-Ну, здрасти, здрасти, здрасти, гости дорогия! Давно не виделися! Давно я ваших словарных запасов не слыхивала, ишь, умныя, опять учить меня будиття? Не получицца! Не по-лу-чи-ца! Кончилося ваше времечко-то! Кон-чи-ло-ся! Теперя я тута хозяйка! Я! И ничаво со мною не сде-ла-и-ти! Ни-ча-во! Морда моя им не па плану! Падумаешь, морда, как морда, ы-гы-гы, улыбаюся, вишь? Вишь? Иль не вишь? А сами-та, сами-та! Халенки долбанные!
Наташка стояла в дверях комнаты, с трудом держась рукой за разбитый косяк, мелко переступая с ноги на ногу, чтобы сохранить равновесие. Поймав удобный момент, свободной рукой пошарилась по полке над дверью. Посыпались на пол квитанции, паспорт, какие-то письма.
-Во! - Наташа подняла указательный палец вверх, оторвавшись на секунду от дверного косяка - вота мой красный дипломишко-то! С пятё-о-орачками!
От слёзок моих размазалися букавки чуток, а слово четко написано – ат-лич-на! Во! Вишь? Ат-лич-на! – дыша густым перегаром, Наташка совала красные корочки под нос то Кате, сестре своего сожителя, то Гале, дочке Кати.
-Чо отвернулися - то! Не ндравится? Не ндравлюся я им…
Наташка переступила с ноги на ногу, пошатнулась и, понюхав свой «красный диплом», выпучила глаза:
-Мать мая радная! Раньше пах - да вкусна как! Краскай… А теперя! Теперча ничем чето не пахнет… И малюхонький стал какой-та! И не краснай совсем, пятнушками какими та покрылся весь. А че приперлися-та? – наконец - то вспомнила она о гостях, - памёрла мать ваша. Па-мё-рла! Дом не отдам. Сын тута иё! И я! Ребятишков многа! Мно-га! Дети! Идите, мать ваша тут.
Наташка стала совать документ в несуществующий карман. Он упал на пол.
Галя нагнулась, подняла диплом, измятый вкладыш к нему, паспорт. Открыла паспорт. С фотографии смотрела очаровательная девушка с короткой челкой и туго заплетенной косой, перекинутой через плечо. Взгляд ее был добрым, открытым, она мило улыбалась всему миру. Здесь ей было шестнадцать лет.
Всего шестнадцать. Сегодня Наташке тридцать пять, а выглядит на все пятьдесят. Галя открыла Наташкин диплом: «Сельскохозяйственный институт.
Специальность - агроном.» Вкладыш – одни пятерки! По всем предметам – пятерки! «Отлично».
- Наташа, да мы – то на день всего, даже ночевать не будем, к маме на кладбище и назад! Не нужен нам дом ваш! А Колька где? Брат мой где?- спрашивала, обнимая пьяную Наташку, Катя.
-Коров пасет. В пять утра ушел. А я … я вот тута на хозяйстве, огород у меня, дом, дети… - успокоилась, наконец-то, Наташа, перестала поясничать и коверкать свою речь, - давайте борща вам наварю, я вкусно борщ варю, свеколки вырву, да листьев капустных нащиплю, чесночка выдерну. Слаб чесночёк еще, но вкуса и аромата добавит.
Держась за стены, Наташа неуверенным шагом продвигалась в сторону выхода, а затем и вовсе выпала из дома, не осилив до конца крыльцо.
В доме все было вверх дном .
На кроватях голые матрацы, одеяла лежали на полу, видимо из-за жары, спали на них, ни простыней, ни полотенец в доме не было видно. В грязные стекла окон бились мухи, начавшая было цвести герань, засохла, так до конца не распустив свои ярко красные цветы. Перекошенный шкаф без дверок был набит скомканной одеждой, она готова была вот – вот вывалиться на давно не мытый пол.
В трехлитровых банках кисло молоко, в нем плавали мухи, грязные овощи вяли на полу, кастрюли и тарелки были немытыми. По ним ползали горы жужжащих мух. Пустые ведра грудились в углу. И только полное проросшей картошкой ведро означало, что в доме, все - таки, есть хозяин.
Гости вышли на крыльцо. Наташи нигде не было видно.
Заскрипели ворота.
-Дядько Панас, це вы? – удивилась Катя.
-Да я, доця, я! До мамки приихалы?
-До мамки!
-Вот це и добре, а я вот медку накачав, дай, думаю, дитяткам миску донесу!
Старый дед, опираясь на палочку из осины, кряхтя и постанывая, поставил миску меда на облезлый стул посреди двора, вынул из-за пазухи буханку свежеиспеченного ароматного хлеба, перекрестился, положил хлеб рядом с миской, уже всю облепленную мухами, помахал корявой заскорузлой ладошкой, пытаясь согнать это нашествие черноты, но, не справившись с ним, махнул рукой и медленно побрел к воротам.
