Пристансков Сергей
ДАНИН ЕРИК
СОН БУКСИРА.
За ровной гладью Нахичеванской протоки, где лишь зимой ненадолго смолкает возня и гомон грузового порта, посреди кучи мусора, зарослей амброзии и конопли тяжелым дремотным кумаром “забылся” старенький портовой буксир “Данин ”. Над городом, над Доном, над высокими, посеревшими от пыли деревьями Зелёного острова проплывали блёклые вечерние облака. Солнце скатилось по бетонной арке Ворошиловского моста, лизнуло горячим языком затихающий Нижнегниловской рейд. Усиливающийся восточный ветер заносил на остров запахи выхлопных газов снующих по протоке буксиров.
Вдыхая этот аромат ноздрями пустых якорных клюзов со свисающими, словно сопли, ржавыми лохмотьями стального буксирного троса, “Данин ” продолжал жить. Позабытый всеми, выпотрошенный напрочь спецами механической мастерской и разграбленный случайными мародерами он лежал, привалившись на правый борт, как большой, выброшенный на берег кит.
Проходящие мимо пароходы делали вид, что не замечают его. Выкрашенные и ухоженные они не желали портить себе настроение созерцанием чужой агонии. Никто не хотел признаваться, что и он когда-то окажется на его месте, никто не думал, что и он рожден, чтобы… умереть. Никто не хотел умирать! Никто. Старый буксир давно привык к этим косым взглядам. Правда, поначалу своего странного пребывания неподалеку от привычной водной среды, он наивно полагал, что все наладится, снабженцы привезут новые дизеля, слесаря быстренько все смонтируют, и оживут, запоют, как прежде, его парализованные ноги – гребные винты. Он закрывал глаза и впадал в привычную мечтательную дрёму, где не было боли от свежих ран, где не было этого липкого ночного страха от беспомощного лежания так близко, но так непреодолимо далеко от своего славного прошлого. Он всё дальше и дальше уносился в мир своих грёз. Ещё не пришло время полного прозрения, ещё проходящие мимо старые приятели-портофлотцы нет-нет, да и приветствовали его короткими гудками сирен. Буксир просыпался и с улыбкой смотрел им вслед: “Мои друзья помнят и ждут, значит, не зря я столько лет делил с ними наш причал”, – думал он..Так прошло первое лето, навигации, без него.
Наступила зима. Дон в тот год не замерзал, но понтонный мост на Зеленый остров, как всегда, разобрали. Зияя проступившими сквозь обшивку корпуса ребрами шпангоутов, подрагивая от холода и тоскливого одиночества, он думал: “Как же теперь ко мне ремонтники добираться будут? Река не стала, моста нет. Не случилось бы беды… Ничего, весна наступит, наверстаем”. И опять проваливался в короткий, спасительный сон.
В конце января зима, наконец, решила показать себя во всей красе. Ударили крещенские морозы, и разразилось небо небывалым снегопадом. Он шел, не переставая, несколько дней. Хорошее настроение, которое всегда вызывает вид падающих снежинок, сменилось безразличием и легким недовольством, постепенно перерастая в раздражение и какой-то смутный страх от всего этого холодного, промозглого и заснеженного Мира. Уже казалось, что этот снег не прекратится никогда, никогда не выглянет солнце, и весна не придет – никогда. Мучимый этими мыслями, буксир тоскливо взирал, как порывы ветра все больше и больше заносили снегом заросли Зеленого острова, дебаркадеры заводских баз отдыха, стоящие на зимнем отстое самоходки, и вскоре наступила Тьма. “Ну, вот и всё”, – подумал буксир. “Так вот ты какая, смерть парохода!?” – юродствуя, поглумился он.
Смерть ничего не ответила… Она была ещё очень далеко и совсем не спешила освобождать его душу от тяжелой ноши ржавого, истерзанного ранами и свежими пролежнями парализованного тела. Этот снег, белый и пушистый, укрыл старичка своим покрывалом. Солнце вышло из-за туч, и все вокруг взорвалось ослепительной белизной нового дня. Жизнь продолжалась, но это было уже не для него. Снежный полог, как саван, скрывал “Данина ” от света, искрящегося в каждой маленькой снежинке, от яркого голубого неба, от скованной свежим льдом реки и всей этой безмятежной жизни, которую мы никогда не умеем оценить вовремя. Спасая от холода, снег навсегда перемещал его из этого Мира в Зазеркалье. Буксир закрыл глаза и, расслабившись от дарованного снегом тепла, впервые за последние месяцы безмятежно уснул.
