Рутан Герберт Норд неоконченный роман

Всё, о чём вы здесь можете прочесть, происходит на Континенте, но автор понятия не имеет, что это за Континент. Годы отмечены однозначными и двузначными цифрами, и даты, и вся историческая периодизация в целом - условны, потому что совершенно неизвестно, в какой именно исторический период всё это происходит. Зачем это мне? И читателю это зачем? Ведь это просто - сочинение. Не я изобрёл такую литературу....

Рутан Герберт Норд
/романизированная биография/

   Никогда б я, не будучи историком, не взялся, точнее, не решился бы составить, а тем более опубликовать жизнеописание одного из наиболее значительных политических деятелей второй половины минувшего столетия, если бы меня не возмутила безобразная кампания в Интернете и других органах СМИ, организованная уже посмертно его бывшими товарищами по партии, которую он создал, и во главе которой в течение семидесяти с лишним лет на глазах всего мира боролся, терпел поражения, побеждал, отстаивая убеждения, выстраданные, добросовестно обдуманные и великолепно сформулированные в нескольких простых, общедоступных и убедительных социально-политических трудах, не говоря уж о множестве газетных и журнальных публикаций. Порождённая низкой завистью лавина клеветы в адрес этого человека, глубоко оскорбила и возмутила меня.
    Разумеется, беспощадная переоценка деятельности такого человека – обычное дело. И нет ничего удивительного в том, что неправый суд потомков, опираясь на суровое обвинение, представленное в суде Истории - как правило, былыми сообщниками - не имеет защиты, положенной в ходе судебной процедуры любого цивилизованного общества. Такова жизнь, таковы сильные мира сего, такова История. Однако в этой связи невозможно не упомянуть о памяти народа, который никогда не бывает неблагодарным – вопреки расхожему мнению снобов. Народ всегда милосерден и склонен прощать перенесённые по вине своего героя невзгоды, руководствуясь простой бескорыстной любовью, которую Рутан Герберт Норд, вне всякого сомнения, у своих сограждан заслужил.
    Итак, вы, как я надеюсь, прочтёте сейчас биографию необыкновенного человека, замечательного не своими всему миру известными промахами и ошибками и не своими грандиозными победами, которые рано или поздно, как правило, заканчивались разгромами или тупиками, а своим упорным стремлением к справедливости и народному благу, которых ему не удалось добиться, быть может, потому что это просто невозможно. В старости он часто с отчаянием повторял: «Я хотел невозможного». Биография написана именно с такой точки зрения.
    Его общественно-политические взгляды здесь изложены весьма кратко – ведь о стройной теории общественного развития вряд ли может идти речь, поскольку такую теорию ему не удалось построить  - а созданной им системы философских воззрений и своеобразных взглядов на взаимоотношения человека и его Создателя я, тем паче, едва касаюсь, поскольку книга рассчитана на широкую аудиторию.
    Принимаясь за биографию Рутана Норда, я, признаюсь, был спровоцирован ещё одним совершенно незначительным обстоятельством, которое, однако, для меня, человека маленького, имело огромное значение. Дело в том, что в 84 году, когда я в составе весьма представительной делегации учёных нашей страны находился в Голарне, Р. Г. Норд, в то время премьер-министр Бонаканской Республики, принимая нас у себя в резиденции, уделил мне лично полчаса для подробного разговора, и, несомненно, это наиболее значительное событие в моей жизни. Когда он сказал, что внимательно прочёл несколько моих скромных работ, посвящённых принципиальным различиям методики при оперативном хирургическом вмешательстве в естественное развитие ребёнка и человека, достигшего физиологической зрелости, я онемел от удивления и гордости. У меня на родине этому труду никто не придаёт серьёзного значения, во всяком случае, в академических кругах меня всегда считали шарлатаном.
    Государственным языком Бонакана, как известно, является тлосский, однако, на севере страны, где прошло детство и молодые годы Норда, в быту больше распространён нантекский, которым я, по счастью, свободно владею, моя покойная мать нантеканка, уроженка северного побережья. Р. Норд искренне этому обрадовался, и мы говорили на его родном языке.
    Опустив ту часть разговора с Нордом, которая вряд ли может заинтересовать читателя популярной биографии, я позволю себе вернуться к этой беседе позднее, в кратком послесловии.


Часть первая

***
    Рутан Герберт Норд родился в 19 году в небольшом провинциальном городке Талери на северном побережье Бонаканского полуострова. Талери – в те времена был городом рыбаков. Большинство жителей занимались рыбным промыслом, или работали на небольшом судоремонтном заводе, позднее - судоверфи, или на рыбокомбинате, производившем консервы в основном для стран, которые не входили тогда в Континентальное промышленно-финансовое Содружество. В своей краткой автобиографии Норд вспоминает, как его отец, который долгие годы был главным технологом этого комбината, часто говаривал, что они производят такие консервы, не отравиться которыми может только человек, умирающий с голоду.
    Отец Рута Норда, Герберт Тростер Норд, в городе считался чудаком. Он умудрялся одновременно пользоваться большим успехом у женщин, напиваться до белой горячки, неплохо зарабатывать несложными спекуляциями на бирже, проигрывать в бильярд сумасшедшие (в масштабах глухой провинции) деньги и писать, издавая за свой счёт, многочисленные труды по филателии, которую совершенно серьёзно считал точной академической наукой. Его любили, им гордились и над ним посмеивались – городской сумасшедший. Это был источник горьких слёз безумно влюблённой в него жены Элиз Норд, в девичестве Корстен.
    Мать Рута Норда всегда скромно оставалась в тени своего знаменитого сына. Лишь несколько раз мне удалось наткнуться на его высказывания о ней в различных случайных источниках. Например:
    «…исключительно благодаря заботам мой дорогой матери, которая сумела подарить мне несколько месяцев свободного времени…, - из предисловия к роману «За горизонтом», написанному в Зееборне, в 58 году, в небольшом домике, взятом в наём с соблюдением настоящей конспирации.
    Это было сразу после сокрушительного поражения Радикальной Партии на выборах в Парламент, когда миллионы сторонников Норда вышли на улицы, требуя от него возглавить вооружённую борьбу с олигархией. Элиз не пустила к нему ни одного посетителя:
    «Они хотели погубить дело моей жизни, потому что были напуганы и разъярены. Я им был нужен как предводитель, которого они не имели и не могли в одночасье выдвинуть. Моя мать, а не я, спасла страну от этих сумасшедших. Мне же она предоставила возможность написать серьёзную книгу с ясным изложением социалистической программы на ближайшие годы и в дальнейшей перспективе».
    «В 52 году никто не знал, каким образом избежать эскалации войны, которая уже началась, точнее уже была проиграна и, в случае серьёзного развития боевых действий, несомненно, превратилась бы в сокрушительный разгром страны. Я, только что сложив с себя обязанности премьер-министра и, возглавляя Парламентский комитет обороны, работал по нескольку суток кряду, не имея получаса, чтобы вздремнуть на кабинетном диване. Время от времени дежурный офицер докладывал: «Ваша матушка просит вас к телефону», - не помню смысла того, что она говорила мне, просто голос её придавал уверенности и сил. Она успокаивала меня, как в детстве, когда во дворе меня били чужие мальчишки», - из очерка «Политические и военные уроки 52 года».
    К сожалению, я не нашёл нигде его личных упоминаний о матери в минуты побед и триумфов. Вероятно, в таких случаях она просто тихо устранялась.
    Что касается отца, то до его глубокой старости Рутан Норд прислушивался к практическим, остроумным и всегда парадоксальным советам этого оригинала. Отцу он посвятил много страниц и до конца жизни возвращался к воспоминаниям о нём, по-своему осмысляя его неожиданные суждения, следуя им или отталкиваясь от них:     «Мой отец был человек, гениальный. Реализоваться ему помешала распущенность нрава, цинизм и болезненно недоверчивое отношение к чему бы то ни было положительному. Если в мире, вообще, существуют атеисты – так это был именно он».
    Определяющую роль в судьбе будущего Норда, вероятно, сыграл простой счастливый случай. В год, когда ему следовало поступить в подготовительный класс гимназии, в Талери появился Мотас Комо. Он был направлен туда в порядке административной ссылки, но ему позволили преподавать в гимназии - единственной тогда в городке - астрономию и математику. Все двенадцать гимназических лет Норд ежедневно виделся, какое-то время учился у Комо и постоянно с ним общался. Старый профессор, благодаря очередному позорному скандалу, разразившемуся в столичном Университете, был вынужден стать школьным учителем в далёком, глухом захолустье – печальное свидетельство полицейского произвола, но и благословенное стечение обстоятельств, если иметь в виду судьбу Р. Норда. Хотя будущее Норда все эти годы и было в постоянной опасности, так как, по его собственному признанию, он находился под сильным нравственным влиянием этого необыкновенного человека - к счастью ничто дурное в молодую душу не проникло, а благотворное оставило неизгладимый след.
    Сейчас это хрестоматийный факт, но невозможно не упомянуть о том, что знаменитая «Критика фундаментальной науки с точки зрения исторических перспектив» написана мальчиком, которому едва исполнилось шестнадцать лет. Мотас Комо сам редактировал рукопись, написал обширное предисловие и подробные комментарии. В то время Норд был учеником девятого класса.
    В различных источниках и по различным поводам упоминается фраза, якобы сказанная профессором, впервые читавшим черновик этой книги:
    - Рути, исторические перспективы могут предполагаться и быть объектом строгого научного анализа. Но остерегайся гадания на кофейной гуще, футурология есть ни что иное, как лженаука, и это ещё не самая большая опасность, которая грозит тебе в этом случае, мой мальчик! Это политики постоянно гадают. Вступая в область их недобросовестных фантазий, ты рискуешь закончить свою жизнь в кресле депутата парламента, а это гораздо хуже, чем умереть под забором, такая судьба тебя не достойна.
    О профессоре Комо необходимо сказать несколько слов отдельно. Поистине, это был человек из детской сказки «О купце, растратившем сокровища». Вряд ли отвратительные пороки Комо занимали в его душе больше места, чем внезапные благородные порывы и мощный, стройный и продуктивный талант, увенчанный необычайной силой воли.
    В юношеском дневнике Рути Норда есть запись: «Вечеринка у Эллы Горни затянулась допоздна. Я боялся, что мама беспокоится, и пошёл домой напрямик Пьяными Кварталами. Я там ещё ни разу не бывал. Мне было очень и, может быть, слишком любопытно, но, признаюсь, я испытывал сильный страх. Двери во все притоны, где веселятся моряки, были открыты настежь, и всё, что там происходило, ярко освещено. Я не сумею описать людей, которых видел за столиками этих злачных мест, и что они там делали. Это было иногда как-то дьявольски красиво, а иногда безобразно.
    Вдруг я увидел своего учителя, Мотаса Комо. Я уже слышал о нём немало плохого, стараясь не верить. Однако он сидел за столиком с какими-то оборванцами и неприличного вида женщинами, одни из которых были привлекательны, а другие уродливы, но все утратили облик, достойный человека. Они пили вино из грубых, мятых и грязных алюминиевых кружек, и слышна была громкая, непотребная брань. Придя, домой, я рассказал об этом отцу. Никто так не понимал меня, как он, и никому в жизни я никогда так не доверял, как ему.
    - Ты быстрей бы домой добрался, если бы пошёл через центр города. Там тебе не на что было бы глазеть, - улыбаясь, сказал он. – Однако я хочу тебя предостеречь. Не торопись осуждать такого человека, как Мотас Комо. Он, пожалуй, слишком велик для нашего маленького городка. Только я тебя прошу, никогда не рассказывай маме об этом своём приключении. Ей будет страшно и больно, а между тем, ты ещё не раз будешь проводить время именно там. Так жизнь устроена.  В конечном счёте, не прошло и нескольких лет, как я убедился в том, что он был прав, хотя тогда меня это возмутило, потому что человек порядочный не должен посещать сомнительные заведения - так мне тогда казалось, ведь я причислял себя к избранному обществу, а у меня на родине, в глуши, оно очень чопорно и религиозно».
    Далее следует упомянуть о девушке, которая едва не погубила Рути, сама же погибла. Об этом редко пишут и совершенно напрасно, с моей точки зрения. В гимназии она была старше Норда на класс - Юли Гастен. Эта история целиком лежит на совести профессора Комо, потому что он знал о том, что отношения молодых людей заходят слишком далеко и, нисколько не пытаясь их предостеречь, всячески способствовал развитию этих трагических событий.
    Вот что писал Комо из Талери в Голарн своей приятельнице, популярной в своё время кинозвезде Лилиан Долит (письмо опубликовано с разрешения той, кому было адресовано, в посмертной публикации «Мотас Комо. Дневники, письма, записи и заметки», изданной анонимным дельцом, не имевшим, вероятно, иной цели, как только заработать на скандальных подробностях бурной биографии покойного:
    «Лили, чтобы немного отвлечься от кокаина, негритянских массажистов и твоей таинственной депрессии (ты знаешь, что я никогда не понимал толком, что это такое), прочти забавную историю, которой я стал участником, потому что считаю своим долгом вмешаться всякий раз, когда лицемерная и беспощадная добродетель мешает людям получить то драгоценное, что дарит им быстро проходящая юность.               
    Дело, кончилось плохо, все в этом городишке знают о моей вине, но доказательств нет, а мне стало скучно, и я припоминаю эту мелодраму только для того, чтобы тебя занять, и, быть может, ты даже улыбнёшься.
    Разве несколько минут любви, особенно в ранней юности, не стоят жизни? Подростком я не на шутку был влюблён и рисковал жизнью каждый вечер, забираясь по водосточной трубе на высоту шестого этажа, чтобы подсматривать, как готовится ко сну жена хозяина нашей мясной лавки. Полагаю, что в действительности она вовсе не была похожа на Данаю, трепетно ожидающую золотого дождя божественной страсти, как это изобразил подглядевший за ней (за Данаей, разумеется, а не женой мясника) Рембрандт. А мне, клянусь твоими поцелуями - они всегда были восхитительны - мне тогда казалось, что к этой толстой тётке сейчас придёт Зевс-тучегонитель, вместо пьяного мужа, который каждый раз засыпал, сидя за столом, так на неё и не взглянув.
    Итак, здесь в гимназии, где я обречён мучить несчастных детей начальной математикой, осточертевшей мне самому, была очаровательная пара. Девушка, дочь церковного органиста, и подросток, сын очень способного и остроумного человека, зачем-то посвятившего свою жизнь изготовлению рыбных консервов. Девушку звали Юли, она утонула, а была очень красива и совершенно глупа, как и положено красавице. Последнее можешь принять и на свой счёт - я больше не боюсь красавиц, даже тебя. Парня (к счастью он остался жив и здоров) зовут Рутан. Очень способный и, что едва ли не важнее, трудоспособный, склонный делать самостоятельные выводы, и местная гимназия ему уже тесна. Он прирождённый гуманитарий и пишет вполне сносные стихи, подражая одновременно Гремкору, потому что тот сам не понимает, что такое ему в голову пришло, и Сторку, потому что тот анархист и сочиняет кровожадные оды социальной свободе. Но здешние преподаватели гуманитарных дисциплин, каждое утро выучивают наизусть передовицу из Правительственного Вестника, поэтому я сам иногда пробовал объяснить ему кое-что из Истории, богословия, литературоведения или теории искусств, насколько во всей этой мешанине разбираюсь.
    В течение целого года я постоянно видел влюблённых цыплят вместе. Мне стало их жаль. Он весь кипел от страсти, она же коварно и наивно завлекала его, вернее всего, подсознательно, не зная ещё, куда это её, в первую очередь, может завести. Но существуют религиозные установления, которые в этой дыре – закон. Я стал приглашать их к себе. У меня здесь большой дом, двухэтажный, с мансардой, где я работаю, отдыхаю и сплю, а на втором этаже оборудован вполне приличный кабинет и смежная с ним библиотека. Я ведь кое-какие книги перевёз сюда из Голарна. Я стал морочить им голову разговорами о греках, о гекзаметре, читать вслух какую-то философическую ерунду и даже рассуждал о теории свёрнутого пространства. А время от времени, оставив их наедине с фолиантами, уходил к себе наверх, чтобы связаться с кем-нибудь по Интернету, или просто поработать, вздремнуть или уделить немного времени горничной. Ты сама уж догадайся, какое пламя пылало в библиотеке, пока я уныло изучал анатомию заскорузлой местной крестьянки, рекомендованной мне как богобоязненная, аккуратная и трудолюбивая простая девушка строгих нравов – протеже гимназического пастора, который по наивности, конечно, никак не мог предположить, что она потеряла невинность в возрасте четырнадцати лет по собственной настойчивой инициативе и благодаря глупости деревенского трактирщика – во избежание суда бедняге пришлось заплатить за это сомнительное удовольствие тысячу крейцев её родителям.
    Примерно, через полгода таких напряжённых занятий, купаясь во время сильного волнения в море, Юли захлебнулась. Спасти её не удалось, и обнаружилось, что она была беременна. Нравы же здешнего бомонда таковы, что, вернее всего, она покончила с собой….».
    Сам Рутан Норд много раз на протяжении всей жизни возвращался к этому тяжкому эпизоду. Большинство биографов утверждают, что его известное стихотворение «Русалка» посвящено Юли Гастен, а ведь эти стихи стали каноническим текстом народной песни – я не знаю более высокой оценки поэтического творчества. Молодой Норд много писал о любви, но о Юли, помимо «Русалки», кажется, ничего не было написано. Из его личной переписки, однако, очевидно, что эта девушка не была им забыта до самой смерти.
    «Никогда Юли не выпустит моего сердца из своих нежных ладоней, хотя они и стали теперь холодны, как вода осеннего прибоя. Это, мне приснилось, - писал он отцу из Вартура, где собирался поступать в Университет, который ему так и не суждено было закончить. - Приснилось в тот момент, когда я едва завершил, быть может, важнейшую работу моей жизни, руководимый великим человеком (Он имел в виду «Критику фундаментальной науки», разумеется, преувеличивая значение этой книги в общей массе предстоящего ему разнообразного творчества. Прим. автора). - В то время мне безумно хотелось учиться и писать, и больше ничего, и ни о чём другом я не думал или не хотел думать. Именно тогда, по дороге из гимназии домой я увидел, как белокурая девочка собирает высыпавшиеся из портфеля учебники и тетрадки. Это был прекрасный, но коварный, обманчивый сон. Всё пошло кубарем…».
    Спустя шестьдесят лет, в краткой речи, произнесённой им на торжественном ужине в честь своего восьмидесятилетия, он в частности сказал: «Некогда в далёкой юности я совершил безнравственный поступок, который, вполне можно рассматривать как преступление. Но и сегодня я вспоминаю этот грех как нечто наиболее прекрасное из пережитого мною и, как бы ни старался, раскаяться не могу….»
    Что касается Мотаса Комо, то Норд никогда и ни в какой связи дурно не отзывался о своём старшем современнике, которого считал крупнейшим учёным Новейшего Времени и человеком, у которого «с Богом счёты свои, а людям он не подотчётен, - именно так он выразился в одном из интервью, когда корреспондент журнала «Кадр» спросил о его личных взаимоотношениях с Комо:
    - Комо учил меня всему, что знал сам. А он знал много хорошего и много плохого».
    Рутан Норд всегда в специальной шкатулке для наиболее важных документов хранил последнее письмо Комо, которое тот отправил из Талери своему ученику в Вартур. Письмо написано от руки и отправлено обычной почтой – М. Комо не любил Интернета и не доверял электронной почте.
    Это письмо посвящено первой политической акции Норда, когда он оказался во главе всебонаканской забастовки преподавателей и учащихся высшей школы. Некоторые строки из этого письма нельзя не привести:
    «Ты знаешь, дорогой Рути, что я не верю в Бога, но кто-то, так или иначе, наделил же тебя драгоценностью, которую ты только что вывалял в грязи. Я математик и привык всё на свете измерять с точностью, всегда стремящейся стать абсолютной. Мне ты мог бы поверить, не так ли? Твоя двухчасовая речь перед собранием обеих палат не стоит и тысячной доли того мгновения, когда, наблюдая, ты увидел кромку ослепительного солнечного диска, показавшуюся из-за снежных вершин, или когда тебе улыбнулась юная продавщица цветов на углу улицы Сорго - одно стоит другого. И то, и другое не стоит минуты, проведённой за письменным столом для того, чтобы описать эти восхитительные явления вечно живой действительности и по возможности подвергнуть их строгому научному анализу.
    Что такое ты там плёл, в этом стаде баранов? Какое тебе дело до судеб бессмысленных обитателей тузанских джунглей, умирающих с голоду, потому что привыкли работать, понуждаемые кнутом надсмотрщика, а вот надсмотрщика не стало, и они не работают? Какое тебе дело до сельских хозяев и закупочных цен на их продукцию? Перечитай страницы Толстого о Платоне Каратаеве, и ты убедишься в том, что это просто слабоумный. Ему до тебя дела нет, и ты о нём не беспокойся.
    Вартурский Университет, старейший на континенте, в результате твоей энергической чепухи сейчас покрыт позором в большей степени, чем, если бы там обнаружили публичный дом, что, к стати говоря, Полицейскому Управлению всегда нетрудно было сделать, но в чём большой беды я не видел никогда.
    Тебе необходимо оставить эту толпу бездарей, потому что политика – удел посредственных людей. Ты родился для более высокого, сложного и необходимого миру творческого акта. Уезжай за границу. Как жаль, что ты не умеешь пить вино или веселиться в обществе женщин лёгкого поведения, жизнерадостных дураков и безнравственных негодяев. Это успокаивает, придаёт судьбе оттенок лёгкой оперетты и приводит к здравому рассудку, но я тебя этому не учил. Теперь жалею, да поздно. Я очень болен. Приезжай, по крайней мере, повидаться со мной. Кажется, вскорости мне придётся нанести визит господину Сатане. Как мы с ним столкуемся? Он никогда не казался мне основательней своего небесного противника. Но я никогда не понимал, из-за чего они передрались. Уверен, что, когда сердце остановится, я просто стану вечной, чистой математической формулой, той самой, которую всю жизнь безуспешно пытался вывести….». Это обширное письмо, полное лихорадочных возгласов, датировано днём смерти Мотаса Комо.

    Итак, с некоторыми оговорками можно утверждать, что Р. Норд ворвался в политическую жизнь страны и мира в результате молодёжных волнений начала 40-х годов, которые с энтузиазмом были поддержаны частью наиболее радикальной интеллигенции. Радикальная Партия была образована в 42 году по его инициативе, он был автором её грозного манифеста и его избрали Председателем Исполкома, т. е. фактически главой этой крайне прогрессистской организации. Её официальным лозунгом стали слова, выкрикнутые охрипшим, совсем юным ещё голосом Норда на грандиозном митинге в Голарне, за два года до первой партийной учредительной конференции, когда ему вторили около миллиона яростных голосов: «Социальная справедливость – вот политика, истинного здравого смысла!»
    Он приехал в Вартур с маленьким саквояжем, собираясь преодолеть большие трудности (подобно Сенду Рокту за сто лет до того), поступил в Университет, блестяще выдержав экзамены, и ему была определена почётная стипендия из фонда Бонаканской Академии. Однако, политическая буря сороковых уносила его всё дальше от науки в открытый океан социальных потрясений.
    Бонаканская Республика, в двадцатые-тридцатые годы укрепившая свои политические и военные позиции на Континенте, волею сильно поправевшего парламента энергично готовилась и уже успешно приступила к расширению свободных рыночных пространств, в некоторых случаях легко превращая государства, занимавшие эти пространства, в колониальные владения или во всём безраздельно зависимые от Бонаканской республики сырьевые источники, управляемые марионеточными правительствами. Одновременно военно-промышленные монополии осуществили ряд успешных атак на экономические права трудящихся внутри страны. В особенности это коснулось сельскохозяйственных рабочих, поскольку предприятия этой отрасли не выдерживали конкуренции заморских товаров. Были приняты драконовские законы против нелегальных иммигрантов и существенно урезаны и без того эфемерные права иностранных рабочих. Правительство сквозь пальцы смотрело на несколько зверских погромов в районах, где жили католики, евреи, православные, мусульмане, и цветные.
    Неожиданно либеральная интеллигенция выступила слева и чрезвычайно энергично. Улицы больших городов наполнились демонстрантами. Таким образом, двадцатилетний Рути Норд вместо ожидаемой тишины университетских читальных залов и аудиторий оказался в водовороте студенческого бунта.
    Как уже было сказано, многие преподаватели поддержали молодёжное движение. Среди них был известный историк Моруальд Преспорн, с которым у Рути сразу же завязались дружеские отношения. Из воспоминаний вдовы Преспорна, Гнери:
    «В доме появился юный Аполлон, облачённый в длинный клетчатый пиджак провинциала, и я сказала мужу:
   - Полвека назад я сошла бы с ума….
   - А знаешь, - сказал мне задумчиво Мор, - чёрт с ней, с его внешностью, а как бы весь Бонакан с ума не сошёл. Я начинаю бояться его. Мне скоро семьдесят, и я попадаю под его влияние. Он способен убедить кого угодно, в чём угодно. Удивительно талантливый парень. Знаешь, что он мне тут сказал как-то? Он уверен, будто История – наука прикладная. Она существует для изготовления политических памфлетов. Настоящий Дантон.
    Я беспокоилась о нашей семнадцатилетней внучке, которая уже смотрела на него сияющими глазами. Но в то время Рутан был равнодушен к девушкам. Иная, смертельная опасность подстерегала нас. После расстрела демонстрации в Шегиро - кажется, это было на следующий день или даже вечером того же дня – Норд был у нас. Они с Мором пили кофе и курили в библиотеке. Я была в гостиной. Внезапно раздался какой-то странный звук, который не показался мне очень громким. Во всяком случае, я не так представляла себе взрыв гранаты. Когда я вошла, в лицо мне хлынул поток морозного воздуха из выбитого вместе с рамой окна. Всё было разбито, разворочено и завалено книгами, потому что рухнули огромные дубовые стеллажи. Мой муж лежал на ковре, истекая кровью. Рутан Норд стоял с телефоном в руке и хладнокровно говорил, не обращая внимания на кровь, которая заливала ему лицо. Мне особенно запомнились слова, сказанные с легкомысленной улыбкой:
    - Они оказали нам большую услугу…, - между тем, мой муж был уже мёртв».
    Выстрел, которым был убит Преспорн, был произведён из армейского гранатомёта. На митинге памяти погибшего учёного первым слово взял Рутан Норд. Он вышел на трибуну с перевязанной головой и был встречен оглушительными криками оваций:
    - Живые не заменят погибших, но воспользуются их боевым опытом и унаследуют их беззаветное мужество, - сказал он. – Бонакан, наша родина, слишком долго терпел тиранию бездарных мошенников. Мы у источника великой реки, в русле которой будет развиваться новая эпоха отечественной Истории. С этого момента мой пистолет ни разу не будет поставлен на предохранитель, пока они ещё поганят нашу землю своей позорной и бесстыдной корыстью.
    Но значительно позднее, уже будучи многоопытным политиком:
    - Что касается предохранителя, то прошло ещё некоторое время, пока я научился стрелять из пистолета, и мне стало известно, что это оружие ставится на предохранитель всегда, кроме тех случаев, когда его собираются немедленно использовать по назначению. Но меры консервативного правительства с одной стороны были жестоки и неконституционны, а с другой стороны нерешительны и вялы. Мы едва не опрокинули всё исполинское здание тысячелетней бонаканской государственности, а взамен не предлагали ничего. Опасность была чрезвычайно велика, требовала чрезвычайных мер. Меня лично, например, следовало немедленно арестовать и расстрелять по суду или без суда. Но они были ни на что не способны, кроме трусливых покушений. Кого Бог хочет наказать, того лишает разума. Я бы добавил: и решимости.
    Сразу же после убийства Моруальда Преспорна в парламент был внесён законопроект о референдуме, и когда он не прошёл, депутат от Партии социального прогресса Родгор Лустан потребовал вотума недоверия правительству, а затем внеочередных перевыборов обеих палат Парламента. «Или наоборот, – со смехом добавил он. – Разогнать Парламент, а правительство уйдёт самостоятельно. Это безразлично!». Его речь была встречена оглушительным криком и свистом на правых скамьях. Тогда все левые депутаты покинули зал заседаний и, собравшись в помещении Центрального выставочного зала, сформировали Комитет Общественного Спасения.
    В столицу спешно стягивались правительственные войска, а Комитет, в котором Норд занимал пост командующего Национальной Гвардией (её ещё предстояло создать), первым декретом постановил арестовать премьер-министра Макса Голлэ по обвинению в государственной измене. Впрочем, Голлэ в этот момент был уже вне досягаемости Комитета, он уехал сначала на побережье, а через несколько дней и вовсе улетел в Никанию, правительство которой очень нерешительно призвало конфликтующие стороны к конструктивному диалогу.
    Со свойственной ему энергией двадцатилетний Норд начинает формирование частей Национальной Гвардии, будучи уверен в том, что гражданская война разразится через неделю - другую. «Я только позабыл об одной малости, - иронизировал он впоследствии. – Мне как-то в голову не приходило, что для ведения войны могут понадобиться военные»….

    Теперь я позволю себе отвлечься от этих событий, потому что, как ни странно, именно в эти сумасшедшие дни Рутан Герберт Норд написал книгу коротких отрывков, названных им стихотворениями в прозе: «Ночные страхи», книгу, которую необходимо прочесть каждому, кто хочет получить представление о нём в его молодые годы. Мне придётся привести несколько таких своеобразных произведений, насколько мне известно, не имеющих аналогов в мировой литературе.         
    Но прежде:
    «Я был молодым лейтенантом, когда мой приятель, студент Голарнского Университета, привёл меня на собрание социалистов, которое в действительности оказалось заседанием Комитета Общественного Спасения. Там впервые я увидел Рутана Герберта Норда. Заметив военную форму, он немедленно ко мне подошёл.
    - Вы присягали Бонаканской Республике?
    - Простите, я присягал Президенту.
    - Это всё равно. Ведь такая форма присяги – просто дань прошлому, не более того. У нас не президентское правление, а, между тем, Республика в опасности. Ваша военная специальность?
    - Моторизованная пехота.
    - Великолепно. Я Рутан Норд, командующий Национальной Гвардией. Вы назначаетесь начальником моего штаба. Сколько человек сейчас подчиняются вам?
    - Послушайте, я командир взвода, но моя часть стоит на побережье. Сейчас я в отпуске.
    - Взвод…. А это сколько человек? И моторизованная пехота… что, собственно, вы делаете на войне?
    Первое время я думал, что связался с сумасшедшим. Но он сумасшедшим не был. Нет. И что-то вроде пехотной бригады мы с ним сумели сколотить за несколько дней. Эту бригаду, вооружили карабинами образца 4 года. А командовать пришлось очень известному тогда человеку, вы, может, слышали? – полковник Ромгерт, лётчик, наш знаменитый асс. Командовать пехотной частью он мог так же, как я управлять реактивным истребителем. К счастью, это оказалось совершенно ни к чему, после того, как Ромгерт сам, по просьбе Норда, связался с министром обороны, и они договорились, потому что когда-то служили вместе на Архипелаге. А если бы в столицу вошли танки, было бы много смеху и слёз. Мы с Ромгертом битый час не могли понять, как разбирается этот древний карабин, что ж можно было студентам-то объяснить? – а бедные ребята, буквально, рвались в бой. Я из этой истории вышел майором, хоть и не понял ни черта. Совсем неплохо, если учитывать, что меня могли просто поставить к стенке.
   А ещё Норд мне диктовал книгу. Да, да, книгу! Он, понимаете, наверное, думал, что начальник штаба это что-то вроде адъютанта. И я добросовестно записывал. Мне для этого выдали великолепный ноутбук, карманный. Какие-то детские сказки, только очень страшные и не всегда приличные. Смешное время было….», - из воспоминаний генерал-майора запаса Курта Гроста.

   Из книги «Ночные страхи. Стихотворения в прозе»:

       *
       Никогда не выходите из дому с наступлением сумерек. Бог весть, что может привидеться вам в ночной тьме. И кто прокрадётся за вами следом, когда вы вернётесь обратно? Если вы, вообще вернётесь. Кто ушёл в темноту, рискует не вернуться никогда.
    Жена накрывает на стол. Дети играют. Мерцает экран телевизора. Чего вам ещё нужно? Зачем вы смотрите в тёмное окно? Что вам почудилось?

     *
     Звонок в дверь. Милая девушка ошиблась номером квартиры. Я предложил ей чашку кофе. Мы провели с ней несколько восхитительных часов любви. Когда же ночью я проснулся, со мною рядом лежала старая, гнусного вида шлюха. Мне стоило труда её разбудить.
    - Как вы сюда попали, мадам?
    - Простите, добрый господин, вы были так настойчивы.
    - Где твои тряпки? Убирайся!
    - Вы обещали четыре крейца….

    *
    Однажды в Вартуре я допоздна задержался в Университете и, не сумев остановить такси, шёл домой пешком. Мне навстречу шёл человек в низко надвинутой на глаза шляпе. Он попросил сигарету, и я угостил его хорошей сигарой. Он долго раскуривал её, а я пошёл своей дорогой, когда он вдруг меня окликнул:
    - Рути Норд! Потрудитесь остановиться.
    Когда он снова приблизился ко мне, оказалось, что это наш старый гимназический инспектор, который давно умер в Талери, откуда не выезжал ни разу в жизни.
    - Вы, почему шляетесь по улицам в такое время? Вас давно следует исключить из гимназии. Завтра скажите вашим родителям, что мне нужно с ними поговорить о вашем поведении.
    - Господин Свендер, господин Свендер….
    - Я уже пятьдесят лет господин Свендер! Потрудитесь вызвать своих родителей на завтра. Вы постоянно хулиганите.
    - Но господин инспектор, вы же умерли…, кажется, шесть лет тому назад.
    - Как это мило, он даже не помнит даты смерти своего гимназического инспектора! Однако, запомните на всю свою жизнь, Рутан Герберт Норд, гимназический инспектор умереть не может, мы не умираем никогда.

    *
    В моём родном городке Талери, если, в сумерках возвращаясь с пляжа, свернуть налево, а не направо, окажешься в пустынной местности, которую называют Тёмные холмы. Оттуда многие не вернулись, и никому не известно, что сталось с этими несчастными. Однажды я заблудился таким образом. Мне повезло. Я вернулся. Но никогда никому не стану рассказывать, что я видел, почему и какой ценой не погиб и что обещал тому, кто вывел меня на шоссе, ведущее к городской окраине.

    *
    В 42 году, уже будучи Председателем Исполкома Радикальной партии, Рутан Норд неожиданно отказывается баллотироваться во вновь учреждённый Парламент и возобновляет, скорее, начинает, занятия на историческом факультете Университета. Всего в качестве студента он провёл три года, легко совмещая занятия с руководством организацией, которая стремительно набирала темпы бурной деятельности. Его редко можно было встретить в аудитории или библиотеке. Он постоянно сидел за столиком университетского кафе. И вокруг него было полно молодёжи. То и дело уезжал в столицу по партийным делам и тогда все вечера проводил в Латерере – предместье столичной богемы. В эти годы он пишет многочисленные памфлеты и статьи, охотно публикуемые левой прессой, и ведёт получасовую телепрограмму «Узлы», очень популярную, остроумную и политически провокативную. Его статья в «Музыкальном вестнике» под заголовком «Шоу-бизнес как фактор национального идиотизма» вызвала шумный скандал. Ему пробовали даже грозить вмешательством мафии. В этом случае Рутан Норд, совершенно неожиданно продемонстрировал способность обороняться и нападать теми средствами, которые ему были предложены. Один из крупнейших продюсеров индустрии массмедиа Кроф взорвался, не успевши выйти из лимузина, прямо во дворе собственного городского особняка.
    - Вот вам пример того, что дураки, слюнтяи, трусы, пьяницы и наркоманы ни в коем случае не должны заниматься бандитизмом, это опасно для жизни таких людей - благодушно заявил Норд журналисту, отыскавшему его через полчаса в одном из фешенебельных ресторанов.
    - Вы признаёте тот факт, что убийство непосредственно связано с вашей статьёй в «Музыкальном вестнике»?
    - Разумеется. Мне угрожали. У меня много политических сторонников и поклонников моей литературы. Некоторые - к сожалению, слишком многие из них – не вполне уравновешенные люди.
    - Вы не опасаетесь, что после опубликования этого интервью ваши слова могут быть истолкованы как основание для обвинения?
    - Я, вообще, никогда ничего не опасаюсь. Есть основания – пусть обвиняют.
    Прокуратура не решилась возбудить уголовное дело.
    У Рутана Норда завязываются прочные связи в литературно-художественной среде. Один за другим выходят его поэтические сборники, он популярен больше как литератор и журналист, нежели как политик.

Милая девушка – строго взглянула,
Брови нахмурила, мимо прошла.
Пёстрая шапочка только мелькнула
В шумной вечерней толпе…. Плохи дела!

Что ж так на сердце тяжко и горько?
Или я в Бога не верю нисколько,
Или у этого Бога,
Что воскресает в крови,
Для меня не найдётся немного
Любви?

    «Что за проклятое наваждение! Когда с трибуны я выкрикивал банальности, достойные какого-нибудь пьяного бондаря, меня носили на руках. Издаю банальные стихи – такая же картина. Сумасшедшие!».

На тяжёлом серебряном блюде
Остывала Его голова.
Приходили какие-то люди,
Бормотали пустые слова.

А царевна, ликуя, плясала!
Над столицей вставала заря.
И огромная тронная зала
Полыхала в глазах у царя.

    Некоторые стихи того периода носят ярко выраженный религиозный характер. Другие – напротив исполнены богоборческого пафоса, очевидно, что Норд как литературный деятель предпринимал мучительные попытки работать в русле идеологии, вытекающей из эпохи раннего Ренессанса, когда ещё жива была надежда, сохранить христианскую доктрину, одновременно реанимируя культуру древней Эллады.    
    В начале 45 года Рутан впервые встретился с Маргарет Ревен: «Я должен был выступать в кабаре «Флейта Пана» и уже выпил достаточно коньяку для того, чтобы множество восторженных лиц вокруг производили на меня впечатление подлинного успеха. Я читал стихи, и вдруг увидел за одним из столиков маленькую женщину с огромной копной спутанных, чёрных волос. Маргарет была похожа на цыганку. Она слушала с неясной улыбкой, изредка прикасаясь полными губами к бокалу с вином. Я остановился на полуслове и сказал:
    - Здесь есть женщина, которая, кажется, что-то хочет мне сказать.
    - Девушка, если быть точным.
    - Извините мою невольную неточность и позвольте пригласить вас за свой столик. Вы мне скажете, что думаете, а разговаривать через весь зал неудобно, - в то время я именно таким образом и очень легко знакомился с женщинами, и был ещё настолько молод, чтобы этим гордиться.
    Марго было двадцать лет, она совсем недавно поступила в Технологический Институт. Она встала и прошла за мой столик. Молча. Удивительная походка была у неё, она будто танцевала. Не прошло и получаса, как мы уже сняли номер. В постели она была сущий бес, и весьма искушена в любви.
    - Зачем же ты сказала, что ты девушка? – глупо спросил я её ещё через час.
Она задумчиво смотрела на меня огромными иссиня-чёрными глазами.
    - Потому что ты ужасный наглец и пишешь никудышные стихи. Но я читала некоторые твои серьёзные статьи. Не занимайся политикой и литературой. У тебя ничего не выйдет, - она спрыгнула на ковёр и остановилась передо мной, грациозная, будто мраморная статуэтка.
    Я никогда не видел женщины прекрасней Марго. Да и, вообще, ничего более совершенного, чем она, я не знал никогда. - Ты родился кабинетной крысой - учёный. Ты историк. Напиши что-нибудь историческое. А иначе…. Знаешь, какая эпитафия будет на твоём могильном камне?
    - Не знаю, но мне очень любопытно.
    - Здесь покоится Рутан Норд – неотразимый бабник.
    Мне было смешно, но я уже чувствовал, что оторваться от неё не в состоянии. В кабаре мы так и не вернулись. Утром, когда заказали завтрак в номер, я сказал, что хочу познакомить её со своим отцом.
   - Почему именно с отцом? А твоя матушка?
   - С матушкой тоже. Но мой отец – великий человек. Он был другом Мотаса Комо.
   - Что касается тебя, то ты великий путаник. Комо был великий человек. То есть, выходит наоборот - твой отец был другом великого человека. Если быть точным. Знаешь, откуда я сюда приехала? Из Мисора. Я горянка.
   - Ну и что?
   - Ничего, кроме того, что мои братья зарежут нас обоих, если ты на мне не женишься, а я ещё не знаю, действительно ли я жизнью хочу заплатить за эту ночь и, тем более, не знаю, хочу ли я выйти за тебя замуж».
    В 46 году выходит объёмистый том: «Заметки на полях истории Великого Княжества Бонаканского 8-12 в. в.». Важнейший вывод этого исторического исследования: «Имперское великодержавие было навязано народу дыбой, петлёй и костром», - не мог не вызвать ярости среди националистически настроенных интеллектуалов, и всё содержание носило настолько скандальный характер, что на заседании Учёного Совета, где обсуждался вопрос о целесообразности внесения книги в перечень трудов Вартурского Университета на правах докторской диссертации, у профессора Кудье стало плохо с сердцем. Кроме того, двадцатисемилетний Рутан Норд удостоился международной премии «За вклад в дело мира» и Государственной премии Республики.
    «Итак, подобно Гаральду Смелому, который принёс к ногам киевской княжны несметные сокровища ограбленного им Средиземноморья, я приношу к вашим ногам учёную степень доктора исторических наук, две весьма престижные премии и тираж книги, беспрецедентный для научного труда. Потребуйте же от меня следующего подвига или согласитесь принять мои руку и сердце»….
    Вскорости они поехали в Мисор.
    «Марго была уроженкой горного селения Сурно, где её отец считался весьма важной персоной. В то время в Мисорское высокогорье невозможно было добраться иным транспортом, кроме вертолета или каравана яков, фуникулёр был построен значительно позднее. Мы доехали поездом только до Маавилье (Небольшой городок, который административно и в соответствии с исторической традицией ещё не относится к Мисору. Прим. автора). Там, вдалеке уже высятся угрюмые громады и ослепительно сверкающие вершины Зурского хребта. Маргарет сказала, что в Мисор не прилетают свататься на вертолёте. В грязной харчевне, куда мы зашли пообедать, на меня посмотрели так, будто я украл оловянную вилку. Марго сказала хозяину, который восседал за стойкой:
    - Здравствуй, дядя Пак!
    - Здравствуй, доченька. А кого это ты с собой привезла?
    - Мой жених. Свататься едет. Его зовут Рутан Норд. Он Председатель Исполкома Радикальной партии, - похвасталась Марго, как настоящая деревенская девчонка.
    - Никогда не слышал про такого. А если у него своя партия есть, так что ж он сюда один-то приехал? Кто тут за него драться станет против Ревенов? Твои родичи ведь никогда не шутят. Это ещё хорошо, если твой отец просто задерёт тебе юбку, которая могла бы и подлиннее быть, ты же из порядочной семьи, и выдерет тебя вожжами. А что он сделает с этим парнем, я и знать не хочу. Сватов с подарками следовало прислать, а не являться к родителям собственной персоной, - потом он внимательно посмотрел мне в лицо и спросил. – Ты, паренёк, по крайней мере, человек, достойный? Умеешь пользоваться оружием?
    - Немного стреляю из пистолета.
    - В таких делах пистолет – оружие негодное. Хорошо, что хоть не боишься. Купи у меня хороший корс (длинный нож. Прим. автора). Он тебе пригодится. Придётся ведь иметь дело с её братьями, а они постыдятся стрелять в того, кто обесчестил их сестру. Знаешь? Я, пожалуй, передам с караванщиком её отцу, что ты понравился мне.
    Тогда Марго подбежала к стойке и горячо расцеловала старика:
    - Дядя Пак, спасибо тебе! Что возьмёшь с меня за это счастье?
    - Э-э-э! Глупости. А сорок лет назад я б с тебя такое запросил, что твой жених наверняка устроил бы тут стрельбу. Такой боевой! Умеет он стрелять из пистолета…. Ты ему хоть объясни, что здесь этим никого не удивишь», - из автобиографического романа «Семья, которой не было», написанного много позднее.

    *
    Мисорские горцы, с глубокой древности исповедовавшие католицизм, не допустили у себя Реформации, не смотря на то, что религиозные войны 16-17 веков в Бонакане велись под лозунгом национального освобождения от гнёта иноземного католического княжеского дома Даурте. Новая протестантская династия, основанная Гродом Пернори, графом Голарнским, вынуждена была смириться с тем, что папизм сохранился на юге страны нетронутым. Среди суровых жителей этого труднодоступного края достаточно мягкий, незлобивый нрав, склонность к бесплодному философствованию за бутылкой, расхлябанность и непрактичность, свойственная общенациональному характеру тлоссов - абсолютно отсутствуют. Вероятно, к этому не располагают природные условия. Мисорцы - народ, воинственный, взрывной, деятельный и болезненно гордый.
    Нет ничего удивительного в том, что поездка привела Рута Норда в восторг. Его новые родственники - увешанные оружием пастухи с высокогорных пастбищ в косматых островерхих меховых шапках и расшитых бисером суконных кафтанах, бородатые, с длинными, рассыпающимися по широким плечам, чёрными, будто вороново крыло, волосами, свято хранившие, свою относительную независимость от Голарна – необычайно заинтересовали его. Долгие часы он проводил в беседах со своим будущим тестем, пытаясь разъяснить ему суть идеологии социальной свободы, которую понять Горту Ревену было, конечно, нелегко, будучи владельцем сотни совсем по рабски бесправных батраков, которые, помимо всего прочего, обязаны были участвовать на стороне Ревенов в постоянных кровавых столкновениях с многочисленными соседями-врагами, поскольку кровомщение там сохранилось по сей день в самой дикой, средневековой форме.
    Далее я предлагаю читателю историю поездки Норда с невестой в Мисор, как она сама мне об этом рассказала. Её рассказ я позволил себе несколько литературно обработать, потому что в тот момент, когда я встретился с ней, она, в возрасте восьмидесяти семи лет, была уже смертельно больна.
    Разумеется, главе клана Ревенов было очень лестно породниться с одним из наиболее популярных политиков страны, а Норд по его меркам был, к тому же, ещё и сказочно богат, но возникла проблема, решить которую оказалось совсем не просто. Венчание должно было произойти в католическом храме. Для этого Рутан Герберт Норд должен был некоторое время регулярно встречаться с монахом, а затем креститься, поскольку бонаканские католики протестантскую конфирмацию никогда не признавали подлинным Таинством. Попросту, он должен был перейти в католичество, а весь его электорат состоял из протестантов. Именно так поначалу представляли себе ситуацию Маргарет Ревен и Рутан Норд. Как выяснилось, они ошибались.
    - Послушайте, - сказал Норд старику, невольно цитируя А. Франса. – Вы же не хотите, чтобы я утопил свою карьеру в святой воде?
    - Признаюсь тебе, сынок, я человек не слишком благочестивый. Но даже, если б ты всех нас перевёз в Голарн, а там посадил под замок и приставил к нам полк солдат, это только означало бы, что нас зарежут не через день, а через неделю – всех, всю семью, понимаешь? У нас тут вероотступников не прощают никогда. Знаешь, поговори с отцом Аугусто…. Да, кстати, я забыл тебе передать. Он какую-то официальную бумагу на счёт тебя получил, просил тебе сказать об этом.
    - Бумагу? Откуда?
    - Мне знать откуда? Попробуй, догадайся - парень ты сообразительный.
    Приор монастыря св. Габриэля, самого крупного и богатого в Мисоре, отец Аугусто, был человеком просвещённым. Он защищал диссертацию доктора богословия в Риме, был автором многих значительных, далеко не только богословских работ и фактически возглавлял в стране католическую оппозицию. Норд, конечно, знал, что, так или иначе, с ним придётся встретиться. Они были немного знакомы. Рутан Норд позвонил приору и просил о встрече.
    - Доктор Норд, приезжайте в монастырь. Я, конечно, должен был бы сам навестить вас, поскольку гора не ходит к Магомету, но вы историк, а для историка это великий грех, не осмотреть один из древнейших памятников христианской архитектуры раннего средневековья на Континенте. Здесь удивительно красивый и величественный ландшафт. Уж в буквальном-то смысле, мы тут, ближе к небу, чем кто-либо другой – это бесспорно даже для такого известного безбожника, как вы.
    «От Сурно до монастыря мы добирались два дня с ночёвкой вокруг жаркого костра под открытым небом. Дорога всё время шла узким карнизом над бездонной пропастью. Под нами тянулась вереница облаков, где-то там, внизу была благодатная Зурская долина, с виноградниками и рощами олив, а над головами угрожающе нависали чёрные скалы.
    - Эту дорогу пробивали в камне воины святого, благоверного князя Габриэля Мисорского. Говорят, монастырь построили по его приказу. Это было очень давно, - сказал мне проводник, человек с лицом подлинного разбойника, который то и дело набожно осенял себя крестом, поминая Спасителя, Богородицу и множество всевозможных святых, которые, по его мнению, помогали нам не свалиться вниз. На этой высоте снег уже не тает круглый год….», - из письма отцу.
    Монастырь св. Габриэля в те годы представлял собой неприступную крепость, которую даже в наше время вряд ли можно было бы взять штурмом без использования авиации, что позднее и было сделано. Все укрепления были вырублены в скале, а приземистый храм посреди тесного двора, мощенного кое-как обработанными плитами, сложен из огромных диких каменных глыб. Монашеские кельи укрыты в глубоком подземелье. Но приор принял Норда в своём небольшом бревенчатом флигельке, который построил по собственной инициативе. Жарко пылал камин. Отец Аугусто, жизнерадостный, румяный толстяк в облачении францисканца, гостеприимно встретил своего социалистического гостя за богатым столом. Долгое время вечерней трапезы сопровождалось обильными возлияниями и живым, легкомысленным разговором о поэзии, искусстве, общих столичных знакомых. Неожиданно монах вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.
    - Прочтите это, сын мой. Тут есть, о чём подумать нам обоим.
    В письме, переданном по электронной почте из Ватикана, Кардинал Тальони выражал мнение, что не воспользоваться сложившейся ситуацией, было бы преступлением и более того - глупостью. Он от имени Святейшего Престола уполномочивал приора вести переговоры с руководителем Радикальной партии в меру своего разумения: «Их партийная касса пуста. Попробуйте затронуть эту струну. Попробуйте взамен серьёзной финансовой поддержки добиться хотя бы самых неопределённых и ни к чему не обязывающих обещаний начать переговоры об ограничении государственных поборов и заключении с Республикой более или менее твёрдого договора о неприкосновенности церковной собственности. Что касается событий, назревающих непосредственно на юге Бонакана, то вам виднее, чем мне - отсюда издалека - насколько вероятность серьёзного развития этого процесса возможна, и насколько радикалы могут быть полезны или вредны Святой Церкви в этом случае».
    - Вы видите, дорогой господин Председатель, как я откровенен с вами? Я ведь и права не имел показывать вам это письмо. А почему показал и впредь собираюсь быть совершенно откровенным? Того же я жду от вас, зная вашу порядочность и особенную щепетильность в политических делах, столь редкую в наше время. Видите ли, я служитель Церкви, но здесь, в Мисоре, моя родина. Собственно, Бонакан для меня просто сильнейший и агрессивный северный сосед, как это было юридически вплоть до 14 века. Вы хорошо знакомы с господином Тервором, нашим депутатом в парламенте?
    - Лично почти не знаком. Я знаю, что он сепаратист, но мне это серьёзным не представляется. Вы знаете, что это такое – войска специального назначения, в особенности десантная дивизия «Гром»? Бонакан, безусловно, способен отстоять нерушимость своих границ. И что это за дикая идея? Может быть, Голливуд будет снимать здесь какой-нибудь исторический фильм о княжестве Мисорском?
    - К сожалению, речь идёт не о княжестве, а о вполне реальной независимой республике, и уже готовятся выборы в некое подобие законодательного органа власти - Государственного Совета. Я не специалист, как и вы, впрочем, но давайте подумаем вместе: Дивизия «Гром» - так ли уж эффективна она будет в условиях горной партизанской войны? Я, однако, прежде всего, думаю о том, что жертвы среди мирного населения могут быть очень велики. С этой точки зрения ваш брак с дочерью одного из наиболее авторитетных деятелей этого безумного движения был бы с любой разумной точки зрения выгоден всем. С другой стороны, уважаемый господин Норд, я не мог бы себя чувствовать добрым христианином и порядочным человеком, если бы не предостерёг вас. В случае если договорённость об этом браке не будет достигнута, я сомневаюсь, что вам беспрепятственно позволят вернуться в Голарн. Эти люди, кажется, зашли слишком далеко, чтобы церемониться, выбирая средства действий. Им нужна независимость. Они её обещали своему народу.
    Тогда Рутан Норд сказал:
    - Ваше преподобие! Я социалист и, в любом случае, стою за самоопределение наций. Но жители Мисора – этнические тлоссы. Это их язык является государственным в нашей стране. Вы имеете в виду не межнациональный, а межконфессиональный конфликт. Моя партия поэтому вмешается только с точки зрения конституционных установлений. Весь горный Юг – неотъемлемая часть Бонакана. Что касается моей личной жизни…. Всё это явственно пахнет банальным шантажом, которого я нисколько не боюсь. Если же говорить о моём будущем тесте - а Горт Ревен станет моим тестем, захочет он этого или не захочет, достаточно того, что этого хочет моя невеста - если о нём говорить, имея в виду его политические перспективы, то, мне кажется, он едва умеет читать и писать.
    - Поверьте, вы недооцениваете его.
    - Я же думаю, что здесь меня недооценивают. Я, впрочем, вам искренне благодарен за благородное предостережение. Понимаю, насколько трудно было вам решиться его сделать, - с беспечной улыбкой завсегдатая латерерских кабаре, которого предупредили о предстоящей потасовке, ответил Норд.
    События в Сурно, между тем, развивались так. На третий день после отъезда Норда в монастырь над посёлком зарокотали два боевых вертолёта. Мгновенно селение было оцеплено и взято под контроль ротой спецназа. При этом несколько мужчин, по привычке потянувшихся к оружию, были застрелены безо всяких разбирательств. К тому моменту, как Рутан вернулся, все боеспособные жители Сурно были загнаны в хорошо охраняемый сарай. Герберт Норд вернулся ещё через четверо суток, которые почти всем обитателям Сурно пришлось провести взаперти.
    - Где моя невеста, лейтенант? – спросил, Норд, кое-как слезая с косматого яка, на котором его доставили.
    - В своём доме, с матерью и сёстрами.
    - Её отец?
    - Вон в том сарае, со всеми мужчинами вместе. Никого не допрашивали, ожидая вас.
    - Есть жертвы?
    - Своих я никого не потерял, а четверых местных пришлось застрелить. Ещё трое раненных, им оказана помощь, их возьмём в Голарнский военный госпиталь, это приказ министра.
    - Благодарю вас. Приведите сюда Горта Ревена, остальных распустите по домам. Где ваши вертолёты?
    - Не стоит благодарности. Я только выполнял личный приказ министра обороны. Здесь вертолёты трудно посадить. Через десять минут, при необходимости, они будут над посёлком, чтобы принять вас на борт - вас и того, кого вы захотите взять с собой.
Привели Горта Ревена.
    - Дорогой отец, - сказал Норд, - по вашему настоянию венчание состоится в католическом храме. В кафедральном католическом соборе столицы нашей общей отчизны, города Голарна.
    - Мерзавец, ты за это дорого заплатишь.
    - Вероятно, заплачу и гораздо дороже, чем вы в состоянии представить себе, но ваша дочь того стоит. Оскорблениям же человека, приведённого ко мне под конвоем, я не придаю значения.
    - У меня нет больше старшей дочери.
    - Очень жаль. Вам придётся присутствовать на венчании посторонней девушки. Но в Голарне у нас будет много времени для того, чтобы поговорить о делах.
С вертолёта уже сбросили лестницу. Когда Маргарет Ревен вышла из дома, она со смехом бросилась в объятия своего возлюбленного.
    - Рути! Да ты настоящий мисорский корсот (бандит)! Отец, согласись, он повёл себя, как мужчина.
    - До сих пор ничего не понимаю. Здорово он меня обставил. Признаю, - неожиданно старик с улыбкой хлопнул Норда по плечу. – Ты молодец. Марго - твоя. Возьми с нами и старуху, а то она обидится насмерть. Но учти, здесь подымется весь Мисор, и будет много крови. Как тебе это удалось?
    - Почему бы мне не связаться с Голарном по мобильному телефону? У меня спутниковый.
    - А мне, и впрямь, это в голову не пришло, - простодушно сказал Ревен и вдруг добавил, лукаво усмехнувшись. - Но ты вроде чем-то расстроен, сынок? Что-то, похоже, не так у тебя получилось?
    Действительно, Рутан выглядел очень расстроенным. Это был первый сокрушительный провал в его политической карьере, и этот провал его сильно поразил. В политической игре ему и в дальнейшем случалось капитулировать, но растерялся он, кажется, в первый и в последний раз. В личной жизни – другое дело.
    - Как эта партия твоя называется? Всё время из головы выскакивает…. Неважно. А в какой тюрьме будут содержать тестя Председателя этой партии твоей? На венчание я, выходит, поеду в полицейском фургоне. Прямо в наручниках! Ты забавный парень. Здорово придумал.
    С этого момента Норд становится яростным антиклерикалом. «Поначалу это был тактический ход. Невозможно было иным способом сохранить хотя бы часть голосов на предстоящих выборах в Парламент. Протестанты с ненавистью отвернулись от человека, сменявшего веру на красавицу жену. А потом уж я просто привык к роли противника любой религиозной конфессии. Я, впрочем, с детства воспитывался в соответствии с весьма умеренной религиозностью всей моей семьи», - из письма другу.

