уделить. Поэтому – не обессудьте…
Глядя исподлобья на знаменитого, по крайней мере, в доме его отца и дяди, человека, Саша удивлялся, как изменился он с последнего визита к ним домой. Несмотря на то, что его лицо оставалось румяным, оно как будто уменьшилось. Еще он облысел и поседел. Только неизменными как будто остались косые быстрые глаза.
Слушая незначительный разговор дяди с Иваном Ивановичем, во время которого сам беспрерывно вертел головой, Сашка осматривал необъятный кабинет с высоченными потолками и окнами, внушительной дверью и столом, заваленным бумагами. И во всем этом пространстве, в кресле, как на троне, возвышался сам Дмитриев.
Не успел он толком осмотреть кабинет, как услышал вопрос Дмитриева, брюзгливо обращенный к дяде:
- Не стыдно ли Жуковскому выдавать мой портрет со звездой? Для публики я не министр, а литератор.
- Поэт, - поправил его дядя, быстро вскинув на него глаза.
- Для поэзии потребно время... – протянул Иван Иванович будто нехотя.
Он внимательно посмотрел на Василия Львовича и стал неторопливо задавать один за другим вопросы :
- Как Москва? Здоров ли Николай Михайлович? Навсегда ли Карамзин охладел к поэзии? Почему-то ничего не пишет…
Сашка удивился. Сам говорил, что времени нет, а задает ничего не значащие вопросы. Кто этих взрослых поймет?!
Разговор не клеился. Дядя, ответив после короткого молчания, заговорил про политику, но министр не поддержал его. Тогда дядя догадался перевести разговор на его басни:
- "Три путешественника", и "Слон и мышь" возбудили толки, - произнес он, пытливо глядя на Дмитриева.- В Москве ими объедаются. В особенности - "Три путешественника". По-моему это не басня, а поэма.
От этой неприкрытой лести глаза Дмитриева засияли, он сразу оживился.
- Басни - неблагодарный жанр. Язык неподатлив, никак не дается, - бросил небрежно.
- У вас они хороши! - специально произнес дядя. - А вот о басни Крылова язык сломаешь :"Му-жик гу-сей гнал в го-род про-давать"!
Дмитриев преобразился, но обернулся к Сашке.
Дядя вежливо,но твердо напомнил о цели прихода, указывая на него:
- Это , Иван Иванович, мой племянник, сын Сергея Львовича. У него такая быстрая память! И ваш почитатель, - скороговоркой добавил.- Знаете, он наизусть знает почти все ваши басни. И сам уже начинает кропать стишки.- Дядя беспрерывно сыпал словами.
- Пусть занимается рифмами. Молодому лучше читать чужое, чем писать свое… Кхм, д-а-а-а - молодо – зелено, – бесстрастно уронил Дмитриев и замолчал.
После короткой заминки дядя упорно продолжил гнуть свою линию: принялся говорить о лицее… Но Дмитриеву не понравилась такая настырность, он засопел и быстро его перебил:
- Я одобряю это учреждение, - посмотрел на часы, - наконец-то, начинают детей учить на своем языке! Довольно нам невежества! Михайло Михайлович Сперанский и граф Алексей Кириллович Разумовский тоже с этим согласны… - Добавил: - Я тоже хочу учредить училище законоведенья…
Уже застегнулся на все пуговицы и как будто закрылся от них. Василий Львович посмотрел: "Чинуша!" - но решил добиться своего:
- Иван Иванович, я все же очень прошу вас похлопотать за племянника.
Дмитриев прищурил свои косые глаза и проговорил с принужденным видом:
- Я поговорю с графом Алексеем Кирилловичем Разумовским - при встрече. Но он стал так неуловим, что предвидеть встречу не могу… Не знаю даже, когда его увижу! - И начал поспешно прощаться.
Когда они вышли от него, Сашка спросил у расстроенного дяди:
- Где живет Державин? - Он о нем дома слышал в последние недели - перед тем, как отправиться в Петербург.
Василий Львович с удивлением и сердито воззрился на него: не заметил, что ли, что Дмитриев почти им отказал? Державин ему понадобился!
- А зачем он тебе нужен? На Фонтанке он живет, рядом с домом Гарновского.- Хмыкнул и не удержался от замечания: - Дом - то хорош, да старик, говорят, совсем дряхл.
