Если Октавиан надеялся, что, подослав ко мне своих громил, напугает меня, то он ошибся. Боль, причинённая мне избиением на пустынном пляже, не шла ни в какое сравнение с той, что выхлопотала себе постоянную прописку в моей груди. Если прочие раны на теле заживали бесследно и не беспокоили больше, то эта рана оставила после себя фантомную боль, терзавшую меня днём и ночью. Временами она слабела, но полностью не затихала никогда. Я была даже рада испытывать физическую боль: она заглушала боль призрачную.
Между нами, моя судьба, образовалась связь, которую я не могла разорвать или ослабить, сколько ни пыталась. Эта невидимая нить была прочнее металлического троса. Так уж вышло, что она причиняла мне мучения... А я хотела наконец глотнуть свободы. Свою миссию я завершила – нашла тебя, и пусть в мир хищников тебя ввёл Оскар, а не я, но задачу можно было считать выполненной. Так я тогда думала.
И я бежала от тебя, даже не зная, приведёт ли это бегство меня хоть куда-нибудь. С увеличением расстояния между нами боль ослабевала, но я хотела заглушить её совсем. Как это сделать? Разорвать связь, как я уже сказала, у меня не получалось; тогда мне было просто неизвестно, что такие связи не рвутся вообще. И я попыталась вытеснить её другой, новой, которая, как я надеялась, будет приносить мне радость, а не муки.
Так я нашла Юлю.
Она была чем-то на тебя похожа. Нет, не внешностью и даже не характером, а чем-то... Не могу точно сказать. Она была как-то с тобой СВЯЗАНА. Это сейчас я знаю, что такое паутина, а тогда я просто ощутила, как натянулись и запели какие-то невидимые струнки, и я поняла, что ещё вернусь к этой девушке.
Что люди любят в городе? Парки, театры, широкие проспекты, скверы, клумбы? Или, может, фонарные столбы? Неоновые вывески? У каждого свой вкус. Что касается меня, то мне всегда больше всего нравились крыши. Улицы – это душное и тоскливое дно, небо оттуда почти не видно, а вот крыши... Свобода. В звёздную ночь там бывает очень красиво. Вокруг мерцает море городских огней, окна соседних домов гаснут одно за другим, и нет в городе лучшего места для размышлений. Крыша – для кошек, птиц и таких одиночек, как я.
А ещё, как оказалось, для несчастных, изнасилованных своим отчимом и игнорируемых матерью девушек.
Облюбовав себе уютную крышу, я опустилась на неё и устроилась, чтобы посчитать звёзды, как вдруг учуяла запах человека. На крыше я была не одна: моей соседкой оказалась печальная и поникшая девичья фигура с распущенными волосами. Она ещё не видела меня, а я уже знала о ней всё.
Разговор начался банально.
– Привет.
– Привет...
– Что ты тут делаешь?
– Сижу... А ты?
– Тоже.
Мы обе засмеялись: как будто то, что мы сидим, и так не видно! Исходящее от неё тепло уменьшило боль в груди, и я придвинулась к ней ближе.
Да, общением с Юлей я пыталась заглушить боль, которую мне причиняла связь с тобой, и мне это удавалось, пока ты снова не появилась на горизонте. От Юли начало пахнуть тобой, и в груди заныло сильнее. Как это сводило меня с ума! Она перестала приносить мне радость, и то, от чего я сбежала, снова нашло меня. В этот момент я ненавидела тебя.
Звучит невероятно? Да, моя белокрылая судьба, я ненавидела тебя и хотела от тебя освободиться, я хотела в кои-то веки жить своей жизнью, видеть свои сны, ждать не тебя и искать не тебя. Я столько лет жила ожиданием твоего прихода, что, кажется, потеряла саму себя... Где оно, моё «я»? Растворилось? Стало твоей тенью? Придатком?
А я хотела быть СОБОЙ, понимаешь?
Это сейчас я осознаю, что пыталась бороться с тем, что победить нельзя, но тогда мне хотелось наконец оторваться от тебя и зажить собственной жизнью... Я уже и забыла почти, как это – жить ею.
Я пыталась мечом отсечь себя от тебя. Мы встретилась в моём любимом фьорде, и я бросила тебе оружие.
– Брось, Эйне, мы не в средних веках, – сказала ты.