    План захватить одного из наиболее популярных бонаканских политических лидеров в качестве заложника немедленно пришла в голову Ревену, как только он узнал, что Норд собирается с ним породниться. Кроме того, у Ревена была слабая надежда приобрести Рутана Норда в качестве влиятельного союзника и через него разговаривать с Республикой и Мировым сообществом, ведь, как никак, он был оппозиционер. Вооружённое выступление готовилось сепаратистами уже достаточно долго, но реальных условий для правильной организации партизанской войны у них не было – мешала смертельная вражда нескольких крупных кланов. В конце концов, произошло сразу несколько подряд спорадических выступлений, демонстраций и нападений на полицейские участки и городские гарнизоны. Правительство не нашло ничего лучше, как объявить чрезвычайное положение и потребовать от каждого гражданина сдачи боевого оружия и, также, охотничьего, на которое не имелось специального разрешения. Это легкомысленное постановление в регионе, где человек без оружия традиционно не считается полноценным мужчиной, произвело впечатление взрыва бомбы. К тому же, сразу после торжественного венчания в Голарнском Соборе св. Петра, Горт Ревен был арестован Службой Безопасности и находился в тюрьме Аремор.
    В ответ сепаратисты захватили в Маавилье, который мисорцы никогда не считали своим, городскую больницу. Все больные и персонал, за исключением своих, которых оказалось немного, были объявлены заложниками. Террористы выдвинули единственное требование: Выпустить главу клана Ревенов. В Маавилье было направлено спецподразделение «Барс», и во время штурма больницы погибло 45 человек, в том числе четыре солдата и шесть террористов.
    Все крупнейшие столичные газеты опубликовали снимки Рутана Норда с невестой перед аналоем. Заголовки: «Тридцать девять невинных жертв и союз с Ватиканом – цена католической невесты для социалистического лидера», но это было слишком сложно. Гораздо проще: «Предательство!», «Гнусная сделка!», «Позорное отступничество!» и т. д.
    Рутан Герберт Норд выступил по телевидению, но его выступление только прибавило масла в огонь:
    - Арест моего тестя - совершенно незаконная акция. Более того, это провокация, послужившая сигналом к мятежу. Я подаю в Верховный Суд и обвиняю Генерального Прокурора в превышении служебных полномочий. Для того, чтобы успокоить мирных граждан Мисора, которые лишь неадекватно прореагировали на беззаконие, туда необходимо направить порядочного человека. Где его взять? У меня на подобные поиски времени нет, и я сам отправляюсь туда. Я еду безо всякой охраны. Чистая совесть – вот моё оружие.
    В тот же день его официально вызвали в Прокуратуру, где он вынужден был дать подписку о невыезде за пределы городской черты столицы Республики.
    Молодые не стали жить в холостяцкой квартире Норда, просто потому что она не понравилась Маргарет, а сняли номер в отеле «Континенталь». Наутро после венчания, внизу, под окнами их номера, на асфальте проезжей части улицы огромными буквами оказалось намалёвано: «Католический бордель».
    - Возвращаемся к тебе домой, - решительно заявил Рутан жене. – Наплевать мне на подписку, которую я дал Прокурору, он старый дурак. Я знаю, как мне отсюда исчезнуть.
    - Но мама здесь не оставит отца, одного и в тюрьме.
    - Она поедет с нами, после того, как я с ней поговорю. Если не возражаешь, я хотел бы поговорить с твоей матерью с глазу на глаз. Я ничем не могу помочь твоему отцу, сидя в этом отеле и отбрёхиваясь от стаи трусливых шавок, которые на меня бросились, как они всегда бросаются на раненого волка. Но, оказавшись в Мисоре, я сумею добиться его освобождения и предотвратить ужасное кровопролитие. Мне дорога судьба страны, я несу ответственность за судьбы народа. Ты вышла замуж за человека, который не вполне свободен, разве ты не знаешь этого?
    - В Мисоре тебя убьют.
    Он ответил очень коротко.
    - Нет. Не убьют.

    Здесь уже мельком упоминался полковник ВВС Ромгерт, который во время событий 40 года был назначен командиром пехотной бригады Национальной Гвардии. Рутан Норд позвонил ему и просто спросил, что он думает о происходящем. Сорас Ромгерт, был чрезвычайно популярен как герой минувшей войны с Итарором, однако, сделать военную карьеру ему помешали регулярные запои. Он был уволен в запас и, естественно, очень обижен.
    - Что я думаю? Вы славный парень. И не трус, и голова на плечах. Зачем вам политика? Вы постоянно возитесь в дерьме. Бросьте всё это, приезжайте-ка лучше, я угощаю, выпьем, как следует, есть хороший бар неподалёку.
Той же ночью Ромгерт вывез Норда с женой и тёщей на своём спортивном самолете в Мисор. Он вернулся к утру. Но, когда обнаружилось, что Норд уже находится в Сурно, разговаривать о чём бы то ни было с бесстрашным лётчиком оказалось бесполезно. Офицер Управления Безопасности нашёл его в баре «Граната» в кампании таких же отставных ветеранов, как и он сам.
    «- Полковник, вы в ночь со вторника на среду вылетали куда-то?
    - Откуда мне помнить? Выпить хочешь?
    - Вы не помните, поднимали вы самолёт в воздух или нет?
    - Да ты выпей, чего стесняешься? Какие они все манерные, эти тыловые крысы. Нет, я определённо куда-то летал…. Может к девкам в Голоари? Ты запроси, сажал ли я там на аэродроме самолёт, у них это должно сидеть в компьютере. Хотя я вряд ли стал бы там садиться. В Голоари я обычно сажусь на пляже, милях в трёх от города, там у моего дружка неплохой загородный бордель, и не слишком дорогой. До того, понимаешь, нарезался тогда, что…. Я знаю, как тебе помочь, браток. Запроси сводку за те сутки в штабе ПВО, они повозятся неделю и точно выяснят. Слушай, ты что, в самом деле непьющий? А в этот бар трезвых не пускают. Придётся мне тебя оштрафовать. Одолжи полсотни крейцев. Не жмотничай. Тебе-то хорошо, ты на службе, а на пенсию особенно не разгуляешься. В 35 году на Архипелаге мне платили по десять тысяч за боевой вылет. Но это, если только машина не требовала капитального ремонта. А если дотягивал до базы на одном «Господи, помилуй….», не платили ни хрена. Вот сволочи! Однако, у меня бывало по пять вылетов в день. Куда только все эти денежки утекли? Проклятые бабы…. Ты, видать, забыл, а я тебя помню. Ты служил во фронтовой контрразведке и меня допрашивал, когда я был сбит над Тузаном. Прямо над самым городом прошили мне очередью двигатель, и, конечно, сразу вспыхнуло. Но я дотянул до какого-то пустыря и ушёл в лес. Обгорел я здорово тогда. Видишь, какая теперь у меня рожа? Неделю там плутал, пока вышел к своим, чуть с голоду не сдох. А ты ещё говорил, что на лице шрамов не останется, утешал меня…. Забыл?
    Я не нашёл полсотенной бумажки, пришлось ему дать сто крейцев, вряд ли он их когда-нибудь вернёт….», - из воспоминаний полковника УБ Корда Нори.

    Сорас Ромгерт посадил свой самолёт в нескольких милях от Сурно в небольшой каменистой ложбине. Когда двигатель утих, капитан отхлебнул водки из фляги и, улыбаясь, сказал:
    - Вам, господа, это совсем не интересно, а только что вы видели высший класс лётного искусства. Я знаю ещё двух-трёх человек, которые сумели бы произвести посадку на таком пятачке. Один из них сейчас уже бригадный генерал ВВС Итарора, это он сбил меня над Тузаном. Зато у него после этого дела оказался повреждён правый глаз, и летать он не может, а меня хоть и попёрли из армии за пьянку, но вот – летаю же. Жаль парня. Не летаешь, вроде и не живёшь. Я с ним виделся после войны….
    Жену Горта Ревена звали Сулами. Это была женщина, мудрая и властная.
    - Сынок, - сказала она, - послушай меня, старуху. Не возвращайся в Голарн. Это нехорошее место. Здесь, сейчас нам понадобятся такие люди, как ты, и ты будешь воевать за правое дело. Кроме того, ты очень много пьёшь. Тебе нужна жена из порядочной католической семьи, чтоб она приложила к твоей горячей голове нежные, чистые руки.
    - Я присягал. Прошу прощения, мадам.
    - Зачем же ты согласился доставить нас сюда?
    - Мне всегда нравился ваш зять. Люблю отчаянных ребят. Вы передайте там своим от полковника Ромгерта: Я служил с мисорцами и знаю, какие они храбрецы, это у ваших в крови. Но здесь почти никто не представляет себе, что такое эскадрилья штурмовиков над населённым пунктом при отсутствии зенитной установки. Я поэтому никогда в штурмовой авиации и не служил, только испытывать приходилось такие самолёты. И как подумаешь, что вместо бутафорской деревни из фанеры там могли бы быть…. Это очень страшно, мадам. Надо как-то договариваться. Очень много людей погибнет. К тому же, возможно, ваше дело и правое, не мне, солдату, об этом судить, но дело это безнадёжное, мадам.
    Старуха нахмурилась.
    - Тебе – моя благодарность. Я жена старшего в роде Ревенов и передам твои слова его братьям по оружию и сыновьям, которые сегодня готовятся к битве за дом святого Габриэля.

    «Пешком мы поднялись к Сурно, - рассказывала мне Маргарет, - и первый же встреченный нами человек закричал:
    - Люди добрые! Да это же сам проклятый антихрист к нам сюда явился!»
    Рутана схватили и притащили в Магистрат. Старостой в Сурно в то время был очень старый человек, который ничего, вообще, не понимал. Его, кажется, звали Валер Колар. И он велел отдать Рутана семье Ревенов, как это предписывает в таких случаях дикарская этика моей родины. А если бы он велел собрать сходку, Рутана просто повесили бы. Но дома мои братья ждали, что скажет мать.
    - Отец сидит в тюрьме, в Голарне, - сказала она. – Этот человек мне поклялся, что отсюда ему проще освободить Горта. Я ему верю. Кроме того, он муж старшей из ваших сестёр, член нашей семьи. Никто его в этом доме пальцем не тронет…, - помолчала и добавила. – Пока я не велю.
    Рутан потребовал, чтобы его связали с руководством мисорского сепаратистского движения.
    - Мне нужно увидеть наиболее влиятельных людей в этом краю и довести до их сведения то, что я думаю, - сказал он моим братьям, их у меня было трое. - Нет в мире государственного деятеля, который отказался бы выслушать меня в подобной ситуации. Передайте им, что я здесь, потому что хочу сообщить им нечто весьма важное. Пригласите, также, настоятеля монастыря святого Габриэля, отца Аугусто. В его отсутствие никакого серьёзного разговора не будет. Если уж они взялись решать судьбу народов, пусть и поступают, как люди, несущие ответственность. Я им не союзник, но и не враг. Мне просто нужен единый Бонакан, и я не хочу бессмысленного кровопролития. О семейных делах мы поговорим позже, если я буду жив. А если меня убьют, ваша красавица сестра надолго не останется вдовой, вы же, тем более, вряд ли станете безутешно горевать, - он был совсем спокоен, и никогда, ни до этого, ни позже, я не любила его сильнее, чем в те дни».

    Во главе организации, которая называлась «Братство святого Габриэля», тогда стоял приходской священник, отец Себастин, твердолобый аскетический фанатик, человек совершенно непригодный для каких-либо сложных политических манипуляций. Его пришлось долго уговаривать, пока он согласился, наконец, присутствовать на переговорах с Рутаном Нордом. Кроме него, ещё шесть человек, старейшины наиболее влиятельных кланов – Совет Братства – собрались в Магистрате Сурно через пять дней, потому что быстрее никто из них не мог бы добраться туда из своих горных селений. Все они были кровниками. Встретившись, по очереди обнимались и произносили традиционную фразу: «Сегодня свобода – кровная месть завтра». Сюда же приехал и отец Аугусто. Он был бледен и поминутно вытирал вспотевшую от волнения лысину платком. Но, когда все сели за круглый стол в комнате для почётных гостей, он положил на белую скатерть большой конверт, запечатанный красным сургучом. Печать сломал и открыл конверт отец Себастин. В конверте была энциклика Папы Римского, которая объявляла приора монастыря св. Габриэля папским нунцием, выражающим волю Святейшего наместника апостола Петра в Бонаканской Республике.
    - С какой целью, любезный брат, вы добились столь высокого назначения? – спросил отец Себастин.
    - Раны Христовы! Я этого не добивался, а наоборот умолял избавить меня от непосильного груза ответственности, - вздрагивающим голосом проговорил приор. – Сейчас, однако, господа и вы, любезный брат… я прошу выслушать меня, не как папского нунция, а как мисорца, который в случае неблагоприятного развития событий не убежит, как многие, у кого будет на то возможность, но умрёт здесь, в родных горах. Я монах и сражаться не могу, но паствы своей не покину в смертный час.
    Почему я говорю о смерти? Да, дети мои, о неминуемой смерти! Неделю без малого потратил каждый из нас для того, чтобы собраться здесь ввосьмером, а Рутан Норд из далёкого Голарна оказался здесь через четыре часа после того, как самолёт, на котором он вылетел, взял курс на Сурно. Но это был моторный, прогулочный, тихоходный самолёт. А реактивные самолёты ВВС Бонакана, скорость которых превышает скорость звука, с десантом профессиональных военных, будут здесь уже через несколько минут после того, как последует приказ. Один из таких самолётов и доставил в монастырь папскую энциклику. Поскольку этот драгоценный документ поступил на адрес Кабинета Министров, наше доброе правительство решило переправить его мне таким устрашающим способом. Разумеется, это не случайно. Дьявольская машина вошла в пике так, что я был уверен, он разобьётся, а он сбросил пакет и взмыл в небо, будто птица. Пакет упал прямо посреди монастырского двора. Точно так же метко они могут сбрасывать и бомбы.
Что же вы собираетесь делать? Наши вооружённые мужчины уйдут в неприступные горы, а женщины, дети и старики останутся? Дважды уже нам пришлось познакомиться с войсками специального назначения этой страны, которые в соответствии с международным рейтингом, определяемым наиболее авторитетными независимыми экспертами, признаны лучшими в мире на текущий год. В Сурно и в Маавилье они действовали мгновенно и беспощадно. Десять могил, где упокоились наши земляки чуть больше, чем за одну неделю, ещё 39 северян, из которых добрая половина погибла под огнём своих же спецназовцев во время штурма больницы – это для них далеко не предел. В эти войска вербуют, как правило, одиноких, уже прошедших срочную воинскую службу, очень хорошо профессионально и физически подготовленных людей, обязательно с тёмным прошлым. Большинство из них завербовались для того, чтобы избегнуть тюрьмы. Они придут сюда убивать, а это они умеют делать лучше, чем кто-либо на белом свете. И каждый из них давно потерял надежду на милосердие Божие. Подумаем же, как взрослые мужчины, а не малые дети!
    Как папский нунций в Бонаканской Республике я потребовал освобождения Горта Ревена безо всяких предварительных условий. Но премьер-министр, господин Вальдер, с которым в четверг утром я говорил по телефону около пятнадцати минут, сообщил мне, что, не имея полномочий отменить решение Генерального Прокурора, он поставил этот вопрос на голосование обеих палат Парламента. Сегодня пятница, два дня выходных, которые несомненно будут использованы для того, чтобы дело затянулось, и дебаты в Парламенте возможно, продлятся ещё несколько дней. Результаты, вернее всего, будут отрицательными, поскольку в Маавилье погибли 39 мирных граждан - невооружённые больные и медики, а таких людей никогда не берут в заложники, и кто-то из нас даст ответ за это преступление перед Богом в день Страшного Суда. Я предлагаю, однако, выслушать вслед за мной Рутана Герберта Норда, который бесстрашно прилетел к нам для переговоров по собственной инициативе, рискуя не только жизнью, которую он ценит недорого, как всякий храбрец – но он рискнул своей репутацией, добрым именем и всей политической карьерой. Он является самым значительным в Бонакане представителем оппозиции нынешнему Правительству и парламентскому большинству.
    - Господа, - сказал Норд, - прежде всего, мне придётся добавить к тому, что уже совершенно справедливо сказано представителем Ватикана, сведения, которые вам, безусловно, неизвестны или известны очень неопределённо. В течение года объединение левых партий в Парламенте блокирует принятие окончательного решения о строительстве Союзом Текстильных Предпринимателей Бонакана гигантского комбината первичной обработки овечьей шерсти-сырца в Мисоре. В дальнейшем мне будет очень трудно отстаивать свою позицию по этому вопросу. Большая часть ассигнований на этот регион выделяется из налоговых поступлений. Между тем, в случае если комбинат здесь всё же будет построен, вам значительно легче будет доставить туда шерсть ваших великолепных овец, только заплатят вам за неё, как минимум, вдвое дешевле. А о том, чтобы облегчить в связи с этим налоговое бремя для горных овцеводов, и говорить не стоит. Платить вы не станете меньше, а получать придётся вдвое меньше. Все мы изучали когда-то арифметику. Разве в Мисоре мало бедняков? Уровень жизни здесь, едва ли не втрое ниже, чем в среднем по стране. Разве здесь хватает больниц, школ, иных детских и благотворительных учреждений? Здесь нет ни одного дома для престарелых, и я боюсь, что не все из вас, господа, доподлинно знают, что такое детский сад или ясли для младенцев. А разве не следует требовать от государства серьёзного финансирования дорожного строительства в горных областях? Все мы только что убедились, насколько назрела эта мучительная для местных жителей проблема. Далее. Для того, чтобы успешно развивать здесь туризм, условия для которого превосходны, необходимы огромные бюджетные капиталовложения. Если дело окажется в руках финансовых олигархов, вы не получите ничего. Если мы отстоим в Парламенте закон о государственной монополии на туризм, тут же возникнет вопрос о том, какая часть от астрономических прибылей такого предприятия останется здесь, а что провалится в бездонную бочку общегосударственной казны. Вот о чём с моей точки зрения следует сейчас думать вместо того, чтобы раздувать братоубийственную бойню из-за различия некоторых религиозных установлений. Как бы то ни было, а заповедь Христа «Блаженны миротворцы» обязательна для католиков так же, как и для протестантов.
    Как вам известно, около шестисот лет тому назад Антуан IV, великий князь Мисорский, проиграл сражение в ущелье Контазор и сам погиб в этом сражении, после чего с независимостью Мисора было покончено. В Голарне, в Национальном музее, хранится его последнее письмо давнему предшественнику нашего уважаемого отца Аугусто, приору монастыря святого Габриэля, преподобному Кларну, в котором князь пишет в частности: «Проклятые деньги! Мне нечем накормить людей и лошадей. Неужто презренный металл сильнее светлой стали моего меча?». Поистине, он был прав. Для образования и сохранения независимого государства требуются определённые экономические условия, которых в Мисоре никогда не было, нет, и невозможно их искусственно создать, господа. Давайте бороться за права мисорского народа в рамках демократических установлений Бонаканской Республики, единого государства всех тлоссов и нантеков, их давних и верных союзников. Если вы выдвинете требования самой широкой культурной, экономической, и административной автономии, я и мои соратники в Голарне готовы отстаивать эти справедливые требования. Что касается освобождения моего тестя, который был арестован вопреки законам государства, то он выйдет из тюрьмы, как только я сообщу в столицу о вашей конструктивной позиции. В противном случае Парламент примет решение, крайне суровое, поскольку нападение на больницу предоставило сторонникам бессовестной эксплуатации этого региона безграничные преимущества. Проще: Вы дали им в руки козырь. Отнимите же его у них!
    Интересно, что оба оратора впоследствии вспоминали этот эпизод совершенно одинаково.
    Отец Аугусто: «Это была, пожалуй, лучшая из проповедей, которую мне довелось с божьей помощью произнести. Но, каюсь, меня вдохновлял скорее стоявший ещё в ушах рёв пикирующего прямо мне на голову проклятого самолёта, чем что-либо иное».
    Рутан Норд: «Это была самая удачная речь, какую мне удалось произнести за всю мою жизнь. Короткоствольные автоматы, под правым локтем каждого из моих слушателей, признаюсь, меня очень вдохновляли. Ужасно не хотелось умирать».
    В начале сентября 46 года Рутан Герберт Норд на Южном вокзале в Голарне был встречен восторженной толпой. Его встречал лично Президент Республики, который, выступая на митинге в честь триумфатора сказал:
    - Родина вечно будет помнить человека, сохранившего братский мир для её великого народа. Мы же, его счастливые современники, обязаны воздать ему должное, как человеку, сохранившему наши жизни. Он остановил гражданскую войну одним движением своей молодой, смелой и сильной руки…. – было сказано ещё много трогательных, красивых, высокопарных, наивных, верных и ошибочных слов.
    Горта Ревена с женой провожали на родину едва ли не с таким же ликованием. Они шли к вагону по живому ковру из белых роз, символизирующих благословенный мир. Ждали, что, поскольку кабинет министров объявил о своей отставке, Рутан Герберт Норд выдвинет свою кандидатуру на пост главы исполнительной власти.
    Через двое суток, утром 11 сентября, четырьмя мощными взрывами, через каждые полчаса предательски следующими один за другим, был полностью уничтожен огромный небоскрёб, в котором помещался гостиничный комплекс «Шер Хоран», в результате чего погибло тысяча двести человек, и было серьёзно ранено более трёх тысяч. Решением Парламента было введено президентское правление и десантная дивизия «Гром» при поддержке авиации обрушилась на Мисор.
    «Через несколько дней после первого теракта, за которым последовали и другие, не менее успешные, мы с Маргарет сидели в каком-то уличном кафе. Мимо пробегал мальчишка с газетами. Она протянула ему монетку. На первой полосе «Экспресс» – огромная шапка: «Наши бонаканские ребята разоряют гнёзда стервятников!». Ниже был помещён снимок, и поначалу я не понял, что там было заснято. Какой-то пустырь. Вдруг она сказала:
    - Рути! Это Сурно.
    Некоторое время мы оба молчали. Я был потрясён. Марго курила, прихлёбывая кофе. Потом она, ни слова не говоря, встала и пошла по улице. Её изумительная походка напоминала танец. Этот танец был прощальным. Следующий раз мы увиделись через четыре года. Тогда я спросил:
    - Вероятно, ты ждала, что я догоню тебя?
    - Ждала. Но я всё равно не остановилась бы. Я не могла тогда с тобою остаться….», - из романа «Семья, которой не было».

    В октябре 46 года Рутан Герберт Норд приезжает в Талери. После шести лет разлуки отец встретил его возбуждённым возгласом:
    - Послушай, Рути, как ты думаешь, стоит ли мне решиться на такую трату? Продаётся марка Южно-Африканского Союза, из последней серии британского доминиона и с пропущенной буквой. Таких в самых престижных собраниях сейчас сохранилось не больше четырёх, а в Европе ни одной нет. Но очень дорого. Сказать даже тебе не решаюсь. Двадцать тысяч долларов, это по нынешнему курсу крейца….
    - Сегодня утром это было уже… около восьмидесяти пяти тысяч крейцев, и доллар будет расти. Скупой платит дважды, папа, - проговорил Рутан, обнимая отца.
    - Почему ты так редко звонил? – спросила Элиз Норд. – Ты очень плохо выглядишь. Куришь много?
    - Всё время занят был, не сердись, ма! - Впрочем, возможно, это просто легенда, придуманная досужими журналистами и легкомысленными биографами.
    Норд поселяется в доме своих родителей, и некоторое время его видят, неспешно прогуливающимся по набережной с книгой или в кафе, где он за чашкой кофе рассеянно рисует на салфетках колоритные портреты своих просолённых морским ветром земляков. С 46 по 48 годы он не опубликовал ни единой строчки, кроме большой статьи в местной газете «Северная трибуна», посвящённой злоупотреблениям, связанным с благотворительной деятельностью.
    «Дети тех, кто погиб в Океане, добывая кусок хлеба для семьи в нечеловеческих условиях, не получают от государства достойных пособий, и это ещё можно было бы объяснить колоссальными расходами, связанными с гражданской войной. Война разразилась, однако, благодаря бессовестной деятельности промышленных монополий, поскольку она, также, является средством наживы. И вот эти господа также отказывают сиротам в малой толике того, что их отцы добыли для их обогащения, не имея современной техники, и ежедневно уходя в рейс, будто в смертельный бой. Детский приют в Талери, скорее напоминает дом для малолетних преступников. Куда ушли деньги, которые в обмен на поистине неслыханные налоговые льготы, были ассигнованы Рыбопромысловым Объединением для помощи малоимущим?….».
    Вопреки своему обыкновению, Р. Норд никак не конкретизировал эти вопросы-обвинения. Рыбаки читали статью с энтузиазмом, было опубликовано множество откликов, а затем всё утихло.
    Между тем, в Талери со стапелей недавно построенной судоверфи сошла великолепная парусно-моторная, трёхмачтовая, белоснежная красавица яхта, которую Рутан назвал в честь своей матери «Элиз». После ходовых испытаний, корабль был поставлен у пирса в Рыбном порту. Через несколько дней на её сияющем борту оказалось чёрным кузбаслаком намалёвано: «Ответ на детские вопросы столичного господина». Прежде всего, снимок яхты с этой надписью был помещён в столичных газетах. Робкие хозяева местной прессы просто не решились как-то это прокомментировать. В необычно кратком телевизионном интервью Рутан Норд сказал:
    - Тот, кто это написал, был совершенно прав.
    - Что, в связи с этим, вы собираетесь предпринять?
    - Ничего. Мне некогда.
    - Всем нашим зрителям чрезвычайно важно узнать, чем вы сейчас заняты.
    - Я думаю.
    - Поделитесь же с нами вашими мыслями.
    - Простите, но это невозможно. Никто ничего не поймёт. Вы - в том числе.
    - Сколько времени вы ещё собираетесь провести в Талери?
    - Около трёх дней, самое большее. Я ухожу в море. Мне необходимо одиночество, мне не дают сосредоточиться всякой чепухой.
    Отправляясь в плавание на своей яхте, Норд хотел оставить ядовитую, чёрную надпись на её борту нетронутой. Но капитан Торк Правер, отказался командовать кораблём, находящимся в таком виде. Надпись зачистили и закрасили, и в феврале 46 года, непогожим, ветреным утром, яхта «Элиз» утонула во мгле надвигающегося шторма.
    «Мне приходилось и до того командовать океанскими прогулочными судами, которые принадлежали богатым бездельникам, но такого хозяина у меня не было никогда. Во-первых, он потребовал, чтобы вся команда состояла из холостяков, подобным ему и мне. Во-вторых, мы вышли в море в пятницу, как я не отговаривал его - ведь это дурная примета - и люди неделю после этого не могли успокоиться. В-третьих, когда я спросил его, куда мы следуем, он ответил так:
    - Будем считать, что мы отправляемся в кругосветное плавание. Мы, однако, совершенно необязательно должны обогнуть земной шар. Просто в течение года или, может быть, двух лет, я прошу вас постоянно находиться в море, только при необходимости пополняя запасы. Можете пока пересечь Атлантику, а потом решим, куда дальше пойдём. В каждом порту, капитан, мы не задержимся дольше того времени, какое понадобится для текущего ремонта и погрузки необходимого снабжения. Ну, и недели, я думаю, будет вполне достаточно для того, чтобы морякам вдоволь пошататься по борделям и барам без особого урона для здоровья. Я плачу достаточно?
    - В этом смысле все довольны.
    - Отлично. Вперёд!
    Рейс длился больше полутора лет. И почти всё это время Норд сидел, запершись в своей каюте. Иногда вдруг появлялся на верхнем мостике – как правило, в свежую погоду – молча, иногда по нескольку часов подряд оглядывал горизонт. С годами привыкаешь, а для человека непривычного - в открытом море очень красиво. Но по выражению лица никогда, бывало, не подумаешь, что он любуется штормом. Иногда казалось, будто он что-то хочет обнаружить на горизонте – стоит и вглядывается, как вперёдсмотрящий.
    Он ни с кем не связывался по радио или электронной почте, только раз в неделю отправлял домой родителям короткое сообщение, и велел мне в портах, куда заходили, никого из журналистов не пускать на борт. Что он делал в своей каюте один? Иногда что-то писал от руки, а иногда работал у компьютера. Я – дело прошлое – сейчас-то уже могу вам сказать, что мне предлагали сто тысяч долларов, если я скопирую текст, который у него в компьютере находился. Я ему об этом доложил. Он тут же хотел выписать мне чек на сто тысяч, но я отказался. Он знал, что эдакие деньги значат для меня, сам ведь вырос в небогатой семье. Купил бы я себе небольшую лавочку или кафе где-нибудь на побережье и дожил бы до старости спокойно.
    - Я не сомневался, что вы откажетесь, - мы пожали друг другу руки.
    Он был неплохой парень. А какой политик – откуда мне знать, простому моряку. Однажды, это было немного южнее Гаваев, я таки попал в самый тайфун. Этот проклятый тайфун «Лола» – может, помните? – он же из-за какого-то циклона что ли, который с Северо-Запада несло, повернул почти на девяносто градусов на Юг, а прогнозировали, что будет двигаться в сторону Японии. Мне бы нужно было переждать в Гонолулу, но, знал бы – соломки подстелил. Его судно себя показало великолепно, мы, правда, потеряли бизань и грот, а так, всё время исправно держались в разрез волне, и всё обошлось без серьёзных неприятностей. Так вот, представляете, когда мачты стали ломаться, грохоту, конечно, было много, ребята их выкидывали за борт с большим трудом, и я по матюгальнику поминал, прошу прощения, и Господа Бога, и Дьявола, он мне звонит на мостик и спрашивает:
    - Капитан Правер, моя помощь не нужна?
    Я, уж, было, обиделся:
    - Что вы имеете в виду?
    - Ну, я всё-таки довольно здоровый парень….
    Мне его обижать не захотелось, я и говорю:
    - Подымайтесь на мостик и будьте всё время под рукой, можете понадобиться, - он всё время стоял рядом, как вкопанный. Совсем не испугался, а может, виду не подал.
    Когда в Гонолулу я поставил судно в док, Норд однажды позвонил мне из отеля «Хилтон-Жемчужина», где поселился на время ремонта. Он пригласил меня поужинать в ресторане отеля.
    - Но прежде, дорогой Торки, - вы мне позволите так вас называть? – я прошу вас ненадолго заглянуть ко мне в номер. Я хочу вам кое-что показать. Что-то такое, что вы имеете право увидеть первым.
    Ну, худо-бедно, а для выпускника среднего мореходного училища поужинать с лидером парламентской оппозиции, когда не меньше сотни журналистов совершенно безо всякого толку его ждали днём и ночью в гостиничном холле, так что охрана с ног сбивалась…. Я поднялся к нему в номер, и он показал мне огромную стопу бумаг.
    - Я вам это дарю с автографом, - и написал на первом листе, прямо наискось через заголовок: «Лучшему в мире моряку и самому надёжному из моих многочисленных попутчиков». – Я вам этого ни в коем случае не желаю, но, если, не дай Бог, не повезёт, учтите, что через полгода эта рукопись будет стоить бешеных денег.
    К сожалению, написано по-тлосски, а я, хоть говорю свободно, а читаю на этом языке с трудом, я ведь из коренных северян, и мой родной язык нантекский. Он там делал исправления шариковой ручкой – в этом-то, говорят, самая и ценность этой штуки. А написано там - вы уж не обижайтесь, я никому эту рукопись не показываю, но название помню наизусть: «Религиозная доктрина как попытка ограничить божественную бесконечность». Потом об этой книге много говорили и писали на всех языках, даже пастор наш, отец Аверно, говорил - он целую проповедь об этом сказал в церкви, очень сердился, да я всё равно ничего не понял. Зачем это мне? Я ведь из доброй семьи истинных христиан».
    Старый капитан Правер наговорил всё это мне на диктофон за триста крейцев. Больше я не смог ему заплатить. Возраст уже не позволял старику выходить в море, и он жил на нищенскую пенсию. Когда же я посоветовал продать первую рукопись всемирно известной книги с подлинной авторской правкой от руки в какое-нибудь частное собрание, а лучше в Национальную Публичную Библиотеку, он только с улыбкой покачал головой.

    Я начал эту работу обещанием бегло коснуться религиозных поисков Рутана Герберта Норда. Помимо только что упомянутой книги, в свет вышли ещё две: «Отрицание догмы» - наиболее популярная, и «Явления божественного творчества в сердце человеческом. Тьма и свет». Последняя книга носит академический характер и широкому читателю малоизвестна. Хотя именно в ней сформулирована самая решительная декларация всего этого мучительного и, кажется, удавшегося ещё в меньшей степени, чем Л. Толстому, богоискательства: «Бог – есть духовная свобода».       
    Приведу по этому поводу высказывание одного из наиболее авторитетных специалистов того времени. Из краткой статьи профессора богословия Теодора Гримма (Гейдельбергский Университет): «Формулировка философски совершенно неудовлетворительна, поскольку категория духовной свободы никак не определяется автором, да и не может быть определена, в соответствии с простейшей логикой. Невозможно построить систему взглядов на божественное творчество в недрах духовного мира человека, оперируя представлениями, свойственными не Богу, но Его творению».
    Как бы то ни было, тираж первого богословского труда Норда, когда он неожиданно выступил в качестве основателя некоего нового вероучения, в течение года значительно превысил миллион экземпляров. Что касается «Отрицания догмы», переведённой на все письменные языки – это и по сию пору бестселлер, и такой томик обязательно стоит на книжной полке всякого читающего человека.       
    Вероятно, именно это обстоятельство имел в виду старый приятель Норда, приор монастыря св. Габриэля, который передал Норду по электронной почте из Мисора, где беспощадная бойня гражданской войны так и не утихала: «Позвольте поздравить Вас с грандиозным литературным успехом, - в этих поздравительных розах, однако, нетрудно обнаружить колкие шипы гневного сарказма. – Уважаемый мэтр! Художественная литература, несомненно, является проявлением духовной свободы и результатом божественного творчества в Вашем сердце. Но Ваши друзья, которые в своей горной глуши с оружием в руках отстаивают, возможно, по дикарскому невежеству, предрассудки, выдержавшие испытательный срок, длившийся в течение двух тысячелетий, скорее надеются на Вас как на поборника социальной справедливости и свободы совести, в необходимости которых Вы так горячо убеждали своего покойного тестя, чем как на апостола новой веры, которая по справедливости должна быть названа именем её основателя. Только я с трудом представляю себе, как это будет звучать на каком-либо цивилизованном языке. Нордианство? – Кажется, не очень благозвучно. Впрочем, люди привыкают ко всему. Простите старику неудачную остроту. Горячо жму Вашу руку.
P. S.
    Вот Вам ещё одно подтверждение несостоятельности церковно-апостольской доктрины: Монастырь, в неприступности которого около тысячи лет тому назад св. Габриэль Мисорский был совершенно уверен, в настоящий момент лежит в руинах, вследствие одного только налёта эскадрильи современных боевых машин ВВС нашей с Вами общей родины. Боюсь, однако, что для исторической науки эта потеря невосполнима.
    В подтверждение же верности упомянутой доктрины не могу не сообщить Вам, каким именно образом ваш покорный слуга и со мною ещё шестеро братьев остались в живых. Когда послышался рокот приближающихся самолётов, мы находились в двух милях от монастыря, совершая Святую Мессу в часовне, построенной тем же святым за четыре года до закладки монастыря. Если это не чудо, то квалифицируйте такое явление как-нибудь иначе. В горах все говорят о чуде святого Габриеля, и, признаться, я не знаю, как мне возразить этим людям, наивным, будто евангельские дети….».

    В июле 48 года яхта «Элиз» бросила якорь на внешнем рейде Талери. Рутан Герберт Норд, стоял в белоснежном глиссере, будто летевшим над голубой волной родной бухты, с лёгкой улыбкой наблюдая несметную толпу встречающих, которых тесная цепь полицейских с великим трудом удерживала на почтительном расстоянии от причала. Глиссером управлял лично капитан его корабля. Норд, рассеянно рассматривая многочисленные флаги и транспаранты, вдруг спросил Превера:
    - Торки, а что это за флаг, которым размахивает какой-то полуголый, лохматый парень, смотрите, вон тот, у него флаг - голубой с белым голубем? Их тут несколько.
    - Братство Свободного Духа. Секта такая, - с удивлённой улыбкой сказал Превер. – Как, вы не знаете? У вас же Интернет в каюте. И вы, что, так никогда и не пользуетесь приёмником? Очень популярная секта. Однако, хозяин! Странный же вы человек. Их чаще называют Братством Рутана Норда.
    - Информационные и новостные сайты я не просматривал с тех пор, как мы с вами ушли в море, и, вообще, пользовался Интернетом, как библиотекой, а компьютером, как пишущей машинкой, пожалуй, зря…. Да, мне что-то попадалось, но я внимания не обратил на эту чепуху, - задумчиво проговорил Норд. – Так. С одним религиозным братством мне уже приходилось иметь дело однажды. У тех были автоматы. А это, значит, Братство Свободного Духа. С птичкой. Замечательно!
    Он попросил Превера, пока они ещё не подошли к берегу, связаться с полицейским начальством, чтобы машину подали прямо к самой кромке пирса.
Он уехал домой, ни сказав никому ни единого слова и даже не поздоровавшись с городским мэром. Вокруг дома Нордов поставили оцепление. Он никого не принимал и не отвечал на телефонные звонки.
    - Рути, послушай, - сказал ему как-то отец за обедом. – У ворот вторые сутки добиваются встречи с тобою адепты твоего вероучения. Не моё это дело, конечно, но как-то их немного жаль. Поговори с ними. Разве не интересно познакомиться? Ведь это твои духовные дети.
    - Пусть они внимательно прочтут то, что я написал. Они не поняли ровно ничего.
    - И ты уверен в том, что это их вина, а не твоя?
    В гостиную впустили пятерых молодых людей. Они были одеты весьма экстравагантно, вернее, почти раздеты, особенно две девушки. И, похоже, было, что услугами парикмахера никто из них совсем не пользовался никогда, а купались они, постоянно околачиваясь на городском пляже, только в солёной морской воде – в то время Талерийский пляж не был оборудован душами с пресной водой, Талери, ведь не курорт.
    - Дорогой учитель! – воскликнула одна из его очаровательных приверженок. – Завтра утром на площади Рыбацкой Удачи состоится торжественная закладка камня там, где начнётся строительство нашего храма.
    - Храма? Какого, чёрт возьми, ещё храма, мадемуазель?
    - Храма Свободного Духа.
    Рутан вскочил из-за стола и опрокинул себе на брюки чашку кофе.
    - Вы с ума сошли, а в бедлам посадят меня! Убирайтесь….
    - Дети, дети…, - строго сказала Элиз. – Немедленно успокойтесь. Сейчас Рутан переоденется, мы будем пить кофе с пирожными. И может быть по рюмочке ликёра? Этого, кажется, даже Свободный Дух никому не возбраняет….

    Именно так, на мой взгляд, заканчивается первый период биографии Рутана Герберта Норда. В 48 году, когда он вновь появляется в столице, ему исполнилось двадцать девять лет. Он приехал почти инкогнито. Никто не встретил его на Северном вокзале. Просто высокий, элегантный белокурый молодой человек с легким чемоданом в руке, выйдя на площадь, сел в такси и велел отвезти его в скромную гостиницу «Гаренсе», где снял недорогой номер из двух комнат с видом на реку.


    Часть вторая

    Вот как вспоминал последующие события Рутан Норд по свидетельству некоторых его друзей, с кем мне удалось беседовать. Здесь я позволил себе писать от лица моего героя, в меру моего понимания его внутреннего состояния и посильного знания его литературного стиля:
    Чем-то нужно было заниматься дальше. Под аккомпанемент методически регулярных взрывов по всей стране, которые сепаратисты противопоставили налётам авиации на горные селения и непрерывной пальбе правительственных войск в Мисорских горах, приближались очередные выборы в Парламент. Важнейшая тема идиотской парламентской дискуссии: Кто именно кому отвечает на агрессию? Фракция Радикальной Партии ограничивалась беззубыми увещеваниями или прекраснодушными, инфантильными декларациями. Партия в целом существовала формально. И было очень скучно. Я обнаружил, в добавок ко всему, что остался совершенно без средств к существованию. Мои гонорары были уничтожены расходами на ремонт отцовского дома в Талери и сумасшедшими тратами, которые я себе позволил, отправляясь в дальнее плавание. Я решил издавать газету.
    Осенью я позвонил Роллу Гонеро, и мы с ним и его женой несколько часов провели за обедом. По правде говоря, этот Гонеро был просто старый кровопийца, но его деятельность была весьма разнообразна. Его официальный титул звучал, как Президент Тлосского Народного Банка. У него был контрольный пакет акций Всебонаканской Железнодорожной Компании. Огромные средства были вложены в тяжёлое и среднее машиностроение. Ему, также принадлежала Компания Дорожного Строительства. Он был фактическим владельцем Научно-исследовательского Института мощного приборостроения. Один из столпов военно-промышленного комплекса. Плюс ко всему, он контролировал фантастические доходы от всего игорного бизнеса на Севере страны, хотя формально его имя не значилось, в связи с этим, ни в едином документе.
    У меня же с его женой были когда-то дружеские и даже одно время близкие отношения, которые она не прочь была возобновить, о чём ему было известно, но нисколько его не смущало. В свои семьдесят четыре года Гонеро женился на двадцатипятилетней вдове своего секретаря, предварительно застреленного «при невыясненных обстоятельствах», и к её распутству относился с пониманием и даже более того – ему было спокойней, когда она встречалась постоянно с кем-то определённым, а не шлялась по тёмным притонам, но, не потому что это было опасно, а потому что она слишком много болтала. Берта Гонеро была женщина, привлекательная, неглупая, но порочная и очень злая – всё это в целом плохое сочетание. Она была непредсказуема. С её ведома, вообще, нельзя было заниматься какими бы то ни было делами. Конечно, она боялась своего мужа, потому что он легко мог оставить её в нищете, а то и устроить что-нибудь похуже. Но страх – плохая гарантия конфиденциальности. И мне придётся всё же признаться, что после нескольких лет разлуки я оказался не на шутку ею увлечён. В общем, всё это было нечистоплотно и складывалось крайне неприятно. Но ни у кого из наших денег не было, а этот проходимец, по крайней мере, имел обыкновение держать слово, если кому-то этого слова удавалось от него добиться. Я предложил поужинать втроём в каком-нибудь загородном ресторанчике.
    - Почему же, в загородном? – спросил Ролл. – Пообедаем «На крыше». Разве мы шпана какая, торгуем помидорами?
    Ресторан «На крыше» был традиционным местом встреч политической элиты, и, конечно, такая встреча не могла пройти незамеченной, но мне нечего было возразить. «На крыше» строго запрещались какие-либо съёмки, но за время, которое мы там провели, к нам несколько раз подходили журналисты - их в ресторане было полно.
    - Рути, дорогой мой мальчик, - сказал мне Ролл, - а знаешь, почему ты можешь быть идеалистом, бороться за права нищих, искать Бога? Потому что за две странички дурацкого – уж ты меня прости - текста, в котором я и понять-то ничего толком не смогу, тебе заплатят двадцать тысяч крейцев. А мне, человеку простому, приходится делать деньги из дерьма. Дерьмо, оно дерьмо и есть. Идёт война – на ней можно заработать. Люди, благонамеренные, борются за мир – а это что, не деньги? Всё на свете из дерьма вышло и в дерьмо вернётся. И поэтому из всего на свете можно сделать деньги. А деньги нужны всем. Не только такому старому скряге, как я. Вот видишь, и тебе деньги понадобились. Или мне это почудилось?
    - Ты только не принимай всерьёз того, что говорит тебе эта скотина, - сказала Берта.
    Ролл засмеялся, выронил сигару и, закашлявшись, стал вытирать слёзы.
    - Ох, дети мои, а знаете, от чего я умру? От смеха, честное слово. Скотина-то я, конечно, скотина – кто спорит? Но кто это мне говорит, великий Боже? Берточка, девочка, пойди минут на пятнадцать на веранду, полюбуйся закатом. А нам с господином Председателем нужно обговорить кое-что, если я правильно его понял.
    Когда мы остались одни, Ролл Гонеро закурил новую сигару и, отдуваясь и жмурясь от удовольствия, спросил:
    - Ну…. Я тебя слушаю, Рутан.
    - Мне нужен кредит в полмиллиона крейцев под любые проценты сроком на год.
    - Почему бы и нет? Ты человек порядочный и платежеспособный, так я даже не спрашиваю, под какое обеспечение ты у меня такие деньги хочешь одолжить. Но мне придётся спросить тебя: Для чего тебе эти деньги понадобились?
    - Зачем тебе это знать?
    - В руках такого человека, как ты, деньги – оружие.
    - Я хочу издавать газету.
    Он удовлетворённо замурлыкал, будто старый кот, наевшийся сметаны. И некоторое время молча думал, окутывая меня облаками сигарного дыма. Говорят, он курил до последнего дня своей никчемной жизни. Затем он сказал:
    - У меня встречное предложение. Рути, до выборов меньше года, и на полмиллиона даже ты не в состоянии поднять серьёзное издание, которое, насколько я понимаю, должно взорваться мгновенно, как бомба. Не зарабатывать же на скромную жизнь ты собираешься таким способом? Ты начинаешь предвыборную кампанию. Великолепно. Я финансирую всё это предприятие, вместе с газетой, всем прочим, и деньги можешь не считать. В ближайшие десять лет социалист премьер-министром всё равно не будет, тут не о чём и говорить. Но мне нужно, чтобы ты встал во главе парламентского большинства.
    - Прости меня, Ролл, но я, в таком случае, не буду чувствовать себя в безопасности. Как? Ты, в течение более полувека консерватор номер один, наиболее опытный и влиятельный из олигархов, старейший из деятелей имперской ориентации, и ты берёшься финансировать предвыборную кампанию левого блока? Не для того ли, чтобы эту кампанию, в конце концов, провалить?
    - Не угадал, - он улыбнулся мне, как непонятливому школьнику. - Зачем мне тратить деньги на провал дела, которое уже провалилось? Ну, вижу, ты хочешь, чтоб я был совсем откровенен. Хорошо. Я буду откровенен в надежде на то, что ты кое-чему у меня научишься, я ведь вскорости помру, а ты всегда мне нравился. Знаешь, я не правый и не левый, и на республику, и на империю мне наплевать. Но не то, чтоб я сильно устал от дураков, а просто под старость они стали раздражать меня. Ты же - не дурак. Научись у меня вести дела. А потом веди их, как на то будет твоё разумение. Интересно тогда будет с тобой бороться или тебя поддерживать. Пока что ты весь открыт для удара. В политике так не играют. Теперь слушай. Ты мне сформируй левый, самый что ни на есть демократический, прямо-таки якобинский парламент. А премьер-министр зато будет такой, что эти две ветви власти немедленно вцепятся друг другу в глотки – об этом я сам позабочусь - чтобы вы, все вместе, мне работать не мешали. Хочу ещё кое-что сделать, пока голова не начнёт отказывать.
    - Ролл, упорно говорят, будто в этом заведении под каждым столиком – микрофон.
    - Разумеется. Но этот столик я заказал для себя, и здесь всё чисто. Меня, знаешь ли, боятся.
    Я долго молчал, хотя раздумывать-то, собственно, тут было не о чем. Я просто любовался этим зловещим мутантом. В ходе социальной эволюции, вероятно, время от времени происходит какой-то сбой, и вот появляется на свет подобный экземпляр. Впечатление он производил сильное, но было страшновато. И слегка тошнило.
    - А что ты собираешься делать, Ролл? В чём, собственно, суть твоей деятельности?
    - Я делаю деньги. Они мне нужны, потому что я их люблю, Рути. Ну, вот тебе же зачем-то нужна эта стерва, - он кивнул в сторону веранды, где в окружении целой стаи жеребцов в белых смокингах любовалась закатом его супруга. – Ты отлично знаешь, что смысла в ней нет ни на грош, что это почти животное и даже хуже любой самки, которая, спариваясь, затем, по крайней мере, вынашивает потомство. И ты для неё – просто возможность удовлетворить разнообразные пакостные влечения, недостойные тебя. И всё же она тебе нужна. Вот у меня так с деньгами. Ты философ – тебе карты в руки, отчего это так.
    - Я тебе благодарен за откровенность. Никто, Ролл, никогда о содержании этого разговора ничего от меня не узнает….
    - Не беспокойся ты о пустяках. Я никакой болтовни не боюсь.
    - Я всё же попробую повторить свою просьбу. Мне нужно пятьсот тысяч крейцев сроком на год.
    - Эх, жаль! Тебя мне жаль, себя жаль. Чёртова жизнь…. Завтра, часов в десять утра, на твоё имя в Народном Банке будет открыт счёт на полмиллиона. Я знаю, что ты их заработаешь. Ну, так через год и внеси их обратно на мой счёт безо всяких процентов, но с учётом движения курса доллара, конечно. Чепуха. Зато в этом году ты, мой дорогой, набьёшь себе шишек по-настоящему. С полумиллионом крейцев в Бонакане никто ещё политически не преуспел. На тебя смолоду свалилась популярность, но это ж просто небольшой аванс, который тебе достался даром, потому что студенты спятили в сороковом году. Вот и всё. А политикой заниматься, опираясь на одну только популярность, как это удавалось, например, Бонапарту, в наше время невозможно. Тебе нужны настоящие деньги. Сегодня ты мог их получить. Завтра я тебе их не предложу.
    Ролл Гутер Гонеро умер через три месяца после этого разговора со мной. Он умер от инсульта. Но у меня были слишком сомнительные и не достаточно определённо подтверждённые для опубликования сведения, будто, опираясь на данные медицинской экспертизы, Прокуратура пыталась возбудить уголовное дело, поскольку в действительности он был убит. Ничего, разумеется, у них не вышло. Возможно, в ресторане «На крыше» его недостаточно боялись, и разговор наш прослушивался. Возможно, его прикончил кто-то из партнёров по бизнесу - ведь, в конечном счёте, он был совершенный уголовник. Вернее всего, к этому убийству приложила руку Берта. Она никак в не была заинтересована в его долголетии. Её доля наследства, по моим данным, составила около ста миллионов долларов наличными, и Бог знает, как оценить акции многочисленных законных и незаконных предприятий, которые оказались у неё в руках. У меня была связь с ней, которую я в течение нескольких месяцев после этого знаменательного обеда «На крыше» безуспешно пытался разорвать, и я уверен, что остался жив только благодаря своему везению…. И ещё была женщина, которая эту чертовку просто отпугнула от меня.
    Как бы то ни было, я получил деньги, и газета «Свобода» стала выходить.

