Где-то на окраине городка со смешным названием Кулебаки, близ соснового бора, в одной из комнат пятиэтажного кирпичного дома двое ещё не спали. Недавно пришедший шустрый Кот Мурлыка взгромоздился с разбегу на сухонькие старческие колени хозяйки. Та лишь ойкнула от неловкой выходки своего любимца, но не попыталась его скинуть, а наоборот, приласкала и, вкрадчиво, словно внушая важную истину, заговорила, как с человеком, которого давно хотела увидеть, и даже успела заскучать по нему, как вдруг представился случай:
- Вот, ты и снова явился, не запылился, проказник. Нагулялся вволю, мой слатана... Молочка захотел, а, Мурлыка?
Кот важно уркнул и закрыл глаза, подставляя шерстяной живот для обозрения. Хозяйка умилилась и погладила Мурлыку по шёрстке. А он этого только и желал. Понарошку пустив коготки в старческую руку.
- Ай-яй! Озорник! Нельзя, рвани дам! – погрозила узловатым пальцем старушка и слегка щёлкнула Кота по носу.
И Кот тотчас отстал. Молока ему не хотелось. Он наелся во дворе. В контейнере оказалась тёплая, полуразложившаяся курочка и колбаска. Такое богатство очутилось на помойке не случайно. Сосед хозяйки не так давно развёлся, и зачастую приводил в гости накрашенных длинноногих девиц, которые куралесили с ним до утра. Чуть свет, сосед спускался вниз, к бакам, со съестными пакетами. Так, остатки ночного пиршества оказывались в полном распоряжении Кота и приблудной стайки кошечек.
К слову, еды хватало всем.
- В следующий раз, загуляешь допоздна, не открою. Так и знай! – сердито увещевала старушка. Она поняла, что каким-то волшебным образом Кот опять сыт. Шёрстка его лоснилась, а живот был туго набит провиантом.
- Заболеешь, чем плохим, смотри, негодник!
И старушка зевнула, прикрыв щербатый рот сухонькой ладошкой. Ей очень хотелось спать. Взглянув на часы, она ойкнула и проговорила:
- Какая еда? Уже почти 12 ночи. Терпи до завтра, коль гуляешь до стольки. Ничего не получишь от меня. Я ведь уже предупреждала, - спохватилась хозяйка, вспомнив, что если Мурлыка припозднится, еды ему не видать, как собственных ушей.
Ночь – особый промежуток времени, когда положено отдыхать. Кот это знал, поэтому сам скоренько соскочил с тёплого местечка и поспешил в коридор. На своё, законное. Он тихонько заурчал напоследок, добродушно подняв хвост трубой и, тем самым, выразив хозяйке пожелание "спокойной ночи". Та растрогалась и добавила вслед удаляющемуся Мурлыке:
- Ну, иди, давай, в коридор. Мне ты здесь и не нужен вовсе, баловник этакий!
Кот, дав понять, что понял, вкрадчиво заурчал, скрываясь с глаз долой. Конечно, говорить он не умел, но был послушным. Любил, когда хозяйка гладит его по всяким мягким местам, и потому урчал, имитируя ее голос. И, надо сказать, у него это действо забавно получалось. Во всяком случае, Аннушка была довольна. Сейчас, Коту очень хотелось ещё побыть в просторной комнате, но что делать: хозяйке не прикажешь…
- Наваракосишь, чего доброго, да и место своё каждый знать должен, - донеслось вдогонку до котовых чутких ушей...
Аннушка подошла к кровати, отодвинула покрывало и легла. Вскоре, она уже видела сон…
Так проходили дни, недели, пока однажды…
Старушка Анна приготовилась уже отойти ко сну, не дождавшись неизменного возвращения своего любимца, как вдруг уловила знакомое мяуканье под дверью и царапанье. Старушка тотчас поняла, в чём дело. Она обрадовано засуетилась, с кряхтеньем скидывая с себя лёгкое хлопковое покрывало, и бестолково пытаясь попасть ногами в тапки. Не с первой попытки, но ей этот трюк всё-таки удался. Аннушка слабо улыбнулась, убирая выползшую не к месту прядь волос непослушными, закостеневшими пальцами. Старческие руки напоминали сучья сухого спиленного дерева... Ревматизм - тяжкая болезнь, последствия которой так понятны почти каждому человеку преклонных лет, не обошла стороной и её. К тому же, шероховатые руки сплошь покрывали бугристые вены, что делало их ужасно непослушными. "Не руки, а крюки", - с виноватой улыбкой жалилась растерянная Аннушка молодой соседке, когда что-то из покупок, в очередной раз падало, вырвавшись из её немощных рук. Это что-то звонко ударялось о выщербленный кое в каких местах кафельный пол площадки, и, наконец, разбивалось на мелкие осколки, растекаясь замысловатыми лужами молока или масла под ноги.