Ему снилось, что он, блестящий от свеженанесенной ярко белой краски, позвякивая новенькими клапанами дизелей, разрезает форштевнем элегантного черного корпуса изумрудно-голубую волну. Он снова молод и силен. Он знает, что где-то там, впереди, его опять ждут моря и его команда, которую он примет на борт, обогреет, защитит от штормов и никогда не упрекнет ни за что. На горизонте, попыхивая дымком труб, выстраивалась в кильватер белоснежная эскадра. Она уходила туда, откуда лился теплый мягкий свет, правый берег залива покрывало большое поле спелой пшеницы, где-то в глубине, на пригорке виднелись раскидистые вековые дубы, роща обрывалась рекой, а за ней виднелись горы с ровными рядами виноградников по южным склонам холмов. Корабли разомкнули строй, уступая место буксиру, он прибавил ход и, уже почти слившись с этим вожделенным теплом и покоем, оглянулся назад и увидел, беззащитную лодочку. Её захлестывали короткие серые волны, и она, лишенная его защиты, обреченно металась по сторонам. Эскадра увеличивала ход. Буксир, понимая, что без него это маленькое, беззащитное существо наверняка погибнет, рванул рычаги машинного телеграфа на “стоп”. Провожая взглядом, уходящие за горизонт корабли, он бережно обнял поданным с бака “шпрингом” лодочку и… проснулся.
Синеватый свет тускло освещал обшарпанные стены рулевой рубки, и в этом мареве были едва различимы выдранные с корнем остовы компасов, раскуроченная панель приборов, оторванный с мясом штурвал. Нестерпимо хотелось пить. Буксир беспомощно втягивал беззубым, проржавелым кингстоном воздух. Но это не помогало.
– Пить! Пить! – едва слышно выдохнул он, но воды не было. Обреченно озираясь, он не мог понять, почему в нескольких метрах от кормы весенним половодьем шумит река, а он лежит здесь, одинокий и заброшенный. Снег растаял и, разглядывая себя, как в зеркале, в серой весенней луже, он беззвучно - утробно выл: – Лю-юди-и-и! Лю-юди-и-и! Кто-нибудь…! Воды! Дайте воды, ну что вам стоит!? Сволочи-и-и!
Половодье усиливалось. Люди ещё помнили “Данина ”. По только что наведенному понтонному мосту на остров прибыл трактор. Молоденький тракторист бодро взобрался на палубу буксира, пропустил через якорный клюз старенький стальной трос, прошелся по заброшенным каютам и, не найдя ничего интересного, присел на кнехт перекурить. Буксир, затаив дыхание, наблюдал за ним с радостным ожиданием. “Ну вот, а я уже сомневаться начал, – подумал он. – Да разве же они могли меня забыть!? Меня – ветерана портофлота! А как я на строительстве Волго-Донского канала помогал!? И баржи со стройматериалами и, прости Господи, рабсилу с Ростовской пересылки на Романовский распределитель… Ну и что, что под конвоем, в трюмах зарешеченных с сытыми вертухаями в салоне и овчарками на палубе. Какое время, такие и люди. Сами же говорили: “У нас ни за что не сажают”. Так, а я-то причем теперь? Не мой грех – не мне и ответ держать!”
Его думы прервал треск мотора. Мальчишка-тракторист, докурив сигарету, зацепил трос за фаркоп трактора и потянул старенький буксир подальше от берега. Еще не понимая, что происходит, “Данин ” закричал:
– Ты куда попер, придурок!? К берегу давай, к берегу!
Трактор продолжал свое дело, да и не мог этот тупой сухопутный агрегат услышать крик буксира, потому что, обладая силой, не имел Души, а, значит, был мертв. И тут буксир как током пронзила мысль: “Так вот они что удумали. Значит, боятся половодья, чтобы меня на воду не пустить. Ах, твари, ну, погодите!”