    «Однажды, это было в Опере, во время антракта в фойе к нам с Бертой подошла Маргарет. Она была одна. Это произошло так неожиданно, что у меня голова закружилась.
    - Здравствуй, Рути, как поживаешь? Познакомь меня со своей дамой.
    - Берта Гонеро, - машинально пробормотал я. – Маргарет… э-э-э, Норд.
    Берта и я вымученно рассмеялись нелепости этой ситуации, но Марго была серьёзна и очень бледна.
    - Прекрасно. Слушай, Берта, - спокойно, но внушительно сказала она. – У нас в Мисоре женщины никогда никого не убивают. Но я обещаю тебе, что, если ты немедленно не уберёшься,… сию минуту, понимаешь? – если ты не оставишь этого человека раз и навсегда, тогда один из моих братьев или кто-то из их людей, которых здесь достаточно - можешь мне поверить - выпустит тебе требуху, тебе и Рутану тоже, потому что при живой жене любовниц не заводят люди, достойные жить на белом свете. Так у нас говорят, в горах. Вы оба живы ещё - только потому, что я не ставлю свою родню в известность о подробностях моей личной жизни. Мой отец убит в Сурно, а мать осталась жива. В последнем письме она спрашивала, когда я, наконец, подарю ей внука. Ты что скажешь на это, Рути? Что мне ей ответить?
    - Марго, если б ты меня простила, то я…, - у меня в горле запершило, и я остановился.
    - Смерть своих земляков, а тем более смерть родного отца, я не прощу ни одному еретику в этой Богом проклятой долине. Но ты мой муж, и я люблю тебя, - она говорила достаточно громко для того, чтобы окружающие стали оборачиваться на нас.
    Наступило молчание. Женщины смотрели друг другу в глаза.
    - Вы хотите, чтобы я ушла прямо сейчас? Но это произведёт впечатление скандала и будет очень вредно для репутации вашего мужа, он человек, известный.
    - А, по-моему, его репутации вредит скорее связь с вами, поскольку ваша репутация нечиста, Берта Гонеро! – громко отчеканила Марго.
    Берта повернулась и ушла. Марго, как ни в чём не бывало, оперлась о мою руку, и некоторое время мы прогуливались в фойе молча. Потом зазвенел первый звонок, и она сказала:
    - Ты знаешь, Нартари определённо простужен. Он хрипит. Невозможно слушать «Травиату» в таком исполнении. Поехали домой.
    В вестибюле, помогая ей накинуть шубку, я сказал:
    - Марго, но я забыл тебя спросить….
    - Что?
    - Где наш дом?
    - Мой дом там, где живёт мой муж, - ответила она, и мы поехали в отель «Гаренсе».
    Когда в номере мы остались наедине, она быстро подошла ко мне и крепко схватила мои руки своими маленькими, сильными руками. Только тогда я заметил, как тяжело она дышит. Марго задыхалась.
    - О, Пресвятая Дева…. Раны Христовы! Рути, не девушкой я досталась тебе, но после венца я тебе ни разу не изменила и никогда не изменю….», - из романа «Семья которой не было».

    Поскольку первоначальные затраты на издание газеты «Свобода» не могли быть велики, а, вернее всего, по более серьёзным причинам, Норд сразу объявил, что издаёт газету одного автора, который одновременно является и редактором, и единственным учредителем, и владельцем. Это не был печатный орган Радикальной Партии, это был рупор Рутана Герберта Норда. Одновременно с этой газетой, которая выходила дважды в неделю на четырёх полосах, Норд в течение всего предвыборного года регулярно издаёт краткие брошюры, теоретического содержания - одну за другой. Наиболее известные из них: «Имперское сознание – раковая опухоль мозга нации», «Душа и сердце человека в условиях свободы и несвободы», «Свобода предпринимательства и олигархия», «Социализм как материальное воплощение свободного духа». Эти небольшие книжки вероятно, можно считать основой, на которой через несколько лет он сформировал свою собственную версию социалистического миропонимания, подробно изложенную в его фундаментальном труде «Свобода духа и социальная справедливость».
    Время от времени Норд совершал непродолжительные поездки по стране. Всё остальное время, работая по шестнадцать часов в сутки, Норд постоянно сидел с открытым ноутбуком за своим заваленном бумагами столиком в скромном ресторане «Гаренсе», который ещё долго после того, как закончилась эта изнурительная гонка, продолжал оставаться популярным политическим клубом.
    Газета, о которой идёт речь, несомненно, сыграла весьма значительную роль в политической и культурной жизни страны. Позднее много раз огромными тиражами переиздавались сборники статей, которые Р. Норд условно называл памфлетами, помещая в каждом номере газеты на первой полосе. Эти краткие произведения сейчас переведены на все письменные языки, и ни один человек на планете не в состоянии заниматься политической деятельностью, так или иначе, не ориентируясь на них – едва ли в меньшей степени, чем на труды Макиавелли. В газете печатались серьёзные обзоры литературы, искусства и науки.
    Много внимания уделялось проблемам, бурного и неуправляемого развития массовой культуры. На этом направлении предвыборной борьбы Норда нельзя не остановиться, хотя бы потому, что в этой связи его не раз обвиняли в беззастенчивом манипулировании молодёжным сознанием. Кроме того, по разным поводам, так или иначе относящихся к этому вопросу, ему пришлось выдержать несколько судебных процессов, каждый из которых он выиграл. Значительная часть его электората составляла молодёжь. Рутан Норд, поэтому неожиданно спокойно отнёсся к обширной и очень яркой кампании, организованной сразу несколькими крайне сомнительными в нравственном отношении журналами, в результате которой он был объявлен секс-символом Бонакана 49 года. Было опубликовано несколько фоторепортажей, где Рутан Норд был снят вместе с женой во время отдыха на побережье. Их фотографировали во время охоты верхом на лошадях, у пылающего костра в лесу, крепко обнявшись, в тесной двухместной палатке, в молодёжной дискотеке, в бассейне, в тренажёрном зале. Появился скандальный снимок, сделанный в их супружеской спальне: «Рутан Норд атакует», где знаменитый лидер оппозиции, действительно, атаковал смеющуюся Маргарет, и оба были полураздеты. На запрос в парламенте по поводу этого снимка он невозмутимо ответил:
    - Спальня, клозет, ванная комната существуют именно для того, чтобы окружающие не видели, чем я там занят – так объясняли мне в детстве мои родители. Но их мнение по этому животрепещущему вопросу ни для кого не закон. Я никогда не делаю ничего такого, что я вынужден был бы скрывать от окружающих. Есть, однако, многие моменты, когда я не вижу необходимости показываться посторонним.
    С моей точки зрения, которая ни для кого не обязательна, не всё в моей жизни, как и у всякого человека, пригодно для рассмотрения обществом нормальных и порядочных людей. Разумеется, если б мы с женой знали, что нас снимают, мы немедленно оделись бы – ведь мы оба совершенно нормальны психически и, надеюсь, оба можем считаться порядочными людьми. Возможно, администрация отеля поступает незаконно, устанавливая или позволяя устанавливать в моей спальне скрытую камеру, но у меня нет времени разбираться в таких юридических тонкостях, поскольку я себя не ощущаю оскорблённым. Мы были счастливы – и вот оказалось, что нас засняли и показали всем желающим. Зачем? Мне это непонятно. Но, повторяю, поскольку скрывать мне нечего, человек, который при этом не испытывает мучительного стыда, может рассматривать этот идиотский снимок - это его право. Всё же, я в таких случаях советовал бы обращаться к психоаналитику, подчёркиваю: это просто совет, никто не обязан его выполнять как законодательное предписание.
    Последовательно продолжая отстаивать принцип свободы печати, я ни в коем случае не проголосую за введение полицейских мер против каких-либо изданий, вызывающих неприятие того или иного общественного круга. Я продолжаю поддерживать протест своей фракции в связи возбуждением уголовного дела против издательства «Единство», выпустившего, впервые на тлосском языке, книгу А. Гитлера «Моя борьба». В этом случае следует изъять из библиотек, прежде всего, книги Вагнера, Ницше, Киплинга, Джека Лондона, Гамсуна и многое другое, а это было бы варварством, не смотря ни на что. Невозможно бороться с фашизмом, не давая возможности обывателю познакомиться с содержанием этого учения. Невозможно бороться с падением нравственности, совершая полицейские налёты на публичные дома и закрывая порнографические журналы.
    - Что вы больше всего цените в женщине? – спросил его корреспондент скандального журнала «Делай, что хочешь!».
    Очень неохотно, журналу, делавшему ставку на кисеёй завуалированную порнографию, пришлось опубликовать уничтожающий ответ:
    - Только те качества, о которых рассказывать, кому бы то ни было, я не вижу необходимости и не испытываю желания. Но я стараюсь никогда не делать того, в чём не вижу необходимости и к чему меня не побуждает настойчивое желание. Разве это не естественно? Давайте же будем естественны, но и не будем прилюдно отправлять естественные нужды – так легче жить на свете, поверьте! С другой стороны, если читатели вашего журнала стремятся жить так открыто, как живут бессловесные животные, я не могу им этого запретить, это противоречило бы моим принципам. Но я не рассчитываю на их голоса на предстоящих выборах. Мы объединяем вокруг себя здоровых людей, а для больных будем требовать от исполнительной власти максимально эффективных ассигнований на медицинское обслуживание.
    Ему удавалось, не выглядеть старозаветным патриархом, опрокидывая в уличную грязь бессмысленных и корыстных молодёжных кумиров того времени. Интервью, которое он взял у Тельза Круно, исполнителя, собиравшего на стадионах многие десятки тысяч исступлённых поклонников, было озаглавлено: «Два часа в одной комнате с павианом». Круно подал в суд.
    «Господин Круно, - через свою газету отвечал Норд пострадавшему, - Вы мне, действительно, напомнили павиана – не столько Вашей внешностью, манерой вести себя и своеобразным взглядом на взаимоотношения полов, который Вы сформулировали так просто, как обезьяна разгрызает орех, сколько Вашей способностью рассуждать об искусстве, особенно о музыке. Если с моей стороны это преступление, я готов нести ответственность, если Вы понесли моральный ущерб, я готов возместить Вам его из тех средств, которые получены от реализации того номера газеты, в котором вся вторая полоса посвящена нашей с Вами беседе. Номер вышел рекордным тиражом, разошёлся полностью, и средства эти весьма внушительны. Не отказывайтесь. В конце концов, это интервью мы создавали вместе с вами».
    Последняя полоса всегда целиком посвящалась спорту, и Рутан Норд, к удивлению всех, кто знал его, на этой полосе проявил себя как великолепный спортивный обозреватель.
    Уже к весне 49 года стало ясно, что Радикальная партия, блокируясь с ещё несколькими, менее значительными левыми париями и движениями, предвыборную гонку выигрывает.

    «Однажды мы с Марго получили приглашение на молодёжный праздник, который назывался «В ладу с природой», кажется, именно так. Я приглашение принял, заметив только, что название праздника звучит неловко, неуклюже, нельзя ли придумать что-нибудь поживее? Но было уже поздно, повсюду красовались рекламные щиты, а телевидение и радио просто захлёбывалось от обилия роликов в честь этого грандиозного события. Собралось человек сто пятьдесят молодых парней и девушек, были и совсем ещё дети. И, конечно, съёмочная группа. Все погрузились в автобусы, и мы с женой решили ехать вместе со всеми, чтобы произвести впечатление простых и компанейских ребят. Некоторое время, пока колонна автобусов шла по шоссе я с любопытством всматривался в лица своих молодых сторонников, соратников, братьев, или даже духовных детей, потому что без Братства Свободного Духа тут, конечно, не обошлось, и к каждой кабине было прикреплено голубое полотнище с белым голубем – с этим я уже смирился.
    - Боже, почему у них такие постные физиономии? Рути, ты заметил, что большинство девушек носят очки? – шепнула мне на ухо Марго, она была настроена крайне саркастически.
    Мне только оставалось пожать плечами. В дороге исполнялись хором какие-то неслыханные гимны, тексты которых не имели достойных аналогов по степени надругательства над отечественной версификацией. Один из них я приведу здесь, скрепя сердце:

В радости и в горе,
В житейском море
Свобода духа – наш девиз!

В нём спасенье
И обретенье
Чистоты невинных небесных божьих птиц….

    Хором, надо отдать должное, достаточно слаженным и полнозвучным, дирижировал нелепый очкастый коротышка, то и дело вытягиваясь на носки, будто пытаясь взлететь к неведомой ему, но почему-то страстно вожделенной свободе духа.    
    Он так размахивал руками, что я, находясь радом с ним, боялся, как бы мне не получить ни за что, ни про что звонкую братскую затрещину. Через некоторое время автобусы свернули на просёлок, тянувшийся густым хвойным лесом. Здесь было очень красиво, зато машины немедленно увязли в глубоком пушистом снегу. Водители ещё около получаса пытались продолжить движение, а затем заявили руководителю хора, которого звали Гитас Мати, что автобусы такой дорогой не пройдут.
    - Прекрасно! – воскликнул этот не вполне благоразумный энтузиаст. – Итак, друзья, приключения начинаются. Мы отправляемся пешком.
    Мы с Марго были достаточно тепло одеты, а все остальные, включая самого Мати, облачились в лёгкие, яркие нейлоновые курточки, такие же брюки и спортивные кроссовки, вероятно, совершенно не рассчитывая пробираться в зарослях, по колено в снегу. Мороз был никак не меньше 20 градусов по Цельсию. Возраст же некоторых искателей приключений не превышал и двенадцати лет.
    - Вы только послушайте, как восхитительно скрипит снежок! Мне это напоминает скрипичный оркестр, - неуверенно улыбаясь сказал Мати.
    - Рути, - тихо обратилась ко мне Марго. – Уговори его посадить детей в автобусы и вернуться на шоссе. Я тебя уверяю: самое безобидное, что может случиться с человеком в такой ситуации, это воспаление лёгких. Пусть он не валяет дурака. Господин Мати, как далеко отсюда место, где вы собираетесь разводить костёр?
    - Совсем недалеко, в пяти километрах отсюда. Там уже заготовлен хворост.
    - Поверьте мне, пять километров в таком лесу, по такому снегу и при таком морозе – это очень далеко. Дети плохо одеты. Вы тоже, между прочим.
    - У вас есть, по крайней мере, коньяк или спирт? Это может понадобиться, - сказал я.
    - Что вы? Мы принципиально против употребления….
    - Чёрт бы вас побрал, - тихо сказал я, начиная закипать.
    - Стоп, стоп, стоп! – весело сказала Марго. – Если от дороги отойти метров на сто, не дальше, есть прекрасная поляна, над которой постоянно витает Свободный Дух. Это я говорю вам как законная жена Рутана Норда. Мы туда сейчас отправляемся, только обязательно бегом. Я впереди - все за мной. А ты, братишка, - обратилась она к одному из водителей, - садись в автобус и привези из ближайшего посёлка побольше баранины, бутылок пятнадцать, нет, маловато, полсотни бутылок хорошего коньяку, а то у наших путешественников и в глотках не запершит. Не забудь всякой зелени, какой там найдёшь, и перца, и лимонов. Вспомни всё, что необходимо. Деньги в этом бумажнике, бери и потрать, сколько понадобиться. Спроси там штуки три больших котла, литров на пятьдесят. Если котлов не найдётся, возьми десяток вёдер. И мы с тобой приготовим здесь отличную баранью зурбу, горячую, как огонь, чтобы кровь не остывала от мороза. Я не ошиблась, ты ведь ещё не забыл, что это такое?
    - Нет, сестрёнка, ты не ошиблась. Как это позабыть? - белозубо улыбаясь, ответил молодой водитель. – Мы сварим хорошую зурбу для детей этой долины. Пусть попробуют мисорскую похлёбку, от которой наши женщины так красивы, а мужчины так смелы.
    Парень побежал к своей машине. Господин Мати, помявшись, сказал:
    - Госпожа Норд, вы совершенно уверены в своём земляке?
    - Ни в ком нельзя быть уверенным в военное время, господин Мати. Но я, дочь покойного Горта Ревена, уверена в том, что, когда я здесь - в безопасности все, кто со мной.
    Как все дураки, этот Гитас Мати был чрезвычайно бдителен в самый неподходящий момент. Мне пришлось напомнить ему, что водителя он сам нанимал, и как это он не обратил внимания на его южный выговор?
    - И вы уверены, что в ста метрах отсюда поляна?
    - Поляна не поляна, а делянка лесорубов. Вы что, не видите, здесь трактором вытаскивали брёвна на дорогу? И там, конечно, полно хвороста.
И как всякий дурак, он был очень любознателен.
    - А почему вы думаете, что до этой делянки не больше ста метров?
    - Потому что, таская брёвна издалека, поневоле пробили бы в лесу целую просеку, объяснила ему Марго. - А тут всего несколько деревьев повалили, чтоб не мешались. Да, эту прогалину отсюда видно. Вы видите?
    - Ничего я не вижу, - сказал Мати. – У меня всё время очки запотевают.
    Это были великолепные пять часов у огромного костра, и молодёжи они пошли на пользу. Особенно мисорская похлёбка из баранины, щедро сдобренная коньяком, при чём Марго и водитель, которого звали Рон, наперебой сокрушались, что нигде здесь не найти полведра настоящей семидесятиградусной виноградной водки, которую следовало бы добавлять в похлёбку вместо коньяка, и поэтому похлёбке не хватало крепости и привкуса винограда. Напоследок, разлили по стаканчикам из-под термосов остатки коньяка, и я сказал:
    - Ребята, мы тут за этими хлопотами как-то забыли про Свободный Дух. А ведь он, действительно, над этой поляной витает. Моя жена никогда не ошибается, всегда знает, где его найти.
    И все невольно задрали головы в небо, где качались вершины исполинских сосен, и кружили снежинки, и вспыхивали искры от костра, улетая в высоту», - из книги «Призрак первой победы».

    В конце мая 49 года состоялось первое заседание вновь избранного Парламента Республики. Спикером нижней палаты по обычаю был выбран депутат от оппозиции. Впервые за минувшие сто с лишним лет это был консерватор. Престарелый король чёрной металлургии, Турнер Виари, поднялся на трибуну, опираясь на массивную трость, сверкающую золотым набалдашником. Склонив белую голову, он очень значительно произнёс:
    - Уважаемые коллеги! Впервые на протяжении своей достаточно длительной политической карьеры я присутствую на этом заседании в составе меньшинства. Сейчас слово будет предоставлено лидеру левого блока партий, и я с вашего разрешения воспользуюсь правом возраста, обратившись к нему со словами отеческого увещевания:
    - Господин Норд, будьте благоразумны!
    Норд поддержал ветерана парламентских сражений под руку, пока тот спускался в зал, а затем, не торопясь, поднялся на три ступеньки, с высоты которых человека слушала вся страна и весь мир. «Когда я поднимался, у меня кружилась голова», - признавался он позднее. Его последующая речь не была продолжительной. Несколько общих фраз о верности республиканским установлениям и конституции страны. Затем Норд замолчал, оглядывая зал и набирая воздуху в грудь, потому что собирался открыть это заседание неслыханным скандалом.
    - От нас ждут мира, - сказал он. – Не мы развязали гражданскую войну, не мы вели её настолько дикарским, средневековым и бесперспективным образом, что каждый день этого кровопролития навеки останется несмываемым тёмным пятном в исторической памяти наших народов, однако, от нас ждут мира, и я в эту минуту собираю всё мужество, на какое способен, для того, чтобы сказать следующее:   
    Уважаемые коллеги! Бонакан проиграл войну с сепаратистами…. – и он, перекрывая сильным, молодым голосом грохот сдвигаемых кресел, потому что все встали, сквозь оглушительный свист справа и выкрики: «Позор! Предатели!», продолжал. – Бонакан проиграл войну на поле боя и вынужден продолжить борьбу за целостность страны за столом мирных переговоров. К следующему заседанию каждый из вас уже будет иметь на своём рабочем столе подробный отчёт о ведении боевых действий в Мисоре в течение истекших трёх лет, который мне с немалым трудом удалось получить в Министерстве Обороны. Тогда в ходе прений мы выясним, ошибаюсь ли я, и Бонакан, быть может, должен продолжать войну, всё более утопая в трясине внешнего долга, теряя международный престиж, рискуя статусом великой державы и, что наиболее важно, теряя репутацию цивилизованного государства. Или же вы придёте к выводу, что я прав: то есть, военные возможности исчерпаны - в финансовом, стратегическом, политическом и нравственном отношениях - и нам не остаётся ничего, как только выслушать наших противников, которые были беспощадны не в большей степени, чем беспощадны были мы. Я позволю себе напомнить, что любая гражданская война всегда носит истребительный характер и приносит потрясающие примеры взаимной жестокости. И мы ни на минуту не должны забывать того обстоятельства, что в этой войне армия, признанная в мире одной из наиболее технически оснащённых и лидирующей в области боевой подготовки личного состава, воевала три года с партизанскими отрядами горных пастухов, не имеющих представления об использовании авиации или защите от её сокрушительных налётов. Известные мне боевые ассы Бонакана, уроженцы Мисора, воюют на стороне Правительства страны. Наши противники практически не имеют реального боевого опыта, не владеют артиллерией и не организованны какой-либо мало-мальски обоснованной военно-политической доктриной. Некоторые из этих людей, вследствие упомянутых обстоятельств, однажды вступили на путь террора, который завёл их так далеко, что многие из них никогда уже не только не смогут вести переговоры с нами, но должны быть, в соответствии с их преступлениями, судимы. И эту проблему мы обсудим, и обсудим возможность амнистии для террористов, исключая, разумеется, их руководящее звено.
    Перед нами, также, встанет ещё одна тягчайшая задача. Многие боевые офицеры Вооружённых Сил Бонаканской Республики, в последнее время подвергались уничтожающей критике за жестокости по отношению к мирному населению Мисора, жестокости, неслыханные и никак не обусловленные военной необходимостью. Нам здесь придётся решить, какие из этих действий являются военными преступлениями, какие носят уголовный характер, а какие могут быть оправданы обстоятельствами.
    Предстоящие переговоры, не смотря на военное поражение, о котором я уже упомянул, следует рассматривать как переговоры сильной стороны со слабой, поскольку людские, материальные и технологические ресурсы сторон несоизмеримы. Однако, именно поэтому суд над военными преступниками, которого мы потребуем в ходе предстоящих переговоров, ни в коем случае не должен превратиться в суд над нашими противниками. Это было бы решительным нарушением принципа равенства перед законом.
    Я максимально кратко упомянул сейчас наиболее значительные направления, на которых мы собираемся работать в ближайшие месяцы. Следующее заседание, я предложил бы провести через неделю, чтобы каждая фракция имела достаточно возможностей для подготовки и формирования своей позиции в тех условиях, которые я сейчас бегло обрисовал…. В течение предстоящей недели по традиции меня как лидера правящего большинства примет Президент, и мы здесь, на совместном заседании обеих палат, выслушаем его обращение к народу и Парламенту уже после того, как между нами буду проведены подробные консультации….
    Около шестидесяти лет спустя, Маргарет Норд, которую я навестил тогда в голарнской онкологической клинике св. Гильты, рассказывала мне:
«После заседания, Рут быстро пробился сквозь толпу, так что даже охрана отстала от него, и нашёл меня у подъезда. Для этого мы просто воспользовались мобильными телефонами, которые были оборудованы миниатюрными пеленгаторами. Тогда это только что входило в моду. Был тёплый весенний вечер. Огромное скопление народа затопило площадь перед Дворцом Парламента и все улочки вокруг. Он обнял и расцеловал меня, а потом вдруг сказал:
    - Марго, если ты не против, поедем к Сорасу.
    - Боже мой! Зачем тебе сейчас этот пьяница?
    - Ты поймёшь. Лишь бы он не был слишком пьян. Он мне сейчас очень нужен. Ну, пусть, он даже слишком пьян будет – всё равно он нужен мне.
    В это время подошёл лимузин Рута с флажком на капоте, битком набитый, какими-то, как мне показалось, огромными парнями. Один из них откозырял:
    - Ваше сопровождение, господин депутат. Старший лейтенант Консиген, начальник вашей охраны. Куда мы едем?
    - Вы и ваши люди едете по домам. Всю неделю вы свободны.
    - Это было бы неплохо, но я, к сожалению, подчиняюсь не вам, а Отделу сопровождения и охраны Управления Безопасности.
    Рут недолго подумал и сказал:
    - Хорошо. Вы обязаны докладывать о том, куда я поехал, когда и с кем встретился?
    - Прямых указаний на этот счёт я не получал. Но, конечно, будут вопросы со стороны… контрразведки, например.
    - Поговорим по дороге. Сейчас поехали, - и машина рванула на бешеной скорости, с вертящейся мигалкой и воем сирены, которую в бронированном салоне было едва слышно.
    В этой машине водитель и всё сопровождение были изолированы от пассажиров, и мы с мужем сидели в комфортабельном помещении, где работал кондиционер, мерцал телеэкран, там был даже бар, умывальная раковина и кабинка туалета. Послышался голос Консигена:
    - Господа, перед вами панель, на которой вы увидите мембрану микрофона. Если нажмёте правую клавишу, я буду слышать вас.
    Рут протянул руку, нажал кнопку и сказал:
    - Мне слышится сирена. Для чего мы людей пугаем, лейтенант?
    - Это инструкция, которую я не могу не выполнить.
    - Вы имеете право выпить со мной, моей женой и моим другом, к которому мы едем? Я, кстати, так и не сказал вам, куда мы едем….
    - Пока не выберемся из этой каши, не так уж важно, куда мы едем. А куда?
    - Улица Лерг, дом 19. Это уже за кольцевой трассой.
    - Будем там не раньше, чем через сорок минут.
    - А как на счёт выпить?
    - Я буду откровенным. Я ведь голосовал за вас. Пить я не имею права. Но имею право, а в некоторых случаях обязан, делать вид, что пью. Тогда мне придётся принимать специальные таблетки. Я старюсь пореже этим пользоваться, потому что на сердце нагрузка большая, и того гляди – цирроз печени. Но в таких случаях, я буду пить, оставаясь совершенно трезвым. Вам необходимо учитывать это постоянно.
    - Очень жаль. Я вижу, своим людям вы доверяете. Хотите, чтоб я доверял вам?
    - Шестой год вместе служим. До вас охраняли депутата Гонтати. Никому не следует доверять, пока вы не видели человека в деле. Мы все здесь за вас голосовали, но есть присяга. Кроме того, служебная карьера, семья…. Всем нам сейчас очень трудно.
    - Сколько у вас людей?
    - Здесь четверо, кроме меня и водителя. И ещё четверо в машине, которая следует за нами, но они будут с нами только в эту первую неделю.
    - Знаете, с кем я собираюсь встретиться?
    - Лерг, 19…. Нет, что-то такого адреса не припомню. Кто ж это у нас живёт на улице Лерг?
    - Сорас Ромгерт.
    - А-а-а…. – неопределённо протянул Консиген.
    Рутан вынул мобильный телефон и набрал номер.
    - Здорово, Сорас. Где ты? Понятно, я так и думал. И уже нализался? Ну, тогда подожди меня. Мне нужно поговорить, а потом вместе выпьем, как следует. Я сильно устал. Надо бы расслабиться. Спасибо.
    Мы приехали в бар «Граната», где Рут был встречен приветственным смехом и аплодисментами. Ромгерт сидел за стойкой.
    - Поглядите на этого депутата. Жена его не оставляет одного ни на минуту. Ещё бы - секс-символ! Попробуй она только недоглядеть, и он тут же подхватит триппер. Зря, значит, наши девки наводили марафет. Прошу прощения, мадам, - обратился он к Маргарет. – Это просто солдатская шутка. Да, сказать по правде, завидно мне становится, когда я гляжу на вас обоих. Не обижайтесь на меня за это. Вы такие молодые, счастливые. Как здоровье вашей матушки? Вон там накрывают столик на троих, а пока выпьем у стойки. По одной, ну! За нового депутата! Ребята, угощаю всех. Выпьем за нашего депутата. Он мне сейчас пообещает увеличить пенсии офицерам запаса и оклады кадровым резервистам, а то я его отсюда живым не выпущу.
    Наша охрана мирно устроилась где-то в тёмном углу помещения, и на них никто не обращал внимания. Мы сели за столик, и Сорас вдруг совершенно трезво и серьёзно, негромко сказал:
    - Рутан. Я горжусь тем, что ты ко мне первому обратился. Не считаешь, значит, меня совсем уж за пустое место. Хочешь, я поговорю с твоей охраной по-офицерски?
    - Я сам поговорю, а ты что-нибудь от себя добавь. Их надо как-то нейтрализовать. Хотя бы до конца недели, пока меня ещё не принял Президент. На первый взгляд, ребята неплохие.
    - Это их профессия – производить хорошее впечатление. Имей в виду, они сейчас слышат каждое слово, которое здесь произносится, и даже, как у меня в животе бурчит. Техника у них классная. Пусть уж лучше сидят на глазах. Я их приглашу к нам…. Э, парень, нам нужен другой столик - здесь будет большая компания, восемь человек. И, соответственно, добавь выпивки и закуски.
    Сорас, не спеша и слегка пошатываясь со стаканом водки в руке, отправился к столику охраны и говорил с ними минуты две. Потом они все встали и пересели за длинный стол, накрытый для этого прямо посреди зала.
    - Ну, мы выпьем. Вам, ребята, нельзя. Вы на службе. Знаете новость? Вот, даже Его Превосходительство ещё не знает, что с ноля часов каждый боевой вылет со всех баз, откуда наши атакуют Мисор, будет задержан на пять минут. Это протест в рамках присяги. И все завтрашние газеты выйдут с открытым письмом, которое группа наших лётчиков, действующих там, направила на имя Министра Обороны. В письме выражается, мнение, что штурмовые налёты на населённые пункты, где нет никого, кроме мирного населения, противоречат офицерской чести и порочат почётное звание солдата. После этого всех, кто подписался, наверняка, отдадут под Трибунал. Как вам это нравится?
    Консиген молча указал на свой нагрудный карман, давая понять, что там диктофон.
    - Подождите, господа, - сказал Рут. – Я собираюсь…. Собственно, я хотел…..
В это время к нам подошёл огромный человек с лицом в рытвинах и зелёных пороховых пятнах. В руке он держал бутылку водки:

В оранжевой пыли пехотная колонна
Уходит никуда! – дико заорал он, и сразу несколько охрипших голосов подхватили:

О, золотая девушка с Архипелага
С алыми цветами в чёрных косах,
Улыбнись мне, улыбнись в последний раз!

Консиген слушал с каменным лицом.

В оранжевой пыли пехотная колонна
Уходит никуда!

Обжигай меня глазами полными любви и слёз,
Пока наш строй не скрылся в оранжевой пыли,
Босоногая красавица моя!

Улыбнись мне, улыбнись в последний раз!

    - Консиген! – крикнул великан. – Как это тебя угораздило в УБ? Ты же служил в полковой разведке.
    - В Мисоре меня контузило и попортило мне правое колено. Где-то надо служить? – мрачно сказал Консиген.
    - Это верно. Я в бессрочном резерве, а оклад такой, что едва хватает на одну белую горячку в месяц. Ты охраняешь неплохого парня, да вот беда – он совсем желторотый. Не подведи его под монастырь, а!
    Консиген пожал плечами и снова указал на свой нагрудный карман.
    - Так. Ещё по одной, - сказал Ромгерт. Он, взяв салфетку, что-то написал на ней и бросил её через столик Консигену.
    Консиген взял салфетку и прочёл.
    - Лори, - сказал он одному из своих подчинённых, - у меня в машине осталась коробка с сигарами. Не в службу, а в дружбу, принеси мне их, я хочу всех угостить. Сигары, кубинские, настоящие.
    Парень пошёл через зал.
    - Я пока тоже отлучусь, поговорю с хозяином. Нужно ему долг отдать и заодно договориться на счёт сегодняшнего вечера, - сказал Ромгерт.
    Однако, вместо того, чтобы направиться к стойке, где сидел хозяин заведения, капитан пошёл вслед за охранником на улицу. Их не было всего несколько минут. Вернувшись, охранник положил на скатерть коробку. Консиген открыл её. Поверх сигар лежал обрывок бумаги, и он быстро прочёл то, что там было написано и передал бумагу Руту. Рут утвердительно кивнул головой.
    - Ну, мы когда-нибудь напьёмся сегодня? – спросил Ромгерт. – Рути, наливай всем.
    - Сорас, - сказал Рут, разливая водку, - я приехал выпить с тобой по стопке, а пью уже четвёртую. Если не хочешь, чтоб я здесь уснул, выпьем по последней и, не обижайся, отпусти меня домой. Я под собою ног не чую. Мне нужно отоспаться.
    - Эх, что с тобой делать? Какой сон? Жена всё равно тебе спать не даст. Так уж и быть. За твою удачу! За удачу всех добрых бонаканцев, а кто наживается на нашей крови, путь отправляется к чёртовой матери!
    Когда мы уходили, у нас за спиной слышалась эта ужасная песня:

В оранжевой пыли пехотная колонна
Уходит никуда!».

    Из воспоминаний Марка Консигена:
    «За мной приехали около семи утра, едва я спать улёгся. Жена была тогда на седьмом месяце, и они её здорово напугали.
    - Одевайтесь, старший лейтенант, едем в Управление, - офицер предъявил мне удостоверение отдела внутренних расследований.
    - Послушай, Марк, - сказал мне майор Морни. – Вот запись. Как ты её собираешься объяснить нам? «Так. Ещё по одной…», - это голос Ромгерта. А потом какое-то шелестение. Значит, капитан Ромгерт предложил выпить…, а потом? Не слышно, как разливают. Что вы там делали в это время? Что это за шелест?
    - Салфетки, - сказал я.
    - Правильно. Писали на салфетках. Этот Ромгерт в последний раз воспользовался салфеткой по назначению лет тридцать тому назад. Не морочь мне голову. Разве я первый год на службе? Напиши заявление об отставке по семейным обстоятельствам. Только не слишком убивайся. Мне, похоже, скоро самому придётся писать такое заявление. На этих социалистов плохая надежда, а служить прежней сволочи неохота. Не знаю, что делать».

    Прошло несколько дней, прежде чем Рутана Норда принял Президент Республики. По давней традиции на эту должность выбирали старейшего и наиболее уважаемого политического деятеля, и по Конституции - пожизненно. Новат Гунт Госкар уже двадцать лет был Президентом. Этот восьмидесятипятилетний старик с возрастом не утратил юмора, в достаточной мере сдобренного не слишком злым, но очень убедительным цинизмом. Все его усилия, по его собственному выражению, были направлены на «отклонение от президентского дворца какой-либо ответственности за происходящее». Существовал целый цикл президентских анекдотов, не чрезмерно смелых и смешных, но очень характерных и популярных. Например. «Ваше Высокопревосходительство, в этом году лето обещает быть дождливым.
    - Откуда поступают к вам эти сведения?
    - От моей тёщи.
    - Тёща…. Тёща - что-то знакомое. Фамилия…. А! Никанийский иммигрант. Помню этого чиновника, он всегда был чрезмерно инициативен. Но человек, добросовестный. Объясните ему, что его это не касается. Я стою во главе государства, господа!».
    Однажды УБ представило Госкару объёмистый сборник подобных анекдотов. Он был расстроен:
    - В годы моей молодости за некоторые политические анекдоты можно было получить десять лет каторги. А всё это - очень скучно.
    «Около десяти утра на улице послышался пронзительный вой сразу нескольких сирен.
    - Рути, ты только посмотри! – сказала Марго.
    Я выглянул в окно и увидел, как множество полицейских разгоняют прохожих, которые были вынуждены прятаться в ближайшие подъезды или сворачивать в переулки, где им, вернее всего, совершенно нечего было делать. Длинный кортеж громадных чёрных автомобилей протянулся вдоль всего фасада нашего непритязательного отеля. В это время хозяин отеля, вырядившийся, будто на свадьбу, негромко стукнув в дверь, вошёл в номер и срывающимся голосом проговорил: «Господин адъютант Президента Республики - к Вашему Превосходительству!»
    Два дня тому назад я задолжал ему в покер три тысячи крейцев, а за проживание и питание не было плачено с февраля.
    Вошёл очень молодой человек в каком-то совсем карнавальном мундире, в золотых позументах, с одним эполетом на левом плече и весь увешенный шнурками аксельбантов. Это было смешно. В левой руке он держал треуголку с яркими перьями.
    - Ваше Превосходительство! – провозгласил он металлическим голосом. – Президент Республики ждёт вас. Автомобиль у подъезда.
    Госкара я имел удовольствие увидеть в первый раз осенью 46 года, когда на митинге в Голарне он распевал мне дифирамбы накануне взрыва Шер Хорана. Конечно, я видел его несколько раз в зале заседаний Парламента, а один раз мы с Марго наблюдали в Голоари, как его с трудом усаживали в белоснежный глиссер, чтобы доставить на президентскую яхту, стоявшую на рейде. Но в обстановке рабочего кабинета он оказался просто высоким, очень худым, измождённым лысым стариком, который, с трудом переставляя негнущиеся ноги, пошёл мне навстречу и обеими руками взял меня за руки.
    - Я очень рад! – неожиданно искренне сказал он. – Я внимательно слежу за вашей головокружительной карьерой ещё с той поры, когда вы учились в гимназии. Покойный Мотас Комо писал мне из Талери, что у него есть гениальный ученик. Да…. Комо. Я был тогда Министром внутренних дел. Мы поступили со стариком, пожалуй, слишком строго.
    Бледной, почти прозрачной, вздрагивающей рукой он взял со стола колокольчик и позвонил. Вошла величественная темноглазая пятидесятилетняя красавица с серебряной короной тугих кос над высоко поднятой головой. В газетах её сравнивали с Афиной Палладой.
    - Лиззи, принеси, голубушка, нам сюда, прямо в кабинет, что-нибудь перекусить. И обязательно коньяку. Весь мир знает, что это ваш любимый напиток, господин Норд. У меня французский, двадцатилетней выдержки. Сигару?
    Когда Лиззи Расси, его знаменитая экономка, опустив на мгновение голову и взмахнув мохнатыми ресницами, ушла, старик засмеялся и прикоснулся к моему плечу невесомой ладонью:
    - Признаюсь вам - бессмысленно было бы отрицать - я к старости совершенно запутался в своих отношениях с прислугой. И такой пустяк кормит целую армию журналистов! Что ж я поделаю? Наши слабости всегда сильнее наших нравственных принципов, - по-дружески сказал он мне. – Мы сначала выпьем немного – вы коньяку, а я лекарства, по-другому не получится, к сожалению – а потом поговорим о делах.
    Пусть это не будет слишком длинный разговор. Во-первых, я уже с трудом выдерживаю продолжительные дебаты, а во-вторых, подозреваю, что мои советы окажутся напрасными. Всё же я должен буду что-то вам посоветовать. Парламенту придётся выбирать премьер-министра из трёх кандидатур, ни одна из которых вас не устроит. Но худой мир, лучше доброй ссоры, не так ли, молодой человек?
    - Поговорка народа, который никогда ей не следовал в своей исторической практике, - заметил я.
    - Не потому ли Рим оказался так жалок на исходе своего исторического пути? Господин Норд, в настоящий момент мы с вами – дипломаты. Ведём переговоры. В этой ситуации хуже всего упираться лбом в стену, и надеюсь, мы оба ничего подобного сейчас не сделаем.
    Снова вошла Лиззи Расси с огромным подносом, уставленным деликатесами.
    - Моя жена мечтает с вами познакомиться, госпожа Расси, - сказал я.
    - Мой добрый господин, - произнесла Расси очень низким и грубым, будто у талерийской рыбозасольщицы, голосом, - я простая женщина, зарабатываю в прислугах.
    - Не беда, - сказал я. – В этом дворце только его хозяин достоин звания аристократа. Мой отец всю жизнь, и по сей день, трудится на заводе в Талери, а покойный отец моей жены был пастухом, владельцем может быть сотен пяти овец. У него был ещё домишко, сложенный из каменных глыб и бельгийская винтовка, из которой он никогда не стрелял. Он только каждый день разбирал, протирал, смазывал её и снова собирал, а потом осторожно вешал на стену. «Заграничная штука! – говорил он при этом. – Таких сумасшедших денег стоит. А на охоте я и простым дробовиком обойдусь», - он был почти неграмотный.
    - Что же мне делать в эти странные времена? – гордо и одновременно с некоторым сарказмом сказал Госкар. – Я, действительно, настоящий барон. Рыцари Госкары служили ещё князьям Даурте. Потом один из моих предков поставил подпись под грамотой, которая, волею Тлосского рыцарского круга и Союза нантекских торговых городов, провозглашала Ургна III Пернори, графа Голарнского, бонаканским королём. И вот, будто в наказание за это, я стал сенатором, а потом и Президентом Республики. Но, вероятно, всё это к чему-то идёт, не так ли? Вот об этом-то мы сейчас и побеседуем с моим молодым гостем.
    Итак, мы остались с Госкаром наедине. Он довольно неуклюже и настойчиво угощал меня, ему, видно, хотелось, чтобы я выпил побольше коньяку. Как человек, редко употребляющий спиртное, он, был уверен, что это быстро собьёт меня с толку. В то время, однако, сбить меня с толку при помощи спиртного было совершенно невозможно. Отдав должное коньяку, который, действительно, был хорош, я попросил его назвать кандидатов в премьер-министры:
    - Простите мне это нетерпение. Наверное, я плохой дипломат.
    Немного помолчав, Президент назвал три фамилии, из которых принять я не мог ни одной, даже условно. Старик это, конечно, понимал и рассчитывал на это. Тонкая, недобрая улыбка сквозила на его бесцветных губах.
    - Таким образом, власть будет парализована, Ваше Высокопревосходительство.
    - Что же вы посоветуете мне в такой ситуации? Я, видите ли, привык опираться на такую власть, которую осуществляют люди, реального образа мыслей. У меня нет связей среди анархистов, - он выпрямился в своём кресле, и тон его изменился. Он стал говорить со мной, как с нашкодившим двоечником, и я принял эту игру.
    - Господин Президент, я признаюсь, что положение, в котором я оказался, весьма затруднительно. Но вы обещали совет.
    - Конечно. Поддержать вас добрым советом – мой долг. В сущности, в этом и заключаются мои обязанности на посту Главы Государства. Но будет лучше, если, нисколько не умаляя ваших достоинств, я сделаю это по праву старика, умудрённого горьким жизненным опытом. Подумать только! Ведь вы, Ваше Превосходительство, вполне могли бы быть моим внуком, а как-нибудь я вам расскажу некоторые забавные эпизоды моей совсем ранней юности, которые позволяют предположить, что вы даже правнуком моим вполне могли бы оказаться. Мальчишкой я рос в нашем родовом замке Госкартор, и молоденьким служанкам от меня просто не было никакого спасения, - Президент добродушно рассмеялся. - Я дам вам хороший совет. Прежде всего, необходимо очень мягко, но достаточно настойчиво дать понять депутатам, что ваша речь, произнесённая на первом заседании, была следствием вполне понятной усталости и расстроенных нервов. Вы должны убедить их в том, что во главе Исполнительной Власти нужен человек, достаточно опытный, пользующийся известностью в международных дипломатических и деловых кругах, заслуживший популярность в высших эшелонах офицерского корпуса, связанный многолетним сотрудничеством с Генеральным Штабом. Мне грустно говорить вам это, поверьте, но вы ошиблись, господин Норд. Нет ни малейшей возможности сесть за стол переговоров с сепаратистами. Это было бы смешно, а сейчас не время для шуток. Кто будет вести переговоры с уголовными преступниками? На какой основе? На каком, языке, наконец? Это бредни. Не отчаивайтесь, как у политика, у вас ещё всё в впереди, - его губы змеились улыбкой.
    Я долго молчал, а Президент подвинул себе миниатюрную рюмочку и налил туда не более десяти граммов коньяку. И пригубил. И зажмурил глаза.
    - Чудесно, - сказал Президент.
    - Да! Кстати, об уголовниках. Пока не забыл,  - сказал я, - вы ещё не знаете, что заявил вчера Грегор Крати?
    - Нет, и признаюсь, я не знаю, кто это.
    Затем, я совершенно серьёзно произнёс следующую нелепую басню:
    - Грегор Крати - хорошо известный полиции бандит, который, занимает весьма значительное положение в финансовой иерархии страны. Он Президент Народного Банка. И он сказал, представьте себе, что пока из государственного бюджета не будет выжато всё возможное, война продолжится. Он сказал, что война продолжится, потому что его это устраивает. На него, пожалуй, не следовало бы обращать внимания, но он имел наглость сослаться лично на вас. Несколько дней тому назад мой агент вручил мне снимки, копии которых я могу оставить у вас. На память о сегодняшней встрече.
    И я вручил Президенту конверт с десятком достаточно отчётливых снимков, где он сидел за столом, заваленным бумагами, а рядом - сменивший покойного Гонеро, Президент Народного Банка Грегор Крати. Там был даже снимок, на котором Крати подписывал некий документ, очень напоминающий банковский чек. На следующем снимке Глава Государства с вежливым поклоном принимал от него этот листок бумаги как подношение. И тут же присутствовал Президент Национального Банка Республики Миви Нуртор. В общем, это был целый цветник Президентов. И, конечно, несколько снимков, где эти уважаемые граждане горячо пожимали друг другу руки.
    - Ну, дорогой мой! Это, безусловно, простой коллаж. Я ещё недостаточно выжил из ума….
    - И я был уверен, что это фальшивка, но потом, для того, чтобы увериться в этом окончательно, просил эксперта военно-морской разведки, инженер-полковника Малера дать заключение. Ваше Высокопревосходительство, это не коллаж, это подлинные снимки, - я сделал внушительную паузу. – Я, конечно, взял с Малера честное слово о неразглашении этого досадного факта. Но что такое слово старого разведчика? Дым.
    Разумеется, то, что я показал, в действительности было подделкой и очень грубой. К тому же, никакого инженер-полковника Малера в военно-морской разведке не было и в помине. Но об огромной сумме, перечисленной со счёта Народного банка на личный счёт Госкара в Швейцарии, мне было доподлинно известно. Я просто рассчитывал на неосведомлённость и старческую трусость Госкара. Конечно, я рисковал, но это не был слишком безумный риск.
    - Итак, вы свою политическую карьеру начинаете с банального шантажа, - сказал старик вставая.
    - Моя карьера на этом поприще началась немного раньше. Вы уже забыли 40 год?
    - Это когда вы предводительствовали бандами хулиганья в столице? Ну, так чего вы хотите, в конце концов?
    Момент наступил, и я сказал:
    - Чего я хочу? Я не хочу, а просто выхода иного не вижу, как только взять на себя формирование и руководство новым кабинетом. Больше ничего. Превосходный у вас коньяк, но, признаться, у меня разболелась голова. Пожалуй, мы заговорились, как бы я не опоздал домой к обеду. Так я в понедельник, накануне вашего обращения к народу и Парламенту, доложу своим коллегам, что вы, Ваше Высокопревосходительство, поручили сформировать правительство мне?
    - Вы сумасшедший. Вы играете с огнём.
    - Вы мне позволите откланяться?
    - А что это за балаган с забастовкой боевых лётчиков? И их открытое письмо министру? Неужто это тоже дело ваших рук? Это измена присяге, их следует судить.
    - Если новый военный министр примет такое решение, их будут судить. Только вряд ли. Потому что этот пост я предпочитаю оставить за собой. Так мне будет спокойней.
    - Разве не Военная прокуратура принимает подобные решения? Или вы оставляете за собою и пост Военного Прокурора?
    - Ваше Высокопревосходительство, новый Военный Прокурор, безусловно, будет независим, как бывает независим всякий Военный Прокурор, - я позволил себе улыбнуться.
    Это была наглость, но, мне кажется, я имел на неё право….», - из книги «Призрак первой победы».