Аннушка всегда после такого происшествия чувствовала себя неловко. Соседка Зина, заставая не однажды подобное малоприятное зрелище, моментально приходила на помощь сконфуженной и, оттого, выглядевшей совсем потерянной старой женщине. Она напоминала в эти минуты маленького воробышка, случайно очутившегося там, где его присутствие никак не должно было быть обозначено. Но так почему-то происходило! Будто какая-то нелепая выходка занесла его из совершенно другого мира, чтобы соседка Зина смогла проявить сострадание, которое редко кому оказывала, даже из своих домашних.
К сожалению, так бывает часто - мы не видим то, что находится у нас под носом или всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Жалея,подчас, совершенно ненужное и проявляя участие к тому, что не требует даже обыкновенного кивка головы. Впрочем, нередко бывают и другие случаи.
Аннушка как раз была им. Глядя на неё, невозможно было сомневаться. Никому.
Поэтому Зина и не сомневалась, поступая, как большинство на её месте. На любезное аннушкино приглашение войти, отвечала вежливым отказом, ссылаясь на вечную занятость, и клятвенно заверяла проделать это, но, как-нибудь в другой раз. Старушка знала, что такое вряд ли возможно. Во всяком случае, при её жизни, уж точно не случится. Может быть только в мечтах, или во сне... Но давала понять кивком седой головы, что верит, данному в спешке обещанию. Впрочем, Аннушка давно уже никого себе в гости и не ждала. Особенно, молодых. Понимала, что люди разных возрастных категорий - это некие планеты. Всегда следуют по своим, чётко обозначенным в пространстве, орбитам. И их соприкосновение либо случайно, либо, хотя и возможно, но чисто теоретически.
Звонки в квартиру старушки иногда действительно раздавались. Почти всегда, по ошибке. И были они тем редким событием, которое скрашивало унылый день, и, в той или иной степени, давало повод для похода к своей давней знакомице, старушке, живущей в шестнадцатой квартире...
Аннушка слыла поборницей чистоты. Стирала она свои вещи старинным, допотопным способом: на доске. И обязательно хозяйственным мылом. Перед каждой стиркой следовало многочасовое замачивание, а затем обязательное кипячение. Отбеливатели и новомодные порошки вызывали у неё лишь усмешку. Постирочному ритуалу старая женщина следовала строго, и не пыталась даже в мыслях менять что-то, в раз и навсегда заведённой церемонии.
Зайдя как-то раз к соседке-старушке, Аннушка заметила новенькую стиральную машину. Светлана Максимовна, обычно хвастающая перед подругой по любому пустяку, подаренному ей дочерью Ольгой, здесь смолчала и, если бы Аннушка случайно не заглянула к ней в ванную комнату, то и не узнала бы о таком важном предмете. Анна, смущаясь, осмотрела диковинку. Слегка даже потрогала её руками, будто они могли заменить глаза и ответить: "Не снится ли?". Придя, в итоге, к заключению, что нет, Аннушка, с присущей гордостью, заключила:
- Счастливая ты, Максимовна. О тебе дочь вона как вспоминает! Таку машину подарила! Это надо же… Что делать теперь с этой штуковиной будешь, а? Она ж у тебя половину ванной загородила. Как сама-то мыться намереваешься? Ой, беда, беда... Не знаю, что и сказать, подруга, - хитро глянув, заключила Анна. Она не знала, как на её слова отреагирует Светлана Максимовна. Осерчает или нет?
- И не говори, Аннушка, - неожиданно поддакнула Максимовна. - Прям, сердцем видишь. Не знаю, что и сказать. А что делать – и подавно. Извелась вся. Свету белого не вижу. Я уж и поплакала...
