Красавица-дочка на зорьке пришла,
полон подол серебра принесла...
Из песни.
- Ну что тебе, паря, надо?
Большой черный ворон чуть не расшибся о лобовое стекло снегохода, тут же сделал в воздухе круг и налетел вновь.
Анатолий Степанович заглушил мотор «Бурана» и слез с сиденья.
Ворон подлетел к саням, уселся на мешок с рыбой и долбанул мешковину крепким клювом.
- Кар-р!
- Тебе что, нахал, жить надоело?
- Агар-р!
Ворон еще раза два клюнул по мешку и отпрыгнул на край саней. Охотник принялся отвязывать мешок, изредка взглядывая на непрошеного гостя и его взъерошенную подругу, вопросительным знаком застывшую поодаль. Сорок три с ветром... Но мороз сильнее голода... Только когда оба, мороз и ветер, «жмут», как сегодня, черные вороны тундры появляются вблизи дворов и построек, норовя стянуть что-нибудь съестное. Но стоит чуть потеплеть – и они снова в лесу. Самостоятельная птица.
Анатолий Степанович достал из мешка рыбину, побил, побил ее топором мелко, отнес эту крошку шагов на десять от снегохода и высыпал на снег. Ворон принялся торопливо подбирать накроху, и охотник пожурил его:
- Не части, паря, жене оставь. Мужик ты или нет?
- Агар-р!
И действительно, вторая птица, осмелев, тоже принялась клевать, не обращая внимания на человека.
Под высокой луной и птицы, и тени птичьи – как пролитая тушь на снегу... Картинка из «снежного» детства: сестренка рисует заостренной палочкой звериные фигурки и заполняет их сажей из печки.
Минус сорок три и ветер десять метров. А эти двое – «босиком» на снегу... Ком перьев да сердце. Чудо Божие - эти черные вороны.
Анатолий Семенович раздробил и оставил птицам еще одну рыбину и, вполне довольный собой, поехал дальше. «Ворона накормишь - беду отведешь», - гласит старое поверье, а с годами всякой мелочи начинаешь придавать значение, ибо ничто не происходит в мире просто так.
“...Опять опоздал. Думал, к вечеру успею, а оно вон как повернулось - половина шестого утра... Спит Аня, спит доченька, а ты так грохочешь, не только дочь, весь дом разбудишь”.
На самом малом газу подъехал охотник к дому и заглушил “Буран”. Сбил с себя снежную пыль, отвязал мешок с рыбой и второй - с тремя тушками песцов, добычей за последнюю неделю, подволок мешки по снегу к дверям пристройки и тут уперся взглядом в висячий замок, вдетый в бронзовые проушины из уключин старого рыбацкого баркаса.
Так... Утро, а дочери нет дома... такого еще не было!.. В кухне на столе записка: “Папуля! Я - на день рождения к Ленке. Там тебе блинчики в холодильнике. Разогрей. Я скоро. А.”.
Анатолий Степанович прошел к плите, поставил чайник. Кому теперь звонить? Родителям этой Ленки? Будоражить людей? А вдруг и та дома не ночевала? Ну, заяц, н-ну, погоди! Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!
Хлопнула дверь пристройки. Быстрые шаги. Щелкнул замок, и взору охотника предстали две фигуры. Одна очень похожая на родную дочь, а вторая... Подружка, наверное... Нет, наверное, мать этой самой Ленки... Проводила Аню домой...
- А вот и мы, папуля! Это моя новая подруга, Вероника. Знакомьтесь! - дочь небрежно бросила пальто на стул. “Новая подруга” - женщина за сорок - тихо отступила в тень и растворилась, даже дверь не скрипнула.
- Не смотри так, па... Ну, плясали-танцевали. День рождения же.
Анатолий Степанович отошел от окна. Теперь свет падал на дочь, высвечивая незнакомое в ней. Да, уж порезвилась. Уж вскружило голову! Его милое родное дитя, его дочь была крепко навеселе! И не только это. Вместе с хлынувшим в комнату букетом чужих запахов, в котором запах спиртного был лишь самой резкой струей, охотник почти как физическую тяжесть ощутил ветер несчастья, непоправимой беды, распознавать который научают лишь прожитые годы.