    В 49 году Рутану Герберту Норду исполнилось тридцать лет. В тот год он часто повторял, что уже достиг того возраста, в котором Иисус начал свою проповедь, кардинально изменившую внутреннее содержание человека как божественного творения и вследствие этого – картину всего, что человека окружает, всего материального мира. Однажды на иронический вопрос журналиста, не собирается ли он сам произвести нечто подобное, Норд ответил:
    - Подобная революция уже произошла внутри меня. Мы все будем свидетелями того, насколько это изменит окружающую меня действительность.
Но значительно позднее: «В тридцать лет я, как ни странно, всё ещё был глупым, самонадеянным мальчишкой и, кроме того, страдал манией величия, к счастью, в слабой форме – иначе через несколько лет я оказался бы в психиатрической клинике. Меня спасли разочарования и неудачи – лучшее лекарство от этого заболевания, разумеется, в том случае, когда оно не слишком запущено».
    Я попытаюсь вкратце обрисовать Норда, каким он был в то время - внешне. Он никогда всерьёз не занимался спортом и не следил за своим здоровьем, однако, в этом отношении представлял собою, по выражению своего давнего друга и оппонента, отца Аугусто, «идеальный экземпляр человеческой породы». Высокий, мужественный, быстрый и физически очень сильный и ловкий, белокурый, с высоким, чистым лбом, который был резко очерчен круто изогнутыми, всегда подвижными тонкими чёрными бровями, С выразительной и благородной мимикой лица, прямым и внезапным, взглядом, крупных, миндалевидных, ярко-синих глаз, в тени длинных и пушистых, как у девушки, ресниц, Рутан Норд немедленно обращал на себя внимание повсюду, где бы ни появлялся. Он воспитался таким образом, что свободно чувствовал себя в обстановке академической аудитории, среди рабочих портового дока, в шумной компании столичной литературно-художественной богемы, в изысканном салоне великосветской дамы и в обществе опасных обитателей тёмных притонов Голоари.
    Незадолго до смерти, в возрасте восьмидесяти четырёх лет, он писал:
    «В молодости я не был святым. Я умел нравиться и нравился женщинам, и мне случалось этим пользоваться не всегда таким образом, какой, строго говоря, предусматривает репутация порядочного человека. Время от времени, в жизненной и деловой практике, я достаточно успешно пользовался нерешительностью и даже робостью, которые в моём присутствии испытывали многие мужчины. Мне пришлось дожить до глубокой старости для того, чтобы понять насколько это было недостойно. Я предлагаю, однако, всякому, кто в таком случае без греха, бросить камень. С другой стороны я сумел не допустить к себе в душу позорного стремления к эксплуатации человеческой слабости - это стремление мне всегда претило и вызывало тяжёлое чувство по отношению к тому, кто страдал этим видом нравственной проказы. Всё же, придётся признать, что и до сих пор человек, не способный преодолеть слабость тела и духа, вызывает у меня неприятное чувство, и я стараюсь от него отгородиться. Если же такой человек стоит у меня на пути, мне трудно вести себя в соответствии с Евангельскими заповедями, которые я формально считаю для себя законом», - из письма известной художнице Гейне Мензо, об отношениях с которой ещё придёт время рассказать.
    Итак, в 49 году, впервые после революции конца 19 века, в Бонакане крайне левые социалисты оказались у власти. Поскольку речь не шла о социализме, умеренном - шведского или австрийского образца, это произвело тяжёлое впечатление в Европе, на Континенте и за океаном. Ждали трагических событий, а в добрую волю Норда и в его здравый смысл никто не верил. Я приведу здесь выдержку из секретного доклада посла Итарора, отправленного в королевский МИД через месяц после образования в Голарне социалистического кабинета:
    «Он сформировал правительство из ничтожных, посредственных, чем-либо скомпрометированных или же лично ему преданных и материально зависящих от него людей. Его проект восстановления мира в стране – не что иное, как пустой мираж. Как мираж опирается на воздух, так и его внутренняя политика в обстановке эскалации гражданской войны опирается на популистские выходки. Нет более или менее серьёзного учреждения в Бонакане, которое он, так или иначе, не стремился бы скомпрометировать и руководству которого прямо или косвенно не грозил. В частности он устроил нечто вроде погрома в Генеральном Штабе, где начальником теперь является некий генерал-майор Сильро, уволенный в резерв за нетрезвое поведение, самодурство и неслыханное безрассудство, которым он прославился ещё во время войны на Архипелаге. Зато этот человек очень популярен среди солдатни. В настоящий момент во главе каждого подразделения Генштаба стоит один из активистов печального известного Комитета Ветеранов Тузанской Войны. Идёт сокрушительный град возмущённых рапортов об отставке за подписью наиболее уважаемых и заслуженных высших офицеров. Новый Генеральный Прокурор, кажется, недавно с университетской скамьи, уже выдал около двухсот ордеров на арест крупнейших бизнесменов и чиновников финансового ведомства. Деятельность наиболее активных и платежеспособных банков приостановлена. Свирепствует охота на казнокрадов и нарушителей налогового законодательства, которые Главе Исполнительной Власти видятся повсюду. Улицы городов полны бездельников, которые пьяны и празднуют победу – неизвестно над кем. Между тем, с прилавков уже пропали предметы первой необходимости, мясные и молочные продукты вздорожали и становятся редкостью, есть затруднения даже с доставкой хлеба. Многие предприятия стоят из-за отсутствия сырья. Таким образом, невозможно не предвидеть в ближайшие же месяцы новой чехарды с перевыборами Парламента в связи с неминуемой отставкой кабинета. Что касается нынешнего Парламента, то в настоящий момент он напоминает студию патетической декламации. Президент Республики нем, как рыба. Он, по своему обыкновению, стремится ни за что не брать на себя ответственность. На мой взгляд, следует обдумать возможности пересмотра результатов минувшей войны 34 – 36 г. г., поскольку удержать Архипелаг в такой ситуации Бонакан не в состоянии».
    Последующие события, однако, показали, что желаемое в этом докладе выдавалось за действительное. Премьер-министр, будучи по Конституции Главнокомандующим и одновременно взяв на себя ответственность за Военное Министерство, совершенно неожиданно отдал приказ о выводе из Мисора всех бонаканских войск. В горы были направлены транспортные вертолёты с гуманитарным грузом. На специальной пресскоференции, транслированной всеми теле и радио компаниями страны, Рутан Норд заявил, что по самым предварительным подсчётам общая сумма, необходимая для восстановления и дальнейшего развития южных районов, определяется новым Правительством в пятьдесят миллиардов крейцев, и большая часть этих средств будет получена из средств Парламентской Комиссии по борьбе с экономическими преступлениями. Ни одно предприятие в стране не будет функционировать, пока эта Комиссия не удостоверит, правильную уплату налогов. И это в первую очередь относится к коммерческим банкам, которые, однако, обязаны при этом без малейшей задержки выплачивать вкладчикам востребованные суммы в полном объёме. Также, и производственные предприятия, остановленные в этой связи, должны тщательно выполнять все обязательства по договорам с заказчиками и оплатить сотрудникам вынужденный простой в размере среднего заработка. Предприятия, не сумевшие в трёхмесячный срок погасить государственный долг, будут национализированы. В государственную казну, таким образом, он рассчитывал получить сверх упомянутых пятидесяти миллиардов ещё не менее ста миллиардов крейцев. И, примерно, столько же – вследствие прекращения финансирования боевых действий. Таким образом, по расчётам нового Премьер-министра, расходы на восстановление и развитие Мисорского высокогорья не только не могли окончательно подорвать экономику страны, как предрекали его политические противники, но предполагалась полная ликвидация непомерного государственного платёжного дефицита, возникшего в ходе гражданской войны. Норд официально заявил, что переговоры с руководством самопровозглашённой Мисорской Республикой начнутся в городе Маавилье 10 апреля и продолжатся до тех пор, пока взаимоприемлемое соглашение не будет достигнуто. На первом этапе в переговорах примут участие Председатель Государственного Совета Мисорской Республики, Грет Багнор, и он сам, Премьер-министр Бонаканской Республики. Далее он добавил, что в этот начальный период мирных дипломатических контактов вопрос об отделении Мисора не будет обсуждаться. Пока как условие, которое никто не вправе подвергнуть сомнению, принимается безусловное право мисорского народа на самоопределение. В Маавилье же речь пойдёт о перспективах восстановления хозяйства разорённого войной края. Эта задача принята в качестве приоритетной - вне зависимости от разрешения вопроса об отделении.
    Это была полная капитуляция перед сепаратистами. Один из наиболее популярных и уважаемых в Бонакане общественно-политических обозревателей, доктор Порор Мерко, писал по этому поводу: «Ни один народ никогда не поддержит мер, требующих от него унижения национальной гордости. Мисор присоединился к Бонаканскому княжеству шестьсот лет тому назад в ходе общего для всего региона и естественно обусловленного исторического процесса. Невозможно искусственно разъять это единое целое, избежав катастрофических явлений социального, экономического и культурного характера. Между тем, нужно быть слишком наивным или слишком бесчестным человеком для того, чтобы убаюкивать миллионы обывателей надеждами на мирное урегулирование за столом переговоров с уголовными преступниками и малограмотными, фанатическими попами.
Вся эта затея с мирными переговорами на деле продиктована преступным стремлением недобросовестных политиков до бесконечности извлекать прибыль для своих спонсоров из братского кровопролития, воспользовавшись невежеством и религиозными предрассудками мисорских крестьян. Сложившееся положение - просто свидетельство несовершенства демократических институтов нашей страны, не более того. Но эти люди пришли и уйдут, а великий, единый Бонакан останется».
    Накануне отъезда бонаканской делегации в Маавилье на переговоры, по крупнейшим городам страны прокатились многолюдные демонстрации за и против политики нового Правительства. В нескольких случаях полиции пришлось разгонять демонстрантов силой. Во время многотысячного митинга в Голарне, проведённого по инициативе правого блока, произошли серьёзные беспорядки, когда в ход пошли пожарные брандспойты, а затем и пластиковые пули, и слезоточивый газ.
    «Истинное народовластие вовсе не благостная рождественская идиллия, нарисованная на фанерном щите, - писала по этому поводу газета «Политика». - Это сложнейший механизм, который требует тщательного соблюдения каждого из многочисленных правил его эксплуатации. При неправильной эксплуатации этот механизм выходит из строя всегда внезапно, и такая авария чревата гибелью всего государственного строения. Новый Премьер-министр, кажется, ни в коем случае не намеревался нарушить один из важнейших принципов демократической доктрины: «Свобода митингов, собраний и демонстраций». Однако соблюдать это священное для каждого республиканца установление оказалось гораздо сложнее, чем ежедневно поминать его к месту и не к месту, как это делают некоторые не в меру религиозные люди, к месту и не к месту поминая всуе имя Господа Бога своего».
    Вечером 6 апреля Норд выступил на митинге, организованном в предместье столицы, Толурте, на так называемом Расстрельном пустыре, где около 150 лет назад победившие умеренные граждане уничтожили несколькими артиллерийскими залпами 468 обезоруженных бойцов Революционной Гвардии. По данным Управления Полиции в митинге приняли участие, по меньшей мере, полтора миллиона человек, большинство из которых приехало из провинции. Тогда Норд произнёс знаменитую речь, которую здесь не имеет смысла приводить полностью, поскольку она входит в любое из его собраний сочинений. Эта речь коренным образом изменила настроение умов в Бонакане. Стало ясно, что к власти пришла весьма значительная сила, важнейшим оружием которой была способность опираться на тех, кого давний предшественник Норда, Сенд Рокт, называл молчаливыми миллионами. Я упомяну только некоторые характерные эпизоды этого великолепного спектакля.
    Поднявшись на трибуну, Норд молчал, пережидая гром приветствий, а затем с улыбкой произнёс по нантекски:
    - As gro barbari nutason, banvini mo?
    Тут же из пульсирующих бешеным порывом, раскалённых недр огромной толпы послышались радостные голоса его земляков, которые кричали ему:
    - Et barbari nutason be tuo, banavi!
Это был традиционный обмен приветствиями нантекских рыбаков:
    - Хорош ли был улов, братья мои?
    - И тебе хорошего улова, брат!
    Некоторое время Норд вглядывался в толпу. Потом он снова заговорил, на этот раз по тлосски. Он говорил очень медленно, будто мирно беседуя с приятелем за столиком кафе.
    - Я ведь простой парень, сограждане. Коренной северянин с нантекского побережья. Родился и вырос в Талери, есть такой маленький городок там у нас, о котором здесь многие, наверное, и не слышали. Там до сих пор ещё по мостовым бродят куры, а мои родители во дворе всегда откармливают к Рождеству пару поросят, так что над домом всегда туча мух стоит, а ведь Норды считаются в Талери богачами. Ещё бы! У моего папаши даже есть воскресный шевиотовый костюм и трость с серебром. У нас, в Бонакане, мы, нантеки, всегда были nusi banvini – младшими братьями, которых за стол сажают во вторую очередь. Некоторые обижаются, а я смотрю на это спокойно. Без нас Бонакан всё равно не обойдётся, потому что никто так не был верен Голарну в удаче и неудаче, как наши рыбацкие города. И как вся Нантека за Бонакан стоит стеной, так и я никогда ему не изменю. Ну, повезло мне, конечно, выбился в начальство. Но ведь это только благодаря вам. А без вас цена мне - ломаный грош, - он вдруг ухватился за древко знамени, которое развевалось над его головой. – К чему это здесь? Что это? Для кого это? Кого защищает, кому грозит свирепым оскалом своих клыков непобедимый бонаканский лев?
    Каждый из этих вопросов, звонко выкрикнутых, будто выброшенных в лица толпы горстью камней, отчётливо прозвучал в наступившей тишине. Люди напряжённо ждали ответов. Рутан Норд вдруг, грубо, по-матросски выругавшись, ударил себя крепким кулаком в лоб и зло рассмеялся:
    - Чёрт бы вас побрал, чего вы ждёте? Может, хотите, чтоб я стал вам тут расписывать, какая у нас была героическая История, и какие важные господа где-то воевали и сколько с войны пригнали пленных и добра приволокли? Как же вас легко обмануть, великий Боже! Да это же театр, неужто вы не понимаете? И вы думаете, что я тоже, как и все прежние, стану вас этим театром дурить? Неужто я вовсе на порядочного человека не похож?…
    Он говорил о жизни бонаканских провинций, о работе на судоверфях, нефтепромыслах, в горячих цехах литейных заводов, на гигантских текстильных фабриках и на конвейерах машиностроительных комбинатов:
    - Все эти люди получают минимум, это зафиксировано в трудовом законодательстве. Человек, который стоит у доменной печи, не может получать меньше восемнадцати крейцев, пятидесяти сондов в час. Но, если он будет работать, как это в Конституции записано, по восемь часов в сутки с одним выходным, это составит в неделю меньше тысячи крейцев…. около девятисот, правильно? В месяц, значит, он и четырёх тысяч не заработает…. И вот, добрые господа говорят рабочему, что можно, в обход Конституции, которую полтораста лет тому назад кровью своей полили герои, убитые здесь, на этом Расстрельном Пустыре, можно работать и по шестнадцать часов в сутки, только эти переработки не пойдут в зачёт к пенсии, если бедняга до неё доживёт. Невыплаты эти незаконны, и переработки эти незаконны. Но всего выходит немного меньше восьми тысяч. А как ему отказаться от восьми тысяч крейцев в месяц, когда нужно треть из этой суммы отдать за жильё и коммунальные услуги? Да, спятил я что ли, кому всё это рассказываю?…
    У моего отца есть друг во Франции, они вместе учились, только тот машиностроитель, работает на «Рено» инженером. Вот я могу позвонить в кафе, где он сейчас обедает, и его подзовут к телефону, потому что четверть второго, там у них обеденный перерыв, и вся смена обедает, весь его цех. Там из-за пяти минут обеденного перерыва, который хотели у рабочих отнять, в прошлом году чуть не остановилась вся тяжёлая промышленность Французской Республики. Почему? А там есть ВКТ. Знаете, что это? Всеобщая Конфедерация Труда. Она существует уже более ста лет. К власти могут прийти правые, могут левые, а тронуть права рабочих никто не посмеет. Почему? Да просто потому, что в конце 18 века, около трёхсот лет тому назад, в Париже слишком много хозяев остались без головы, и нынешние хозяева это запомнили накрепко.
    Завтра во всех газетах напишут, что я вас зову на баррикады. Но это неправда. Я знаю, что вы не хотите бойни. Вы хотите получить возможность нормально работать. Вы на это имеете право. Вы получите возможность реализовать эти права, если последовательно будете поддерживать политическую линию, которую мы разработали и успешно осуществляем. Пока - тьфу, не сглазить! – всё у нас получается. Но я напоминаю вам, это мой долг, напомнить вам, что численность личного состава всех силовых структур Бонакана составляет около трёх миллионов бойцов. А одних только промышленных рабочих – двадцать восемь миллионов, почти половина населения всей нашей страны. Никогда об этом не забывайте и ничего не бойтесь, вам нечего бояться! Вы пошли за мной, и я вам клянусь, что вы получите всё, что вам причитается по справедливости, если не покинете меня. Именно поэтому я через несколько дней уезжаю в Мисор. Мне нужен мир для того, чтобы бороться за благосостояние нации. Моим же противникам нужна война, потому что во время войны, как тёмной ночью – все кошки серы.
    Он говорил о войнах, о мирной политике и политике имперской.
    - Около четырёхсот лет тому назад на востоке Европы шла война между двумя странами – Швецией и Россией. За что они воевали? Решалось, кто будет великой державой в тех краях и станет вмешиваться в дела всего белого света, а кто мирно замкнётся в своих исторических границах. Русская армия оказалась сильнее. Русский император Пётр I, по прозвищу Великий, разбил шведского короля у города Полтавы, шведская армия бежала. Никто из вас не малограмотный, и все смотрят телевизор. Вы знаете, что твориться в России сегодня, и что в Швеции. Так, в конечном-то счёте, кто ж выиграл эту битву, про которую вам в школе вдалбливали в голову, если только вы прошли полностью весь гимназический курс, помните? – Швеция выиграла, потому что за разгром своей армии она получила для своего народа мир на многие столетия.
    Теперь вернёмся к себе домой. Мы в 36 году выиграли войну, разбили итарорскую армию и захватили Архипелаг. Наше государство после этого стало могущественнее и богаче. Святая правда – кто спорит? А кто из вас стал богаче? И каким образом он разбогател? Я хочу сейчас обратиться к каждому, кто стал богат после войны, таких здесь немного, но они есть, а другие слышат меня по радио и телевидению: Сотни тысяч мирных тружеников потеряли работу или разорились, благодаря этой войне, их жизнь до сих пор не вошла в нормальное русло. Самые же молодые, самые сильные, самые способные – цвет нации - были искалечены в сражениях и вернулись домой, чтобы утешить жён и детей звоном орденов, за которые государство не платит сейчас ветеранам ни сонда, а о тех, кто домой не вернулся, мне и сказать нечего, я не смею о них говорить…. Так, как же сумел ты стать богат? Ответь не Богу, и не народу, и не налоговому инспектору, ответь самому себе, заглянув в самый тёмный угол души, как удалось тебе разбогатеть? Ответь, и тогда ты освободишься, потому что сейчас ты раб своего греха, позор на твою голову!
    Наконец, он заговорил о гражданской войне:
    - Тлоссы – великий народ, и они создали великое государство. Это государство представляет собою неоценимое сокровище, не только потому, что оно призвано охранять каждого из своих граждан, предоставляя ему свободную возможность мирно трудиться и жить. Это государство - непременное условие развития культурной традиции, которой воистину нет цены, потому что каждый из нас умрёт, а наша национальная культура – то, что мы оставляем после себя для всех народов планеты, на которой живём – останется после нас в вечности. Почему же тлоссы убивают друг друга? Тлоссы по-нашему, по северному – mozo banvini, старшие братья. И вот они никак не выяснят, кто ж из них-то старше здесь, протестанты или католики. Ну, я вам скажу. Когда я женился на горянке, меня чуть с говном не съели в Талери. У нас есть пастор Аверно, настоятель цехового храма талерийских рыбаков. Так он целую проповедь посвятил тому, как я венчался в папистском храме. Он не велел добрым людям ко мне близко подходить. Почему-то никто его не послушал, а почему, как вы думаете? Отцу Аверно такая баба, как моя жена, и во сне не приснится. Что ж мне было делать? Конечно, я из семьи истинных христиан, но как дело дошло до того, что стали вмешиваться в мою жизнь, я послушал здравого рассудка. И я об этом не пожалел – она мне скоро сына подарит, так она обещала, во всяком случае, а если будет девка, тоже не беда, я не повешусь. Но гражданская война – совсем другое дело. Простому человеку в этом случае к здравому рассудку прислушаться не дадут. Ему, во-первых, и те, и другие станут толковать о Страшном Суде, а во-вторых, его никто и спрашивать не станет – напялят на голову пилотку, и вперёд!
    «Всё, что я тогда говорил, годилось малым детям. Каждый из этих людей, с глазу на глаз, не стал бы слушать, и на смех бы поднял меня. Толпа – другое дело. Я приготовил очень разумную и правильно аргументированную речь, посвящённую внутриполитическому положению страны. Но, когда вгляделся в лица толпы, понял, что, теснясь в этом огромном стаде, прижавшись плечом к плечу, они ничего серьёзного понять не в состоянии. В конце концов, к машине меня несли на руках. Появилась даже идея нести на руках мою машину до самого здания Совета Министров, где мне делать было совершенно нечего. Но, к счастью, бронированную машину тащить не получилось, хорошо ещё, что никто не покалечился. Меня оставили в покое», - из книги «Призрак первой победы».

    Восьмого апреля делегация Бонаканской Республики специальным правительственным поездом выехала в Маавилье. Эти события я пересказываю по воспоминаниям секретаря Норда, Сильвана Зунга.
    Девятого апреля Грет Багнор, Председатель Госсовета Мисорской Республики, устроил торжественный приём в честь высоких гостей из соседней страны, так ему угодно было выразиться. Приём состоялся в помещении небольшого ресторана единственного в городе туристического отеля «Орлиный приют». Вокруг стола, за которым сидели участники грядущих мирных переговоров, стояли вооружённые горцы. Багнор наотрез отказался допустить в зал сотрудников бонаканских спецслужб. Однако, Управление Безопасности окружило здание отеля непроницаемой наружной охраной. Багнор уже встал с бокалом в руке, намереваясь произнести тост, когда неподалёку послышались автоматные очереди, а потом и разрывы гранат. Все были в замешательстве. Рутан Норд спросил:
    - Ваше Высокопревосходительство, вам известно, кто это нас атакует?
    - Не вполне, - сказал Багнор. – Это, вернее всего, люди полевого командира Тови Менга, он мне не подчиняется. Но, возможно, это кто-то другой. Во всяком случае, я гарантирую вашу безопасность. У меня здесь людей достаточно.
    - Вы меня неправильно поняли, или я неясно выразился, - сказал Норд. – О своей безопасности я сам позабочусь. Но меня беспокоит ваша способность влиять на ход событий в этой стране.
    - Я являюсь Председателем Совета в результате всенародных выборов. Не все, однако, как вы сами понимаете, голосовали за меня.
    - И за меня не все голосовали в Бонакане. Но после выборов все вооружённые формирования мне подчинены, безусловно. Извините, эта стрельба мешает мне пить вино. С вашего разрешения, пойду, взгляну, что там делается. Вы не составите мне компанию?
    Когда они в сопровождении множества автоматчиков вышли из подъезда, прямо на небольшой площади перед отелем разорвалась мина. Всех осыпало щебнем. Кто-то вёл огонь сразу из нескольких узких проулков, со всех четырёх сторон площади.
    К Председателю подошёл человек с автоматом в правой руке, а охотничья винтовка висела у него за спиной, оборванный и грязный, заросший бородой, так что видны были только два лихорадочно блестящих глаза. Он грубо взял Багнора за рукав:
    - Грети, это люди Ревенов, около двухсот стволов. И в городе полно корсотов, которые всегда готовы их поддержать. Тебе с этими господами нужно уйти в укрытие. Нам пока придётся отступить. Пойдём в контратаку, когда они выйдут на площадь. Плохо, что у них БМП, и никак не удаётся её подбить. Нас обстреливают из миномёта. У меня четырнадцать человек выбыли. Шестеро убиты.
    - А что в тылу у них? - спросил Багнор. – Их надо взять в кольцо.
    - Нет, я все силы здесь сосредоточил. В переулках трудно их окружить. Господин Норд, это младший брат вашей жены привёл сюда своих людей. Он даже отца родного никогда не слушал. А вас он приговорил к смерти, вы слышали об этом? Старуха сейчас в горах, она хворает. И связи с ней нет. Не удаётся пока наладить. У них там старая рация, а у меня нет подходящего аппарата. Но она велела мне передать, что желает вам удачи. Вашего сына пусть назовут Гортом, в честь его деда.
    - Она серьёзно больна?
    - Она умирает, господин Норд. Контузия её доканала.
    - Когда она была контужена?
    - Ещё в 46 году. Попала под бомбёжку.
    - Сколько лет сейчас Нотаму?
    - Послезавтра будем праздновать его именины. Ему исполнится двадцать один.
    - Будете праздновать? Вы тоже?
    - Весь Мисор будет праздновать именины Нотама Ревена. Это младший сын Горта Ревена. К тому же послезавтра день святого Нотама – большой праздник.
    - Капитан Брох! – вдруг резко выкрикнул Норд. Он был бледен, и брови его сдвинулись. – Дайте мне четверых надёжных солдат. Я иду на переговоры.
    Весёлая стайка свинцовых птичек пролетела над головами, кто-то испуганно пригнулся, кто-то растерянно озирался, а пули впились в каменные плиты за спинами.
    Рядом послышался негромкий сиплый голос:
    - Ваше Высокопревосходительство! Пойдёмте, если хотите, со мной. Мы пойдём вдвоём. На переговоры не ходят в сопровождении солдат спецназа.
    - Здравствуйте, - сказал Норд. – Лицо ваше мне знакомо, но я что-то….
    - Генгер Жаворн, независимый журналист. Вы читали мои репортажи, даже несколько раз приводили цитаты из них. И часто на меня ссылаетесь. Похоже, вы мне верите. Здесь работать очень сложно. Вы идёте?
    Подошёл офицер Управления Безопасности Брох. Он был смущён.
    - Ваше Высокопревосходительство. Не заставляйте меня применять силу. Я не имею права. У меня приказ держать вас постоянно под охраной всего подразделения.
    - А… силу? - сказал Норд. - Вы не хотите применять силу? Не беспокойтесь, вам в данном случае не придётся силу применять. Капитан, смирно, слушать меня! Отвечать! Кто здесь старший по команде в настоящий момент? Спрашивает Главнокомандующий Вооружёнными Силами Бонаканской Республики. Отвечать на вопрос!
    Капитан молчал.
    - Приступайте к выполнению своих обязанностей, содержание которых я не стану вам напоминать, потому что они мне самому неизвестны. Извините, мне некогда, - он обратился к Жаворну, который смотрел на него с улыбкой. – Мой расчёт на то, что во главе этих боевиков мой родственник, брат жены.
    - Этот расчет был бы верен Ваше Высокопревосходительство….
    - Если вы постоянно будете титуловать меня таким образом, мы, во всяком случае, далеко не уйдём. Зовите меня Рутом. Просто Рут, и всё.
    - Вы правы. Рут, это был бы верный расчёт, если б речь не шла о таком человеке, как Нотам Ревен. Он немного не в себе после смерти отца. Но если я буду с вами - другое дело. Наши хотели его расстрелять, я не позволил, предъявил удостоверение корреспондента Правительственного Вестника, оно было просрочено, но командиру взвода спецназа не ко времени было разбираться в этом. Его переправили в один из фильтрационных лагерей, откуда он в ту же ночь сбежал. После этого мы с ним считаемся корари ба респеро, братья по крови, которая течёт из жил. Все здесь это знают. Так идём?
    - Идём, - сказал Норд. – Жду по дороге ваших указаний.
Тогда Жаворн, не торопясь, спустился по ступеням и поднял руки, ладонями вперёд.
    - Друзья! – прокричал он. – Я брат Нотама Ревена по крови, которая течёт из жил, Генгер Жаворн, журналист. Вы все меня знаете, кроме молокососов. Премьер Бонаканской Республики просил меня, и я обещал ему, что доставлю его на переговоры с вашим командиром живым и здоровым. Не стреляйте, это будет не по чести. Пусть нас вдвоём проводят к Нотаму. Пусть нам глаза завяжут, не возражаем.
Через некоторое время на площадь вышел молодой парень в аккуратной камуфляжной форме бонаканского десантника. Он не был вооружён.
    - Нотам велел передать от его имени: Он хочет участвовать в переговорах. Он приговорил к смерти Рутана Норда, и упомянутый Норд будет в своё время убит. Но это случится позже. Сейчас он готов говорить с Главою Исполнительной Власти Бонаканской Республики. Однако, он будет говорить за столом этих переговоров как независимая сторона. Нотам Ревен не подчиняется Грету Багнору.
    - Как вы советуете отвечать? – спросил Норд у Жаворна.
    - Скажите, что без Нотама Ревена результат переговоров был бы сомнительным, хотя вы уважаете выбор мисорского народа в лице Председателя Государственного Совета.
    Норд громко прокричал эти слова почти буквально.
    - Через несколько минут наш командир будет здесь.
    Когда, наконец, Нотам Ревен сел за стол рядом с Нордом и Багнором, Норд неожиданно сказал:
    - Господа, если то, что я сейчас скажу, неверно, пусть у меня отсохнет правая рука, такая у вас поговорка есть, я не ошибся? Мы, в этом составе, можем обсуждать всё, что нам угодно, а результатов не будет, пока все достойные предводители мисорских бойцов не соберутся здесь. Выборы Главы Государства – внутреннее дело народа. Но для того, чтобы решить судьбу народа, необходимо выслушать всех.
    Багнор был в ярости. Что касается Нотама, то он колебался.
    - Постой, Рути, - запросто сказал он свояку, приговорённому к смерти. – Ты хочешь собрать здесь около пятидесяти человек, никто из которых не ладит с другими.
    - Да, именно так. И представителей духовенства. И папского нунция в Бонакане, который находится на территории Мисора. И ещё хотя бы несколько самых богатых граждан, которые могли бы нам дельно рассказать, об экономическом положении края. И ещё…. Необходимо найти и пригласить профессора Густа Вортара, одного из самых авторитетных врачей в Бонакане, мне известно, что он сейчас где-то в горах. И нескольких наиболее уважаемых учителей из далёких горных школ тоже нужно пригласить. Мне кажется, что к мнению этих людей здесь давно уже никто не прислушивается. И, конечно, должны присутствовать старейшины наиболее влиятельных кланов. Мы не собираемся здесь обсуждать вопрос о независимости Мисора. Речь идёт о восстановлении хозяйства, реконструкции разрушенных предприятий и дорог, о помощи разорённым семьям, строительстве школ и больниц. Война закончилась.
    - Вы пересматриваете результаты выборов…, - гневно начал было Багнор.
    - Война закончилась, - сказал Нотам, - а вы всё ещё хотите быть Мисору поводырями. Оставьте нас в покое. Рути, ты однажды уже собрал наших старейшин в Сурно. Вспомни, чем это кончилось.
    - Четыре года тому назад ты был ещё ребёнком, Нотами, - сказал Норд, - но и ты должен знать, чем это кончилось. Мне сейчас не хочется вспоминать….
    - Вспомни, - упрямо повторил Нотам.
    - Хорошо. Пока мы с твоим отцом в Голарне обменивались рукопожатиями, готовился взрыв Шер Хорана. С этого началась война. Сейчас мы оба стали старше. Остановим это!
    - Я тебе признаюсь, что мне неизвестно, кто готовил этот взрыв.
    - Если тебя интересуют не те, бедолаги, что смонтировали взрывное устройство и сами погибли там, а те, кто всё это спланировал, организовал и оплатил, то мне они известны. Это всего несколько человек. Среди них есть горцы, есть и северяне, есть и иностранцы. Их имена станут достоянием гласности в нужный момент, тогда все они будут преданы суду Международного Трибунала.
    - Послушай, родич, - сказал Нотам Ревен, - объясни ты мне, ради сердца Непорочной Девы, к чему мне этот Международный трибунал? Почему Мисор не может их судить своим судом?
    Норд протянул руку и ласково, с грустной улыбкой коснулся ладонью щеки своего шурина. Лицо молодого человека уже зарастало нежной, юношеской бородой:
    - Потому что Мисор на земле не один. Что здесь аукнулось, откликается по всему белому свету, Нотами, - неожиданно он добавил. – Как ты похож на свою сестру…. Больше чем другие братья и сестры.
    - Это правда? Ты, действительно, так думаешь? – обрадовано спросил Нотам. – Все мы очень любим Маргарет и гордимся ей. Как случилось, что мы с тобой стали врагами?
    - Об этом позже поговорим. Твои люди пусть охраняют слабые ростки мира, которые здесь, в Маавилье уже взошли. Будь осторожней. Такие ростки, как правило, легко гибнут, растоптанные солдатским сапогом.

    На ещё не начавшихся переговорах был объявлен двухнедельный перерыв. Норд несколько раз летал на армейском вертолёте в Голарн, где его ждали общегосударственные дела. Из Маавилье же он связался со множеством людей в Мисоре. Появился отец Аугусто, а вместе с ним другие разнообразные и на первый взгляд не имеющие отношения к делу лица. У некоторых на лбу просто написано было: «корсот». Рутан Норд тратил много времени, совершенно серьёзно беседуя с каждым из них, а все вечера проводил с отцом Аугусто за бутылкой виноградной водки.
    Как-то раз, он вызвал Сильвана Зунга к себе в номер.
    - Господин Зунг, вы остаётесь здесь для того, чтобы отвечать посетителям, что я чрезвычайно занят, принять не могу. Я уезжаю.
    - Куда?
    - Это государственная тайна. Вам могу сказать в самой общем форме: В горы. Но не смейте об этом заикаться даже во сне.
    - Ваше Высокопревосходительство…. – проговорил ошеломлённый Зунг. – Вы с ума сошли!
    - Ну, так меня посадят в сумасшедший дом. Но если вы хотите сохранить свой пост и ту перспективу дальнейшей карьеры, которую он вам предоставляет, молчите, Сильван. Я сюда приехал не шутки шутить.

    Из воспоминаний журналиста Генгера Жаворна: «Однажды ночью меня разбудил сигнал мобильного телефона.
    - Вы спите, Генгер?
    Я посмотрел на часы. Половина третьего.
    - Разумеется, сплю. Сплю, и мне снится, будто мне звонит Премьер-министр. В вашем возрасте у меня не было бессонницы.
    - Я не страдаю бессонницей и ужасно хочу спать. Но есть срочное дело. Ничего, если я загляну к вам в номер? Со мной бутылка великолепного коньяку, не отказывайтесь.
    Ещё бы я отказался! Была небольшая проблема, которую пришлось решать в пожарном порядке. Я в те годы в одиночестве не спал никогда.
    - Нени, просыпайся. Тебе надо уходить. Сейчас сюда придёт Рутан Норд. Возьми пятьсот крейцев из ящика в письменном столе.
    - Ты с ума сошёл! Норд, придёт, а я куда-то исчезну. Единственный шанс познакомиться с таким шикарным женихом….
    - Живо собирайся. Он женат. Сегодня вечером я, наконец, познакомлю тебя с ребятами из «Бонакан-TV», обещаю.
    Конечно, они столкнулись в дверях.
    - Добрый вечер или доброе утро, Ваше Высокопревосходительство.
    - Генгер, - сказал Норд. – Вы великомученик гражданского долга. Если б со мной была такая красавица, я послал бы к чёрту самого архиепископа Голарнского. Мадемуазель, вы не уйдете, не выпив с нами рюмочку коньяку.
    - Боюсь, мне будет скучно с вами, господа. Вы слишком деловые люди.
    Во всём, что касалось женщин, он до глубокой старости оставался совершенным мальчишкой. Он внимательно посмотрел на неё и вдруг говорит:
    - Много неожиданного может случиться в ближайшие дни. Но скучно не будет никому из нас троих. Можете не сомневаться. Если, конечно, вы не откажетесь составить мне компанию.
    И Нени осталась. Мне пришлось их представить друг другу. Кто такая была эта Нени? Девчонка из интим-бара, которая приехала ко мне в Маавилье из Латерера. «Я прослежу, чтоб ты здесь не стал католиком», - так она мне сказала.

    Могу догадываться, однако, что она не теряла времени, когда я уходил в горы, потому что в городок съехалась вся политическая тусовка страны, и хорошо заработать своим немудрёным ремеслом ей ничего не стоило. Красива она была, как всякая восемнадцатилетняя девчонка, не более того. Но она была неробкого десятка и очень остроумна, немного по-детски. Впоследствии у меня из-за неё были большие неприятности с мадам Маргарет Норд.
    Мне уже говорили, что Рутан Норд, затевая какое-нибудь немыслимое дело, в первое время действует, как помешанный. Он именно так себя и повёл. Мы втроём выпили немного коньяку.
    - Послушайте, Генгер. Если б каким-то чудом я сейчас оказался в горах, с кем, по вашему мнению, мне следовало бы увидеться в первую очередь, с Тови Менгом?
    - Ни в коем случае, - сказал я. – Тови - корсот. Но… это разговор наедине.
    - Бросьте. Нени пойдёт с нами в горы. Хочешь спасти родину?
    - А почему бы и нет? – сказала премьер-министру проклятая девка. - Запросто. Ты мне только растолкуй, как это делается. А можно мне ещё коньяку?
    - Конечно, выпей. В горах не будет ничего, кроме виноградной водки, которой меня постоянно потчует моя жена, она здешняя уроженка.
    Я, конечно, ужасно разозлился. В жизни не видел такого младенческого легкомыслия в таких тяжелейших условия.
    - Во-первых, вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь даже по поводу виноградной водки. Например, Тови Менг, которого вы только что упомянули, ничего, кроме виски «Белая лошадь», по семьсот крейцев за бутылку, на язык не берёт. Рут, вы совсем никакого представления не имеете о людях, с которыми хотите дело иметь. Взять Нени в горы вы не можете, потому что первая, с кем вам придётся встретиться, это ваша тёща, Сулами Ревен. Сейчас она очень больна, говорят, смертельно. Ей немедленно доложат, что вас сопровождает молодая женщина, у которой, между прочим, есть жёлтый билет, выданный ей голарнской полицией по всем правилам о надзоре за проституцией.
    Нени показала мне язык, она не обиделась:
    - Ну, и что? Подумаешь! Знаешь Лолу Бозульхо, мулатку с островов? Она вышла замуж недавно. За кого, тебе не интересно? За американца, Джеймса О’Грэди, чемпиона мира по кикбоксингу. Это не хуже любого министра. О’Грэди даже богаче любого президента. Он Лоле подарил яхту за пятнадцать миллионов долларов. 
    На Нени очень трудно было злиться. На Норда – ещё трудней.
    - Генгер, не начинайте, ради Бога, проповедовать здравый смысл. Я и без того не выспался. Нени с вами. Это ваша секретарша. При чём тут я?
    - Секретарша? Хорошо, пусть это будет моя секретарша. Но зачем она вам?
    - Просто приятно смотреть на эту румяную рожицу. Нельзя быть всё время серьёзным человеком. Серьёзные люди служат в секретариате кабинета министров. Хотите отвечать на телефонные звонки? Давайте-ка ещё выпьем.
    - Рут, выпить я не прочь, но когда вырисовывается перспектива спокойной, сытой и безопасной жизни….
    - Вы врёте Генгер. Как вам не стыдно? Никогда б вы не стали работать прислугой при министерстве. Лучше я вас устрою тайным агентом. Хотите быть агентом УБ?
    - Ваше Высокопревосходительство, устройте меня Президентом Народного Банка вместо дурака Крати.
    - Разве вы умеете воровать?
    - Ну, полно, не боги горшки обжигают! Научусь.
    И так мы ещё немного побалагурили, а Нени уплетала пирожные и забавно кривлялась, как обезьянка.
    - Рут, - сказал я, - уже поздно. Если мы уходим, это должно быть не позднее двух часов дня.
    - Я думал, что уходить нужно ночью.
    - Ночью охрана начеку, потому что преступники работают, а все порядочные люди мирно спят. Днём же всё наоборот. Мы сядем в мой автомобиль, если вы сумеете отвязаться от капитана Броха, и я повезу вас немного проветриться на озеро. Купаться ещё рано, но вы имеете право любоваться природой в компании своих друзей. Всё снаряжение будет уже в багажнике. На озере бросим машину и уйдём, сделав большой крюк. Уйти незамеченным отсюда сейчас очень непросто, тем более вам. Но я знаю, как это сделать. У нас, Ваше Высокопревосходительство, есть один очень значительный козырь. Дело в том, что никому в голову не придёт такое сумасшедшее дело, когда человек в вашем положении, в такой исторический момент ведёт себя таким образом. Если вы останетесь живы, у бонаканских психиатров работы будет невпроворот. Но это вряд ли. Такие ребята, как вы долго не живут. Вас в горах, конечно, прикончат, а я, наконец-то, заработаю себе на спокойную старость. Жаль только, что сначала придётся лет пять отсидеть в тюрьме. За всё приходится платить.
    Мы всё время шутили, и мне вспомнилось, что это дурная примета. Мне это дело очень не понравилось. Но я, видите ли, профессионал. Я не режиссирую события. Мне платят за то, что я их фиксирую. Наконец, Норд встал и обнял меня:
    - Генгер, до чего же я рад, что вы здесь оказались! До завтра, мадемуазель Нени.
Когда Норд ушёл, я сказал Нени:
    - Вот что. Живо собирай манатки. Уезжаешь пятичасовым поездом в Голарн.
    - Слушай, Генгри, а почему он меня к себе не пригласил? Он не голубой? А может импотент?
    - К сожалению, ни то, ни другое.
    - Ужасно красивый парень. Но почему он меня не пригласил?
    - Может, не окончательно ещё спятил…. Ты меня хорошо поняла? У тебя времени совсем немного. Я тебе должен…, скажем, четыре тысячи крейцев. Достаточно? Но здесь у меня только полторы. В Голарне рассчитаемся.
    Девчонка скорчила такую уморительную гримасу, что я не мог не улыбнуться.
    - Я спать ложусь, - сказал она. - Завтра ухожу в горы с великим человеком. Он меня попросил спасти родину. Перед этим нужно выспаться, как следует, дело ведь не шуточное.
    - Нени, осторожней. У нас, там будет совсем не много шансов остаться в живых. Это мой хлеб, а ты-то здесь при чём?
    - Не мели чепухи, - сказала она мне. – Я отберу его у этой бабы, как её звать?
    Через несколько минут она уже сладко спала в моей постели, устроившись поперёк, так что мне некуда было и приткнуться.

    Капитан Логер Брох был круглый дурак и к тому же пьяница. По утрам у него всегда было такое лицо, будто его ночью подвешивали за ноги. Я нашёл его в баре и сказал:
    - Логер, вам известно, что ваш подопечный – сумасшедший?
    - Хотите выпить? – сказал Брох. – Конечно, у него голова не в порядке, но он человек не вредный. И не трус.
    Он заказал виски, и мы выпили.
    - Сегодня я везу его на озеро. Пристал ко мне с ножом в горло. Хочет осмотреть окрестности. Дадите мне людей?
    - О, Господи, ни минуты покоя. Он куда-то ночью исчез из своего номера. С ног мы сбились.
    - Ну, не трудно догадаться, куда ночью может исчезнуть парень в его возрасте….
    - Да я и не волновался нисколько. Просто люди замучились. Теперь он, слава Богу, отсыпается. Проклятая служба. Что поделывают ваши друзья бандиты?
    - Сегодня никого в городе не будет. У них ведь праздник. Все поехали в монастырь, в Атаоли. Завтра начнут снова здесь собираться. Ждут работы, чёрт бы их подрал.
    - Вы уверены, что сегодня будет спокойно?
    - Да ведь сегодня день святого Рона.
    На самом деле этот праздник в горах отмечают зимой, после Рождества. Но ему было ни до чего.
    - Так вы его прокатите? Надеюсь, он не задумает купаться. Вода ещё очень холодная.
    - Об этом не беспокойтесь. Вообще, погода такая, что, я думаю, ему быстро надоест.
Около двух часов пополудни мы с Нордом и Нени уехали из города. Не смотря на пасмурную погоду, Нени нарядилась, как на званный ужин.
    - Что это ты не ко времени напялила на себя вечернее платье? Учти, детка, всё это пропадёт.
    - Президент меня пригласил, а у президентов – всегда вечер.
    Норд сиял. Он глаз с неё не сводил. Оба они мне понравились в этой ситуации, потому что совсем не боялись. Но, отчасти это было оттого, что они не знали, чего бояться. А я знал. И, признаюсь, сильно нервничал.
    - Но я ведь не президент. Я всего лишь премьер-министр, - весело говорил Норд.
    - Вы обязательно станете президентом. Я об этом позабочусь, если хотите, конечно. В таких делах нужна решительность. Я вас научу, если вы меня, как следует, попросите.
    - Да, решительность – вот чего мне всегда не хватало, - сказал Норд. – Буду просить, как можно убедительней.
    Они оба смеялись. Просто поверить было трудно, что мы собираемся предпринять эдакий смертельный трюк. Шутка сказать!
    Машину я оставил на берегу, на самом видном месте. Со мной было три комплекта камуфляжной формы вместе с тёплым бельём, три пары десантных ботинок и всё прочее. Переоделись, а наши тряпки я завязал в большой узел, а в узле тяжёлый камень – и всё утопил. Из оружия у меня был только старенький охотничий карабин.         
    В шести километрах стояли лагерем люди полевого командира Хакра Крама, моего старого друга, и, прежде всего я собирался выйти к нему. А там посмотрим. Он человек был, дельный, трезвый и не слишком бешенный. Мне нужен был его совет.
    В густых зарослях колючего кустарника мы обогнули озеро, и пошли прямо на юг, минуя хоженые тропы. Это было медленней, но безопасней. Пошёл мелкий тёплый дождь. Это было плохо - в шелесте дождя как бы неожиданно не оказаться в расположении боевиков, которые могли невпопад открыть огонь по неизвестным людям.
    - Я прошу вас обоих быть предельно осторожными сейчас, - сказал я. – И старайтесь слушать внимательно. О любом незнакомом звуке дайте мне знак. Лучше не переговариваться.
    Примерно час мы шли молча, и, казалось, бесшумно. Мы уже начинали в горы подниматься. В километре слева от нас уже видна была небольшая высота, поросшая карликовым дубом. Это был ориентир. За этой высотой стоял лагерь Крама. Я знал, что сейчас что-то произойдёт – хорошее или плохое, потому что у Крама все затворы были всегда взведены. Норд сделал мне знак: он что-то услышал. Я остановился и стал прислушиваться. Ничего не услышал. Проклятый дождь. Тут меня осенило. Я дал знак ложиться. Карабина я не трогал, он был ни к чему.
    В борделях Латерера и Голоари Нени не раз наблюдала смертельные перестрелки. Поэтому она привычно легла ничком и прикрыла голову руками. Норд потрепал её по плечу и мне подмигнул. Он всё понимал и держался великолепно. Я всё никак не мог решиться. То ли голос подать – могли пальнуть на голос. Или затаиться - может быть, они прошли бы мимо. Ударила длинная автоматная очередь. Низко стрелял этот парень, знал, что мы залегли. Нас осыпало листьями и обдало водой.
    - Не стрелять! Генгер Жаворн пришёл с важным гостем к своему другу Хакру Краму, - крикнул я. – Выходите. Мы друзья.
    Ещё минуту они выжидали, а потом послышался хруст веток, люди выходили на нас. Мы с Нордом встали по моему знаку. Всё обошлось.
    - Вставай Нени! – сказал я. – Не бойся. Нас узнали….
    Но она не встала. Норд бросился к девушке с каким-то детским жалобным криком. Пуля пробила ей голову, кровь, булькая, вытекала, заливая листья и траву вокруг. Вышли трое и остановились.
    - Врач! – закричал Норд. – Позовите врача, чёрт возьми!
    - Зачем тут врач? Тут уже и священник не нужен. Всё кончено, - сказал один из них.
    - Кто стрелял? Я премьер-министр Бонаканской республики, Рутан Норд.
    - Да будь ты хоть сам Господь Бог, - ответил парень. – Чего ты хочешь? Стрелял я. Ничего тут не поделаешь. Генгри, кого это ты к нам притащил?
    Ни на кого больше не обращая внимания, Норд подошел ко мне и посмотрел мне в лицо. Он плакал и вздрагивал.
    - Почему это случилось с ней, Генгри?
    - Рут, успокойтесь. Это могло случиться с каждым из нас. И вернее всего, ещё случится, раз уж мы пошли сюда.
    - Но с ней это не должно было случиться!
    - А-а-а! Вот в чём дело, - сказал тот, что был постарше. – Понимаю. Но так часто случается, мой добрый господин. Вы взяли с собой девушку, чтоб веселей была прогулка. И чтоб она видела, какой вы храбрец. А попало-то как раз ей. Поэтому мы стараемся сюда женщин не брать. Мы считаем, что это не благородно.
    В руках у Норда мгновенно оказался пистолет.
    - Я тебя застрелю, негодяй!
    - Генгри, - невозмутимо сказал боевик, - успокой ты его как-нибудь. И ему надо привести себя в порядок. Иначе, ты же знаешь Хакра, он с ним и говорить не станет.
    - Здорово же мы их допекли, если сам Норд сюда явился, - сказал молодой парень.
    - А ты молчи. Не смей встревать, когда старшие говорят. Не твоего ума это дело, сынок….

    Рутан долго молча стоял, напряжённо пытаясь собраться с мыслями.
    - Передайте господину Хакру Краму, что по пути в расположение его отряда случилось трагическое происшествие, виною которого я сам. И я прошу у него аудиенции через тридцать минут, за которые я надеюсь прийти в себя. Я сильно потрясён, - сказал он. – Я рассчитываю на весьма эффективные переговоры с ним. Мне только нужно… немного….
    - Что за человек? Глазам своим не верю, - сказал старший. – Так это Рутан Герберт Норд?
    - Он самый, - сказал я. – Он выходил победителем из таких сражений, которые вам здесь и во сне не снились, понимаешь, брат? Просто он к стрельбе не привык.
    - Пойду, доложу обо всём Хакру, - сказал боевик. – Пока, Генгри, разведи костёр. Холодает. Дай господину Премьер-министру чего-нибудь согревающего и…. В общем, я не знаю.
    Он ушёл. Я прикрыл Нени одеялом. Развёл костёр и велел Руту согреться во что бы то ни стало. Дал ему немного водки, а потом горячего кофе с сахаром. Съесть что-нибудь он отказался. Я заставил его залезть в спальный мешок. Его сначала сильно трясло, но минут через пятнадцать он успокоился и попросил закурить.
    Ровно через полчаса совершенно бесшумно появился Хакр Крам. Нужно о нём немного рассказать. Ему тогда было сорок четыре года. Вся его семья погибла во время одной из первых бомбардировок. У него не было ни одного родственника. Таких в горах называют корари Багоро Гонатон – брат Господа Бога. Он был небольшого роста, щуплый и болезненный с виду, и у него глаза слезились – это было что-то нервное, после контузии, так что он был плохой стрелок. Но о нём тогда писали, что это прирождённый военный, человек сверхъестественной интуиции и силы воли. У него не было нервов. Но при этом он сумел сохранить твёрдый здравый рассудок. Никогда ничего не делал и не говорил, не подумавши. Его потом убили люди из клана Рочо Симара.
    - С вашего разрешения, господа, - сказал он. – Ваше Высокопревосходительство, я считаю, если моё мнение здесь что-нибудь значит, что вам следует несколько дней провести в моём лагере и, как следует, отдохнуть. Мы успеем поговорить. Я давно этого хотел, но, конечно, не смел и надеяться. Быть может, мне удастся высказать несколько удачных соображений.
    Рутан поднял голову:
    - Простите за этот вопрос. Где вы учились?
    - Учился в Сельскохозяйственном колледже, в Атаоли. Точнее, сначала я закончил там духовное училище при монастыре, а потом поступил в колледж. Но колледж я не успел закончить. Я женился, а мой отец умер, пришлось работать. Я был старшим в большой семье. Но…. Теперь, Ваше Высокопревосходительство, у меня другая семья. Война подарила мне эту новую семью, - он положил руку Рутану на плечо и говорил всё это очень мягко и ласково, будто младшему брату. Пойдёмте, если вы можете идти. Там для вас уже готова тёплая палатка, одеяла, всё необходимое. Есть и хорошая связь, но я вам не советую сейчас заниматься делами. Успеется».