Она внезапно с ненавистью и затаённой обидой взглянула на дорогой подарок, который вчера вечером преподнесла дочь, и печально вздохнула:
- Подвела она меня под монастырь, моя Ольга. Аж, давление подскочило вчерась. Да и сёдня мерила - та же картина. Ни в какую не снижается. Таблетки выпила. Эти, как их, от давления… А? – посмотрела она на Аннушка.
Но та молчала, не смея пока встревать.
- Ну, Ольга знает. Склероз, чай не радость, - заулыбавшись, заключила Светлана Максимовна. И хихикнула в кулачок.
- А ты подвесом меряешь? – поддержала всё же Аннушка реплику, чтобы разговор пошёл своим чередом.
- А то чем же? Им. На ниточке. Видишь, чёрточки обозначила, где какая шкала, - показала Максимовна на свою руку, испещрённую химическим карандашом на мелкие горизонтальные линии. - А ты?
- И я так же, - поддакнула Анна.
О чём говорить ещё, она не знала, поэтому посмотрела на Максимовну выжидательно. И вдруг заметила перемену. И догадалась, отчего она. Аннушка вновь смутилась, понимая, как искренне сейчас подруга переживает за легкомысленный поступок своей дочери. Ведь и не откажешься теперь. Такое чудо техники, которое занимало половину ванной комнаты, должно быть, шумело и тряслось со страшной силой, ей, явно, не было по душе.
- Ты Ольге-то говорила? Она, вроде, у тебя ладная, с образованием... Стребуй, пусть назад заберёт. Ей нужнее.
- Да я уж намекнула. Сразуть. Ничего слушать не хотит. Говорит, мол, подарок. И всё туть. Сюрпрайз какой-то. Он жизнь мою скрасит, мелет. Чего, чай, тебе с бельём-от валандаться грязным лишний раз, да руки натруждать. Сейчас так никто не стирает. Позапрошлый век. Права она, подруга! Что с нас взять... Разве поспоришь, с нонешними-то. Это ведь не мы - прошлогодние. Нам скажет председатель, бывало, в колхозе: "направо!", мы туда и прёмся. А "налево!" - так всё бросим, и туда тоже норовим поспеть. И уж ни детей, ни мужей, ни свету белого, - ничего за этим хождением бестолковым не видим. Всё идём и бредём, как стадо баранов. Куда? Зачем? Вот и дошли, кажись... А ведь и пахали, как волы. Помнишь? Бывало, доходные становились: кожа, да кости. В чём и душа-то держалась. А работать, горазды были всё равно. Без этого, как же жить? И в мыслях ничего такого не держали...
Максимовна заплакала беззвучно, утирая слёзы, заранее приготовленным носовым платком. Он был измят и влажен. Видимо, за те часы, пока эта стиральная машина у неё появилась, она подобную процедуру проделывала уже не раз.
- Ты думаешь, что я плачу? Вот подарочек-то доча на стрость лет приготовила, так тока держись! Я тебе, Анюта, расскажу. А ты уж сама суди, каково мне сейчас. И как я с окаянной этой железякой намучилась. Главное, включила её, штуковину энту, в розет.
Максимовна неловко засуетилась, показывая подруге в деталях, как проделала эту хитрющую манипуляцию с мудрёной машиной. Старушка, в суматохе своего рассказа запыхалась, волосы выбились из-под платка и торчали кое-где седыми прядями. Лицо стало красным, а на морщинистом, старческом лбу выступил мелкими бисеринками пот.
- Бельишко положила в этот квариум, ну, горловину-то. Как же её называют-то, прости, Господи, рабу грешную, - истово перекрестилась она по ходу рассказа. - А-а, слышь меня, аль нет? Сюда вота, порошок насыпала.
Старушка, трясущимися от волнения руками, продемонстрировала, наблюдавшей в сторонке Аннушке, как она проделала столь замысловатую операцию. Та лишь скорбно молчала в ответ.
- Одно скажу нараз... Горе у тебя подруга. Не знаю, как и помочь, - выдавила с уси-лием из себя Анна и покачала головой, приложив ладонь с краешком платка ко рту. Ей было искренне жаль Светлану Максимовну.
