Лучшие люди Геофака

Зоран Питич
АНАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДОЦЕНТА КОВАЛЁВА

- Включили подлизометры, - презрительно отозвался Андрей Романов про парней из второй подгруппы. – Только взгляни на этих жалких подхалимов!
Беляев, Клочков и Цыперсон окружили Вячеслава Викторовича Ковалёва и подобострастно смотрели ему в глаза, старательно вылепляя слащавые и заинтересованные в каждом его слове рожи,  в преддверие экзамена по анатомии. Андрей презирал таких людей гораздо сильнее остальных. Его фамилия вполне позволяла относиться ко всем подряд с благородным высокомерием.
Это был последний экзамен первой зимней сессии и все его очень боялись. Даже такие люди, как мы с Андреем, немного опасались за итоговый результат.
К семинарам по анатомии всерьёз готовились и отвечали на них только Оля Жигалёва – флагман нашей подгруппы, серьёзная девушка, идущая на красный диплом и наша староста, да Саня Беляев – буйный ботаник в очках с линзами в минус семь диоптрий. Правда, один раз Лёха выучил всё, что касалось головного мозга, и получил «пять» на коллоквиуме, посвященном высшей нервной деятельности. Доцент Ковалёв похвалил и особо отметил его усердие, а Колян назвал выпендрёжником.
Как-то раз проходя мимо Биохима в чебуречную, где намеревались наконец-то составить правильные пропорции коктейля, состоящего из жигулёвского пива и портвейна «три семёрки», мы заметили, что в окнах анатомического театра доцента Ковалёва всё ещё горел свет, изредка заслоняемый зловещей согбенной тенью хозяина морга.
- Опять выводит гомункулов в своих колбах и ретортах, всё никак не уймётся. Когда-нибудь он всё-таки создаст монстра из ада, - сетовал Андрей. – Шёл бы домой, поздно уже.
Первый месяц мы с Андреем вообще мало ходили на любые занятия, а потом нам сразу стало ясно, что запомнить тысячи названий мышц, костей, сухожилий, нервных проводящих путей и их расположение просто невозможно, поэтому мы и решили совсем не напрягаться. А доцент Ковалёв невозмутимо выкладывал на стол кишки, почки, сердца из своих адских бидонов и кастрюль и играючи препарировал их у нас на глазах, словно забавляясь наблюдениями за реакциями девочек. Во время этого аттракциона лучше было не садиться рядом, о чём Ирочка Зеновьева поначалу не подозревала. Она с отвращением следила за манипуляциями учителя и старательно зарисовывала разрезанные внутренности в своём блокноте, ведь это было так необходимо для получения хорошей оценки.
Однажды Вячеслав Викторович препарировал почку, и из неё брызнула жидкость весьма неприятного цвета, попав Ирочке прямо на новенькую кофточку. «Вячеслав Викторович!», - только и произнесла она, краснея.
Это не могло не вызвать приступ истерического смеха у Коляна. Он извинялся перед Ирочкой, перед преподавателем, но никак не мог это прекратить. Колян был человеком воспитанным, импозантным, настоящим джентльменом. Всегда ходил в костюме, при галстуке, в белой рубашке, носил часы марки «Командирские», а в руке – элегантный чёрный дипломат времён Карибского кризиса, даже на пляж и в лес он неизменно приезжал в таком виде. Однако Колян ничего не мог с собой поделать, когда ему было действительно смешно.
- Ира, прости! – повторял он, продолжая хохотать.
Совершенно такую же реакцию вызвала у него человеческая нога, плавающая в формалине, когда нам её показывали в морге. Только она была ещё сильней. Тогда он долго не мог остановиться. Даже Оксана Васина, которую чуть не вырвало перед этим, тоже начала смеяться.
- Ну Коля, что с тобой? – участливо вопрошала Ирочка, протягивая ему платок, ибо лоб у Коли покрылся обильной испариной от напряжённого смеха.
Мы как-то осведомились у парней со второго курса, как они умудрились сдать эту ужасную анатомию. Они как-то хитро улыбнулись, и начали воодушевлённо вспоминать, как играли в сифака засушенным фаллосом на семинаре о мочеполовой системе, когда доцент Ковалёв ненадолго отлучился. Это вселило в нас немного оптимизма.

В билете мне попался вопрос про кости и суставы верхних конечностей. Единственное, что я хорошо запомнил из учебника – так это фотографию со слепка ладони Паганини, с гипертрофированно удлинённым большим пальцем, вследствие регулярной игры на скрипке. На этом пальце я и решил построить свой ответ, плавно переведя беседу на классическую музыку, в которой разбирался немного больше, чем в анатомии. Я вдохновенно излагал факты из биографии Паганини, пока меня не спросили что-то о пястно-запястном суставе.
- Вы, очевидно, раздумываете сейчас, что я вам поставлю, господин Иванов… два и или три? – деликатно поинтересовался доцент Ковалёв.
Он вообще был очень деликатным, особенно когда назначил последнюю лекцию первой парой тридцать первого декабря. Предваряя её, он высунулся в окно и вслух заметил: «Что-то сегодня небо слишком низкое». Я даже выразил опасение Андрею, не придавит ли оно учителя, и мысленно помолился, чтобы он поскорее закрыл створки.
- Однако я ставлю вам четыре. Видимо, у вас несродство с анатомией, господин Иванов, - предположи он.
Вообще-то, я был двукратным олимпийским чемпионом Марьино по биологии, ещё когда учился в школе, поэтому без колебаний поступил на биологическое отделение геофака. Но после созерцания человеческих внутренностей в морге и вскрытия нематод, аскарид и земноводных на зоологии и физиологии животных, я немного поостыл к этой науке в целом, исключая генетику и эволюционное учение.
Я с сожалением согласился:
- Видимо, - несродство.
Это был последний экзамен. Можно было забирать зачётку и идти в магазин за продуктами, которые помогали вымыть из мозга избыточную информацию.

Лёха одним из первых получил автоматом пятёрку, потому что блестяще выступил на одном коллоквиуме, посвященном высшей нервной деятельности, к тому же, как оказалось, он жил в одном районе с преподавателем.
Коляну поставили «хорошо». Но мне казалось, он вполне мог бы рассчитывать на большее. Зря он так истерично смеялся, когда увидел в морге отрезанную ногу в формалине.
Андрей получил «удовлетворительно» и был очень рад. Он, как и я, ничего не учил, но в его билете не было возможности упомянуть палец Паганини, для убедительности и колорита.
Нашей старосте и круглой отличнице Оле тоже нарисовали тройку в зачётке. Но в отличие от нас, она по-настоящему выучила весь учебник анатомии. А остальные девчонки схлопотали свои заслуженные двойки. Исключая, конечно, Ирочку Зиновьеву и её подружку – Катю Юдину. Они старательно вызубрили конспекты, но на большее, чем твёрдая тройка им рассчитывать не приходилось. Ведь они были девушками, а как поговаривали злые языки – Виктор Вячеславович их не особо жаловал.
Впрочем, мне всегда казалось, что эти сплетни распространяли те, кто завидовал нашим знаниям человеческого нутра и положительным оценкам.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КОЛЯНА

В первый раз Колян выпил с нами восьмого марта. По окончании семинара по геологии мы подарили нашим девочкам фигурки зловещих перуанских идолов, которых приобрели по дешёвке в «Детском Мире», а затем Колян вышел к доске и объявил, что в честь международного дня женщин прочитает стихотворение Сергея Есенина «Сукин сын». Колян и сам походил на Есенина – белокурый и голубоглазый, а уж когда читал стихи с выражением, все девушки с замиранием сердца внимали поэтическим строфам, будто переносясь в Москву двадцатых годов. После такого выступления мы со спокойной совестью решили купить литр водки и отправиться к памятнику поэту. Мы – это квартет мушкетёров из первой подгруппы: Колян, Лёха, Андрей и я.
До той поры мы и не подозревали, какая мощные пласты девиантного поведения скрывались внутри Коляна. Конечно, все знали, что он мог громко рассмеяться, отчего прибегали преподаватели с других этажей. Но в этот день мы твёрдо усвоили урок, что «водка – душа русского народа», и как её надо правильно пить.
Мама Лёхи дала ему много денег на подарки девочкам, поэтому он накупил гамбургеров и картошки на закуску в «Макдональдсе» на Пушкинской. Не отходя от него слишком далеко, Колян налил всем по целому стакану, утверждая, что русские люди пьют исключительно таким способом. Чтобы не ударить в грязь лицом, мы последовали его наставлениям и пошли к скульптуре Есенина. Когда памятник заметно приблизился, Колян орал уже на весь Тверской бульвар знаменитые строчки: «Сердце бьётся всё чаще и чаще, и уж я говорю невпопад – я такой же, как вы, пропащий, не уйти мне теперь назад…».

Это было только восьмого марта, а день рождения у Коляна состоялся третьего ноября. Самого Коляна, понятное дело, на нём не оказалось, ибо первые полгода университетской жизни он отчего-то боялся раскрывать все грани своей пассионарной натуры, мотивируя это тем, что « в пять часов он должен быть дома». Поначалу мы посмеивались, когда он зачислял в нас субпассионарии, в отличие от себя, естественно. Но потом в его пассионарности сомневаться уже никто не осмеливался.
Традицию отмечать дни рождения в 57-й аудитории среди камней и минералов заложила Ира Новикова из Смоленской области на своё семнадцатилетие, в конце сентября 1996 года. Она была на целых две недели старше меня. Этой традиции пришёл конец уже через полтора месяца, ибо я имел неосторожность позвать в институт своих школьных друзей – Влада, Саню и Святослава. А Марина Слепченкова – смазливая, но слишком миниатюрная (особенно по контрасту со своей подругой Олей Уваровой, которая была в пять раз больше её) – пригласила брата с двумя приятелями по фамилиям Пугачёв и Потемкин. И это было в них не самое чудовищное.
Оля, Ирочка и Катя выпивали полглотка вина и долго не задерживались на подобных мероприятиях. Это была стихия таких людей, как Артём Комков или Лена Бочерова. Отличницам и тихим девочкам не стоило дожидаться окончания феерии.
У моего друга Святослава была одна отличительная особенность пьянства – в какой-то момент его охватывала пятиминутная эйфория, а затем он погружался в многочасовую депрессию. Это случилось уже когда перед Олей Уваровой стояла почти пустая бутылка рябиновой настойки, которую она выпила в одиночку, благо масса тела позволяла выпить вдвое больше без последствий. Оля была отличной девушкой, просто не повезло с обменом веществ. Святослав после краткого приступа веселья наложил две тошнотворные кучи и поспешно скрылся из аудитории. К этому моменту половина первоначально присутствующих за столом уже где-то отсутствовала. Я и Влад отправились на его поиски, чтобы вручить ему веник и совок. По пути нам встретился Саня, который со смехом тыкал в фотографии чернокожих людей с копьями и кольцами в носу. Это была стенгазета о путешествии какого-то аспиранта геофака в Кению. У нас были дела поважнее, и мы продолжили поиски. Влад сказал, что точно знает, где искать.
Когда мы обнаружили Святослава в туалете на третьем этаже, он спал на унитазе, приткнувшись головой к стене. Я увидел это, взобравшись на толчок в соседней кабинке. Когда его удалось добудиться, он не смог открыть изнутри защёлку на двери. Мне пришлось перелезать в его кабину и выпустить моего друга из вольера. Святослав куда-то быстро зашагал и снова исчез.
- Животное опять сбежало из клетки, - констатировал Влад.
Навстречу нам по лестнице бежал Саня с огнетушителем. Хорошо, что он так и не понял, как им воспользоваться.
Мне нужно было подняться обратно на пятый этаж, забрать свою электрогитару и сваливать домой. Я открыл дверь легендарной аудитории. Там меня уже поджидала Людмила Евгеньевна Савельева – замдекана по воспитательной части. Она инспектировала стол и что было под ним:
- Так, водка «Распутин», - это была любимая водка Влада, он всегда привозил её с собой, - девочки, что это, вы же обещали без спиртного. Господи, а это что за безобразие… - Людмила Евгеньевна заметила продукты жизнедеятельности Святослава.
Потом она стала выяснять фамилии парней. Парни честно отвечали: «Пугачёв, Потёмкин». Людмила Евгеньевна всё подробно записывала: «Так, Потёмкин, Пугачёв..», но, видимо, в ряду с водкой «Распутин» это выглядело совсем непозволительно.
- Что вы мне голову морочите?! Так, а ваша фамилия, молодой человек, наверное, Победоносцев или Столыпин? – обратилась замдекана по воспитательной части ко мне.
На её счастье моя фамилия оказалась не столь исторична:
- Нет, не Столыпин. Моя фамилия Иванов. Станислав Иванов. Я пришёл забрать свою электрогитару.
Меня отстранили от занятий и вызвали к декану родителей. На всякий случай я раскаялся и пообещал больше не пить. По крайней мере, - в 57-й аудитории.

АРТЁМ НА МАРШЕ

Артём Комков был добродушным и весёлым здоровенным малым. Но человеку постороннему не стоило делать ему замечание за желание помочиться на гаражи или выброшенный на асфальт окурок, когда Тёма возвращался домой пьяным или покурив траву. Перед тем, как отправиться в нокаут, такому человеку Артём Комков показался бы агрессивным и невоспитанным быдлом.
Однако в дружеской беседе этого милейшего здоровяка никак нельзя было заподозрить в сомнительных связях с полукриминальными «дагами», «шестёрками» солнцевской братвы и в сношениях с разными «мразями» и «шмарами», отождествляя его с персонажем пьяных рассказов о самом себе, как он отлупил какое-то «тело», вставшее у него на дороге.
Однажды он со своим бывшим одноклассником купил цветы для школьной учительницы, у которой был день рождения. По пути они выпили, а когда вошли к ней в подъёзд, то Артём забыл, куда попал и зачем идёт. Поднявшись на этаж, он задумчиво постоял, а потом нассал на дверь. Из квартиры вышел молодой парень, спросить, в чём дело, и Комков чуть не избил его. Парень оказался сыном той самой учительницы, у которой был день рождения.
Домой Артём попал глубокой ночью. Не снимая ботинок и куртки, он проследовал в ванну, сел на её край и снова задумался. Затем он упал и плавал вместе с бельём прямо в одежде, горланя припев из «Жёлтой подводной лодки», пока его не вытащила сестра за шиворот куртки, а он хохотал ей в лицо.
Был случай, когда он вдруг оказался за столом на чьём-то дне рождении и его попросили сказать тост. Тёма встал и от всей души пожелал: «Ну, чтоб *** стоял и бабы были!», залихватски опрокинув стакан. Лишь некоторое время спустя до него дошло, что день рождения был у Лены Бочеровой.
Комков учился в четвёртой подгруппе. С пятой начинались «иностранцы», студенты, чьей второй специальностью считались английский или французский языки.
- Ни одной секс-бомбы, - говаривал Артём про девчонок с нашего биологического направления. – У французов и англичан как на подбор – сплошь пригламуренные тёлочки. А у нас – только Наташа. Я бы её тгахнул, - мечтательно прибавлял он с очаровательным грассированием.
Завидев в коридоре или на улице очередную «клёвую тёлку», он неизменно интересовался у меня:
- Ты бы её тгахнул?
- Да, конечно, - уверял я его, боясь невольно обидеть. Хотя ни о чём подобном и не помышлял.
Однако и у нас во второй подгруппе училась одна такая бомба – Оксана Васина. Каким-то образом её вынесло из глубин Калужской области, но на геофаке она долго не продержалась. После первой же сессии столичная жизнь навсегда увлекла её от лотков с минералами и ног, плавающих в формалине биохимовского морга. Артём совсем беззлобно предрекал ей отличную, но недолгую карьеру в стрип-клубах или элитных борделях.
- А потом она растолстеет, и возможно станет примерной домохозяйкой у какого-нибудь распонтованного мудака в особняке средней руки на Рублёвке. Но сейчас я бы её тгахнул! А ты как, Стас, а?! – спрашивал Артём, подталкивая меня локтем.
- Ещё бы, - безропотно соглашался я.