    Две недели, проведённые Рутаном Гербертом Нордом в Мисорских горах, послужили материалом для целой серии приключенческих романов, журналистских расследований, ещё более фантастических, чем эти романы, а также для множества клеветнических инсинуаций и целых томов биографической апологетики. Целые тонны тенденциозных измышлений. В действительности всё было проще. Норд провёл в лагере Хакра Крама около недели и связался по спутниковому телефону с некоторыми важнейшими руководителями боевых отрядов мисорских сепаратистов. Затем он под надёжной охраной поднялся выше в горы и встретился там с неким Нависолом Бутарто. В распоряжении этого человека было более восьми тысяч хорошо обученных и вооружённых бойцов – самая боеспособная часть мисорского сопротивления.
    После телефонной беседы с Бутарто и краткой переписки с ним по электронной почте Хакр Крам лично встретиться с этим влиятельным вождём повстанцев отказался. Вот текст его электронного письма к Бутарто: «Нави, брат, ты этого человека выслушай, он нам не чужой. Маргарет Ревен - его жена. А что касается несчастной девки, что случайно у меня тут застрелили, так я не знаю, кто она. Это дело почтенной Сулами Ревен, и не нам с тобою вмешиваться.
    Я не говорю тебе, что война закончится сегодня. Но можно будет говорить о мире, если ты не упрёшься рогами в гору, как бык. Он говорить о провозглашении независимости сейчас не станет, но и не отвергает такой возможности в дальнейшем. Он хочет провести в Маавилье первый этап переговоров, на котором о независимости, вообще, не будет речи. Речь пойдёт о средствах на восстановление разбитого и разрушенного, а это нам очень на руку, потому что, не успеешь оглянуться, как лето пройдёт, в высокогорье ударят морозы, а у нас со снабжением совсем плохо.
    Нам с тобой лично лучше не встречаться, а то заговорят, что наши кланы примиряются под автоматами бонаканского спецназа. Не знаю, это к худу или к добру, что кандидатура нашего уважаемого Грета Багнора в качестве главы государства или хотя бы автономии, вообще, в качестве нашего представителя, Норда совершенно не устраивает. Он мне сказал, что Грет человек легкомысленный, спесивый, лживый и ненадёжный и очень ленивый, как большинство таких людей. А разве это не так? Ему нужно найти замену. Я отправляю к тебе караван с бонаканским Премьер-министром под надёжным конвоем, и упаси Бог, чтобы кто об этом стал болтать. Если все эти чистые господа уедут из Маавилье в Голарн – дело плохо. Подумай ты, ради Пресвятой Девы! Речь идёт о женщинах, детях и стариках. В Мисоре от них ещё никто никогда не отмахивался.
    Человек этот достоин самых добрых отзывов, я с ним часами говорил. Он не трус, не глупец и хочет добра. Но он сторонник единства. Я его не убедил, в том, что нам лучше отделиться от северных провинций, от Бонакана, потому что мы сами и есть Бонакан. Так он считает. Он сказал мне:
    - Вы лучше моего говорите на тлосском языке. Вы тлосс, а я нантек. Как вы можете помышлять о разрыве единства великой державы?
    Кроме того, он уверен, что, независимый Мисор будет совершенно нищей страной – признаюсь, я призадумался, ведь он прав, Нави».


Часть третья

    Переговоры в Маавилье продолжались, как известно, в течение всей министерской каденции Норда совершенно безрезультатно. Однако, в результате гражданская война, если и не была остановлена, то ушла в подполье. Террористические акты продолжались. Однако они происходили редко, «значительно реже, чем автомобильные катастрофы», по язвительному замечанию генерала Расинера, наиболее авторитетного сторонника решительных действий в Мисоре. Дискуссия, которая по этому поводу разгорелась между генералом и Премьер-министром, а затем политический кризис, остановивший работу государственных институтов на несколько месяцев – всё это стоит того, чтобы подробней остановиться на этих событиях. Но прежде следует кратко характеризовать внешнеполитическое положение Бонакана накануне августа 52 года.
    24 июля произошло событие, совершенно неожиданное в журналистских, политических, парламентских и военных кругах. Никто ничего не подозревал. Незадолго до того, как всегда, 4 июля посол Итарора в присутствие Президента и Премьер-министра возложил венок на могилу неизвестного солдата и произнёс речь, не дающую оснований для каких-либо подозрений. И вот, не прошло и месяца, как он попросил у Премьер-министра срочной аудиенции. Правительство Итарора в ультимативной форме, без внятных обоснований такого шага, потребовало от Бонакана вывести войска с островов Архипелага и все боевые корабли, способные нести на борту авиацию, или ракетные установки, способные поражать цели на островах, держать не западнее мыса Крор. Это ещё не было объявлением войны. Но посол Итарора вернулся на родину, весь дипломатический персонал был спешно эвакуирован, и отношения между государствами были прерваны де-факто.

    25 июля состоялось внеочередное заседание нижней палаты Парламента с тем, чтобы выработать позицию для утверждения её Сенатом и Президентом. Вначале, как-будто ничто не сулило грозы. Начальник Управления авиации Генштаба генерал-лейтенант Росинер, во время краткого сообщения в парламенте по поводу требований Военного министерства, пересмотреть некоторые статьи бюджета в пользу расходов на вооружение, уронил неосторожную фразу, встреченную саркастическим смехом справа. Премьер-министр попросил слова.
    Рутан Норд бегом поднялся на трибуну и с раздражением бросил на полированную столешницу папку с бумагами.
    - Я всё утро изучал подробный доклад Председателя Государственного Комитета по внешней разведке, содержащий чрезвычайно тревожные прогнозы. Меня просили здесь присутствовать для того, чтобы информировать депутатов о позиции Правительства относительно объёма предстоящих ассигнований на военные цели, и в частности на строительство нового истребителя-бомбардировщика НК-44. Я готовился изложить своё мнение, поскольку это оружие может понадобиться стране не сегодня–завтра. Вместо этого мне здесь приходится отвечать на оскорбления.
    - О каких вы оскорблениях изволите говорить Ваше Высокопревосходительство? – крикнул с места Росинер.
    - Кабинет мучительными усилиями остановил гражданскую войну, - сказал Норд. – Вы сейчас совершенно недвусмысленно отметили, что усилия эти были напрасны, и война продолжается. Я правильно понял вас, коллега? Но это оскорбление, и я вынужден отвечать. Было сделано больше возможного. Когда я пытался воздействовать на духовенство, требуя от него активной миротворческой позиции – не вы ли, господа, держали меня за руки? Это конфликт религиозный. Такие противостояния не утихают в течение несколько лет. Единственное, что мне удалось сделать, это добиться разоружения регулярных войсковых подразделений сепаратистов, которые они создавали, к стати говоря, нисколько не обращая внимания на все усилия бонаканской армии, которая трудилась в горах не за страх, а за совесть. Но мы добились соглашения о расформировании и сдаче боевого оружия. Соглашение было выполнено. Согласен, это было выполнено лишь частично. Прошу конкретных предложений о мерах по разоружению тех отрядов боевиков, которые продолжают скрываться в высокогорье, сохраняя боевую готовность. Что касается вооружённых шаек корсотов в горах, то они скрывались там столетиями, и сейчас, надеюсь, мы эту проблему затрагивать не станем. Так или иначе, наши меры позволили стране освободить гигантские материальные средства, а потери среди мирного населения сократились настолько, насколько это было возможно. Для достижения этой цели мне лично пришлось побывать в такой глубине сепаратистского тыла, куда бесстрашный бонаканский спецназ попасть не мог и во сне, не смотря на то, что вы атаковали непрерывно в течение четырёх с лишним лет. Господин Росинер, я официально прошу Вас принести извинения!
    - Я прошу Вас с этой высокой трибуны публично принести извинения тысячам сирот, отцы которых погибли в боях, поскольку каждый раз, когда победа была близка, Правительство останавливало нас! – выкрикнул, вставая, генерал.
    - Вы требовали от нас введения чрезвычайного положения, когда было бы узаконено ваше право уничтожать мирное население. Ваши люди откровенно занимались мародёрством и грабежом. Не смейте упоминать здесь слово «победа». Таких позорных побед не знала бонаканская история! Я был бы проклят народом, оказавшим мне доверие, потомками, своей женой и новорождённым сыном, допустив такую победу, - не к месту он упомянул свою жену.
    Росинер попросил слова для краткого сообщения. Этот человек имел все основания ненавидеть Рутана Норда. Премьер-министр не только неоднократно обвинял его в излишней жестокости, но нередко публично называл военным преступником, между тем, как генерал-лейтенант Росинер за время войны был дважды тяжело ранен и во многих случаях лично водил в атаку взвод под ураганным огнём.
    Он хладнокровно поднялся на трибуну и неторопливо проговорил:
    - Уважаемые коллеги! Не позднее завтрашнего утра Генеральный Штаб представит господину Генеральному прокурору сведения, которых, по свидетельству наших юристов, вполне достаточно для того, чтобы привлечь мадам Маргарет Норд к ответственности за шпионаж в пользу сепаратистов. И на завтрашнем вечернем заседании я представлю на рассмотрение народных представителей предварительное заключение Генпрокуратуры по этим позорным и весьма характерным для общего стиля работы нынешнего кабинета фактам. И раз уж мне не за что просить извинения, я, вынужден принести Его Высокопревосходительству искренние соболезнования по этому поводу. По этому же поводу, кстати, вероятно, придётся допросить и его самого - допросить в парламентской комиссии, которую придётся создать из депутатов, независимых на деле, а не на словах. Согласитесь, без этого вряд ли удастся обойтись. Быть может, я ошибаюсь?
    - Вы совершенно правы, уважаемый коллега. Я обязан и готов ответить на любые вопросы, заданные мне парламентариями в соответствии с Конституцией страны, - сказал Норд. – Если же моя жена виновна в государственной измене, Генеральный прокурор, также, я надеюсь, выполнит свой долг. Но я хочу обратить внимание всех присутствующих, что это смехотворное, и, к сожалению, очень затяжное дело затевается на фоне тяжелейшего военно-политического кризиса на Континенте и непосредственно в виду назревающего военного конфликта с Итарором и Никанией. А теперь, если мне позволят, я зачитаю некоторые цифры, необходимые для принятия эффективного решения по внесению в связи со всем этим чрезвычайных изменений в государственный бюджет, - он долго молчал, это была привычка, и так он поступал всегда, намереваясь нанести сокрушительный удар. – Для того, чтобы бонаканские ВВС получили требуемые девять реактивных, сверхзвуковых истребителей-бомбардировщиков, недоступных для спутниковых систем слежения противника и способных нести каждый шесть ракет «воздух-земля» с ядерными боеголовками, Национальному Банку необходимо в текущем квартале выделить, помимо уже затраченных сумм, ещё более четырёхсот миллионов долларов. И далее эти расходы, безусловно, будут увеличиваться. К моменту, когда три тройки этих самолётов окажутся в распоряжении Министерства обороны, общие расходы превысят шесть миллиардов долларов. Это не очень мало, учитывая потери, которые казна понесла в результате войны в горах, и, предвидя ещё многие миллионы, которые придётся потратить на восстановление разрушенного хозяйства края. Но это и не слишком много. Не слишком много, потому что за прошедшие несколько месяцев вследствие некоторых мер, принятых Правительством, резко повысились поступления в казну, укрепилась национальная валюта, остановлен рост доллара, казавшийся неудержимым – никогда за истекшие полвека экономическое положение страны не было столь надёжным. Этого не видят наши враги на Континенте – прекрасно! - пусть это моё заявление будет для них неожиданным сюрпризом. Мне только искренне жаль, что этого, кажется, не видят и многие законодатели, собравшиеся в этом зале.
    Наступила мёртвая тишина, и в этой тишине спикер Нижней Палаты Турнер Виари сказал отрывисто, резко и с характерной старческой одышкой:
    - Господа! Только что произошло беспрецедентное в Истории демократического Бонакана событие. Глава Исполнительной Власти с трибуны парламента объявил войну национальным деловым кругам. Более того, он практически осмелился подвергнуть сомнению экономическую доктрину, на которую страна успешно опиралась в течение полутораста лет. Результаты этой неслыханной выходки последуют незамедлительно! - однако даже на экранах многочисленных телевизоров было видно, как дрожат пухлые пальцы старика, теребившие только что переданную ему из зала записку.

    Из воспоминаний Генгера Жаворна:
«На счетах Национального банка и ещё десятка крупнейших банков страны денег не было совершенно. Они были перечислены за рубеж, и к моменту, когда Правительству могли бы потребоваться значительные суммы, у финансовых властителей Бонакана была готова для Норда жёсткая петля. Однако он был великий мастер наносить внезапные удары. Неслыханная выходка Рутана Норда, которую имел в виду Виари, собственно, заключалась в том, что он лично и очень быстро связавшись с руководством банков, куда переведены были (совершенно незаконно) более шестисот миллиардов долларов, добился того, что вклады эти были заморожены (незаконно в не меньшей степени). Всё это напоминало сумасшедший дом, но положение на Континенте было таково, что всемирные финансовые частные и государственные организации готовы были на что угодно, лишь бы война не разразилась во всём масштабе. Наиболее крупные финансовые объединения на Континенте, а также МВФ, Лондонский клуб и ещё несколько значительных организаций, контролирующих мировую экономику, выделили требуемую сумму, и она поступила на счёта Национального банка как раз тогда, когда никто в стране не знал, откуда зарвавшееся Правительство возьмёт деньги на продолжение своей совершенной неслыханной до того внутренней политики.
    Мне как журналисту посчастливилось присутствовать на секретной по официальной версии, а в действительности, широко освещённой впоследствии прессой встрече Норда с людьми, вознамерившимися устроить ему обструкцию. Всё, что об этом писали в газетах, однако, вовсе не соответствовало действительности. Встреча состоялась ночью того же дня в поместье Виари, в шести милях от столицы. Грегор Крати, идиот, собирался предварить переговоры танцами девок и внушительной выпивкой.
    - Я вас понимаю, господин Крати. Ближайшие годы вы рискуете провести в таком месте, где ничего подобного ни за какие деньги не достанешь, - сказал Норд. – Да вот беда. У меня очень мало времени. Пусть девушки отдохнут сегодня. Пусть им скажут от моего имени, что каждая из них – красавица.
    - Вы угрожаете?
    - Наконец-то, мы поняли друг друга. Мне необходимо очень кратко обменяться с вами некоторыми сведениями, если вам это будет угодно. В противном случае, простите, я очень занят. И, кроме того, смертельно устал. Да и жена может неправильно понять человека, который посреди ночи уходит невесть куда. Мне придётся покинуть вас, - он пытался улыбнуться. - Вообще, господин Виари, вам не кажется, что слишком много скандалов? Если вы соблаговолите подать в отставку, я не стану давать этому делу, юридический ход, взявши часть ответственности на себя, и министр финансов, господин Гонтати, солидарен со мной. В этом случае, он не возражает, не смотря на то, что это очень скомпрометирует Правительство и каждого из нас персонально. Но война на пороге.
    Он был окружён толпой журналистов и всякой окологазетной и околобанковской швали. Посыпались вопросы, и Норд неожиданно грубо – это он впервые в моём присутствии так выразился – произнёс:
    - Что ты, щенок, мне суёшь свой дурацкий микрофон прямо в физиономию?
    Ещё через минуту:
    - Нет, никак не раньше, чем я продиктую текст официального заявления. Да, только завтра. Завтра к вечеру. Я не имею права делать какие-либо заявления сейчас лично от своего имени. Ну, как вы думаете, я готов сейчас к пресс-конференции? В вашем распоряжении эти господа. Они, кажется, жаждут высказаться.
    У Рута на лице было какое-то смутное, рассеянное и беспомощное выражение.
    - Генгер, поедемте в вашей машине. Я больше не могу.
  Но я знал, как можно привести его в порядок. Я просто спросил его:
    - Рути, вы что, не можете взять себя в руки?
    Он выпрямился и вздохнул.
    - Поедемте на моей, пусть обойдётся без очередного скандала с охраной. О, Боже, как я от всего этого устал. Мы поедем в сторону Тропарана, и там, если налево свернуть просёлком, есть кафе в лесу, знаете? Кафе «Соловьиное гнездо». Там какой-то старик чудесно играет на скрипке, поэтому и название такое. Вы знаете, что именно в этом кафе умер Сорас Ромгерт, мой друг? Он был замечательный человек. Храбрец.
    - Вот как? Я не знал, что Ромгерт умер там. Какое-то место для него неподходящее. От чего он умер?
    - Отчего он умереть мог? Инсульт. Я предложил хозяину укрепить памятную доску на столике, за которым он перед этим сидел. Почему-то ни за что не соглашается. Домой я сейчас просто - не могу. Чёрт, как мне от охраны избавиться? Хорошо, поедем с этими парнями. А в кафе сейчас почти никого нет. Очень поздно. Есть несколько знакомых, несколько сумасшедших, несколько игроков в лото. Там совсем нет пьяных, и очень тихо. Я устал, Генгри.
    Он то и дело повторял это слово: «Устал!».
    - Вы не знаете, - это он уже в машине мне говорил, - вы ещё не знаете, я вам не рассказывал, я хочу написать книгу. Вряд ли вам это интересно, но послушайте. Всё, что происходит сейчас, имеет определённые исторические корни. Был такой мелкий феодал, барон Фульдер. В общем, он ничего из себя не представлял. Да…. Я позабыл вам сказать, что это было в одиннадцатом веке. Просто графу Гроду Пернори нравилось, как Фульдер играет на лютне. Ещё он неплохо для того времени фехтовал. Он, в сущности, был простой человек. Но однажды барон почему-то сказал: «Ваша Светлость! Ваша Светлость, - он сказал…, - мы все устали от этих Даурте. И, что ещё хуже, народ устал от папистов. Спасите нас, Ваша Светлость!». Одиннадцатый век! Вот когда началось освобождение - этой фразой маленького человека. Вы знаете, я хочу написать книгу. Настоящую. Каких ещё не писал никогда. Я хочу назвать её «Долгий путь к свободе». В нашей стране этот процесс длился в течение почти целого тысячелетия. Вот начинается революционный скачок. Генгри, я хочу за письменный стол. Я не могу больше заниматься политикой.
    - Выспаться вам надо. Вот что. Просто выспаться.
    - Марго не вернётся ко мне, - он включил связь. – Марк, у вас есть коньяк? Передайте мне бутылку. Был бы жив Ромгерт, я б давно уже отправил её за границу. Я и сейчас попытаюсь это сделать. Но она ко мне не вернётся. Она в отчаянии от того, что мать умерла со словами осуждения…. Какая ужасная вражда, какая ярость! Великий Боже! И это всё под религиозными лозунгами. В сороковом году было по-другому. Генгри, скажите мне честно, совсем честно, ведь мы друзья с вами, правда? Разве моя вина в том, что гражданская война разразилась? Есть в этом моя вина?
    И мы заговорили о политике. Мы говорили о прошлом. Мы лихорадочно говорили об этом, то и дело прихлёбывая из бутылки. Из таких разговоров никогда ничего хорошего не выходит. И в этот раз не вышло. Громадный чёрный бронированный лимузин летел по тёмному, едва освещённому редкими фонарями шоссе на Тропаран. А мы кричали друг на друга, и оба были неправы.
    - Что вы могли предположить, явившись в Сурно в качестве жениха? Дитя вы малое что ли? Это было последней каплей. Они бы ещё десять раз подумали. А это был прямой вызов.
    - Неправда. Отец Аугусто считал, что это могло бы принести благие плоды. Кроме того, войну готовили заранее, очень давно. Это были люди Гонеро. Разведка Итарора. Монахи отца Себастино.
    - А какого чёрта вы тогда вызвали в горы спецназ? Спецназ появился - пролилась кровь….
    И тут раздался взрыв и сразу следом за ним непрерывный стук автоматов. Мы оказались заперты с двух сторон шоссе каким-то войсковым подразделением.
    - Ваше Высокопревосходительство, - раздался по связи металлический голос Марка Консигена. – в случае попадания гранаты, вы не в безопасности. Нам следует покинуть машину. Нас обстреливают не террористы, Ваше Высокопревосходительство. Это какое-то регулярное подразделение. Я полагаю, что это УБ.
    - Приказывайте, - сказал Норд. – Приказывайте, и я в вашем распоряжении, старший лейтенант. Я плохо умею обращаться с автоматом, но у меня хороший пистолет. Если вы разрешите, я буду пользоваться им.
    Нас было восемь человек. По непрерывным огнём мы перекатились по асфальту в кювет и стали стрелять куда попало, пока с обеих сторон шоссе не показались БТРы, и через мощный усилитель нам не было предложено сложить оружие.
    - Я действую по личному приказу Премьер-министра страны! - прокричал командир.
    Я ни минуты не сомневался в том, что сделает сейчас Рутан Норд. Он совершенно спокойно и молча поднялся во весь рост и стал отряхивать брюки. А потом он снял пиджак и выколотил его на совесть. Стрельба, конечно, остановилась, но стволы бойцов смотрели на нас с брони БТРов совсем не доброжелательно. Но можно сказать, что эти стволы несколько растерянно смотрели на нас.
    - Консиген, у нас все целы? – спросил Норд, а потом вдруг крикнул. – Командир подразделения, вы только что атаковали Главнокомандующего Вооружёнными силами страны. Доложите, у вас все целы?
    - Так точно, все! – послышался ответ.
    - Господа, я прошу вас: осторожней. Нам предстоит неприятная встреча, - сказал Консиген.
    По шоссе к нам шёл невысокий, коренастый майор. Остановившись на уставном расстоянии, он козырнул и отрапортовал:
    - Майор Управления Безопасности Нурер Лорк по Вашему приказанию, Ваше Высокопревосходительство!
    - Атаковали меня по моему приказанию?
    Неожиданно майор выстрелил в Рутана Норда, и тот упал. Раздался ещё один выстрел, стрелял Консиген. Но этот Лорк убит, конечно, не был. В таких случаях охранники стараются взять нападавших живыми. Норд был без сознания перенесён в машину. Рана в голову, и трудно было определить, насколько она опасна. Крови было много, и её долго не удавалось остановить, но я надеялся, что он потерял сознание просто от удара, и был только задет какой-то крупный кровеносный сосуд. По счастью я оказался прав.
    - Майор, я вам советую, - сказал Консиген, - отвечать на мои вопросы без промедления. Вы знаете, что такое «утконос»?
    - Какое-то животное.
    - Вижу, вы и впрямь не знаете. Это у нас в УБ, в Отделе внутренних расследований есть такие плоские щипчики, точь в точь похожие на утиный нос. Этой штукой они медленно ломают человеку носовую перегородку. Медленно, понимаете? Он должен сначала, так сказать, психологически дозреть. Там же служат садисты. Это совершенно больные люди. А я боевой офицер. Вам лучше ответить на мои вопросы, чем….
    - Консиген, ты говори толком, а пугать будешь свою жену.
    Пуля попала Лорку в плечо, и, кость не была задета. Его перевязали. Он был немного бледен от потери крови и попросил чего-нибудь выпить.
    - Марк, - крикнул охранник из машины, - премьер-министр очнулся. Требует, чтоб его выпустили.
    - Генгри, что мне делать? – спросил Консиген.
    Я пошёл к машине и сел рядом с Рутом. Голову ему аккуратно забинтовали, но повязка промокала кровью.
    - Как вы себя чувствуете?
    - С ума они сошли. Этот дурак не выпускает меня из машины.
    - Вы слишком много крови потеряли. Сейчас вам нужен покой, Рут. Всё остальное потом.
    - Ничего подобного. Давайте мне глоток коньяку, и я поговорю с человеком, которому приказали уничтожить главу государства. Я сам выясню у него, чей именно приказ он выполнял. Его же никто пальцем не тронет. Он выполнял приказ. Не сумел выполнить. Но и за это я не собираюсь взыскивать с него, - он улыбнулся. – С моей стороны это было бы неблагодарностью. Тащите его в машину, и едем в кафе. Мы, кажется, собирались поужинать. Хотя, боюсь, уже время позавтракать, - действительно, рассвело.
    - Ваше Высокопревосходительство, разрешите нам взять его в свой отсек. Мне так будет спокойней, - сказал Консиген.
    - Нет, Марк, вы, пожалуйста, успокойтесь самостоятельно. Офицер стрелял почти в упор. Я бы и то не промахнулся, а он в Службе Безопасности дослужился до майора. Думаю, стреляет немного лучше моего. Распорядитесь, чтобы эти боевые машины вместе с солдатами вернулись в расположение части. А их командира я приглашаю немного выпить. Надеюсь, я имею право на это? Майор, вы мне объясните, пожалуйста, почему вы промахнулись? Только не говорите, что вспомнили о девушке из кабаре «Шаглир», и у вас дрогнула рука, - он уже смеялся.
    - Я вас убивать не хотел, Ваше Высокопревосходительство. Только вряд ли мне поверят, - именно так Норд умел приобретать лично преданных себе людей. Я это не раз наблюдал.
    - Не обращайте внимания на того, кто вам не поверит. Я вам поверю. Вы мне только что доложили, что это было сделано по приказу Главнокомандующего вооружёнными силами Бонакана. Не так ли? Коньяк пьёте? А то у меня ужасно голова трещит от вашего угощения.
    - Так точно! – растерянно сказал Нурер Лорк.
    - Консиген, поехали! – он совершенно пришёл в себя. Снова стал таким, каким его привыкли видеть всегда. Быть может, только я видел его однажды таким, каким он был несколько минут назад. Я его видел в таком состоянии в Мисоре, когда случайно по его вине была убита девушка по имени Нени.
    Конечно, кафе было закрыто, и охрана разбудила хозяина, а Норд попросил, чтоб разбудили и скрипача. За ним поехали в деревню в миле от кафе.
    - Неплохой музыкант. Если б не пьянство, он играл бы в Национальном симфоническом оркестре».

    На следующий день произошли события, которые в бонаканской Новейшей Истории принято называть «кризисом Норда». Столичный гарнизон был поднят по тревоге. Городские уличные мальчишки с кипами газет – традиция, которой Бонакан не изменяет и по сию пору. Уже к обеду они бежали по городу с дикими воплями:
    - Неслыханные правительственные репрессии! Арестован президент Национального Банка, Миви Нуртор, арестован президент Тлосского Народного Банка, Грегор Крати, в нарушение принципа депутатской неприкосновенности арестован спикер нижней палаты Парламента, Турнер Виари – и ещё одиннадцать наиболее влиятельных финансовых и политических деятелей Бонаканской Республики! Президент готовит обращение к народу и Парламенту, а в это время закрыто вещание частных и государственных каналов радио и телевидения. Личным распоряжением Премьер-министра приостановлено действие Конституции! Рутан Герберт Норд заявил, что отныне и вплоть до отмены чрезвычайного положения он намерен управлять страной посредством декретов, издаваемых Комитетом Спасения Отечества, председателем которого является он сам. Комитет Спасения Отечества – управляет страной! Комитет, сформированный исключительно из депутатов Блока левых партий! Покушение на Республику – так характеризует происходящее Порор Мерко, самый популярный политический аналитик на Континенте!
    Приблизительно в 15 часов снова – пронзительный и зловещий крик сотен детских голосов:
    - Специальный выпуск «Парламентской газеты»! Резиденция Президента Республики окружена войсками специального назначения! Начальник Государственного Управления Безопасности, Борис Ганзар, арестован во исполнении декрета КСО! Его обвиняют в организации покушения на Премьер-министра! Борис Ганзар заявил, что у него было прямое распоряжение Президента страны о ликвидации Главы исполнительной власти!
    Какой-то сорванец, размахивая газетами, придумал для краткости выкрикивать всего два слова: «Конец Света!». Сотни его товарищей с энтузиазмом это подхватили: «Конец Света начинается в Бонакане! Труба архангела! Читайте!».    
    Колонны лёгких танков и БМП с надсадным воем двигателей потянулись прямыми, просторными проспектами Голарна, и стволы орудий, медленно поворачиваясь, холодными взглядами своих прицелов озирали бесчисленные дома, небоскрёбы, магазины, дворцы, храмы, кабаки, театры, скверы и парки родной столицы.
    Ни одна вечерняя газета не вышла. Весь тираж бы арестован в типографиях, в том числе тираж вечерних выпусков «Парламентской газеты», «Правительственного вестника» и еженедельника «Молор!» («Вперёд!», официального органа правящего блока партий). В 20 часов прекратили работу все частные теле и радио компании. В 21 час по первому государственному телеканалу выступил Рутан Герберт Норд. Он появился в кадре с перевязанной головой. Он как-то сказал по этому поводу журналисту Ренорду Гремре:
    - Если я появляюсь на людях с перевязанным пальцем, который порезал у себя на кухне, разделывая рыбу, это стоит двухчасового выступления перед стотысячной толпой.
    Он молчал чуть менее минуты, прямо глядя в объектив. Потом вдруг сказал:
    - Чего вы испугались? Конца Света? Вы не напрасно испугались. Дело к тому и шло! Но мы остановили этот искусственно состряпанный конец света для дураков и паникёров, а готовили этот конец света изменники и воры. А что теперь? Дорогие сограждане, у меня нет времени на длинные речи, - после этого Норд ещё помолчал и внезапно унылой скороговоркой пробормотал маловразумительную и не слишком бодрую для такого случая, совершенно дежурную, механическую речь, которой никто от него не ждал. – Я считаю своим долгом доложить бонаканскому народу, что в результате заговора нескольких десятков государственных преступников был спровоцирован военный конфликт с Итарором и Никанийской конфедерацией. Никания в этом случае поддерживает нашего традиционного противника, поскольку на Архипелаге затронуты её интересы.
    Мы не имеем возможности исправить это положение в одночасье, хотя я неоднократно в течение истекших суток связывался по телефону с Президентом конфедерации, господином Турсом Могаре – он лично ничего позитивного предпринять не может.
    Не далее, как вчера, специальным подразделением оккупационных войск Бонакана на Тузанском Архипелаге был атакован урановый рудник «Кораби», который Никания арендовала у Бонакана по договору 38 года на пятьдесят лет. Были уничтожены пулемётным огнём сорок восемь никанийских подданных, рабочих и служащих этого рудника. Кроме того, взорвано ценнейшее оборудование, завалены глубинные шахты и сгорели склады урановой руды – все потери исчисляются в двести сорок миллиардов долларов. Командир подразделения сослался на письменный приказ своего непосредственного начальника – генерал-майора Глесингера, который действовал с ведома бонаканского МИДа.
    Многие из вас знают, что эти оккупационные боевые части ещё с 36 года были переданы в подчинение дипломатическому ведомству.
    Это возмутительное, провокационное нападение было предпринято по личному распоряжению министра иностранных дел господина Нукра Нарзамае, который получил за это со счёта Тлосского Народного Банка, президент которого сейчас арестован, два миллиона долларов. Что касается Гарзаре, то он сейчас вне досягаемости наших спецслужб. Он бежал в США. Генерал Глесингер застрелился. Я пользуюсь случаем, чтобы выразить соболезнование семье погибшего.
    Эта конфликтная ситуация готовилась несколько лет. Расследование ведётся, а пока война уже началась.
    Я отдал приказ главкому ВМФ выдвинуть две полностью укомплектованные эскадры с авианосцем «Бробар Гонатон» («Божий Гнев») значительно западнее мыса Крор для того, чтобы иметь возможность решительно остановить боевые корабли противника, если они попытаются блокировать свободное движение транспортных судов в направлении Тузанского Архипелага через пролив Турни. Стратегическая бомбардировочная авиация совершает регулярные облёты вражеской территории на высотах, теоретически недоступных зенитному обстрелу и готова атаковать. Но эти наши самолёты не оборудованы противорадиолокационной техникой и поэтому, атакуя, вернее всего, окажутся уязвимы для ударов самонаводящихся ракет «земля-воздух». В распоряжении бонаканской авиации есть всего девять самолётов, оборудованных в этом отношении удовлетворительно, однако, эти самолёты мы вынуждены постоянно держать на аэродромах, поскольку необходимость совершить бомбардировку крупнейших городов противника, в особенности столицы Итарора, города Даголассе, может возникнуть каждую минуту. Вынужден сообщить вам, что два наших бомбардировщика уже сбиты над Итарором, а в ответ были нанесены бомбовые удары по расположениям войск противника в районе залива Битор и по нескольким военно-воздушным базам противника - в долине Новиль и на побережье. Было произведено, также, четыре ракетных залпа по военным объектам Никании.         
    Мы спешно готовимся к высадке боевого десанта на северном побережье Конфедерации, одновременно готовясь отразить аналогичные действия объединённых сил противника, которые предполагаются в районе города Тропарана и бухты Глорс, откуда началась частичная эвакуация населения, материальных ценностей и производственных предприятий. Я не могу не поставить в известность каждого из вас о том, что война начинается в условиях крайне невыгодных для нашей страны.
    Наша авиация, особенно истребительная авиация, находится в состоянии перевооружения и переукомплектования. Армия Бонакана не в достаточном количестве снабжена танками, транспортной техникой, в случае развёртывания крупномасштабной войны армии не хватит горючего, и в довершение всего, наиболее надёжные в боевом отношении наземные воинские части прибудут к месту предполагаемых боевых действий не ранее чем через две – три недели, так как в настоящий момент они дислоцированы на Юге страны, в Мисорских горах. Снимая эти части с мест их нынешней дислокации, мы открываем мисорским сепаратистам возможность для наступательных действий.
    Произведён призыв резервистов, и мы готовы объявить всеобщую мобилизацию. Вместе с тем, я не оставляю надежды на успех дипломатических усилий, поскольку провокация налицо. В любом случае я выражаю уверенность в победе бонаканского народа, уповая на Бога, мужество наших солдат и боевой опыт наших офицеров. Спасибо за внимание.
    Многие потом говорили, что эта краткая речь совершенно не была похожа на речи Норда, да и, вообще, не была речью главы государства. Так мог бы говорить провинциальный военный комиссар, находясь в растерянности и опасаясь сказать лишнее или наоборот пропустить что-то важное. Однако, выходя из студии, Норд вдруг остановился и сказал с улыбкой, обращаясь к изумлённым журналистам, столпившимся вокруг него:
    - Господа! Это не для обнародования: Я только что произвёл самый сокрушительный залп, который прозвучит в этой сумасшедшей войне, ничего страшнее уже не произойдёт – можете быть уверены в этом, вся остальная пальба будет не настолько ужасна. Всё обойдётся. Не спешите эвакуировать свои семьи в Баркарори или вообще куда-то за границу. Вы только понапрасну потратите деньги. Дети должны оставаться в летних лагерях – такая прекрасная погода на взморье! Не торопитесь срывать их с места, господа. Я вижу, никто из вас ещё не выключил своего диктофона. Ну, и прекрасно. С этим моим заявлением поступайте по усмотрению. Так я начинаю свои боевые действия. Я ведь не артиллерист, человек штатский! – он смеялся, он очень часто вдруг начинал смеяться в эти дни.

    Именно тогда, в августе 52 года Рутан Герберт Норд впервые познакомился с Гейной Мензо. Гейне Мелиссе Мензо тогда едва исполнилось пятнадцать лет. В рамках кое-как развёрнутой военно-пропагандистской кампании, которой Норд не придавал серьёзного значения, но и отмахнуться от неё не мог, он с супругой, принимал делегацию бойскаутов города Вартура. Высокая, смуглая девочка первой подбежала к нему с букетом цветов.
    - Могу я узнать ваше имя, молодая госпожа?
    - Гейна Мензо, Ваше Высокопревосходительство.
    - Нантеканка! As gro barbari nutason, nomegre mo? – Хорош ли был улов, землячка моя?
    - Et barbari nutason be tuo, nomogra mo! – и тебе хорошего улова, земляк мой! – Но, Ваше Высокопревосходительство, я не нантеканка. Разве вы не видите, что я еврейка? Просто родом с побережья.
    - Что ж, евреи издавна живут в нашем краю. Как это я по глазам твоим не заметил сразу?
    - Что это с моими глазами случилось? – белозубо улыбаясь, спросила школьница.
    - Твои глаза смотрят в вечность, девочка, как у всех евреев, - внезапно серьёзно нахмурившись, сказал Норд.
    До их следующей встречи оставалось всего двадцать лет.

    Далее, я позволю себе снова привести несколько отрывков из воспоминаний Маргарет Норд, которыми я здесь уже не раз воспользовался с её разрешения. Она, накануне смерти, предоставила в моё распоряжение объёмистую папку с рукописью:
    - Вы используйте это, как вам будет угодно и, пожалуйста, не стесняйтесь. Рути умер год назад, - сказала она. – Я умру через несколько месяцев, и нам обоим всё равно. Мне, во всяком случае.
    Она немного ошиблась. Через пятнадцать минут, она прервалась на полуслове и попросила вызвать сестру. Ещё через полчаса её не стало. Ей было тогда 92 года. Норду исполнилось бы 98.
    «После этого знаменитого кризиса Рут постоянно находился в подавленном состоянии. Всё чаще я заставала его за компьютером, когда он сидел, глядя в пустой монитор и явно ни о чём не думая. Бутылка коньяка всегда стояла рядом. Однажды я спросила:
    - Послушай, Рути, идиотский вопрос, но не я одна им задаюсь. Как идёт война? Что-то не слышно канонады. Даже во время войны в Мисоре было больше грома. А сейчас – тишина. Страницы газет пусты. Вот, посмотри – «Политический курьер». На первой полосе: Министр строительства готовится дать показания парламентской комиссии в связи с обвинением в гомосексуальной связи с юной ослепительной звездой бонаканской эстрады Юрто Гукасом. Гукас – несовершеннолетний, как я слышала, всё это, однако, совершенная чепуха. В конце концов, подобные судебные процессы только рекламируют индустрию молодёжного развратата. Тебе так не кажется? Но что это за чертовщина? К чему это всё? Что это значит?
    - В эти дрязги я не вмешиваюсь, Марго. Зачем это мне? Этого Гукаса родители уже увезли в Европу, а наш уважаемый министр…. Подаст в отставку. Кабинету ничто не грозит сейчас. А война? Какая война? Мне нужно было очистить политическую сцену. Там оказалось несколько лишних персонажей – вот и всё. К стати. Помнишь, ты спрашивала, куда пристроить сынишку Хогра Свонга? Надо бы позвонить Хогру. Позвони ему. Он ведь преподавал физическую подготовку в Университете, когда там я учился. Я рекомендую его парня в секретариат нового Министерства строительства. Лишь бы он умел читать и писать. Ты спроси об этом. Если умеет - этого вполне достаточно. Министром будет, кажется, Грагьер. Хороший парень. Простоват, конечно, но всё равно на государственное строительство выделены такие гроши, что…. На этом посту Ирод Великий нам не понадобится. Я завтра же поговорю с Грагьером. Марго, ты не хочешь съездить в Голоари, немного проветриться?
    Я видела, что Рут в отчаянии.
    - Ты мне скажи, что случилось, Рут? Скажи мне, - твердила я. – Ты хотел взяться за книгу. А что ты сейчас делаешь?
    Несколько раз он меня очень грубо обрывал, и мне пришлось оставить это. И он очень много пил тогда. Как-то раз он меня уговорил, и мы поехали в «Савой».
    - Мы посидим за столиком и поговорим, Марго. Послушаем хорошую музыку и поговорим. Я хочу посоветоваться с тобой. Помнишь, что ты говорила мне в нашу первую ночь?
    Я засмеялась:
    - Ту ночь я запомнила на всю жизнь, а вот что я говорила….
    - Напрасно ты забыла. Ты мне не советовала заниматься политикой. Совсем. Ты сказала, что я родился кабинетным учёным. И Мотас Комо говорил мне то же самое, он мне писал об этом в день своей смерти. Он меня очень любил.
    «Савой» ресторан дорогой, уютный, вполне приличный, с хорошей кухней и погребом, но для официальных лиц негодный – там слишком много посетителей, способных скомпрометировать, кого угодно.
    - Поэтому мы с тобой и ужинаем в «Савое», - сказал мне Рут. – Знаешь, я стал прожжённым политиком. Все правила этой игры мне известны. И я хорошо знаю, что в некоторых случаях эти правила только для того и существуют, чтобы их нарушать, тогда никто не заподозрит тебя в скрытности и угрюмом характере. Угрюмых политиков не любят. Хотя Наполеон был человек очень угрюмый. Но я ему в подмётки не гожусь…. Но, я признаюсь тебе…. Я признаюсь…. Хочу признаться….
    Мы уже сидели за столиком и сразу несколько официантов готовились торжественно сервировать королевский ужин. Подошёл хозяин заведения. Это был пожилой человек с выражением лица опытного циркового иллюзиониста.
    - К вашим услугам, Ваше Высокопревосходительство.
    - Здравствуйте, Гороли, - сказал Рут, – тащите коньяк. У вас есть Frapin урожая 39 года?
    - Разумеется.
    - Пусть принесут две бутылки. А для моей жены мисорскую виноградную водку, только настоящую. И чего-нибудь мясного. Минеральной воды. Каких-нибудь салатов. Потом кофе. Вот и всё. И оставьте нас в покое, а то, я вижу, вы тут битый час собираетесь воду в ступе толочь. Хотите выпить с нами? Наливайте нам – всем троим. Марго, он хороший парень. Ты его не бойся. Такой разведки в мире нет, которая не платила бы ему за сведения, взятые, буквально прямо, с этого позолоченного потолка. По самым скромным расчётам он уже заработал около пятнадцати миллионов на войне, которая так и не началась. Во всяком случае, Республиканский Комитет по внешней разведке не далее, как неделю назад перечислил ему на счёт около трёх миллионов долларов, чёрт знает за что. Пейте коньяк, Гороли. Вы старый скряга. Если б я вас время от времени не угощал, вы никогда бы и вкуса настоящего коньяка не узнали, а ведь я-то нищий в сравнении с вами. Ну, расскажите нам что-нибудь забавное, Гороли. Мне надоели задумчивые физиономии. Вы что, язык проглотили? В конце концов, это неприлично - дама соскучится. Распорядитесь, чтоб оркестр исполнил что-нибудь из Брамса.
    Мы чокнулись и выпили.
    - Так, о чём это я? А! Я собирался сделать признание своей жене. Я ей хотел признаться. Я хочу в отставку. Хочу вернуться к своим родителям. Они состарились и нуждаются в уходе. Я тоже ужасно устал. Идёт война, а мне, представьте, совершенно нечего делать. Я же ещё должен написать книгу. Да, Гороли, книгу! Настоящую книгу, и чёрт вас побери вместе с вашими миллионами. И всех остальных вместе с вами.
    И так мы сидели за столом и слушали эту мрачную болтовню Рутана. У него в кармане просигналил мобильный телефон. В это время он уже приканчивал бутылку коньяку, а накануне выпил едва ли не столько же, и не съел ничего совершенно, и я видела, что ему плохо. Он побледнел.
    - Слушаю. Так, - сказал Рут. – Продвигается? Ага, я понимаю - в направлении базы. Да. Я вас понимаю. И пожар? Командир корабля? И старший механик тоже? И старший помощник…. Я понимаю. Удалось сохранить плавучесть. На два-три часа. Замечательно. Каково число жертв, установленное на этот час? Внушительная цифра, господин капитан третьего ранга. Определённо, мы оба с вами войдём в Историю. А в отсеках? Вот как? Почему же вам неизвестно? Ориентировочно…. Чудесно. Я предрекаю вам головокружительную военную карьеру. Я в таких случаях никогда не ошибаюсь. Только сначала придётся выяснить, не заслуживаете ли вы расстрела по приговору военно-полевого суда. Что-нибудь ещё? Благодарю вас. Нет, эскадра остаётся на своём месте. Придётся принять бой в том составе, какой имеется в наличии. Через тридцать минут - мой самолёт…. Я выезжаю на 6-ю базу. Охрана! – крикнул он.
    К нам подбежало сразу несколько человек.
    - Консиген! Машину для Марго, и везите её домой. Вы остаётесь с ней, понятно? Я лечу на шестую базу ВВС. Свяжитесь с ними, чтоб они готовили мой самолёт. Вызовите туда экипаж. Через сорок минут мы должны быть в воздухе. Всё вам понятно?
    И вдруг какой-то совершенно пьяный человек на другом конце зала закричал:
    - Господа! Господа! Мне только что позвонили. Атакован авианосец «Бробар Гонатон». Там погибли сотни человек. Это катастрофа. Он выведен из строя! – оркестр смолк, многие вскочили, несколько столиков опрокинулось, покатились стулья, и зазвенела разбитая посуда.
    - Консиген, - негромко сказал Рутан, - у меня к вам просьба. Свяжитесь с Управлением Безопасности и передайте мой категорический приказ каждого паникёра расстреливать на месте.
    - Ваше Высо….
    - Обращайтесь ко мне по-человечески, чёрт возьми!
    - Господин Норд, вы, пожалуй, погорячились.
    - Верно. Передайте в Управление, что я требую серьёзных мер против возникновения паники. Вплоть до расстрелов. Так – годится, по-вашему?
    - Вполне, - сказал Консиген.
    - Чудесно. Марго, - сказал он. – В отставку я пока не ухожу. Слетаю подышать морским воздухом. Утром позвоню тебе. Дома ложись спать. Я не советую тебе провести ночь, слушая радио или телевидение. Сейчас будет целый шквал вранья. Я сам тебя буду информировать. Пока что могу сообщить тебе, что «Бробар Гонатон», действительно, подбит. Точно известно, что погибло около четырёхсот человек и, примерно, столько же заперто в отсеках, откуда им не выбраться, поскольку возник пожар. Они идут к нашей базе, но не имеют достаточного хода. Команду принял Ротвор Гулер, второй штурман, ты, кажется, с ним знакомилась, когда был последний выпуск военно-морской академии. Он человек честный и хладнокровный. Судя по его тону, намерен выполнить свой долг. И я этого тоже хочу, Марго. Хочу выполнить свой долг. Похоже, судно затонет. Мне придётся отдать приказ, команде покинуть борт авианосца.
    - А те, что находятся в отсеках? – спросила я.
    - Их не спасти. Но, кроме них, там ещё тысяча восемьсот человек, которые могут и должны остаться в живых, Марго. Пожелай мне удачи!».