Дело было не во времени, в котором мы находились. Ты испортила Юлю, и она перестала быть моим обезболивающим. То и дело её мысли, устремлённые к тебе, кололи мне душу, как раскалённые спицы, и я стискивала зубы, чтобы сдержать стон. В том поединке я проиграла, хотя моя нога стояла на твоей груди, а мой меч касался острием твоей шеи. Ты оставила Юлю, но она перестала быть моей. Она была уже не той, что раньше, и я не видела смысла в том, чтобы ещё и породниться с ней кровью, превратив её в хищницу, когда она попросила меня об этом. Зачем мне ещё одна связь, ведущая в никуда? И я перепоручила Юлю Оскару, а сама осталась одна.
Я хотела летать вольной птицей, и небеса раскрывали мне объятия, но невидимая нить держала меня, как бумажного змея. Я рвалась на свободу, мечтая вырезать у себя сердце, так как мне казалось, будто именно к нему один конец этой нити и привязан. А потом ты попала в Кэльдбеорг.
Однажды я проснулась без боли в груди. Точнее, она так ослабела, что почти не ощущалась. Я должна была бы радоваться... Не поверишь, но вместо этого я испугалась! Связь пропала... Я не чувствовала тебя больше, и страшная догадка засела ледяным комом в моих кишках. Это могло означать одно из двух: либо тебя нет в живых, либо ты в анабиозе. Кэльдбеорг возвышался на туманном острове среди океана тёмной холодной громадой и запросто мог погасить в своих стенах тёплую искорку твоей жизни. И значит – Октавиан победил?
Нет! Так не должно было случиться!
Ливень хлестал такой, будто плотины на небесных хлябях просто повышибало водяным напором – авария, не иначе. Вода с моих волос текла за воротник кожаного жакета, струясь по спине, когда я нажимала на кнопку дверного звонка особняка Оскара. Мне открыл дворецкий.
– Господин Оскар сейчас занят важным деловым совещанием... – попытался он меня задержать. Говорил он, двигая губами, как жующий траву баран, да и выражение глаз у него было баранье.
Я просто отодвинула его в сторону:
– Да мне плевать. У меня дело поважнее всех его совещаний.
– Но я должен доложить хозяину! – всполошился овцегубый дворецкий.
– Нет нужды, – бросила я через плечо, уже поднимаясь по лестнице.
Подходя к двери, я слышала гул спокойных мужских голосов. Кабинет был уютно озарён светом настольной лампы, блестели золотым тиснением корешки книг на полках. Оскар сидел за своим просторным столом, перед которым расположились в креслах трое незнакомых мне хищников в деловых костюмах. Воздух был сизым от дыма сигар. Беседа прервалась, и все посмотрели на меня.
– Оскар, мне надо кое-что тебе сказать, – объявила я без лишних церемоний.
– Гм, гм, – сказал Оскар, а трое его собеседников не без любопытства разглядывали меня. Вид у меня, конечно, был тот ещё: мокрая с головы до ног, с лицом как у покойника, да ещё и без стука ворвалась, нарушив уютную атмосферу их мужской компании.
– Это касается Авроры, – добавила я.
Оскар, двинув бровью, поднялся из-за стола.
– Господа, я вынужден вас покинуть буквально на несколько минут, – сказал он.
Он взял меня под локоть, и мы с ним перешли в библиотеку. Там, наедине со мной, его напускная сдержанность улетучилась, и он спросил с беспокойством:
– Ну? Что случилось?
Я объяснила ему, что перестала чувствовать тебя, и что это не могло означать ничего хорошего.
– Она либо на грани смерти, либо уже... – Я осеклась и умолкла: в глазах Оскара разверзлась тёмная ледяная бездна.
– Нет, – перебил он. – Этого не может быть. Она жива.
– Если и жива, то скоро может покинуть этот мир, – сказала я. – Надо пробиваться в Кэльдбеорг и спасать её.
– Мы пока не обладаем достаточными ресурсами и весом... – начал Оскар, но запнулся и перешёл с канцелярского языка на обычный: – В общем, штурмовать Кэльдбеорг мы не можем. Это война. А в данный момент мы к ней ещё не готовы.
– Значит, надо пробиваться к ней на свидание, – ответила я. – Надо что-то делать, Оскар! Её жизнь может быть в опасности. Придумай что-нибудь!
– Хорошо. Ты права. – Оскар опустился в кресло, сосредоточенно глядя перед собой и потирая пролёгшую между бровей напряжённую складочку.
Да, именно после этого разговора Оскар и Юля добились свидания с тобой, а ты в это время находилась в карцере. Для встречи с посетителями тебя вытащили оттуда, накормили и привели в порядок. Возможно, именно благодаря этому ты не впала там в анабиоз. Если бы ты в него впала хотя бы на пару дней, тебе была бы только одна дорога – в море с камнем на шее. Посетив остров, я видела, как выбрасывают этих бедняг. Верёвкой обматывают надёжно, так что шансов соскользнуть с тела у неё нет, а камешек для груза выбирают весьма приличных размеров. А сам остров – гадкое место: вечный туман, холод и сырость. Идеальные условия для развития ревматизма...