Тёма целый месяц числился басистом проекта нашей треш-металлической группы «Карстовые пустоты», пока не признался, что не владеет ни одним музыкальным инструментом, и вообще у него нет слуха. Думаю, это послужило решающим фактором в распаде «Карстовых пустот».
В Артёме удивительным образом сочетались национал-социализм, коммунизм, пацифизм и даже толкиенизм, если того требовала суть разговора. А суть иногда требовала, ибо Андрей в то время ходил с длинными волосами, в берете, с томиком «Властелина колец» и стихами БГ. Мы даже ездили с ним в Эгладор – место в Нескучном саду, где по четвергам собирались люди в средневековых костюмах и мутузили друг друга деревянными мечами под самодеятельные гитарные баллады. Артём считал их двинутыми на голову придурками, поэтому просто самозабвенно напивался, и резко переключался с эльфов и гномов на обсуждение личности Адольфа Гитлера в истории, чем бесил Андрея, который спешил покинуть нас со словами: «Пойду, лучше поговорю с деревьями».
Для человека его массы, Артём напивался достаточно быстро, и любил валяться в туалете на биохиме или на траве, в хорошую погоду. Я объяснял это первой стадией алкоголизма и неотстроенной пока ферментативной системой. Пить на равных со мной он стал только через пару лет. Но затем мог и превзойти своего учителя.
Выпив, он обожал шагать по улице, вскидывая руку в фашистском приветствии, и кричать: «Зиг!». Очевидно, восторженные толпы в его воображении отвечали ему: «Хайль!». И так он повторял несколько раз, пока многозначительно не поднимал указательный палец и доверительно, почти на ухо, сообщал: «Дойчланд – юбер альс!». Но его взгляды не мешали дружбе с Олегом Вервицким, и пить на деньги Цыперсона. По его словам, жидомасонский капитал мировой плутократии хоть в чём-то мог приносить пользу.
Артём сочинял стихи, подобные этим: «Били пушки, выли трубы. Земля признавалась в любви к напалму». Однажды, расчувствовавшись после того, как я угостил его вином, он пообещал обязательно вытащить меня из окопа, в случае войны. Хотя я и не сразу понял, зачем вылезать из окопа в этом случае, а главное – куда?
Позже Тёма поведал мне, что после окончания университета хочет уехать в Копенгаген, стать хиппи и жить в своё удовольствие на пособие по безработице в коммунах Христиании.
- Да, Стас, вот так вот, такие дела. Я хочу стать свободным от всего этого дерьма, мне уже всё это надоело.
Мы сидели в лесу около нашего факультета и пили поддельную «Хванчкару» за три копейки, ибо настоящей «Хванчкары» столько не делали во всей Грузии, чтобы продавать в таких количествах в одном только Северо-Восточном округе. Был погожий майский день, в который не хочется сидеть на лекциях. У Тёмы закончились сигареты, но он сделал самокрутку из листьев дуба, уверяя меня, что от них его «нехило прошибает».
- Капитализм, коммунизм, сраный карьерный рост, тупые прошмандовки – всё это херня. Давай лучше ещё по одной! – предлагал Артём, затягиваясь листьями дуба и откидываясь к стволу дерева. – Вот это жизнь!

БАЯР-МАГНА ШАРАБАТ ИЛИ ЭКЗОПЛАНЕТНАЯ МОНГОЛЬСКАЯ КОННИЦА

Баяр-Магна Шарабат впервые появился на лекции по анатомии, чем вызвал мгновенную реакцию Андрея:
- Опа! А это что за чукотский юноша?
Однако Баяр-Магна оказался не чукчей, а самым что ни на есть настоящим монголом из пустыни Гоби или откуда там ещё. На лекциях он тихо сидел на задних партах, занимаясь каллиграфией, а на семинарах преподаватели старались его сильно не тревожить. Товарищ Шарабат сказал, что друзья должны называть его – Паир, и все мы так и стали его звать. Лично для меня не было ничего удивительного в том, что «Паир» являлось сокращённой формой от «Баяр-Магна». В русском языке возникали и более парадоксальные ситуации. Александров именовали «Сашами» и никто не обращал на это внимания.
Паир был вежлив и приветлив, а также всегда интересовался нашими делами.
Мы часто пересекались на баскетбольной площадке. Шарабат был на три головы ниже всех соперников, но запросто обводил больших и неуклюжих русских и евреев, вроде Комкова и Вервицкого. Он был достойным соперником.
Видимо, за хорошую игру они решили угостить его нашим национальным напитком:
- Хватит тебе пить кумыс, Паир. Попробуй-ка лучше это!
Распив на троих бутылку водки за дружбу между братскими народами, Баяр-Магна одарил сотрапезников исполнением национальных монгольских песнопений. Наверняка национальные самосознания Комкова и Вервицкого немного приподнялись после баскетбольных конфузов – перепить их вдвоём Паир не сумел.
- И как эти люди захватили полмира да ещё мы попали под иго?! Ну посмотри на Паира, во что они выродились – никакой агрессии, сплошное добродушие и наивность. Маленького роста, а в баскетбол играет лучше здоровенного бугая Артёма, - так рассуждал о современных монголах Андрей Романов, наследник Императорского Дома.
- Вот потому и завоевали. А теперь их научили красиво писать на языке больших белых людей и виртуозно играть в их игры, чтобы снова опозорить нас, - сказал я.
Как-то раз Паир подошёл ко мне на перемене и начал со стандартной фразы из русско-монгольского разговорника:
- Привет! Как дела?
Обычно на этот вопрос я не отвечал, потому как меня бесили штампованные клише, да и дел-то у меня никаких не было. Но вместо того, чтобы сказать: «Не придумать ли тебе иное начало беседы», я произнёс: «Спасибо, хорошо!», с непривычной готовностью общаться. Всё-таки Паир был этническим монголом, и русский язык не являлся для него родным.
Мы поговорили про учебные проблемы, а затем Баяр-Магна попросил меня книгу о планетах солнечной системы.
Я принёс её на следующий день, а через месяц Паир не сдал сессию и улетел вместе с моим научно-популярным иллюстрированным изданием на одну из этих планет – в Улан-Батор.
Я вдруг вспомнил о ней через год, когда читал лекцию «Мир, как Вакуум» на очередном симпозиуме в истинно античном смысле слова, которые происходили за столиком, где по утрам пенсионеры играли в домино, в лесопарке Лосиный Остров.
Я почти уверен, что Баяр-Магна Шарабат стал основателем национальной астрономической школы, и вся Монголия изучает эту науку по моей книжке. А когда Паир станет Верховным Ханом, я увижу его по телевизору и поеду к нему в гости на поезде «Москва – Улан-Батор» в плацкартном вагоне.

ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ И РАДИАЦИОННЫЙ ФОН

Геофак и Биохим МПГУ имени Ленина находились посередине между станциями метро «ВДНХ» и «Алексеевская», недалеко от платформы «Маленковская», за которой простирается массив Национального парка Лосиный Остров. Здание факультета стояло на улице Кибальчича – инженера-анархиста, который убивал своих классовых врагов крылатыми ракетами собственного изобретения. Возможно, революционное название улицы в немалой степени поспособствовало выбору Коляна, когда он думал, куда бы ему пойти поучиться.
На такие факультеты, как наш, или, скажем, астрономический, изначально не стремились попасть карьеристы, стяжатели и различного рода проходимцы из тех, кого именуют «серьёзные молодые люди». Исключения, конечно, проскакивали, но эти персонажи оказывались в нашей среде своего рода изгоями, предметами насмешек. Был один такой на два курса старше – всегда ходил в дорогих костюмах и модных пальто, с начищенными ботинками и прилизанными волосами. Колян называл его «Полированный». Хотя Колян и сам постоянно ходил при параде, но всё равно выглядел при этом человеком из добрых советских семидесятых. А таким, как Полированный, здесь явно было не место – он выглядел таким же недоразумением, как если бы я шлялся по МГИМО или Финансовой Академии в своём потёртом свитере и старых джинсах, а после занятий уезжал домой на метро, а не на дорогой иномарке. Или взять Цыганкова, из Тёминой подгруппы. Этот сынок дипломата даже матом ругался исключительно по-английски. Вместо приличных слов твердил свои «фак» да «фак» по всякому поводу, так к нему и прилипло это прозвище. Впрочем, Фак долго не продержался, - вылетел через полгода за неуспеваемость.
Девяносто процентов студентов всё ещё получали высшее образование бесплатно, а преподаватели не брали взяток. По крайней мере – на нашем факультете. Единственный раз мы попытались незаконно получить зачёт за практику по ботанике, где как обычно валяли дурака, купаясь в болоте и загорая прямо на сфагновом ковре, пока девчонки собирали гербарий. Это были непередаваемые ощущения. Но если на практиках по другим дисциплинам на сладкое безделье частенько закрывали глаза, то доцент Зернов почему-то решил проявить принципиальность. Про него тоже ходили слухи, будто он педик, но в отличие от доцента Ковалёва, в этом мы уже не сомневались. Особенно после проявлений неуместной принципиальности.
Колян приволок из дома красивую иллюстрированную книгу про птиц на немецком языке, мы присовокупили к ней бутылку хорошего молдавского вина, купленную в палатке у метро, и отправили нашего самого презентабельного товарища в кабинет Зернова. Через минуту Колян вышел из двери и развёл руками:
- Сказал, чтобы мы приходили в сентябре, с выполненными заданиями. А алкоголь он вообще не употребляет. Хотя по-немецки читать умеет…
- Ну точно – гомик, - сделал вывод Лёха, и мы неспешно отправились в лес, ибо хорошее молдавское вино не должно пропадать из-за нелепых прихотей доцентов-педерастов.

Мы поступили на Геофак в 96-м году. Это были последние годы великой эпохи без мобильной связи, компьютеров и интернета и почти бесплатного проезда в общественном транспорте; краткий и благословенный период настоящего дешёвого пива из Чехии и ещё более дешёвого алкоголя из Осетии, Молдавии и Грузии, но уже не такого настоящего.
По телевизору ежедневно передавали сводки с фронта из мятежной Ичкерии и московских улиц, где отстреливали спекулянтов и стяжателей, рядившихся в респектабельные бизнесмены; а кроме того каждую неделю показывали куклу пьяного президента, символизирующую полную победу демократии и свободы слова.
В самолётах можно было сколько угодно пить и курить, и никто не досматривал на таможне ваши носки, ботинки и зубную пасту на предмет наличия жидких бомб.
Ни одному, даже самому зарвавшемуся и отмороженному менту не приходило в голову требовать у вас документы и забирать в отделение за распитие пива на улице. Чтобы попасть туда, надо было купить портвейна в палатке, стоя перед ними в очереди и распить прямо у них на глазах, не отходя слишком далеко. За это нас однажды посадили вчетвером в милицейский «Уазик» и дали бутылку с собой, вежливо посоветовав допить её до приезда в отделение.
Нас поместили в переполненный обезьянник с бомжами, алкашами, азербайджанцами без регистрации и каким-то неадекватным азиатом, с которым менты не знали, как поступить. Оказалось, это турист из Японии, который просто вышел погулять без паспорта из гостиницы «Космос». Артём хорошо знал английский, уж точно лучше японца, и выступил в роли переводчика, быстро прояснив ситуацию. Благодарный турист скрупулёзно записывал на ладони наши имена, коверкая на свой дальневосточный лад, и клялся восходящим солнцем, что его гостеприимный дом в Иокогаме всегда к нашим услугам.
Нас отпустили через полчаса, записав наши вымышленные имена и адреса, которые и не думали перепроверять, ведь тогда не было компьютеров, сетей и баз данных. Как и у нас отсутствовали деньги и документы – один лишь читательский билет в факультетскую библиотеку в боковом кармане моей сумки. Это была свободная страна для свободных людей, если у вас имелись правильный разрез глаз и пигментация кожи.

Если лил сильный дождь или температура опускалась ниже минус пятнадцати градусов со снежным бураном, мы выбирали из «Чебуречной», «Пельменной» или институтской столовой. Иногда у нас возникали экстравагантные идеи выпить в канализационном коллекторе, на крыше, в автобусе или женском туалете; но чаще всего после занятий, или вместо них, мы шли в близлежащий парк, почему-то называя его Сокольниками, где посреди леса нас ждал вожделенный стол со скамьями по обе стороны, за которым и проходило становление нашего мировоззренческого опыта. Перед этим мы покупали алкоголь и хлеб с майонезом в одном из многочисленных магазинчиков в округе, которых ещё не поглотили супермаркеты. Мы знали всех продавщиц, а они знали нас – мне даже давали кредит в двух местах, когда нам не хватало на запивку. Потому что, покупая даже дешёвое пойло и пластиковые стаканчики, нужно вести себя вежливо и с достоинством, будто приобретаешь подлинное шампанское, а не суррогатный портвейн «777», не забывая говорить «спасибо» и «пожалуйста», а также «добрый день» и «всего хорошего». А потом мы неспешно брели по дороге к лесу, и Колян называл эти мгновения «лучшими в жизни», когда «ты ещё не начал, но знаешь, что у тебя есть!».

В то время на Геофак поступали в большинстве своём различного рода неформалы, походные романтики, мечтатели, да и просто ребята на грани психической нормы. Я с ужасом предвосхищал, что будет, если все они попадут в школы и станут учить детей.
В третьей подгруппе учился Дима Касьянов. Он совсем не пил, поэтому неудивительно, что у него не было друзей. Зато Дима знал назначение каждой, казалось бы, ненужной вещи, детали или конструкции и мог объяснить, для чего она нужна, где её можно взять, купить или сделать.
Вован, курсом старше, избороздил всё Подмосковье и примыкающие области в поисках железнодорожных депо, где сохранились старые паровозы, тепловозы и электровозы. Он очень любил их фотографировать и собирать в альбом. Когда он показывал его нам, я почему-то подумал, что вот такие маленькие щуплые пареньки с жидкими усиками и насилуют потом женщин в специально оборудованных подвалах.
Однако самым отпетым маньяком был друг Беляева из второй подгруппы – Серёга Клочков, уроженец городища Гагарина. На лекциях он рисовал талантливые картины, на которых изображались какие-то жуткие инсектоиды и паукообразные, совокупляющиеся с женщинами-кошками и полуптицами-полурыбами.
- Кто-нибудь был в его комнате в общаге? – в шутку спрашивал Андрей Романов. – Повезло же его соседу по обители мрака. Наверняка у этого адепта зла висит паутина на стенах, валяются черепа на полу, а на плите стоят чаны с адским варевом из трупов лабораторных животных, которых этот чернокнижник с удовольствием поглощает на ужин.
Но в полной мере всю чудовищную силу Серёги Клочкова мы познали, когда нам выдали счётчики Гейгера для измерения уровня радиации на различных станциях метро. Но Клочков решил проверить его немедленно, на следующей же лекции. Я видел, как он весь вздулся и покраснел, сосредоточенно вперясь в счётчик и дистанционно воздействуя на него руками.
Сидевший рядом с ним Беляев осторожно спросил:
- Что ты делаешь, Серёга?
- Не мешай. Я нагнетаю радиацию! – ответил Клочков и ещё сильнее вздулся.
Услышав это, мы с Андреем чуть не уползли под парту, но отнюдь не из-за страха перед радиационным облучением. Хотя позднее Беляев уверял, что вроде бы заметил, как на очень короткий промежуток времени счётчик Гейгера зафиксировал какой-то всплеск.
- Чёртовы мракобесы, - только и произнёс постепенно приходящий в себя Андрей, вылезая из-под парты.