    Я не могу здесь описать в подробностях сражение у мыса Крор. Вернее, следует назвать это событие – разгром у мыса Крор. Подробный анализ катастрофы следует искать в многочисленных работах военных специалистов. Сводная эскадра бонаканских кораблей в составе ста шестидесяти единиц различного боевого назначения и мощности не была должным образом построена и снабжена, как для обороны, так и для нападения. При первом же налёте Итарорских штурмовиков сразу несколько ракет поразило авианосец «Бробар Гонатон», который должен был прикрывать громадное, беспорядочное скопление военно-морской техники мощным заградительным огнём своих зенитных установок. Корабли Итарора и Никании подошли на расстояние, достаточное для огня прямой наводкой. Бонаканские корабли прицельно отвечать не имели возможности, они к сражению были совершенно не готовы. Большая часть корабельной артиллерии просто не была приведена в исправное состояние. Этого нападения никто в Бонакане не ждал. В результате страна в течение нескольких часов лишилась более чем половины своего военно-морского флота. Такова видимая сторона событий. Но суть того, что произошло в действительности, я попробую передать своему читателю очень приблизительно, в порядке одной из многочисленных версий.
    На протяжении полувека несколько раз предпринимались попытки опубликовать или как-то иначе предать гласности содержание нескольких телефонных разговоров Р. Норда, его министра обороны, Ленарда Сильро, его главкома ВМФ, некоторых ответственных чиновников Генштаба, Штабов ВМФ и ВВС с высшими государственными чиновниками Итарора и Никании накануне военного конфликта 52 года. В частности, многие осведомленные люди считают, будто и по сию пору целы записи телефонных переговоров Норда с Первым королевским министром Итарора Кларисом Лувенто. Однако эти аудиоматериалы не обнародованы и вряд ли будут обнародованы, поскольку, весьма существенно затрагивая престиж и репутацию важнейших государственных институтов Бонакана, Итарорского королевства и Никанийской Конфедерации, находятся в архивах спецслужб под грифом «Совершенно секретно».
    Можно, однако, предположить, что первоначально по замыслу Норда планировалась грандиозная мистификация. Был инсценирован военный конфликт с целью, окончательно расправиться с политическими противниками внутри страны. И некий ответственный сотрудник контрразведки Никанийской Конфедерации, пожелавший остаться неизвестным, прямо сказал мне, что, по его сведениям, в случае благоприятного развития событий, Бонакан уступал за это Итарору четыре восточных острова Тузанского Архипелага, а Никания получала весьма существенную часть территории в низовьях реки Илир вместе с городом Барогро. Однако руководители Итарора и Никании верно определили внутренне состояние бонаканского общества, его центробежные тенденции. Это был наиболее удачный момент для предательского удара. «История нас будет судить по справедливости, но мне до этого дела нет, поскольку я верю в Бога, а не в Историю. В памяти же своих народов мы останемся победителями», - сказал тогда президент Никанийской Конфедерации Турс Могаре. Соглашения, заключённые тайно, рассчитанные на честное слово партнёров, не имели юридической силы и были легко нарушены. Естественно, это позволило Итарору и Никании нанести удар, сокрушительный и внезапный.
    Как бы то ни было, седьмого августа Рутан Норд вылетел на лёгком спортивном самолёте к мысу Крор, над которым шло воздушное сражение. Самолёт приземлился на военном аэродроме 6-й базы ВВС Крораэро. Там премьер-министр пересел на вертолёт и через несколько минут уже был на борту гибнувшего авианосца. Он провёл на верхнем мостике корабля около часа. До самого горизонта океанский простор затягивало чёрными клубами дыма от непрерывных разрывов на горящих кораблях. Двигатели авианосца остановились и умолкли. Морской исполин – гордость бонаканской судостроительной техники, с сильным креном на левый борт и деферентом на корму, высоко задрав носовую часть, изредка огрызался своими зенитками и производил время от времени совершенно впустую артиллерийские залпы в сторону никанийских военных кораблей, которые в четырёх милях ураганным огнём уничтожали плохо организованную с самого начала сражения и уже практически рассеянную сводную бонаканскую эскадру.
Капитан третьего ранга Ротвор Гулер, второй штурман авианосца, принявший командование кораблём, поднялся на мостик и сказал, обращаясь к Норду:
    - Господин Главнокомандующий! Следует принять решение об оставлении экипажем корабля, и о его затоплении.
    - Мне очень жаль. Я за это отвечу, Ротвор. Ваша совесть чиста. За каждую жизнь, за каждого мёртвого моряка и за корабль я отвечу перед Богом и людьми. И перед своей совестью….
    Моряк молча выслушал Норда и продолжал, по-уставному вытянувшись, смотреть ему в лицо. Он ждал.
    - Отдавайте приказ, капитан!
    О гибели авианосца «Бробар Гонатон» сам Норд вспоминал так: «Море было спокойно. Легко, не смотря на крен и деферент, удалось спустить на воду спасательные боты и плотики. Где-то в боевых отсеках корабля ещё живы были сотни героев, оставленных мною на произвол судьбы. В глубине корпуса корабля слышался гул и грохот срывающихся со станин громадных агрегатов и механизмов.
    - Капитан, как, по-вашему мнению, поведёт себя атомный реактор после того, как затонет корабль?
    - В ближайшие годы об этом не стоит думать, господин Главнокомандующий. Он уже автоматически заключен в надёжную гермокапсулу.
    - Что означают эти флаги на гафеле?
    - Виноват, Ваше Высокопревосходительство, я лично….
    - Что?
    - Я самостоятельно отдал приказ. Я подумал…. Это сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь!» - традиция, людям легче будет на душе, Ваше Высоко….
    - Оставьте. Это я, по крайней мере, в состоянии понять. Хотите коньяку? - я протянул ему фляжку.
    - Виноват, но мне…. Я сейчас не могу пить. Это было бы… неправильно. Я прошу вас простить меня, я что-то ничего не понимаю, господин Главнокомандующий, - бедняга, он ничего не понимал и совсем запутался в моих титулах. И он просил меня простить его за это.
    Ни разу в жизни я не испытывал такого жгучего стыда. В сущности, мне следовало тогда застрелиться. Я вглядывался в лица окружавших меня простых людей. Не понимаю, почему они не выбросили меня за борт. Внезапная тишина поразила меня. Канонада смолкла, и около двухсот кораблей противника приспустили флаги.
    - Что это, Гулер?
    - Отдают последнюю честь флагману бонаканского флота, господин Главнокомандующий»

    В последних числах июля 52 года Норд подал в отставку, и мне придётся в общих чертах обрисовать чрезвычайно бурную общественную реакцию, вслед за этим решительным поступком, который, хотя и был вполне в его духе, но в сложившейся ситуации, конечно, произвёл на весь Бонакан в целом и на каждого из множества его верных сторонников очень тяжёлое впечатление. Достаточно привести несколько высказываний из воспоминаний Г. Жаворна, его друга, человека, очень близкого ему как в том, что касалось его государственной деятельности, так и личной жизни – Жаворн не просто был вхож к нему в дом, а был очень дружен со всей его семьёй, особенно с отцом. Именно поэтому его воспоминания, а он когда-то был очень популярен в Бонакане как журналист, я здесь постоянно цитирую.
    «Он позвонил мне, как это часто бывало, посреди ночи. В этот момент я писал краткий обзор за минувшие сутки для «Курьер дор коппен», сдать его должен был не позднее семи часов утра.
    Суть дела, вкратце, состояла в том, что итарорский десант успешно высадился в бухте Глорс. В ту же ночь, вслед за десантом пошла боевая техника, и противник успешно продвигался в направлении города Тропарана, откуда не был своевременно эвакуирован крупнейший и единственный тогда в Бонакане завод «Клонир», производивший ракетные двигатели для ПВО.
    - Генгер, вы ещё не спите?
    - Простите, Ваше Высокопревосходительство, это странный вопрос. Я работаю.
    - Минут через десять подойдёт машина, приезжайте в Министерство.
    - Я могу узнать, что случилось?
    И вдруг я услышал:
    - Да, ничего, собственно…. Просто немного выпьем. У меня что-то голова раскалывается.
    Я всегда очень любил этого человека, - писал далее Генгер Жаворн. – Кроме того, я привык к цинизму в самых его неожиданных проявлениях, и сам никогда не был святым. Я, однако, был так поражён, что некоторое время молчал, будто оглушенный.
    - Генгер. Вы там не уснули?
    - Помилуйте, Рут, если уж вы когда-то сами позволили мне так себя именовать! Мне совершенно не до сна. Поверьте.
    - Тем более, приезжайте. Поговорим. Ведь мы друзья. Помните, как мы вышли в расположение боевиков? Славный парень был этот Хакр Крам. За что они его прикончили? Вы мне расскажете. Я, впрочем, так и думал, что его они в живых не оставят. Он был слишком искренний человек. А красотку Нени помните? Я часто её вспоминаю. Жаль. Вот дурацкая случайность! Сплошные случайности в последнее время…. Когда я был в России, мне там не раз повторяли забавную пословицу. «От работы даже лошадь умирает». Очень популярная в России пословица. Забавные ребята, эти русские. Нельзя работать третьи сутки подряд.
    И вот, что я тогда ему сказал:
    - Ваше Высокопревосходительство! Я, кажется, неплохо владею тлосским языком. Я сейчас предпринимаю тяжелейшие усилия для того, чтобы, воспользовавшись этим своим знанием родного языка, как-то объяснить нашим согражданам сложившееся положение и вашу позицию, которая мне не вполне ясна. То есть, именно потому, что я продолжаю считать вас своим другом, я и надеюсь на то, что ваша позиция мне не вполне ясна. Иначе мне пришлось бы признать, что вы сейчас совершаете преступление. И, быть может, в нарушение журналистской этики, я пытаюсь оправдать ваши действия накануне катастрофы и ваше поведение за истекшие нескольких суток. Я не поеду пить коньяк. Я журналист. Мобилизован в соответствии с вашим приказом.
    - Да, я, кажется, что-то такое подписывал. Но вы не поняли меня. Я просто велел Консигену доставить вас в министерство. Он привезёт вас.
    Меня чуть ли не насильно привезли в Военное Министерство около четырёх часов утра. Консиген по дороге всё время молчал, а потом вдруг спросил меня:
    - Генгер, как вы думаете, насколько это реально, добиться гражданства для моей семьи в Баркарори? Там, кажется, ещё более или менее безопасно, и вряд ли они станут нарушать нейтралитет. Беда в том, что Рила опять в положении. Не хочется мне просить об этом шефа. Он в последнее время…. Я, то есть, в последнее время плохо его стал понимать. А у вас нет знакомых в посольстве Баркарори?
    - Марк! Вы паникуете?
    - Послушайте, Генгер. Я воевал на Архипелаге, в Мисоре, где мне прострелили колено, и была контузия, на Контисоле, в этой мясорубке на Руманроре, где была ещё одна вполне приличная контузия, и осколок до сих пор сидит в ляжке. И меня отправили охранять, простите, чёрт знает кого, и я никогда не знал от кого. Дослужился до старшего лейтенанта. Ребята, с кем я учился, кое-кто уже командуют полками, потому что, кроме войны, они ещё и жить умеют, а я нет. Не умею. Я только драться умею. Больше ничего. Но, может быть, я заслужил право для своих четверых малышей и жены, чтоб они жили спокойно, и чтоб они учились в школе, а не прятались по бомбоубежищам? – я увидел, что у этого человека, всегда такого невозмутимого, трясутся руки. От него сильно пахло спиртом. – Я ничего не прошу, - почти закричал он, - только безопасности для семьи! Если кому-то снова понадобилось отправить меня в пекло, я готов. Я присягал. Но вот, что я вам скажу, и это всё: Я больше никому не верю. Никому!
    Норд сидел в кабинете и пил коньяк. По-настоящему пьян он никогда не бывал. Но он был бледен, как покойник. Я сел за стол напротив него и тоже выпил коньяку, а потом попросил разрешения позвонить в редакцию газеты, поскольку они к утру ждали обзора, которого не предвиделось.
    - Продиктуйте по телефону. Да сейчас уже и так всем известно, что Тропаран сдан, и несколько наших дивизий….
    - Стоп, - сказал я. – Мне об этом ничего не известно.
    - Ну, так я вам об этом сообщаю первым. А я-то всегда считал вас самым осведомлённым человеком на Континенте. Вот вам - репутации! А всё почему? Вы стареете, Генгер. Вы стали слишком скрупулёзно относиться к своим обязанностям. Наплевать на этот обзор в «Курьер дор коппен». Кто сейчас читает газеты? Вот, тут в донесении:  «68-я и 137-я пехотные дивизии, неся значительные потери в живой силе и технике, и два батальона – всё, что осталось от десантной дивизии «Рысь» - А также 11-я отдельная бригада морской пехоты «Пиранья», и большое количество людей, потерявших свои части, в полном беспорядке отступают в сторону Нидоре, где в настоящий момент невозможно укрепиться. Поэтому я предполагаю, минуя город, занять позицию несколько восточней, если позволит обстановка, по линии Номбатал – Карскоф – Тонкрайн, поскольку холмы и большое количество оврагов там позволят…. Так…. Дальше что-то не вполне мне понятное – не важно. Дальше. Противник преследует, стремясь постоянно держаться у меня на плечах, - что за идиотское выражение! - не давая времени для того, чтобы окопаться и оборудовать более или менее удовлетворительную линию обороны», - это какой-то полковник Марир, никогда не слышал о таком. Послушайте, Генгер, кажется, кому-то придётся подумать об обороне столицы. Забавно! Наливайте-ка лучше. В такой ситуации ничего нам с вами больше не остаётся. Вы мне обещали рассказать, за что эти сумасшедшие убили самого способного из своих вождей, Хакра Крама. Чем он-то им не угодил?
    - Простите, Рут, я не обещал этого. Я не испытываю сейчас желания предаться бесплодным воспоминаниям, хотя, действительно, Хакр был моим другом. Его убили люди из клана Рочо Симара. Эти люди были корсоты, они не имели отношения к войне. А Хакр считал, что их необходимо уничтожать, поскольку они компрометируют идею независимости Мисора. И его люди убивали корсотов всегда, как возможность представлялась. Вот и всё. А что касается ситуации сегодняшнего дня, то я просто поверить не могу в то, что вы её считаете забавной. Я вас прошу мне объяснить вашу позицию. Вы же, а не я, только что мне напомнили о том, что мы друзья с вами. Так объясните мне это не как журналисту, а как другу. Я, действительно, совершенно не в состоянии понять, что вы забавного нашли в всём происходящем. Бонакан в считанные дни, кажется, потеряет половину северного побережья – почти всю вашу родину, между прочим, вы что, не видите, что мы теряем Нантеку и, вполне возможно, вместе с неким городком Талери, о котором вы, надеюсь, ещё не забыли. И там до сих пор находятся ваши родители, - я обращался, будто к совершенно глухому человеку, который смотрел на меня, никак не реагируя.
Потом он сказал:
    - Нет. Стариков я вывез. Они сейчас в Голоари.
    И вдруг вошла Маргарет Норд. Она очень обрадовалась мне, это было неожиданно - для меня, во всяком случае, потому она долго не могла простить мне истории с несчастной Нени.
    - Генгер! Генгер, Господи, как же я рада вам! Вы совсем о нас забыли. Разрешите мне распорядиться, чтобы подали ужин, ведь вы никогда ничего не едите, кроме сухой колбасы. Об этом знает вся страна.
    Этих ребят я любил обоих. Я никогда не видел такой очаровательной пары, и никогда среди моих знакомых не было таких сердечных искренних и порядочных людей. Ведь я журналист – моя среда нечиста просто по роду занятий. Я, вообще, думаю, что им обоим не место было среди политических деятелей. Но это была его судьба. Он думал, что когда-нибудь доберётся до письменного стола. Но его судьба – была политика. Почему? Этого я не знаю. Я, вообще, не знаю, что такое судьба».

    Итак, 29-го июля Р. Г. Норд официально объявил о своей отставке. Вечером того же числа он выступил с обращением к бонаканскому народу. Пожалуй, это была самая краткая речь из тех, что когда-либо произносились в подобных обстоятельствах. Вот её дословный текст: «Уважаемые сограждане! Только что я известил Парламент о том, что слагаю с себя обязанности Главы исполнительной власти, и народные представители сочли возможным принять мою отставку. Будет создана парламентская комиссия для расследования принятых мною как премьер-министром мер, оказавшихся причиной тягчайшей военно-политической катастрофы. Я готов ответить на все вопросы, которые будут заданы мне в ходе этого расследования. Я ни у кого не прошу прощения, поскольку в этих обстоятельствах о прощении и речи быть не может. Мой последний долг как премьер-министра – сообщить вам о том, что в результате войны, которую следует считать уже проигранной, и гражданских беспорядков, которые не прекращаются и в тот момент, когда сейчас я обращаюсь к вам - по данным на этот час погибло никак не менее 70-ти тысяч человек, из которых около половины – гражданские лица. Итак, то, что произошло по моей вине, не может быть прощено, и я прошу только поверить тому, что это моё искреннее убеждение, и вся ответственность за события последних дней лежит исключительно на мне. Подробности о сложившейся ситуации вы узнаете от того, кто сегодня сменит меня на этом посту. Я родился бонаканцем, умру бонаканцем и готов нести ответственность за совершённые мною преступления в соответствии с законом и справедливостью. Разрешите теперь простится с вами».
    По Конституции в подобных случаях обязанности Главы исполнительной власти временно выполняет его первый заместитель, которым является Начальник Генерального Штаба. Но генерал Моруско выехал в район Тропарана, где пытался организовать эвакуацию населения, и не возвращался оттуда вплоть до окончания боевых действий. Там он был ранен, и его деятельность не принесла никаких плодов.
    Высадка Итарорского десанта в бухте Глорс была произведена с большими потерями, поскольку со стороны 137 пехотной дивизии, оборонявшей побережье на этом участке, было оказано отчаянное сопротивление, и к тому же командир дивизии, генерал Влодар, приказал не брать пленных, а добивать их на месте. Естественно, что по мере продвижения Итарорских войск в глубину бонаканской территории, в особенности при их вступлении в Тропаран, имели место серьёзные жестокости по отношению к мирному населению. Во время занятия города в общей сложности погибло 14 тысяч человек, большей частью женщин, стариков и подростков. Руководитель местной организации бойскаутов, Нуке Зарк, раздал детям боевое оружие – это были карабины образца 18 года – и пытался отражать наступление итарорских десантников. Он погиб одним из первых. Всего в результате этой нелепой акции было уничтожено 436 детей, в возрасте от 12 до 15 лет, из них 142 девочки.
В ночь с 29 на 30 июля в Голарне сотни тысяч людей вышли на улицы. Резиденция премьер-министра была окружена беснующейся толпой. Комендант резиденции, полковник Рурф, приказал стрелять. Однако в толпе оказалось около шестисот армейских ветеранов, которые, самостоятельно разогнав собравшихся, под прикрытием гранитного парапета, окружавшего здание почти по всему периметру, заняли боевую позицию и открыли организованный огонь из стрелкового оружия и гранатомётов. В результате погибло ещё полторы тысячи человек.

    Затем начались переговоры о временном прекращении огня, 2-го августа боевые действия были приостановлены. 5-го августа парламентская делегация Бонаканской Республики прибыла в Тропаран для определения условий капитуляции. Накануне, был убит депутат Гонтати, ближайший человек Норда в Радикальной партии. Его застрелил полковник Рудер прямо в зале заседаний парламента и тут же застрелился сам. Рудер во время войны на Архипелаге командовал мобильным 64 полком ВДВ особого назначения, постоянно находившимся в распоряжении верховного командования. За время той войны Рудер был ранен шесть раз. Он был кавалером Ордена Мужества. В 37 году его полк внезапным штурмом взял военную базу Итарора на острове Норфир, что фактически решило исход войны.
    6-го августа, когда переговоры в Тропаране уже начались, умер от инфаркта президент Бонаканской Республики Новат Гунт Госкар. Никто не сомневался в том, что, по крайней мере, в рамках этого конфликта - всё кончено. Однако это было не так. Никаких результатов переговоры в Тропаране, продолжавшиеся, впрочем, очень недолго, не достигли. Итарорские войска возобновили наступление. Они находились уже в пятидесяти милях от столицы. Однако уже к середине августа 52 года Норд изменил положение таким образом, как никому и в голову бы не пришло предположить. Об этом – несколько позже.
    Капитан дальнего плавания Торк Правер, в возрасте 69 лет вспоминал, наговаривая эти воспоминания на мой диктофон: «1-го августа 52 года было приказано все гражданские суда, из Талери, перегнать в Голоари под прикрытие стоявшей там эскадры эсминцев и артиллерии форта. Личная яхта Рутана Норда «Элиз», которой я командовал, должна была находиться на внешнем рейде Голоари, поддерживая непрерывную связь с берегом и готовность выйти в море в любую минуту. Я это выполнил и не покидал судно, ожидая распоряжения хозяина, от которого некоторое время не было ни слова. 3-го июля меня запросили из Управления порта о состоянии судна. Я доложил, что состояние удовлетворительно, и судно в соответствии с полученным мною накануне приказом готово к выходу в море. Я, также, предупредил, что без личного распоряжения владельца яхты в море не выйду, так как это частная собственность, а постановления о мобилизации частных плавсредств не поступало. Примерно через час катер портовой полиции доставил на яхту родителей Норда, с которыми я был едва знаком. Его мать, Элизабет, была весьма достойная женщина. Что касается господина Герберта Норда, отца моего хозяина и друга, то я предпочёл бы никак здесь о нём не отзываться – я не в состоянии понимать подобных людей.
    Вечером, около 23 часов, тот же катер доставил на судно Рутана Норда и его жену, с которой я был очень дружен, насколько разница в возрасте и общественном положении мне это позволяли, ведь хозяйка – всегда хозяйка. Мы обнялись – втроём. Я никогда не забуду того, что сказала мне Маргарет в тот момент. Она мне сказала, - голос Правера вздрагивал:
    - Дядюшка Торки…. – она больше ничего мне не сказала, только не отпускала моей руки. – Дядюшка Торки….
    Рассказывая мне об этом, старик был необыкновенно взволнован. Вероятно, тогда он пережил большое потрясение.
    - Что я за человек? Просто пересохшая вяленая ставрида, вот и всё. Старый холостяк. У меня в жизни порядочной женщины-то не было ни разу, одни портовые девки. А это был ангел во плоти, клянусь муками Спасителя. Рутан был её недостоин. Ни один мужчина на свете не был достоин её. И вот я видел, что у меня на корабле ей было спокойней, потому что рядом - такой человек, как я. Прошу прощения, господин историк, - он всегда меня так называл. - Я…. Мне трудно это объяснить… Что я мог сказать ей? Я сказал, что она на борту одного из наиболее надёжных океанских судов такого класса, и что в открытом море я ничего не боюсь, а это была неправда, и Маргарет это знала, потому что боевые корабли Никании крейсировали уже в десятке миль от Голоари, и чтоб я делать стал? Только умереть, ради неё. Но капитан корабля даже умереть не имеет права, господин историк. Вот, я держал её за руку и молчал.
    Чёрт возьми, что это за женщина была! Она умерла. А я почему-то всё живу. Я ведь на двадцать лет старше её.
Потом он помолчал, стараясь справиться с волнением, и проговорил:
    - Простите меня. Я прошу вас всё это стереть. К чему это?
    И потом, ещё немного помолчав:
    - Нет. Пусть остаётся. Пусть уж всё останется, как оно было».
  Далее: «А потом я сказал Руту, что жду его приказа, но если выходить в море, нужно торопиться. Они атакуют никак не позже, чем через сутки. Сейчас просто готовят достаточно эффективный и по возможности безопасный налёт авиации, а на это требуется время. В присутствии стариков и Маргарет я не стал объяснять ему, да он, вероятно, и сам понимал, что эти наши лёгкие эсминцы являются кораблями вспомогательного прикрытия – их согнали сюда в кучу, но это не эскадра, а просто скопление мишеней для противника. И артиллерии форта никак недостаточно для того, чтобы подавить флот противника, который вполне способен ракетным огнём в течение нескольких минут весь город вместе с этим фортом сравнять с землёй.
Рутан попросил меня пройти в каюту для делового разговора, а его родителей и жену разместить по моему усмотрению. Я велел привести в порядок его собственную каюту, а каюта для стариков была готова.
    Норд выглядел очень плохо. Знаете, так случается с человеком иногда? Он даже был плохо выбрит и одет как-то неопрятно, а ведь Рутан Норд всегда был большой франт. И у него были мешки под глазами, всё лицо опухло. То и дело вынет из кармана пиджака фляжку с коньяком и глотнёт. Он двигался как-то неуверенно, будто боялся свалиться за борт. Таким я его не видел никогда – ни до этого, ни после.
    - Торки. Слушайте. Мне необходимо выйти в море. Вы, действительно, можете пройти мимо тех кораблей, что видны на горизонте, так, чтоб они не потопили нас? Безусловно, им известно, что на яхте могу находиться я или кто-то из моей семьи. И ещё вопрос: Видите ли, у меня есть договорённость с властями Гарасао, что родители и жена будут приняты в качестве политических беженцев. Но сколько времени понадобится яхте для того, чтобы достигнуть острова, оставаясь в целости и сохранности? Насколько это, вообще, реально сейчас на этой яхте добраться до Гарасао?
    Я подумал немного.
    - Очень маловероятно, что они предполагают, будто вы морем попытаетесь уйти из этой ловушки. Но я без ложной скромности, скажу: Они не знают, кто командует вашим кораблём. Погода благоприятная. Я уйду на Восток, двигаясь около суток вдоль побережья так близко к берегу, как только глубины позволят, и не особенно рискуя наткнуться на сторожевик, нет их на Восток вдоль нашего побережья, нечего им делать там. В открытое море выйдем завтра к ночи – по возможности внезапно и быстро, насколько только дизель и ветер помогут. В Гарасао будем через четверо суток, если ветер не изменится, и не заштормит. Вечерняя метеосводка предполагает не больше пяти-шести баллов. Но самолёты, Рут! С воздуха заметят – конец. Тогда уж, кроме Бога, никто нам не поможет.
    - Ночью?
    - Да что это с вами, Рут? Радары. Приборы ночного видения. Но им это и не понадобится, потому что очень светлые ночи. Лето. Небо ясное. Полнолуние. Мы сильно рискуем, и я обязан вам об этом доложить. Однако их самолёты не делают здесь регулярных облётов, потому что наша эскадра в бухте заперта достаточно надёжно. Следует положиться на Бога.
    - Я предпочитаю положиться на свою счастливую звезду, - сказал мне этот безбожник, - и мне ничего не оставалось, как только перекреститься.
    Около ноля часов на судно прибыл представитель Генеральной Прокуратуры. И этот господин потребовал от Рутана Норда немедленно сойти на берег и вылететь в Голарн, где ему надлежало отвечать на вопросы парламентской комиссии.
    - Торки, я оставляю с вами родителей и жену.
    - Вы знаете меня. Сделаю, что возможно будет.
    - Я знаю, что вы старика моего не любите. Поверьте, вы его плохо знаете.
    - Глупости, Рутан. Разве мы с вами не друзья? Яхта великолепная. Обстоятельства весьма благоприятные. Лучше постарайтесь-ка в тюрьму не попасть.
    - Да уж теперь, какое это имеет значение?
    - А ваша матушка? И, кроме того, Рути…. Это, конечно, пустяк. Но я голосовал за вас.
    Он спросил меня:
    - Вы не могли бы, капитан, хотя бы очень приблизительно, назвать мне наиболее опасное время завтрашней ночи?
    - Неужто вы хотите помолиться?
    - Я не знаю, - ответил он.
    - Тогда, раз уж вы спросили, около четырёх часов утра прочтите «Отче наш». Вы помните, хозяин, эту молитву?
    - Я вспомню, - сказал он мне. – Обязательно вспомню об этой молитве. Если я даже текст и позабыл, мне кажется, этого будет достаточно. Просто вспомню об этой молитве.
    Вы, господин историк, конечно, слышали и читали об этом переходе. Но люди много придумывают. Мне давали читать одну книжку, где написано, будто я, когда в открытое море выходил, наткнулся на никанийский крейсер, и там целое сражение было. Я не люблю людей обижать, а этот человек, видно, хотел меня представить героем – так не стал я возражать. Хотя наши ребята очень смеялись надо мной. Такие суда, как «Элиз», никакого вооружения на борту нести не могут. Это запрещается. Понимаете? – прогулочное судно. Но я, действительно, следующим вечером, с наступлением темноты взял курс в открытое море и был обстрелян. Однако я шёл крутыми галсами. У них не было времени меня преследовать. Той же ночью стало известно, что Норд уже в Голарне, и «Элиз» оставили в покое. Мы шли в Гарасао целую неделю. Погода испортилась".

    Парламентская комиссия по расследованию обстоятельств «кризиса Норда» собралась совершенно несвоевременно. На первом же её заседании председатель комиссии судья Ронуг Нур заявил:
    - Я назначен в результате голосования, и, тем не менее, поскольку противник приближается к столице, выполнять свои обязанности затрудняюсь, поскольку здесь есть только один человек, способный остановить крушение государства. Его следует наделить соответствующими полномочиями. Комиссия может выполнить свою задачу только после того, как будет остановлено наступление танковых колонн Итарора.
    Таким образом, вместо того, чтобы попасть в тюрьму, 7-го июля Рутан Норд уже был председателем Парламентской комиссии по обороне. Он тут же выехал на фронт. Вот небольшая выдержка из его воспоминаний о тех событиях.
    «С момента этого дурацкого покушения и начала «кризиса», который не слишком остроумно назвали моим именем я очень много пил, и сделал, много глупостей, и сказал много такого, чего не следовало говорить. Однако я был очень тронут решением коллег.
    К вечеру 8-го июля я прилетел на вертолёте в расположение Ставки. Там почти в полном составе находились тогда все командующие направлениями и приехали многие офицеры из Генштаба. Они непрерывно совещались, то есть попросту перебранивались. Генерал Моруско, он же по совместительству премьер-министр, как тогда печально шутили, был тяжело ранен. Ленард Сильро, который был начальником Ген. Штаба и его первым заместителем и командовал северо-западным направлением, встретил меня очень бодро. Он был пьян. Со мной был Нурер Лорк, тот самый, что стрелял в меня. Это был очень надёжный человек.
    - Рут, мы их остановим, только нужно как-то наладить наши дела в воздухе. Бомбардировщики…. - сказал Сильро.
    - Ты же знаешь, Лен, что нет истребителей для сопровождения.
    - Вот, я никак и не могу договориться с Управлением авиации. Без прикрытия можно атаковать. Много раз мы так делали на Руманроре. Потери были, конечно, но в такое время, что думать о потерях?
    - Так мы делать теперь не станем, - сказал я. – Ты спать ложись, выглядишь плохо. Я выезжаю на передовую.
    Меня на джипе привезли в расположение 17-й пехотной дивизии, которую недавно транспортными самолётами удалось перебросить на фронт из Маавилье. Никакого артиллерийского прикрытия не было. Людей пригнали на убой. В наспех, кое-как выкопанных траншеях солдаты слонялись, будто лунатики. Сыпал мелкий дождь, и сапоги увязали в жидкой глине. Один солдат узнал меня и сказал:
    - Сукин сын! Ты во время появился, чтоб тебя здесь расстрелять. Ни за чем ты больше здесь не нужен.
    Разрывы ракет, мин и снарядов мерно следовали один за другим. Продвигаясь в траншеях, то и дело приходилось переступать через трупы, которые никто не убирал. Было множество раненых, на которых совершенно никто не обращал внимания.
    - Где медицинская часть? – спросил я.
    Подошёл какой-то майор и, не представившись, лениво приложил пальцы к козырьку:
    - Было прямое попадание в палатку медицинского батальона. Никого в живых не осталось. Сейчас здесь нет ни одного медика, кроме нескольких санитаров. Но мы оставляем эту позицию, господа, - сказал он. – По моим расчётам через час пойдут танки. Через три-четыре часа они будут здесь. Вам сейчас лучше здесь не находиться.
    - Ты, майор, сейчас докладываешь обстановку депутату и председателю Парламентской комиссии по обороне, - сказал Лорк. – Представься и веди себя, как положено.
    - Я этого человека знаю, - проговорил майор. - Но он всё же вынужден был подтянуться. – Ваше Превосходительство, докладывает майор Годгер, командир 2-го полка 17 пехотной дивизии. Полковник убит, я принял командование полком.
    - Вызовите командира полковой разведки, - сказал я. – Лорк, ты с ним поговори. Мне нужно остановить наступление на сутки, - он спокойно кивнул.
    Пришёл совершенно седой офицер в чине капитана. Его звали Пол Рутаж. Я представил майора Лорка как офицера УБ и попросил познакомить его с ситуацией. Несколько минут они говорили о чём-то мне не вполне понятном.
    - Это невозможно, - сказал капитан. – Вертолёт не годится, его немедленно собьют, самолётов нет, а танковые корпуса сосредотачивают на подступах к Голарну. А на нескольких БМП прорваться туда нельзя, это в тылу, и охранение, конечно, налажено на совесть. Диверсия?
    - Я это сделаю, Пол. Только дай мне надёжного человека. Не обязательно солдата. Лучше кого-нибудь из местных.
    - Здесь при полку есть одна тётка.
    - Женщина это плохо.
    - У неё дом разбили, и погибла вся семья. Двое детей, муж и старуха мать. Однако, она держится молодцом. Она кашеварит тут у нас.
    - Сколько ей лет?
    - Нет и пятидесяти. Здоровая баба. И неглупая. И она хорошо знает, где это. Жаль, конечно. Но, если хочешь счастья попытать – это лучший вариант.
    - Зови её, и пусть готовят мне штатское и рюкзак со взрывчаткой.
    Привели очень худую, высокую крестьянку с лицом, морщинистым и почти чёрным от загара, будто печёное яблоко.
    - Как тебя зовут? – спросил Лорк.
    - Тамена Волд, добрый господин.
    - Знаешь деревню Солзо?
    - Знаю. Там была мельница. Туда ездили зерно молоть.
    - Далеко это?
    - Если лесом идти напрямки, отсюда мили четыре. А можно ещё короче, через болото. Там я тропу знаю, но, если понесём большую тяжесть, времени больше уйдёт, там очень топко.
    - Вот видишь, - сказал Рутаж. – Она сообразительная.
    - Быстро же они собираются продвигаться, если уж склад ГСМ сюда перенесли, - сказал Лорк, обращаясь к Рутажу, - впереди лошади бегут.
    Тот равнодушно пожал плечами.
    - Послушай, Тамена, - сказал Лорк, - там, в Солзо, они хранят сейчас горючее для своих танков. Если этот склад взорвать, они остановятся. Ты можешь проводить меня туда, а я могу его взорвать. Только это очень опасно. Имеем шансы оба оттуда не вернуться. Ты понимаешь?
    - Да, - сказала Тамена. – Когда пойдём туда?
    - Через двадцать минут.
    - Хорошо. Пойду пока, сниму котёл с плиты, а то похлёбка для ребят подгорит.
    Через полчаса они ушли. Я попросил Годгера отвести меня куда-нибудь, где можно было бы выспаться.
    - Господин Норд, мне сейчас звонили из Ставки, вас ждут, там совещание.
    - Мне там делать нечего. Мне нужно выспаться, потому что у меня впереди тяжёлая ночь. Хотите коньяку?
    - От глотка не откажусь. Пойдёмте, я покажу вам приличный и вполне целый ещё блиндаж, - Годгер глотнул из моей фляжки и спросил отдышавшись. – Есть хотите? Тут можно сварить кофе. Санитарку вам прислать?
    - Зачем?
    - Всё ж какое-то развлечение.
    В блиндаже горела керосиновая лампа. Дощатый стол с недоеденной закуской и пустые бутылки. На утрамбованный земляной пол были набросаны грязные надувные матрацы, одеяла, белья не было.
    - Майор. Давайте займёмся санитарками чуть позже. Прикажите разбудить меня, как только вернётся Лорк, или когда, вообще, что-то произойдёт.
    - Слушаюсь, - он повернулся, чтобы уйти.
    Но мне было очень не по себе, и не хотелось оставаться одному.
    - Постойте, майор, - сказал я. – Извините. Где там ваша санитарка?
    Пришла молоденькая девчонка, туго затянутая в камуфляжную форму. Она испуганно глядела на меня, и её била мелкая дрожь.
    - Хочешь коньяку?
    - Она глотнула из моей фляжки и закашлялась.
    - Знаешь что? – сказал я. – Завари-ка нам кофе. Почему ты дрожишь?
    - Господин Норд, - пролепетала она, - я член университетского Совета Общества Свободного Духа. Но я впервые вижу вас так близко. У меня есть коллекция ваших снимков – четыреста фотографий.
    - Ты в Голарне учишься? На каком факультете? Как тебя зовут?
    - Тава Ворп. Я учусь в Вартуре. На физмате. Я пошла в армию добровольно.
    - Молодец, - я улыбнулся. - Так мы с тобой однокашники. Я учился там на истфаке.
    Я осторожно прикоснулся к её нежной, совсем ещё детской щеке.
    - Ты хочешь любви?
    - Бог это свобода, а свобода это любовь, - сказала девушка. – Так вы написали. Но, господин Норд, меня изнасиловали солдаты. Их было много. И теперь мне очень больно.
    Я велел ей ложиться к стенке и никуда из блиндажа не выходить. Укрыл её одеялом, которых тут было несколько.
    - Постарайся уснуть и больше ничего не бойся. Утром я домой тебя отправлю. Где ты живёшь?
    - В Каморане. Там у меня мама, папа и две бабушки.
    - Сейчас постарайся уснуть. У тебя есть снотворное?
    - Только морфин для тяжёло раненных. Но я этого боюсь.
    - Глотни ещё коньяку. Ты уснёшь. То, что случилось, я понимаю, было страшно, но забудется. Домой приедешь, сходи к врачу. У тебя есть парень?
    - Есть. Мы хотели пожениться.
    - Никогда ему про это не рассказывай.
    Я лёг на матрас и мгновенно уснул. Проснулся от грохота взрыва издалека. Потом ещё взрыв, оттуда же, и ещё. Я посмотрел на часы. Четверть двенадцатого. Значит, я проспал около двух часов. Лорк дело своё сделал, а вернётся ли он со своей невозмутимой спутницей? Тава села на кровати, ужасе закрывая уши ладошками.
    - Тава, не бойся. Это хорошие взрывы. Теперь скоро всё кончится. Ты спала?
    - Нет, господин Норд, я давно уже не могу уснуть. Несколько суток не сплю. От коньяка у меня только разболелась голова.
    Вошёл майор Годгер.
    - Майор, вы знаете, что эту девушку изнасиловали в расположении вашего полка?
    - Так точно, знаю. Но что поделаешь? Люди совсем с ума посходили. У себя в полку я расстрелял четверых. Бесятся. Ваше превосходительство! Майор Лорк и женщина Тамена Волд погибли. Они не успели отойти на достаточное расстояние от заминированного объекта. Склад ГСМ противника ими уничтожен полностью и горит.
    - Хорошо. Я распоряжусь, относительно их обоих. Их посмертно наградят, и позаботятся о семьях.
    - У Тамены Волд семьи нет, все погибли, Ваше превосходительство.
    - Я поручу надёжному чиновнику позаботиться о том, чтобы память о ней…
    Я вырвал из блокнота листок, написал несколько слов, порывшись в кармане, отыскал печать и приложил её к документу.
    - Майор. Эта девушка, Тава Ворп, рядовой медицинской службы, командируется Парламентской комиссией по обороне в город Каморан по адресу, который она укажет сопровождению устно. У неё важнейшее секретное задание. Немедленно отправьте её туда вертолётом. Немедленно! Военные власти обязаны повсюду оказывать ей всяческое содействие. Пусть разбудят моего водителя, я возвращаюсь в Ставку.
    После взрыва обстрел наших позиций сменился ураганным огнём. Затем показалась эскадрилья штурмовиков. Машину пришлось бросить. Мы с водителем ушли в траншеи и добирались до села Ролор, где находился блиндаж Ставки, совершенно уже разбитыми траншеями, большей частью брошенными и заваленными трупами и умирающими. Водителя звали Робер, в селе у него была семья. Этого парня, который работал трактористом на животноводческой ферме в Ролоре, мобилизовали несколько дней тому назад. Он был бледен и вздрагивал. Несколько раз я спрашивал, как он чувствует себя, Робер не отвечал. Потом он споткнулся. Не знаю, куда он был ранен – весь в крови.
    - Господин Норд, у меня вчера родился сын. Это уже четвёртый, поэтому меня и не призывали в мирное время. Простите меня, но я больше никогда не пойду на выборы. Я больше не буду голосовать. Совсем. Ни за кого.
    Не прошло и минуты, как он умер.
    Из Ставки я связался по спутниковому телефону с Турсом Могаре, президентом Никании.
    - Турс. Я признаюсь, что повёл себя, как идиот.
    - Прекрасно, Рути. Но этого признания, к сожалению, теперь уже не достаточно. Договоримся пока о временном прекращении огня. Хочешь встретиться лично? Вообще-то, сейчас это не слишком удобно, потому что ты больше не премьер, но с другой стороны мне с тобой легче будет договориться. Всё равно Моруско вести переговоры не может. Ты уж прости, я назову вещи своими именами: Он слишком порядочен для таких перговоров, какие нам с тобою предстоят.
    - Турс, ты меня недооцениваешь, когда думаешь, что будет легче со мной на переговорах.
    - Я не о том. Не хочу говорить с людьми, не имеющими достаточной информации. И нам с тобой ещё необходимо твёрдо установить пределы конфиденциальности. Кого-нибудь наделённого полномочиями из Итарора я вызову. Подойдёт тебе их министр иностранных дел? Толковый парень. Ты его знаешь?
    - Керс Луко. Подойдёт. Так ты признаёшь, что мы все немного замарались, а?
    - Мы все наделали глупостей, - сказал мне Президент. – Возможно, не в равной степени, но все. Приватно я могу, что угодно, признать, а для публики всё остаётся в пределах версии, которая должна быть выработана в условиях максимальной секретности. Это обязательное условие моей стороны. Мы понесли большие потери и имеем право на их возмещение.
    - Хорошо, сказал я. – Разве я школьник, простых вещей не понимаю? Но у моей стороны тоже есть обязательные условия.
    - Надеюсь, они будут приемлемы для всех, - с наслаждением проговорил он. – Мой долг – отстаивать интересы отечества и союзников.
    Этот предатель оказался ещё и садистом.
    В соответствии с достигнутыми впоследствии договорённостями, я не имею права обнародовать содержание состоявшихся через двое суток переговоров.  Как бы то ни было, Бонакан территориально потерял устье реки Илир и три небольших островка на севере Архипелага. Могло кончиться гораздо хуже. Ответственность лежала исключительно на мне, и мне не с кем было её разделить, кроме моих сообщников за рубежом. Я, по сути, чувствовал себя изменником. Безусловно, любой другой деятель, повинный в подобных событиях, был бы судим как изменник. Но меня охраняла популярность в народных массах. Народ, будто женщина неверному любовнику, прощал мне всё. Но и до сих пор мне непонятно, и я никогда не пойму, что, собственно, эти миллионы простых людей нашли во мне достойного столь самоотверженной любви».

Часть четвёртая

    В сентябре Норд, вернувшись в Голарн, встретился с президентом – пост, который поспешно отдали генералу Моруско, когда он ещё находился на фронте - поражённый нервной депрессий в результате перенапряжения, нескольких ранений и сильнейшей контузии, он был совершенно бездеятелен. Ему то и дело ставили капельницу.
    - Какой пост вы хотели бы занять, господин Норд? – спросил Моруско. – Выбирайте. Вы нужны, можете что-то решать, а у меня нет инициативы. Я бронзовая фигура на фасаде президентского дворца. Следует отменить президентское правление. Вы должны поставить этот вопрос перед Нижней палатой в ближайшее время. У меня нет сил. Точнее, я умираю.
    - Я надеюсь на то, что вы преувеличиваете, господин президент. Но я не могу не принять эти ваши трагические слова к сведению. Я именно поэтому и рассчитываю на пост Министра внутренних дел в новом правительстве, - сказал Норд. - Насколько я понимаю, это будет правительство коалиции? И уже, надеюсь, при парламентской республике. Но, генерал Моруско! Возьмите себя в руки. Вы нужны стране живым, как всегда. Прошу вас.
    - Так и будет. Я много раз умирал, а до сих пор жив. Буду жив – останусь президентом. Не важно, кто будет сейчас президентом. Но я не знаю, что делать. Моя специальность – танки. Я хотел сесть в танк и атаковать, поэтому уехал на фронт. Умереть в бою хотел. Я просил доктора Порора Мерко, журналиста, сформировать сбалансированный кабинет. Парламенту всего удобней было свалить эту тяжесть на умирающего - с меня ведь и взятки гладки, - он вытянул тощую, морщинистую шею, с трудом отрывая голову от подушки. – Всё пропало, Рути, всё пошло к чертям…
    - Я берусь за внутренние дела, потому что сейчас важнее всего сохранить единство нации. Такое единство не всегда достигается мирными средствами. Меры принуждения, иногда самые свирепые, могут оказаться необходимы, и я готов их применять, не слишком задумываясь о реакции общественного мнения. Слезоточивый газ и резиновые пули! О, Господи…. Если уж так сложилось – я стану полицейским. Меньше всего я этого хотел, но полицейский - ключевая фигура на ближайшие годы. Пусть Мерко не беспокоится, сообщите ему об этом. Я, конечно, знаю, как он относится ко мне, но свой либерализм я положил пока под сукно и постараюсь пореже о нём вспоминать.

    Вот неожиданность для любого биографа. Таких неожиданностей, впрочем, немало в биографии Норда. На посту министра внутренних дел, который одновременно был и генеральным инспектором полиции, суетном и всегда двусмысленном, особенно для такого политика, как он, Норд заканчивает и выпускает в свет два автобиографических романа, которые расходятся огромными тиражами в рекордные сроки. «Семья, которой не было» и «Призрак одной победы». Первая книга перечёркивает его личную жизнь, а вторая – его многолетнюю политическую деятельность. По стране прокатилась волна самоубийств. Сторонники Норда горячо и трагически переживали его падение. Тысячи граждан заявили о выходе из Радикальной партии. Рутан Герберт Норд – банкрот в свои тридцать с небольшим лет – возраст расцвета сил и творческого опыта - живого, способного к бурному развитию и осмыслению. Его давний противник на политической арене Порор Мерко заметил как-то: «Это не скала рухнула, а высохло живое дерево, молодое и плодоносное. Это грустно, господа. Позор тому из нас, кто станет ликовать».
    Несомненно, следует привести здесь несколько заключительных абзацев книги «Семья, которой не было», поскольку это важнее для раскрытия внутреннего облика моего героя, чем его отчаянные выкрики с парламентской трибуны - о политических поражениях и разочарованиях. В то время он не раз позволял себе такие выступления в собрании народных представителей.
    «Как-то весной 53-го года мне доложили, что некий подданный Гарасао, Олдейл Хозрах с женой, просит визы на въезд в Бонакан, на родину своей жены, урождённой Маргарет Ревен.
    - В чём же дело? Какие сомнения в связи с этим? – известие сильно поразило меня.
    Она вышла замуж. Я, действительно, около полугода до того высылал на Гарасао своё согласие на развод. Этого следовало ждать, но я был горько потрясён.
    - Ваше превосходительство, Маргарет Ревен получила политическое убежище на Гарасао в дни падения Тропарана и наступления противника на столицу. Мы сомневались в её праве вернуться сейчас на родину. Она была под следствием по обвинению в связях с мисорскими сепаратистами и шпионаже в их пользу. Как минимум это несвоевременно.
    - В подобных случаях никому не следует чинить препятствий, - пробормотал я. – Амнистия распространяется на всех, не так ли?
    Чиновник поклонился, пряча злорадную улыбку. Я знал, что меня уже никто не боготворит, и многие смеются надо мной. Жёлтые газеты были полны фельетонами и карикатурами в мой адрес.
    - Кто её муж?
    - Инженер. Он служит в Островной Энергетической компании Гарасао. Моложе её на четыре года.
    - Я вас прошу распорядиться по этому поводу, - неуверенно сказал я. – Мне хотелось бы знать, где они станут жить в Бонакане. Доложите мне. Это личная просьба.
    - Слушаюсь, Ваше Превосходительство.

    Марго с мужем, прежде всего, поехали в Мисор. За ними, разумеется, была установлена слежка. В то время я так организовал информационную службу полиции, что следили почти за каждым, кто вызывал малейшее подозрение или даже просто малейший интерес. Такая слежка устанавливалась автоматически. Но в этом случае о результатах докладывали лично и конфиденциально только мне одному. Они остановились на пепелище Сурно и три дня провели там в каком-то сарае. Марго ходила молиться в часовню, кое-как построенную на руинах. Часовня была посвящена Непорочной Деве Мисорской Освободительнице. Её муж всегда находился рядом с ней, хотя, конечно, не был католиком. Как большинство европейцев, коренных жителей Архипелага, он был протестантом, «истинным христианином». Помимо туземного жаргона, который издавна называется «лоротур» - смесь нескольких наречий аборигенов, нантекского, тлосского, а в значительной части немецкого и голландского – он говорил, на правильном тлосском и английском. Это был человек, необщительный, замкнутый, стеснительный и молчаливый. Некрасивый, невысокого роста, худощавый и даже щуплый, в очках. Я долго рассматривал его фото. Настоящий торговец карандашами по давнему едкому выражению Клемансо, который таким образом разочарованно характеризовал когда-то Дрейфуса, с триумфом вышедшего из заключения и получившего ненадолго, во искупление своих бед, пост начальника генерального штаба французской армии. Торговец карандашами. Но Дрейфус, что ни говори, а такую моральную компенсацию у Франции заслужил. Да и я, в конце концов, не великий Клемансо. Пусть торговец карандашами убирается восвояси.
    Марго разительно изменилась. Она очень располнела. И приобрела выражение безмятежного покоя и какой-то сонной кротости. Теперь её волосы, когда-то курчавые в мелкие кольца, разгладились, отросли, она покрасила их в белокурый цвет и аккуратно укладывала вокруг головы. Я спросил, не беременна ли она. Мне доложили: Нет, не беременна. И мне стало известен её доверительный разговор со старой подругой по женскому колледжу в Маавилье о том, что у неё больше никогда не будет детей. Это вредно для здоровья, мучительно и потом очень беспокойно, когда они растут.
    В Сурно приехали некоторые полевые командиры или гонцы от них и главари корсотских банд. Все они приехали, чтобы засвидетельствовать своё почтение старшей дочери покойных Горта и Сулами Ревен. Нотам Ревен был убит в горах год назад, но приехали его братья. Это была семейная встреча со слезами, воем старух, истерическими вскриками молодых женщин, жареным мясом и виноградной водкой. В Мисоре обычное дело.
    Мой сын, которому исполнилось уже четыре года, оставался на Гарасао с родителями нового мужа Марго. Они вернулись из Мисора в Голарн и поселились в скромной гостинице. Тогда я не выдержал и прислал им приглашение на ужин. Это была глупость.
    Моя резиденция помещалась прямо в здании министерства. Они явились неохотно. Отмалчивались. За ужином они пробовали справиться со смущением, как умели. Инженер рассказал несколько бородатых анекдотов. Наконец, представилась возможность сказать друг другу два слова наедине. Инженер поехал осматривать Голарнский Национальный музей. Мы с Марго, которая отговорилась головной болью, остались. Я пил коньяк. Марго заплакала. С горечью я увидел, что это слёзы злые и не вполне искренние.
    - Марго, поверь, я рад, что муж твой достойный человек. Но, Бога ради, скажи, чем он лучше меня? Мне он представляется посредственностью. Как он будет воспитывать нашего сына? Он научит его правильно рассчитывать зарплату на месяц вперёд. Не так ли? А что ещё он ему даст?
    - Он ему даст спокойную душу, чтоб сердце его не рвалось на части всю жизнь. К чему ты всё это затеял? Так долго, так упорно. Я думала, это никогда не кончится. Но для меня это закончилось, когда я ушла от тебя. А для миллионов наших соотечественников твой кошмар ещё продолжается.
   - Не знаю, права ли ты, - сказал я. – Не знаю, Марго, дорогая, не знаю, любовь моя, не знаю.
    - Вартурский Университет обратился ко мне с просьбой предоставить материалы, касающиеся твоей недавней деятельности на посту премьер-министра. Я отказалась. В сущности, я ничего не знаю об этом. Но мне пришло в голову, что ты сам бы мог, отойдя от непосредственной политической деятельности, написать воспоминания и анализ событий, начиная со студенческих волнений начала сороковых и о военном кризисе минувшего года. А роль, какую ты играешь сейчас в процессе возрождения Радикальной партии, одновременно, вопреки логике – ты же левый социалист - как министр полиции, запирая все возможные и невозможные замки и останавливая общественную жизнь, такая роль всех приводит в недоумение. Это так непоследовательно, так странно! Ведь партийный аппарат, созданный тобой, может служить чему угодно, только не социалистической идее. Рут! Это очень важно и может быть очень интересно широкому читателю. И это бесценно с точки зрения исторической науки. Попробуй сформулировать свою позицию в этом случае, социальную позицию Рутана Норда, основоположника этой партии.
    Я с удивлением смотрел на неё. Кто-то просил её со мной об этом поговорить.
    - Что ты так смотришь? Я всегда считала тебя кабинетный человеком, - она поняла мои подозрения и смутилась. - Ты напрасно так долго занимался политикой и войной. Это не твоё дело. Ты же историк. И Мотас Комо так считал.
    Она стала округлой, мягкой в движениях и высказываниях, то и дело наивно улыбалась. На прощание, однако, она прошептала мне, тихо, так, будто кто-то мог её услышать, кроме меня:
    - Рути, так жить я не могла. Ни одна женщина не может так жить. Прощай. Меня, прежней, уж больше нет. Я живу в доме, куда не доносится грохот артиллерии. И когда я слышу смутный отзвук, я думаю: «Это Рути грохочет». Забавно, не правда ли?
    Мой муж не посредственность, милый. Всякого человека, который не занимается стрельбой по звёздам небесным, ты называешь посредственностью. Мой Олдейл не посредственность, он просто тень, а это гораздо спокойней, в доме всегда тихо. Но, говорят, он хороший специалист, - горячо шептала она, - и он очень заботится обо мне. Он никогда бы не полетел со мной на самолёте пьяного Ромгерта в самое логово мисорских корсотов. Он и Ромгерта побоялся бы, и моих диких братьев. То и дело спрашивает: «Тебя не продует, сердце моё?». Конечно, иногда меня это раздражает, ведь у него никакого сердца нет, какое сердце у тени из проектора? – выключи только лампочку, и его не станет. Но мне спокойно. А, кроме покоя, мне ничего теперь и не нужно. Я поэтому и рожать больше не хочу. Не хочу иметь детей от бестелесной тени. Твой сын похож на тебя. Он ломает всё, что попадает ему под руку, но мне не удалось заинтересовать его самым простейшим детским конструктором. Он сразу принялся всё развинчивать. Его дело крушить. Вылитый отец. Прощай. Я увидела тебя, и с меня достаточно. Я счастлива.
    Марго была счастлива. Никогда этого не пойму, и я не в силах смириться с этим. Отчего ей доступно оказалось это мелкое счастье насекомого, вся жизнь которого - от восхода солнца до заката? Она летала со мной в Сурно накануне взрыва в Шер Хоране, и писала, что никогда не любила меня горячей, чем в те дни. Всё это печально. Печальнее же всего, что в конце нашей встречи Марго вдруг взяла меня за руку и ласково спросила:
    - Рути, послушай…. Ты не согласишься похлопотать о бонаканском гражданстве для Олдейла и ещё ему нужна работа на каком-то солидном предприятии на Континенте. Он очень мало получает в Энергетической компании. И у него там совсем неинтересная работа.
    - Марго, дорогая, - сказал я, - ты же представляешь себе, сколько таких прошений проходят сейчас через мой кабинет. Многие потеряли работу, многие оказались в эмиграции. Я вас обоих предупреждаю, что работы нет, а гражданство получить нетрудно, но жить будет не на что.
    - Хорошо. Понятно, - сказала она, – я понимаю. Всё понимаю. Забудь об этой просьбе.
    - Почему мне забыть об этом?
    - Потому что я унизилась, - она заплакала».