Та, как-то разом став ещё меньше ростом, с трудом передвигая больные ноги, приблизилась к подруге. Лицо её выражало трагедию, которую невозможно было описать словами. Во всяком случае, Аннушка найти их в эти секунды никак не сумела. Нерешительно, она подошла к ней навстречу. Ещё мгновение, и Максимовна обняла Аннушку за плечи и зарыдала. Через каких-то пару секунд, поддавшись внезапно нахлынувшей волне, ревели уже обе. Старушки стояли так в коридоре, тесно прижавшись друг к другу и подрагивали от общей беды, свалившийся так внезапно. А Максимовна, сквозь плач, всё говорила и говорила...
- Я её, треклятую, будь она неладна, запустила, как велено. А она, нате-пожалуйста, как затрясётся вся, да как, давай, водой на меня хлестать. Чисто, брансбойт. Я только утираюсь. Плачу, да утираюсь, - то и дело шмыгая носом, лепетала срывающимся голосом старушка. - Еле-еле, сил хватило выключить. Вона, с бильём-то чё. Застряло там и торчит в воде. Не знаю, как и вытащить оттудова. Что топереча с ним будет-то, а? Пропало бильё. Лучше бы я его руками, сама. Уж, как-нибудь пожамкала бы. Ведь воду-от час битый, как из ванны вычерпывала. И всё тишком, тишком. Кому скажешь? Соседям? Засмеют. Обзовут ещё по всякому, дескать, старой калоше вечно праздник подавай. На День рождения - подарок дарен, а справиться не могёт с ним. Толку нет - шла бы в няньки. Да кто возьмёт? Хорошо хоть, ты зашла. Не то, не знала бы, что и делать. Вот ведь, беда-то у меня какая приключилась. Говорила мама-покойница... Упокой, Господи, её душу грешную! Да не слушала я…
С этими словами старушка истово перекрестилась, прочитав, видимо, молитву до конца. Открыв глаза, она продолжила:
- Пришла беда - открывай ворота. Вот я и распахнула во всю ширь, на свою голову.
- Ольга-то придёт, аль нет? Без неё не разобраться.
- Обещалась. Юбилей, чай, ведь у меня сегодня. Да рано ещё. Спит, поди.
- Да, наверно. До юбилея ли тут, коль беда такая приключилась. Ой, подруга, маеты с тобой сколько.
Анна трогательно качала головой и кусала губы-ниточки. Подругу было искренне жаль. Она подошла к ней вновь, пошамкала в своих руках её, ещё влажные, словно безмолвно учила, как правильно стирать бельё, и, закрыв лицо, заплакала. Вскоре, зарыдали уже обе, кляня свою старческую немощь и бестолковость...
Слёз в тот долгожданный день было пролито много!
Старушки, за общим плачем, так и не услыхали, как долго трезвонил домофон. Это к Светлане Максимовне хотела заскочить пораньше дочь Ольга. Поздравить с Днём рождения, заодно отметить покупку и показать, как надо пользоваться новомодной машиной. Решив, что мама, не отвечающая на долгие звонки, у соседки, она принялась набирать код квартиры Аннушки. Но и той не оказалось дома.
- Наверное, опять пошли искать своего Кота-гуляку, - проговорила, сгоряча сильнее обычного куснув себя за верхнюю губу, Ольга. - Старинная русская забава для старух... Не хватало ещё, чтобы по подвалам принялись ползать. Уж этого я точно не переживу. Там же бомжи могут быть. Крысоловки. Подхватят какую-нибудь заразу. Потом на лекарствах разорюсь. Эх, мама, мамочка родимая. И зачем сунулась я с этой покупкой! День рождения у мамочки любимой и единственной. 85. Такая цифра! Не каждый доживает... Притащилась с шампусиком. Стою, как неприкаянная, посреди улицы. А ключ от квартиры не взяла, забыла впопыхах. Ну и куда теперь: налево по лебедям или направо?.. Куда кривая выведет?.. На каблуках по подвалам? К участковому с шампанским завалиться? "Здрасьте, вот и я! А Вы случайно моей старенькой доброй мамочки не видели? Нет? Как жаль, как жаль"...
И она направилась, было, к участковому, но по пути вспомнила нечто важное и проговорила вслух:
- Ах, да... Совсем из головы вон. Ведь сегодня выходной, а дома тревожить, его Светлость, господина капитана, без причины, вроде неудобно, как-то...