ЛЕТНЯЯ ПРАКТИКА С ИСПАНСКИМ ЛЁТЧИКОМ

Двери электрички захлопнулись прямо перед нами, мы опоздали на несколько секунд.
- Блин, могли бы купить пива в вагоне у бабушек, опять не успели из-за этой очереди, - сказал я, имея в виду очередь отнюдь не за билетами.
- Пацаны, вон открытое окно, побежали, ещё успеем! – Колян уже просовывал в окно свой дипломат, готовясь на ходу протиснуться вовнутрь сам, на глазах у ошалевших пассажиров.
Но электричка начала набирать ход.
- Колян, давай назад, мы-то всё равно не успеем! – крикнул Лёха.
Николай Николаевич Чубанов вытащил дипломат из окна, поправил галстук и спросил:
- Когда следующая?
- Отлично! Пошли в магазин. Леонардо, ты взял футбольный мяч?
-- Да.
Колян не признавал водку дороже тридцати трёх рублей. Благодаря ему я познакомился со многими новыми сортами, помимо классических «Пшеничной» и «Столичной». На сей раз он отыскал продукт с ярлыком «Испанский лётчик». Одну бутылку мы успели распить в электричке, по пути на практику по почвоведению.
- Хорошо, что взяли пива. В такую жару одна водка как-то не прёт.
Ребята согласились со мной, а Колян пообещал, что мы отыщем наших по следам, недаром же мы настоящие географы.
В «Испанском лётчике» почти не чувствовалось присутствие этилового спирта, от него был какой-то химический приход. Эффект, очевидно, был связан с секретами его приготовления на основе самых удивительных суррогатов. Такова была почти вся водка, выбранная Коляном.
Географическое чутьё не подвело нас, мы быстро отыскали наших почвоведов во главе с профессором Львом Васильевичем Алещукиным. Не знаю, что больше нам помогло – следы или то, что мы ездили сюда накануне.
Профессор искренне обрадовался нам:
- О, а вот и ребята!
Оля Жигалёва смерила нас укоризненным взглядом и покачала головой:
- Опять, как всегда…
А Ирочка очаровательно возмутилась:
- Ну Коля, как же так? Нам самим пришлось тащить лопаты и инструменты.
Нас разбили на группы, профессор выделил нам участок и надолго ушёл. Колян засучил рукава:
- Сейчас, девчонки, я выкопаю вам шурф! Только мы примем по одной.
- Да уж не надо, мы сами, - сказала Оля и вырвала лопату из мощных Коляновских рук.
- Да пусть копают, Колян, - спокойно заявил Лёха, - полная победа эмансипации, не будем им мешать самоутверждаться.
Мы выпили за эмансипированных женщин и решили немного поиграть в футбол. За этим занятием нас и застал профессор:
- О, молодцы, девчата! Пусть молодые люди немного передохнут. Не давайте им перерабатывать.
- Да они нам вообще работать не дают, лопаты из рук выхватывают. Мы не против, - разоткровенничался Лёха.
Андрей Романов почему-то прозвал Льва Васильевича «профессором Мориарти» и считал его классическим образчиком типажа безумного учёного. А мне он нравился. Лев Васильевич сильно помог мне на экзамене по геологии, когда на лотке передо мной разложили кучи одинаковых булыжников и каменюг, а мне надо было верно определить их названия. Он дал мне на определение слюду, кварцит и ортоклаз, отличить которые от других минералов мог бы даже такой слепец, вроде меня. Мне казалось, что многие преподаватели, также закончившие Геофак, прекрасно помнили свою безалаберную юность и не ставили нам плохих оценок, не желая, чтобы мы попали в армию.
Когда профессор ушёл на другой участок, уязвлённый Колян вышел из ворот и направился к Оле.
- Эй, ты куда? Давай закончим серию пенальти! – возмутился Лёха.
- Дайте-ка сюда, что вы тут накопали…
Минут за пятнадцать Коля вырыл целые катакомбы. Я попытался остановить эту землеройную машину:
- Колян, хорош, ты срыл уже всю почву. Мы же не на геологии, ты сейчас докопаешься до кембрийской складчатости. Остановись, друг! У нас ещё «Испанский лётчик» на аэродроме.
Девушки планомерно проводили анализ выкопанного материала, а мы не мешали им, стараясь не бить в их сторону мячом. У девушек было много работы, Колян славно поработал, пробурив тоннель к центру Земли.
Мы уже хотели идти в сельпо за новым видом экзотического самогона, но пришёл профессор Алещукин и сказал, что все сегодня хорошо потрудились и пора заканчивать.
- Здорово! Тогда купим всё на станции! – обрадовался Коля.
Девчонки собрали инструменты и лопаты и сказали, что понесут их сами. Оля возмущенно пыталась отстоять оборудование:
- Не надо, Коля, ты и так уже разбил термометр на метеорологии.
- Да куплю я вам этот градусник! Но его нет нигде, мы даже на завод по производству градусников ездили и на астрофак МГУ, везде глухо, – Колян действительно разбил вдребезги какой-то очень редкий и дорогой прибор, измеряющий температуру, когда у него случился тепловой удар на тридцатиградусной жаре. Он тогда ещё пил водку из горла и порезал руку, пытаясь открыть банку шпрот, и залил себе кровью и маслом всю рубашку. По пояс голый, в цивильных брюках и с дипломатом, со следами крови и мокрой головой – в таком виде он и предстал у «Рижской» целому отряду ОМОНа. Однако те не обратили на него никакого внимания, видимо, торопясь на важные учения.
- А как вы забыли лопаты в пивнухе! – напомнила Ирочка.
Это действительно произошло на геологической практике. Мы раскопали кучу слоёв каменноугольного периода и юрской глины, нашли ростры белемнитов и аммонитов и отмечали находки перед отправлением электрички. На платформе преподавательница Куликова спросила:
- Мальчики, а где лопаты?
- Да, мы их в пивнухе оставили, - небрежно ответил Колян, - сейчас сбегаю.
Он сбегал и успел вернуться - с лопатами и пивом. Поэтому имел право обижаться:
- Да вам всё учёба, работа – не умеете вы отдыхать! – махнул рукой Колян, даже не на Иру с Олей, а скорей – на всё. – Ехайте обратно в город, а мы остаёмся. Да, орлы?!
- Так точно, командарм.
В магазине нам досталась ещё одна поделка русских спиртоваров под симптоматичным названием «Завалинка». По сравнению с ней, «Испанский лётчик» казался экспортной продукцией завода «Кристалл».
Мы сидели около водоёма и созерцали природные явления. Колян налил по стакану и бодро встал.
- Ты хочешь прочитать Есенина? – осведомился Лёха.
- Нет, я хочу произнести тост. Всё-таки удивительно, как мы друг друга дополняем и как прекрасно, что мы встретились в этом пространственно-временном континууме, друзья! – сказал Колян и опрокинул стакан залпом.

РАЗРУШАЯ СТЕРЕОТИПЫ

Мы уже собирались уходить, когда к раздевалке прибежал Димон, учившийся в подгруппе с Артёмом, и потребовал как можно скорее подняться с ним на второй этаж.
- А что такое, в чём дело? – нетерпеливо спрашивал Колян. – У нас обед!
- Пацаны, такого вы ещё стопудово не видели! – Димон привёл нас в мужской туалет и показал на крайний правый унитаз. – Смотрите!
- Ни хрена себе! -  вырвалось у Коляна.
- Кто этот безымянный герой?! Нам надо найти его и допросить, что он ел на ужин, - предложил я.
Артём восхищенно усмехнулся, закурил и процитировал надпись на туалетной кабинке:
- Да уж, Геофак – всем факам фак!
Теперь и у меня не оставалось в этом никаких сомнений, если люди, учащиеся в его стенах, могли производить такое:
- Это надо сохранить, как образец неисчерпаемых возможностей человеческого организма.
- Да по любому -  это хрен смоешь, - сказал Артём.
- Надо изыскать способ каким-то образом доставить этот экспонат доценту Ковалёву в его театр анатомических диковин. Наверняка он сделал бы из него что-нибудь назидательное.
Всех вновь входящих студентов Димон брал за руку и отводил к толчку, и вместе они безмерно удивлялись, как такое вообще возможно.

Через два дня на перемене я встретил озадаченного Димона. Мне показалось, что он чем-то слегка расстроен.
- Дима, что-нибудь случилось? Тебя выгнали с занятий?
- Представляешь, какая-то сука смыла гигантскую какашку! Ещё вчера она лежала целый день в сортире…
Я понимал его негодование:
- И у кого только поднялась рука? Вряд ли это кто из студентов или преподов, скорее всего – уборщица. Такая уж у них работа. Пойдём выпьем, что ли?
- Пошли, всё равно я к семинару не подготовился, - согласился Димон.

- Если бы распределением ресурсов и энергии управлял беспристрастный общепланетарный искусственный разум, регулирующий макроэкономические процессы, мы бы не узнали наш мир, ибо в такой же степени, как экономический уклад, изменился бы и социокультурный фон. Ты не находишь? И я считаю, эти изменения были бы к лучшему.
Димон также признавал коренную перестройку всего миропорядка в случае управления им разумной машиной, но сомневался в положительном характере изменений для человечества в целом.
Мы стояли во дворике за Геофаком и обедали пивом с бутербродами. Выдержав паузу после беседы об искусственном интеллекте, Димон осторожно обратился ко мне:
- Знаешь, Стас… Серёга Бусаров недавно жаловался мне…
- Да? О чём же?
- Ты ведь в курсе – раньше они с Лёхой ходили в горы, покорили Эльбрус, даже шли в одной связке.
- Что-то такое припоминаю. Он рассказывал за бутылкой «Хванчкары», как еле сполз с этого Эльбруса последним, с высунутым языком.
- А теперь вот Лёха продаёт ледоруб, - сказал Димон и замолк. Видимо, Серёга Бусаров жаловался на это уже давно.
- Ну да, теперь он ему не нужен, - поспешил успокоить Диму я.
- В том-то и дело! Раньше он был альпинистом, а связавшись с вами, стал алкоголиком.
Я прожевал хлеб с колбасой и запил «Портером».
- Вот видишь, Димон, оказывается, в жизни всё-таки есть что-то лучшее, чем горы!
- Да я и сам так думаю, - ответил Димон и сказал, что с него хватит премудростей орографии и сегодня ни на какие семинары он уже не пойдёт, поэтому надо идти за добавкой.

КОМАНДАРМ ЧУБАНОВ

Колян слепил бронебойный снежок и пальнул им по входу в Геофак, до которого было метров пятьдесят.
- Ложись! – крикнул он всем толпившимся у дверей.
Саня Беляев рассказывал потом, что только и успел услышать это самое «Ложись!», выходя на улицу, когда снежок расплющил его тщедушную грудь и пригвоздил к стене.
Колян любил обстреливать проезжающие автобусы, проходящих девушек, или закидывать свои снаряды в окна зданий. Это доставляло ему немалое удовольствие. Однажды какой-то дедушка, увидев, как Колян отправил очередной снежок в стратосферу, предложил ему записаться в легкоатлетическую секцию. По его словам, у нашего друга были отличные данные для копьеметателя. Но у Коляна совершенно не было времени на такую ерунду.
Дважды завалив вступительные экзамены на различные факультеты (ибо кругозор его отличался необычайной широтой), три года он скрывался от армии. С досадой Коля вспоминал, как сдав на отлично два первых экзамена, его поймали со шпаргалкой на сочинении и прилюдно вывели из аудитории. «Это был величайший позор в моей жизни, парни!», - признавался он. «А потом прыгай в полпятого утра от ментов со второго этажа с собственного балкона!». Несмотря на всю свою склонность к «пассионарности», даже ему не хотелось два года мыть толчки в казармах или того хуже – воевать в Чечне.
Мы уважали Коляна и гордились им. Ведь он был на целых три года старше нас и даже помнил Олимпиаду! Он часто дарил мне брошюры «Кто в Прибалтике коренной» или настенные плакаты компартии Италии.
Маленькому Коле Чубанову едва исполнилось восемь лет, когда родители не дали ему съесть мешок конфет целиком. В знак протеста он снёс с петель дверь в их комнату.
Обучаясь в десятом классе средней школы, он увидел из окна, как семь малолетних идиотов издеваются над кошкой в его дворе. Он взял палку, выбежал на улицу и нанёс садистам значительный урон.
Половину его квартиры занимали полки с книгами, а во второй половине жили 14 кошек вместе с его братом, отцом и матерью. Каких только книг у него не было! Я предпочитал брать Станислава Лема, а Лёха – Бакунина и Кропоткина. А однажды ему срочно потребовался маркиз де Сад. Колян принёс ему «Философию будуара» ровно на один день, чтобы никто не заметил её пропажи. Лёха проглотил за ночь всю эту «философию» и ещё неделю ходил одержимый идеей снять фильм по мотивам этого произведения. Только он не знал никого, кто бы согласился исполнять женские роли. После де Сада некоторое время его мысли занимала набоковская «Лолита», но мне пришлось огорчить его, поведав, что в кинематографе его уже опередил Стенли Кубрик. Однако, как показалось, он нисколько не расстроился, развивая нимфеточную тематику уже вне рамок кинематографии, да и совершенно позабыв о Набокове.

В институт Николай Чубанов приходил в костюме в стиле старых добрых семидесятых, белой рубашке, с галстуком и дипломатом. Когда он обращался ко мне с просьбой подержать его, это значило, что сейчас зло будет наказано.
- Подержи! – сказал Колян и протянул дипломат.
Мы ехали в автобусе, а контролёр хотел оштрафовать беззащитную женщину за безбилетный проезд. Когда открылись двери, Колян схватил в охапку контролёра и произнёс:
- Выходите, сударыня! Какие ещё билеты, у нас в стране и так полно электроэнергии и углеводородов. Мы все должны ездить бесплатно. За наш счёт буржуи прохлаждаются на фешенебельных курортах, вывозя наши деньги в заграничные банки и оффшоры, и с нас ещё чего-то требуют! А ты бы лучше шёл работать на стройку, - советовал Колян ретировавшемуся в дальний конец автобуса контролёру.
Единственный раз никто не пострадал от этого дипломата, когда Колян вручил его Лёхе перед входом в Зоопарк и велел ждать внутри. Мы должны были выполнить одно задание по зоологии, но Колян не считал необходимым платить за входные билеты. Зайдя на территорию Зоопарка, я и Лёха стали наблюдать как человек в костюме и белой рубашке перелазит с ограды на дерево и спрыгивает на землю, залихватски отряхивая ладони:
- А вот и я, орлы! – информировал Колян, бодро забирая дипломат.
Остановившаяся рядом трёхлетняя девочка указывала на него пальцем и вопрошала: «Мама, а это кто?».


Выпив своё, Лёха желал чужого пива, а затем и чужих девушек. Начитавшись трудов анархистов, он радикально отринул понятие частной собственности. На младших курсах литература оказывала на него удивительное влияние. Он пытался осуществить всё прочитанное на практике и порой заходил гораздо дальше кабинетных анархических идеологов, ибо обладал Волей, которая просыпалась в нём чаще всего под влиянием алкоголя. Правда, с последствиями проявления этой Воли приходилось разбираться не ему.
Лёха часто заставлял Коляна отставлять дипломат в сторону. Если подержать его было некому, он просто ставился на землю.
Однажды, возвращаясь из института, около «Рижской» Лёха встретил двух незнакомых парней, что-то купивших на рынке радиоэлектроники, и попросил пива. Аргументы по поводу отсутствия денег и желания выпить не произвели на них должного впечатления, и они послали его в грубой форме. Коляну это не понравилось, и он попросил их извиниться. В ответ ему достался удар между ног.
Зря эти парни так сделали, отступив от правил честного поединка, к которым привык Колян. Они и не догадывались, кого они посмели оскорбить. Он беспощадно разгромил их и обратил в бегство, - неприятели даже побросали свои пакеты с покупками, улепётывая в сторону метро. Колян с презрением швырнул их им вслед:
- И забирайте ваши провода!
После таких побед Воли и Духа, они садились в общественный транспорт и пели дуэтом советские песни:
- Лётчик над тайгою верный путь найдёт, прямо на поляну посадит самолёт! – горланили мои друзья. Хотя я и проучился четыре класса в музыкальной школе, к их песнопениям не подключался. Не потому, что стеснялся, - просто у меня не очень хороший голос. Однако с музыкальным слухом был полный порядок, в отличие от моих товарищей. У тех не было ни того, ни другого.
А ведь когда-то я без всякого смущения орал «Земля в иллюминаторе» на всю Окскую улицу (прародина человека). Но тогда у меня был отличный голос. Мне было четыре года, и звали меня совсем по-другому.
- Мальчик, как тебя зовут? – спрашивали меня тётеньки у мамы на работе.
- Павлин.
- Это что – имя такое?
- Нет, это птица такая, - отвечал я.
Уже тогда во мне формировались истоки и предпосылки всех последующих психопатологических состояний.
- Подводная лодка уходит под лёд! - не прекращали куражиться мои верные друзья.
В обязанность пассажиров вменялось внимательное прослушивание всей этой пьяной какафонии. Однажды Лёха, который жил на Преображенской площади,  доехал с Коляном до Тёплого Стана, затем им захотелось петь ещё, и они развернулись обратно до ВДНХ, пропев весь свой скудный репертуар для дуэтного исполнения по нескольку раз.
- Если кому-то не нравится, можете перейти в другой вагон, - предлагал Колян особо непонятливым пассажирам. – Не видите, что ли, люди отдыхают, душа поёт!
Когда Лёха уставал или его начинало тошнить, примирительными и широкими жестами Колян успокаивал окружающих и просил не волноваться:
- Всё в порядке, граждане, человек просто немного переутомился.
А затем громко читал Есенина. Соло, с выражением.

Как-то раз мы заехали на Поклонную гору, и Лёха усомнился в сверхъестественных способностях Коляна:
- А слабо тебе залезть в фонтан? Прямо в костюме!
Колян попросил только присмотреть за дипломатом и к удивлению собравшегося народа ринулся в прохладные струи. Некоторые спрашивали, не сегодня ли день ВДВ, а получив отрицательный ответ, удивлялись ещё  больше. Ведь всем известно, что купание сотен пьяных мужиков в тельняшках в фонтанах Москвы в день десантника считается абсолютно нормальным социальным явлением. Появление же в фонтане прилично одетого молодого человека в обычные будни могло шокировать обывателей, поэтому я говорил им, что сегодня – День Учителя. Мало кто знал, что этот праздник состоится через полгода, поэтому они как-то успокаивались. Пришлось добавить, что скоро соберутся ещё тысячи людей в костюмах и очках, и мы устроим здесь бучу, и лучше бы увести отсюда детей и пенсионеров.
- Точно! – вторил мне Лёха. – Почему военным можно, а нам нельзя?! – наверняка он уже представил толпу пьяных очкастых ботаников, крушащих пивные ларьки и переворачивающих машины, размахивающих дипломатами и выкрикивающих: «У-чи-те-ля!!!», распугивая зазевавшихся прохожих.
А Колян в это время ходил с непроницаемым и серьёзным лицом в ореоле радужных брызг, величаво раздвигая руками потоки воды. Мы стояли рядом и гордились, какой у нас сильный и смелый друг.
Имея в юности такой пример перед глазами, стыдно было бы не заступить на его место спустя много лет, когда командарм Чубанов устроился на постоянную работу и «перестал дурака валять с вами – алкашами», - как любя выражалась моя мама.