Я снова ощутила призрачную боль, но уж лучше продолжать её терпеть, чем освобождаться от неё ценой твоей жизни. Ведь ты ещё не стала Великим Магистром.
«Спи, малышка, баю-бай,
Поскорее засыпай...»
* * *
Когда началась война между Орденом и Обществом «Аврора», я не спешила вставать под чьи-либо знамёна. Принять чью-то сторону – это значит, принять её убеждения как единственно верные, а убеждения другой стороны считать неправильными. А я не знала, что правильно. Ни Орден, ни «Аврора» не привлекали меня. К кому прислониться? Куда податься?
«Аврора» никогда не была твоей, моя белокрылая судьба. Её создала Юля, которой руководило одно стремление: получить власть. И не только над хищниками. Над миром. Ты и сама чувствовала, что идёшь не по тому пути, ты не могла принять руководство поднесённой тебе на блюдечке организацией, созданной с нуля кем-то другим. Ты ощущала какую-то фальшь в своём положении, а всё, что чувствовала ты, чувствовала и я. Связь между нами не давала мне забыть о тебе ни на минуту.
Нет, с «Авророй» тебе было не по пути, но ты ещё не до конца отдавала себе в этом отчёт. Ты не могла позволить себе, подобно мне, отшельничество и нейтралитет, ты должна была сделать какой-то выбор. И ты выбрала «чёрных волков». Не кресло в кабинете – его ты оставила Юле, – а меч. Странная ирония судьбы: ты ненавидела Орден, главой которого тебе предстояло стать в будущем.
А ещё ты любила Карину, свою младшую сестру, которая называла тебя мамой. Я, кажется, уже говорила, что давно завязала с помощью людям, и в героя играть было не в моей натуре, но мне случилось находиться поблизости, когда похитили твою любимую сестрёнку. Я говорю «случилось», но на самом деле чёрт его знает, как оно всё сложилось... Натянувшиеся звенящие ниточки вели меня в то место и в то время, и я увидела их – двух похитителей, тащивших девочку. Она вырывалась и билась, хотя на неё воздействовали, пытаясь погрузить в летаргию, и даже выбила одному из похитителей глаз своей игрушкой – фигуркой ангела, которую ты ей подарила.
Всё было не совсем так, как я тебе сказала. Похитители не роняли Карину: она уже была погружена в сон, и мне пришлось отбивать её у них. Ударом сзади по шее я сломала одному позвоночник, и он выпустил девочку из рук. Пока она падала, я успела пробить каблуком его напарнику глазницу (пригодились-таки шпильки!), а потом, спикировав вниз, подхватила её почти у самой земли.
Найти «волков» было нетрудно: они летали повсюду. Услышав грозный окрик: «Приземлиться на ближайшую крышу!» – я выполнила приказ. Тройка «волков» тут же окружила меня и взяла на прицел. Да, это были те самые воины в чёрных масках из моих давних снов.
– Спокойно, ребята, не стреляйте, – сказала я. – Я не собираюсь сопротивляться. Я сама вас искала.
– Отдайте девочку, – последовал приказ.
Я передала Карину на руки одному из «волков» и сказала:
– Она цела, только без сознания. Это сестра... то есть, дочь Авроры.
Услышав твоё имя, «волки» сразу насторожились.
– Ваше имя?
– Эйне, – представилась я.
– Состоите в Ордене или в «Авроре»?
Я усмехнулась.
– Я беспартийная.
Коготь на пальце у меня в то время отсутствовал: без него было удобнее, и я перестала его носить.
– Вы задержаны, – объявили мне.
Так я попала в камеру изолятора. Там всё время царил безоконный полумрак, еле разгоняемый одинокой лампочкой в коридоре. Мне вкололи полтора грамма спирта для усмирения, и постепенно против моей воли мышцы начали расслабляться: даже руки в кулаки сжать было трудно. Время от времени подташнивало и накатывала сонливость, но спать не давал дежурный надзиратель, который оказался сволочью: он ходил и бил дубинкой по решёткам. Это был плечистый парень с серебристо-серыми, как капли ртути, глазами и серьгой в ухе, упивающийся своей пусть и маленькой, но властью. Удары его дубинки по решётке отдавались в голове болезненным гулом, и кто-то из арестантов не выдержал:
– Слушай, приятель, ты не мог бы не долбить так? Голова болит...
Надзиратель остановился.
– Чего ты там сказал, повтори? – с недобрыми интонациями спросил он.