    Норд на посту министра МВД и генерального инспектора Полиции быстро привёл страну в состояние концентрационного лагеря. По данным независимого статистического журнала «Бонакан в цифрах» только в течение 53 года в стране было установлено более полутора миллионов следящих радио и видео устройств. Гражданину негде было остаться наедине с самим собой, разве только в клозете. Перлюстрировалась любая переписка, в том числе и электронная, и требовалось всего несколько слов, наспех написанных безграмотной служанкой или завистником соседом, чтобы человеку отключили Интернет. А в отдельных случаях даже телефон. И для этого не требовалось санкции прокурора. Решалось в административном порядке. Всю страну обошла карикатура, где Р. Г. Норд сам запирал себя в клетку со словами: «Никто не может быть повергнут аресту без санкции государственного прокурора».
    Вместе с тем Норд с энтузиазмом взялся за реорганизацию Радикальной партии, которая и впрямь перестала выполнять радикальную программу, принятую в далёком прошлом, и её депутаты в Парламенте отдавали свои голоса за самые заскорузлые антирабочие и агрессивные законопроекты, возникшие в недрах военно-промышленного комплекса и оплаченные из колоссальных средств этого чудовища, порождённого войной и государственной и хозяйственной разрухой.   
    Норду, однако, всё меньше и меньше верили. Однако его бывшая жена ошибалась. Он вовсе не собирался поставить свою партию на службу олигархии. Наоборот.
Норд с одной стороны стягивал страну тисками полицейского надзора и постоянно сокращал пределы свободы личности. А с другой стороны, в рамках своей партийной деятельности, он трансформировал радикальную партию в военно-политическую организацию крайне левого толка.
    «Доктор Норд, - писал ему его престарелый соратник по партии депутат Собурор, - ради всего святого, перестаньте переодеваться перед каждым выходом на трибуну. Никто давно уже не понимает Вашего политического курса. Вы спутали все карты на столе. Но скажите откровенно: Где Ваша собственная игра, настоящая, а не придуманная для прикрытия? Вы теряете ветеранов, теряете молодых энтузиастов. Кого же Вы намерены приобрести? Неужто Вам никто не нужен, кроме полицейского эскорта?».

    В это время отставной капитан Консиген, долгое время командовавший охраной Норда, жил в Голоари. Он был одинок, семья погибла в 52-м году, он так и не сумел тогда отправить жену и детей в Баркарори. Мне удалось найти магнитофонную запись его ответов на вопросы корреспондента газеты «Таконенти» (сплетни).
    Эта запись не была опубликована, так как газету министерство внутренних дел заблаговременно закрыло, а весь тираж был изъят.
    Вопросы корреспондента не сохранились или не были записаны. Вот моя расшифровка этого ужасного текста.
    - «….нет, уважаемый. Никто не увольнял меня, а я был ранен очередной раз в Тропаране и на этот раз серьёзно. У меня теперь одно лёгкое. Меня и отправили в отставку. А, примерно, через год Рутан Норд позвонил мне. Вернее, офицер его позвонил и пригласил. Почему насильно? Наоборот, я рад был. Ведь помимо службы, мы друзья были. Он и дома у меня не раз гостил, и меня к себе звал, я первую жену его, красавицу, знал хорошо. И с ней дружил. Замечательные люди. И меня Норд пригласил. Я к нему приехал. Машину он сам прислал за мной. Приехали прямо в министерство. Он там и жил тогда, и сейчас он там живёт, как я слышал. Его обслуга – полицейские офицеры. Тоже ведь он потерял семью - жену и сына, она с сыном бросила его в тяжёлую минуту. Плохо. Но речь шла ведь об их жизнях. И отец его умер на Гарасао от инфаркта. А мать совсем одряхлела. Говорили, что она всё время проводит в палисаднике, полулёжа в плетёном кресле, любуясь клумбами. Кажется, она немного тронулась умом. Всем, кто любил его, было тяжело, а старик не перенёс этого. Что ж тут удивительного! Рутан Норд провалился.
    - Марк, что вы поделываете? – спросил он меня. – Очень не хватает толковых и храбрых людей. Все разбежались от меня. Кроме тех, кто погиб.
    Принесли коньяк, мы выпили, молчали. Вдруг он поднял голову. Сигарета в углу рта. Он напомнил мне прежнего Норда:
    - Марк, я затеваю большое дело. Помогите мне. На этот раз не придётся стрелять. Я хочу назначить вас начальником информационной безопасности в партийном аппарате радикалов. Там ужасный бардак. Ведь эта работа вам знакома.
    - Я отвечу только в самых общих чертах, Рут. Вам нужен хороший компьютерщик. Столько молодых ребят. Столько новых технологий. Мне не разобраться.
    - Вы отказываетесь?
    Я пожал плечами. Мне жаль было смотреть на него. Он выглядел, как обиженный ребёнок.
    - Как хотите, но я буду считать, что вы опасаетесь за репутацию. Я стал прокажённым.
    - Наплевать мне на репутацию, - сказал я. – Хотите откровенно? Дело не в репутации, а в том, что я хочу спокойно дожить до старости. Разве я не имею права? Мне предложили тренировать бойцов спецподразделений Управления Безопасности. Это спокойная работа. Восточные единоборства. Никакой ответственности и приличное жалование.
    - Хорошо, - сказал Норд. – Давайте-ка немного встряхнёмся. Пейте коньяк.
    И тут появились девки в полицейской форме, их было трое, двое молоденьких, а одна постарше, совершенно непотребного вида. Мне это было совсем ни к чему, а его явно волновало. Старшую, очень высокую и толстую, похожую на бегемота, я видел у него в секретариате. Она уселась на письменный стол, прямо на бумаги, и, грузно поворачивая тяжкий зад, выше пояса задрала узкую форменную юбку, так что швы затрещали, и быстро освободилась от трусов, - Норд засмеялся. Он был пьян.
    - Кто из вас самый смелый, господа?
    Она была в чине сержанта. Нагло и призывно с бесстыдной улыбкой развела жирные колени. Норд неуверенно улыбался и поглядывал на меня с трясущимся стаканом в руке. Конечно, я уже слышал, что он устраивает отвратительные оргии у себя в кабинете. Но мне не хотелось в это верить. Теперь пришлось убедиться.
    - Вы человек нравственный, Консиген? Никогда бы не подумал. Давайте ещё выпьем и полюбуемся на них.
    Девушки, хихикая и отталкивая друг друга, вдвоем подбежали к толстухе. Чёрт знает, что они там вытворяли, я и говорить-то не хочу. Сержант всё выкрикивала какие-то похабные мерзости. В казармах я видел и не такое, а тут был потрясён. Рутан Герберт Норд! Я совсем не ханжа, но у меня перед глазами стояло лицо покойной жены. И я про себя стал молиться.
    - О чём это вы задумались, капитан?
    - Простите Ваше превосходительство. Я молюсь Господу Богу.
    - Рути, - сказала толстуха. – Ты, если ещё не спятил, так обязательно спятишь. Кого это ты сюда притащил, на ночь глядя?
    Тогда он велел девкам убираться. Они исчезли. Норд выпил почти полный стакан коньяку и вдруг заплакал. Он браниться последними словами и плакал. Потом он посмотрел на меня.
    - Нет. Нет, Марк. Вы не правы. Рано ещё превращаться в тень. Я не тень, а человек из плоти и крови! Вы тоже. Давайте же бороться с тенями! Они заполонили всю страну….».
    Запись на этом обрывается. Разумеется, ни строчки отсюда не было опубликовано.
    Человек, который передал мне эту запись, был антиквар из маленького городка Могру. Торговал всяким мусором. Кассета попала к нему случайно.
    - Господин, это принадлежало одному журналисту. Он умер, и родные не знали, что делать с бумажками. После него остались какие-то рукописи, их у меня на следующий день полиция отобрала. А кассету я припрятал. Это ведь очень дорогой компромат, но я боюсь его показывать здесь. Вы иностранец…. Вы меня не обидите.
    На самом деле кассете цена была грош. К тому времени подобных документов было уже опубликовано очень много. Норд, однако, не обращал внимания на это. В парламентских кругах складывалось мнение, будто он что-то готовит. Этого, впрочем, ждали от него всегда. И на этот раз так оно и было. Он медленно приходил в себя. Примерно в это время в еженедельном журнале Радикальной партии «Вперёд!» выходит короткое стихотворение Норда, которое я здесь приведу полностью:

Так вот, что мы придумали!
Мы смеялись и бросили их,
Забыли и закопали.
Мы - бесстыдные наследники мёртвых
Получили в наследство веру и храбрость.
К чему это нам? Будем веселиться!
Женщины нас обнимают.
Но это не те женщины,
Что шли в контратаку на пулемёты
У стен каждого из наших потрясенных городов!
Шлюхи веселятся - их время.
Боевые подруги солдат,
Матери солдат – где они?
Забыты и закопаны.

  Это было не самое лучшее из его стихотворений. Но оно произвело впечатление разорвавшейся гранаты. Уже через несколько дней стены едва ли не каждого дома были исписаны строками из этого стихотворения. Тут и там взгляд натыкался на надпись: «Забыты и закопаны!» или «Шлюхи веселятся!», «Бесстыдные наследники мёртвых!». Полиция в растерянности не решалась стирать эти надписи.
    Некоторое время газеты и телевидение были заняты безобразным погромом в ночном клубе «Луло Фатесии» (пьяные цветы) – обычное место развлечений золотой молодёжи. Там нагрянувшей толпой безработных, бродяг и просто хулиганов были зверски убиты четверо молодых людей, из них одна девушка, и эта девушка была дочерью депутата Роба Кроноре. Многие были покалечены во время свалки – трудно оказалось найти виновных – людей из уличной толпы или полицейских, потому что завсегдатаи клуба отчаянно защищались, и полиция била уже просто кого попало.   
    Премьер-министр Порор Мерко ничего не сумел предпринять, как только временно, впредь до особого распоряжения закрыть все ночные заведения в столице.      
    В рабочих кварталах и национальных окраинах, среди бедноты то и дело возникала спорадическая стрельба по дорогим автомобилям и патрулям полиции. Всё чаще собирались толпы оборванных людей под лозунгами: «Социальная справедливость!», «В море ворьё!», «Работы и справедливого распределения доходов!».
    Внезапно вся столичная полиция и части внутренних войск, дислоцированные в Голарне, были приведены в состояние боевой готовности. Армейские части гарнизона были блокированы. Министр внутренних дел потребовал возможности обратиться к нации по всем каналам радио и телевидения. Юридически это было нарушением протокола. С такими обращениями выступают только президент и премьер-министр. А фактически это было объявлением гражданской войны. Министр обороны заявил, что Голарнский гарнизон располагает всеми возможностями для стабилизации положения, и внутренние войска будут разоружены, если последует соответствующий приказ Главнокомандующего. Премьер-министр, Порор Мерко, колебался.

    Обращение Министра внутренних дел Бонаканской Республики Рутана Герберта Норда к бонаканскому народу.
    - Уважаемые сограждане, я обращаюсь к вам не как официальное лицо, - сказал он.      
    – Я к вам обращаюсь как Рутан Норд, все вы знаете меня. И я имею право обратиться к вам – не юридическое, а моральное право, которого у меня никто не отнимет. Никогда. Я долгие годы вёл вас трудной дорогой. Дорога эта была, поистине трудной, но я позволю себе напомнить вам евангельскую истину: Широкие врата ведут в погибель, но узкие врата во спасение ведут. Не так ли?
    В течение нескольких месяцев я, занимая пост министра внутренних дел, убедился в том, что общегосударственный кризис не только не миновал, но развивается всё более интенсивно.
    В связи с этим я требую в кратчайшие сроки назначить внеочередные выборы Парламента. Страна семимильными шагами движется к диктатуре олигархии. Я со всей ответственностью заявляю: на этот момент конституционные институты абсолютно парализованы. В такой ситуации мне не оставалось ничего, как только объявить это бессильное правительство низложенным. Я приказал привести вверенные мне полицейские части и части внутренних войск, дислоцированных в столице, в полную боевую готовность и занять важнейшие стратегические пункты города. Я объявляю чрезвычайное положение по всей стране, комендантский час, и с этой минуты границы Республики закрыты. Выездные и въездные визы выдаются непосредственно полицейскими властями. Иностранцы могут покинуть республику после тщательной проверки соответствующими полицейскими инстанциями, а пока все эти лица должны, сдав ценности и оружие, находиться в специально оборудованных уже для этого лагерях перемещённых лиц. Я жду от нации поддержки. Я готов формировать вооружённые части из добровольцев для решительного использования их в случае попыток вооружённого сопротивления ставленников коррумпированной власти.
    Сограждане! Нет у меня времени для долгих разговоров. Прошу соблюдать спокойствие, дисциплину и мужественное, сознательное подчинение Комитету Общественного Спасения, который уже создан из лояльных депутатов и готовится взять на себя всю полноту власти. Главою Комитета его членам было угодно избрать меня. Мы вернём Бонакану его былую независимость, справедливое демократическое устройство и внутренне согласие сословий. Да здравствует свобода! Да здравствует единство нации!
    Из очерка Норда «Социальные особенности путча 54 года»:
    «Мне очень важно было, чтоб никто ничего не понял. Никакой конкретики. Ведь сотни тысяч смирных обывателей можно вывести на улицу только при условии, что ничего конкретного не будет даже шёпотом на ухо ни одному из них произнесено. Я их позвал на улицу, и они повалили туда огромными толпами. Я тогда ещё свято верил, что таким образом можно избавиться от преступной клики, ежегодно собиравшей в частных банках львиную долю национального дохода».
    Из воспоминаний Порора Мерко:
«Прослушав сумасшедшее выступление Норда по телевидению, я тут же ему позвонил. Трудно было дозвониться.
    - А, Пор! Как я рад, что ты звонишь. Будешь работать с нами? – спросил он. – У меня в Голарне тридцать тысяч вооружённых бойцов ополчения. Хорошо вооружены.
    - Боже мой, Рут! Что ты натворил? Как? Ты объявляешь законное правительство низложенным? А ты подумал, к чему бы это привести могло, если было бы возможно? Тебе мало оказалось всего, что уже произошло? И ты окончательно хочешь погубить страну. Что это за части ты тут формируешь? Тебе мало погибших мирных граждан? Опомнись! - кричал я в телефон. – Кровь на мостовых ещё не высохла! Мне докладывали, но я, признаться, подумал, что ты имеешь в виду какие-то отряды, вроде народных дружин, призванных следить за порядком. И что за идиотский Комитет снова пришёл в твою больную голову? Но сейчас, слава Богу, не 40 год. Тебе нужно отдохнуть.
    - Оставьте меня в покое с порядком! – закричал он. – Не нужно порядка! Нужно сражаться за свободу и справедливость. Порор, скажи мне, когда, наконец, мы дадим возможность народу расправиться с мафией?
    - Если ты снова стремишься поднять волну самочинных уличных расправ….
    - Все остальные средства против олигархии не эффективны. Это я тебе как полицейский говорю.
    Мне как премьер-министру пришлось принять крайние меры. Комитет был расформирован, Норд смещён с поста министра. Парламент подавляющим большинством голосов принял закон о безусловном подчинении внутренних войск Главнокомандующему армии страны. Был поставлен на голосование вопрос о лишении Норда депутатской неприкосновенности, но почти никто не проголосовал за этот разумный проект. Кое-кто из правых в своих выступлениях даже требовал постановления о высылке Норда за пределы страны или преданию его суду по всем обвинениям, которые были выдвинуты против него в последние годы, а обвинений и попыток возбудить уголовные дела было множество. Предпринимались и попытки организовать большой политический судебный процесс. Всё это было в Парламенте заблокировано.
    И вот первое депутатское выступление Норда после этих событий.
    - Уважаемые коллеги! Мне снятся сны. Мне снится моя родина. Великий Боже! Как же она далека от каждого из нас. Бонакан – великий и свободный….
    Из поздних воспоминаний «Мне, действительно снились сны, но вовсе не те, о которых я так высокопарно докладывал Собранию народных представителей. Мне постоянно снились руины Сурно, пылающий отель Шер Хоран, его чёрная громада, медленно разваливающаяся на гигантские глыбы бетона, и мрачная толпа, в ужасе теснившая оцепление вокруг этого кошмара, где заживо сгорали сотни людей, развалины монастыря св. Габриеля, гибнущий авианосец «Бробар Гонатон».   
    Снились мне и погубленная мною в мисорских горах, погубленная мною - именно мною - из дурацкого каприза, маленькая красавица Нени, мой верный майор Нурер Лорк и его бесстрашная проводница, Тамена Волд, погибшая вместе с ним, при подрыве склада ГСМ противника, и милая девушка, вчерашняя студентка, Тава Ворп, доброволец армии, брошенной на произвол судьбы – солдаты, спятившие от водки и паники, изнасиловали её.
    Неужели всё это было делом моих рук? И как я мог всё это искупить? И ещё мне часто снился мой давний учитель Мотас Комо. Он был великий циник. Но он меня предупреждал о том, что дорога моя неверна, совершенно искренне. Он меня любил и мной гордился….».

    По давней парламентской традиции депутат имеет право на трёх помощников, оплачиваемых из парламентских средств.
    Норд о Мелли Авек:
    «Мне её порекомендовал Генгер. Она была известной журналисткой, и в то время ей исполнилось чуть больше сорока. Но я ни разу не видел её фотографии, и по телевидению она никогда не выступала. Ничего удивительного. Издалека я, конечно, часто видел её и время от времени давал ей интервью, но приглядеться к ней в такие моменты времени не было.

    Меня поразили спутанные и напоминающие проволоку красной меди волосы. Смуглое, скуластое лицо было усеяно крупными оспинами - какая-то кожная болезнь, перенесённая в детстве. И крепко сбитая, но совсем не ловкая, корявая фигура крестьянки. Одевалась она так, будто её второпях вытащили из постели посреди ночи – первое, что под руку подвернулось. В довершение всего, глаза узкие, как у китаянки, только синие. Синева эта мне понравилась – две узких полоски синевы. Что за необыкновенные глаза, и всё время глядят тебе в лицо.
    Мы встретились втроём в маленьком кафе где-то на окраине, чтобы не привлекать внимания. Если б она явилась ко мне в офис вместе с Генгером Жаворном, об этом немедленно стали бы судачить утренние газеты.
    - Послушайте, господин Норд, - сказала Мелли, едва мы все уселись. – Послушайте старую газетную крысу. Раз уж произошли столь необычные события, их необходимо пропагандистски так обработать, чтобы они играли на вас.
    - Вы считаете это возможным?
    - Я считаю это необходимым! Возможно – невозможно! – она говорила с восклицательными знаками. - Что это за слова для политика вашего стиля? Поставьте задачу, и давайте работать! И знаете что? – она вдруг протянула руку к моей рюмке коньяку и вылила её в вазу с цветами. – Эти цветы искусственные, им не повредит, а вы скоро во время какого-нибудь выступления запутаетесь в двух словах! Это будет конец вашей карьеры! И вы стали очень мало писать, а ваши статьи значили много. Их люди ждали и верили им больше, чем вашим речам!
    Сама Мелли пила коньяк непрерывно. Он совершенно на неё не действовал.
    - Послушайте, Мелли, - сказал я. – Признаться, я надеялся, что вы наведёте порядок в работе депутатской фракции. Чёрт знает, чем занимаются депутаты-радикалы.
    Тогда она вот что отмочила. Она подозвала официантку. Это была молодая девушка.
    - Простите, как вас зовут?
    - Барбара.
    - Очень приятно. Вот депутат Парламента Рутан Герберт Норд. Хотите работать его помощницей? Тридцать тысяч крейцев в течение месячного испытательного срока. Потом – семьдесят пять. Вы владеете компьютером?
    - Я студентка.
    - Простите, минутку. Это недоразумение. Мадам неудачно пошутила. Я прошу у вас прощения. Мелли, что вы вытворяете?
    - А вы что вытворяете? Вы мне предлагаете место делопроизводителя?
    - Рутан, Рутан, Мелли! Успокойтесь, - сказал со смехом Генгри. - Рутан это, действительно, недоразумение. Я вам рекомендую очень перспективного человека. Если вы, вообще, не собираетесь бросить политику, без такого человека вам не обойтись. Особенно сейчас.
    - Хорошо. Извините меня, Мелли. Я хочу выслушать, что вы предлагаете. И последую вашему совету, если….
    - Вот-вот. Журнал «Вперёд», газета «Свобода». Вы ещё не забыли 48 год?
    - Журнал появился позднее, а газету я сам издавал, сам редактировал и был её единственным автором. Ежедневная газета. С ума сойти, как вспомнишь.
    Итак, мы сидели втроём в кафе. Пили коньяк. И я обнаружил, что совсем не замечаю своего верного друга Генгера, а, не отрываясь, гляжу в раскосые глаза Мелли и слушаю её выкрики. Я сделал ей двусмысленный комплимент:
    - Мелли, знаете, кого вы напомнили мне? Кулан-хатун. Так звали последнюю, самую любимую, молодую жену Чингиз-хана. Она была красавица.
    - Да, - нисколько не смутившись, ответила она. – Она была красавица, как и я – на монгольский манер. Её отравили, если я ничего не перепутала. Она влезла в государственные дела. И я тем же занимаюсь постоянно.
    - Она, действительно, вмешалась в государственные дела. Но очень своеобразно. Родила старику сына, который по монгольскому обычаю был его наследником. Кто-то из старших сыновей….
    - Понимаю. Вы мне льстите. Вы же известный сердцеед. Рути! Поменьше коньяку! И знаете что? Давайте-ка подумаем о прессе. Этих двух изданий достаточно. Не хватает только прежнего издателя, редактора и автора. Подумаем вместе, друзья, куда он девался, этот неугомонный человек?
    Я вздохнул:
    - В последние годы меня здорово отбуцкали, как боксёры говорят. Я сейчас в состоянии нокдауна.
    Мелли проговорила, в меру своих возможностей стараясь придать выражению лица элегическое выражение:
    - Господа, на улице чудный вечер. Поедемте в Латерер и побродим там. Поболтаем с уличными художниками.
    Когда приехали в Латерер, уже стемнело. Улицы, освещённые жёлтыми фонарями, были полны слоняющихся туристов. Художники сидели в кафе, и большинство из них уже здорово набрались. Меня везде узнавали. Мелли и Генгера тоже узнавали. И стало очень скучно. Давно со мной не случалось такого: мне расхотелось пить. Наоборот. Я хотел быть трезвым.
    - Послушай, Генгри…. Ты не обидишься, если….
    - Великолепно, - сказал он, улыбаясь. – Мне тут нужно заглянуть к одному приятелю.
    Мы с Мелли остались одни.
    - Куда ещё можно поехать? – спросил я. – Я вижу, вам здесь надоело.
    - Вы обязательно хотите ехать куда-то?
    - Нет. Я вот что предлагаю…. Есть тут одно место. Вы, Мелли, знаете, виноват, знали полковника Сораса Ромгерта?
    Она вздохнула и провела сильными, грубыми пальцами по лбу:
    - Да, Рутан. Я знала этого человека. Очень хорошо знала его. Он был моим мужем. Недолго и несчастливо, но был мужем. И какое-то время я была без ума от него. А он…. Сорас это Сорас. Самолёты и водка. Сказать по правде он не оставил ни копейки от денег моего покойного отца.
    - Вот как? Я-то уверен был, что Сорас – старый холостяк. И он никогда не говорил, что был женат.
    - Не сомневаюсь. Он не часто вспоминал об этом, - Мелли вздохнула и улыбнулась. - Но Сорас был женат дважды. Развод с первой женой не был оформлен официально. Официально его вдовой считается некая Анна Ромгерт в девичестве ра-Рукор, баронесса. А наш с ним брак свершился на небесах, но оказался, как и первый - неудачным.  Мы куда-то собирались ехать?
    - Но, предлагая поехать туда, Мелли, я ещё не знал….
    - Куда?
    - Кафе «Гнездо соловья».
    - Где это? – она не знала.
    - Мелли, вы знаете ведь, где умер Сорас?
    - В Госпитале Военно-медицинской Академии.
    - А где с ним случился инсульт?
    - В каком-то кабаке. Разве не в «Гранате»?
    - Нет. Он потерял сознание в этом маленьком кафе. Очень редко он приходил туда. Я расспрашивал хозяина. Ничего связного добиться мне не удалось. Ночное кафе, где собираются игроки в лото, у кого бессонница. Все они работают в лесничестве. Там даже пьяниц не бывает никогда, кроме скрипача. Там прекрасный скрипач, у которого прозвище Соловей. Замечательный музыкант, когда не напивается. Вот и всё. Но вы меня простите, и мы туда, конечно, не поедем.
    Мелли молчала, а мы шли в толпе. Моя машина с трудом следовала за нами. Изредка раздавался её пронзительный сигнал – депутатский эскорт. Через некоторое время она вдруг сказала:
    - Так вы друзьями были? А вы знаете, что он очень любил музыку и неплохо играл на фортепьяно? Водка и самолёты. Самолёты и водка. Музыка уступила дорогу, а я уж и подавно, - она улыбнулась, и я вдруг увидел, что зубы у Мелли белоснежные, ровные и улыбка преображает её лицо, делая его привлекательным. Если, конечно, это грустная и добрая улыбка, которой она улыбнулась мне в этот момент. Не так уж часто она улыбалась, вообще. – Знаете что, Рути? Поехали туда. Я знаю, почему Сорас пришёл в это кафе накануне смерти. Хорошую музыку послушать хотел. Далеко это?
    Я сказал, что это по шоссе на Тропаран, и на моей машине мы там будем минут через сорок. В машине мы почти всё время молчали. Только один раз Мелли заговорила. Она сказала:
    - Да. Поездка. Вот это поездка, чёрт возьми! Но я хочу послушать скрипача. Если Сорасу он нравился, значит, музыкант неплохой. Знаете, Сорас говорил, что самолёт это целый оркестр. Иногда в воздухе – он первое время часто брал меня с собой – вдруг спросит:
    - Слышишь трубу? А вот это струнные. Слышишь? Это флейта. Так ты говоришь, скрипач хороший? Сегодня у него будет слушатель. Сорас научил меня слушать музыку.
    Мелли обратилась ко мне на «ты». Это случилось непроизвольно, и она со своей чудесной улыбкой поправилась:
    - Прошу прощения, Ваше превосходительство.

    Как всегда, в кафе «Гнездо соловья» было тихо. Так тихо, что слышен был шум сосен, которые окружали маленький бревенчатый домик. Соловей, которого звали, собственно, Коло Дори, сидел за столиком с бутылкой водки, но был ещё относительно трезвым. Я хорошо знал его слабости.
    - Маэстро! – сказал я, подведя Мелли к его столику под руку. – Я решился сегодня представить вам моего друга, сотрудницу и соратницу по политической борьбе. Госпожа Мелли Авек – маэстро Коло Дори. Госпожа Авек большая ценительница скрипичной музыки.
    Поднявшийся со стула старик склонил седую голову и церемонно поцеловал у дамы руку.
    - Мадам! Настоящая музыка здесь редко звучит. Мне приходится исполнять простые народные мелодии. Но и народная музыка имеет свои достоинства, а, кроме того – она ведь источник классического музыкального искусства. Вы окажете мне честь, господа? – он гостеприимно отодвинул стул. - Что вы хотели бы услышать сегодня ночью?
    - Что-нибудь из Паганини. Вы исполняете каприсы Паганини? – сказала Мелли, садясь за его столик и бесцеремонно потянув меня за рукав, чтобы я тоже сел.
    - Это музыка очень сложна – не только для исполнителя, но и для слушателя. Я знал только одного человека, который заказывал Паганини в этом кафе. Это был лётчик. Он погиб. Его звали Сорас Ромгерт. Знаменитый герой. Быть может, вы слышали о нём?
    - Что-то слышала, - спокойно сказала Мелли.
    - Погиб? Коло, что ты говоришь?
    - Да, я тебе говорю, что он погиб в полёте. Я был тут, рядом с ним, и сразу подошёл к нему, когда он на стол повалился. У него уже плохо действовала речь, и его последние слова были: «Не могу связаться с базой. Горючее на исходе. Видимость – ноль. Теряю ориентировку». И он очень сильно бранился. Знаете, так – по-солдатски. И ещё что-то такое говорил, но я запомнил только это. Он был в это время в полёте, в небе. Вот как он погиб. Неужели вы не понимаете, господа? Сегодня я исполню вам то, что он заказал мне тогда, но прослушать уже не успел. Он хотел именно что-то из каприсов Паганини.

    Мы слушали музыку. Коло Дори всегда играл без сопровождения. В отличие от большинства музыкантов, во время исполнения лицо его было неподвижно, и совершенно неподвижно стоял он со скрипкой на маленькой сцене. Его игра была неуловима, и казалось, будто скрипка звучит сама.
    Лицо Мелли в эти минуты поразительно изменилось. Красивой она, конечно, не стала. Но лицо её стало неожиданно строго, значительно, задумчиво, и так благородно было его выражение, что я только изредка украдкой решался взглянуть на неё. Два узких ярко-синих луча её взгляда уходили куда-то в бесконечность.         
    Сколько я, однако, банальностей здесь нагородил! Вполне естественно. Я тогда просто был без ума от неё.
    Коло играл около часа в полной тишине. Кроме нас в кафе сидели за лото ещё несколько человек. Это были рабочие местного лесничества. Они слушали, как и мы, забыв про всё на свете. Только изредка кто-то из них наливал стопку простой водки и молча её опрокидывал. Потом, когда Коло устало опустил скрипку, кто-то из них проговорил:
    - Соловей, ты уж давно так не играл. И ты музыку эту редко играешь. Я помню парня, который тебе заказывал это, а потом его на Скорой помощи увезли. Он умер?
    - Умер, Грото. Он умер, - сказал Коло. – Знаешь, он был военный лётчик, много раз умирал. А этот раз был последний.
    - К тебе пришли важные господа. Не напивайся, Коло.
    - Не такие люди пришли, чтоб не напиться, - сказал старик. Он вернулся за столик и налил себе полный фужер коньяка. – За что мы выпьем?
    - Говорят, прошлое никогда не возвращается, - сказала Мелли. – Я хочу выпить за то, чтобы оно иногда показывалось нам издалека, звучало издалека, как сегодня. Сейчас мы выпьем за это, а потом, Коло, расскажите мне, что-нибудь о Сорасе Ромгерте. Мы с ним были когда-то очень близки, но мало что знали друг о друге. Расскажите нам о Сорасе и о Паганини. Вы же знаете их обоих.
    В ту ночь был сильный холодный ветер. Шум сосен и вой ветра. Растопили камин, потому что дуло из окон. И тревожные трепетные отсветы пламени легли на лица.
    - С Николо Паганини я разговариваю каждый день. Особенно по утрам, когда затылок болит, но в голове ещё ясно и светло. Всегда о музыке. О жизни как-то не получалось разговора. А с вашим другом я говорил всерьёз всего несколько раз. Говорили мы каждый о своём, почти не слушая друг друга. Он мне рассказывал о полётах, а я ему о музыке.
    - Но мы оба дилетанты. Мы не поймём того, что Паганини говорил вам о музыке.
    - Да, - сказал Коло. – Вряд ли.
    - Коло, вспомните для меня, что-нибудь из того, что рассказывал вам Сорас.
    - Сорас однажды рассказал мне, как его самолёт подбили, и он горел в самолёте, и посадил его чудом на каком-то пустыре. И до того на его лице были следы ожогов, полученные в ранней молодости, во время первой войны на Архипелаге, а после этого случая.... В эти минуты, он говорил мне, его самолёт исполнял «Полонез» Агинского. Ведь его самолёт это был целый симфонический оркестр.
    - Я знала его ещё до второй войны. Я не хочу про это.
    Коло Дори помолчал, а потом улыбнулся:
    - Но вы наверняка знаете, что он умел очень ловко показывать фокусы на картах, монетках, самые разные фокусы, со стаканом водки, например, который он устанавливал у себя на голове. Потом стряхнёт его, поймает зубами за край и выпьет. Ни капли не проливалось. Кто тут ни пробовал – никому не удалось такое.
    - Он любил цирк. У него было много друзей среди цирковых артистов, и кто-то из них его научил фокусам. Он часто говорил, что, если б не самолёты, стал бы циркачом, - сказала Мелли.
    Но она не улыбнулась.
    - А музыкант – разве не фокусник? Посмотрите, он протянул Мелли скрипку. - Что это? Какая-то деревянная коробочка. Теперь смотрите, - Дори взял скрипку и сделал движение смычком. Послышался протяжный, печальный, нежный звук, чистый и звонкий, - разве это не фокус?
    Но Мелли было грустно.
    - Коло, - сказал кто-то из игроков в лото, - всё это здорово, но ты сыграй-ка нам «Красавицу жену». Господин депутат, послушайте нашу песню, мы споём её хором, а Коло подыграет нам. Вы же наш, господи Норд? Вы за нас? Мы хотим спеть для вас.
    Коло не поднялся на сцену, а остался в зале. Он расхаживал между столиков со скрипкой, наигрывая простой мотив, а несколько охрипших голосов затянули:

Я и минутки не поспал. И как уснёшь, ребята,
Когда со мною рядом красавица жена!

    Эта старая песня, которую все мы знали, всех развеселила. И Мелли улыбнулась. Эти люди песню свою очень любили. Её пели их отцы и деды. Старая песня лесорубов постепенно превратилась в своеобразный гимн бонаканских рабочих. И, как смог, я стал подпевать:

Чашка крепкого кофе и – вперёд!
Днём работа, жена ночью.
Когда ж я буду спать?

Как ночью уснуть?
Она только вздохнёт -
Я уж проснулся,
Чтобы обнять её!

Но она всегда во сне вздыхает.
Ей снится по ночам,
Только любовь,
Только мои поцелуи.
Когда ж я буду спать?

    Эти разудалые куплеты могли следовать друг за другом очень долго. Потом наступала пауза.

А поздно вечером
Прибегает на делянку –
Муж не вернулся домой.
Его задавила, падая, старая сосна.
Может, он плохо выспался? –
Спросил управляющий. –
Может, выспался плохо?

Да разве выспишься, когда всю ночь
С тобою рядом красавица жена?

    Этот неожиданный финал пелся совсем на другой мотив – протяжный и печальный.

    - Рутан Герберт Норд, - вдруг тихо произнесла Мелли. – То, что сейчас вы скажете этим людям, через несколько дней разнесётся по всей стране. Вставайте и говорите!
    Я поднялся и долго молчал.
    - Ну! – сказала Мелли.
    И вот что я сказал тогда. Она оказалась права. Уже через день мои слова, сказанные в присутствии нескольких человек, были уже написаны на каждой стене, на каждом заборе, едва ли не из каждого окна вывешивали полотнища с этими словами. А всего-то я сказал:

    - Ребята! Ещё в сороковые годы я обещал вам новый свободный и богатый Бонакан. И только сейчас пришло время сдержать слово. Почему именно сейчас? Да просто потому, что я сердцем и духом рос вместе с вами. Народ наш рос, все мы росли. Сейчас мы доросли до свободы, мы уже можем сразиться за неё с теми, кто некогда похитил этот дар Божий у нашего народа. Я зову вас на борьбу с олигархами на жизнь и смерть. А вы меня не оставляйте и верьте каждому моему слову, но и не забывайте, что у меня только две ноги, а не четыре, как у лошади. А ведь и лошадь, бывает, спотыкается.
    Какой-то человек с протезом вместо правой руки ответил мне:
    - Послушай, Норд, мы много скверного слышали о тебе, а не верили этому никогда. Я помню, как ты приехал на фронт, когда противник уже захватил Тропаран и катился к столице. И ты остановил их танки. Ты их остановил. Я свидетель, ребята, - он оглянулся. – Я его там видел, в траншеях. Я там руку оставил, потому что сумасшедший был артобстрел. Он совсем ничего не боялся. Господин Норд, мы вас не оставим.
    Уходя, я каждому пожал руку, а инвалида обнял, и он заплакал. Всё было очень трогательно. Что мне делать на следующий день, я не знал. Мелли была рядом со мной в машине. И она сказала:
    - Если хочешь, больше не будешь спать. Я тебе спать не дам. Как в этой песне».

    В сентябре 53 года начинается период, который в Бонакане принято называть «революцией лозунгов». Рутан Норд внезапно активизировал свою деятельность, и главным образом это коснулось печатных изданий, которые тем или иным способом он поставил под свой контроль. Но, кроме того, Р. Норд, действуя энергично и решительно, как этого никто уже не ждал от него, организовал неслыханную эскалацию митингов и демонстраций, происходивших по всей стране ежедневно.
    И он выступал в некоторые дни по три-четыре раза в разных городах страны, на разных митингах, или участвовал в шествиях и демонстрациях, или выступал с серьёзными докладами в таких авторитетных учреждениях, как Вартурский и Голарнский Университеты, Президиум Бонаканской академии, Институт Экономического Развития, Управление стратегических расчётов Генштаба.
    Была реорганизована редакция газеты «Свобода». Он снова умудрялся выпускать её, не пользуясь ничьей помощью, кроме Мелли Авек, которая была постоянно рядом с ним.
    Из воспоминаний Мелли Авек:
    «Однажды, это было в начале зимы 54-го, мы с Рути поехали на выходные в Талери. Я просто обмирала со страха. Мало того, что я урод, так ещё и старше его почти на десять лет. Когда мы вышли на перрон, Рути сказал:
    - Знаешь. Пойдём пешком. Ты посмотришь на город и проветришься. И успокоишься, - добавил он, крепко на глазах у всех обнимая меня.
    Я не раз бывала в Талери, но всё по редакционным заданиям, и некогда было рассматривать город – я ведь никогда не писала краеведческих очерков.
    - Мы сейчас выйдем на набережную, пройдёмся немного, полюбуемся зимним морем, и ты увидишь мою яхту «Элиз». В честь мамы я так назвал судно. Если не устала, поднимемся и зайдём к капитану Торку Праверу, выпьем с ним по рюмке. Это мой друг, я хочу, чтоб ты понравилась ему.
    Мы шли вдоль пустынной набережной, дул жгучий морозный ветерок, и волны с весело искрящимися на солнце гребешками катились от самого горизонта к берегу.           Небольшой белоснежный парусник с тремя высокими мачтами, слегка покачивался у бетонного причала. Паруса были аккуратно свёрнуты. Рутан подошёл к трапу и крикнул:
    - Хэй, вахта!
    - Есть вахта! – откликнулся чей-то голос.
    - Капитан на борту?
    С высокого борта свесилась голова человека, повязанная красным шерстяным платком. Рутан заговорил с ним по нантекски. Ещё через несколько минут по трапу уже быстро бежал к нам бодрый краснощёкий, совершенно седой старикан в белом кителе с золотыми нашивками на рукаве и лихо примятой и сбитой на затылок мичманке. Рутан обнял его.
    - Торки, это Мелли Авек. Ты слышал, я думаю…. Капитан Торк Правер.
    - Очень приятно, мадам. Прошу вас в мою каюту, - старик явно старался не смотреть на меня.
    Но когда он посмотрел на меня своими серыми глазами с привычным прищуром моряка, я поняла, что понравилась ему. Хотя не думаю, чтобы он в меня влюбился, как когда-то, говорят, влюбился в Маргарет Ревен.
    - Рути, если мадам Элиз Норд узнает, что ты не сразу домой поехал, она обидится.
    - Хочу, чтоб Мелли немного освоилась в Талери.
    Мы выпили и поговорили о пустяках. Потом после некоторого молчания старик сказал мне:
    - Мадам Авек. Этот человек – сильный, как брашпиль, но иногда он бывает слабым, как надежда увидеть что-то неожиданное за горизонтом. Я поясню. Брашпиль – это лебёдка, которая поднимает тяжёлый якорь, а за горизонтом… всякий моряк знает, что его ждёт за горизонтом. Там почти не бывает неожиданностей. И всё же надеешься всегда или наоборот боишься – вдруг что-то не так, и увидишь чудо. Вот он какой, наш Рути Норд! Мы все должны беречь его, а вы особенно, потому что вы ближе к нему, как никто из нас.
    - Я думала, господин Правер, что моряки всегда говорят прямо и… не так витиевато, что ли. Вы сказали, как будто прочли стихи.
    - Рад, что вы оценили, - ответил он, с улыбкой открывая пожелтевшие от табака, но крепкие, будто у старого волка, зубы. – Я вам признаюсь, что я это всю ночь сочинял для вас. Я ведь очень люблю Рутана Норда. И я очень беспокоюсь. Женщина может человека поддержать и может погубить его.
    - Но я постараюсь его не погубить. Я не просто женщина. Я человек, такой же, как и Рути. Мы сражаемся с ним вместе, плечо к плечу.
    Правер выпил коньяку, стал раскуривать коротенькую почерневшую от времени трубку и замолчал. Он долго молчал, взглядывая со своим прищуром то на Рута, то на меня.
    - Кто из вас, господа, скажет мне, за что и с кем вы сражаетесь?
    - За свободный Бонакан, - сказала я. – Против олигархической банды, пожирающей богатство страны. Мы – социалисты.
    - Послушай, Торки, - сказал Рут, - мы поведём Бонакан за горизонт и посмотрим, что нас там ждёт.
    - Вот это меня и беспокоит. Социалисты. Я читал книжку про Сенда Рокта, социалиста. Он жил лет сто тому назад. Его убили, а потом стали убивать рабочих. За горизонтом…. Вы знаете, что там?
    - Знаю, как ты знаешь, когда выходишь в открытое море, - сказал Рут.
    - Мне показалось в 52 году, что….
    - Многого я тебе не расскажу, но я хочу, чтоб ты знал: В 52 году меня надули мои коллеги из Итарора и Никании. Может человек поверить лжецу и ошибиться?
    - Я вот у себя на корабле ошибаться не имею права. Корабль ведь не мой. А, кроме того, на нём 16 человек команды, не считая пассажиров. Я всегда точно знаю, что там, за горизонтом. Если есть сомнение, никогда не выйду в море. Кроме того, я хочу, чтоб ты знал, что люди говорят. Тебя они любят и верят тебе. Но они думают, что социализм – это когда рабочих убивают. Сейчас их пока просто грабят. Не знаю, что лучше. И все сомневаются. Социализм! Как только социализм – так сразу стрельба. А если рабочие станут убивать – я ведь читаю иногда газету «Свобода» - так это нисколько не лучше. Пусть не будет стрельбы, Рут.
    - Эх, чёрт! – вдруг сказал Рут и ударил кулаком по столу. – «За горизонтом», вот как будет книга называться. Это будет книга об истинных целях социалистического движения. Что ты скажешь, Мелли?
    - Напиши книгу Рути! – сказала я. – Давно следовало написать. Я буду помогать тебе.
    Мы провели на яхте около часа. Для того чтобы ехать домой, он хотел взять такси, но на причале уже стояла машина, присланная Муниципалитетом и ещё одна с полицейской охраной.
    - Старший лейтенант спецподразделения полиции Вури Пролло, Ваше Превосходительство, - сказал офицер, прикладывая пальцы к козырьку. - Приказано глаз с вас не спускать, Ваше Превосходительство.
    - Хорошо. Домой нас отвезёте, и до завтра можете быть свободны. Не волнуйтесь, я позвоню в Муниципалитет и договорюсь там, чтобы мы с вами не слишком надоедали друг другу.

    Маленькая, очень опрятная старушка сидела в плетёном кресле, поставленном на одной из дорожек небольшого палисадника перед двухэтажным домом, сложенным из дикого камня, с высокой каминной трубой, как строят в Нантеке особняки состоятельные люди.
    - Рути! Почему так рано сегодня? В гимназии не было занятий?
    - Отпустили по домам, мама, - сказал Рут, крепко взяв меня за руку, потому что я испугалась. – Всех отпустили.
    - Что это за неожиданные каникулы?
    - Мама, позволь тебе представить мадам Мели Авек, мою помощницу в Парламенте и партии.
    Старушка подняла на меня выцветшие от времени светло-голубые глаза.
    - Здравствуйте, мадам. Рут писал мне о вас. Я рада, что вы нашли время навестить меня здесь. Извините, что я не встаю. Ноги отказывают. Кроме того, как вы только что, вероятно, заметили, - улыбаясь, проговорила она, - я схожу с ума. Мне вдруг показалось, что Рути пришёл домой из гимназии, - она улыбнулась мне. – Забавно. Трост умер, мой муж. А я всё по утрам боюсь проспать. Только мне он доверял варить свой утренний кофе. И пил его ещё в постели. На одеяло положит свой ноутбук и просматривает в Интернете все сайты по филателии. А кофе обязательно проливалось на пододеяльник. С этим невозможно было бороться. Все его альбомы целы. Не знаю, что с ними делать. Приезжали какие-то люди и предлагали продать коллекцию за триста тысяч долларов. А потом ещё приехал молодой человек, который предложил выставить альбомы на аукцион, который ежегодно проводится в Женеве. Рут! Но я хотела бы подарить папину коллекцию Бонаканскому Национальному музею. Как ты думаешь?
    - Мама, всё это, действительно большая ценность, и мы все вместе подумаем. Возможно, Талерийский Муниципалитет захочет приобрести эти альбомы для краеведческого музея. Отец очень любил Талери. Он неохотно выезжал отсюда даже по важным делам.
    - Да, мадам Авек. Мой муж был талериец. Его знали все нашем маленьком городе. Не раз предлагали баллотироваться в мэры, но он отказывался. Он был очень занятой человек. Но когда ему пришлось покинуть Талери – он умер. Он не мог жить на Гарасао. Господи! Что за ужасные места. Слишком много чернокожих. Краснокожих. И желтокожих, - она засмеялась. - Я не расистка. Но находиться на улице в толпе этих разноцветных людей мне было просто страшно. Я болтаю, а вы проголодались.
    Мадам Норд позвонила в бронзовый колокольчик, стоявший на столике, таком же плетёном, как и кресло, в котором она сидела:
    - Отправляйтесь в гостиную, вам туда принесут чего-нибудь перекусить. Рути, мальчик, я чуть позже, когда меня доставят к вам в гостиную, хочу с тобой поговорить о твоих делах. Вы не возражаете, мадам Авек? Я буду рада, если вы тоже примете участие в нашем разговоре.
    В гостиной накрыли очень чопорный стол, если не считать бутылки коньяка, без которого Рут не садился за стол никогда. После того, как мы съели по нескольку горячих бутербродов с ветчиной и по блюдцу с салатом, принесли кофе и бисквиты.
    - Мадам Авек, я уже не могу сама управляться на кухне, но эти бисквиты я научила готовить прислугу, - две молодые девушки, опустив глаза, молча обслуживали нас.
    Старушка начала издалека:
    - Рути, а ты ещё помнишь время, когда мой сын не был государственным деятелем?
    Все мы засмеялись – втроём.
    - Разве только, когда я в гимназию ходил, мама.
    - Ты, конечно, знаешь, что я не слишком привечала у нас господина Мотаса Комо, хотя он и был великим человеком, да к тому же ещё и другом твоего отца. Это был, конечно, необыкновенный человек, - продолжала она, обратившись ко мне. – Но я с трудом переношу людей, не имеющих твёрдых нравственных установлений. Рути ещё был ребёнком, а Комо в его присутствии позволял себе говорить о вещах весьма сомнительных. Но, Рути, я хочу к тебе обратиться. Не он ли, твой великий учитель, незадолго до смерти категорически советовал тебе отказаться от политической карьеры? – старушка задумчиво помешивала кофе в чашечке, изредка с наивной хитростью взглядывая на сына, а иногда на меня. - Мотас Комо считал тебя будущим великим историком. Я очень хорошо помню один случай. Тебе было лет пятнадцать, и рабочие на судоремонтном заводе объявили забастовку. Они требовали повысить им заработную плату. В городе было очень шумно. Однажды, когда господин Комо обедал у нас, мы услышали со стороны гавани стрельбу. Там полиция стреляла резиновыми пулями. И ты вскочил, как встрёпанный. Именно, как встрёпанный! Ты кричал, что хочешь быть там, где народ сражается за свои права. Вспомни, что он сказал тебе тогда – твой учитель.
    - Мама, он не раз высказывал эту мысль. Он сказал, я отлично помню этот случай, что каждый человек должен сам бороться за свои права, не касаясь чужих прав, которые его не касаются. Сказал, что, вмешиваясь в чужую борьбу, я нарушаю естественные права личности быть свободной. И ещё он добавил, что моё призвание в том, чтобы подвергнуть эти социальные явления строгому и правильному научному анализу. Большего никто не в силах сделать для этих рабочих. Ну, что ж! Я его не послушал.
    - Вы знаете, дети, - сказала, ещё помолчав немного, мадам Норд, - я никогда не интересовалась политикой, мало общалась с людьми не своего круга, а сейчас-то и подавно – я просто изолирована. Изредка перезваниваюсь со старыми подругами, чтобы пожаловаться друг другу на всевозможные болезни. Но один недавний эпизод вас обоих может заинтересовать.
    Одну из этих девушек, которые обслуживают нас, зовут Нарен. Она из далёкого рыбачьего посёлка. Отец её погиб в море. Мать тоже в прислугах. Это ведь и есть тот самый - народ? Или я что-то путаю? Я спросила её, знает ли она, кто такой Рутан Герберт Норд, мой сын? И что же она ответила? – мы с Рутом заинтересованно молчали.
    - Рутан Норд «Русалку» написал. Это его песня, - вот что она мне ответила. – Но она не знает, что существует в Бонакане Радикальная партия, которую ты создал в возрасте двадцати лет. Не знает, что её зовут на баррикады. Она вовсе не настроена, подобно «Свободе» Делакруа, размахивать винтовкой, обнажившись при этом, невесть зачем, по пояс. Я открою вам секрет. Эта девушка хочет выйти замуж в Талери. И уже, кажется, есть претендент на её руку и сердце. Очень хороший молодой человек. Он работает на судоверфи. Я переписываюсь с её матерью, и мне поручена роль свахи. Жаль, что при этом я потеряю хорошую служанку.
    Потом она спросила:
    - Рути ты был когда-нибудь в Зееборне?
    - Нет. Ни разу не пришлось.
    - Маленький городок, почти деревня, в ста милях отсюда на Запад. И у меня там живёт подруга, живёт одна с тех пор, как овдовела, и я с ней заключила твёрдый договор. Но это тайна. И я вам больше того скажу. Это государственная тайна, господа. Потому что, как только Его Превосходительство Рутан Норд захочет, он сможет жить в доме этой женщины, сколько понадобится, я заплатила вперёд. Разумеется, жить не обязательно одному. Вы, мадам Авек, можете жить там тоже, раз вы помогаете Руту в его делах.
    - Мама, ты заплатила вперёд? Ты уверена, что появится такая необходимость, мне скрываться в такой глуши? От кого?
    - От кого-нибудь придётся, Рут. Если не в этом году, так через год, времени у тебя совсем немного. Его всегда меньше, чем человек предполагает, - серьёзно ответила старуха, и её лицо неожиданно стало жёстким и строгим. - Всегда имей это в виду, и об этом никто не будет знать, кроме нас троих и моей подруги Ренальды Готтом. Ты известишь меня, Рут, когда увидишь, что необходимость появилась, и тебе необходимо на время исчезнуть?
    - Хорошо, мама. Обещаю.
    Этот разговор произвёл на него тяжёлое впечатление. Он не раз говорил мне, что его мать не осмысляет окружающее, а действует в силу женской интуиции – почти всегда безошибочно. Когда мы остались одни в его комнате. Он задумчиво сказал мне:
    - Мелли, как ты думаешь, или, может быть, есть какие-то статистические данные…. Люди, которые миллионными толпами собираются на митинги – насколько сознательно они это делают? Конечно, когда девушка из рыбацкого посёлка…. Но её мать, зрелая, видавшая виды женщина, вдова моряка? Она тоже ничего не знает и ни о чём не задумывается? Все несправедливости воспринимает, будто дождь или снег? - вопрос ребёнка.
    Этот человек, которого я очень любила тогда, мог заниматься в жизни чем угодно – он был необыкновенно талантлив – только не политикой, Мотас Комо был прав. Я видела очень хорошо, что связываю свою политическую судьбу с деятелем, способным рухнуть в самый неподходящий момент.
    Но Рутан Норд – моя последняя любовь. Что его привлекало во мне? Во всяком случае, не моя татарская физиономия. Может быть, я умела вести себя с ним в интимных отношениях. Я, действительно, не давала ему спать. А может быть, это он постоянно будил меня. Мы оба просто друг другу не давали спать.
    Я из семьи истинных христиан, но и в нынешнем печальном возрасте, и с гимназических ещё лет, уверена, что это очень многого стоит – такие отношения. Мы и днём часто, друг другу покоя не давали. Однажды я пришла на заседание парламентского комитета, где он должен был докладывать, и сказала, что его требует к себе Мерко – срочно. А поехали мы домой.
    - Да ведь в его резиденцию сейчас бросилась целая стая репортёров! – со смехом сказал он мне.
    - Ну, их к чёрту!
    - Ты права, любимая, - сказал он. – Ты совершенно права, - говорил он в машине, жарко целуя меня. – Ну, их всех к чёрту!
    Позднее, Генгер Жаворн говорил мне, что я Норда, в этом смысле, спасла. Накануне знакомства со мной Рут ужасно распутничал и всё больше пил.
Кроме того, ему нравилась моя энергия и убеждённость, а я надеялась принять участие в создании великой книги, которую он, безусловно, мог написать. И был какой-то момент, когда он считал, что без моей помощи он не напишет этой книги».