ИДИОТЫ

Димон был отличным актёром, он даже играл на сцене театра «На Полянке» медведя, отца-алкоголика и царя-самодура. В процессе общения с ним выяснилось, что в алкоголиков он играл ещё в песочнице со своими друзьями из детского сада, в то время как все нормальные дети играли в войнушку или в машинки. Уже и не вспомнить, кто из нас предложил сыграть в дебилов. Сценой для нас служил весь город.
Димон входил в метро с дурацкой физиономией и отсутствующим взглядом, а я громко объяснял ему, что мы сейчас делаем:
- Дима, тебе надо пройти через турникеты. Это не больно. Не бойся, проходи… так, а теперь спустимся по эскалатору.
Димон делал вид, что совершенно ничего не понимает и что-то мычал в ответ. Нам уступали места в вагонах, я благодарил вежливых и культурных пассажиров и говорил им, что всё нормально и беспокоиться не о чем:
- Не бойтесь, он не буйный. Правда, Дима? – и Дима довольно мотал головой с угрожающей амплитудой, хаотично меняя направления. – Скоро мы приедем в больницу, ведь ты же любишь больницу! Кстати, ты не забыл выпить успокоительных?
А через год Ларс фон Триер снял своих «Идиотов». «Группа взрослых людей, живущая в Дании в одном большом доме, симулирует в общественных местах умственно отсталых, в соответствии с их идеей открытия «внутреннего идиота» в себе. Несколько участников группы при этом делают вид, что они — персонал сумасшедшего дома, присматривающий за идиотами».
Этот сюжет смахивал на жалкий плагиат. Уверен, 95 процентов населения фильм не смотрели, но мы прекратили этим заниматься, хотя это у нас украли идею, за которую я лично заплатил насквозь разорванной губой от удара ботинком, после того, как облил компанию нетолерантных молодых людей, которым «дебилизм» казался слишком забавным и они громко смеялись и показывали на нас пальцем, иногда крутя им у виска.
Однако подавляющее большинство было не таким чёрствым, мы проверили на себе, и это внушало нам некоторый оптимизм по поводу нравственного климата в обществе. А Ларс фон Триер, конечно же, мог и дальше снимать своё кино в тепличных условиях, ни сколько не беспокоясь, что получит ботинком по зубам.

Мы сидели на лавке перед зеркалом: я, Димон и Рональд Макдональд. Рон постоянно бесил меня, - я не понимал, почему он так вальяжно сидит, держа руку у меня за спиной, и нагло ухмыляется. Мне казалось, что он смеётся надо мной своей разукрашенной клоунской рожей.
Дима вспоминал, как проснувшись в туалете на свадьбе своего друга, он услыхал, что кто-то умер, но всё кончилось хорошо. Выйдя к столу, он повторял гостям то же самое: «Я слышал, в туалете кто-то умер, но всё кончилось хорошо», пока ему не сообщили, что умер как раз он.
Мы ели гамбургеры с картошкой: я, Димон, и этот – Макдональд. Нет, он не ел, а только глупо ухмылялся. Тут к нам и подвалил тучный человек в строгом костюме и спросил:
- Что вы тут делаете?
На этот вопрос я, как и Моллой, никогда не мог правильно ответить.
- Фотографируемся, - нашёлся Димон, - со стариной Роном.
- Фотографируетесь?.. – переспросил человек в костюме и стал беспомощно озираться в поисках фотоаппарата, с помощью которого этим можно было бы заняться.
- Ну да, разве это запрещено? – поинтересовался я.
- Нет, не запрещено, - согласился охранник. – Но кто же вас фотографирует?
- Как кто? Они.
- Кто – они?
- Они, - повторил Димон и указал рукой на зеркало, отхлёбывая из двухлитровой пивной баклашки.
Мы ели гамбургеры и выпивали со стариной Роном, а он всё расплывался в своей дурацкой улыбке. Человек в строгом костюме напомнил, что фотографироваться здесь можно сколько угодно, но пиво распивать нельзя, разве что засунув его в бумажный пакет. Мы были с ним полностью согласны, а Рону было по фигу.
Когда мы допили пиво из бумажного пакета, Димон послал Рональда Макдональда ко всем чертям и предложил мне загадать любое желание, пообещав немедленно его исполнить.
- Как так? – спросил я.
Чтобы развеять мои сомнения он достал пластиковую карту и произнёс:
- У меня здесь целая стипендия, банкомат совсем рядом, нам крупно везёт, можешь пожелать всё, что угодно!
Нам действительно крупно повезло, ибо в те годы банкоматы и кредитные карточки в Москве были редкостью. Вероятно, Димон догадывался об уровне моих притязаний и скромности желаний, не боясь, что я возжелаю получить в частную собственность тропический остров с яхтой на причале. Я попросил его о двухлитровой емкости с пивом и баварской сосиске – и всё это исполнилось! Я был счастлив. Но Димон почему-то выражал недовольство:
- Даже на оккупированных территориях немцы продавали лучшие сосиски.
- Да ладно, откуда ты знаешь? Какая разница – сегодня прекрасный день! Хрен с этими сосисками.
- Да, день отличный, - соглашался Димон, спуская остатки стипендии в уличном кафе.
Возвращаясь домой, я наткнулся в переходе на «Курской» на целый секстет молодых музыкантов. Мне захотелось, чтобы они исполнили какие-нибудь мадригалы Монтеверди. Дождавшись окончания предыдущей композиции, я кинул им в футляр из-под виолончели последнюю десятку и передал свои пожелания. Мадригалы Монтеверди не входили в их репертуар, ситуация начинала выходить из-под контроля. Тогда, чтобы не лезть в футляр за своими деньгами, я согласился на компромисс:
- Тогда давайте «Айне кляйне нахтмузик», это-то вы должны знать!
- Конечно, сейчас! – воскликнул изящный длинноволосый парень.
Они запиликали Моцарта, а я пошёл к эскалатору. И этот день был убит самым элегантным образом.

ТРОЙКА, СЕМЁРКА, ТУЗ

Путём длительного сопоставления и анализа дат наших дней рождения, Колян нашёл сакральный смысл нашей дружбы.
- Я родился третьего ноября, так?
- Ну да, - соглашались мы.
- Так. Лёха – седьмого декабря. Совсем недавно, - мы продолжали согласно кивать, ибо ещё не успели это забыть. – А у Стаса было одиннадцатого октября! – воскликнул Колян, будто открыл новый физический закон.
- Ну и что? – непонимающе переспросил Лёха.
- Как что?! Разве вы не видите – это же Тройка, Семёрка, Туз!
Хоть я и не испытывал склонности к вульгарному пифагорейству, перед возможностью побыть Тузом в этом раскладе всё же не устоял:
- А ведь и правда, пацаны!
Колян искал сакральный смысл во многих вещах. А главное, - всегда находил его. Например, он утверждал, что водка – душа русского народа (пусть Беляев поначалу и ужасался: «Что же это за народ, если у него такая душа?!», пока не стал пить её вместе с нами). А учитывая его последние изыскания в нумерологии, мы были обязаны выпить три бутылки на троих для теснейшего скрепления священных уз нашей великой дружбы.
На второй паре в расписании значилась лекция, и мы отправились в магазин для подготовки к совершению обряда инициации. По дороге нам встретился Кирилл Лобанов с французского, только что вышедший с гитарой из автобуса.
- Всё равно ты опоздал на пару, тебе придётся идти с нами, - констатировал Колян.
- Тогда придётся брать четыре бутылки, - добавил Лёха.
Кирюха играл нам в лесу песни Джима Морриссона, пока у него не отмёрзли пальцы, а через два часа кончилась водка, и мы замёрзли все целиком. На обратном пути нам пришлось зайти в магазин погреться и купить по пивку, а Кирюха сразу ушёл с гитарой в сторону факультета.
Выйдя из магазина, мы заметили Андрея Романова, идущего от остановки к институту, и Колян окликнул его свистом и радостным воплем:
- Андрюха!!! Мы здесь!!!
Андрей перестал ходить на занятия во втором семестре первого курса и его отчислили за неуспеваемость. Однако родителям он ничего не сказал, продолжая каждое утро уходить из дома как будто бы в институт, а на самом деле гулял по городу, иногда заезжая выпить с нами или посидеть на лекциях для всего курса. На сей раз мы договорились, что он подъедет к третьей паре, и мы пойдём в чебуречную; но, похоже, Андрей и сам всё понял, завидев нашу триаду, бредущую со стороны лесопарка. Издалека он почуял недоброе, и скептически оглядывал нас с ног до головы.
- Блин, ещё только двенадцать часов, а они уже набубенились. Мы же договаривались… - укоризненно высказался Андрей, когда мы приблизились вплотную.
- Ты чего, Андрюша, тут такое дело! – встрепенулся Колян и начал обрисовывать ему идеи о сакральных числах.
Так как мы замёрзли, то решили продолжить в подъезде, забравшись на последний этаж, где валялись кучи шифера и рубероида на общем балконе и Лёха мог спокойно пописать в мусоропровод. Андрей обречённо последовал за нами. Колян доказывал ему трансцендентную силу цифр 3, 7 и 11, постоянно предлагая съесть замороженных сосисок. Колян купил их на закуску и уверял, что разморозит их на ярком декабрьском солнце.
Андрей продержался полчаса. Когда он ушёл, я припомнил, как на лекциях он рисовал планы по захвату мира и предпочитал разговаривать всё больше с древесными растениями, нежели чем с однокурсниками. «Пойду, поговорю с деревьями», - бросал он на ходу, когда мелкие людишки выводили его из себя, доставал из сумки томик Толкиена или стихов БГ и удалялся в лес. Так он делал в хорошую погоду. Но погода была плохая. Зимой, скорее всего, его влекли подземные дворцы метрополитена.
По его позднейшим свидетельствам, когда он выходил из подъезда, сверху сыпались куски рубероида и Лёхина блевотина. А Колян на весь район декламировал Есенина, словно пьяный муэдзин.
- Какие же свиньи это делают?! – возмущались старушки и женщина, стоявшие у подъезда, в то время как Андрей старался по возможности быстрей прошмыгнуть между ними.

На следующее утро мы встретились на «Рижской» и сели в автобус.
- А в мороз хорошо идёт! Да, орлы?! Только потом, когда заходишь в тёплое помещение, сразу срубает. Кстати, а куда делся Кирюха с Андреем? – спросил Колян.
- А что, Андрей тоже был? – поинтересовался Лёха.
- Ну ты даёшь, Лехен. Был, конечно, пока тебя не стошнило и ты не начал выкидывать рубероид. И чем он тебе помешал? Как добрался до дома, кстати?
- Какой рубероид? Я пошёл домой через весь лес – к метро «Сокольники». Меня пробрал сушняк уже в дороге, пришлось пить из проруби Путяевских прудов.
- Офигеть, сушняк в минус десять градусов, - изумился я. - И как ты из них пил, летом оттуда воняет сероводородом?!
- А зимой ничего, нормально пьётся! – ответил Лёха.
Колян предположил, что бактерии, синтезирующие сероводород, при отрицательных температурах впадают в анабиоз и залегают на дно, поэтому зимой вода из проруби такая вкусная. А потом полюбопытствовал, что произошло со мной. Это было любимым занятием всех пьяниц, которые крепко выпили накануне и проснулись в беспамятстве в различных местах – предаваться совместным воспоминаниям о содеянном, по крупицам восстанавливая череду реальных событий, когда показания каждого сотрапезника удивительным образом дополняют картину безвозвратно потерянного для всех остальных прошедшего, помогая сложить на редкость цельную и колоритную мозаику.
- Я пошёл на физкультуру, но меня выгнали не сразу, а только после того, как я три раза не смог подать, промахиваясь мимо мяча. «Такой волейбол нам не нужен», - сказал Алексей Евгеньевич, указывая на дверь. А между прочим, Колян, три на троих мы вчера так и не выпили, - заметил я.
- Точно! Четыре на четверых – не считается! – подтвердил Лёха.
- Да это всё Кирюха помешал! – искренне негодовал Колян. – Всё, сегодня тихо отходим, никому ничего не говорим. Ни слова, орлы! А если кто встретиться по пути, мы скажем…
- Да чего мы скажем? И так всем будет понятно, - заключил Лёха.
- Так, парни, приготовились выходить. Все налево, а мы – направо. Выходим, и как ни в чём ни бывало идём в магазин. Потому что мы – Тройка, Семёрка, Туз!