– Ну... Нельзя ли потише? От спирта спать хочется.
– Ну-ка, встать! Подойти к решётке!
Послышался негромкий треск, а потом глухой звук падения на пол чего-то тяжёлого: видимо, надзиратель применил электрошокер.
– Вот так... Получил, засранец? Хе-хе... Ещё кто-нибудь хочет высказаться? А? Что притихли?
Ответом было мёртвое молчание. Проходя мимо моей камеры, надзиратель остановился.
– Что смотришь?
Я молчала. Он, уставившись на меня холодными ртутно-серыми глазами, похлопывал дубинкой по ладони.
– Я задал вопрос! – рявкнул он.
– А что бы ты хотел услышать, начальник? – усмехнулась я. – Что ты – молодец? Но если я скажу так, это будет ложью. Потому что я считаю, что ты – м*дак.
Его глаза полыхнули холодной яростью.
– Ты! Встать! К решётке!
– Ой, начальник, не ори, а? – поморщилась я. – И правда голова болит.
– К решётке, я сказал!
Не иначе, он собирался угостить и меня несколькими сотнями киловольт. Электрошокер был в форме палки, его можно было легко просунуть между прутьями решётки и ткнуть в меня. Ну ничего, и у меня был припасён для него один приёмчик... Ураган гнева уже зародился у меня в груди.
Я поднялась с койки, подошла к решётке и, прежде чем надзиратель успел шевельнуться, молниеносно просунула руку между прутьев. Сдавив мочку его уха с серьгой, я направила всю силу урагана через свою руку ему в голову. Его зубы оскалились от боли, пронзившей череп, и он сдавленно завыл:
– Ыыыыы...
Шатаясь и сжимая руками голову, он согнулся пополам и прислонился к стене. Изо рта у него капала слюна, и он не мог ни разогнуться, ни сказать что-то членораздельное.
Вернувшийся с обеда напарник застал его сидящим на полу у стены и держащимся за голову.
– Ян, ты чего? Эй! Что с тобой? – спросил он, склоняясь.
Тот только глухо застонал. Напарник стал помогать ему встать, и Яна вырвало тёмной, недопереваренной кровью.
– Слушай, тебе в больницу надо, – встревожился напарник.
Он вызвал врачей. Через двадцать минут они прибыли и осмотрели Яна.
– Ну, что? – спросил напарник обеспокоенно.
Врач ответил:
– Пока не вполне ясно, но подозрение на инсульт. Мы госпитализируем его, разумеется.
Врачи увезли Яна, а нам был учинён допрос. Все арестанты как один повторяли:
– Всё было как обычно, но господин надзиратель вдруг почувствовал себя плохо. Он схватился за голову и застонал. Вот и всё.
Камеры были расположены в один ряд, и если кто-нибудь что-то и слышал, то видеть, что я сделала с Яном, не мог. Максимум, что соседи могли видеть из своих камер (да и то лишь ближайшие) – это как надзиратель отшатнулся к стене коридора и сполз на пол. Так что всё, что они отвечали на допросе, было, в общем-то, правдой.
До меня очередь не успела дойти: в изолятор пришла ты. Ты хотела видеть того, кто спас твою дочь.
На тебе была чёрная форма «волков», а в глазах сверкали эти укрощённые молнии. Я закрыла глаза и прислонилась затылком к стене камеры: боль в груди возрастала. Но я нашла в себе силы встать и подойти к решётке, когда надзиратель потребовал.
– Это ты спасла её? – спросила ты.
– Да никого я не спасала, – ответила я. – Девчонка так билась и царапалась, что эти идиоты уронили её. Одному она своей игрушкой глаз выбила. Мне оставалось её только подхватить. Я ничего не делала – в смысле героизма.
На самом деле всё было немного не так, я уже говорила. Я просто не хотела, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной мне, вот и всё.
– Послушай... Как насчёт того, чтобы перейти к нам? – сказала ты. – Ты ещё не в «Авроре», как я понимаю? Сейчас самое время сделать выбор.
Ты знаешь, что я ответила. Я – кошка, гуляющая сама по себе, вот и вся моя правда. И ты отпустила меня... Спасибо тебе за это.
«Спи, малышка, баю-бай,
Поскорее засыпай...»
* * *
У меня была мечта – освободиться от связи с тобой, которая меня уже порядком измучила. Стать свободной как ветер, больше не чувствовать этой боли и наконец найти что-то своё... Найти себя в чём-то или в ком-то ещё, кроме тебя. Медленно, но верно ты шла навстречу своей судьбе, не нуждаясь в наставниках или подсказчиках. Я выполнила свою миссию, так зачем же ещё держать меня? «Отпусти», – молила я Леледу, но она не слышала.