- Ну, что так смотришь, па-а? Ну, выпили немножко, я ведь уже большенькая у тебя, шестнадцать минуло... Там пилоты с московского рейса анекдот рассказали... Что делает настоящий мужчина по утрам? Не знаешь? А так просто! Встает, умывается, бреется, чистит зубы, пьет кофе и идет домой! Ха-ха! И я так. И я стала настоящая. Твоя дочь стала настоящая... - Тут Аня выдала такое словечко, что Анатолий Степанович отшатнулся. - Я зарабатываю! Сама зарабатываю! Вот получка!
Тугая пачка денег со звуком пощечины ударилась о стол и скользнула на пол. Следом полетел мерзко хрустнувший бумажный ком и две-три банкноты.
- Вот! Платье к выпускному! Туфли! Сережки! Кулончик! Все девочки приодетые, модные, душистые, одна я, как Золушка... Ты не можешь! Не можешь? Так я сама!
И еще что-то кричала, бледная, пустоглазая, коротко взмахивая крепко сжатыми кулачками.
Вся кровь бросилась охотнику в голову. Набрякли щеки и губы и стали как булыжники, готовые оторваться и упасть. И не поверил. Невозможно. Нельзя поверить отцу, что дочь способна на такое.
Наконец, выдохнул. Снова забилось сердце, и крикнул ей в бледное лицо:
- Выбрось! Сейчас же все выбрось!
И - как ждала. Осеклась, сжалась, опустились плечи. Быстро подобрала пачку, ком, бумажки, бросила в мусорное ведро.
- Руки вымой!
Молча прошла к умывальнику. Зашумела вода. Он стоял и смотрел на детский затылок с завитками мягких, светлых, как у ее матери, волос. Весь ужас того, что натворила дочь, еще не проник в сознание, и этот нежный затылок и локоны на нем никак не вязалось с жутью содеянного. И подумать-то страшно, не то что выговорить... Сейчас вот обернется и скажет: “Пошутила я, па, ну, выпила немножко, ну, прости за дурацкий розыгрыш. Перебор это, па, ну, прости.”
Но плечи дочери дрожали, а он стоял и смотрел, не в силах слова сказать... Рванул рубаху на груди и подхватил мусорное ведро.
- Я щас!
Аня обернулась. Прикушенные губы, дорожки слез и почти трезвый взгляд.
- Па! Не оставляй меня одну!..
Не ответил. Не мог. Полушубок на одном плече. Выскочил во двор. Мусорная башня почти за километр, в другом квартале.
Что делать, как теперь вести себя с дочерью? Для того ли холил, растил, любовался, гордился, для того ли не женился вторично после смерти жены? Боялся проблем с мачехой, а ведь будь рядом внимательная взрослая женщина, такого не случилось бы. Почти год без зарплаты и пожаловаться некому. Нет денег - и точка! Еще с той весны за рыбу не получено, а уже вторая на носу. Девчонке надо то, второе, третье. Раньше за две песцовые шкурки можно было в Москву слетать. Теперь таких шкурок надо сорок...
Мусор не высыпался. Примерз. И то: сорок на улице. Да что ты ведро-то колотишь! Выбрось - и все дела!
Медленно побрел Анатолий Степанович назад. Холодный воздух и ходьба немного растормошили, вернули способность рассуждать. Еще несколько шагов и вспомнилось: “Папа! Не оставляй меня одну!”.
Ах, горе-то! Ведь знает, где ключи от сейфа с оружием!
Побежал. Вбежал. Открыл.
Дочь в одном халате сидела на краешке стула. Под стулом натекла лужа. Он сначала подумал - кровь, но затем заметил открытую дверь ванной. В луже блестели ключи от сейфа. На коленях карабин. Смотрит прямо на него, а пальцы вщелкивают в узкую прорезь магазина патрон за патроном.