Они шли молча по пустынной улице, не глядя друг на друга. Но вдруг дядя неожиданно повеселел и обратился к нему:
- Бог с ним, с лицеем, Сашка! Не попадёшь в лицей, поступишь к иезуитам. Ты видел их дом? Прекрасное здание! – И вдруг хитро прищурился: - А «Три путешественника» никакая не поэма, а просто басня! - И, довольный собой, рассмеялся.
Сашка понял, что теперь вся надежда осталась за Тургеневым. Ему отец еще писал… И слава Богу, на следующий день неуловимый Тургенев, наконец, сам зашел к ним и высыпал на их головы неприятные новости:
- Я приглашал к себе аббата Николя, чтобы попросить его за сына Сергея Львовича. Я получил от него письмо, - посмотрел на Сашку внимательно. - Но Николя жалуется, что ему сильно противодействует Сперанский. Мало того, главный учитель пансионата иезуит отец Септао умер и Николя в отчаянии. Он решил уехать в Одессу - к своему другу Ришелье. И, знаете, чтобы досадить Сперанскому, они хотят свой пансион в Одессе назвать тоже лицеем. - Помолчал, обдумывая следующие слова: - На иезуитский колледж сейчас гонения… Нужно бы подождать годик, пока все прояснится…
Василий Львович понял, что и на Тургенева нет надежды - пансиона Николя, считай, уже нет. Он вскочил.
- Жаль, что я взялся, повинуясь порыву родства, определять племянника в пансион, который закрылся. Не моя печаль чужих детей качать!- вскричал он сердито, бегая по гостиной коротенькими толстыми ножками.
Тургенев перехватил быстрый, исподлобья, взгляд, брошенный племянником на дядю, и примирительно произнес:
- Лучше его все-таки отдать в лицей. Там будут воспитывать по новой методике. Может быть, там будут и великие князья… Лицею покровительствует Сперанский и даже, - понизил он голос,- слышно, сам император…
Тут Василий Львович встрепенулся:
-Ну, замолви ты словечко хоть кому-нибудь, Александр Иванович! Ведь кто-то может помочь нам в этом деле?
Саша смотрел, как ядя просительно заглядывал в глаза Александру Ивановичу - снизу вверх.
Тот подумал, прикинул что-то в уме и решительно произнес:
- Ладно! Замолвлю словечко князю Голицыну. Просто нужно выбрать удобный момент - сейчас-то он в унынии, а в такое время он всегда раздражителен. - Вернулся к тому, что всех так занимало: - Лицей хорош тем, что это не пансион, не училище, не университет, а все вместе. Пансион потому, что жить мальчики будут на всем готовом; училище потому, что там не будет переростков; университет потому, что заниматься с ними будут профессоры. Вот только что из Геттингена вернулся знакомец брата - Куницын. И уже,представьте, назначен.
Надежда просияла на лице Василия Львовича: Голицын-то сильнее Разумовского и Дмитриева - вместе взятых! Вот и поделом им!
Перевоя сверкающие глаза с одного на другого - в один миг его судьба была решена, Сашка не мог успокоиться - И кем? Тургеневым! Не зря и отец возлагал на него все свои надежды!
Дядя же, за мгновенье до этого считавший его обузой, теперь смотрел на него с восторгом. И тогда Тургенев, глядя на них, тоже не удержался от смеха: так уморительно выглядели оба.
Дядя, воодушевленный радостью, засуетился, тут же послал за вином и настоял, чтобы и он, Сашка, до дна выпил свой бокал - "за успех этого гиблого дела".
Они сидели за столом,резво обсуждая шишковистов, когда Тургенев вдруг спохватился:
- А ведь я, когда поехал к вам, Василий Львович, хотел захватить стихи Батюшкова "Мои пенаты". Вот же растяпа! Я забыл их дома! Это послание к московским друзьям - Жуковскому и Вяземскому... Двести строк! Каково, а? Но я помню начало…
И начал читать: «Пока бежит за нами…».
Дядя от радости не смог усидеть на месте: наконец-то, закончилась его головная боль – Тургенев теперь все решит. «Он такой, если Александр Иванович сказал,он все сделает» - думал, глядя с восторгом и обожанием на того, кто его избавил от забот.
http://www.proza.ru/2010/11/11/436