Беспомощный и обреченный, он каким-то чудом, невероятным усилием воли зацепился винтом за поваленное дерево. Трактор натужно заурчал, молодой тракторист выжал ногой сцепление, переходя на пониженную передачу, трактор откатился назад, трос провис, мальчишка резко увеличил обороты, раздался щелчок, и буксир победил – он остался лежать на месте. Тракторист выругался, отцепил ставший ненужным трос и уехал. Это был последний “контакт” старого буксира со своим прошлым. Начиналась новая жизнь. Пришла весна, и “Данин ” понял: отныне можно рассчитывать только на себя.
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ… ЖИЗНИ.
Наступившая весна обманула ожидания людей. Синоптики обещали большую воду, делали расчеты снежного покрова, высчитывали верхнею планку половодья. Портовые службы загодя демонтировали “подлежащее” затоплению электрооборудование. На плотине Цимлянской ГЭС открыли задвижки, сбрасывая уровень водохранилища. Но весна вновь отступила, потянулись хмурые промозглые дни, снег постепенно растаял и впитался в землю. Солнце “съело” паводок, Цимла из-за профилактики не добрала рабочий уровень, работяги, нежно отзываясь в адрес ГидроМутьцентра, принялись устанавливать “спасенное” имущество на прежние места. Так начиналась очередная навигация без ”Данина”. Вместо списанного по статье “морально устаревший” буксира - получили ещё один новенький РБТ. В порту воцарился привычный шум – всё вошло в привычное русло. О старом буксире забыли и оставили его в покое.
А он продолжал, молча, с каким-то непонятным доселе удивлением, взирать на эту суету, еще не осознав до конца масштабов постигшей его катастрофы. Он видел себя песчинкой, маленьким осколком материи, отколовшимся от огромной планеты. Она медленно и необратимо уходит вдаль, а он ещё летит, летит по этой траектории, но расстояние между ними все увеличивается, уже становятся неразличимыми мелкие детали. Вселенский сумрак постепенно глушит краски, стирает из памяти имена и лица друзей, а он все продолжает свой полет. Когда у нас не остается ничего другого, кроме Надежды, мы понимаем, что мысль материальна, и осознание этого становится самой Надеждой. Круг замыкается, защищая нас от напрасных попыток вернуться в прошлое, образуя границы нашего Нового Мира.
Буксир постепенно привыкал к одиночеству. Самым трудным было научиться не видеть себя, беспомощно лежащего посреди помойки, со стороны. Это не приносило ему ничего, кроме гнетущего чувства отчаяния и какого-то необъяснимого страха. В такие минуты хотелось исчезнуть. Раствориться на молекулы. Стать невидимым, неосязаемым Духом, ибо “ЭТО” всё так нелепо и противоестественно, и просто не могло с ним случиться. Закрывая глаза, начиная неторопливо перелистовать ещё совсем свежие, пахнущие солнцем и влагой картинки прошлого, он вдруг понял: “Если не можешь побывать в каком-то месте – не беда, можно пригласить на помощь фантазию и, путешествие состоится!”
Так в спасительной дреме пролетало время. Постепенно в его жизнь начинали входить какие-то новые, доселе неведомые вещи. Никогда прежде ему не приходилось ощутить, как шумят деревья, поют птицы, как из согретой весенним солнцем земли появляется трава. Всю жизнь отдавший тяжелой флотской работе в лишенном ненужных сантиментов мужском коллективе он заворожено глядел вокруг, все больше не понимая, почему он оказался тут.
Прошло три года. Кончились воспоминания, всё былое проанализировано, осмысленно и разложено по полочкам. Ничего больше не осталось, ничего! Время, не занятое размышлениями, тянется медленно, но сама жизнь в таком состоянии безнадежно быстро “срывает” листки календаря. Только что сверкала ночными фейерверками Новогодняя ночь, а уже промелькнуло лето, и вот снова – новый Новый год.
Очередная осень привычно затянулась, плавно перешла в промозглую зиму, и нашему буксиру стало совсем худо. Вынырнув из многолетнего бреда спасительных воспоминаний, он понял, все напрасно: время не работает на Вас, время не работает против Вас – оно просто течет, само по себе, не утруждаясь оглянуться на Ваши проблемы. И эта жизнь после жизни совсем не для него, и ему очень сильно и как-то спокойно захотелось умереть. Но видно большим был его неведомый грех – не посылал ему Всевышний этого счастья.
