Мы с вами, конечно, ещё не пережили, всё больше понаслышке. Но, всё равно, страшно. Особенно когда вокруг, типа – вот-вот, за грехи наши тяжкие.
Брюллова насмотришься – мороз по коже. Гигант мужик. Такое нарисовать с натуры – крепкие нервы иметь надо. Досталось, конечно, Помпеям – не приведи Господь. Полный Армагеддон, пусть и местного масштаба.
А я вспомнил свой, тоже местный. Жаль, тогда под рукой мольберта с красками не оказалось, да и недосуг было, даже если бы кистью и владел. Такая «полундра» вокруг была, до сих пор в памяти.
Я тогда только-только жизнь осваивать начал. В институт – завалил физику с её Гей –Люсаками да Бойлями Мариотами. Запомнить по фамилиям, и то вспотеешь, а они ж ещё и формул навыдумывали. Спёкся, короче. От стыда и укрылся в таёжных дебрях. Да и с родителей на прокорм тянуть, уже усатому. Вот и завербовался.
Двести сороковая партия двадцать восьмой Таёжной экспедиции. Круто? Вот и меня впечатлило. Документы отобрали, денег на проезд дали, и направление – гуляй Лёня.
Если кто из Приморья, маршрут поймут. От Владивостока до Арсеньева поездом, там опять же дизелем до Варфоломеевки. Здесь – что-то вроде накопителя, как в аэропортах. Народ здесь накапливался со всего Союза – вербованные, было такое полуматерное слово. Ехали люди за лучшей долей, кто свой фарт искал, кому свободы-простора не хватало. Пятидесятые годы не очень хлебные были. Кто ещё после войны по свету мыкался без крыши над головой, кто только освободился – виноватых тогда хватало. Были целыми семьями – с детишками, чемоданами, да кухонной посудой обвешены. Пересылка, короче.
Разместились табором на большой поляне – ожидать малую авиацию. День, два, ждём – нету «Аннушек». На кострах кашеварят, кучкуются в компании. А там уж и запели мужики, подогрелись. С гостинцами местные бабульки, детишек жалеют вербованных. Ну и жутью всякой приезжих расстраивают. – «Куды ж вы несчастные собралися-а-а-а, на какие муки себя обрека-а-аетя-а-а-а. Там же павуки смертельные, да ехать-то вам далее водой, да водой. Детушок загубитя-а-а-а». От такой информации, понятно, многие оглобли вспять развернули. Ну а я, пацан, в тайге рос. Остановишь меня?
С аэродрома, что отобрали у кедрачей бульдозерами, в посёлок Дальний добирались машинами по речке, водой всё водой. Дороги через тайгу ещё не успели. А мне, пацану, всё в кайф.
Посёлок разведчиков, Дальний, умостился в таком диком месте, хуже не придумаешь – так уж природа запрятала клад свой, олово-полиметаллическое месторождение. Цинк, свинец, да олово, ко всему. Нужда у государства была.
Долина V-образная, как у нас называют, в верховьях реки, между крутосклонных сопок до сорока пяти градусов, покрытых глухими кедрачами. Вдоль узенького днища долины и вытянулся посёлочек, будто в глубокой яме, куда солнце ненадолго заглядывало. А в торце, выше по течению, долину перегородила Сапун-гора – сундук с богатством. Это я вас, ребята, к Армагеддону своему приближаю, чтоб потом страшнее было.
Ну а про «павуков» бабульки не зря стращали – лютовал здесь энцифалит в те годы. Падлючий клоп, доложу я вам. Не дай Бог переболеть – калека на всю оставшуюся. Мужики, что попугливее, спасаясь, в умат упивались, согласно рекомендациям собутыльников, до посинения. А что самое интересное – инфекцию эту разносили , в основном, клещихи, самки, значит. А укушенные были, в большинстве, мужиками. Интрига.
Здесь вот и начал я постигать геологию, до конца незабвенную. И по сопкам с рейкой побегал, и бурение осваивал и подземки понюхал, страшной тогда силикозом своим – без промывки бурили.
А Сапун гудел буровыми, вздрагивал от подземных взрывов, готовился стать рудником. И зверьё попривыкло. Изюбрь, кабан, кабарга – только морду поднимет, уши насторожит, ну на другой склон перебежит. Тигр, уж насколько осторожен, наведывался. То собачку присмотрит, то за посёлком наблюдает со склона. Собачатинка у них – деликатес, как у корейцев.
А в тот день дневная смена уж к концу шла. Глянули на небо, тучи низко повисли, на верхушках сопок присели. Мрачно как-то стало. Ну, мы снаряд подняли с забоя, керн разложили, по метражу – норма, на душе удовлетворение. Буровые свечи одна к одной на двадцать метров вверх к тучам поднимаются. Станку мелкую профилактику делаем. Буровые станки те, Кам-500, наверняка уж и помнить забыли, да двигатели к ним, дизеля двухтактные А-1, которые душевно так, называли – «Дуня». Её запускать, расскажу, дело стрёмное. Двое буровиков за ручку полутонный маховик раскручивают. Мастер специальный болт паяльной лампой греет докрасна, открывает топливо и болт в отверстие суёт. Бывало, «Дуня» при первом рабочем такте вразнос шла. Стремянки вырвет и скачет по буровой этакой бабищей в две тонны весом, да ещё с вращающимся маховиком. По инструкции – беги с буровой, желательно, вверх по склону, чтоб «Дуня» не догнала. Иногда, «Дуня» разносила в щепки буровую и уносилась вниз, проламывая целую просеку. Вокруг Сапуна, в глухих распадках, уверен, до сих пор ржавеют эти строптивые « Дуни». Это я так, развспоминался.