ЧЕЛОВЕК-СТОЛБ

На втором курсе нас заставляли резать земноводных. Надо признать, что профессор Гора читала весьма интересные и содержательные лекции по физиологии животных (по её словам – даже в Кембридже), но отрезать лягушкам головы и проводить над ними чудовищные опыты нам с Лёхой казалось излишним. Поэтому профессор Гора однажды пригрозила нам, что мы уйдём в солдатских сапогах прямиком из её кабинета в казармы. Но мы только посмеялись про себя над её угрозами, ведь среди нас был человек, выполняющий всю грязную работу, засучив рукава белой рубашки. Смешнее нам было только в тот раз, когда Лёха написал за меня реферат – что-то там о рефлекторных дугах. Я, не глядя, сдал его Горе, а потом выяснилось, что у меня мания величия. Этот шутник пользовался в Ленинской библиотеке, куда я даже поленился записаться, книжками одних только моих однофамильцев и в списке литературы стояли восемь подряд учёных Ивановых. На моё счастье, профессор Гора оценила этот юмор, и солдатские сапоги примерять не пришлось.
Ире с Катей не грозили казармы и солдатские сапоги, но для получения зачёта они с холоднокровным отвращением умерщвляли бедных тварей по нескольку штук за семинар. Мы с Лёхой даже разрабатывали планы по освобождению жаб из адской лаборатории профессора Горы, но затем пришли к выводу, что, выкрав аквариум с амфибиями и выпустив их на волю в Путяевские пруды в середине декабря, не окажем им большой услуги и существенно не продлим их бестолковое существование.
Колян тщательно отмывал руки после очередной экзекуции во имя будущего науки, а Лёха уже собрал вещи и вскочил с места, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Я сказал ему невзначай:
- Чего встал, как столб… садись, - просто так сказал, без всякой задней мысли.
Колян вынес Лёху из аудитории к гардеробу и поставил под прямым углом.
- Я – столб. Я – столб, - твердил Лёха, пока нам выдавали одежду.
Мы обернули его в куски материи и, взвалив остов столба на плечо, Колян вытащил его на улицу, зашагав к Геофаку.
Шагов через семьдесят Колян подустал, и мы решили покамест вкопать столб в землю, и ушли на психологию.
Под конец семинара вбежал перепуганный Дима и сбивчиво объяснил, что неподалёку от Биохима обнаружил посиневшего от холода Лёху в стоячем положении. На вопрос, что он здесь делает, Лёха ответил, что он просто тут стоит, поскольку является столбом. Вместе с Ромой они притащили его на Геофак и поставили на первом этаже, хоть он и просил их не выкапывать с того места, где мы с Коляном его оставили. А теперь они не знают, что с ним делать.
- Во дела! Я думал он уже домой уехал, – только и произнёс Колян. Но быстро взяв себя в руки, добавил, - пойдём, разберёмся, что на него нашло.
Похоже, Димон и впрямь беспокоился насчёт Лёхи и воспринял всё это спонтанное превращение слишком серьёзно:
- Не знаю, может он двинулся на почве Кафки, как раньше – на трудах Кропоткина. Зря ты ему дал почитать, там есть такой рассказец - «Мост»… Параллели очевидны.
- Димон, мы с тобой играли в дебилов дуэтом, видать Лёха хочет нас переплюнуть и выступить соло. Не беспокойся, любому предмету материального мира нужно всего лишь понимание, и мы обеспечим им его, - я предложил безоглядно поверить в чудесную метаморфозу, не руководствуясь никакими рациональными объяснениями вперемешку с литературными аллюзиями и спокойно спуститься вниз.
Столб стоял около гардероба, а вокруг собралась праздная толпа зевак. Многие приходили издалека – с пятого этажа – и спрашивали:
- Это ты - столб?
- Да, я, - отвечал он.
Кому-то было весело, а кто-то пытался его развоплотить. В ответ он рассказывал, какой он высокий, прочный и тяжёлый, как его обдували ветры, под него писали собаки и гадили птицы сверху, а он всё стоял – непоколебимый и бетонный.
Рядом Беляев сел на дипломат и заявил, что он – унитаз. Для такой сложной позы он продержался достаточно долго, но его перформанс завершился тем, что он захотел в туалет по-настоящему.
Затем подошла какая-то пухлая и напористая девка с первого курса и спросила:
- А ты правда столб? Докажи! А у столба ещё есть фонарик, - глупышка была явно недовольна тем, что не она оказалась в центре внимания.
Нам пришлось протиснуться через толпу обывателей и убедить их, что перед нами безусловный и абсолютный столб и вера в него никоим образом не должна подвергаться сомнению.
А Колян уже командовал хорошо поставленным голосом:
- Расходимся, товарищи! Вы что, мало столбов в своей жизни видели? Нам его ещё на склад нужно доставить, не мешайтесь под ногами. Начинай погрузку!
В час пик мы ухитрились затащить столб в автобус верхушкой вперёд, а вытащили основанием вниз. Пассажиры молча стерпели неудобства, вызванные погрузочно-разгрузочными работами, очевидно полагая, что парень крепко пьян, хотя при этом он и не пел песен, как водится в таких случаях, о чём знало большинство завсегдатаев этого маршрута.
До метро столб сопровождали я, Тёма, Дима и Колян, попеременно возлагая друг на друга функции подъёмного крана. По пути многие старушки давали нам ценные указания, как наилучшим образом транспортировать заданный объект со сходными характеристиками. Один раз нам пришлось временно вкопать столб в землю, когда мимо прошагала целая рота милиционеров. Как повелось, милиционеры не заподозрили в нашем поведении ничего необычного и ушагали по своим более важным делам – преследовать убийц и казнокрадов.
Вплотную приблизившись ко входу в метрополитен, Артём обеспокоился, как быть дальше. Я предложил прямо обозначить наши функции, как переноску столба и электротехнического оборудования бригадой монтёров.
Колян победоносно вошёл на станцию «Алексеевская» со столбом на плече, с которого безвольно свисали провода. Моя задача заключалась в том, чтобы идти в авангарде процессии и разъяснить глупой тётке, контролирующей турникеты, кто мы такие и что, собственно говоря, транспортируем. Для этого столб был установлен перед её будкой, а я прошёл вперёд со всеми проездными. Но тут эта дура разоралась, что вызовет милицию и начала дуть в свисток. Мы высыпали на неё логически безупречные реплики относительно невозможности пройти вышеозначенной бригаде вовнутрь метрополитена иным способом, кроме как через её главный турникет.
А Лёха продолжал бубнить, что он столб, и к чему такое возмущение:
- Почему это на улице столбов полно, и никого это не удивляет, а в метро со столбом нельзя?!
Сзади скапливалась порядочная куча уставшего после рабочего дня народа, и наша стройная аргументация стала казаться тётке со свистком всё более убедительной. По крайней мере, мы беспрепятственно проникли в ансамбль подземных дворцов, соединённых рельсами.
На эскалатор столб протащили почти волоком. Даже у таких эпических былинных героев, как Тёма и Колян, иногда заканчивалась силушка. Я посмотрел на соседнюю самодвижущуюся лестницу, и мои наблюдения показались мне весьма симптоматичными, чем я и поспешил поделиться с моими друзьями, обратив их внимание на то, что параллельным курсом с нами ехали две женщины в халатах, на которых было начертано «Скорая помощь».
Когда оказалось, что это не за нами, Колян поставил столб около эскалатора и обратился к нему:
- Всё, Лёха, ты как знаешь, а я домой.
- Да чего там, завтра заберём его отсюда утром в институт, поставим где-нибудь в углу на лекции, - смеялся Артём.
- Точно. Пока, Лёха, до завтра! – сказал Димон. – Я тебе бутербродов принесу. Хотя зачем столбам бутерброды…
- Да я тоже тогда домой, чего я тут буду стоять, как дурак, - сказал Лёха, и пошёл с нами к вагону на обычных человеческих ногах.

Весь последующий день я убеждал знакомых с Геофака и своих наивных согруппниц, что у Лёхи действительно всё в порядке с психикой. Пока я дожидался Тройку и Семёрку утром на автобусной остановке ко мне подошли Ира с Катей и полюбопытствовали:
- Ну и как ты думаешь, Стас, что это вчера было? Это вообще нормально, по-твоему? – дознавалась Ира.
- Я всегда подозревала, что Лёша какой-то странный, - выносила вердикт Катя, - он явно с головой не дружит.
- Но почему именно столб?! – не унималась Ира.
Я высказал робкую догадку, что, возможно, символ столба ближе всего к его мировосприятию и более полно выражает его внутреннюю сущность, нежели чем роль студента Геофака.
- Почему человеку нельзя быть тем, кем он хочет? – вопрошал я. – Пусть даже и столбом. А может быть, Лёха хотел просто проверить нашу реакцию. Тогда объект для превращения был выбран идеально. Что, как никому не мешающий, одиноко стоящий на дороге столб, может служить лучшим индикатором человеческой терпимости? Вы задумывались над этим?
Ира с Катей холодно посмотрели на меня и сказали, что не задумывались и поспешно удалились к подъезжающему автобусу. У меня сложилось впечатление, что я попал в составленный ими список умалишённых сразу вслед за Лёхой. Но меня это нисколько не беспокоило.

АКТ ПРОДЛЕНИЯ ЖИЗНИ НА 150 ЛЕТ

Колян изображал нас в виде дракона, у которого было общее основание, а из него произрастали три туловища: в центре он расположил себя с бутылкой водки, левой частью являлся я с баскетбольным мячом и корзиной, а справа нависал Лёха с ледорубом. Колян много чего изображал, скучая на лекциях. Как-то раз он украдкой нарисовал в профиль портрет одной симпатичной девушки с английского, которую называл Дулей (сокращённое от Дульсинеи). Дело в том, что в эту Дулю уже недели как три был влюблён человек с ледорубом с нашего постера, олицетворявшего триединство Тройки, Семёрки и Туза. Зная Лёху, три недели считались весьма серьёзным сроком, ведь его чувства зажигались и гасли с периодичностью вращения Земли вокруг своей оси. За один оборот он мог влюбиться в любую случайную прохожую, продавщицу или официантку в пельменной, зато если уж «любил» (естественно, безответно), так любил пылко и по-идиотски трагично все отпущенные ему два или три дня, пока не встречал в вагоне метро или в коридоре института другую невинную и ничего не подозревающую девушку.
Из самых благих и дружеских побуждений Колян намеревался подарить Лёхе портрет его возлюбленной Дули, дабы тот утешал себя созерцанием любимого образа по субботам и воскресеньям, не имея возможности видеть предмет страстного обожания воочию, ибо даже в самых откровенных фантазиях он не мог позволить себе пригласить её в кино или в музей в свободное от учёбы и лесопарка время. Но перед дарением автор показал его мне и попросил высказаться по поводу техники и композиции рисунка.
Внимательно всмотревшись в листок, небрежно вырванный из общей тетради в клеточку, я честно сказал, что изображённая в профиль, более всего Дуля походила на истукана с острова Пасхи.
Когда я перевёл взгляд с портрета на Колю, тот был уже весь красный, а через секунду лёг на парту, закрыв лицо руками, издавая какие-то булькающие и хрюкающие звуки. Я потрогал его за плечо:
- Эй, Колян, что с тобой? Ты чего, э?
- Чего это с ним? – сидевший неподалёку Беляев тоже начал беспокоиться.
Все эти симптому были не к добру. Ракетный двигатель уже завёлся, и остановить его не представлялось возможным. По крайней мере, на моей памяти такого ещё не случалось. Если у Коляна запускалась процедура старта, кода отмены никто не знал, даже сам Колян.
- Мы взлетим на воздух, если он не выпустит пар, - предрёк Беляев.
Мы сидели на лекции по общему землеведению для всего курса, пара вот-вот должна была подойти к концу. Я сверился с «Командирскими» часами, которые тряслись и вибрировали на Коляновской руке вместе с другими частями тела. Я почувствовал, что здание скоро осядет, а из окон повылетают стёкла.
- Продержись ещё две минуты, командарм, скоро звонок, - напутствовал я.
Едва он раздался, как Колян вскочил с места, точно первоклассник в первый день занятий, и выбежал в коридор. Там он не стал сдерживать себя и дал себе волю:
- Всё, парни, не могу больше – ха-ха-ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! – и так он смеялся не меньше минуты без перерыва.
Из кабинетов и аудиторий выскакивали перепуганные и удивлённые люди. А Ольга Фридриховна - преподавательница истории педагогики - призналась, что услышала смех Коли ещё у библиотеки и специально прибежала насладиться им с первого этажа.
Пожилая и степенная секретарша с кафедры физгеографии качала головой, приговаривая:
- Николай, надо же быть сдержанней.
Но именно сдерживание аккумулировало и усиливало его смех в разы, делая опасным акустическим оружием.
- Представляешь, если бы Колян курил анашу? – поделился своими соображениями Тёма.
- В таком случае, его следовало бы запирать в бомбоубежище, чтобы он не разрушил город.
- Кстати, а с чего это он так?
- Не знаю. Мы просто сидели на лекции…
Думаю, это было не так важно. Возможно, уже и сам Колян не помнил первопричину. Вроде бы успокоившись, он зашёл в туалет, но оттуда вскоре пошла вторая волна смехового цунами. Минуты через две она схлынула и утихла, изредка дополняемая отдельными невразумительными всплесками. Ещё через минуту вышел абсолютно серьёзный Колян с мокрой головой и зачёсанными назад волосами. Обычно он делал такую причёску после того, когда «перед глазами плыл асфальт». У дверей мужского туалета собралось много народа и Коляну это не понравилось:
- А что, в чём дело, товарищи? Расходимся, не стоим, перемена уже закончилась. Или никто не опаздывает на пару?
- Коля, ты в порядке? – спросила Ирочка. – Ну нельзя же так…
- И правда, Колян, ты сегодня вообще дал! – поддакнул Беляев.
Обращаясь к Беляеву, а через него и к другим свидетелям только что случившегося феномена, Колян заявил следующее:
- Твоё мнение, равно как и всех остальных, меня не интересует. Меня интересует лишь то, что думают обо мне Лёха и Стас. А теперь, отправляйтесь по аудиториям. А у нас с ребятами дела.
- Да знаем, какие у вас могут быть дела, - съязвил Беляев.
Но в его голосе слышалась явная обида на то, что он в этих «делах» не принимал участие.

ПОТОМОК КНЯЗЕЙ БЕЛЬСКИХ

Димон имел неосторожность выпить с Клочковым и Беляевым. Распив одну бутылку водки на троих на нашем месте в лесу, в течение последующего получаса он с удивлением наблюдал, как его сотрапезники изображают нелепое подобие борьбы в грязи под столом, сопровождая эту возню визгами и глупыми хихиканьями. Удивление его только наросло после сцены добровольного кормления Клочкова крапивой. Затем Клочков залез в лужу и поплыл спортивным брасом, как ему, очевидно, казалось – а на самом деле барахтался подобно гигантской амфибии, взбивающей сливки в кувшине из народной мудрости. Когда его вытащили за ноги из лужи, в нём неожиданно проснулся поэтический дар, и он стал сыпать метафорами, крича, что горят верхушки деревьев. А ведь не каждому трезвому человеку придёт в голову сравнить буйство красок осенней листвы с лесным пожаром. Из леса Серёгу Клочкова выводили через трамвайные пути, на которые он решил прилечь, осознав тщету своей деятельности на поприще безумия и мракобесия. Когда из трамвая вышел вагоновожатый с монтировкой, Серёжа вскочил и побежал в сторону гаражей. Там его окружили собаки и начали облаивать. Клочков встал на четвереньки и принялся облаивать их в ответ, после чего те в недоумении разбежались. В конце концов, ребятам удалось сдать Клочкова охраннику в общаге, и следующие пару дней Серёжа восстанавливал магическую силу, не выходя из своей лаборатории ужасов.
«Это отвратительно, когда люди выпивают в первый раз только на втором курсе университета, их поведение напоминает буйное скотство и достойно всяческого сожаления. Надо начинать потихоньку тренироваться ещё со школы, чтобы не выглядеть таким идиотом», - делал вывод Димон.
Я предложил укрепить организмы непосвящённых и помочь им поскорее преодолеть дикие симптомы первой стадии алкоголизма и затащить их на относительно спокойную вторую ступень. Но если Клочков был изначально безнадёжен, то Беляеву ещё можно было оказать помощь:
- Надо, чтобы он пил со стоящими людьми, а не с адептами зла и чернокнижниками, которые нагнетают радиацию. Давай как-нибудь возьмём Беляева с собой, только без этого мракобеса. Зря ты показал ему наше место, надеюсь, он там больше не появится.
Мы привлекли стоящих людей – Лёху и Коляна – и решили начать с малого:
- Давайте по бутылочке сидра? Там всего девять градусов.
Все согласились, что это самое то, чтобы плавно взобраться на вторую ступень и купили каждому по «бутылочке» «Очаковского» сидра. В нём действительно содержалось всего девять градусов, но мы не покупали ёмкостей меньше полутора литров. Выпив одну такую бутылочку, Беляев начал доказывать, что он потомок князей Бельских, при этом линзы его очков странным образом не совпадали с условной линией, соединяющей зрачки – одна линза опустилась ниже этой линии, а другая поднялась намного выше правого глаза.
- Это те самые Бельские, среди которых было полно сволочей и предателей? – уточнил Колян.
А Димон указал, что так напиваться с одной бутылки сидра – неприлично:
- Вот если с одной бутылки водки – ещё куда ни шло…
А Беляев бил себя в грудь и утверждал, что князьям Бельским известно о приличиях намного больше, чем нам - холопам и потомкам черни. Потом он продемонстрировал фокус со своим вставным зубом на проволоке, - таинственным образом он то исчезал, то снова появлялся на своём месте. А напоследок молвил финальное слово:
- Я – русский дворянин!.. Их надо мочить!
- Кого, Саша?
- Всех! В газовые камеры, - успел передать нам свои пожелания величественный продолжатель традиций князей Бельских перед тем, как временно отключить встроенный громкоговоритель.