– Господи, сущий на небесах! – неумело прошептал он. – Пошли мне избавление от тяжкой ноши, освободи от оков тела моего! – И неожиданно, впервые в жизни, заплакал. Это так ошарашило его, что перестав “шмыгать” простуженной ноздрей якорного клюза, он с удивлением прислушивался, как где-то там, под корпусом, в районе носовых шпангоутов по вросшему в землю килю тоненькой теплой струйкой потекли вдоль корпуса “горючие буксировы слезы”. От этой мысли ему стало весело, но вскоре он забеспокоился. За время своей ссылки он отвык от любых, даже малозначительных перемен, и такой пустяк, как появление, непонятно откуда лужицы под корпусом - воспринимался началом катастрофы.
Мы странно устроены по своей сути. Призывая на свою голову Кары Небесные, пугаемся и цепляемся за жизнь до последнего. Сказанное в отчаянии не доходит до ушей Спасителя, сказанное по “браваде” нередко происходит на самом деле. Будьте осторожны в своих высказываниях – у судьбы хороший слух!
Буксир успокоился:
–Ну, я совсем одичал - воды испугался! Завтра поутру разберемся!
Тоненькая струйка приятно щекотала его днище, старичок умиротворенно улыбнулся и забылся коротким приятным сном. Никогда в своих снах он не видел себя беспомощным. Сон дарил ему прежние ощущения силы и свободы. И уж почти проснувшись, понимая, что сейчас всё исчезнет, все равно пытался сохранить в себе это счастье. Но чуда не происходило, новый день продолжал нести состояние прежней агонии.
В эту ночь ему снилось, будто стоит он в затоне, упершись носом в песчаную косу. Яркое солнце маленькими зайчиками играет на гребешках волн, они прохладными ладошками хлопают по борту, от этого становится зябко, но из глубины, приятно согревая днище, текут прозрачные струи теплого родника.
“Не бывает теплых родников”, – подумал он. И понимая, что сейчас все исчезнет, затаив дыхание, лежал, не открывая глаз. “Ну вот, получилось. Я научился забирать сны. Жалко, что затон исчез. А вот родничок не потерялся. Я слышу его журчание!” И с этой мыслью буксир проснулся. Прошло совсем немного времени, и он понял, что это уже не сон. Случилось чудо. Под его корпусом, там, где форштевень в неравной борьбе с трактором пропахал глубокую борозду, пробивалась тоненькая струйка родника. Вода всегда находит свою дорогу. Вот и сейчас её путь проходил вдоль выпуклой балки киля, слегка раздваивался у мортир гребных валов, и маленьким, робким ручейком скатывался в реку. Буксир лежал, молча, не дыша. Всем своим естеством ощущая – произошло Чудо! Чудо, которого не могло быть, но оно произошло! Значит, кто-то всемогущий решил помочь ему. А если так – не все еще потеряно! Жизнь продолжается!
С этого дня у него появилась тайна:
“Если Они узнают, что у меня есть друг, опять спасать приедут, – тревожно думал он. – Знаю я этот МЧС с дурным трактором и зеленым трактористом. А что если!?...”
Эта мысль, ещё не высказанная, уже жила в каждой его клеточке: “Бежать. Прочь с этого острова. Безумие!? Ну, какие условия, такие и желания”.
Ручеек тем временем и не собирался объявлять о себе людям. Спрятавшись на дне заросшей травой канавы, он продолжал свой путь к морю.
– Ну, вот и славненько! – пробубнил буксир. – Мы с тобой, брат, ещё устроим перешвартовочку!
ПОБЕГ.
Прошло несколько лет. Буксир и сам уже не помнил, сколько времени находился здесь. Время как статистика его давно не волновало. Вынужденное безделье, помноженное на невозможность перемен, незаметно окутало его маревом БЕЗВРЕМЕНЬЯ. Одинаковые бесцветные дни сменялись невероятно долгими, наполненными посленаркозным привкусом ночами. Он так и не смог научиться плакать или войти в стопор смирения. Он даже язык птиц не научился понимать (а наверно должен был, да?!) Ведь так обычно пишут в романах: “он научился понимать язык птиц…”. Глупые пернатые твари только гадили на палубу, да остервенело, каркали во всё своё… Люди тоже “заходили” в гости. Этих он боялся больше всего. Летом пугливыми стайками на обмолот дурман-травы приползали местные наркоманы. Бомжи, пытаясь устроиться на ночлег, заваливали салон каким-то зловонным тряпьём.