А потом я увидела сон: битва под белым диском луны, и ты спасаешь от хищника бегущих людей – женщину с двумя детишками. А потом на тебя летит враг с мечом... И тебе отсекают голову.
Я проснулась с бешено колотящимся сердцем, и меня вырвало непереваренной кровью, как того надзирателя. Вокруг мерцал огнями город: как обычно, я ночевала на крыше. Ветер гладил мои волосы, как бы успокаивая, а невидимые нити уже натянулись и звали меня туда, где всё это должно было случиться. Я встала и подошла к краю крыши. Город жил своей жизнью, даже не замечая войны между хищниками, а я решала, на что я потрачу последние удары своего сердца. Как всегда, разложить мысли по полочкам помогла сигарета.
Мне выпал шанс вырваться на свободу, думала я. Может быть, эта связь порвётся с моей смертью? И если реинкарнация существует, я начну жизнь заново... Именно то, чего я так хочу! Я потерялась, не знала, как и для чего жить дальше. Может, эта жизнь уже закончилась для меня, и нет надобности тянуть её по инерции? Я сделала то, что было на меня возложено, и мне осталось только последнее: спасти тебе жизнь в этой битве ценой собственной. В том, что такую цену придётся заплатить, сомнений не было. Привычно втягивая в лёгкие дым, я чувствовала это всей кожей. Ещё никогда у меня не было такой твёрдой уверенности. Отвести от тебя эту последнюю угрозу и уйти... Поставить точку в своём существовании. Весьма эффектную, надо сказать.
Будет ли мне больно? Я как-то не задумывалась об этом. Ну, если и будет, то можно потерпеть. Оно того стоит.
Я бросила окурок вниз. Прочертив оранжевую дугу, он скрылся на дне улицы.
Дальше ты знаешь. Нас пронзили мечом, и я, упершись ладонью тебе в лицо, увела твою голову из-под удара. Меч летел, обещая мне новую жизнь, звёзды меркли на светлеющем небе, и я улыбнулась им. Меч летел, и я, приподняв подбородок, закрыла глаза.
– Ну, и чего ты этим добилась? – прозвучал голос Леледы.
Мы сидели на камнях, глядя на зарю над морем. Это был мой любимый фьорд: вон и одинокая сосна, как старый друг, стояла рядом.
– Связь, что соединяет вас, не порвать даже смертью, – шелестел голос. – Тебе суждено быть её хранителем. На тебе моё благословение.
Прохладные губы мягко коснулись моего лба. Если бы я могла заплакать, я бы заплакала. Боль в груди была острой, но столь же острым было и наслаждение, которое к ней примешивалось. Оно обняло меня и заставило выгнуться дугой, а лёгкая белая рука уже гладила меня по шерсти... Стоп, откуда у меня шерсть? Я что – кошка?
– Ну, ты же сама говорила, что ты – кошка, гуляющая сама по себе, вот и будь ею, – улыбнулась Леледа, и с её дрогнувших ресниц упали две искорки покрывавшей их мерцающей пыльцы... или это были слёзы?
Вот так, хозяйка, я и стала твоей кошкой. Когда у тебя начались роды, я вспрыгнула тебе на живот и забрала себе всю боль, и ты родила с улыбкой на губах. Доктор Гермиона хотела меня прогнать, но ты обняла меня и сказала, что я останусь. И я осталась, и мне довелось услышать первый крик твоей дочки и твой счастливый смех, а потом слизывать с твоих щёк слёзы радости. И знаешь, в этот момент мне было совсем не больно.
Сейчас я лежу в кроватке рядом с малышкой и мурлычу ей колыбельную. За окном падает снег, в камине потрескивает огонь, а в моей груди, под проплешинкой, тихонько ноет. Ноет с каждым днём всё слабее, и я надеюсь, что однажды совсем перестанет.
– Ах вот ты где! – Твои руки подхватывают меня, а губы щекочут мне уши и нос. – Присматриваешь за малышкой? Молодец! Спасибо тебе, моя родная киса.
Ты прижимаешь меня к груди, и я перебираюсь чуть левее – туда, где сердце. Так лучше, боль совсем пропадает. Ты целуешь меня в нос, а я жмурюсь и чихаю. Ты смеёшься.
У меня была мечта – стать свободной. Может быть, она когда-нибудь сбудется, но с этим, думаю, можно повременить. Пока спит в кроватке это чудо, мои земные дела не завершены и есть смысл оставаться здесь.
Мррр...
«Спи, малышка, баю-бай,
Поскорее засыпай...»
21 октября — 1 ноября 2010 г