-Дядько Панас! Як вы поживаетэ?
-Добре, доця, добре! Усе у нас добре! И вам того же, доця! А Наташа через неделю очухается. Запила, дивка! Колину пенсию получила. Вот и запила.
А то, що вы приихалы, то добре! Мамка ваша там дюже рада буде…
Ватага ребят ворвалась во двор. Девочка и два мальчика. Все, похоже, погодки! От трех до пяти.
-Господи, у Кольки в Ленинграде дочке уже лет семнадцать, а это откуда столько!- ужаснулась Катя.
Не обращая внимания на гостей, дети рвали хлеб на куски, макали в мед и с наслаждением ели!
Все загорелые, голубоглазые, плотные, белоголовые!
- Мам, а они все в нашу породу, - произнесла Галя.
- Да и Наташа красавицей была! Это сейчас она без зубов, да запитая, что и не узнала я ее!
Дети наелись. Начали баловаться, хватая друг друга липкими руками.
Мухи липли к ним, облизывали их губы и щеки, но ребятишки не обращали на них внимания!
Галя схватила в сенцах ведро, сбегала к колодцу, принесла воды. Умыла смеющиеся мордашки симпатичных ребятишек. Девочка совсем не разговаривала, выражала свои эмоции руками и мимикой лица, но братья понимали ее замечательно!
Затем сложила всю посуду в большой таз, залила водой, засыпала сухой горчицей, веником из полыни вымела мусор, на большее время не хватило, пора было уходить.
-Дети, мы уходим, а мамка ваша где, до свидания бы сказать!
Самый старший и шустрый пробежал по огороду.
-Да вот она! Грядки полет! Не! Уже не полет, спит!
Он подлетел к ней и привычно натянул подол сарафана на ее голый зад.
Наташка даже не пошевелилась. Она лежала между грядок с морковкой в руке вниз лицом и спала…
После кладбища зашли к подруге Кати – шестидесятипятилетней Даше.
В доме было прохладно и чисто. Окна полузакрыты ставнями. На окнах – пушистые кусты цветущей герани. Груды белоснежных подушек с вышитыми наволочками на кроватях напоминали башни, а кровати – произведение рукодельных искусств – кружевные белые покрывала укрывали высокие постели. Вышитая яркими цветами скатерть накрывала большой стол посреди комнаты.
В переднем углу – иконы, которые были украшены цветами из оберток от конфет.
-Это мамина икона?
-Да, - сказала тихо Даша, - они ее выбросили, а я подняла.
-Спасибо тебе! Все как у моей мамы, она любила все белое и вышитое. У тебя все, как у моей мамы было. И подушки высокие и скатерти, она так любила вышивать! И рушники у нее были самыми красивыми, яркими, помнишь?
-Помню…
-Она была лучшей рукодельницей. Умела и крестиком и гладью.
-А наши мамы ей все завидовали и учились у нее!
- Она учила всех.
-Она всех учила.
Даша напоила гостей чаем из трав и листьев из своего сада.
И они, Катя и Даша, вспоминали свои молодые годы, своих женихов. Смеялись, плакали, и скучали о своих родителях, мудрых и таких щедрых.
Вспомнили о Кольке, который учился, затем женился в Ленинграде, плавал капитаном по Неве, дочку Таньку растил там, а потом приехал в деревню к маме, в отпуск, и, запив, застрял здесь. Навсегда!
Прибежали Дашины внуки.
Даша накормила их зеленым борщом с густой сметаной, напихала карманы пирогами со смородиной, дала ведерко утреннего молока, подзатыльников, чтобы не разлили по дороге!
Они ее обозвали – Даша – Малаша, убежали, смеясь и крича:
- Даша – Малаша, навари нам каши!
«Волга» с шашечками на дверках, начала сигналить на всю деревню, таксист торопился в город, оговоренное время заканчивалось. А до города еще четыре часа ехать!
Но они решили, все - таки, Николая, увидеть.
Поехали к реке, где паслось стадо деревенских коров. Даша поехала с ними, с желанными гостями. Коля обрадовался, потом заплакал, смущенно прикрывая свой беззубый рот кулаком.
Рядом с ним сидел худенький белоголовый мальчик, лет восьми.
-Старшенький мой, Витек, помогает коров пасти! Без него никак мне не справиться! Староват стал уже! А Наташку не судите, у нее еще есть двое детей, от зверя-отчима, в бегах где – то пацаны, бедная сирота она, не судите Наташку!
Горевал Коля и плакал, обещая следить за могилой матери.
Очень просил найти свою самую любимую первую дочку, которая осталась в Ленинграде и не отвечает на его письма. А он, вот приехав всего на месяц к матери, в это захолустье, потерял все, что было и теперь, не совсем понимает, что приобрел в свои шестьдесят лет.
Через два года он умер.