“Что произошло? – думал он. – Куда Люди подевались? Ведь были прежде. Меня мыли, красили. А комплексный все-таки Гад! Это он меня сюда задвинул. Я за ним и раньше замечал: только уснешь – “Данин”, на Нижний рейд – док встречать!”, отдышаться не успел, пожалуйте – “Александровский ковш, плавкран забирать”. И так всю жизнь прессовал меня. Гад – он и есть Гад!” Как ни странно, мысли о вредном диспетчере приносили ему приятную “негу”, улыбаясь, он в который раз погружался в сладкие видения своего прошлого.
Родник тем временем продолжал свою нехитрую жизнь. И хотя был очень слабеньким, за эти годы сумел проделать под корпусом небольшую промоину. Зимой при сильных морозах она замерзала и, увеличиваясь в размере, немного приподнимала буксир от земли, который недовольно кряхтел, но стойко переносил трудности. На друзей не обижаются, а родничок был его самый преданный друг. Тот тоже отвечал ему взаимностью и, покидая “Данино ” укрытие, умело прятался среди зарослей, незаметным ериком устремляясь к реке. Правда, в первую весну у них случилась размолвка: по непонятным причинам с днища корпуса начисто облезла вся краска, и буксир, не одобрявший подобного нудизма, проворчал:
– Ты что натворил, гаденыш? Я же без краски – как с голым задом на параде!
– Подумаешь, фря выискалась, – проурчал тот в ответ. – Тоже мне, нашел краску – грязь сплошная! Как говорится: “Сантиметр – не грязь, два – само отпадет!” Привыкайте к гигиене.
– Ну, ладно, ладно, мне на службе санитары надоели, – добродушно согласился буксир. Он понимал, что родничок прав. Нереально выбраться из пропасти, не очистив себя от груза застарелых привычек.
Тот знаменательный день начинался как обычно. Долгое господство летнего зноя горячим огнедышащим драконом разгоралось в красноватом восходе. Над городом. Над Доном. Над высокими, посеревшими от пыли деревьями Зелёного острова восходил огромный диск июльского солнца.
Буксир, взглянув на зарево, подумал:
– Сегодня задует, не зря говорят: “Солнце красно поутру, моряку не по нутру”.
И почему-то тревожно посмотрел на поблескивающую сквозь заросли камышей Нахичеванскую протоку.
К полудню небо нахмурилось, со стороны залива потянуло ветерком – начиналась “низовка”. Ветер все усиливался, ещё ниже прижимая к земле облака. Воды в реке заметно прибавилось. В порту привычно позвякивали о стенки трюмов грейфера кранов, шумела каждодневной суетой вечерняя разводка. Дебаркадер заклятого комплексного диспетчера, поднятый приливом, гордо возвышался над крышами древних Парамоновских лабазов как символ глупого, надутого случайной удачей величия.
Вода прибывала. Уже исчезла песчаная коса “ухвостья” Зеленого острова, скрылись прибрежные кусты. Уже сами деревья возвышались островками посреди занятых наводнением низин и впадин. Она укрыла своим пологом кучи мусора и каких-то непонятных, позабытых предметов, превращая остров в сверкающий чистотой сказочный сад.
После полуночи ветер усилился. Воды было много, она уже доходила до тонкой полоски ватерлинии буксира, приводя его в неописуемый трепет: “Свершилось, сегодня я покину эту помойку, – думал он. – Только бы ветер не ослаб, мне еще полметра добрать и… Я – СВОБОДЕН!!!”
В три часа ночи легкий корпус буксира, не без помощи многолетней работы родничка, оторвался от подмытого ериком грунта и, осторожно обходя стволы вековых деревьев, подгоняемый потоками отступающей с острова воды, вошел в Нахичеванскую протоку! “Низовка” затихала, но “Данин ” успел выйти на свой фарватер. Так заканчивалась почти десятилетняя ссылка старого буксира. Пробираясь среди дремавших на рейде судов, он зацепил борт старого приятеля – плавпричала, тот ошарашено проводил его взглядом, не в силах побороть ужас от встречи с привидением.