ДЕНЬ СТРОИТЕЛЯ

С самого утра около Геофака велись какие-то профилактические работы, мы обратили на это внимание, когда ушли со второй пары. Вернувшись из леса – порядком замёрзшие и занесённые снегом – мы обнаружили открытый канализационный люк возле самого входа на факультет.
- Ребята, давайте не будем сегодня палиться на геофаке и пить портвейн в женском туалете, - предложил Беляев.
- Зачем туда идти, - поддержал его Колян, указывая на проход в подземный мир, - смотрите, полезли вниз, там тепло и ветер не дует.
Идея показалась нам вполне здравой, и мы по очереди спустились вниз.
Допив водку, Лёха с Коляном уползли по тоннелям «на разведку» и в тот день мы их больше не видели.
Димон нашёл оранжевую строительную каску и напялил её на себя.
- А неплохое местечко, - говорил он, поправляя свой новый головной убор, - жаль только, закрыто почти круглый год.
Когда мы вылезали из бункера, у входа, несмотря на мороз, толпились жалкие курители табака. Артём, трепавшийся с двумя тёлками с первого курса, едва признав своих друзей, зашёлся смехом, тыча в нас пальцем, пытаясь показаться двум тёлкам значимым и ироничным:
- Пацаны, вы теперь пьёте в канализации?! Во дают!
Очевидно, только что закончилась четвёртая пара, и мы выбрали самый удачный момент для выхода на поверхность из мрачного канализационного Тартара. Однако меня возмутили высказывания Артёма, и я поспешил восстановить его подзатёртую историческую память:
- Тёма, сукин ты сын, тебе напомнить, где ты пил с нами на первом курсе и где потом валялся? Хорош выделываться.
- Да ладно, парни, не обижайтесь! – примирительно говорил Тёма, не переставая хохотать.
Нам даже и не пришло в голову обижаться, ибо мы уже направлялись к легендарной пивной у ВДНХ, где было всё, как в Советском Союзе – стоячие места, разбавленное «Жигулёвское» пиво, колоритные мужики с правильными советскими кружками и доброжелательный хозяин-армянин.
- В этой пивной мой друг Костян выпил восемнадцать кружек, после чего наблевал на парня в вагоне метро, который сидел напротив. А Святослав перед этим скатился вниз по эскалатору, - рассказывал я ребятам.
- Да ладно! Восемнадцать кружек – это же девять литров! Как столько может влезть в человека? – изумлялся Беляев.
- В Костяна – может. Он человек-гора.
Димон, в свою очередь, не мог поверить в другой феномен:
- Да как он сумел доплюнуть до парня, сидящего напротив?
- Я же говорю – он человек-гора. Заблевал пацану все штаны, а потом спокойно вышел на следующей станции. Супер-бизон.
В окнах биохимовского морга опять горел свет, а внутри маячила согбенная тень создателя живых мертвецов и гомункулов, как любил выражаться Андрей.
- Когда-нибудь он доиграется со своими трупами, - сказал Димон.
- Да уж, это дело до добра не доведёт, - согласился Беляев. – А как думаете, где сейчас Колян с Лёхой?
Я предположил, что с ними всё в порядке и они на подходе к центру Земли, пробираясь по трещинам и кавернам к ядру планеты.
Тем временем, чтобы не скучать по дороге, Димон решил разыграть сценку из кинофильма «Амаркорд». Для этого он залез на дерево и дважды прокричал: «Хочу женщину! Женщину хочу!». Прокричал он это, как и положено, по-итальянски, а затем вполне осознанно свалился в сугроб весьма довольный собой под мои аплодисменты:
- Браво! В роли дяди Тео – актёр театра «На Полянке», Дмитрий Юферев!
Беляев не смотрел итальянскую киноклассику, поэтому ничего не понял. Но когда ему разъяснили суть произошедшего, он дал зарок ознакомиться с творчеством Феллини в ближайшее время.
После приземления в сугроб, с Димона слетела каска, и я попросил дать её поносить. Я так и зашёл в пивную и встал в очередь. Когда мы заказали шесть кружек «Жигулёвского», добродушный хозяин-армянин поинтересовался, отчего мы такие весёлые, посматривая на верхнюю половину моей головы:
- Сегодня что – день строителя?
Я хотел сказать, что это мой обыкновенный головной убор, но Беляев опередил меня и сообщил, что такие весёлые мы всегда, потому что он из князей Бельских, а они любят праздный кутёж и ярмарочное веселье.
У нас заканчивались деньги, но расходиться не хотелось, и после пивной нам вздумалось прогуляться до «Алексеевской». По пути мы суммировали мелочь из всех карманов – оказалось, что можно разжиться парой бутылок самого непритязательного пива, и заодно погреться в магазине у метро.
- Ребята, их нам послал сам Господь, - благоговейно промолвил Беляев, войдя внутрь магазина, и указал перстом в сторону винно-водочного отдела.
В указанном направлении проводилась дегустация дагестанского коньяка.
- Круто, можно догнаться на халяву! - обрадовался Димон.
Мы выпили по маленькому стаканчику и отошли в сторону.
- Ребята, надо бы ещё по одному, - Димон явно не собирался поспешно уходить.
- Да эта сволочь нас запомнила и больше не нальёт, - возмутился Беляев.
- Тогда давайте сделаем вот что, - мне пришёл на ум отличный план, и я с радостью поделился с друзьями его деталями, - так, Димон, ты надеваешь Санины очки, а он пусть заматывается в твой шарф. Я отдаю ему каску и забираю его пальто и шапку.
Зайдя в  овощной отдел, мы поменялись между собой одеждой, шапками, перчатками и сумками и стали репетировать реплики чужими голосами. Я критично осмотрел своих друзей:
- Вас можно засылать на шпионское задание, парни, от вашего прежнего облика мало что осталось и дело тут не в алкоголе. Пошли дегустировать по новой. Жди нас здесь, Саня, чтобы не вызывать подозрений.
Мы оставили Беляева среди овощей и появились в винно-водочном отделе с другой стороны, для конспирации.
- Добрый вечер, - сказал Димон неестественно утробным голосом, подойдя за своей порцией.
Девушка, разливающая коньяк взглянула на него и еле сдержала улыбку. В моей одежде и беляевских очках он и вправду выглядел слегка экстравагантно.
- Молодые люди, я налью вам ещё по одному стаканчику, только, пожалуйста – больше не устраивайте этого маскарада.
Мы не нашли Беляева около лотков с картошкой, где он должен был ждать нас.
- Вот идиот, куда он делся с моим шарфом и сумкой? – возмутился Димон.
Беляев случайно обнаружился в рыбном отделе, покупающим селёдку.
- Что ты тут делаешь, тебе же сказали ждать нас, где тебя оставили. Зачем тебе селёдка? Снимай с себя всё.
- Как же так? А коньяк?!
- Мы раскрыты. Приходится это признать, как ни прискорбно, - пояснил я. – Верни каску.
- Нас разоблачили. Мы провалили задание, - констатировал Димон. - Да всё равно коньяк с селёдкой не сочетается, не расстраивайся. Оставь на завтра под водку.

Я шёл по переходу на кольцевую линию в строительной каске грязно-оранжевого оттенка, а рядом шагал Димон, обвязавшийся шарфом, словно оренбургским платком, что делало его похожим на деревенскую бабку.
Я уже давно тщетно придумывал вразумительные ответы на вопросы людей в фуражках: «Почему вы такие весёлые? И почему ты в каске?». Однако три милицейских кордона пропустили нашу шумную процессию с совершеннейшим равнодушием, смущённо потупив взгляды.
- Димон, почему они ничего не предпринимают против нас?
- Очевидно, официальный закон не в силах запретить нам веселиться и ходить в метро в касках. У них на нас ничего нет, они не могут даже подкопаться к нам. Им не даны такие полномочия, чтобы запрещать веселье и ношение строительных касок.
- Мы живём в свободной стране, у нас демократия и терпимость!
Видимо, мы были несколько оптимистичны и опережали события, рисуя картины занимательной футурологии. По направлению к нам наконец-то сподобился выдвинуться молодой милиционер. Но его действия оказались ещё более фантасмагоричными, чем у предшествующих патрульных. К нашему изумлению он задержал мирно идущую прямо впереди нас прилично одетую девушку, чем спровоцировал во мне дикую реакцию гомерического припадка. Если бы я умел смеяться как Колян, то разрушил бы станцию «Проспект Мира»:
- Из всего произошедшего напрашивается невероятный вывод, Димон! Получается, общество считает нас с тобой абсолютно нормальными. Громко смеющиеся и разговаривающие люди, от которых несёт всеми видами алкоголя, замотанные шарфами и с касками на голове – вне подозрений! Их враги – тихо идущие с учёбы девушки в дорогих шубах.
Это резюме, и общий вид Димона со стороны вызвал у меня волну почти неконтролируемого хохота. Димон посмотрел на меня, и у него возникла такая же реакция.

ПИР ВО ВРЕМЯ ДЕФОЛТА

Передо мной затормозила полицейская машина и встала, не доезжая до зебры. Я подумал, что сейчас меня поволокут в участок и будут метелить, ведь для пешеходов горел красный. Но из машины никто не торопился выходить и я стоял, раскрыв рот, не зная, что лучше предпринять в такой ситуации. Полицейские внутри машины активно жестикулировали, очевидно провоцируя меня на побег, чтобы потом пристрелить. Я понял их замысел и не двигался с места, пока не загорелся зелёный. И только когда я перешёл дорогу, патрульная машина поехала дальше. Им было меня не провести, я знал все их уловки. Только через два дня я понял, что это обыкновенные реалии чешского дорожного движения.
Когда я, по сложившейся за неделю привычке, попробовал беззаботно вступить на пешеходный переход около метро «Марьино», меня чуть не сбил «КамАЗ», обдав брызгами и грязью.
За бутылкой «Бехеровки» я восторженно рассказывал друзьям о городе, где искусства живут на улицах, о домах Кафки и доктора Фауста, бесчисленных пивных и погребах, соборе Святого Витта, прогулках по Петршину холму, улице ремесленников и Карлову Мосту над водной гладью Влтавы. О городе, где прямо на Вацлавской площади тебе предлагают траву и героин, а девушки в платьях восемнадцатого века приглашают на оперу Моцарта «Дон Жуан». За последующими бутылками сидра я поведывал, как выпросил деньги на путешествие у мамы, мотивировав это своим географическим образованием, которое «можно получить лишь в настоящих странствиях по миру». Я купил только билет на самолёт (благо виза в то время была не нужна), и мама напутствовала меня: «Попробуй только не вернись – я тебя убью!». В аэропорту я познакомился с девушкой Аней, что было для меня совсем несвойственно, и мы заселились с ней в одном номере на улице Дитрихова. Ей было целых 23 года, и в мои 18 она казалась совсем взрослой женщиной, чуть ли не старухой.
«Ну, ты её тгахнул?» - осведомлялся Артём Комков со своей очаровательной буквой «р», которую не выговаривал.
Конечно же, нет. Мы просто жили в соседних комнатах, без неё я бы дольше искал жильё со своим знанием единственного земного диалекта. А через два дня она съехала к своему другу из Будапешта.
«Ну и что? Тем более надо было её тгахнуть!» - не унимался Тёма.
Вообще-то, мне хотелось вернуться в Прагу даже из-за одной лишь улыбки прелестной белокурой девушки, работавшей в мини-маркете на моей улице, где я покупал пиво каждый вечер. Её звали Ленка и для меня она воплощала всю красоту Чехии, но об этом я предпочитал не говорить вслух.

Ещё по возвращению из Праги обнаружилось, что на родине произошёл какой-то дефолт. Стоило ненадолго покинуть страну, как у неё рушилась экономика и менялось правительство.
Дефолт больно ударил по нашим вкусовым пристрастиям. Вместо настоящего дешёвого чешского, которое стало нам не по карману из-за обвала рубля, пришлось пить всё равно подорожавшее отечественное. Прилетев из Чехии, я окончательно узрел уродливую сущность нашего капитализма. После посещения аутентичных пивных в центре Праги, где божественный напиток стоил меньше доллара, я считал абсурдным ходить в московские кафе, где убогое пойло, вроде «Клинского», продавалось минимум в два раза дороже. Это даже заронило во мне сомнения, относительно пресловутой широты русской души. И чем дальше, тем сильнее ментальное «жидовство» нашего бизнеса выводило меня из себя во всех сферах, куда дотягивалась его сморщенная когтистая лапа.
Набрав бутылок по восемь на каждого, мы любили в хорошую погоду посидеть в лесу, или на Никитском бульваре, рассуждая о состоянии дел в мире.
- Почему у нас в стране возмущаются, что все пьют пиво на улицах? Сделайте, как в нормальных странах, чтобы пиво в баре стоило столько же, сколько в магазине, и никто не будет сидеть на лавках и детских площадках.
- Это да. Но я всё равно буду пить на улицах. Мне это нравится, - признавался Димон.
- Да мне тоже, - соглашался я. – Но вот это мне нравится меньше. Всё-таки, иногда меня бесит, что наше поведение биологически детерминировано.
Моего друга, похоже, это волновало куда меньше.
- Но если бы мы являлись, скажем, разумными кристаллами, разве нам нужно было бы это делать? – вопрошал я.
- Конечно нет! – отвечал Димон, заканчивая писать в арке около «Театра на Малой Бронной» и застёгивая ширинку.

САКРАЛЬНЫЙ КАННИБАЛИЗМ

Эльвира Вячеславовна Раковская не вела у нас семинары и с виду казалась доброй и безвредной старушкой. Однако «иностранцы» её патологически боялись и отзывались как о злобной фурии, посещая даже её лекции в полном составе, очевидно опасаясь за свою экзаменационную оценку. Мы с ребятами тоже иногда захаживали к ней и сидели на задних рядах, предаваясь интеллектуальным играм.
Когда Эльвира Вячеславовна пустила список присутствующих, Лёха задумал его съесть. В качестве акта сакрального каннибализма.
- На нём начертаны имена всех наших сокурсников, и когда они окажутся внутри нас, мы получим над ними тайную власть, - пояснил Лёха. Ему не давала покоя идея, завезённая с островов Тихого океана, где с мясом белого человека туземцам передавалась вся его сила.
Колян встрепенулся, отвлёкшись от разложения слова «электрификация» на неделимые составные элементы, и обратился ко мне:
- Стас, ты с нами? – нет сомнений, что он тоже усмотрел в поедании списка сакральную, глубоко мистическую церемонию.
- Извините, парни, у меня гастрит.
- Лёха, ты слышал? Это предательство! А как же Тройка, Семёрка, Туз?! – Колян решил разыграть карту сакральных цифр.
- Ребята, я не боюсь, просто мне не нравится вкус бумаги. К тому же, у человека целлюлоза совсем не перерабатывается, вам ли объяснять.
- Мы же всё делаем на троих. Ну что, точно не будешь? – спрашивал Колян, разрывая список на две части, словно предлагая свой фирменный бутерброд с яичницей.
- Да ладно. Не хочет – не надо. Давай пополам, нам больше достанется, - сказал Лёха, имея в виду тайную власть, запихивая в рот бумагу.
Колян долго мял свою порцию сакральной силы в руках, а затем так же долго и сосредоточенно жевал с самым серьёзным выражением лица.
- Так, а где список? – поинтересовалась, наконец, Раковская.
Никто этого не знал, пока девочки с английского, сидевшие впереди, не наябедничали, что передали его нам и с тех пор не видели.
Колян как раз с трудом проглатывал последний кусок, когда Раковская окончательно вышла из себя:
- Что за глупости? Где список, в последний раз повторяю?!
Лёха и командарм Чубанов лишь удивлённо разводили руками и пожимали плечам.
- Вон из аудитории! Детский сад какой-то.
Выходя вон, Лёха обронил:
- Что мы, по-вашему, съели его, что ли? – и громко хлопнул дверью.
Встретившись после лекции, я спросил у него, будет ли он и дальше заниматься сакральным каннибализмом и поедать документы людей – паспорта с фотографиями, военные и читательские билеты, зачётки отличниц. Лёха сказал, что только без твёрдых обложек, ибо это чересчур даже для его желудка.
- Хотя, если должным образом измельчить… - задумался он, а в этот момент из туалета вышел Колян и заявил, что ему надо срочно запить этот чёртов список и как можно быстрей растворить его в желудке.
Большая перемена только начиналась, поэтому Колян с Лёхой решили по-быстрому «жахнуть» на двоих бутылку водки, заботливо посоветовав мне воздержаться, памятуя недавние высказывания о гастрите. Но я и сам упредил их своим отказом. Они взяли «Пшеничную», зашли во дворик, где мы всегда обедали, достали бутерброды с яичницей и колбасой и за десять минут «жахнули» её в два приёма. А потом абсолютно трезвые пошли на лекцию профессора Раковского по экономической географии зарубежных стран. Видимо, из-за разницы температур на улице, где было минус пять, и в помещении момент опьянения наступил столь внезапно и резко, что Лёха, по его словам, всем существом физически ощутил его прямо на входе в аудиторию. Однако у него хватило координации и терпения добрести до последней парты, не качаясь, и тихо просидеть до конца пары, пока его не отпустило.
Рядом со мной сел Рома Черных из четвёртой подгруппы. Я знал о нём, что он принципиально не даёт никому в долг, а Андрей Романов называл его «похотливым котом». Возможно, Андрей не ошибался, но у Ромы была с собой бутылка французского вина, и он предложил разделить её с ним. Рома разливал вино под партой в пластиковые стаканчики, а когда профессор рисовал на доске графики и  диаграммы, мы чокались и торопливо пили. С последнего ряда за моей спиной раздался справедливый упрёк, что водку я пить отказался, а буржуазное пойло поглощаю с удовольствием:
- Смотри, Лёха, в наших рядах затесались ренегаты. Говорят, будто у них гастрит, водку не пьют, списки не едят…
Но Лёхе было не до того. Возможно, сакральная сила, заключавшаяся в списке, плохо растворилась и распирала его изнутри. Как и во всех предыдущих экспериментах с расширением сознания, основанных на смешении пива, портвейна, коньяка, водки, вина, одеколона и настойки боярышника в разных пропорциях в одном стакане, Лёхино сознание наоборот сузилось. С тех пор я ни разу не заставал его за сакральным каннибализмом.