    Итак, с 53 года по 58 Рутан Норд продолжает эскалацию непрерывной социалистической, а по сути, антиправительственной пропаганды всеми средствами, которыми он располагал как депутат, руководитель парламентского большинства и один из наиболее популярных политиков в стране. В конечном счете, к моменту официальных выборов в Парламент страна находилась в состоянии анархии. Выдержка из письма премьер-министра Порора Мерко Рутану Норду, датированному декабрём 56 года:
    «…. Мне известно, что Вы никогда не задумывались о своей репутации, поскольку она имеет свойство воскресать, подобно фениксу из пепла. Причина этого явления – чрезвычайно пристрастное отношение миллионов бессловесных тружеников к Вашему имени. Я же обращаюсь к Вашему чувству долга и безупречной порядочности, в которых, не смотря на все наши принципиальные и неразрешимые разногласия, ни разу не имел оснований усомниться.
    Необходимо провести выборы, которые Радикальная партия, безусловно, выиграет огромным большинством, в обстановке, хотя бы приблизительно напоминающей о реальном воссоздании Законодательного института – важнейшего из демократических учреждений, которому следует вернуть, наконец, возможность влиять на ход вещей.
    И я настоятельно прошу Вас подумать о формировании коалиционного кабинета, иначе внутригосударственный кризис перерастёт в революцию со всеми вытекающими последствиями.
    У меня на столе весьма неутешительные, более того, угрожающие доклады из Министерства финансов и Национального банка. По некоторым данным объём национального экспорта понизится в будущем году никак не менее чем на 20%, а импорт, естественно увеличится, и множество мелких производителей уже сейчас находятся на краю банкротства. Что касается финансов, то вся банковская система ещё жива только вследствие постоянных многомиллионных инъекций из государственных средств.
    В моём распоряжении находятся данные внешней разведки, которые свидетельствуют о крайне агрессивных настроениях в определённых кругах Итарора и некоторых других сопредельных государств, а также на Архипелаге, где государственная власть на сегодняшний момент совершенно парализована.
    Ваше Превосходительство! Вы несколько раз уже едва не погубили Бонакан, и Вы же его спасали в самый критический момент. Близится развязка. Баррикады!    
    Господин Норд, я поручаю Вас Милосердному Богу, Вас и вместе с Вами нашу родину, которой грозит опасность превратиться в конгломерат практически независимых друг от друга провинций, беспомощных против вмешательства извне.    
    Если Вы окажете мне честь, посетив меня в моей резиденции в удобное для Вас время, я с глазу на глаз сообщу Вам некоторые подробности донесений нашей разведывательной резидентуры в Итароре, Никании, Баркарори, а также познакомлю Вас с подробным докладом Начальника Управления контрразведки.   
    Бонакан на грани территориального распада. В подтверждение этого моего утверждения я прошу Вас навести справки в доступных только Вам источникам на Юге, в Мисорских горах, и Вы получите возможность сравнить эти данные с теми неутешительными донесениями, которые я регулярно получаю из Ватикана от своих наиболее надёжных агентов, работающих в Курии».

    Весной 57 года миллионные толпы народа хлынули на улицы бонаканских городов. Это ещё не был открытый мятеж, но многочисленные лозунги призывали именно к мятежу. В своём не слишком убедительном выступлении по национальному телевидению Р. Норд обратился к народу с призывом хранить терпение, думать о предстоящих выборах и добиваться своих законных прав законными методами, достойными цивилизованного народа.
    Из книги «Революция 58 года»:
    «Накануне Нового, 58 года мы с Мелли сняли небольшую квартиру в центре Голарна, неподалёку от лесопарка, и я перестал жить в Министерстве, будто в осаждённой крепости. Однажды, рано утром, около восьми часов, в спальню настойчиво постучал слуга и тревожно сказал из-за двери:
    - Просыпайтесь, господа. Ради Бога, проснитесь! Толпа.
    Мелли повернулась на другой бок, а я встал и босиком подошёл к окну. Отодвинув штору, я увидел, что улица запружена людьми и в парке полно народу.
    - Мелли, просыпайся и сделай снимки для сегодняшнего номера газеты. Ничего страшного. С ума сходят. С тлоссами это случается регулярно, - сказал я, - примерно, раз в два-три года. Полно пьяных.
    Мелли, накинув халат, подошла и стала смотреть в окно. Она сделала несколько снимков.
    - Что ты хочешь писать?
    - Подумаю. А пока я выйду, поговорю с этими бесноватыми. Ты со мной не ходи. Они тебя не любят. Ведь я герой. А возлюбленные героев – все ведьмы.
    - Рути, уверяю тебя, ты настроен так легкомысленно, совершенно напрасно и несвоевременно. Послушай! – стреляли в воздух. – Звони в Управление и вызывай полицию и войска. Этих людей необходимо разогнать.
    - Сейчас я с ними поговорю, и они сами разойдутся.
    Я вышел во двор в тапочках и спортивном костюме. Сделал движение рукой и попросил:
    - Ребята, дайте-ка мне матюгальник. У вас их столько, будто вы собрались тут хором исполнить для меня наш бонаканский государственный гимн ни свет, ни заря: О, Бонаканские белые розы, что зацветают весной…. Нельзя было немного подождать? Вы мне с женой спать не дали.
    И услышал в ответ:
    - Какая она тебе жена? Спишь со всякими шлюхами, пока страну разбирают по кирпичу.
    - Сейчас я кое-что скажу этим господам, которые посетили меня так рано. Ты подожди немного. Потом, когда они разойдутся по домам…. За то, что ты сейчас сказал, ты мне должен два своих передних зуба.
    Мне дали громкоговоритель. И в это время полетели камни. Один из них разбил мне физиономию. И громкоговоритель выбило из рук. Несколько выстрелов. Вряд ли целились в меня - огнестрельное оружие было, вероятно, рассчитано на мою охрану, которую снял своим приказом бригадный генерал полиции Шарн Мноро, в те сутки дежурный по столичному городу. Это был очень глупый человек. Чем он руководствовался, выяснить не удалось, потому что в десять часов его застрелил во дворе министерства сержант Лул Танри. Об этом чуть позднее.
    Итак, впервые в моей политической практике люди не дали мне говорить. Я вернулся в дом, прошёл в кабинет, вынул из ящика письменного стола пистолет и сунул его за пояс. И позвонил в министерство. Потом кое-как умылся, наскоро перекусил и сел работать. Мелли сказала мне, что мы в доме одни. Вся прислуга ушла, шесть человек, и последним был тот, кто нас разбудил.
    - Мы не одни, Мели. Во-первых, у меня есть пистолет. Рядом со мной ты – это, во-первых, а пистолет, во-вторых, а в-третьих, за нас вся страна против шайки мелких жуликов. Не бойся. Я вызвал войска. Людей разгонят, надеюсь, обойдётся без жертв.
    Без жертв, однако, не обошлось. При разгоне этого утреннего сборища погибло шесть человек, в том числе двое полицейских.
    Мне позвонил премьер.
    - Господин Норд, - сказал он, подчёркнуто официально, - ваша лихорадочная деятельность вызвала эти события. Но, зная вас, не сомневаюсь в том, что вы справитесь с ними достойно. Однако, я хочу получить подробный доклад о ваших дальнейших намерениях как министра внутренних дел и генерального инспектора полиции по стабилизации обстановки в стране.
    - Этот доклад будет готов сегодня к вечеру, Ваше Высокопревосходительство. Когда вы прикажете доставить вам все материалы?
    - Завтра к утру, если это вас не затруднит.
    - Будет исполнено!
    Тут Мерко не выдержал и рассмеялся. Засмеялся и я.
    - Боже мой, Рут, мы такие серьёзные люди. Далеко пойдём.
    - Я уже присмотрел себе тёплое местечко в талерийском Муниципалитете. У них умер старик-швейцар. Тот самый, что застукал меня однажды, когда я разрисовывал стены фломастером. Не все рисунки были вполне приличны. Мотас Комо меня подучил, а этот швейцар поймал меня и оттаскал за уши. Теперь он умер. Там неплохо платят. Очень красивая униформа, бесплатное питание и проезд на городском транспорте тоже. Так что я с голоду не помру.
    - Что касается меня, то я вернусь в газету, которую вы закрыли, а ведь, как только вы станете швейцаром….
    - Газета откроется. Вы совершенно правы.

    Утром следующего дня, к 9-ти часам я приехал в резиденцию Мерко с папкой, в которой была какая-то ерунда. Конечно, он понимал, что ничего серьёзного я не привёз, и спросил:
    - Вы завтракали, Рути?
    - Что-то перекусил.
    - Чёрт бы всё побрал! Мне кажется, что я схожу с ума. И, хотя это не в моих привычках, я предлагаю вам выпить коньяку. Без коньяку вы, говорят, не обойдётесь и у престола Божия. И мне не мешает встряхнуться и кое-что обдумать. Давайте поговорим и оба разъедемся по домам. И выспимся оба, как следует.
    - Господь Бог…. Вот, единственный собутыльник, который мне кажется нежелательным - мне всю жизнь так казалось. Вы – другое дело. Что ж, выпьем.
    Принесли коньяк, кофе и печенье. Порор Мерко очень волновался. Человек совершенно непьющий, он пригубил коньяку и вздрагивающей рукой взял чашку кофе.
    - Скажите, Рут, вы мне верите? Доверяете? Никогда я не совершал непорядочных поступков – вы это знаете. Будем же откровенны. Объясните мне…. Нет, сначала скажите, что это за история с вашей охраной.
    - Пока сержант Лул Танри даёт показания, что он убил Шанра по собственной инициативе, - сказал я. - Когда узнал, что была снята охрана, он застрелил его. Почему генерал так распорядился, не удаётся пока выяснить. Нет никаких вразумительных версий. Лул был уверен, что генерал Мноро, начальник отдела патрульно-постовой службы, получил взятку. Но мой несчастный Лул Танри ошибся, бедняга.  Генерал был человек, весьма исполнительный, служака, и подкупить его было невозможно – для мздоимства он был слишком глуп.
    - А этот сержант?
    - Лул – ветеран 52-го года. Лично мне предан. Он был ранен при неудачной обороне линии Номбатал – Карскоф – Тонкрайн, вы помните? Лул служил тогда в бригаде морской пехоты «Пиранья», от которой почти никого не сталось в живых. Орден короля Ургна IV третьей степени - солдатский.  К сожалению, он был пьян вчера вечером.
    Порор долго молчал и вдруг попросил у меня сигарету.
    - Эх, дорогой мой Рути! Я бросил курить сразу после Университета. Вы тогда ещё и в школе не учились. Знаете? Полковник Марир, который пытался удержаться на этой линии – был моим зятем. Хороший муж был у дочки. Добрый, порядочный и простой человек. Она до сих пор верна ему, не вышла замуж и постоянно говорит о каких-то монастырях. Мы с женой воспитали её по-католически, а теперь очень боимся этого. Внучке шесть лет, и родилась она уже сиротой. Донон Марир был среди морских пехотинцев, которых там оставалось уже немного, и он повёл их в совершенно безнадёжную контратаку. Вернее всего, они с этим Танри были знакомы. Ведь Донон окончил офицерское училище морской пехоты и служил в этих войсках.
    Некоторое время Порор смотрел на стол, будто обнаружив там что-то необыкновенное.
    - Ну, что? Ну, как вы думаете, Рут? Может быть… мне выпить коньяку, как вы пьёте его всегда - много, так вот, залпом из стакана? Это придаёт вам сил?
    - Иногда. Но не всегда. Это снимет напряжение. Вам станет легче. Только, будучи пьяным, нельзя принимать решений. В большинстве случаев такие решения бывают неверны.
    - А Черчилль?
    Я видел, что Порор Мерко хочет принять такое решение, каких ему никогда не приходилось принимать.
    - Пор, дорогой мой! Давайте поговорим о Черчилле позднее, и вы, конечно, выпейте, обязательно выпейте, но тоже позднее. Давайте решим этот вопрос ещё до того, как вы выпьете коньяку.
    - Какой вопрос, Рути?
    - Что нам делать с Лулом Танри?
    - Я думаю. Но мы-то с вами, что можем сделать для него? Генеральный Прокурор, быть может, что-то сумеет.
    Я протянул руку через стол и положил ладонь Порору Мерко на плечо.
    - В этой папке, которую я вам принёс – доклад, который вам напомнит наши гимназические сочинения. И там написано, что, вернее всего, генерал Шарн Мноро снял мою охрану, намереваясь сменить её более надёжным подразделением из состава Управления Безопасности, но люди из УБ не успели приехать на место, потому что шоссе оказалось забито людьми и автомобилями, между тем, как полицейские охранники уже покинули объект. Простое недоразумение. Нарушение устава смены охранного караула, кто-то отсидит на офицерской гауптвахте десять суток.
    Но это всё неправда, Пор. В таких случаях Управление Безопасности доставляет своих коммандос к месту на вертолёте. В действительности кто-то в Управлении Безопасности сказал по телефону Шарну Мноро: «Снимай своих ребят, Шарн, мои там будут через десять минут - вертолётом. Им лучше не встречаться. Знаешь ведь, что они друг друга не любят». Шарн ответил: «Да, пожалуй, так лучше. Высылай вертолёт», - есть запись этого разговора. Она у меня, эта запись. А через двадцать минут звонок Мноро из МВД в УБ. И офицер, имени которого я сейчас не назову, хочу удостовериться доподлинно, этот офицер говорит: «Что мне делать, господин генерал? В моём распоряжение нет людей для охраны министра МВД».
    Кто это сделал и почему? Всё это можно и нужно расследовать. И я это выясню. Это выяснить несложно. Но привлечь к ответственности офицера УБ, который отказался выделить людей для охраны министра внутренних дел – почти невозможно, не втянувшись в грандиозный судебный процесс, устраивать который в такой ситуации – безумие, потому что провокаторы именно этого и хотели. И думают, будто добились своего. А я с этим человеком поговорю по душам, как умею. Мне известно, что это вполне честный офицер. Я знаю, как поступать в таких случаях. Я знаю, кто этот офицер и кто его убедил в необходимости такой меры. Но всё это позднее. Сейчас вам нужно снять телефонную трубку – вот эту: Правительственная связь – и вас соединят с нашим уважаемым Романом Сенгли, Генеральным Прокурором республики. И вы ему скажите, что правительство в очень сложном положении, что в случае возбуждения уголовного дела против кавалера солдатского ордена короля Ургна IV положение в силовых структурах ещё более осложниться. И вы ему скажите, дословно следующие слова: «Роман, оставь в покое этого сержанта. Сейчас не до него». Вот и всё. Он вас прекрасно поймёт.
- - - - - - - -

Условное окончание романа:
………………………………………………
    В 99 году Рутану Герберту Норду исполнилось девяносто лет. Этот юбилей был отмечен на торжественном собрании обеих палат парламента. После десятка торжественных речей – первым выступал Президент, затем Премьер-министр, а за ними ещё несколько старейших депутатов и политических деятелей – на трибуну поднялся человек, опиравшийся на трость с массивным золотым набалдашником. Он был совсем сед, очень исхудал и осунулся лицом, двигался с трудом, но держался прямо.
    - Дамы и господа! Уважаемые коллеги! Друзья! Я глубоко тронут всем, что здесь было сказано. Я глубоко, от всего сердца…, -  неожиданно Норд замолчал. Он молча оглядывал огромный зал, вглядываясь в незнакомые лица. – В первый раз я поднимался по ступеням на эту трибуну в мае 49 года, когда оказался во главе парламентского большинства. Тогда, впервые за минувших сто лет блок левых партий завоевал большинство. Была весна, май. Мы решительно остановили гражданскую войну…. Мне тогда было тридцать лет. Мы все были молоды. Возможно, мы во многом ошибались, многого не могли предвидеть. Я не знал о грядущих испытаниях….
    Норду было трудно говорить. Он тяжело дышал. Вынул из кармана платок и промокнул капли холодного пота на лбу. Весь зал встал с громовыми аплодисментами. За стенами дворца Парламента загремел другой гром. Приказом министра обороны Бонаканская Республика приветствовала своего престарелого вождя двадцатью четырьмя залпами из орудий столичного гарнизона. На банкет в свою честь Норд остаться не смог. Его врач заявил, что необходимо лечь в постель.
    Через несколько дней, рано утром огромный чёрный лимузин остановился у фешенебельного ресторана «Савой» в Голоари. Из салона лимузина и нескольких машин сопровождения вышли охранники в великолепных чёрных костюмах. Всего двадцать человек – никто из них не был меньше 1 метра 95 сантиметров ростом, каждый имел удостоверение инструктора по снайперской стрельбе и чёрный пояс по тому или иному виду восточных единоборств. Это было специальное подразделение Генерального штаба страны. Рутан Гербет Норд прошёл в ресторан к своему столику. Вышколенный официант бесшумно приблизился и поклонился.
    - Здравствуйте, - сказал старик. – Сегодня, кажется, будет жарко.
    - Вы совершенно правы, ваше высокопревосходительство!
    - Есть коньяк  Фрапин разлива 1939 года?
    - Разумеется.
    - Принесите. И ещё кофе. И печенье.
    Официант тяжело вздохнул.
    - Виноват, ваше высокопревосходительство. Запрещено подавать вам коньяк.
    - Чашку кофе.
    - Только с молоком.
    - Хорошо, - вдруг Норд окликнул. – Старший лейтенант!
    Огромный офицер вскочил из-за соседнего столика:
    - Слушаю, ваше высокопревосходительство!
    - Вы не могли бы с вашими людьми пересесть немного подальше? Вон, я вижу свободный столик. Оттуда хорошо видно море.
    - Виноват, ваше высокопревосходительство! Имею приказ держать людей не далее пятнадцати метров от местонахождения вашего превосходительства!
    - Хорошо. Не кричите так. Я вас прекрасно слышу, - он улыбнулся. – Лейтенант, присаживайтесь-ка не надолго за мой столик. Я хочу вас кое о чём расспросить. Какое училище вы окончили? Как вас зовут? Сколько вам лет? Садитесь, садитесь, что вы встали, будто памятник?
    - Воздушно-десантных войск, ваше высокопревосходительство. Меня зовут Дол Тогро. Двадцать два года.
    - Вы быстро продвинулись по службе, уже старший лейтенант. Хотите выпить? Если уж мне нельзя, я вас хочу угостить. Расскажите немного о себе. Постойте, постойте…. Тогро. Откуда вы родом?
    - Из Тропарана. Вы, может быть, слышали о моём дедушке.
    Норд престал улыбаться и замолчал, будто наткнувшись на каменную стену. Потом он негромко и с трудом проговорил:
    - Карист Тогро твой дед? И ты знаешь, как он погиб? Конечно, знаешь. Что ты думаешь об этом? – в таких случаях у него начиналась сильная одышка. Официант принёс стакан минеральной воды.
    - Я горжусь своим дедом. Он ведь был героем, ваше высокопревосходительство. Он был главным пастором города, мог бы остаться в стороне. Но он взял в руки оружие и…. Он пошёл в атаку вместе с бойцами морской пехоты из бригады «Пиранья» и погиб.
    - Знаю. Официант! – Норд вынул мобильник и набрал номер. – Барышня, это Рутан Герберт Норд. Доложите господину министру, что мне необходимо с ним срочно поговорить. Пусть прервёт совещание, чёрт вас дери! Немедленно! Дело государственной важности. И пусть, как следует, вспомнит, кто я такой, прежде чем заговорить со мною, а то я ему напомню об этом так, что он до смерти не забудет. Так ему передайте! Совещание у него! Распустились…. Господин министр, вынужден просить прощения, но я забыл ваше имя. Господин Домати. Это ваш родственник был когда-то чемпионом Континента по лёгкой атлетике? Точно – прыжки с шестом. А! Ваш дед. Постоянно чьи-то внуки мне попадаются в последнее время. Сейчас мой телефон возьмёт официант ресторана «Савой», где я завтракаю. Соблаговолите ему приказать, чтобы он принёс мне то, что я заказываю, а не то, что вашим сотрудникам было угодно рекомендовать мне. Консилиум вам не подчиняется? Делайте, что я вам велел! Полгода тому назад мне докладывали, что Министерство здравоохранения, финансирует деятельность производителей шарлатанских снадобий и даже какой-то ассоциации экстрасенсов. У меня времени всё не хватает вами заняться…. Хорошо. Скажите ему, чтобы принёс коньяку. Всего хорошего, ваше превосходительство.
    Официант был бледен. Но молодой лейтенант восторженно улыбался. Это был Рутан Герберт Норд!
    - Выпьем в память твоего деда, мальчик. Он был храбрец.
    - При исполнении служебных обязанностей, я….
    - Хватит молоть чепуху. Налей себе и мне. Это мой приказ. Или ты думаешь, будто я уже и приказать никому ничего не могу?
    Они выпили.
    - Сигарету. Положи всю пачку на стол, не жадничай. Ты никогда не слышал, лейтенант, как это случилось, что Итарорские десантники оказались в Тропаране, в двухстах километрах от нашего северного побережья, а до подступов к Голарну оставалось не больше десяти километров?
    - Итарор, коварно нарушив мирные соглашения, напал на нашу родину и….
    - Это из учебника Истории. А твои родители, что рассказывали тебе?
    - Отец говорил мне, что вы были обмануты. И после падения Тропарана вы прибыли на передовую и остановили наступление танковых колонн противника. Вы проявили бесстрашие.
    - Налей нам, у меня что-то руки трясутся. Война началась по моей вине, понимаешь? А к войне Бонакан готов не был. Отец твой знает об этом. Выпьем.
Они оба курили. Норд был очень возбуждён, и румянец выступил на морщинистых щеках.
    - Танковые колонны, продвигавшиеся к столице, не я остановил, а майор УБ Нурер Лорк. С ним проводницей была простая крестьянка Тамена Ворп. Оба погибли. Они взорвали склад ГСМ противника. Я здесь совершенно ни при чём. Я такого приказа не отдавал. Я даже не знал, что это возможно. Послушай, Дол, - успокаиваясь и становясь задумчивым и печальным, проговорил Норд, - расскажи мне, что ты знаешь обо мне? Постой. Хочешь поступить на курсы офицеров Генштаба?
    - Простите, ваше высокопревосходительство. Но я не хочу быть штабным.
    - Жаль. Но, если уж не хочешь, так и не нужно. Так, что ты обо мне знаешь?
    - Вы великий человек, - сказал лейтенант. – Вы прославились, ваше высокопревосходительство.
    Старик поперхнулся и закашлялся.
    - Действительно, это так. Я прославился. А чем я прославился, Дол?
    - Всей вашей жизнью.
    Рутан Норд выплеснул из недопитого стакана колы остатки в вазу с цветами и налил в стакан коньяку, и легко выпил - залпом.
    - Вот как? Всей моей жизнью. Всей жизнью. Да! Дол, ты слышал песенку такую: Русалка ныряет в пенистых гребнях прибоя….
    - Кто же не слышал? Это наша песня. «Русалка». Бонаканская песня. Мама мне пела, когда я маленьким был.
    - А на самом-то деле, мой лейтенант, была прекрасная девушка, которая меня любила. Я же думал о том, чтобы прославиться. И однажды…. Однажды она в сильный шторм заплыла очень далеко – так далеко, чтобы ей уже не выплыть, понимаешь? Тогда я написал стихотворение. Люди стали петь. Песня стала народной. Ты не знал об этом?
    - Виноват, ваше высокопревосходительство. Не знал.
    - Ты уже участвовал в боевых действиях?
    - Нет, ваше высокопревосходительство. Только один раз разгоняли толпу докеров в порту.
Старик вздохнул.
    - Мой маленький герой. У тебя есть девушка?
    - Невеста. Мы помолвлены. Поженимся, когда я получу звание капитана.
    - Почему? Почему такое условие?
    - Я так решил, ваше высокопревосходительство.
    - Не откладывай надолго, - сказал старик.
    Потом он вздохнул:
    - Эх, я хотел невозможного.
    - Простите, ваше высокопревосходительство?
    - Да это я так. Это стариковское, лейтенант.... Я сказал, что жизнь-то я прожил и даже прославился. Только всё осталось прежним, будто меня и на свете не было.
- - - -
.................................................

О Сорасе Ромгерте.

Две женщины, две войны – две жизни полковника Сораса Ромгерта.

*
Родители.

Высоко в небе над громадой столичного небоскрёба "Штык", беспощадным клинком нацеленного куда-то в непроглядную мутную бездну, всегда - ночью во тьме, а днём во мгле ядовитого смога - клубилось исполинское облако, в глубине которого мерцали волшебные слова: "Спортивный Клуб Республиканской Армии Бонакана".   

Отца Сораса Ромгерта, о котором я вам сейчас попытаюсь кое-что рассказать, звали Грор. Подростком он едва умел складывать буквы, написанное разбирал по слогам, и эти слова, сияющие неоновым огнем, были первыми, прочитанными им не по принуждению и без крайней необходимости. Происходя из семьи потомственного голарнского мусорщика и не сумевши одолеть семиклассного барьера начального гимназического курса, Грор Ромгерт до гробовой доски читал совсем плохо, а писать и вовсе не умел, подписывался кое-как и каждый раз по-другому – настолько, что в восемнадцать лет его не хотели, было, даже на срочную службу призывать.

Его, быть может, и не призвали бы в армию, ведь по закону не окончившие начального курса не подлежат призыву, но случайно или не случайно на призывном пункте оказался некий майор. Многие офицеры впоследствии приписывали себе эту честь. Майор сказал:

- Господа, паренек уже защищает спортивную честь бонаканских вооруженных сил на боксерском ринге. Чемпион страны среди юниоров, он выступает за армейский клуб. Не будем слишком строги к нему. Никому из истинных патриотов нашей родины он не позволит пожалеть об этом через несколько лет.

Этот майор оказался прав. Грор Ромгерт, который все три года срочной службы числился при спортивной роте Генерального штаба, вернулся домой чемпионом Континента в среднем весе, и его стали готовить к отборочным матчам на чемпионат мира. Чемпионом мира он не был ни разу, но без малого четверть века входил в десятку сильнейших боксёров планеты.

Не смотря на малограмотность, Грор Ромгерт вполне успешно сам вёл свои финансовые дела, не прибегая к помощи профессиональных спортивных менеджеров. Когда его сын, Сорас, поступил в подготовительный класс гимназии, семья Ромгерт была уже очень богата. Грор купил на Юге бонаканского побережья великолепную виллу, земельный участок и дворец на берегу Флоридского пролива, несколько домов на Корсике и Сицилии, у него была прибыльная недвижимость в виде нескольких туристических фирм с отелями, туристическими и спортивными базами, флотом круизных пароходов, авиацией и  другим транспортом на островах Архипелага, Канарах, Багамах, Гавайях, во Флориде, в Израиле, Египте и Иордании. Он вкладывал средства в игорный бизнес, удачно занимался делами профсоюзов и благотворительностью, хотя так и не научился пользоваться компьютером.

Некоторые журналисты утверждали, будто малограмотность Грора Ромгерта ни что иное, как просто рекламный трюк его имиджмейкеров. Однако ведь ни одной знаменитости ещё не удавалось мистифицировать миллионы поклонников всю свою жизнь, а умер он в возрасте 96 лет.

Когда пришло время оставить ринг, он тренировал сборную Бонакана по боксу, успешно снимался в сериале «Спортивная любовь» и одно время давал уроки рукопашного боя популярному национальному лидеру страны Рутану Герберту Норду – они были очень дружны. Он познакомил своего сына с Нордом, который искренне любил обоих Ромгертов – известно, что Р. Г. Норд никогда не замечал социальных перегородок и презрительно относился к «смехотворному снобизму бонаканской плутократии».

Мать Сораса Ромгерта, Лола, преподавала историю в Вартурском Университете. Её специальностью была Древняя Греция. Она могла говорить и читать по-гречески, на латыни, на иврите, по-арабски, на фарси, по-старославянски и почти на всех европейских языках – совершенно свободно, и была автором нескольких серьёзных попыток лингвистического анализа санскрита в его ведической письменной форме. В тридцать лет она была профессором, членом бонаканской Академии, почётным доктором нескольких европейских университетов. В Вартуре заведовала Кафедрой истории античной философии.

И Лола Ромгерт безумно любила своего мужа – дремучего, неотёсанного спортсмена, сына мусорщика, и не раз, думая о нём, плакала, счастливо улыбаясь сквозь эти сладкие слёзы любви.

- Сынок, - сказал как-то Грор сыну. – Всегда зарабатывай деньги, их должно быть много - обязательно. Что такое деньги? Я этого не знаю. Но, когда у человека много денег, самая замечательная женщина на свете, красавица и умница, может полюбить его – даже такая женщина, как твоя мать – но денег должно быть очень много. Понимаешь? Нет в мире женщины прекрасней её, и она изучила разные мудрёные науки, президенты и премьер-министры за честь почитают появиться рядом с ней на экране, а полюбила простого парня - такого, как я. Почему она полюбила меня? Ты ей этого никогда не говори, но если б не был я богат, никогда б она меня не полюбила, никогда б не стала моей женой.

Сорас отца любил, но не уважал. Он отцу не поверил. Он, как и Грор Ромгерт, обожествлял свою скромную и тихую, будто светлый ангел, мать. И мальчик отца не послушался. Он рассказал матери о разговоре с отцом, а Лола Ромгерт, сидя, как всегда в недолгие часы отдыха, в уютном плетеном кресле у камина,  взяла его чернокудрявую голову в свои нежные, прохладные ладони, положила себе на колени и сказала со вздохом:

- Мой маленький! Об этом лучше не думать. Твой отец красивый мужчина. Сильный. Храбрый. Добрый. Он очень сердечный человек. Очень любит меня. Но…. Сори, он правду сказал тебе.

Мальчик вскочил:

- Как же ты мне рассказывала о нищем учёном, который был сильней царя всех солдат?

- Как их звали обоих? Ты уже забыл. Философ и писатель Диоген был сильней царя Александра Македонского – это правда. Но Диоген никогда счастлив не был. У него не было жены, не было детей, не было дома даже – он жил в большом глиняном кувшине, в каких греки тогда хранили зерно, и был очень одинок, а тяжелее одиночества на свете нет ничего.
- - - -

*

Сорасу было 13 лет, когда одноклассник затащил его в душ – подсматривать за девочками, которые там мылись после урока гимнастики. Душевая для мальчиков была пуста, но её забыли запереть. За тонкой стеной была душевая для девочек. Оттуда доносились плеск воды, неясные возгласы и смех. У белокафельной стены стояла стремянка, забытая сантехником.

- Сори, поднимись по стремянке и глянь. Видишь фрамугу? Оттуда всё видно. Здесь темней, чем у них – они нас не видят. Я открыл фрамугу. Когда поднимешься – увидишь, что они там делают, и услышишь, что они говорят. Я смотрел и слышал…, - паренёк задыхался с вытаращенными глазами, был красен и растрёпан.

- Что они там делают? – спросил Сорас.

- Они…. Он друг друга разглядывают. И они говорят….

- О чём говорят они?

- Сам послушай. Они про нас говорят. Поли Нур сказала: «Что бы стало с мальчишками, если б они увидели нас голыми?», и она глаза так закрыла, так вздохнула, что у меня…. Ты знаешь, как они вздыхают, Сори? И как они смеются, знаешь? Они тоже за нами подсматривают. И они говорили, что мы всё время о них думаем. Залезай туда. Это Элла Морати придумала подсматривать и их подучила. У неё такие большие сиськи… даже больше, чем у моей мамы.  Я чуть оттуда не свалился, и сейчас у меня кружится голова.

- А ты сам додумался до этого? – спросил Сорас. – Никто тебя не подучил?

- Да. Я сам додумался.

Тогда Сорас Ромгерт стал этого мальчика бить. Грор, его отец, много возился с ним, стараясь, чтобы сын не вырос хилым и болезненным. Сорас был невысоким, лёгким, прыгучим, резким, с хорошей координацией движений. Он усвоил боксёрскую стойку, умел наносить удары – короткие и длинные, и правильно двигался. Хотя спорт его совсем не заинтересовал, но драться он умел очень хорошо для своего возраста. Позднее, когда он стал пилотом, умение двигаться в схватке – на короткой и на длинной дистанциях - очень пригодилось ему в воздушном бою.

Он так сильно избил своего одноклассника, что тот попал в больницу, а Грор с трудом замял всё это дело, заплативши родителям пострадавшего пять тысяч крейцев.

- Зачем ты его бил, сынок? Я что-то не пойму.

- Он подсматривал за девочками, когда они были в душе.

Грор взял сына за плечи и, опустившись накорточки, внимательно посмотрел ему в лицо.

- Слушай, парень. В твоём возрасте я сам не раз подсматривал за девочками. Что тут особенного? Просто болтать об этом не стоит – вот и всё. А если б я однажды, уже совсем взрослым человеком, не увидел, твою маму на «диком» пляже в Голоари, ты бы и на свет не появился.

Сорас сбросил руки отца с плеч, отступил на шаг и смотрел с возмущением.

- Что это – «дикий пляж»?

- Там никого не было. Это далеко от города. Никто не приходит туда, и она загорала там раздетой, без купальника. Я увидел её машину и стал искать хозяйку.

- И ты её увидел? Увидел маму голой? Нашу маму?

- Да что ты, с Луны что ли свалился?

- Ты её увидел. И что было дальше?

- Я сделал вид, будто её не заметил и подошёл совсем близко. Она встала. И она сказала…. Не важно, что тогда сказала она. Она испугалась сначала, но потом страх прошёл. Была любовь, понимаешь?

- Нет.

- Как же мне, рассказать тебе об этом? Великий Боже! Слушай, Сори…. Море шумело. Чайки кричали. Нам стало тогда хорошо, как в раю. Что было с нами – об этом я никому не рассказываю, и тебе не расскажу. Но это дело обычное между женщиной и мужчиной. И, уверяю тебя, ничего плохого в этом нет. Наоборот! И я всегда говорю журналистам, что мы с женой полюбили друг друга сразу, как только увидели друг друга. Не совсем, признаться, это правда – мы ведь и до того были немного знакомы….

- Вы смотрели друг на друга. Так смотрел ты на маму, как этот дурак на наших девочек смотрел?

- Нет, не так.  Послушай, мальчик. Не совсем так я на неё смотрел. Я её любил, а парень тот не любил, а просто…. О, Господи! Кто может вырасти из этого сумасшедшего?

- И что ты ей сказал?

- Да успокойся ты! Ничего я сказать не мог. Я только по имени её называл.

Лицо Грора стало серьёзным. Он опустил голову и задумчиво проговорил:

- Я только повторял её имя: «Лоли! Лоли!».

- А она, что говорила?

- Нельзя повторять тех слов, Сори. Мы с мамой были тогда в раю. У тебя всё это впереди. Конечно, подсматривать, как девочки моются в душе, нехорошо. Но без этого не обойдётся – так жизнь устроена. Слушай, малыш. Я это дело кое-как утряс. Но паренька поколотил ты зря. Если ты сам не хотел подсматривать – молодец! Ты парень, крепкий. Но его бить не следовало. Я обещал его родителям, что ты извинишься перед ним.

- Не стану извиняться! Пусть он извинится!

- Перед девочками? Ты думаешь, им не хотелось, чтобы кто-то ими любовался, когда они плещутся в воде? Да тебя нужно отдать в духовную семинарию.

- Папа, - сказал Сорас, - там была одна девочка, которая этого не хотела. Я его бил за то, что он видел её там. А она этого не хотела.

- А! Знаю. Анни Рукор. Маленькая баронесса. Если тебе она по сердцу пришлась – ты получишь много проблем. Беда с этими аристократами. Сейчас вы оба ещё маленькие. Лучше выбрось её из головы вовремя. Она баронесса ра-Рукор. Отец её – сенатор. Она выросла в замке. Тебе с ней не по пути.

Сорас ничего не ответил отцу. Спустя два года после этого случая и этого разговора с отцом, Сорас шёл по тихой безлюдной улочке ранней весной. Снег таял. Бурные ручьи неслись вдоль тротуаров. Девочка в золотистой беличьей шубке стояла и наблюдала, как талая вода, свернувшись крутой воронкой, с шумом уходила в водосток.

- Здравствуй, Анни.

Она взглянула на него, сразу высоко и гордо подняв голову.

- Здравствуй.

- Ты уронила что-то в воду? Хочешь, я попробую найти? Решётка частая, может быть, не провалилось ещё в трубу.

- Я ничего не уронила. Просто смотрю.

- А что там?

- Вода. Если хочешь, смотри вместе со мной.

Сорас стал смотреть. Он ничего не увидел, только голова закружилась – так сильно крутилась вода, в воронке.

- Видишь, Сори?

- Ничего не вижу. У тебя голова не кружится?

- Кружится. Ну и пусть кружится голова – зато  я вижу там что-то, - сказала Анни.

- Что ты видишь там?

- Вижу, как стремительно летит вода и пропадает за этой решёткой. Вода летит, как наше время.

- Наше время?

- В прошлом году тебе и мне было четырнадцать лет, а сейчас уже пятнадцать. Очень быстро летит время. А куда? Никто не знает.

- Анни, вода уходит в канализационную трубу, а оттуда в реку; река в озеро впадает – вот и всё.

- Вот, и я думаю, когда смотрю. Вода озера испаряется, становится облаками в небе…. Понимаешь?

Анни Рукор была высокой, стройной девочкой, красивой, но слишком для своего возраста строгой. Очень прямо она держалась. Очень высоко всегда была поднята её белокурая головка. Никто никогда не бывал уверен в себе, встретившись с прямым взглядом с этой молодой дамой.

Грор Ромгерт как-то сказал сыну, что ра-Рукоры давно разорились, барон играл на скачках и всё проиграл. Родовой замок баронов Ра-Рукор был пуст, потому что старинную мебель, книги и драгоценную посуду продали с молотка. Они жили на скромное содержание, положенное отцу Анни как члену верхней палаты парламента, а бонаканский Сенат представляет собою памятник историческому прошлому страны, и не обходится налогоплательщику слишком дорого. И барон совершенно запутался в неоплатных долгах.

- Сейчас у него денег немногим больше, чем у нищего бродяги на рынке, а ты только посмотри, какая гордость! Чем гордится он? Чем они все гордятся?

Мальчик ничего не отвечал. Ему нравилось, что Анни была знатной дамой. Другая кровь – голубая, благородная – так говорили все. Одни говорили об этом с презрением и ненавистью, другим это нравилось. Сорасу нравилось. Ему нравились аристократы. Позднее он убедился в том, что такие люди почти всегда – хорошие солдаты, а это качество в его жизни значило очень много.

- Сори, ты встречаешься с Анни? Провожаешь её иногда после занятий? Признавайся! – отец смеялся.

- Нет. Я её не провожаю.

- А кто её провожает?

- Никто. Она всегда одна.

- Так ты ей предложи. Скажи, что хочешь проводить её домой. Не помешает нам, породнится с ра-Рукорами.

- Не могу.

- Неужто боишься?

- Боюсь,- сказал Сорас Ромгерт. – Нет, не боюсь, но….

- Что?

- Я не знаю.

В гимназии они учились в параллельных классах. Встречаясь в коридоре, здоровались. Очень редко Сорасу удавалось увидеть Анни в городе – случайно.

Ему было шестнадцать лет, когда Фения Гонзар – одинокая и, быть может, от этого слишком темпераментная, сорокалетняя дама, в гимназии преподававшая «Основы домашнего хозяйства», тайно пригасила подростка на чашку чая. Её аскетическая обитель старой девы, сияла белизной накрахмаленных кружевных салфеточек, которые были разложены повсюду к месту и не к месту – даже в клозете на сливном бачке лежала кружевная салфетка. Он был не первым гимназистом, посетившим эту крепость девичьего целомудрия, всегда готовую капитулировать перед любым самым нерешительным, неохотным и слабым штурмом. Слухи о тайных визитах мальчиков к строгой учительнице не распространились только потому, что счастливцы ничего соблазнительного не могли рассказать друзьям об этих свиданиях, унылых, как уроки домашнего хозяйства. Её восторженный возглас: «О, мой юный Аполлон!» звучал будто: «Пыль протирают всегда чистой, и обязательно слегка влажной тряпкой». И Сорас вышел от госпожи Гонзар через час разочарованным и умудрённым горьким опытом мужчиной, под аккомпанемент панических просьб никому о случившемся не рассказывать. Ничего в такой любви он не понял, кроме того, что это некрасиво и очень много скучного притворства, но то, что раньше начинается, то ведь и кончается раньше.

Было ещё несколько эпизодов подобного рода, о которых не стоит упоминать. Совсем иной опыт он получил, когда забрёл в квартал красных фонарей, о чём тут же сообщили его отцу, потому что в этом квартале у Грора Ромгерта было много добрых знакомых.

- Ну? Понравилось? – улыбаясь и хмурясь одновременно, спросил Грор.

- Нет.

- Хватит врать.

- Нет, не понравилось. Совсем не понравилось. Но, папа, знаешь? Я туда буду ходить иногда.

- Не сомневаюсь. Но ты всё же расскажи, как мужчина мужчине – что тебе не понравилось, и почему ты туда ходить станешь… иногда, - он  улыбался, и уже не хмурился.

- Эти дамы пахнут табаком и водкой, но они, по крайней мере, не врут и не притворяются.

- Здорово! У тебя верный глаз. А ты уже знаешь, как дамы врут и притворяются?

- Знаю. Но я не могу об этом рассказать никому. Она просила не рассказывать, и мне жаль её.

- Кажется, я знаю, о ком речь. Что ж, ты правильно судишь. Жаль. Постараемся, чтобы мама узнала об этом как можно позже. Пойдём, сыграем в теннис.

Хотя с того раннего времени Сорас получил не слишком точное и, пожалуй, чрезмерно циничное представление о женщинах, он постоянно думал об Анни Рукор, которая не была похожа ни на одну из женщин, знакомых ему. Даже ослепительный образ его мамы померк в сравнении с этой девочкой. Ему хотелось говорить с Анни – о чём-нибудь, всё равно о чём – говорить ей что-нибудь и слушать её голос, глядя во все глаза ей в лицо. А её глаза! Он хотел смотреть ей в глаза. Но когда они сталкивались в коридоре гимназии, он не смел глянуть ей в глаза. Он постоянно думал об Анни Рукор. А она? Она мало думала о нём. Она его любила. Анна Ромгерт гораздо позже, уже будучи в качестве вдовы полковника Ромгерта национальной реликвией страны, часто говорила о любви к своему бесшабашному, неустрашимому, хотя и постоянно пьяному мужу. Она любила его всегда, даже тогда, когда они малыми детьми впервые пришли в подготовительный класс, и бонаканская белая роза, свёрнутая из бумаги, была приколота к лацкану его пиджачка, а у неё такая же роза вплетена  в одну из двух тонких косичек за спиной. Она себя не помнила без этой любви, по народной поговорке горькой, будто полынь и сладкой, будто мёд. По этой ссылке можно кое-что прочесть об Анне Ромгерт в её печальной старости, если она кого-то заинтересовала:
http://community.livejournal.com/perechniza/573366.html 
- - - -

Когда Сорасу Ромгерту исполнилось семнадцать лет, на Континенте разразилась война за острова Архипелага.

Здесь не помешает краткая историческая справка.

Административно острова представляли собою до войны весьма рыхлый союз нескольких островных государств, беспомощных в экономическом, политическом и военном отношениях. Вместе с тем для экономически развитых стран Континента Архипелаг является единственным источником нефти, ядерного сырья и руд некоторых редких металлов, кроме того, в регионе уже наступило время для туристического Клондайка.

Весной 12 года Итарор внезапно высадил десант одновременно на островах Ганталуо, Торлеерм, Контисол, Гарасао и Руманрор. Не прошло и нескольких дней, как на Архипелаге было провозглашено некое автономное государственное образование в чрезвычайно сложном и неопределённом  даже на бумаге подчинении Королевству со столицей на Ганталуо. Немедленно в проливы Архипелага вошёл бонаканский атомный авианосец Валкири (Валькирия) в сопровождении сотни боевых кораблей. Итарор потребовал от правительства Никанийской конфедерации выполнения союзнических соглашений. Никакнийская штурмовая и бомбардировочная авиация атаковала бонаканскую эскадру и высаженный на островах десант, уже сражавшийся там с итарорскими коммандос.

Война длилась шесть лет. Бонакан ценою громадных человеческих и материальных жертв добился контроля над большей частью Архипелага - такова историческая реальность.

Но в умах и сердцах миллионов простых людей происходило нечто совсем иное. Молодёжь Бонакана с энтузиазмом уходила в смертельный бой. Эти юноши и девушки свято верили, будто они сражаются за Отечество, которому грозило разорение и порабощение коварными соседями.

- Не валяй дурака, - сказал Грор сыну. - Только мать понапрасну пугаешь. Если хочешь быть военным, после окончания гимназии поступишь в офицерское училище. Ты же хотел в лётное училище поступать.

- Давай поговорим об этом завтра, - сказал Сорас. - Мне нужно подумать.

- Поговорим завтра. Подумай. Успокойся, Сори! Славный парень вырастает из тебя, но ты постоянно вспыхиваешь, будто порох. Успокойся!

Сорас ушёл из дома. Ему нужно было увидеть Анни Рукор, и он рассеянно бродил вокруг её дома, собираясь с духом перед тем, как ей позвонить.

Он остановился перед яркой листовкой, наклеенной на стену. Очаровательная девица в форме ВДВ и с автоматом в руке восклицала: «За бонаканскую белую розу!». Вдруг он почувствовал, что Анни стоит у него за спиной. Обернулся. Она смотрела ему в глаза. И Сорас, не опустив глаз, полетел в бездонную бездну её чистого, задумчивого, доброго, гордого и строгого взгляда.

- Сори, ты уходишь на войну? За бонаканскую розу? Тебе нравится эта листовка?

- Анни, листовка дурацкая, конечно, но ты же знаешь, что белая роза ещё в Раннем Средневековье была гербом нашей страны.

- Да мы проходили, - она продекламировала с улыбкой. – «О, Бонаканские белые розы, что расцветают весной!». Зачем убивать людей на островах, Сори?

- Это наши острова! Зачем итарорцы туда пришли? Ещё наш король Ургн IV Пернори сражался с ними на Ганталуо.

- Ургн Пернори. Он даровал нам парламентские вольности. Он писал стихи и думал о народной свободе. В той войне, Сори, итарорское ядро ударило Ургна Пернори в грудь, и он погиб.

- Я помню! Он командовал форсированием реки Нроло на побережье. Он был беззаветный храбрец.

/Вот ссылка, по которой можно получить представление об этом историческом эпизоде http://beglyi.livejournal.com/130077.html  /

- Зачем он погиб, Сори? Что ему было до этих островов?

- Архипелаг всегда принадлежал Бонакану, это наши острова!

- Чернокожие, кажется, так не думают. Почему им не жить спокойно?

- Что нам за дело до чернокожих? Мы там воюем с белыми людьми из королевства Итарор.

- Верно. Но чернокожим, как до нас дела нет, так и королевские солдаты им не нужны. Почему им нельзя жить спокойно? Так ты уходишь добровольцем?

- Анни! Я должен тебе сказать. Я сейчас тебе скажу. Раньше боялся, а сейчас скажу. Анни, ты самая красивая девушка на свете! Я тебя люблю, и мы поженимся, когда я вернусь.

- Я это знаю. Мы поженимся, если ты живым вернёшься. Каким бы ты ни вернулся – я выйду за тебя замуж. Но если тебя привезут мёртвым, или ты без вести пропадёшь на войне, я буду твоей вдовой. Никогда не выйду замуж ни за кого. Потому что я тебя люблю.

Сорас схватил девушку за руки и закричал:

- Ради Бога, скажи, за что ты меня любишь? Скажи мне, Анни!

- Ты ничего не боишься?

- Ничего и никого, кроме тебя. Не сердись на меня.

Анни ра-Рукор высвободила руки и внезапно порывистым движением коснулась его щеки узкой ладонью, сухой и горячей, как огонь.

- Не знаю, за что я люблю тебя. Ты сейчас в своём железном сердце сплёл чудесный венок из кровавых бредней дикой и корыстной бонаканской солдатни. Сердце у тебя железное, Сори, солдатское сердце. И ты уйдёшь, потому что тебе нужно убивать и самому умереть в бою. Но этот венок – очень красив, это чудесный венок. Только ты можешь так. Я украшу свою голову венком солдата Сораса Ромгерта. Я этого хочу. Я буду гордиться этим венком, - и она повторила. – Люблю тебя, мой Сорас Ромгерт, мой солдат Ромгерт!

Он не решился её поцеловать.

Ещё годы были впереди до того момента, когда он взял в руки её строгое лицо и стал целовать. И все эти годы он изредка думал о том, что когда он её поцелует, она уже не сможет быть так строга, и выражение её прекрасного лица изменится. Как оно изменится?

Но Сорас всегда такие мысли отгонял. Ему казалось, что это оскорбляет Анни.

Он появился в Голарне через четыре года – его после ранения направили сначала на лечение, а затем в высшее лётное офицерское училище.

Он позвонил Анне Рукор.

- Анни, я вернулся, моя дорогая. Но я стал хромать. И на лице у меня шрамы. Глаза целы, но шрамы. Загорелась БМП, я выбрался оттуда не сразу – заклинило люк. Службе это не помешает. Но ты должна приготовиться. Ты свободна от всех обязательств. Я уже не красивый молодой человек. Очень сильно лицо изменилось.

- Где ты?

- На аэровокзале. Только что вышел из автобуса. Мы увидимся?

- Сори, - сказал её строгий голос. – Пожалуйста, зайди в бар и сядь в кресло. Тебе нельзя стоять. Через полчаса я приеду. У тебя костыли?

- Один костыль. Скоро его можно будет выбросить, но хромота останется. Заметно, хотя и не мешает мне двигаться. Заметно, очень заметно, Анни. И лицо. Боюсь, лица моего ты не узнаешь.

- Куда-нибудь садись. Не стой. Я буду через пятнадцать минут.

Она остановилась в стеклянных дверях вокзального бара, внимательно оглядывая всех, кто там находился. Вот он! Сорас отошёл от стойки, оставив костыль, и пошёл к ней ныряющей походкой, как потом ходил всегда. Лицо его осталось узнаваемым, но он был изуродован. Чёрные вьющиеся волосы серебрились проседью. Алая ленточка солдатской медали «За храбрость». Запах дешёвого табака и мисорской виноградной водки.

- Сори, но ты уже виделся с мадам Ромгерт? Прежде нужно было увидеться с ней. И с отцом, - она всё ещё говорила строгим голосом.

- Нет. Сначала ты. Сначала только ты. Всё остальное потом, моя любимая.

Тогда Анна ухватилась руками за его погоны. Её глаза наполнились слезами. Лицо было беспомощно. Она смотрела, будто испуганный ребёнок.

- Сори! Мне страшно. Обними меня. Так долго! Так долго тебя не было. Я больше не могу. Поцелуй меня, Сори!