– Что трясешься, старая калоша? – ухмыльнулся буксир. – Не ждали!?
– Ты откуда взялся? – заикаясь, выдавил причал.
– Не дрейфь, брат, скоро и ты узнаешь, – усмехнулся он, и вышел на судовой ход.
– Вернись! – прокричал ему в след причал. – Ты сумасшедший, без экипажа на фарватер! Погибнешь, как пить дать, погибнешь!
Буксир грустно посмотрел на него:
– Что ты знаешь о смерти? Умирают на помойке, по фарватеру уходят в последнее плавание. – И подхваченный порывом западного ветра, развернулся и медленно пошел вверх по протоке.
-Это хорошо, что мне всю надстройку с кормы разломали. Теперь я против течения как под парусом иду. Мне вниз нельзя, там комплексный – зловредный мужик!
Буксир вдруг ощутил себя частичкой света, летящей в космосе. Этот Свет был в нем, и он сам был Свет. Он понял: освобожденная от гнили и забвения Душа, как лучик этого Света - не может погибнуть. Медленно, наслаждаясь, как дорогим вином, каждым мгновением пройденного пути. С улыбкой посматривая на проплывающие по левому борту, в ярком свете прожекторов, портовые причалы - “Данин “уходил в свой последний рейс. Его счастье было безграничным, но вместо ожидаемого восторга пришло непонятное чувство, даже не чувство, а скорее смесь: радости, покоя и невозмутимости. Как будто уже и не было тех лет, проведенных на острове, и все происходящее не Чудо, а вполне повседневное явление. Так бывает, когда находишь сторублевую монету и радуешься удаче, а заработав в тысячу раз больше, совершенно не чувствуешь себя счастливым. А может всё дело в том, что радость и счастье – не одно и то же? Радость приходит неожиданно и быстро исчезает, а счастье дается трудно и потому хорошо различимо только на фоне текущих невзгод и прекрасно просматривается в нашем прошлом.
Шел четвертый час ночи – так называемое “воровское время”, когда даже самый бдительный часовой начинает клевать носом. Наверно, поэтому буксиру удалось незамечено проскочить мимо высокой стеклянной будки грузового диспетчера. Однако, проходя причал нефтебазы, он был обнаружен старым, хронически пьяным ночным сторожем Михалычем. Увидев, как раздолбанный и давно не существующий пароход, без двигателей, своим ходом движется против течения, тот испуганно икнул, перекрестился зажатым в руке стаканом и, мгновенно протрезвев, принялся звонить диспетчеру. Тот бдительному сторожу не поверил и, спросонок рассказав ему недолгую историю, из которой нормативными были только предлоги “в” и “на”, бросил трубку. Михалыч обиженно засопел, восстановил утраченный “статус-кво” припасенным на утренний опохмел мерзавчиком и бодро зашкандыбал в судоремонтную базу, где на катере дослуживал его старый приятель Василич. Разбуженный Василич с видом опытного психиатра выслушал “сбрендившего” корефана, запустил мотор и отправился на поиск “Голландца”. Что он почувствовал, увидев входящий в акваторию базы упокоенный буксир, история умалчивает. Немного придя в себя, Василич вызвал на связь комплексного:
– Комплексный диспетчер – СВБ.
– Слушаю, CВБ, – прохрипело в динамике.
– Буксир “Данин ”, без габаритных огней, проходит 19 линию вверх по Нахичеванской протоке.
Диспетчер шутку оценил, он и сам поюморить любил, поэтому невозмутимо ответил:
– Без паники, “Данин ” выводит в ночную разводку “Титаник”.
– Саша!!! – отбросив субординацию, заорал Василич. – Я тебе серьёзно. Я и сам, … а он, … как …, он нам тут, как … в проруби, таких дел натворит!!! Как понял, приём!
– А что тут не понять, – разозлился диспетчер. – Опять железнодорожники цистерну с рислингом у вашей проходной поставили. Василич, не дружи с белочками, они совсем горячие!
– Вот придурок, – беззлобно выругался Василич. – Готовь концы, Михалыч, поведём это чемодан к причалу.