ТИПИЧНЫЕ БУДНИ ГЕОФАКА

Мы ехали в автобусе из лесопарка, Лёха держался за поручень посредине салона и пел Джо Дассена. Естественно, - на французском, как иначе. Неподалёку стояли две тихие и аккуратненькие девочки лет пятнадцати вместе с отцом. В перерыве между куплетами Лёха шагнул им навстречу и поинтересовался, не чувствуют ли они с ним некое единение. Скорее всего, их чувства выражались другим словом, девочки готовы были провалиться в пол автобуса или втайне мечтали, чтобы резиновая «гармошка» «Икаруса» разорвалась пополам и их задняя часть автобуса осталась бы на месте, а пьяная пародия на Джо Дассена унеслась бы прочь. Но они лишь скромно промолчали. Их отец тоже стоял молча, как и Колян поблизости, не в силах ничего противопоставить подобному «единению». Однако тут наступило время второго куплета, и Лёха переключился на вокальное исполнение шлягеров французской эстрады.
После этого концерта я поехал домой, а Лёха с Коляном – к американскому посольству, протестовать против бомбёжек Югославии. В вечерних новостях сообщили, что по зданию дипмиссии неизвестные произвели выстрелы из гранатомёта.
Утром, как обычно, мы встретились около «Рижской».
- Парни, признавайтесь, это вы пальнули вчера по янки из «Мухи»?
- Если бы у меня была «Муха», я бы без промедления пальнул бы, - ответил Колян.
Он бы точно пальнул. Колян часто сожалел об упущенных возможностях.
«Мне бы тридцать автоматчиков с калашами и подкатить на двух здоровенных «Уралах» к Останкино!», - и можно было не сомневаться, что вся политическая жизнь в Российской Федерации и на постсоветском пространстве коренным образом поменялась бы к лучшему. Видимо, когда танки расстреливали парламент в 93-м, Колян не успел заскочить в грузовик с баркашовцами, едущими штурмовать телецентр. Или его не взяли с собой по малолетству.
- Смотрите, философ опаздывает на свою лекцию! – заметил Колян.
- Да уж, какая тут философия, бегать за автобусом, - сказал Лёха. – Вот вам и атараксия с автаркией!
- Да ладно вам, он крутой чувак, не надо тут..
В толпе обывателей нашего философа вполне можно было принять за  рассеянного ботаника в нелепых очках. Между собой студенты называли его Петя Рябов, без всяких прозвищ или, тем более, отчеств. Но меня всегда раздражало, что свора малолетних недоумков пренебрежительно высказывается о человеке, в котором за хлипким фасадом скрывалась настоящая интеллектуальная мощь, которую он обрушивал на нас во время своих лекций, неузнаваемо преображаясь из чмошного задрота, каким он представлялся большинству сокурсников, в подлинного оратора и мыслителя. Но когда раздавался звонок на перемену, он незаметно сходил с кафедры и, словно уменьшившись в размерах, тихо сидел в углу, читая какого-нибудь Хайдеггера.
Я любил философию, читая что-нибудь по теме каждого семинара, но ни разу не отвечал на них. «Я знаком с этим вопросом, но отвечать не буду», - заявлял я изо дня в день. Мне казалось это очень по-философски. К тому же, я ненавидел публичные выступления.
- Какой ещё препод поставил бы мне пятёрку на экзамене за моё молчание на семинарах, скажите пожалуйста?
- Это да! – согласились мои друзья.
Пётр Рябов успел вбежать в заднюю дверь автобуса, а мы решили пропустить ещё два, для пущей философии.
«Стоим, парни, как раз откроется магазин», - мудро изрёк Колян.
Вместо пары мы не спеша обошли несколько палаток и отправились в Сокольники. Расположившись на скамейке около пруда, Колян продавливал пробку внутрь бутылки «Тбилисо». Мимо пробежали наши сокурсники, которые ещё не сдали кросс. Последним, позади всех - даже девочек -  плёлся Беляев.
- На, хлебни, Санёк, а то на финише сил не хватит, - предложил Колян.
Беляев махнул стакан и припустил вперёд:
- Спасибо, пацаны! Теперь точно придётся пересдавать.
Лёха стал вспоминать, как накануне Колян в неизменно строгом костюме, галстуке и белой рубашке, с дипломатом, будто помощник депутата Госдумы, без проблем миновал милицейский кордон вокруг американского посольства, а его – в потёртом свитере и джинсах омоновцы остановили. Тогда Колян успокоил их свободной от дипломата рукой: «Это со мной!», - и бойцы в касках и с пуленепробиваемыми щитами благоговейно расступились перед ними.
Со стороны финишной прямой приближалась Галина Николаевна – наша преподавательница физкультуры, милейшая женщина:
- Коля, поступил сигнал, что вы тут людям бегать не даёте.
- Почему не даём? Наоборот – помогаем! – парировал Колян.
- Кстати, почему не на занятиях?
- Мы опоздали на автобус, - сказал Лёха.
- Понятно. Стас, а ты почему на баскетбол не приходишь?
- Когда я пришёл, команда физфака не явилась, мы одержали техническую победу двадцать-ноль! – похвастался я, незаметно отпихивая ногой пустую бутылку. – Какой смысл мне приходить, если соперники боятся со мной играть?
Я и взаправду пришёл на игру сборной геофака в спортзал на Юго-Западной в первый и единственный раз ещё на первом курсе, и мы выиграли без борьбы из-за неявки противника. Радость от этого разгрома не омрачила даже пропажа проездного и денег на пиво. «Вот скоты», - подумал я тогда. У нас на геофаке люди были куда культурнее, чем в главном корпусе и никогда не позволяли себе заниматься кражами из открытых настежь раздевалок.
- А когда ты кросс сподобишься пробежать до конца?
В спортзале я мог носиться с мячом часами, но просто так бежать три километра подряд казалось мне утомительным, но я твёрдо пообещал:
- Завтра, Галина Николаевна!
- Придётся вам завтра без меня, пацаны, - добавил я, когда Галина Николаевна ушла. – Или тогда после кросса выпьем.

ПРЕЗРЕНИЕ К ВЕЩАМ

Когда кто-то хотел сказать, что застолье могло быть и получше, всегда вспоминали день рождения, который я отпраздновал на третьем курсе: «Это что… вот у Стаса было. Пришли и все умерли».
Да, так всё и было. У Коляна снова перед глазами плыл асфальт, Димон встретил в метро грудастую учительницу по психологии Екатерину Юрьевну и признался ей в любви. Лёха проснулся в лесу, через который он пошёл домой пешком, и увидел перед собой копыта лошадей. «Вставай, парень, а то заработаешь простатит», - поднял его заботливый голос конного милиционера. Артём привёл с собой какого-то бригадира со стройки, где подрабатывал чернорабочим, отрекомендовав того человеком, способным перепить всех. В итоге, бригадир пропел пару песен, проблевался и упал под лавку. Когда к третьей паре, как мы и договаривались, приехали «друзья геофака» - Костян, Влад и Свет, я был уже в хлам.
Рассказывали, что я пошёл послушать репетицию нашей местной рок-группы в подвал и, оставшись весьма довольным прослушанным, даже поаплодировал. Однако, собравшись уходить, полюбопытствовал относительно местонахождения моей гитары. Она была дома, объясняли друзья, пытаясь оттащить меня от парня по кличке Микрофон, которого я пытался задушить с сакраментальным вопросом: «Где моя гитара?». Я их не слушал, так и не уяснив, где оставил свою гитару. Потом я лежал на входе в здание, мешая пройти замечательной преподавательнице по истории педагогики Ольге Фридриховне, и послал её куда подальше отборным матом. Я был потрясён величием этой женщины, когда на экзамене она поставила мне четвёрку и назвала талантливым, но слегка несобранным человеком.
Всё это было похоже на правду. В довершение всего, на автобусной остановке мы с Артёмом схлестнулись с толпой болельщиков ЦСКА. Тёма в ультимативной форме доказывал им неизбежное чемпионство «Спартака» и выкрикивал речёвки, унижающие достоинство и порочащие репутацию коневодства. Я свалился с первого удара, хотя и сам не прочь был отдохнуть, и пока лежал башкой около самой урны, «друзья геофака» запихивали Тему в автобус, чтобы его не отметелила толпа малолетних фанатов.
Переночевав в каком-то притоне для престарелых на Каховке вместе с Андреем, мы зашли с утра к нашему другу Лёне и тот вынес нам кружку холодной воды из-под крана и два бутерброда с красной икрой, ибо по его словам у него «в доме больше ничего не было». Я с удовольствием уминал их, светя своим фонарём на темноватой лестничной площадке.
Чтобы избежать повторения этого кошмара и вырваться из обыденного хода событий, я отправился справлять двадцатилетний юбилей в Рим в полном одиночестве, получив деньги от мамы на расширение географического кругозора.
Товарищи как следует проводили меня в путь, а Колян напоследок попросил, чтобы я привёз ему камень от Колизея.
Вдоволь побродив по Форумам, музеям Ватикана и тратториям, помывшись в термах Каракаллы и совершив церемониальные обряды в храме Весты, я, наконец, решился зайти внутрь Колизея, вознамерившись довершить дело, начатое германскими племенами в пятом веке нашей эры.
За акты архитектурного вандализма меня почему-то не задержали центурионы и не бросили на арену сражаться с дикими животными, к чему я был внутренне готов. Мне удалось вернуться в Москву с четырьмя осколками римского величия, и один из них я с гордостью преподнёс Коляну, как ценную историческую реликвию.
- Ну как, Колян, мой сувенир занял почётное место в твоём музее античных диковин? – спросил я на следующий день.
- Видишь ли…
- Что?.
- Я его выкинул. Да это всё Лёха, начитался всякой анархической байды... Пока мы шли вчера до метро, он внушил мне презрение к вещам. Но я и сам потом подумал – ну что, какой-то камень.. Так получилось, что я от него избавился.
Такова судьба этого кусочка известняка, который я, с риском для репутации всех русских туристов и культурного облика страны в целом, собственноручно отколупал от второго яруса амфитеатра Флавиев 11 октября 1999 года, в день своего двадцатилетия, и провёз через государственные границы; и который валяется сейчас где-то между станциями «ВДНХ» и «Алексеевская» среди обычного гравия и щебёнки, олицетворяя собой причудливое переплетение эпох и Первого Рима с Третьим.

ПРЕДПОСЫЛКИ К РЕВОЛЮЦИОННОЙ СИТУАЦИИ В ДЖУНГЛЯХ НИКАРАГУА

Однажды Лёха и Колян нашли на помойке около факультета 24-кг гирю и затащили её на четвёртый этаж. Затем они незаметно положили её в мусорное ведро в деканате, прикрыв ворохом бумаг, и стали ждать в коридоре, когда хрупкая секретарша – девочка лет восемнадцати – задумает вынести мусор. Их очень повеселило, как худенькая девушка долго не могла сдвинуть ведро с места. Ради этого момента они прослонялись в коридоре больше пары.
Лёха и Колян вообще любили подолгу стоять и созерцать функционирование различных механизмов – открытие шлюза, работу экскаватора, вращение колеса обозрения.
- До чего же додумались люди! – не уставал восхищаться человеческим гением Колян, глядя на слаженные взаимодействия машин и рабочих, выкапывающих котлован.
Могли они любоваться и статическими объектами. Никогда не забуду полчаса на промозглом ветру у монумента «Рабочий и колхозница» с задранными вверх головами моих друзей. В другой раз я прождал их минут десять на станции метро «Маяковская», пока они пялились в табло электронных часов.
- Ничего себе! – только и промолвил Лёха.
На табло отобразились сакральные цифры «11. 11. 11.».
- И что, ради этого мы торчали тут десять минут?
- Ну да!
Я посоветовал им остаться на платформе до вечера и дождаться не менее мистического числа «22. 22. 22.».
Мои друзья любили подкладывать под задницы одногруппникам канцелярские кнопки или надутые воздушные шары, подпиливать ножки у стульев или просто выкидывать их в окна с пятого этажа перед лекцией по истории. Колян подкидывал заведённые будильники в сумки сокурсников и сильно радовался, когда они неожиданно звенели посреди семинаров. «Пора вставать, Саша, не спи!», - хохотал Коля, покуда его обескураженный товарищ пытался вынуть из сумки огромный советский будильник. А однажды он подложил этого механического монстра в стол преподавателю эволюционного учения, после чего тот вздрагивал после каждого звонка на перемену.
Одной из грандиозных идей, которая так и не воплотилась в жизнь, была их задумка выкрасть из кабинета анатомии заформалиненный фаллос и подкинуть в сумочку Ирочке Зеновьевой – нашей прелестной девочке-отличнице. Колян фантазировал на ходу:
- Представляешь, её мама после сессии лезет проверить зачётку, а тут раз!..
- Что это, Ира, спросит мама. А Ира только покраснеет и расплачется! – подыгрывал ему Лёха.
Мои друзья любили петь революционные песни в общественном транспорте, поедать списки присутствующих на лекции, превращаться в столбы, плавать в фонтанах и Патриарших прудах и при всём этом для множества людей Колян умудрялся выглядеть эталоном нормальности, валяя дурака в институте и во весь голос читая Есенина на улицах и площадях.
Возможно, Лёха решил переплюнуть его и в этом, и неожиданно для всех нас устроился на работу. Мы сразу почувствовали неладное, когда он перестал с нами пить в Сокольниках. Сначала он расклеивал по Москве объявления и театральные афиши. Однажды мы с Андреем встретили его в метро, поднимаясь в город, где договорились встретиться с Коляном. Лёха спускался по соседнему эскалатору и, завидев нас, замахал ворохом бумаг и ведром с клеем.
- Я сейчас поднимусь к вам! – кричал он, размахивая ведром.
По Тверскому бульвару навстречу шёл Колян с бутылкой водкой и банкой шпрот в руке. Поздоровавшись своей мощной пролетарской ладонью, он успокоил нас, сказав, что в дипломате есть ещё:
-  водка и шпроты с чёрным хлебом.
Крепко выпив, Лёха уже намекал ранее, что так же крепко полюбил одну девушку «всем сердцем». Мы отлично знали «крепость» его любви, и сколько она обычно длится, но в этот раз чувства, видимо, зашли слишком далеко, если целый месяц он сразу срывался из университета, игнорируя общество друзей, и где-то пропадал целыми днями.
- Ну и как её зовут на этот раз? – допытывался Андрей.
- Аллювия.
Мы-то догадывались, что её имя имело вполне земное происхождение, и даже приземлённое – Галя, студентка на два курса младше. Однако эта бессердечная простушка не испытывала к нашему другу и подобия симпатии, отчего он напивался до чёртиков, а ближе к ночи приходил под окна её дома на Баррикадной и пел, как ему, очевидно, казалось, ариетты и серенады. Ведь он считал себя человеком с великолепным музыкальным слухом, а также - прекрасным исполнителем французского шансона в автобусах и поездах, но его вопли убили бы последние капли сострадания в этой несчастной Аллювии, если б они у неё имелись. К тому же, она жила на первом этаже.
- Да на хрен тебе сдалась эта дура? И что, ради неё ты сутками болтаешься с ведром клея по улицам?
Лёха отвечал, что мы совсем не знаем его Аллювию и велел прекратить о ней любые похабные разговоры. А после водки со шпротами выяснилось, что подлинная, музоподобная и невыразимая Аллювия и вовсе ещё не появилась на свет, а деньги Лёха собирает на революцию в Никарагуа.
- Мне уже целых двадцать, и в жизни пора совершать что-то настоящее! – объяснял он.
Вероятно, именно поэтому он перестал пить с нами в Сокольниках и устроился работать расклейщиком афиш. В него перестали лезть «777» и «Пшеничная» водка, в то время как в джунглях Центральной Америки шла праведная борьба между отрядами сандинистов и никарагуанских «контрас» - жалких ставленников американского капитала.
Но для того, чтобы добраться до джунглей, сначала надо было долететь до Гаваны и сделать пересадку. А ещё раньше нужно было купить самый дешёвый авиабилет за 900 долларов. Это была огромная сумма. Лёха высчитал, что расклейщиком афиш он будет копить на него лет пять, а за это время революция без его поддержки может окончательно выдохнуться. Поэтому он поменял работу и полгода грузил ящики с консервами, не разгибая спины. Мы искренне желали ему удачи, однако разгрузка консервов не приносила больших прибылей для революции. Лёха распродал последнее альпинистское оборудование, но на билет и на первоначальное обустройство в джунглях денег всё равно не хватало.
И вот однажды Лёха позвонил и сообщил, что вечером улетает в Гавану:
- Я взял в долг у мамы, сказал, что … в общем, не важно.
Это произвело на меня большое впечатление, и я вызвался провожать его в аэропорт. Мне показалось, что нам не скоро предстоит встретиться вновь, и я тут же стал собирать друзей. Однако Лёхино отбытие в Никарагуа почему-то никого из них не впечатлило. Андрей сослался на важные дела, а Колян заявил, что самолёт улетает очень поздно, а в это время он давно должен находиться дома. И лишь до Димы удалось достучаться, и то не сразу:
- Димон, ты понимаешь, что, возможно, мы видимся с другом в последний раз? – я и впрямь так тогда считал.
Димон всё понял и через пару часов мы стояли втроём у регистрации рейсов в Шереметьево-2 и давали последние напутствия нашему товарищу:
- За сотню баксов ты купишь на рынке в Манагуа отличный автомат. Там «Калаши» столько и стоят!
- А если сдашь обратный билет, то хватит на целый арсенал!
Так Лёха и проследовал к самолёту, летящему на Кубу со ста долларами в кармане, одолженными у мамы неизвестно на какие цели, и с испано-русским разговорником для налаживания первых контактов с повстанческим движением.
Все рубли он отдал нам, поскольку: «Там они ему больше не понадобятся», - как сказал Димон, покупая пиво и хот-доги у метро. До его закрытия оставалось полчаса, а мы неспешно пили за Лёхино здоровье и успех предприятия в целом:
- А потом, как-нибудь в вечерних новостях, мы увидим бородатого Лёху, обвешанного гранатами, в строю отчаянных барбудос, штурмующих Президентский дворец, занятый бандой самосовцев!
- Точно! И тогда он с чистой совестью сможет вернуться и преподнести свободу никарагуанских крестьян своей Аллювии, бросив к её ногам заржавелое от тропических ливней оружие, ром и сигары.
- Нет, ром и сигары он отдаст нам! – понадеялся я.
На следующий день на семинаре по экономической географии зарубежных стран Оля Жигалёва назвала в числе отсутствующих Лёшу Никанорова. И на вопрос преподавателя, что с ним, я с гордостью ответил: «Он улетел в Гавану!»
Всю перемену Ирочка с Катей допытывались, правда ли это?
- Конечно, мы с Димой лично посадили его вчера на самолёт!
Оля с недоумением пожимала плечами, а Лена Бочерова только посмеялась и покрутила пальцем у виска.
А ещё через день я опоздал на первую пару. Извинившись, я проследовал за парту, сел и вдруг увидел перед собой знакомый красный свитер, рядом с коляновской пиджачной спиной. У меня только и вырвалось:
- Эй, какого чёрта ты здесь делаешь?
Лёха застыл вполоборота и загадочно ухмыльнулся.
- Не знаю, как ты будешь объяснять это…
- Давай на перемене.
- Переменой не отделаешься! Придётся идти в лес. Ты же привёз ром?
Лёха продолжал таинственно улыбаться.
- Нет, это надо как-то переварить…
- Да что тут переваривать, - повернулся Колян и протянул руку для приветствия, - он поменял билет, и в тот же день улетел обратно в Москву. Не надо опаздывать, мне Лёха рассказал уже всю эту историю, пока мы тебя ждали на «Рижской».
На перемене ко мне снова подошли Ира с Катей и кокетливо спросили:
- Ну что, как Лёше понравилась Гавана?
- Да наверняка он опять с похмелья три дня болел, а они опять какую-то революционную кубинскую дурь придумали, - встряла Лена Бочерова.
- Да, нехорошо, Стас, - подтвердила Ирочка.