Первый раз громыхнуло где-то вдалеке, не очень обеспокоило. Потом начало потихоньку погромыхивать вокруг, будто кто-то сердито урчал с небес. Свет на буровой горел, потихоньку вхолостую урчал станок, мы бурили от электропривода. Воздух стал влажным и густым, как вата – это мы оказались внутри тучи.
Вот тут-то и начались страхи Божьи. Страшный треск заставил нас замереть на месте. От буровых штанг, уходящих над головой в тучу, к силовому рубильнику протянулись огненные трассы ярко-белого цвета. Вокруг буровых штанг, будто бешеные, мельтешили синие огни. Треск, буквально , окружал нас, а снаружи всё полыхало синим пламенем в отсветах молний. Гром был так силён, что закладывало уши. Мастер, попавшейся под руки шваброй ударил по рубильнику. Свет погас и мы выскочили из буровой.
Вниз, в посёлок, бежали в свете беспрерывных сполохов молний. Грохотало тоже вокруг нас. И всё это внутри влажной ватной тучи. Потом, уже в посёлке, продираясь сквозь холодные струи дождя я нёсся под крышу родной общаги, моего единственного спасения. Тучи повисли над самой землёй, и были, буквально, пронизаны стрелами молний. Они метались между склонами сопок, будто искали выход из этой ямы, а сталкиваясь грохотали в отчаянии.
У входной двери, под навесом, стоял мужик, а у его ног, под завалинкой, спасалась от грозы собака. При каждом ударе грома мужик ёжился а собака визгливо взлаивала. Им тоже было страшно.
В своей комнате я обнаружил половину своих сожителей. Все они, мокрые и какие-то опустошённые, сидели на своих койках. В отблесках молний лица их казались синими. Борис, буровой мастер, опёрся спиной о трубу отопления, приходя в себя. Одна на другой, нога его в кирзовом сапоге висела в воздухе.
На глазах у всех, из носка его сапога плавно выкатился светящийся шар диаметром сантиметров в двадцать. Задержавшись на носке сапога на несколько мгновений, шар плавно опустился на землю, растёкся по полу ярким пятном, и исчез, будто призрак. Все глянули на Бориса. Про такие глаза иначе, как вылупленные, сказать невозможно. А за окном дико взвыла собака. Бориса привели в себя парой дружеских пощёчин. Он глупо улыбался и вопрошал у общества, чё это было. Мужик из дверей молча разводил руками в недоумении – Гляжу, у псины из под хвоста, бля-а-а!, вот такой огненный шар выкатился. Больно, видать, псине- то. Гроза бушевала ещё с полчаса.
Тишина ударила по ушам как-то сразу. Бурчал ещё где-то в отдалении сердитый гром, да внизу ущелья шумела, кидалась на берега, переполненная речка. А в этой, какой-то гнетущей, тишине слух стал различать бабьи вопли. – А-а-а-а-а. Убило-о-о-о. Помогите-е-е-е.
Конечо, все – на улицу. Никакого эмчеэса в посёлке не было. Улица от воды распухла, с левого склона вниз грязные потоки избы обтекают. Вон, глядим, тётка на улицу выскочила, босая в грязи, волосы на голове снопом топорщатся. Блажит криком визгливым – Кольку её убило. Колька – старбур по водонасосным. Бежим в дом.
Лежит Николай посреди кухни – руками в стороны раскинулся. Лоб рассеченный, лицо в кровище, с заваркой чайной перемешанной. Послушали – живой. Водичкой в лицо плеснули, искусственное дыхание руками делаем. Рот в рот тогда ещё не умели. Зашевелил глазами – на нас дико таращится, и только м-м-м-м. Бабка его поясняет – С Сапуна прибёг, мокрый до резинки в трусах, чаю, говорит, дай. Ну, заварила ему в большую кружку – сидит, греется. Тут и шандарахнуло. Раму оконную вырвало, а он как сидел, кружкой сам себя в лоб и долбанул, с кипятком-то.
В кухне раздрай полный, посуда битая по полу, окно – в щепки. Помогли Коле спиртиком во внутрь, в комнату перетащили, стал оклёмываться – нас по именам, членами шевелит. Побежали дальше. Из хаты напротив тоже бабий визг – мы туда.
Здесь пацанёнок на кровати в отрубе. Мамка мечется, плачет. Когда грохнуло, говорит, с молнией, парень только из школы мокрый прибежал, а я печь топить взялась. Парня подхватило, к дверце печной подтащило, да об печь и ударило головой. А потом от печи отшвырнуло, и всю растопку горящую. Тушила вот. Парень потихоньку в себя пришёл, водички попил. Невдомёк ему, кто и за что. А по улице бабий гвалт. Бегут вместе с медичкой, грязь месят.
Мы следом – дело, видно, серьёзное.
Бабки – мимо дома, прямо в огород, и пальцами в грядку тычут. А из земли только нос, глаза да рот человеческие. Присмотрелись – Ё маё, инженер, вроде наш, главный. Глаза закрытые. Медичка к бабкам, типа – кто велел хоронить? А те ей наперебой, мол закопали – электричество выводить, когда в него молнией угораздило. Медичка нами закомандовала – выкопать и в медпункт на машину загрузить. Откачали потом и инженера.
Натворила та гроза в посёлке. Много дверей, окон перекалечило. Кому и крыши перестилать досталось. Главное – без человеческих потерь обошлось. Разговоров, конечно, надолго хватило. Ну, да с орешками калёными, или, там, под пару пузырей, покалякать-повспоминать не так уж и страшно. Вспомнилось вот.