Катер подошел к борту буксира, они закрепили поданный крест-накрест швартовый трос и отвели беглеца на ночевку к плавучей мастерской. Так закончилась эта спасительная спасательная операция, где спасенный был не просто объектом, но и доказательством вменяемости спасателей. Осмотрев внутренности буксира и убедившись, что угрозы затопления нет, спасатели отправились по своим штатным местам. Никто из них так и не уснул в эту ночь. Появление старого буксира породило в душах ветеранов какую-то смутную тревогу сопричастности судеб людей и пароходов. Не сговариваясь, они подумали об одном: “Как незаметно летит время, как быстро прошла Жизнь”.
ВОСКРЕШЕНИЕ.
Новости этой ночи быстро долетели до кабинетов больших начальников. Утро началось с разбора полетов. Виноватым назначили комплексного диспетчера, ему и вставили по первое число. Буксир ликовал и, хотя не был мстительным, видом поверженного неприятеля был удовлетворен. Собственная судьба его совершенно не волновала, ничего хуже того, что было, просто не могло произойти.
Начальствующий состав не спеша прибыл на осмотр “объекта”. В процессе осмотра было установлено, что корпус буксира находится в удовлетворительном состоянии, пробоин или фильтрации воды внутри объекта не обнаружено, и принято решение: Начать разборку палубных надстроек и оставшихся механизмов на плаву, а затем, вытащив подготовленный корпус на берег, разрезать газосваркой и отправить в металлолом. Так заканчивалась жизнь старого портового буксира “Данин ”. И в этом не было ничего противоестественного: отработавшее своё железо, пройдя горнило заводских печей, превратится в металл и возвратится на службу к людям. Так было, так будет всегда, и буксир, понимая это, спокойно покачивался на волнах, поглядывая на новенькие теплоходы, думая, что если повезет, скоро и он станет частью этого славного братства. “Хорошо бы в брашпиль обратили. А что? Важный механизм – якорями командует, – мечтал он. – А мачтой, мачтой ещё лучше! Выше всех установят, гирлянды антенн отливают медью, а на самой маковке, как звездочка на рождественской елочке, будет гореть огонёк клотика! Ох, и заживу! Ох, и заживу! Во что угодно, только на пароходе, только не в трактор!!! Не может такого быть, снаряд два раза в одну воронку не попадает. Люди, пожалуйста, верните меня к нашим!”
Между тем подготовительные работы быстро закончили и вытащили корпус на берег. Сменный мастер, осмотрев объект, странно хмыкнул и пошел звать инженера. Вместе они вернулись на стапель и, задрав головы, смотрели на днище буксира. Оно было совершенно голым и отсвечивало неправдоподобно чистым блеском воронёной стали.
– Что за хрень такая? Его что “молодильными” яблоками накормили! – не отрывая взгляда, пробормотал мастер.
– Надо Егора Васильевича позвать, он полвека на флоте, может, подскажет, в чем дело. А разделку не начинать, – приказал инженер. – И форма корпуса у него какая-то не типичная для буксира, форштевень с “агрессивным” углом наклона, прямо монстр гоночный, а не лапоть портовый.
Подошедший без приглашения Василич, угостившись дорогой сигареткой, повёл неторопливый рассказ:
– Металл на “Данине” хороший. Дело в том, что после войны собрали оставшуюся разбитую под Сталинградом бронетехнику и пустили в переплавку. Потом на “Красном Сормове” построили серию торпедных катеров, но что-то не срослось в верхах, и уже готовые катера переоборудовали в китобои для Дальнего Востока. А несколько готовых корпусов пустили под буксиры – дизеля без наддува поставили, и все дела. Вот так он у нас и появился. Рыбаки на Востоке называли эту серию “Месть за Сталинград”. Они исправно били китов до восьмидесятого года, потом добычу запретили, и катера ушли японцам на гвозди. Мой сын после мореходки во Владик попал, поучаствовал в этом мероприятии. Устроили, засранцы, новую Цусиму. – И старик недовольно засопел. – А вот корпус ему, похоже, родник почистил, бывают у нас такие ключи. Ученые люди говорят, вода ионами серебра заряжена. Старые боцмана эту воду впрок набирали, в море перед покраской зачищенную палубу опреснять. Теперь все больше новомодным грунтам доверяют.