Леха выпил первый стакан водки, отчего его передёрнуло, и ухмылка понемногу сошла с бледного от холода лица.
- Ладно, ты выставил меня перед всеми лжецом и полным идиотом. Но как же победа коммунизма, как же революция?! Ты хоть побывал в Гаване-то, в самом деле?
- Ты же видел мой билет, и я при тебе ушёл на посадку.
- А может, ты спрыгнул с трапа и убежал домой по взлётно-посадочной полосе?
- Да был я в Гаване. Слушай, рассказываю ещё раз.
Летел я туда четырнадцать часов с какими-то эфиопами и типичным жирным америкосом, который направлялся на Кубу транзитом почему-то из Пакистана. Четырнадцать часов, и почти так и не заснул! Прилетаю на место - невыспавшийся, чуть ли не в зимней одежде, там раннее утро, а уже плюс тридцать да дикая влажность, прикинь. Стою я со своим рюкзаком посреди аэропорта, какая-то мулатка прощается с белым мужиком, который, наверно, хорошо отдохнул в отпуске и неплохо на неё потратился, а теперь она изображает, как ей жалко расставаться. Стою я, смотрю на это и думаю, какого хрена я здесь делаю! В кармане – сотня долларов, по-испански ни слова не понимаю, и жара невъебенная.
Беру такси – нашу «шестёрку» - и говорю: «В отель!». А в какой отель, чёрт его знает. Ну, водила – весёлый чёрный парень – что-то болтает всю дорогу, а я ему: «Жигули – буэно руссо авто!», и всё в таком роде.
Привозит меня в отель «Лидо». В номере – кондиционер, телевизор со спутниковыми каналами и полстены, которая будто бы сейчас обвалиться. Двадцать пять зелёных отдал за сутки вперёд и лёг спать. Просыпаюсь уже после полудня. Иду в ресторан на крыше. Пытаюсь заказать мясо с картошкой. Ищу в разговорнике минут пять нужную фразу и говорю официанту: «Карно асадо», а он ни черта не понимает и отрицательно машет головой.
- Да у них говядина даже для туристов – редкость. Не знал, что ли? Проще омара заказать.
- Ну да, теперь знаю. На этом острове можно собирать по три урожая в год, а население почему-то получает пайки по продовольственным карточкам. Так вот, я тогда вижу в меню знакомое слово и прошу принести это. Официант сразу улыбается: «О, пицца», типа – сейчас будет, и уходит на полчаса.
В общем, после того, как я съел пиццу с ананасовым соком, расплатился за номер и такси, денег у меня осталось чуть больше пятидесяти долларов. А мне ведь ещё надо каким-то образом попасть в Никарагуа.
- Ну и что?
- Как что? На плотах я должен был туда добираться?
- А почему бы и нет? Многие предатели идеалов Че так и доплывали. Правда, до берегов Флориды.
- Не знаю… но я подумал, если я даже обед не могу заказать, то как мне выйти на связь с повстанцами? Короче, я позвонил в отделение «Аэрофлота» и мне сказали, что если я немного доплачу, то успею на вечерний рейс в Москву, если возьму такси.
- Ты что, получается, был в Гаване и только и делал, что спал да ездил на такси из аэропорта и обратно? Ради этого стоило полгода разгружать консервы!
- А что я мог сделать? Я поменял билет и у меня кончились все деньги. В самолёте рядом с моим местом сидела смуглая девушка. Рейс был пересадочный, из Мехико. Я подумал, что она мексиканка, и поприветствовал её на испанском. Но в суматохе я перепутал и вместо «буэнос диас» у меня вылетело «буэнос айрес». Она ответила: «Но, Мехико», я чертыхнулся по-русски, и оказалась, что она армянка, которая…
- Да шут с ней. Меня волнует другое. Видимо, на ром и сигары рассчитывать так и не приходится?
Лёха уважительно оценил моё понимание и вынул из кармана мятый бумажный свёрток:
- На оставшуюся мелочь я выпил минералки в зале ожидания и купил вот эти две ложки.
Я повертел их в руках:
- Что это за дерьмо? По-твоему, это кубинские сувениры? Ты читал надпись – они сделаны в Таиланде! Как они оказались в сувенирной гаванской лавке?
- Зато я привёз Коляну футболку с Че Геварой!
- Коляну?! Да он тебя даже в Шереметьево не проводил! Ну ты и негодяй! Ладно, давай сюда хотя бы ложку.
- Не могу.
- Это ещё почему?
- Одну я обещал сестре. А вторую…
- О господи, только не произноси это имя!!!
Колян важно принял в дар красную футболку с каноническим ликом Че, овеянным лозунгом «Родина или смерть!» и принял благородное и мудрое решение, что мы будем носить её по очереди.
Так закончилась анархо-коммунистическая революция в Никарагуа, а к ногам Аллювии пала таиландская ложка.

ЗАВИХРЕНИЯ КОНТИНУУМА

- А подарок Кате брать не будем? – спросил Лёха у прилавка вино-водочного отдела.
На все деньги мы уже закупили водку и запивку, но немного мелочи ещё оставалось. К счастью, в магазине стоял игровой автомат, который во времена коляновского и даже нашего общего советского детства назывался «Батискаф». Колян предложил на сдачу от водки вытащить подарок из него.
У нас было всего четыре попытки, мы по очереди безуспешно старались захватить плюшевого котёнка, пока Колян не использовал последний шанс, вытащив синего слона. Металлический манипулятор Батискафа промахнулся мимо маленького котёнка, зацепив за хобот огромного элефанта.
- Этот подарок больше подошёл бы Оле Уваровой, - пошутил Беляев.
- Но, но, нечего смеяться нал Олей, - сказал Колян, упредив наши смешки. – Ну всё, теперь можно идти!
День рождения Кати Юдиной следовал сразу же за моим. Мы с ребятами никак не могли его допраздновать со вчерашнего дня. А заодно нам было просто-таки необходимо немного разогнаться перед Катей. У нас в запасе имелось ещё целых два часа, а также водка, хлеб с майонезом и даже подарок, выигранный в «Батискафе». Вообще-то, она позвала в буфет после всех семинаров и лекций только меня с Андреем, но как я мог сказать об этом моим дорогим друзьям…
Если наши собрания в Сокольниках никак нельзя было назвать вакханалиями в классическом, античном понимании, то наречь симпозиумами вполне было возможным. На этих симпозиумах решались насущные и актуальные вопросы из различных областей естествознания, религии и философии.
- Как известно, все лучшие повара – мужчины. Но лучшие кухарки – женщины!
- Точно. Все бабы – дуры! – пришёл к выводу Беляев. И тут же возопил. - Их надо мочить!
- Кого, Саша?
- Всех жидов и чёрных – в газовые камеры! Зато мы первые в космос полетели!
- Но по немецким ракетным технологиям Вернера фон Брауна.
- Но первыми туда полетели именно наши – русские, заметьте, - собаки! И имена у них были славянские! Белка. И … как её там…
- Стрелка, - вместе с икотой вырвалось у Артёма Комкова.
- Давайте выпьем за бога! За нашего – русского, православного!
- Вот дебил, по его мнению, бог в этом сильно нуждается, - усмехнулся Андрей.
- А можно я выпью за итальянского католического? Мне очень нравилось сидеть в соборе Петра после посещения траттории и переваривать там пищу. По-моему, я многое понял там, слушая мессу под орган.
- Я многое понял, когда въехал на лыжах в дерево со всей дури, - вспомнил Колян перипетии лыжных гонок на чемпионат университета.
- Да что нам твой Рим?! Ты, Стас, что – в Риме жил? А я на тебя *** положил! – засмеялся Беляев, но тут же принял облик мученика за веру. – Еретики! Что нам этот собор святого Петра? А у нас зато строили церкви без единого гвоздя! Вот так-то.
И, весьма довольный собой, потомок князей Бельских обводит всех присутствующих торжествующим взглядом и идёт писать в овражек.
- Ну и дебил, - усмехаясь, повторил Андрей.
Лёха разливал всем водку, а из оврага по невероятно криволинейной траектории на нас мчался Беляев с лозунгом: «Патриарх, Ельцин, Бог! Ураааа!!!», а в руках у него оказалась сучковатая дубина, очевидно заменявшая хоругвь или знамя небесного воинства. В шаге от стола его, наконец, свалили силы тяготения, однако он нашёл в себе силы самостоятельно подняться, опёршись на хоругвь-дубину.
- Патриарх, Ельцин, Бог, - только и сумел повторить Андрей. – Прямо какое-то божественное Тримурти.
- Причём заметьте – именно в такой последовательности. Саня, да ты сам злостный еретик. Тебя бы следовало сжечь на костре! – заметил Тёма.
- Русские-православные никогда никого не сжигали! Главное – вовремя покаяться, - огласил нам Саня формулу душеспасения. – Где мой стакан? Я пью за Бога!
И каждый выпил за своих богов, а у кого их не было – за советскую космонавтику и освоение близлежащей Вселенной.
- Ну, а вот это совсем не по-русски, Саша! – Артём Комков увидел, как Беляев тайком вылил полстакана и под общее одобрение налил тому двойную порцию, дабы исконно  русский православный бог, а вместе с ним Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй, а также Святой Пётр и заодно уж Святой Витт умилялись от размышлений Саши Беляева о классовой борьбе, исторической роли национал-социализма и об опасности эмансипации женщин.
А затем вся эта процессия направилась к буфету, и я уже ничего не мог поделать.

- А сейчас для Кати я прочитаю стихотворение Сергея Есенина! – анонсировал на весь буфет Колян.
- Как на восьмое марта, «Сукин сын»? Коля, может не надо? – робко осведомилась Ирочка Зеновьева, вертя в руках синего слона из «Батискафа».
Но стихотворение оказалось про Москву, Коляна уже было не остановить:
«Шум и гам в этом логове жутком, и всю ночь напролёт до зари я читаю стихи проституткам и с бандюгами жарю спирт», - громогласно раздавались надрывные строчки голубоглазого и белокурого поэта над сдвинутыми столами. На одной половине робко сидели девочки с одной бутылкой вина на шестерых. На другой – несколько отчаянных парней, к которым притянулась остальная выпивка. В один момент нам показалось, будто сам Есенин пришёл поздравить Катю Юдину.
- Самый лучший стишок, чтобы посвятить его девушке на день рождения, - равнодушно заметил Андрей, уже давно ничему не удивляясь.
С улицы вернулся Артём и присел поближе к нам.
- Короче, я тут пока курил… Беляев там со всем с катушек слетел. Зря я ему налил двойную дозу, пусть бы пил за бога обычную. В общем, сначала он носился около геофака и что-то орал про православие и народность. Не знал, что он  так свято верует в существование патриарха Московского и Всея Руси. И даже ставит его впереди Ельцина и Бога. Потом попытался догнать профессора Рома с Лобжанидзе, но так и не сумел их достичь.
- И слава богу. Тьфу, чёрт. После него это слово надо объявить табу, - предложил я.
- Затем он опять потребовал мочить всех негров и евреев.
- Да он сам ментальный еврей. За все эти годы, он лишь раз угостил меня пивом, и то, потому что я попросил его об этом в порядке научного эксперимента. А ещё он носит в кошельке неразменный доллар и не хочет его тратить, даже когда нам больше нечего пить. Сволочь.
- Да уж. А потом его вдруг скрутило, и он выблевал целую кучу на асфальте рядом со входом. Тут как раз выходила Фокина, которая ему по картографии всегда ставила пятёрки.
- Ясное дело, ему все ставили пятёрки. Он же лизоблюд и прохиндей.
- Так вот, - продолжил Тёма, - она выходит, а Беляев наклонился над своей кучей и что-то ищет там палкой. Она спрашивает, что ты делаешь, Саша. А он говорит, ищу свой зуб.
- Ну да, у него же зуб на проволоке, он ещё всегда показывал фокус с его исчезновением. Но вообще надо умудриться – выблевать зуб. Это ж с какой силой…
- Но главное, не найдя зуб, он стал искать всех нас. И, по-моему, он скоро будет здесь, - предупредил Артём.
И действительно, прогнозы Тёмы скоро сбылись - в дверях появился Саша Беляев с перекошенными на носу очками и лицом свекольного цвета. С радостным возгласом: «Вот вы где!», к ужасу Кати и всех девочек, он двинулся к столам, но снова не дошёл одного шага и рухнул вниз, где уже лежали корки от неудачно порезанного арбуза.
- Давайте плевать в него кости, - предложил Тёма.
- Только попробуйте! Простолюдины. Чернь!! – раздавалось из-под стола. – Я – потомок князей Бельских. Мы … уже при Иване Грозном… Всех - на кол!!.
- Кто ещё простолюдин, - усмехнулся Андрей Романов. – Ты лежи, лежи, успокойся.
К нам подошла уборщица, и обеспокоенно поинтересовалось, надо ли прибраться. Мы не поняли, что именно она имела в виду, поэтому Лёха ответил:
- Не, нормально, пусть лежит.
Андрей не переставал бесстрастно забавляться привнесёнными нами атрибутами торжества, перечисляя их вполголоса мужской половине застолья:
- Припёрлась кодла невменяемых идиотов, подарила какое-то дерьмо, выжрала весь алкоголь. Один «читает стихи проституткам и с бандюгами жарит спирт», другой валяется среди арбузных корок. Отличный праздник! – подвёл он итог.
Колян вскочил со стаканом в руке и Катя с девочками вновь терпеливо приготовились выслушивать пронзительную лирику великого русского поэта Сергея Есенина. Но он сказал:
- Друзья мои, а всё-таки, как здорово, что мы встретились в этом пространственно-временном континууме! Я бы хотел за это выпить. И за то, как мы прекрасно друг друга дополняем!
- И за Единение! – добавил Лёха.
Девочки в недоумении переглянулись. Похоже, они не совсем догадывались, чем именно мы дополняем друг друга, и о каком-таком единении шла речь. Но, в конце концов, мило заулыбались, сдвинули пластиковые стаканчики с едва налитым на дне вином и придали своим губам ещё более яркий насыщенный цвет.