“Слава Богу, успел!” Но, заговорив, услышал в собственном голосе издевку:
- Зачем магазин-то набивашь? Один в ствол - и хватит!
Со стуком уронила оружие и бросилась ему на шею:
- Папка! Папуля родненький! Прости меня! Прости-и! Свинья такая! Что натворила, па, что натворила! Жить не хочется, па, не хочется жи-ить...
Он молчал и гладил длинные мокрые волосы. Да и что скажешь, когда текут за ворот горячие дочкины слезы и ком стоит в горле? Ощущал лишь ребрышки худого, еще совсем детского тела, да вбирал знакомый запах. Одной рукой дотянулся до умывальника, снял с крючка полотенце и тихонько вытер ей нос. Это движение и вовсе открыло шлюзы: слезы полились рекой.
- Пойдем, доченька, горе надо заспать. Вчерашнее горе меньше сегодняшнего.
Он подхватил дочь на руки и, как маленькую, отнес ее в постель, подоткнул, как маленькой, одеяло со всех сторон и сел рядом, как сидел с маленькой, когда болела.
- Не уходи, па... не уходи. Посиди так. - Она улеглась на его ладонь зареванной распухшей щекой и вдохнула:
- Там, в стволе, патрон. Я хотела сразу. А потом подумала, как он потом? Вот приедет из тундры, а в квартире холодно, не топлено, не сготовлено, и дочки нет, и один, и не стала... и вспомнила, как ты меня на шее катал. Годика три мне было или четыре. Четыре, наверное, все-таки... Ты купил мне мороженку, и я тебе сверху всю рубашку закапала. Мама еще ругалась. Помнишь? И жалко мне тебя так стало. Старенький ты у меня и седой. И сижу, патроны вставляю. Хоть бы, думаю, пришел скорей. Два осталось. И ты пришел. Ты слышал меня, па? Ты бежал? Хорошо, что ты есть у меня на свете.
И еще что-то говорила распухшими губами все тише и тише, потом вздохнула и затихла щекой на его ладони, держа обеими руками его запястье. И он сидел так, пока не затекла рука, потом осторожно высвободился, укрыл свое детище и вышел на кухню.
Красное солнце косо светило в окно. Мокрый карабин блестел, как смола. Он поднял оружие, рывком открыл затвор. Патрон выскочил и кувыркнулся на полу. Ишь ты! Сразу стреляться!
...Где-то видел Веронику эту. Кажись, в баре гостиницы. Девочек, значит, по заказу поставляем? Кулак до хруста сжал черный ствол. Ну-ну. Московский рейс. Конечно, напоили тебя, доченька, а может, и подмешали чего, но друзей таких ты выбрала сама и к поступку такому подсознательно тоже, наверное, была готова. А разве другое видишь ты ежедневно по телевизору? Разве не о тряпках и деньгах слышишь ты ежедневно от друзей, знакомых и одноклассников?
Алое солнце на ладонь оторвалось от черного леса. Пограничный день, навсегда разделивший жизнь на “до” и “после”, медленно набирал силу.
Выше солнца плыло легкое облако, разительно похожее на белого аиста с детской зыбкой в клюве, каким его рисуют художники всех стран. Чуть отстав от облака, проплыли два черных ворона. Может, те самые.
...Долгожданные, прилетают к нам белые аисты, приносят детей. А за ними черные вороны - печали, заботы, болезни. Но мы помним и рисуем лишь белых аистов, а про черных воронов забываем. Как будто бывает день без ночи или река с одним берегом.
Анатолий Степанович глянул с порога на спящую дочь. До плеч укрылась, светлые волосы поверх одеяла.
Вот и стала рослая, взрослая, во всю постель вытянулась. А маленькая была. Такая маленькая - вся целиком на подушке помещалась.
Вернулся на кухню и нажал клавишу радиоприёмника. Что там сегодня с погодой?
Печальный голос знаменитой певицы зазвучал оборванной струной:
"...Полный подол серебра принесла, девичью совесть вином залила."
Рисунок Е. Поротова.