У Василича опять начинало портиться настроение. Он с недоверием наблюдал за происходящими переменами, приватизацией, акционированием, а, по сути, дроблением большого слаженного механизма пароходства на множество нежизнеспособных карликов. “Эх, хозява, хозява!” – недовольно ворчал он.
Инженер был сторонником свежих идей. Уже давно он грезил открыть своё дело, но, будучи человеком образованным и не лишенным здоровых амбиций, совсем не собирался, бросив профессию, вставать за лоток челночного бизнеса. И вот сегодня он понял, что судьба посылает шанс. Если после дефекации корпус окажется в пределах разумного объёма восстановительного ремонта, можно использовать его для строительства роскошной моторной яхты. Быстро поднявшись по трапу на зачищенную палубу буксира, он осмотрел отсеки. “Машинное отделение слишком много места занимает, – размышлял он. – Здесь два NVD стояло, а мы парочку шведов установим (VOLVO форсированных), гребные валы, облегченные под винты от судов на подводных крыльях. Переборку переносим – места много полезного получится, здесь каюты, тут салон, рулевая рубка с летним “кенгурятником”. Материал нужно выкупить у столяров (видел я у них дубовый брус для ремонта палубного настила) пока не догадались для чего и цену не задрали. А мы его шлифанем и на облицовку помещений пустим”.
Так началась история одного из самых успешных судостроительных салонов, который и поныне с удовольствием берется за переоборудование серийных судов под категорию “Люкс”. Так получил новую жизнь старый портовый буксир. Ровно через год он был спущен на воду, получив немного странное, но очень подходящее для него имя “Млечный Путь”. Правда, поначалу никак не мог к нему привыкнуть, но, прознав, что яхты обычно носят женские имена, успокоился:
– Хорошо не Ариадной или Изабелью какой нарекли позорищу-то, прости Господи! – решил он. – А Путь – он и есть Путь, пусть даже Млечный, я согласен, пусть будет так!
Правда, у Василича в тот год случилась незадача – врачи зарубили на медкомиссии – и пришлось ему сойти на берег со своего маленького катерка. А ведь были планы: буксир-то ещё на достройке был куплен для начальника судоходной компании, здесь же, в караване судоремонтной базы ему отвели постоянное место стоянки. Василич втайне подумывал попасть на “Млечный” на работу, а тут такое “резюме”. После той ночи он часто приходил на стапель. Какая-то незримая связь появилась между двумя ветеранами, они научились понимать и разговаривать друг с другом. К счастью, освободилось место капитана каравана, и старый моряк с удовольствием возложил на себя это “бремя”. Данин ерик просуществовал недолго. При проведении реконструкции акватории порта вдоль берега забили сваи и забетонировали прилегающую территорию, родник закрыли толстым слоем отсева. Но это не значит, что он не появится вновь, совсем в другом месте, там, где нужна будет его помощь. Вода всегда найдет свою дорогу.
С Дальнего Востока вернулся на родину Семён - сын Василича, теперь он ходит в моря на новеньком “пятитысячнике”, а внук Егорка целыми днями пропадает у деда на работе. Он удит рыбу с кормы роскошной яхты “Млечный Путь” и всматривается в заходящие в протоку суда, ожидая папу с рейса. А Василич, потирая разнывшуюся поясницу, ведет неторопливый диалог со старым буксиром:
– Ну что, подлечили тебя, старик? Это тебе твой родник в новую жизнь путевку прописал. Эх, вот бы и мне так найти свой ерик!
Буксир, покачиваясь на волне, тихо отвечает:
– Тебе искать ничего не надо. Вот он, твой Данин ерик - на моей корме рыбу ловит.
Старик, улыбаясь, смотрит на внука, на ровную гладь Нахичеванской протоки, на кроны деревьев Зеленого острова, на высокое июльское небо. Он понимает там, в облаках таится разгадка, на которую он когда-то обязательно узнает ответ. Этот Мир, эта река, этот город никогда не исчезнут. Всё было. Всё будет. Всё повторится вновь.
Когда-нибудь войдя в поток вселенского света наши души всё равно останутся здесь. В делах и предметах, в детях и внуках и просто в людях, помнящих о нас.
Живым чудотворным ериком, сливаясь с рекой времени, память понесет нас в безбрежное море бессмертия. Всё было. Всё будет. Всё повторится вновь.